Форум » Крупная форма » Ad vitam » Ответить
Ad vitam
stella: Фандом: Трилогия Герои: все, что встречаются в Трилогии Размер: предположительно макси Жанр: AU (так что все может случится) Отказ: Рыба и Lys. Статус: в работе.
Ответов - 99, стр:
1 2 3 4 5 All
stella: Ad vitam переводится, как К жизни То, что происходит с главным героем в истории, похожей и непохожей на то, о чем рассказал Дюма, должно подвигнуть его именно к жизни. Короче, бедный Атос, я опять упражняю свою фантазию на его шкуре. Он мне этого не простит. Итак, поехали?
stella: Ad narrandum, non ad probandum — Для рассказывания, а не для доказывания. Часть 1. Глава 1. Бал у короля. Роскошные земли Пикардии расположились к северу от Парижа. Издавна славились они своим плодородием, но было слишком много желающих прибрать их к рукам. Местные сеньоры обладали далеко не безобидным нравом, и полученное от королей или добытое кровавым потом в боях, отдавать не спешили. Торг за Пикардию был обычен, она была и форпостом, и золотой жилой для всех, кто старался отхватить себе кусок пожирнее. С тех пор, как одним из самых могучих, стал на ее земле род Куси, мало кто был в состоянии соперничать с этими феодалами, посчитавшими себя выше королей. Гигантский замок, развалины которого можно видеть и в наши дни, высится на холме, как символ ушедшего могущества рода Ангерранов де Куси. В один из летних дней 1619 года, окрестности славного города Компьеня были запружены десятками карет и сотнями всадников. Местная знать направлялась на бал, который давал герцог де Люинь в честь приезда короля. Люинь, заполучивший в свое владение Пикардию, которую он обменял на принадлежавшую ему ранее Нормандию, довольно потирал руки: дельце оказалось очень выгодным, и герцог де Лонгвиль, против ожидания, не слишком ломался при этом обмене. Люинь, овладев помыслами юного короля, без труда добился от него этой сделки. Теперь следовало короля развлечь, и для этой цели отлично подошел Компьень, в который король отправился уже во второй раз. Надо заметить, что его величество, чей характер сформировался в покоях Лувра, под давлением взбалмошной Марии Медичи, был мрачен, мелочен и, вдобавок, сильно заикался, что делало его еще более нелюдимым. Только слушая музыку и музицируя сам, король преображался. В эти юные годы он еще любил танцы, и часто выступал в балетах. Так что идея дать бал в почти обновленном королевском дворце Компьеня, который так пришелся по душе Луи, радовала не только королевского любимца, но и местное дворянство. Дамы рассчитывали на королевское внимание, зная, что королева Анна осталась в Париже, кавалеры обдумывали, как добиться расположения короля, а герцог де Люинь тихо радовался, что его супруга осталась дома: король Мари-Эме терпеть не мог, считая, и не без основания, что она дьявол, который сбивает с толку его жену. Королевский дворец сиял огнями бесчисленных свечей, заставляя вспыхивать огнями не менее бесчисленные драгоценности дам и кавалеров. У парадной лестницы можно было заметить небольшую группу молодых людей, чьи богатые и изысканные наряды больше подходили щеголям парижского двора, чем провинциальной знати. Ибо, хоть от Компьеня до Парижа не более 17 лье, каждый лье в провинции длиной в год. Компания молодых дворян держалась непринужденно и достаточно шумно, взрывами смеха встречая каждое замечание юноши, который не спешил покинуть седло своего могучего вороного коня. - Ну, что, не пора ли и нам зайти в зал? Судя по тому, что нам предстоит увидеть, нас ожидает презабавное зрелище, господа, - со смехом воскликнул один из щеголей. – Граф, мы ждем только вас, но вы почему-то не спешите. Боитесь, что вас начнут оспаривать друг у друга наши пикардийские жены? - Господа, оставьте в покое бедных дам: у них сегодня более достойная и более труднодоступная цель, - улыбнулся тот, кого назвали графом. Я жду только Жюльена, но маленький паршивец куда-то исчез. Мой Анхель (он потрепал по шее своего коня) не дастся в руки чужому. А, вот и мой паж! - пробормотал граф, соскочив на землю и передавая повод мальчугану лет десяти, со смешливой мордашкой Купидона. Мгновение он помедлил, наблюдая, как маленькая, рядом с огромным Анхелем, фигурка, уверенно ведет лошадь к конюшням, и чуть пожал плечами: не иначе, паж умудрился найти в переполненных конюшнях место для хозяйского коня. Но пора описать молодого человека, которому суждено сыграть немалую роль на страницах этой повести. Ко дню этого празднества ему не исполнилось еще и двадцати лет, но в уверенности, с которой он держался, в непринужденности и властности его движений и манере говорить чувствовался человек, с юности привыкший повелевать. Собственно, так оно и было: граф Арман-Огюст-Оливье де Ла Фер уже три года был хозяином в своих владениях, хотя еще и не достиг возраста совершеннолетия. Оставшись круглым сиротой в семнадцать лет, он не дал никому из родни усомниться в своей способности править самостоятельно. Назначенный ему опекун только руками развел: молодой граф все свои решения никогда не выносил, не взвесив все «за» и «против», а попытки присвоить себе кое-какие из унаследованным графом земель пресек так решительно и бескомпромиссно, что семья предпочла с ним не связываться. Хлопот с ним не было, но и садиться себе на шею он не давал. Сладить с ним можно было выгодно его женив, но и тут молодой человек решительно воспротивился матримониальным планам семьи. «На все свое время» - постановил он. Подвижный, ловкий, прекрасно развитый физически, красивый, как юный бог, он все же казался старше своих лет благодаря тому, что чаще бывал серьезен, чем смешлив. В компании своих сверстников он всегда казался немного отстраненным, словно его грызла какая-то печаль. Собственно, так и было: павшая на его плечи ответственность, сознание, что ему принадлежит как судебная власть, так и власть над всем графством, заставляли молодого графа постоянно сохранять внутреннюю сосредоточенность, сознание, что он в ответе за все. Даже факт, что он, по молодости лет, может всегда отговориться именно возрастом и сослаться на то, что ответственность все же несет его опекун – даже такое ему в голову не приходило. Хотя он прекрасно понимал, что и опекун, и опекунский совет, дав ему видимость свободы, на деле ждут любой ошибки, чтобы тут же применить свои права. Но сейчас он намерен был веселиться и, едва вступив в зал, оглядел его со спокойной и уверенной улыбкой: здесь были все, кого он не прочь был видеть, а главное – маркиз де Креки с зятем, Николя де Вильруа, его соседями по поместьям. Отец графа, покойный Ангерран де Ла Фер, знавал Шарля де Креки еще ребенком, а зять, Николя, воспитывался вместе с королем Луи 13, и был постоянно перед глазами у Изабель де Ла Фер, статс-дамы королевы Марии, и матери юного графа. Добрососедские отношения двух семей поддерживались и близостью их поместий. Ангерран де Ла Фер имел не много друзей, он очень осторожно отбирал тех, кого допускал в свой круг, и в этом сын походил на него: у Оливье была масса приятелей, но тех, с кем бы он был по-настоящему близок, найти было невозможно: граф ревностно оберегал свое личное пространство. Скрипки умолкли и Оливье, поймав на себе взгляд старшего де Креки, стал пробираться сквозь толпу к маркизу. Друзья обменялись рукопожатием, и, де Креки, заметив, что граф все еще кого-то ищет глазами, подумал, что знает ответ. - Николя рядом с королем. Его величество не отпускает его: кто еще, кроме Вильруа может рассказать королю о местном обществе? - Я не удивлен, - чуть пожал плечами де Ла Фер. – Его величество чувствует себя в компании с вашим зятем, маркиз, куда увереннее. - О, смотрите, король обратил на нас внимание; похоже, он послал сюда моего Вильруа. Держу пари, король нас всех хочет видеть. - Меня он вряд ли помнит, - улыбнулся Оливье. – Впрочем, у нашего короля, поговаривают, отличная память. Подошедший к ним де Вильруа приветствовал приятеля дружеским жестом. - Его величество желает видеть графа де Ла Фер! – провозгласил он так торжественно, что стоявшие вблизи дворяне посторонились, давая дорогу молодым людям. - Сир, я благодарен случаю, позволившему мне предстать перед вашим величеством с выражением полной и безусловной преданности, - поклонился юный аристократ с такой непринужденностью, словно сам был принцем. - Да, уж в этом вы правы, граф! Встретиться с вами – редкая удача, выпавшая королю. Но я надеюсь, что у нас будет достаточно поводов для встреч в дальнейшем. Мне будут нужны преданные слуги и храбрые воины. - Вашему величеству стоит только приказать, и я готов следовать за вами хоть в Ад! – немного волнуясь, отлично понимая, что он сейчас фактически клянется его величеству, ответил граф. – Но я присягнул на верность своему королю еще при жизни моего отца, который именно тогда, под сводами Амьенского собора, взял с меня клятву верно служить своему сюзерену. - Вы говорите так, как должен говорить храбрый и верный рыцарь, достойный сын графа де Ла Фер. Но я знал и всегда буду помнить вашу матушку, самую умную и самую добродетельную даму среди фрейлин королевы-матери. И – самую красивую, - вдруг, совсем не похожей на его обычную, светлой улыбкой улыбнулся Людовик. – Я бы хотел побеседовать с вами, граф, но эта вся бальная суета не даст нам спокойно перемолвиться и парой слов. Решено: как только у меня выдастся спокойный денек, мы с вами поохотимся: тут отличный лес и должна быть приличная охота. Я извещу вас, граф, когда мы встретимся, а пока: слышите: паспье! Давайте танцевать, господа, давайте веселиться! Заслышав знакомую мелодию, де Ла Фер поднял