Форум » Крупная форма » Иной ход (продолжение) » Ответить
Иной ход (продолжение)
stella: Фандом: " Виконт де Бражелон" Размер: макси Пейринг- персонажи " Виконта" Жанр: - а пусть будет... может, повесть?( на роман не тянет) Отказ: Мэтру. Спасибо всем, кто мне помогал и вдохновлял: Диане, Нике, Lys( пусть ее и нет на форуме), Железной маске и, особенно, Камилле де Буа-Тресси за бэту.
Nika: stella пишет: Буду думать насчет Робера. Длинный не обещаю, но фик о нем сделаю ура! Прекрасная идея! (И подсунутъ ему туда еще чъю-нибудъ внучку, как во всяких разных вариантах, чтоб мыслъ о монастыре не мелъкала даже )
stella: Nika , сюси- муси- это не мое!
Орхидея: Ну, может сделаете ему более счастливый конец. Можно породить и уничтожить. А можно... Всё в руках автора.
stella: Орхидея , ну не всем же писать хеппи энд. Кому-то надо и смотреть жизни в глаза. В силу возраста смотрю на естественный конец человека с грустью, но не прячусь от действительности. Чему быть, тому не миновать. А сказки я умею только читать и получать от них удовольствие.
Диана: Дело в том, что у вас та же задача, что и Дюма - угробить род Ла Фер, т.к. он-таки кончился в 14 веке...Иной вариант - только если уцелевший потомок рода не "воскрес", а дал потомство под другим именем. Или продолжить женскую линию, наплевав на имя и тутул. А иначе - да, хоть Африка, хоть келья. Но капут нужен.
stella: Диана , вы правы: я не хочу отходить от финала Канона. тем более, что он соответствует жизненной правде. Небольшой оффтоп: лет 10 назад я купила трехтомник " Миры Стругацких" Открыла и не поняла, что происходит; любимые герои, но совсем другие обстоятельства и другая окраска происходящего. Куда-то испарился оптимизм ранних произведений, явственное чувство смутного времени и разочарование во всем- это не знакомые ранние Стругацкие. А когда я прочитала фанфики( я тогда и слова такого не знала) поняла, что во всему причина время, когда они были написаны. Ушла атмосфера веры и уверенности " Полдня", атмосфера подвига и жертвенности в трилогии о Быкове, Юрковском и Крутикове. Время перемен наложило свой след. Если бы я писала " Иной ход" в 60-е ( нереально, но предположим), я бы обязательно закончила счастливым будущим. Все были бы живы и уплывали навстречу солнцу. Теперь не могу в такое поверить, хотя есть два варианта, которые меня убеждают, что могло бы быть и так. Один- это вариант Ленчика, которая может все же даст мне возможность увериться до конца, хотя мне придется жить для этого до 120 лет. Второй вариант возможно удастся прочитать и всем остальным, если карты лягут.
Диана: stella теперь Ленчик точно будет писать с расчетом, чтобы вы прожили 140!
Орхидея: Подобные жизнеутверждающие мысли о счастливых концах посещают, потому что очень хочется, что бы хоть кто-то, пусть не из главных героев (трудно под конец жизни избегнуть разочарований и потерь), а их юных потомков жил и был счастлив. А не погибал в лучших традициях романтизма. Я, благодаря Дюма, стала смотреть на жизнь более философски. Но штука в том, что я страшная оптимистка, может быть в силу молодости, и надеюсь на лучшее до последнего, пытаясь, что-то сделать для изменения ситуации. ...Хотя бы повлиять на автора.
stella: Автор хорошо осведомленный, в силу прожитых лет, оптимист( что в старом анекдоте приравнивалось к пессимисту).)))) Единственное, во что верю свято: пока ты жив- бей лапками по молоку до последнего. Авось что-то взобьется. Рауль у Дюма лапки опустил раньше времени. Дюма и меня научил ко многому относится спокойней. Но впервые я поняла ужас потери только читая Виконта, в 15 лет. Когда умерла моя бабушка, мне было 20 лет. Мы все знали, что она в агонии, но, когда ее не стало скорая не поспешила на вызов и мне пришлось самой определять, наступил ли конец. И мама и дед растерялись. А меня выручил Дюма . С помощью зеркала, как он описывал, я и определила.