голову, и быстрым взглядом окинул ряды дам. Обычно пары подбирал церемониймейстер, но, похоже, в этот раз отсутствие королевы означало и чуть большую свободу. Король, пользуясь своей привилегией первого дворянина королевства, направился прямо к красавице Мадлен де Бланшфор, молодой супруге Николя де Вильруа и дочери маркиза де Креки, с которой был давно знаком. Вполглаза наблюдая за танцующими, за церемонными и грациозными движениями кавалеров, то снимающих, то надевающих шляпу, за изящными поворотами танцующих, граф не упускал из внимания одну пару. Дама была хороша, слов нет. Высокая, стройная, она с удивительной грацией двигалась в своем парадном платье с высоким кружевным воротником по моде, введенной Марией Медичи, то и дело показывая из-под подола изящную туфельку, но не позволяя увидеть ножку выше подъема. Впрочем, ножки дамы молодого человека не занимали: он с некоторым раздражением наблюдал кокетливые уловки прекрасно знакомой ему дамы, в десятый раз спрашивая себя: а хочет ли он после этого приглашать ее на куранту? Танец кончился, за ним последовал менуэт, потом бурре, потом столь любимый королем шакон; разгоряченные дамы обмахивались веерами, кавалеры из почтения перед королем держали свои шляпы в руках, только что не используя их в роли опахал. Народу в бальной зале было много, свечи оплывали в многочисленных канделябрах, и духота все настойчивее напоминала, что пора на воздух, охладить головы и сердца, чрезмерно разогретые танцами и угощеньем. Де Ла Фер оставался в зале, уверенный, что его найдут. Уже ушел уставший король, удалился в отведенные ему покои вместе с Вильруа; распрощался и маршал де Креки, пообещав днями побывать в Ла Фере, и увозя домой дочь, а молодой человек все ждал, что его почтит, наконец, своим вниманием, дама, ради которой он, собственно, и приехал на бал. Наконец, разогнав всех кавалеров, Матильда д'Омон де Рошбарон приблизилась к Оливье. Впрочем, она соблюдала дистанцию в несколько шагов, оставляя ему возможность первому сделать шаг навстречу. Граф приблизился с поклоном, безупречно вежливый и такой же холодный. Дама протянула ему руку, и, когда он нагнулся, чтобы ее поцеловать, довольно чувствительно ударила его веером по плечу. Де Ла Фер удивленно поднял глаза, но позы не изменил. - Что это значит, Матильда? Вы чем-то недовольны? - Еще бы! Я приложила столько усилий, чтобы отослать собственного мужа, а вы даже не соизволили пригласить меня хотя бы на один танец. - Зачем это вам? Разве мы не связаны другими узами? - Я хотела, чтобы король полюбовался на красивую пару! – Матильда понизила голос. - И для этого вам был нужен именно я, в роли фона? Ах, Тильда, Тильда, вы не можете не кокетничать, вы честолюбивы, если то, о чем вы мечтаете, можно считать честолюбием. Но вы сами видите: его величество не более, чем вежливый кавалер и прекрасный танцор. Кроме собственной супруги его никто не интересует. - Это потому, что никто не сумел задеть его сердца, - со вздохом произнесла дама. - Вам мало того, что вы покорили мое? – спросил молодой человек, сжав в гневе эфес шпаги. - Ой, Оливье, ну не будьте таким злюкой, - вдруг рассмеялась молодая женщина. – И вам и мне давно ясно, что у нас с вами страсть, но не любовь. Мальчик мой, - при этих словах молодой человек с негодованием отшатнулся, - вы не должны обижаться и должны меня понять: я не собираюсь растрачивать свою молодость и красоту в этих краях, и я хочу блистать не на провинциальных балах. Раз уж меня выдали за мальчика, который на семь лет младше меня, мне ничего другого не остается, как приложить максимум усилий, и добыть место при дворе для Антуана. Мой д'Омон де Рошбарон под моим руководством еще будет блистать при дворе. - Не сомневаюсь! – молодой человек сухо поклонился. Потом, бросив взгляд по сторонам, и убедившись, что они одни в нише окна, он приобнял даму и поцеловал с таким жаром, что она на какое-то время перестала соображать, где находится. Когда она открыла глаза, рядом не было никого: граф исчез стремительно и бесследно. Эта прощальная выходка заставила Матильду призадуматься: она никогда всерьез не принимала их связь, видя в своем юном любовнике только развлечение. Прощальный поцелуй говорил только об одном: будущая маркиза де Вилькье совсем не знала графа де Ла Фер.
Рыба: stella пишет: ...хоть от Компьеня до Парижа не более 17 лье, каждый лье в провинции длиной в год. Да, мода и провинция...
stella: Рыба , это не я, это Дюма заметил в лице Людовика 14.
Рыба: stella, да неважно, кто! Зато опять как в тему пришлось!
Кэтти: stella , начало заманчивое. Насчет разности столичной и провинциальной мод согласна с Людовиком 14. Так было , так есть и так будет.
stella: Глава 2. Пикардийские игры. Господа развлекались. Золото, рассыпанное на столе, игральные кости, со стуком падавшие на мраморную поверхность, игральный стаканчик, карты, небрежно отброшенные в сторону, серебряный кувшин и три золоченных кубка – все приметы азартной игры были здесь. Троица игравших была уже слегка навеселе, а конца игры не предвиделось. К услугам игроков была вся ночь и винный подвал господина де Креки-старшего, в замке которого они на данный момент и находились. Шарль де Креки не спускал глаз со стаканчика, который небрежно тряс его гость: граф де Ла Фер был изрядно пьян, что случалось с ним крайне редко, но игральный стакан он держал уверенно. Кости вылетели и раскатились по столу в противоположные стороны: на грани каждой из костей отчетливо видно было очко. На каждой – по одному! Не веря своим глазам, все три игрока переглянулись: такого результата ни один из присутствующих никогда не видел, и, более того – никогда ни о чем подобном не слышал. - Такое только с пьяных глаз можно учудить! – пробормотал Николя де Вильруа, незаметно перекрестившись. – Кажется, нам пора спать, пока нечистый не начал нас толкать под столом. - Граф, что-то вы сегодня не в настроении? – Шарль де Креки потянулся за графином, налил в свой кубок вина, но рука у него дрогнула, и вино полилось через край, прямо на мраморную столешницу. - Не в настроении? Напротив, я чувствую себя в ударе и готов играть до утра, - Оливье де Ла Фер вздернул тонкую, словно кистью прочерченную, бровь. – Не бойтесь за меня: этот проигрыш ничего не изменит в моем положении. - Вам не везет только в игре? – поддел его Николя. - Только в игре, - подтвердил граф, наливая кубок и себе. - А в любви? – не унимался Вильруа, который кое-что мог рассказать о любовных успехах тогда еще виконта де Ла Фер. - Любовь – это то, что никогда не отвлекало меня от главного в жизни. - О, Оливье, вы сегодня откровенны вопреки самому себе! Может быть, поделитесь с нами, в чем же вы видите свою цель? Я не склонен считать, что наследник рода де Ла Феров будет ждать, пока король осыплет его своими милостями, - Николя допил свое вино и, опрокинув кубок, покачал его на пальцах, как колокольчик. – Расскажите, что вас удерживает в этой глуши? - Прежде всего, дела. Вы же знаете, что после смерти отца мне приходится за всем следить самому. И в Берри тоже есть чем заняться. - И в Берри, и в Пикардии вы не одиноки, Оливье. Молва приписывает вам немало любовных побед. Почему вы не женитесь, граф? – вдруг напрямую спросил де Вильруа. – Ведь вы помолвлены, если я не ошибаюсь? - Не ошибаетесь, - сразу поскучнел граф. – Это было желание моего отца. - Все мы выполняем желание родителей, - покосившись в сторону прикорнувшего в уголке Шарля, - буркнул молодой человек. – Но я, по крайней мере, не жалею, что меня женили. Пока. – добавил он, ухмыльнувшись. – Обеспечу себя наследником, а потом я - вольная птица. Чего и вам желаю, граф. - Я не спешу жениться, - покачал головой Оливье де Ла Фер. – Прежде всего, я должен быть уверен, что моя жена не будет ни в чем нуждаться. - И поэтому вы думаете о карьере при дворе? На отсутствие финансов вам грех жаловаться, граф. - А я не жалуюсь, - холодно возразил граф. – Но жизнь при дворе имеет свои недостатки. - У вас же дом в Париже, вам и вашей будущей жене не придется жить в Лувре. - Свою службу королю я не вижу в том, чтобы подпирать спиной облупившиеся стены Лувра, - все таким же холодным тоном, в котором теперь появились и высокомерные интонации, продолжал молодой граф, - нет, служба его величеству мне представляется деятельной, способной принести славу Франции. - Война? - Да, причем я вижу себя на флоте. - Вы моряк? Откуда такие мысли, Оливье? - Вы, наверное, просто не знаете некоторых фактов из моей жизни, Николя, - неохотно проговорил граф. - Я несколько лет провел в Англии, на флоте. - Вы? Вы – и море? - Это было желание моего отца. А что, я так похож на сухопутную крысу, Николя? – он криво улыбнулся. - Я в детстве имел возможность видеть, как вы плаваете. Скорее, вы похожи на угря! – расхохотался королевский любимец, и от этого смех сбил напряжение, которое уже явственно начало проглядывать во фразах, которыми обменивались приятели. – Но вам, не хуже меня известно, что те суда, что имеются во Франции, с большой натяжкой можно считать флотом. - Я это знаю, но так не может продолжаться до бесконечности. Кому-то необходимо раскрыть глаза его величеству на сложившееся положение. - Зная вас хоть немного, Оливье, не трудно предположить, что у вас есть какие-то соображения на этот счет, - Вильруа с внезапно проснувшимся интересом воззрился на графа. – Как вам известно, я очень близок к королю, и мы с вами могли бы заинтересовать его величество в частной беседе. Хотите, я расскажу государю о вашем замысле? Де Ла Фер, уже готовый изложить свой план приятелю, внезапно остановился и покачал головой: какое-то внутреннее предчувствие или внезапно проснувшееся недоверие, не дало ему поделиться с Вильруа. - Я еще не готов к встрече с его величеством по такому поводу, - неохотно ответил он. – Необходимо привести оценку того, что мы имеем на данный момент, но у меня пока нет времени для таких поездок. И тут мне нужна будет помощь людей знающих. - Я думаю, что у моего тестя… - начал было Вильруа, но граф остановил его движением руки. - Николя, у меня есть знакомые моряки, которые разбираются во всем, что касается кораблей. Когда мой план будет готов, я вам сообщу, и мы решим, как лучше всего представить его королю. А пока – это только мои мысли, и даже не вслух. Сыграем еще? – вдруг предложил Оливье. - Пожалуй, хватит, - вдруг остановил его окончательно проснувшийся Шарль де Креки. – Если вы не боитесь проиграть, Оливье, то я боюсь, что после вашего проигрыша удачаотвернется от нас. Давайте не дергать нечистого за хвост, а то, знаете ли, людям военным следует держаться со своей удачей на «вы». - Я не суеверен, - сухо ответил граф. – Но, вы, пожалуй, правы. Вино выпито наличность проиграна, так что можно отправляться в постель с чистой совестью. Вы разрешите откланяться? - И вам спокойной ночи, Оливье! - с добродушным смешком напутствовал его хозяин дома. – Дорогу в свою комнату помните? - Я не настолько пьян, чтобы звать слуг, - молодой человек нагнул голову, прощаясь, и вышел твердой походкой. Де Креки проводил его взглядом, потом остановил зятя, который собрался следом за гостем идти почивать. - Николя, какого черта вы все время дразните де Ла Фера? Вы что, не знаете его норова? - Мне показалось, что он не в своей тарелке сегодня: похоже, у него не ладится любовный роман. - А вам какое дело? Оливье не из тех, кто спускает с рук намеки. А фехтовальщик он отменный. - Маркиз, но меня заинтересовал его разговор о флоте, - попытался оправдаться Вильруа. - Мне тоже стало интересно, но пока это не нашего ума дело. У этого юнца очень серьезные планы, он высоко метит, но он еще не созрел. Так что потерпите. Все равно он вас не обойдет: ближе вас он не знает никого при короле. *** Остановив зятя, де Креки не перестал думать о плане графа. Человек военный, но сугубо сухопутный, он стал перебирать в памяти всех, кто, на его памяти, мог бы объяснить ему положение Франции на море. Конечно, он был в курсе того, что вытворяли французские корсары в Карибском море, даже был наслышан о некоторых из них, а с Нагэ де Сен-Жоржем они даже как-то пересеклись в коридорах Лувра. Но корабли, бороздившие моря и океаны под флагом Франции были, прежде всего, торговыми судами, и флоту Англии, Испании и Голландии соперниками не были. Чем дольше де Креки размышлял в эту ночь, тем сильнее убеждался, что в замысле графа де Ла Фер есть не просто здравое зерно: тот, кто сумеет положить перед королем детально разработанный план и сумеет увлечь Луи Справедливого этой идеей, станет для его величества нужным и важным сановником. И не двадцатилетнему мальчишке пристало подавать королю такие планы. Шарль 1 напрасно ждал, что получит в наследство от своего тестя, коннетабля Ледигьера, маршальский жезл. Так не стоит ли подумать об карьере адмирала, который во Франции еще не был сугубо морским чином, но мог бы им стать. Выждав несколько дней и предупредив запиской графа, де Креки и Вильруа отправились, в свою очередь, с визитом в Ла Фер. Граф, хоть и был занят, предоставил гостям прекрасную возможность убедиться, что замок и угодья в прекрасном состоянии. Особенно их впечатлила охота, которая оказалась ничем не хуже той, которой славились и Компьеньский лес, и их собственная сеньория Пуа, которой владели Креки с 15 века. За охотой, как водится, следовал обильный обед и игра. Компания расположилась в охотничьем домике замка, стоявшем немного в стороне, у самого ручья, за которым и начинался обширный лес. Граф де Ла Фер отлично понимал, что за побудительные причины были у его знакомых, и какие мысли прятали они до поры до времени за ничего не значащими общими фразами. Оливье злился на себя: он увлекся, вино развязало ему язык больше, чем требовала простая предусмотрительность в беседе с людьми, которым он не имел оснований особенно доверять. Кого должны касаться его личные планы? Оказалось, интерес к ним проявили, и совсем не те, кому следовало бы интересоваться. Как и в прошлый раз, господа играли. И снова метали кости, и снова лилось вино и катились по столу золотые дублоны. Два очка выпали у Вильруа, когда он твердо решил отыграться и сообщил об этом. Какое-то время собутыльники растеряно смотрели друг на друга: два таких совпадения почти подряд – это уже было за гранью понимания, это уже походило на предупреждение; только вот о чем хотел их предупредить господин случай? - Вы по-прежнему хотите продолжать игру, Николя? – дрогнувшим голосом спросил де Креки у зятя. - Хочу! - Вы обратили внимание, что ваш проигрыш равен вашему прошлому выигрышу до пистоля? – Шарль де Креки не скрывал, что ему не по себе. - Это еще больше побуждает меня продолжить игру, - упрямо настаивал Николя. - Дело ваше, но что скажет наш хозяин? - Скажет, что все это странно, и я бы предпочел не продолжать игру. Впрочем, я поступлю так, как будет угодно Вильруа, - де Ла Фер бросил кости в стакан. – Надеюсь, господа, вы не станете обвинять меня в нечестной игре? - Упаси Бог, ваша честность вошла в пословицу, - Николя закинул ногу на ногу, сквозь стекло венецианского бокала рассматривая огонь в камине. – Я отыграюсь при случае, граф. Надеюсь, мне такая возможность предоставится в ближайшем будущем. Не за горами день, когда вам понадобится представить королю ваш план. - Ваши слова похожи на угрозу, но я не стану предавать им значение, - Оливье прошелся по комнате, постоял перед окном, за которым уже ничего не было видно из-за темноты, спиной чувствуя, как сверлят его взгляды придворных господ. – Если мои планы удастся осуществить, в следующем году я представлю его величеству свои соображения насчет флота. Я бы попросил вас никому ничего не говорить до того дня, но, боюсь, я сказал слишком много. Впрочем, действуйте, как вам кажется целесообразней, господа, - он слегка поклонился. Господа уехали поутру, а граф де Ла Фер, стоя во дворе замка, слушал, как затихает вдали цокот лошадиных копыт и грустно размышлял, чего стоят приятельские отношения рядом с монаршьим расположением.
stella: Глава 3. Qui d’amour se prend, de rage se quitte. (Миловались много, да расстались скоро.) В Берри за время отсутствия де Ла Фера ничего не изменилось. Да и не могло измениться, потому что зоркое око тетушки Клермон ничего не упускало из поля своего зрения. А старая дама, хоть и не числилась никаким боком среди опекунов племянника, всегда была в курсе, как и его маршрутов, так и его дел. Оливье порой терялся в догадках, где, как и с помощью каких соглядатаев умудрялась она его выслеживать. Секретов для нее не существовало, но некоторые свои тайны племяннику все же удавалось хранить от тетушкиных глаз. После смерти родителей семнадцатилетний наследник оказался предоставленным самому себе. И, едва справившись с болью утраты, он с головой окунулся в дела наследства. Назначенный опекунский совет и определенный им опекун следовали букве закона, проверяя и перепроверяя каждый шаг юноши. Оливье все понимал, что до совершеннолетия было еще слишком далеко, что он не имел юридических прав на самостоятельность действий, но гордость его все равно была уязвлена. Каждый раз, доказывая, что его решение обосновано, Оливье умело пользовался законами и кутюмами, и, постепенно, слежка совета перестала быть такой навязчивой. Однако, это не значило, что, доверяя на словах, за ним не следили, готовые ухватиться за любой просчет, за любую незавершенность его действий. Эта слежка совета и тетушки держала его в постоянном напряжении, порой он готов был сорваться, но знаменитая выдержка де Ла Феров пока его не подводила; в делах он следовал одной линии: спокойствие, рассудительность, твердость в отстаивании своей правоты. Это была одна сторона его жизни, но существовала и другая, свойственная молодости. Удивительным образом его зрелая рассудительность сочеталась с бесшабашностью, с отчаянным желанием проверять себя в каком-нибудь приключении, будь то опасная охота на вепря, дуэль с местным дворянином или любовное свидание под носом у ревнивого мужа. Впрочем, последнее он никогда не афишировал, и Амур был с ним всегда в сговоре, пуская свои стрелы так, чтобы никто их не заметил. В Ла Фере граф был хозяином, опекунский совет туда не часто совал нос, зато в Берри он находился под неусыпным вниманием. Был еще Париж, но, попадая туда, Оливье старательно изображал прожигателя жизни, за что его потом подвергали дружному порицанию, не ведая, что это были скорее слухи, чем действительное положение дел: Оливье внимательно следил, чтобы не перейти опасную грань, и не стать добычей кредиторов. В Париже граф занимался сбором информации для своего доклада о флоте, но делал это осторожно и не привлекая внимания к своему интересу. Вернувшись в Берри, в дом бабки, где он вырос, и где, по ее завещанию, мог распоряжаться и жить вплоть до своего совершеннолетия, граф принялся приводить в порядок свои заметки. Сведения, собранные им, могли бы стать неплохой добычей для испанских шпионов, но флот Франции испанскую корону пока не волновал. Её волновало то, что происходило при французском дворе, а там обстановка накалялась. Все это пока мало трогало графа де Ла Фер: его больше занимала история с одной вдовой, удалившейся от света после