Ленчик: Бог ты мой! stella пишет: хотя мне придется жить для этого до 120 лет Стелла, вы уверены, что я столько проживу?)))) И неужто вы уверены, что у меня будет хэппи энд???
stella: Ленчик , я не в хэппи -энд уверена, а в том, как вы сказку делаете былью. Реализм меня привлекает. А учитывая нашу разницу в возрасте дожить вам очень как реально.
stella: Выкладываю здесь, как продолжение.
stella: РОБЕР. Робер совсем не помнил матери. В памяти не осталось даже ее образа, а в Бражелоне не было ни одного ее портрета. Зато портретов деда было целых два: в молодости и в старости. Только потом он понял, что молодой - это портрет его отца. Роберу не было и шести лет, когда отец и дед умерли: он долго думал, что в один день и только потом, когда он подрос, герцог рассказал ему, как все было. После смерти родителей мальчика вместе с няней отправили в Испанию. Старый слуга деда отказался ехать с ними: сказал, что хочет умереть там, где умер его господин. Дорогу в Испанию Робер де Ла Фер, де Бражелон, сьер де Брасье, барон де Пьерфон запомнил. Во Франции уже была осень, по утрам подмораживало, а в Испании было тепло, даже жарко. Он с любопытством смотрел по сторонам: вокруг простирались горы, так не похожие на равнинный Орлеаннэ, где он провел почти всю свою короткую жизнь. В Мадриде их встретили в герцогском дворце, дали время устроиться, вымыться с дороги. Робера уложили спать не смотря на его протест, а когда он проснулся, он увидел у своего изголовья старого господина с пронзительными черными глазами. Старик был совсем седой, а глаза у него были живые, блестящие, как у мальчишки. Брови и ресницы остались черными и это делало его взгляд молодым. - Ну, здравствуйте, граф! - без тени улыбки, как к взрослому, обратился к Роберу незнакомый господин. - Рад вас видеть в добром здравии. Мне уже доложили, что вы добрались благополучно. Мое имя — герцог д'Аламеда. Вы можете говорить мне — отец Рене. С этого дня я отвечаю за вас и ваше будущее. Ваш покойный дед просил меня стать вашим опекуном и наставником, а просьба графа для меня священна. - Вы знали моего деда? А моего отца и маму? - Робер уселся на кровати и с интересом, без тени смущения, разглядывал герцога. - С вашей матерью я был незнаком, - чуть помедлив ответил отец Рене. - А вот вашего отца я знал с самого его рождения. - Он улыбнулся, вспоминая что-то. - А мой дед? - О, с вашим дедом мы дружили еще совсем молодыми. Я вам потом расскажу: у нас будет много времени впереди, мой мальчик. - герцог протянул чуть дрожащую руку и погладил Робера по темно-русым локонам. «У Атоса и Рауля локоны были черными» - пронеслось в голове герцога. Робер оказался очень непосредственным мальчиком. И достаточно избалованным. Слово «нет» было для него непереносимым. Арамиса это поразило: он знал строгость Атоса и удивлялся, что граф не занялся вопросами воспитания внука. Потом он вспомнил, что у Атоса просто не было возможностью заниматься мальчиком как положено. Судьба не дала ему на это ни времени, ни сил. Арамис поражался, как смог граф угадать, что из всех четверых именно он сумеет найти в себе силы заниматься шестилетним наследником. Мальчик был очень богат, но все его владения были во Франции. Арамис сделал все, от него зависящее, чтобы наследство Робера не попало в руки французского короля. Поместья де Брасье и де Пьерфон были завещаны Раулю Портосом, а после их смерти единственным наследником остался Робер. С Бражелоном и Ла Фером все было просто. Единственное, что не смог оставить за Робером Арамис — это крохотный Валлон, который Людовик не преминул вернуть в казну. Строгие обычаи испанского двора, где Робера представили как графа де Ла Фер, внука испанского гранда и рыцаря Золотого руна, открыли перед мальчиком двери знатнейших домов, но Арамис не спешил его вводить в высшие сферы: Робер был еще мал. И была еще одна причина, серьезно беспокоившая прелата: мать мальчика. Утратившая королевский фавор, Луиза влачила незавидное существование рядом со своей бывшей подругой, блиставшей в