гибели мужа на дуэли, да настойчивые напоминания отца мадемуазель де Люсэ. Ангерран де Ла Фер не любил бывать в Берри, он давно не ладил с тещей, и, хотя настоящих ссор они себе не позволяли, но редкие обмены посланиями, касались всегда Оливье (как называл сына граф) или Огюста (как упрямо величала его бабка). Каждый вкладывал в имя свой смысл, и Ангеррана поведение тещи возмущало. Впрочем, он был хорошо воспитан и умел выражать свои чувства без излишнего пафоса. Наследник не ведал об этих семейных разборках, наслаждаясь жизнью. Вокруг было столько интересного! Потом судьба стала швырять его, как мяч, испытывая на прочность, и очнулся он от своих грез и приключений, когда стоял у гроба матери. Бабушки к тому времени уже не было в живых, и Ангерран, предчувствуя свой уход, взялся готовить виконта к тому, что тот вскорости останется единственным наследником рода. Детство осталось в воспоминаниях и снах, но его сменила юность и теперь она настойчиво предъявляла свои права. Да и как мог красивый пылкий юноша оставаться в стороне от любовных приключений? Он мог их и не искать – они сами находили его. Небольшой городок Витри располагался в получасе езды быстрой рысью и славился своими прудами. Но не только рыба, в изобилии населявшая воды прудов, привлекала рыбаков со всей округи. В укромных уголках, где песчаные пляжи манили ступать босыми ногами до самой воды, и где не сразу пловец погружался в таинственные глубины, устроены были купальни, отлично просматриваемые из окружавших берега ивняка. Сколько прелестных нимф прятались от нескромных глаз за ненадежными стенами этих купален, и сколько свиданий назначалось там влюбленными парочками известно только шалуну Амуру. Жаклин де Сансей было чуть больше двадцати лет, но она уже месяц была вдовой. Женой она пробыла тоже недолго: две недели, которых неглупой и образованной девице было достаточно, чтобы понять, что супружеское счастье – не ее удел. А еще очень быстро к ней пришло понимание, что семья мужа не видит ее среди своих членов. Если бы она хотя бы успела забеременеть, она могла бы претендовать на роль матери наследника! Но дурацкая дуэль перечеркнула все ее планы. Юная вдова сокрушалась не столько о гибели мужа, сколько перспективе уйти в монастырь. Вдовьей доли, отписанной ей по брачному договору, как раз и хватило бы на взнос. Но загубить свою жизнь в самом начале, посвятить себя Христу, толком не узнав ни жизни, ни любви, женщина не собиралась. Совет, который ей подала ее кормилица, прочно застрял у Жаклин в голове: «Кошечка моя, если ты окажешься беременной, никто не сможет отрицать, что ты понесла от мужа». Конечно, не пристало вдове, только что потерявшей мужа, развлекаться, но уж очень жаркие дни стояли в сентябре 1619 года. Жаклин, в сопровождении кормилицы и горничной, отправлялась на озеро, едва вставало солнце и над водой еще стелился туман, такой же непонятный и таинственный, как и лето среди осени. Вот такой нимфой, в таинственной дымке, пронизанной первым солнечным лучом, в облепившей ее мокрой рубашке до пят, с волосами ниже талии и предстала она перед единственным зрителем, случайно оказавшимся в это время в зарослях ив и тростника. Видит бог, граф явился туда с той же целью, что и Жаклин де Сансей – поплавать, пока никто не может ему помешать в свое удовольствие плескаться в озере. А случай явил ему чудо. Молодые люди встретились уже на дороге: Жаклин в сопровождении своих служанок спешила домой, граф тоже возвращался в свой замок, но он был верхом и легко обогнал женщин, постаравшись, чтобы пыль не попала на платье дам. Служанки вскрикнули, Жаклин резко обернулась и ахнула: она узнала всадника, которого видела разок по дороге в церковь. Оливье поспешно спрыгнул на землю и поклонился госпоже: он тоже узнал в ней нимфу из озера. Деваться им было некуда, оставлять на дороге молодую красавицу во вдовьем наряде – невежливо, и, как-то само собой получилось, что он проводил ее почти до самого дома. Удивительно, но на глаза они никому не попались, а служанкам было приказано молчать. Они стали встречаться по утрам, но очень скоро погода испортилась, и купания пришлось прекратить. Жаклин сразу приметила, что Оливье статью, цветом волос и глаз походил на ее погибшего мужа. Слова кормилицы всплыли у нее в памяти, хотя она никогда их по-настоящему и не забывала, но неожиданное препятствие оказалось в самом кавалере: он не считал возможным заводить серьезную связь с женщиной, постель которой еще не успела остыть после мужа. Де Сенсей терялась, не зная, как победить эту непонятную ей стыдливость: время уходило, она зря теряла его на бессмысленные встречи, не зная, как же дать понять молодому человеку, что совсем не прочь получить в его лице достойную замену своему ушедшему в мир иной супругу. - Арман (он предпочел, чтобы случайная знакомая называла его этом родовым именем: так ему легче было удерживать дистанцию между ними), - Арман, почему вы до сих пор не женились? – Жаклин шла рядом, отказавшись опираться на его руку, но внимательно глядя себе под ноги: дорога здесь вся была в выбоинах, а на ней были туфли на каблуке. - У меня нет на это времени, - отшутился граф. - Вы смеетесь, а я думаю, что причина в другом. - В чем же, мадам? – Оливье ловко подхватил под локоть свою спутницу, которая едва не упала. - Признайтесь, Арман, вы боитесь женщин! - Боюсь, - не стал он возражать. – Боюсь, что меня посчитают навязчивым, наглым, не думающем о репутации дамы. - Может быть так кто-то и думает, но только не я! Я верю вам! Ой! – Жаклин не удержалась, некстати подвернувшийся камень сделал свое дело, и да Сансей оказалась на дороге с подвернутой ногой и поломанным каблуком. До дому было недалеко, и графу ничего другого не оставалось, как взять даму на руки. Она обняла его за шею, прижавшись щекой к плоенному воротничку и ощущая, как вздрогнули его руки. - Глупенький, я ведь люблю тебя! – промурлыкала ему прямо в ухо, и Оливье резко остановился, борясь с противоположными желаниями. Чувственность предписывала искать возможности для уединения, принципы рекомендовали объясниться с дамой прямо тут, на дороге, и не подвергать ни себя, ни ее соблазнам. – Ты напоминаешь мне моего мужа, но ты лучше, красивее, умнее, я бы хотела… - Выйти за меня замуж? – он не удержался от насмешки в голосе. – Невесту мне выбрал мой отец, я не посмею отказаться от его выбора. - Мне не нужен брак с вами, сударь, мне нужен только ребенок, - Жаклин произнесла эти слова так сухо и по-деловому, что Оливье опустил ее на землю. Она стояла на одной ноге, ухватив его за плечо, и не глядя на своего кавалера. - Хотите таким образом избежать монастыря? – ему было тошно, тошно, как никогда. – Мадам, я доведу вас до дому, не сомневайтесь, но это наша последняя встреча: не рассчитывайте на меня в таких делах. Я не спешу обзаводиться детьми, тем более не желаю их иметь под чужим именем. Мои дети будут гордиться, что носят фамилию де Ла Фер. – Он легко подхватил молодую женщину на руки и пошел быстрым шагом, не чувствуя веса на своих руках. Было горько, обидно и даже больно, но он не мог, и не хотел разбираться с тем, что с ним происходило. «Есть только один путь, чтобы избежать всех соблазнов и всех недоразумений – мадемуазель де Люсе», - Оливье глубоко вздохнул, глядя, как слуги, выбежавшие на звонок, уносят мадам де Сансей. *** Какой случай завел его в эту церквушку, Оливье, впоследствии, так и не смог припомнить. Может быть его заинтересовал витраж на портале; а, может, что-то привиделось на ступенях храма… теперь это уже и неважно: главное, он привязал коня у коновязи напротив и, на ходу снимая перчатки, поднялся ко входу. Шляпу он сдернул только открывая дверь, и зажмурился от ярко-синего луча, ударившего в глаза. Когда он сумел их открыть, все вокруг дрожало и мерцало в синем мареве, и в нем, у алтаря, порхало белоснежное существо. Прошло еще несколько мгновений, пока он смигнул слезы с ресниц и смог понять, что это девушка, одетая в простенькое белое платье, что на ней холщовые передник и чепец поверх распущенных волос, и она возится с подсвечниками на алтаре. Граф сделал еще шаг, звон колесика шпоры о вымощенный каменными плитами пол заставил девушку обернуться, и все опять поплыло перед глазами у Оливье. Сказать, что девушка была хороша – не сказать ничего, хотя совершенно не вписывалась в те понятия красоты, которые предъявляло время графа. Высокая и худенькая, она выглядела совсем юной, и лишь возрастом можно было оправдать выражение той наивности, что проглядывала на ее нежном личике, в изяществе тонких рук и трогательных плеч, угадываемых под ветхой косынкой. Потом он увидел ее глаза, прозрачные, как горное озеро, и такие же глубокие, резко очерченные густыми черными ресницами, и ощутил, как мгновенно пересохли губы. Пересохли настолько, что он не мог вымолвить и слова. Кажется, девушка увидела его реакцию, и что-то непонятное мелькнуло в ее взгляде: потом он сообразил, что она нисколько не испугалась появлению незнакомого дворянина, а скорее, даже, ее насмешило его замешательство. Но первое впечатление было таким сильным, что он не сразу понял, что выглядит нелепо: стоит столбом, не в силах ни перекреститься, ни хоть какое-то слово вымолвить. - Доброго дня вам, господин шевалье! – голосок у нее был нежный, но звучный. – Вы кого-то разыскиваете? - День добрый, - ответил граф машинально, - да, я бы хотел видеть кюре. - Отец Жорж еще не вернулся: он ушел причащать умирающего в деревню рядом. - Я подожду его, - решил Оливье, не слишком соображая, что говорит и что делает. - Может быть, вам лучше