роли новой любовницы Людовика. Сплетни об этом достигли и испанского двора, а Робер вызвал бы интерес именно с этой точки зрения. Арамис же надеялся уберечь ребенка от этих разговоров, надеясь, что со временем это уже никого не будет интересовать. Учителя, нанятые для воспитания юного графа, сообщали опекуну, что ребенок обладает не только незаурядными способностями: у него был взрывной темперамент, он легко переходил от слез к смеху, и эта неуравновешенность заставляла Арамиса всерьез задуматься о будущем Робера. Отец Рене вспоминал себя: он с девяти лет воспитывался в семинарии, семьи он по-настоящему не знал. Ему было одиноко: он ни с кем особенно не дружил, его лучшим другом стал монастырский кот Базен. ( Потом, когда его слугой стал Базен, Арамис часто ловил себя на кощунственном желании почесать его за ухом: человек Базен был очень похож на кота Базена: толстенький, важный и такой же лицемер). Подумав, что Роберу тоже не помешает четвероногий друг, Арамис в один прекрасный день пришел к нему с корзинкой в руках. Котенок был персидский. Когда-то кардинал Ришелье, большой поклонник кошек, первым завез во Францию персидских котов. Оттуда они уже распространились по Европе. Пушистый подарок вызвал у Робера бурный восторг: до первой царапины. Мальчик разрыдался не от боли: от обиды. Пришлось ему долго объяснять, что кошки очень самолюбивы и тоже легко обижаются. Арамис сам себе поражался: откуда у него, сроду не имевшего никаких особых отношений с детьми(если не считать сказок, которые он писал для мальчиков герцогини де Лонгвиль), нашлись нужные слова и примеры. Мальчик уснул, обнимая своего нового друга, а герцог задумался, как ребенок одинок и обижен на весь мир. С этого дня началась их дружба. Это была дружба двух одиночеств, мальчика и старика. Робер увидел в отце Рене свою защиту от мира взрослых. Его никто не обижал, его желания исполнялись, но он только в Арамисе ощущал участие и интерес. Ему было уже семь лет, его передали учителям и гувернеру, но первым и самым важным для него был герцог д'Аламеда. - Отец Рене, вы мне обещали рассказать, как вы подружились с моим дедом! - Робер не забыл обещание Арамиса, и только ждал подходящего момента, чтобы выудить из него рассказ. Каким-то шестым чувством ребенок понял, что герцог сегодня расположен к воспоминаниям. - Как я познакомился? - Рене мечтательно улыбнулся. - Я учился фехтовать, и каждый раз, выходя из фехтовальной залы, натыкался на одного мушкетера короля. Этот мушкетер был настоящий великан. Вокруг него всегда было много людей: он громко говорил, носил роскошные плащи из бархата, и привлекал громким веселым смехом. Он меня приметил, и когда я, в очередной раз, проходил мимо, остановил приветственным жестом. В этот раз рядом с ним я увидел очень красивого мушкетера, по виду настоящего аристократа. Я был так поражен тем, что на нем мушкетерский плащ, что поневоле остановился и поклонился этим господам. Мы представились друг другу так, как это положено у дворян, и эти господа назвали мне свои имена. Имена эти, несомненно, были боевыми прозвищами и мне тоже показалось возможным скрыть свое. Я назвался Арамисом. Так на всю жизнь мы остались друг для друга Атос, Портос и Арамис. - Так моего деда звали Атос? - лукаво улыбнулся мальчик, показав, что кое-что он помнит. - Да, Атос, дитя мое. А великана... - Портос. Да, я помню. - Вы помните? Каким образом, Робер? - Мне дед рассказывал о своей жизни в мушкетерах. И был еще один друг. - Да, был потом, через некоторое время, и еще один, с которым мы познакомились при интересных обстоятельствах. - Когда у вас была с ним дуэль, да? - Дуэли не было, а была драка с гвардейцами кардинала. Господин д'Артаньян спас вашего дедушку, который был до этого тяжело ранен. Наш Шарль был совсем мальчишкой тогда, - добавил Арамис, чувствуя, как слезы закипают на глазах. - Он был самым деятельным, самым сообразительным, честным и преданным другом. - А Атос? - Он был нашей совестью. Он был старшим среди нас, и во многом заменял нам отцов. Без