подождать его в доме? Это рядом, два шага пройти. Если господину угодно подождать несколько минут, я провожу его: только закончу здесь прибираться, - она предложила провести его в дом со всей непосредственностью дитя, которое никогда не думает о том, как могут истолковать его действия другие. - Хорошо, тогда я подожду сначала вас, - Оливье уже не отдавал себе отчета в своих словах: он, словно заколдованный, не мог оторвать взгляда от ее фигурки, легко двигавшейся перед алтарем. - Вот и все, сударь, мы можем идти, - девушка повернулась к графу лицом, и он увидел, что завершающим штрихом в ее работе стали цветы в стеклянном кувшине. – Она отряхнула передник, поправила волосы под чепцом, и с улыбкой указала ему на низенькую дверь в стене, - так нам будет ближе. Оливье пошел за ней едва не качаясь, ей даже пришлось придержать его перед дверным проемом: еще секунда, и он бы врезался в него лбом. Они вышли в крохотный садик, где за живой изгородью виднелся увитый красно-зеленым плющом дом. Девушка сделала ему знак, и он послушно опустился на деревянную скамью перед деревянным же столом, на котором несколько опавших бурых листьев каштана напоминали, что осень в разгаре. - Я посмотрю, вернулся ли брат и принесу вам пить. Хотите молока? – она поражала его непосредственностью обращения, хотя, несомненно, поняла, что гость пожаловал не простой. - С удовольствием. Да, - неожиданно он вспомнил о своем жеребце Анхеле, - нельзя ли присмотреть за моей лошадью? Я оставил ее у церкви на коновязи. - Я сейчас приведу его сюда: у нас есть место для лошадей, и вам будет спокойнее ждать отца Жоржа, - прежде чем он успел что-либо возразить, незнакомка упорхнула. Потом он услышал стук копыт – лошадь привели в поводу, а еще через четверть часа девушка появилась вновь, но уже с подносом, на котором стояли кувшин молока, стакан, сыр, хлеб: Оливье, глядя на этот крестьянский завтрак вдруг почувствовал зверский голод. - Брат прислал мальчика из деревни, сказал, что задержится: больной еще жив, - сказала девушка как-то небрежно, словно не о живом человеке шла речь, зато молоко в стакан наливала наклонившись так, что он поневоле заметил в складках шейного платка соблазнительную ложбинку; потом с улыбкой наблюдала, как граф пьет, и звонко расхохоталась, когда Оливье не заметил, что на усах осталось молоко. - Почему вы смеетесь? Что-то не так? - У вас молоко осталось! Нет, не так, не так… разрешите, я вытру! – прежде, чем молодой человек что-то успел сказать, она достала расшитый платочек и смахнула с его губ несколько капель молока: жест настолько же бесцеремонный, насколько и непосредственный, уместный разве что для сестры, заставил его перехватить девичью руку и… и беспомощно застыть. - Как вас зовут, - сразу охрипшим голосом произнес граф, безотчетно отбирая из ее руки платок. - Анна! – ответила девица, странно побледнев. – Анна меня зовут, господин граф. Он встал, позабыв и о завтраке, и о том, что ждет кюре. - Сожалею, но я не располагаю временем. При случае я навещу вас еще раз, - суховатое прощание было скорее данью приличиям. – Я предупрежу отца Жоржа, если он мне понадобится. Прощайте. Ни слова не говоря, Анна провела его за дом, он сам отвязал коня и вскочил в седло, так же сухо кивнув головой на ее прощальный поклон. Девушка вернулась в дом: она по-прежнему была очень бледна, но на губах цвела победная улыбка. Граф появился на следующий день, и, естественно, никого не предупредил о своем визите. Анхель сам нашел дорогу к заднему двору, но это не вызвало ни удивления, ни сопротивления у графа: он был в состоянии внутреннего оцепенения со вчерашнего дня. Поспать в эту ночь ему не удалось: он метался по постели, потом вскакивал, начинал мерять шагами спальню, потом опять ложился, и, не в силах унять лихорадку, встретил рассвет у раскрытого окна, не замечая ни холодного воздуха, ни тумана, поднявшегося до уровня второго этажа. Ложиться было уже поздно, он приказал лакею подать одеться, придирчиво осмотрел поданный костюм для верховой езды и велел сменить его на другой, нарядный. Он и думал, и действовал как автомат, и это его пугало; Оливье казалось, что он стал подобием марионетки, но страх спрятался, как только он сел в седло, и осталось только одно желание: увидеть тонкий профиль, уголок у губ, где спряталась крохотная родинка, колышущийся от дыхания локон у виска… как много он успел увидеть и запомнить! Отец частенько ругал его, считая, что Оливье гоняется за химерами, когда надо уметь подмечать реальное. Ну, вот сейчас он же все успел подметить и ничего себе нереального не вообразил. Все помнит таким, каким оно и есть, а главное: сейчас он увидит Анну, и сколько еще всего предстоит ему разглядеть! Она появилась перед ним с букетом поздних роз в одной руке и плетеной корзинкой – в другой, растрепанная и сонная. Нагнулась, поставила корзину на землю, небрежно ткнула в нее цветы, тыльной стороной ладони отвела упавшие на лицо спутанные волосы… сейчас она точностью и совершенством каждого движения напоминала кошку… и замерла от неожиданности. Выражение досады промелькнуло на ее лице – и исчезло, как только она увидела, какими глазами смотрит на нее гость. - Доброе утро, сударь. Вы к брату? Я сейчас разбужу его. - Не надо, - выдавил из себя Оливье. – Не надо его будить. Я не к нему – я к вам, Анна. - Ко мне? – девушка замерла. – Вы смеетесь надо мной, ваша милость? Это нехорошо. И мне нельзя оставаться одной рядом с незнакомым дворянином. Вы же даже не назвали себя! Что подумают люди, что скажет мой брат? - Никто нас не видит, а если и увидят, имя графа де Ла Фер закроет все рты. - Или, наоборот, станут говорить на всех углах, что сестра отца Жоржа принимает у себя поутру местного сеньора, - решительно ответила ему Анна. – Ваше имя лишь сделает мою вину страшнее. - Хорошо, тогда я уеду, - он тронул коня коленом, уже ничего не видя вокруг от осознания своей безмерной вины. - Погодите! – Анна схватила коня за повод, и вдруг Анхель, который вчера не чинил никаких препятствий девушке, когда она забрала его с коновязи, резко всхрапнул и дернул головой, глубоко оцарапав ей руку трензелем чуть повыше локтя. Закатанный рукав сорочки сразу же оросился кровью, Анна вскрикнула от боли, а Оливье птицей слетел с седла на землю. - Проклятое животное! - Оливье замахнулся на коня, и тот, оскорбленный, взвился на дыбы и бросился в сторону, взвизгнув, как собака. – Я убью его! - Не надо, оставьте его, - Анна метнула в сторону Анхеля недобрый взгляд, и рукой зажала ранку. Граф, плохо сознавая, что творит, вытащил тот самый платок Анны, который и был предлогом для сегодняшней поездки, и сделал из него повязку на рану, причем сделал это так ловко и осторожно, что девушка не могла не заметить этого. - Вы разбираетесь в ранениях? – она поспешно опустила рукав. – Не хочу, чтобы Жорж увидел кровь. Ему от одного только ее вида дурно делается. - Нет, конечно же я не лекарь, но приходилось иметь дело с ранами. Тот, кто носит шпагу, вынужден пускать ее в ход, а это чревато кровопотерями. – Граф оглянулся, ища глазами Анхеля: лошадь стояла в стороне, недовольно всхрапывая, и всем своим видом выражая нетерпение. – Простите моего негодника, Анна! Не пойму, что на него нашло, вчера он был в ваших руках смирнее ягненка. - Наверное, его что-то напугало, - равнодушно пожала плечами девушка. – Он вас ревнует, - вдруг заявила она. - Ревнует? – у молодого человека перехватило дыхание. – А … а у него есть основания для этого? - Животные очень чувствительны, - рассудительно заявила Анна. – Ему не понравилось, что вы уделяете мне внимание. - А вам? - Что – мне? - А вам понравилось? - А мне странно и непонятно, что такой вельможа, как вы, почтили своим вниманием такую нищенку, как я. - Как вы можете говорить о себе так! – Оливье, возмущенный до глубины души такой несправедливостью девицы в оценке самой себя, схватил ее за руки, отчего она вскрикнула от боли. - О, простите меня, я забылся, - он испуганно отступил. - Ничего, я привыкла к боли, - странно улыбнулась девушка. – Что вас привело в наш дом, господин граф? - Для вас мое имя не было неожиданностью? – де Ла Фер нахмурился. - Я вас узнала еще вчера, но не хотела вас смущать. Так что вас привело сегодня в наш скромный дом? - Ваш платок, - Оливье тяжело вздохнул. – Вчера я случайно забрал ваш платок. - И вы решили, что он у меня единственный? Подождите, я сейчас! – она исчезла в доме, оставив его в растерянности. - Вот вам другой, господин граф, - Анна протянула ему точно такой же платочек, как тот, что перехватывал сейчас ее руку. – Это вам на память о моей ране, которую я получила по вине вашего Анхеля. - С вашей стороны жестоко напоминать мне об этом, - пробормотал граф, но платок спрятал под камзол, поближе к сердцу. – Вы разрешите мне завтра приехать справиться о вашей ране? - Нет. Завтра у меня трудный день, и у меня вряд ли найдется время переброситься с вами хоть двумя словами, - Анна, несмотря на жесткость своих слов, улыбалась ему кротко и нежно. – Послезавтра. Моему брату незачем знать, что вы оказываете мне знаки вашего расположения. - Но почему? Почему он должен быть против? - Потому, что хоть мы с ним и дворяне, но вам, господин граф, мы не ровня. Каждый должен знать свое место! – она поклонилась, и подхватив корзинку с розами, про которые не забыла, не спеша направилась в дом. На пороге Анна обернулась, и одарила Оливье на прощание такой ослепительной улыбкой, что он забыл о ее жестоких словах. А Анна, стоя у закрытой двери, перевела дыхание: «Мой! Теперь ты точно мой!», беззвучно вымолвили ее губы.