его советов нам было бы очень плохо и одиноко в Париже. Он знал все на свете, а мы не были парижанами. - А граф де Ла Фер разве был ? - Он учился в Париже, он бывал при дворе постоянно. Ведь ваша прабабка была статс-дамой королевы Марии Медичи. Вы из очень древнего и знатного рода, Робер. - Тут Арамис счел возможным напомнить ребенку о его предках и об ответственности перед родом. - Вы никогда не должны забывать об этом. - Как жаль, что вы не были знакомы с моей матушкой, - тяжело вздохнул мальчик. - Не привелось, к моему сожалению. Я был очень занят в то время, - чуть нахмурился Арамис. О, да, он был действительно очень занят: он готовил свой неудавшийся заговор. Но он не намерен вспоминать о своей неудаче, как и не намерен думать об этой малышке Лавальер, которая принесла всем им столько горя. «Друзья, как же мне вас не хватает!» - Арамис, в который раз ощутил, как от невыплаканных слез сдавило горло. Первые настоящие каникулы у Робера были, когда ему уже исполнилось восемь лет. Вместе с герцогом д'Аламеда, гувернером, и кучей слуг они отправились путешествовать по Испании. Робер уже неплохо держался в седле, и на равнинных и безопасных участках дороги ему разрешали прокатиться верхом на настоящей «взрослой» лошади. Свой опыт поездки с дедом, когда он едва не стал причиной несчастного случая, мальчик помнил отлично, как и слова Атоса о том, что лошадь — не игрушка. Свою резвую кобылку он сам кормил, чистил, учился надевать на нее уздечку, повторяя про себя, что должен понимать животных. Своего кота он понимал хорошо: у них установились очень трогательные отношения. И Муши и юный граф, в равной степени были самолюбивы и горды, но кот все же после ссор приходил извиняться первым. Он крутился вокруг хозяина, оплетал его своим пушистым тельцем, гладил по ногам роскошным хвостом. С лошадью было сложнее, потому что рядом с ней мальчик ощущал себя особенно маленьким и хрупким. Он никогда не оставался с лошадью наедине: рядом всегда был кто-то из взрослых: конюх или гувернер, или учитель верховой езды. Теперь, сидя верхом на гнедой лошадке, Робер ощущал себя почти взрослым; довершая его уверенный вид, на боку у него висела специально под его руку заказанная шпага, а за поясом торчал совсем настоящий миниатюрный пистолет. Арамис из окна кареты внимательно наблюдал за мальчиком, не замечая, что по губам его скользит задумчивая улыбка. Улыбка, выдававшая его привязанность к Роберу. Привязанность, на которую его, иссохшее от времени сердце, оказалось способным больше, чем хотелось бы самому прелату. Арамис боялся новой душевной боли, и отгораживался от нее всеми доступными ему способами, но не замечал, как в сердце к нему прокрадывается любовь к мальчику. То, что он делал ради памяти Атоса, становилось его насущной потребностью: оберегать и жить для юного графа. Мудрость Атоса продолжала действовать и после его смерти: вместе с опекой он дал Рене возможность познать любовь к ребенку, пусть и в старости. И дал ему возможность хоть как-то оправдать свое существование после гибели Портоса. Арамис часто возвращался в своих воспоминаниях к последней встрече друзей. После нее он больше никогда не видел Атоса и Рауля. Знал ли Атос, что их встреча последняя? Несомненно! Он обладал даром предвидения, и его просьба о Портосе — это ли не предосте - режение Арамису? Как он был самоуверен тогда и как жестоко наказал его Бог... Но Атос позаботился о прощении для грешника, оставив ему этого ребенка. Мальчик чудо, как хорош. Надо только постараться ради него пожить еще лет десять, а каждый новый день дается Арамису все труднее. Жизнь уходит из его тела: медленно просачивается по капле, оставляя после себя пустоту, которую он ничем не заполнит. Разве вот этот малыш? Арамис всегда был деятелен: и в юности, в семинарии, ему всегда хотелось чего-то большего, чем служба простого аббата. Он был честолюбив и самолюбив до детских выходок, но старался прятать даже от друзей эти черты. Теперь же, в старости, испытав все страсти любви, познав истинную дружбу и неверность женщины, испытав упоение властью, и горечь поражений, Арамис хотел только одного: привязанности этого мальчугана. На финише жизни он жаждал любви ребенка. Не было ли это его наказанием и его прощением одновременно? Путешествие по стране было хорошим поводом к тесному общению воспитанника и воспитателя. Не имевший никакого опыта по этой части, прелат часто обращался за советом к гувернеру, сопровождавшему их в поездке. Чем дальше, тем больше характер Робера ставил Рене в тупик. Подспудно Арамис ждал, что найдет в нем Атоса. Но мало что от своего знаменитого деда унаследовал внук. Арамис ничего не знал о графе до того момента, как случилась история с Миледи. Не знал о его детстве, о его юности ничего, кроме того, какое положение занимала семья Атоса: Атос был скрытен. Арамис тешил себя мыслями, что граф де Ла Фер был тоже в детстве капризен, вспыльчив, возможно непостоянен в своих привязанностях. Потом понимал, что Атос не мог быть таким, и приписывал эти черты, проявившиеся у юного графа, наследству от де Шеврез, потому что иначе просто становился в тупик перед фактами: Робер чем дальше, тем больше утрачивал сходство с характерами отца и деда. Арамис бессилен был что-то сделать: словно оторвавшись от своих корней, от Франции, Робер начал впитывать в себя знойную Испанию. Путешествие еще больше позволило ему ощутить, как близка стала ему новая родина. Арамис, проживший вне Франции немало лет, никогда не впускал в свое сердце другие страны: в глубине своего «я» он свято хранил верность своей прекрасной родине даже тогда, когда все вокруг числили его испанцем или итальянцем. Робер, когда ему напоминали, что он французский дворянин и граф, строил недовольную рожицу: «Если я француз, почему я должен жить не в своем замке, а у вас, отец Рене?» Арамис становился в тупик перед этим вопросом; обманывать ребенка он не хотел, а правду тому знать было рано. Однажды вечером, когда ветер с моря приносит запах водорослей и разогретых за день померанцевых рощ, Робер спросил, глядя мимо Арамиса, - Я очень богат, отец Рене? - Очень, - ответил Арамис. - А возможно ли продать мои владения во Франции и купить на эти деньги что-либо в Испании? - Возможно, - нехотя ответил прелат, - но часть владений и ваш титул тогда вернутся в королевскую казну. Но дело даже не в этом: Ла Фер сотни лет принадлежал вашему роду и вашему деду, если бы он был жив, горько было бы сознавать... - Я не хочу возвращаться во Францию! - твердо сказал мальчик. - Никогда! - Тогда я подумаю, что я могу для вас сделать, сын мой, - прошептал герцог. - Но почему? Ваше решение еще может измениться со временем, но ваши владения уже никогда не вернутся к вам. - Вы мне сказали «сын мой». Я хочу, чтобы вы усыновили меня, отец Рене. Я хочу любить вас, как любят отца, а не просто духовного наставника. Мои настоящие родители остались в прошлом там, во Франции, я уже почти не помню их. А вы здесь, всегда рядом со мной. Вы заботитесь обо мне, вы всегда готовы защитить меня или объяснить мне что-то, что я не знаю. Вы для меня самый мой близкий человек. И вы — испанец. Я люблю вас, господин герцог и хочу, как и вы, тоже быть испанцем. - Но я не испанец, - тихо прошептал Арамис. - Я — француз. - Нет, вы испанец, - настаивал на своем мальчик. - Вы — испанец, и вы — герцог д'Аламеда. А то, что было раньше — это не важно. - - Важно то, что сейчас вы живете в Испании, вы — подданный его католического величества. Я тоже хочу принести клятву верности королю Испании. - Франция и Испания — почти враги, граф, - предостерегающий тон Арамиса не произвел впечатления. - Что мне Франция, если ее король не любит меня, - воскликнул Робер, и слова его заставили вздрогнуть Арамиса. - Почему вы решили, что король Людовик не любит вас? - Мне так сказали, - потупился Робер - Кто вам посмел сказать такое, мой друг? - Я не отвечу вам, монсиньор, потому что мне тогда никто ничего не будет рассказывать, - упрямо заявил ребенок. «Надо проверить всех людей!» - подумал в тревоге прелат.