Рыба: С самой первой главы меня не покидает ощущение этакого размаха, эпичности картины - с массовками, с натурными съёмками, с подлинными интерьерами эпохи! И картина-то предвидится многосерийная!
stella: Это, если меня хватит
Рыба: А мы того...попинаем, если чё!
stella: Глава 4. Ad futuram rei memoriam — В напоминание о событии. Де Креки появился в самый неподходящий момент: роман графа с девицей де Бюэй был в полном разгаре. Граф де Ла Фер потерял голову: это видели все вокруг. Когда еще Оливье позволял себе открыто навещать даму сердца, делать вид, что любопытные взгляды поселян для него не имеют никакого значения, и с нездешней улыбкой выслушивать негодующие поучения родственников? Анна похитила его разум, его время, и его способность видеть. Девица де Бюэй стала достопримечательностью Берри, но это ее не сердило. Она быстро вошла во вкус, умудряясь с достоинством нести тяжкое бремя славы, но не пытаясь отрицать его сомнительный смысл. - На мне нет греха, - заявила она отцу Жоржу. – Мы с Оливье знаем это, а что говорят другие – это дело не мое, а графа. Он обязан закрыть всем рты. - Анна, ты сошла с ума! – всплескивал руками кюре. – Как ты себе это представляешь? Граф должен драться на дуэли ради тебя? - Не вижу в этом ничего странного, - пожимала плечами девушка. – Мы с ним не переходим никаких границ, мы кроме бесед ничего себе не позволяем. Как вежливый дворянин, он может выступить защитником чести любой дворянки. «Надеюсь, - с непередаваемым сарказмом говорила она, - вы не сомневаетесь в моем дворянстве?» И отец Жорж, с тяжким вздохом, опустив голову, уходил от нее, чтобы вознести молитву о заблудшей душе. *** Появление у себя в доме Шарля де Креки де Ла Фер воспринял как досадную помеху, но вежливость и воспитание предписывали оказать гостеприимство. И граф ограничился тем, что вместе с запиской поручил слуге передать Анне небольшой подарок. Тончайший, расшитый шелком, шейный платок Анна приняла: раскрыла бархатный футляр прямо при лакее, тихо ахнула от восторга, и тут же повязала на плечи. Записку же читать при посторонних не стала, велела передать господину графу, что будет ждать, когда у него выдастся свободная минутка. Оливье как раз и выслушал доклад своего посланца, когда де Креки, переодевшись и отдохнув с дороги, вышел на крыльцо. Граф немного смутился: де Креки наверняка что-то услышал из слов лакея, и сейчас начнутся вопросы, но старый вояка приехал не за тем: его не волновали личные дела графа де Ла Фер, ему нужен был воин де Ла Фер, его сильная рука и быстрая шпага. - Арман, - Шарль обращался так к графу только тогда, когда предстоял серьезный и доверительный разговор, - я к вам от имени короля: Луи собирает своих людей. - Случилось что-то серьезное? – де Ла Фер волей-неволей вынужден был признать, что за личными делами совсем потерял представление, что происходит в стране, и особенно, при дворе. - Случилось. Вы тут, как я понял, как на необитаемом острове живете, занимаетесь поместьем, флиртуете, - он хмыкнул, увидев, как залился краской молодой человек. – Да ладно, это ж дело молодое, достойное, пока вы не понадобились вашему королю. - А я понадобился? - поднял голову юноша. - Да, и потому я у вас. Должен сказать, что вы не единственный, кого призывает под свои знамена король: от вас я поеду по провинции, собирать всех, кто верен его величеству. - Да что случилось? – не выдержал граф. – Я, действительно, совершенно не представляю, что происходит сейчас во Франции и при дворе. - Ну, так я вам расскажу, только давайте, граф, найдем место, где никакое ухо не сможет нас услышать. Найдется у вас такой уголок? - Идемте, я знаю такое место, - и граф повел гостя к огромному, заполненному водой рву, окружавшему замок. Они соскочили в привязанную на берегу лодку, и Оливье сел на весла. Он выгреб на середину рва и там оставил лодку на волю слабого ветерка; их немного сносило к берегу, но молодой человек всякий раз легким движением весла направлял ее на середину рва. Де Креки молча, но с видимым одобрением, следил за всеми его манипуляциями. - Теперь нас может увидеть любой, но никто не услышит. Рассказывайте. - Я вас не удивлю, граф, если скажу, - начал де Креки, - что наша драгоценная королева-регентша ненавидит старшего сына. - Для меня это не новость, хотя понять это мне не дано. - Ее величество одержима идеей женить Гастона на королеве Анне, если старший сын умрет. - Не рано ли Медичи хоронит сына? – голос зазвенел, поднялся над неподвижной водой. - Тише, тише, мой милый, не надо так громко возмущаться, да еще и называя имена, - де Креки схватил Оливье за руку. – Я бы не хотел оказаться за решеткой прежде, чем сумею помочь его величеству Людовику. Мария Медичи собирает войска, она уже ищет помощи не только у испанского короля, но и у герцогов Тосканского и Савойского. Она надеется получить и получит, я в этом не сомневаюсь, значительную помощь. Со своей стороны, король, пока, решил собрать все силы, какие у него имеются. Он послал меня предупредить всех верных ему дворян быть готовыми по первому же сигналу выступить со своими людьми. - Во мне вы можете не сомневаться, буду готов со своими вассалами, как только поступит сигнал, - заверил де Креки граф. – Пусть я еще несовершеннолетний, но это не помешает мне сражаться за моего короля, - добавил он с какой-то лихорадочной уверенностью, и де Креки показалось, что в словах его юного друга скрывается тайная обида. - Тогда готовьтесь, Арман, собирайте ваше ополчение. Мы не имеем права отдавать нашу страну и ее законного короля на волю взбесившихся от жадности грандов. Все эти д’Эперноны и Майенны только и думают о жирном куске пирога, а судьба короля Франции никого из них не волнует. - К счастью, король не одинок, - твердо ответил Оливье. – Правда на его стороне. Приезд де Креки и новости, которые он привез, изменили планы графа де Ла Фер. Разговор, который назревал у него с братом Анны, приходилось отложить до времени, когда он вернется после похода. Если вернется, конечно. Война – дело темное, и о возможности печального исхода поневоле задумываются даже оптимисты, которым двадцать лет. Впрочем, Оливье понимал, что задумал он безнадежное дело, и никто на его решение не посмотрит с одобрением. Он, конечно, строил планы, он мысленно приводил самые убедительные доводы, но умом понимал: ни опекун, ни опекунский совет не даст ему своего согласия. Ждать же до совершеннолетия он был готов, но вот согласится ли ОНА? Это не мадемуазель Люсе, которая покорна воле родителей. Над мадемуазель де Бюэй нет никого, кроме Бога и брата, а брат будет покорен ее воле: в этом у де Ла Фера уже была возможность убедиться. И все же пока что-то еще удерживало графа от того, чтобы предложить Анне руку, сердце и имя. Так что предложение де Креки опечалило его меньше, чем он думал. К тому же время не ждало, и он занялся тем, что следовало ему: подготовкой к походу. С собой он мог привести около полусотни солдат: старых, бывалых, воевавших еще с Ангерраном де Ла Фер, и молодых, заново экипированных пехотинцев, которых пришлось обучать в оставшееся время. В сборах и ожидании прошло около трех месяцев, в течение которых он с Анной виделся только урывками, ни словом, ни жестом, не выдав своих намерений. В марте ситуация стала развиваться таким образом, что король с каждым днем все сильнее ощущал, как сжимается кольцо вокруг Парижа. Весь Запад был в руках грандов: Нормандия – у Лонгвиля, Бретань – у герцога де Вандома. Пуату, Ангумуа, Оние, Сентонж, Лимузен – под властью д’Эпернона и Роана, В Лангедоке командовал Монморанси, в Меце – Ла Валетт, в любую минуту готовый призвать немцев. В последних числах июня де Ла Фер получил письмо от де Креки. К 7 июля он со своим отрядом был уже в окрестностях Парижа. Регентша со своими приспешниками теряла позицию за позицией, войска ее таяли в то время, как король с каждым днем приобретал все больше сторонников. Молодой король неожиданно для всех проявлял себя как блестящий полководец. Луи оказался в своей стихии: неутомимый, внимательный к мелочам, бесстрашный, он, со своим белым шарфом и белым пером на шляпе, появлялся во главе своего, поначалу такого незначительного войска, и мятежники не выдерживали натиск. Один за другим они или бросали своих солдат, и удирали, или сдавались в плен. Не зря Сезар де Вандом, бессильный что-либо изменить, сказал Марии Медичи, что хотел бы умереть, на что одна из фрейлин королевы цинично ему заметила, что для этого достаточно было бы остаться на поле битвы. Но король не хотел мести, он хотел спокойствия, и всех, кто был против него – простил, не поскупившись. Теперь, когда его величество чувствовал себя, наконец, настоящим королем, он мог позволить себе и передышку. Ангулемский мир был подписан 10 августа 1620 года, а 13 августа король встретился с матерью. Встреча была более чем холодной, но, благодаря Люсонскому епископу, Мария Медичи в очередной раз спаслась от провала. Как показали дальнейшие события, ее смирение было явлением временным. У королевы- матери всю ее жизнь не хватало ни выдержки, ни ума, ни житейской мудрости. Граф де Ла Фер, участвуя в этой компании, проявил в очередной раз свою храбрость, самоотверженность и способность мгновенно оценивать ситуацию. Де Креки, под началом которого он находился, несколько раз отмечал эти его качества перед королем, который желал знать всех офицеров в своей армии по именам, а после штурма переправы Пон-де-Се, где два полуразрушенных моста, с силами, почти вдвое превосходящими королевские, защищал, и безуспешно, герцог де Рец, Луи приказал представить ему особо отличившихся офицеров. Герцог де Рец, которому Медичи велела щадить королевские войска возмутился, и ушел, уводя с собой свою армию. Битва длилась три часа, а, когда все закончилось, и остатки войск мятежников полегли под топорами ненавидевших их крестьян или утонули в заросших берегах Луары, настало время награждений особо отличившихся. Оливье получил аудиенцию у короля, когда уже и думать перестал о том, что хотел бы изложить королю хотя бы вкратце свои соображения по созданию флота. Он уже рвался домой, воображение рисовало ему страшные картины исчезновения Анны, или, того хуже: ему представлялось, что она вышла замуж! Поэтому молодому человеку пришлось взять себя в руки: ему предстояло свидание с королем, момент, которого он ждал давно, и то, о чем он хотел говорить его величеству, могло сослужить ему службу и дать ему вариант блестящей карьеры. Ради Анны он лелеял самые грандиозные планы, и это не были пустые мечтания: его знатность, его личные качества, его родственные связи могли сделать это все реальностью. Для молодого короля имя де Ла Фер тоже не было просто именем. Он прекрасно помнил статс-даму своей матери, он помнил старого графа де Ла Фер, он несколько раз сталкивался при дворе и с их сыном, а однажды, в детстве, даже играл с ним целый день. Это было так давно: тогда он с отцом ездил в Ла Фер, и эта поездка на всю жизнь запомнилась ему ощущением полной свободы и раскованности. Бедный дофин, предоставленный себе и своим страхам, был в тот день абсолютно счастлив, оказавшись с горячо любимым отцом вдали от мрачных стен Лувра. Они были почти сверстниками с Арманом-Огюстом Оливье. Арман был на два года старше, но теперь это уже не играло никакой роли, и Луи с интересом разглядывал уже взрослого графа. Да, тот мальчик вырос, изменился, но все равно так узнаваем! И в его почтительном поклоне нет и следа угодливости. - Я хотел вас видеть, граф! – просто сказал его величество. – Мне вас много хвалил господин де Креки, но я и сам видел, что все, что он мне успел рассказать – правда. - Служба вам, сир, это первая обязанность французского дворянина, - поклонился граф. - Если бы так думали все, кто меня окружает, я бы был самым счастливым и самым успешным правителем, - грустно улыбнулся король. – Но тем больше я должен ценить тех, кто мне верен, граф. Де Креки говорил мне, что у вас есть интересные мысли, молодой человек. Это правда? - У меня есть кое-какие соображения по нашему флоту, сир, я даже начал готовить вам докладную записку, но последние события отвлекли меня. Брать сюда все, что мне удалось подготовить, я не стал, сир, но судить, будет ли это интересно вашему величеству и полезно Франции – не мне, а вам, ваше величество. - Так вы сможете мне представить ваши соображения? - Как только вы изволите отпустить меня с тем, чтобы я их вам привез, сир. - Скажите, граф, вы женаты? – вдруг спросил король, и, с удивившим его самого нетерпением, стал ждать ответа. - Еще нет, сир, - чуть помедлив, ответил де Ла Фер. – Еще нет, ваше величество, - он вдруг откинул голову, как человек, принявший решение, - еще нет, но собираюсь сделать предложение. - Невеста хороша, знатна? - с жадным интересом король во все глаза смотрел на человека, который сам собирается делать предложение своей избраннице. - Божественно хороша, сир. Ей шестнадцать лет, и она сущий ангел. - Она из хорошей семьи? - Она из обедневшего знатного рода, - твердо ответил Оливье. - И ваша семья согласна? - Я надеюсь, что сумею убедить своих родственников и опекуна, что только она может стать моей женой. - Если возникнут препятствия – обращайтесь ко мне! – сказал король, делая знак, что аудиенция закончена. – И не мешкайте, граф, с вашими предложениями. Я жду вас как можно быстрее. Оливье не стал медлить: он выехал в Берри в тот же день.