stella: Немало воды утекло после этого разговора. Арамис так и не смог найти, кто доносит до ушей воспитанника нежелательные сведения. Доверенные люди регулярно докладывали герцогу д'Аламеда, как управляются поместья графа. Судя по немалым поступлениям из Франции, управляющие поместьями если и клали себе что-то в карман, это не превышало разумных пределов. Арамис убедил Робера, что для него же лучше будет, если он не станет спешить с продажей замков. Рене страшила мысль, что в Пьерфоне или Брасье будут хозяйничать ставленники Людовика. Не меньше пугала и мысль, что Ла Фер и Бражелон станут местом обитания каких-то неизвестных прощелыг, выскочек, обласканных рукой короля. Больно было думать, что две мраморные плиты у старой часовни зарастут травой, и никто никогда не узнает, кто покоится под ними. Если бы он мог вернуться во Францию навсегда, он не думал бы ни минуты. Но все было в прошлом, и теперешняя его жизнь не отпустит и его. Если бы Робер захотел жить во Франции, Арамис все бы сделал для него, может быть, даже все здесь бросил и уехал с ним. Или, отпустив мальчика домой, завещал бы похоронить себя где-то неподалеку от Атоса и Рауля. Но даже о такой милости для себя он уже не должен мечтать: Робер вне себя, если ему начинают говорить о Франции. Юный граф в обстановке испанского двора проявлял себя как настоящий вельможа: он был спесив, он никому не давал сомневаться в своей принадлежности к лучшим домам Франции и не раз уже хватался за шпагу. Он получил блестящее образование: Арамис постарался сделать его настоящим книгочеем, он владел как древними, так и современными языками в совершенстве, и весьма увлекался теологией. Отец Рене поощрял эти занятия, с увлечением спорил со своим воспитанником, растолковывая ему труды отцов Церкви, и поражаясь не только острому уму графа, но и его умению переворачивать с головы на ноги многие догматы. С Робером было трудно спорить, он, когда его припирали аргументами к стенке, раздражался и прекращал спор. И это тоже было так не похоже на Атоса, что Арамис растеряно умолкал. Робер вступал в пору совершеннолетия, а значит, и в прямое владение наследством. Вопрос о родителях все больше волновал его, но к Арамису он больше за сведениями не обращался. Герцог также заметил, что воспитанник стал как-то избегать его. У него были друзья при дворе, в средствах он не нуждался, но Арамису в голову не могло прийти, что Робер использует часть денег на то, чтобы собрать сведения о своих предках. Подозрительный и проницательный прелат дал маху: его воспитанник послал своего доверенного человека во Францию с целью узнать, кто была его мать. Прошло не так много времени, чтобы история замужества и соблазнения Луизы де Лавальер спряталась в складках мантии Истории. Посланец вернулся очень быстро и с такими сведениями, что весь мир графа вывернулся наизнанку. Он, гордый потомок Куси, воспитанный при Кастильском дворе, тщательно оберегавший свою честь, и не подвергавший сомнению чистоту своего рода, оказался сыном полубастарда и королевской наложницы! Если об этом узнают, он станет объектом насмешек для всей Европы! Первой мыслью Робера было: все это ложь! Но привезенные документы (один Дьявол знал, где и как сумел их раздобыть его посланец) доказывали с железной неопровержимостью: на Робере клеймо незаконности. Пусть его дед совершил невероятное, узаконив своего сына во всех правах, но Рауль де Бражелон все перечеркнул, женившись на женщине, которая запятнала потом себя изменой. Может, и он тоже незаконный сын? Все эти мысли бурлили у него в голове, заставляли метаться по дому. Требовали ответа. Ответ был только у одного человека — у герцога д'Аламеда. Бедный юноша, истерзанный неуверенностью, гневом, обидой на родителей, предстал перед Арамисом как призрак Возмездия. Он напугал его своим пылающим взором, дрожащими руками, и бессвязной речью. Немалого труда стоило выяснить, что же довело Робера до такого состояния, но Арамису пришлось признать: он упустил что-то очень важное в характере воспитанника. Для близкого человека у Робера нашлись только упреки в неискренности. - Вы обманывали меня с первой минуты, отец Рене. Вы придумали мне прошлое, чтобы я мог гордится собой, но вы прекрасно знали, каково мое положение, и какое пятно лежит на моем рождении. - Но на вашем рождении нет никакого пятна, - Арамис ударил кулаком по столу, чтобы хоть как-то прекратить поток лишенных смысла упреков. - Мальчик мой, в рождены в законном браке, и никто не посмеет вас упрекнуть хоть в чем-то. - А мой отец? Он-то был полубастардом, в его сторону не раз летели упреки и подозрения, что мать его немыслимо кто: какая-нибудь белошвейка или смазливая дочка кухарки. - Ну, знаете ли... - Арамис задохнулся от возмущения. Справедливость требовала, чтобы хоть теперь, когда все быльем поросло, внук узнал правду. Ничьей репутации это теперь не повредит. - Ваша бабка — Роан де Монбазон, молодой человек. Сама герцогиня де Шеврез! - Герцогиня де Шеврез? - Робер , совершенно ошеломленный этой новостью, приоткрыв рот уставился на Арамиса. - Так я еще и Роан? - Вас это удовлетворяет? - Но мой дед, как он мог? - Это не мои тайны, граф. Я не знаю ничего об этой стороне жизни графа де Ла Фер. Но я знаю, что он был порядочнейшим человеком, и даже сыну не раскрыл тайну его рождения. - А вам? Откуда вы об этом узнали?- не отступал Робер. Арамис опустил голову. - Он сам мне об этом сказал. - Вы считаете, что это было порядочно? - Это было необходимо, дитя мое. Нам надо было разобраться с этим, если мы хотели остаться друзьями. - Вы хотите сказать, что вы любили одну и ту же женщину, господин герцог? - неуверенно пробормотал Робер. - Вы считаете это невозможным? - грустно улыбнулся Арамис. - Ваша бабушка была одной из прелестнейших женщин Франции. - И, если слухи верны - одной из самых ветреных. Вы не находите, отец Рене, что иметь в качестве бабушки великосветскую ...куртизанку, а в качестве матери - падшую женщину, в качестве деда - потомка Куси, а в качестве отца - полубастарда : это не слишком много для их внука? Я принял решение: я покидаю этот подлый и развращенный мир! - Покидаете? - Арамис замер на месте. - Что вы имеете в виду? - Я приму постриг! - Вы подумали хорошо? - герцогу д'Аламеда показалось, что под ним не удобное громоздкое кресло, а палуба корабля в бурю. - Отец Рене, я пришел к вам с обдуманным решением. Этот мир не для меня — в нем слишком много обмана, страстей, подлости и уверток. У меня нет сил бороться с ним, я страшусь насмешек, я не хочу известности и обязательств перед таким миром. Если я останусь в миру, я должен буду жениться, думать о миллионе всяких ненужных вещей, о том, не обманывает ли меня жена, моих ли детей носит она под сердцем. Я не чувствую себя в силах жить с этим всем. Мне милее тишина келий, научные беседы с отцами церкви, звон колокола, призывающий на молитву. - Я никогда не считал вас трусом, граф, - медленно выдохнул слова Арамис. - Но ваш поступок сочтут трусостью. - Кто? Те люди, которым только и остается, что злословить обо мне? Нет, я предпочитаю удалиться от всего этого, я готов посвятить себя Богу так же, как это сделали вы, отец Рене. Арамис опустил голову в глубокой задумчивости, не замечая, с каким выражением любви и печали не спускает с него глаз граф. «А что я скажу Атосу!», - думал в это время прелат. - «Что я не сумел ничего объяснить этому ребенку, что оказался бездарным наставником и все погубил? Атос не простит мне это никогда, я сам не посмею взглянуть ему в глаза, когда придет мой час. Все кончено для рода графов де Ла Фер.» Внезапно его посетила мысль, давшая ему надежду. - Робер, вы должны пообещать мне, что не станете спешить с пострижением. У вас есть время, вы