Рыба: Да, этот де Ла Фер далеко пойдёт! Прямо в адмиралы, чего мелочиться-то! И женится, на ком захочет - с королевской протекцией, - и тетку Клермон не спросит! Только, сдаётся мне, в этой истории будет у нашего Оливье совсем другая невеста...
Камила де Буа-Тресси: Рыба, "сабля острая моя"?))) В смысле шпага. Хотя если учесть, что объявлено AU... все может быть. В таком разрезе мне стало раз в 10 интереснее, что же там в продолжении! И на сколько оно будет отличаться от оригинала истории.
Рыба: Камила де Буа-Тресси, а чего сразу сабля-то! В смысле шпага? Я чего? Я - ничего! Вот догадки строю ничтоже сумняшеся! Любопытно же, что там у автора напридумывано!
stella:
Кэтти: А этот Оливье совсем другой.
stella: Кэтти , да, это другой деЛа Фер.
Камила де Буа-Тресси: stella, как мне кажется, он и должен был быть другим до кульминации истории с Анной.
stella: Камила де Буа-Тресси , вот, вы угадали, это так. Анна - это то, что заставило его изменить отношение к жизни.
Рыба: А я думаю, что тут де Ла Фер как раз-таки не "другой". В каноне мы его в эти годы не видим, у мэтра только туманные намеки на предысторию этого персонажа. Молодой граф в этом фике вполне вписывается в своё окружение; он в общем-то среднестатистический представитель " золотой" молодёжи с нормальной юной дурью в голове как то женщины, пьянка, игра, спесь, амбиции. Ничего необычного. И это хорошо, потому что характер получается достоверным. А вот дальше порубайте меня саблей острой на рыбные стейки, но вся история с Анной имхо грозит пойти непроторенной дорожкой. То ли девица де Бюэй сама проколется как-нибудь ( а ведь намеки на это в тексте имеются!), то ли её прошлое её догонит... Не знаю... Тайна сия велика есть! И будет ли вообще граф Атосом? Не выйдет ли из него великий карьерист и политик вроде монсеньора кардинала? Адмирал и министр, опора трона? А что? Слышу, слышу свист пролетающих тапок, а Стелла так вообще мне лампочку выкрутит!
Кэтти: Рыба , именно это предположение я и имела в виду, говоря что в этом фике Оливье- другой.
stella: Гадалкам - продолжение. Глава 5. Каркассон. Больше всего на свете Оливье хотелось не думать ни о чем и мчаться только в одном направлении: к дому кюре. Но он помнил, что король ждет его: Луи действительно хотел ознакомиться с его предложениями. Граф сознавал, что его доклад в любом случае будет подвергнут самой придирчивой оценке со стороны тех, кто отвечал за финансы Франции, и, совсем не значит, что его соображения могут быть не приняты всерьез, но король ждал его! И визит к Анне откладывался. Едва приведя себя в порядок с дороги, Оливье уселся просматривать все, что сумел собрать и обдумать перед отъездом. Все же одних мыслей недостаточно, нужны были конкретные цифры, а для этого надо ехать на юг, в Тулон, в главный порт Франции на Средиземном море. Именно там рассчитывал граф получить нужные ему сведения для строительства кораблей, там же можно было найти и хороших мастеров. Оливье прикинул, сколько времени потребуется ему на это путешествие, и получилось, что месяца ему могло не хватить. Он собрал все бумаги и чертежи в портфель, оббитый бархатом, и сунул его в тайник, устроенный еще его прадедом: вряд ли он сможет заняться всем этим ранее, чем через месяц. Он дал себе два дня на сборы, и это позволило ему оправдать свою немедленную поездку к Анне. Но ехать с пустыми руками граф не мог, и, мгновение поколебавшись, он опять открыл тайник и из отдельного отделения вытащил бронзовую шкатулку редкой и тонкой красоты. Медленно и ласково провел пальцами по крышке, нажал потайную пружинку, и крышка откинулась, явив сокровища Голконды. Предки графа не зря участвовали в Крестовых походах: сапфиры, рубины, изумруды протекли разноцветной лентой с ладони в шкатулку, отразили разноцветными огоньками пламя свечей в тяжелом канделябре. Подарить Анне кольцо сейчас – она примет его, как свадебный дар, а к свадьбе он готов не был: предстоял долгий и неприятный разговор с опекуном и всей родней: это Оливье знал, как и предвидел то, что никто ему своего согласия на брак не даст. Тогда придется идти на брак тайный, а это обрекало молодых на судьбу изгоев. Готова ли Анна к такой жизни, любит ли его так, чтобы не жаловаться на превратности судьбы? Этого Оливье не пока не знал, но желал бы не откладывать разговор. Думая о своем, он небрежно перебирал фамильные драгоценности, пока палец не уколола шляпная булавка с крупным ониксом в виде женской головки: вещица, ценная своей оригинальностью и изяществом исполнения. «Это ей подойдет, и не слишком обяжет!» - Оливье захлопнул шкатулку, поставил на место и, закрыв тайник, тяжело вздохнул: откладывать и дальше встречу с Анной он был не в состоянии. Полгода разлуки – слишком большой срок для влюбленных. Анна ждала его: наверное, узнала от крестьян, что граф вернулся, и сидела в садике, перебирая нитки для вышивания, но не видя своей работы. Он оставил коня рядом с церковью, кинув какую-то мелкую монету подвернувшемуся мальчишке, и обогнул дом. Девушка сидела с опущенной головой, лица ее он не видел, но длинные волосы струились по плечам, падая на грудь крупными локонами. Грубая ткань платья только подчеркивала нежность кожи, а на шее был повязан его подарок: батистовый расшитый гладью платок. - Ваше сиятельство! – она, заслышав, как хрустнул гравий дорожки, подняла голову почти с испугом, и тут же вся зарделась. – Оливье! – вырвалось у Анны непроизвольно: до того она не решалась обращаться к нему по имени, считая эту фамильярность преждевременной, хотя влюбленный не раз просил ее об этом. – Оливье! – это прозвучало уже увереннее, и молодой человек, забывшись, заключил ее в объятия. Анна сама потянулась к его губам, и первый поцелуй заставил их забыть обо всем. Впрочем, мадемуазель тут же отпрянула, заставив уже Оливье покрыться краской. – Вы уже вернулись, господин граф! - Вам мое отсутствие показалось слишком коротким? – шутливо, но с тайным страхом спросил влюбленный. - Бесконечным показалось! Я так боялась за вас! - А что могло случиться со мной? У меня был такой ангел-хранитель! – и Оливье снова потянулся, чтобы обнять любимую. - Война – это страшно! – упрямо мотнула головой Анна. – И как только мужчины умудряются находить в ней что-то хорошее! - Это была война за нашего короля, Анна! И за нашу Францию. За это не жаль и голову сложить. - Не смейте так говорить, Оливье! – она даже ножкой притопнула, приведя его в восторг своей решительностью, а еще больше тем, что опять назвала его имя. – Я боюсь за вас, за вашу голову, которая так мне нужна. - Это правда? Вы говорите правду, Анна? Я вам нужен? - Навсегда! Я всегда буду думать только о вашей голове, Оливье, всю жизнь. - И вы согласны ее сопровождать везде и повсюду? - Везде и повсюду! - твердо, глядя ему прямо в глаза, поклялась девушка. - Тогда не будем ничего откладывать! – Оливье спокойно, как человек, сделавший окончательный выбор, обнял и поцеловал свою избранницу. – Я прошу вас стать моей женой, Анна, – он, истинно влюбленный рыцарь, стал перед ней на колено, прижался губами к вздрагивающим пальцам Анны, и не смог увидеть безумной радости в ее глазах. – Я покину вас лишь для того, чтобы известить свою семью о своем выборе. Анхель летел по дороге, деревья по сторонам сливались для Оливье в мерцающее полотно: он весь сосредоточился на том, что и как будет говорить своим родичам. В том, что ему предстоит большой семейный совет он не сомневался. Путь до Лангедока не близок, и, постепенно, горячка у графа сменилась трезвой оценкой обстоятельств. Это было даже удачно, что он отправился прямо сейчас: все равно ему надо было посетить Тулон. Кроме всего, кузен Монморанси, носивший звание адмирала, мог подсказать ему нужных людей в городе. Так что все складывалось неплохо, а, если его ждал отказ в просьбе о браке, у него еще оставался важный довод: обещание короля помочь. Лето сопровождало графа всю дорогу, и в этом он тоже видел счастливое предзнаменование. Каркассон встретил его солнцем и сильным ветром, развевавшим на башнях полотнища флагов первого барона Франции. - Словно в другое государство попал, - пробормотал Оливье, понукая Анхеля, который бочком, мелко перебирая ногами, двигался в людском потоке к воротам замка. Лошадь артачилась, людская толпа тревожила ее, но всадник добился своего: окрестные крестьяне, спешащие в замок со своими товарами, дали ему дорогу. Через эти главные ворота, носившие название Нарбонских, граф и проник в крепость. Вообще, сам факт, что опекуном ему назначили человека, на четыре года старше его самого, задевало Оливье, считавшего себя достаточно взрослым и самостоятельным, но его кузен и опекун, Анри II де Монморанси, едва вступивший в пору совершеннолетия, был уже шесть