можете жить, удалившись от мира, как послушник в любом из монастырей. Если вы почувствуете, что это ваш путь, я не стану вас отговаривать. Но обещайте мне не спешить. На том и порешили. Робер поступил послушником в один из иезуитских монастырей, где за ним наблюдали неусыпные очи братьев Ордена. В случае же его пострижения все состояние графа отходило в пользу монастыря. В ноябре 1681 года престарелый герцог д'Аламеда получил письмо, в котором его извещали, что его воспитанник не сможет приступить к обряду пострижения, так как очень слаб и тяжело болен. Для Арамиса это было неожиданностью: Робер писал ему регулярно и ничем не выказывал своего недуга. Арамис сделал то, что сделал бы на его месте любой любящий человек: он помчался к Роберу. Он успел вовремя, чтобы принять исповедь юноши и закрыть ему глаза. Робер скончался от скоротечной чахотки, которой заразился, ухаживая за таким же послушником, как он сам. Они жили в одной келье, а болезнь эта такова, что ищет своих жертв среди молодых и не щадит свои жертвы. Робер оставил завещание: все свои владения он возвращал французской короне, дабы искупить грехи своего рода. Арамис прожил еще девять лет. Последние годы он отошел от всех дел, большую часть времени просиживая в кресле у окна или созерцая пейзаж с террасы дворца. Мысли его были далеко: во Франции. День за днем проживал он свою жизнь, стараясь не задумываться о горьких ее страницах, и с наслаждением смакуя счастливые дни любви и дружбы. Постепенно Робер стал в его воспоминаниях сливаться с Раулем, и престарелый князь церкви уже не мог бы четко определить, кто из них был его воспитанником. И только стыд, что он не исполнил данное другу слово не давал ему спать по ночам. Последними словами д'Эрбле был девиз их дружбы «Все за одного- один за всех!»
Диана: Спасибо за обоснование, Стелла. НО 1. не "ложили в свой карман", а "клали". 2. очень нравится, что характер Робера отличен от характера отца и деда. И различие в цвете волос это подчеркивает. И желание стать испанцем, отринув все прошлое - тоже. Естественно для него так резко кинуться в монастырь. Но сколько он там продержался? Два года. Очень большая разница в обращении при дворе и при монастыре. Уход за больными - тяжел и неприятен. Неужно в Робере столько терпения и смирения нашлось 3. Вы снова заставляете меня жалеть Арамиса...
stella: Диана , спасибо что заметили ошибку. Я думаю, радикально изменив свою жизнь Робер мог заставить себя делать то, до чего никогда бы не додумался в светской жизни. Послушническая работа предусматривает не просто проживание в монастыре. Когда-то я где-то читала( кажется у "НЕсвятого Рене), что семинаристы помогали в Отель де Дье ухаживать за недужными. Робер себя готовил к кротости , послушанию и самоотдаче во славу Господа. Готовил, но вот сумел бы прожить так до старости - не уверена. Мне кажется, он все равно не смог бы так жить годами. А Арамиса мне и самой стало жаль! Я караю его . Хотя, Дюма своим, не определившимся для него концом, оставил простор для фантазии. Даже мрачной.
Диана: Да! А чего вдруг он решил искупать перед французской короной грехи своего рода? Лавальер стала виновна перед Людовиком, или Атос с Раулем? Что-то совсем с ног на голову.\
stella: Диана , вы думаете, что это искупление грехов на деле перед короной? Мне кажется, он просто в юношеских метаниях и характер неустойчивый. Ему как-то хочется прервать свою связь с тем, что было за предками. Неустойчивый характер. Мне не хотелось сильно углубляться: не умею писать про детей, не чувствую психологии ребенка так, чтобы это выглядело убедительно.
Диана: Ну вот я про то, что характер, отношения, обстоятельства мне нравятся. А вот психологического обоснуя поступкам мне недостаточно.
stella: Диана , наверное вы правы и я была неубедительна. Все -таки деда я понимаю лучше.)))))
полная версия страницы