лет адмиралом. Правда, это звание перешло ему от отца по наследству, а графу де Ла Фер, единственному наследнику побочной ветви, предстояло это звание добывать собственным умом, храбростью и шпагой. Герцог де Монморанси, услышав, кто просит аудиенции, растерялся. У него и в мыслях не возникало, что его подопечный окажется так близко, за дверью, когда ему полагается быть при короле. - Просите! – он заранее встал, чтобы встретить своего кузена, как равного. – Граф, какими судьбами? – герцог протянул руку Оливье, одновременно и приглашающим и дружеским жестом. - Благодарю, что сразу же приняли меня, кузен, - серьезное выражение лица удивило господина адмирала, который почувствовал, что его родственник предпринял путешествие через всю Францию не ради удовольствия. - Я чувствую, что вас привели в Лангедок серьезные обстоятельства. Что случилось? Ведь все уже закончилось, и для меня – тоже. - Все, тем не менее, очень серьезно. Но я приехал искать вашей поддержки, герцог. - В чем, мой милый, вы надеетесь получить мою поддержку? Ведь еще совсем недавно я был в опале, граф. - Вы обладаете реальной властью, и над моей судьбой тоже, - тихо, с едва уловимой ноткой досады, произнес граф де Ла Фер. - Что поделать, Арман! Я сам не так давно получил право самостоятельно решать свою судьбу. Потерпите и вы. Во всяком случае, от меня, как от опекуна, вы можете ждать поддержки. Хотелось бы только знать, в чем она вам необходима? - Я хочу составить докладную записку его величеству о состоянии нашего флота. Прошу прощения, если невольно в чем-то задену ваши права, как адмирала, в чем ведении находится флот, но у меня есть, пусть и небольшой, опыт службы под английским флагом, и представление, что было бы необходимо для скорейшего совершенствования наших кораблей. - Я человек сухопутный, - поразмыслив с минуту ответил герцог. – И у меня не хватает времени следить за тем, что творится на море. Пожалуй, я вам помогу: это послужит не только к пользе королевского дома, но и к карьере одного молодого человека, за которого мне придется отвечать перед опекунским советом. У меня есть, что вам предоставить, только вам придется самому оценить важность этих бумаг и самому вести переговоры. Нужных вам людей вы найдете в списках. Надеюсь, что вы не забудете упомянуть королю, что я всеми силами содействовал вашим изысканиям? - Я не из тех, кто бывает неблагодарным, - поклонился Оливье. - Буду рад в этом убедиться, но, сдается мне, что не только дела флотские привели вас ко мне, Арман. – Герцог де Монморанси бросил в сторону графа проницательный и лукавый взгляд. – Так в чем у вас основная проблема? - Я хочу жениться. - Тоже мне проблема! – расхохотался герцог. – Как зовут вашу невесту: мадемуазель Люсе? Граф, ваш отец, сделал прекрасный выбор: невеста молода, красива, знатна, принесет вам отличное приданое, и вам не надо ничьего согласия, кроме невесты и ее родителей – все оговорено еще вашими отцами. - Мою невесту зовут Анна де Бюэй, - ровным голосом произнес Оливье де Ла Фер. – Она божественно красива, умна, ей шестнадцать лет, и она не принесет мне приданого: кроме молодости, красоты и дворянского происхождения у нее нет ничего, а из родни – лишь брат, кюре прихода в Витри. - Ты сошел с ума, граф! – Монморанси встал, с минуту смотрел прямо в глаза Оливье, который встал тоже, потом покачал головой. – Тебе никто из семьи не даст разрешения разорвать договор с де Люсе. - Знаю, поэтому прошу вашей помощи, герцог, - бедный граф, которому гордость не позволяла просить что-либо, вынужден был наступить на горло собственному самолюбию, но без согласия хотя бы опекуна он не мог вступить в брак на законных основаниях. - Я сам покорился воле семьи, которая за меня выбрала мне жену, хотя и не сразу пришла к согласию в этом вопросе. Зато теперь я могу им сказать спасибо: лучшей жены, чем моя Мария-Фелисия не найти. Граф, вам не стоит и начинать этот разговор: лучше сразу уступить. И не мне, вашему официальному опекуну, вам потакать в этом капризе. - Это не каприз! – воскликнул Оливье. - Самый настоящий каприз, блажь, которую никто не примет всерьез! - Я докажу, что моя невеста достойна чести носить имя графов де Ла Фер! – голос, помимо желания, все же дрогнул, и Оливье сжал эфес шпаги, инстинктивно ища в ней последний довод спора. - Арман, поймите, вам не нужно ничего доказывать, - Монморанси бросил косой взгляд на руку графа, ухватившего шпагу. – Вас, после первого же слова, просто не будут слушать. У вас есть невеста, которая устраивает во всем вашу семью. Во всяком случае, от вас требуется наследник, а дальше можете заниматься своей Анной, кажется, ее так зовут, сколько вам угодно. Никто вам и слова не скажет, кроме, быть может, вашей жены. - Анна не из тех, кто согласится на роль любовницы. Она слишком чиста для этого, и у меня никогда не хватит смелости предложить ей такую роль. Это означает оскорбить само ее чувство ко мне. - Даже так? – удивленно поднял брови герцог и оглядел Оливье, словно видел его в первый раз. – А я-то считал, что юноша вашей внешности и ваших достоинств должен хорошо разбираться в женщинах. - Герцог, не надо путать дам света и куртизанок с Анной де Бюэй! Она сама чистота. - Нет женщины, мой дорогой, которая не поддалась бы на лесть и на посулы. Вы не задумывались никогда, что вас водят за нос? - Я вижу, что в этом вопросе мне у вас не получить если не одобрения, то хотя бы поддержки, - сдерживаясь, чтобы не сказать резкость, холодно произнес граф. - Хм, здесь вы правы, кузен. Но в остальном, что касается ваших устремлений насчет флота, моя помощь вам обеспечена. Вам выделят покои и сегодня вы обедаете у меня. - Я вас благодарю за гостеприимство, - граф отвесил поклон, - и надеюсь на ваше содействие. Оливье еще неделю провел в Лангедоке, и вернулся в Берри с совершенно конкретными планами и именами толковых мастеров корабельных дел. Оставалось довести до ума все, что он узнал, включая и чертежи новых кораблей, которые ему доверил Монморанси, и которые он надеялся приложить к докладной записке. Граф очень надеялся, что король увлечется этим планом, доверит ему всю организацию и надзор за реорганизацией флота, хотя, наверняка найдутся люди, которые будут его величество отговаривать от такой авантюры. Доверить такое важное дело мальчишке! Но граф де Ла Фер не намерен был сдаваться ни в этом деле, ни в истории со своей женитьбой.
jude: stella, такого Оливье я еще не видела. Мне очень ниавится
Grand-mere: "Больше Ла Феров - хороших и разных!" А мне еще нравится, как тщательно прописана здесь Анна (интересно, ждет ли ее судьба миледи?). Про точность бытописания и достоверность уже говорили раньше.
stella: Глава 6. Поединок Как бы не хотелось графу по-иному построить свой день, но начать его пришлось с визита к господам Люсе. К сожалению, слухи о его увлечении Анной достигли владений не только этих соседей. Как человек порядочный, граф просто обязан был дать им отчет в произошедшем, и оставить им время для того, чтобы найти жениха для дочери и поспешить выдать ее замуж раньше, чем слух о помолвке Оливье станет официальным. Для графа де Ла Фер это означало только одно: его брак с Анной откладывается на неопределенный срок. Бедный влюбленный оказался меж двух огней: с одной стороны – обожаемая невеста, которую он не имеет права представить миру, пока не станет чьей-то женой его прежняя нареченная, с другой – нарушенное слово, данное его отцом отцу этой нареченной. С мадемуазель Люсе они были знакомы с детства, но Оливье никогда в голову не приходило, что их отцы задумали их сочетать браком. Бабушка всегда скептически смотрела на такую возможность, и раз обмолвилась зятю: «Оливье через два дня сбежит от такой жены: она пресная, как лепешка». На что Ангерран, пожав плечами, цинично заметил: «Пусть бежит, куда хочет. Лишь бы успел сделать ей наследника!» О своем решении Ангерран де Ла Фер объявил сыну незадолго до своей кончины. Объявил, как о свершившемся факте, не подлежавшем даже обсуждению. Сын, который пока только менял свои увлечения, встретил эту новость спокойно: не он первый, не он последний обречен жить с женщиной, которую ему выбрали, таков удел отпрысков всех знатных фамилий, а повиновение родителям – одна из первых добродетелей наследников рода. Это даже не обсуждается, это само собой разумеется! Уже у самого замка Оливье повстречал брата мадемуазель, Шарля-Сезара де Рошфора. И надо же было случиться этой встрече именно сейчас! Рошфор редко бывал в поместье отца, ходили слухи, что он очень близок к епископу Люсонскому. Странный это был тип, граф Рошфор! Старше Оливье лет на пять-шесть, он производил двоякое впечатление. Суровый на вид, темноволосый, и чем-то неуловимо похожий на цыгана (а их Оливье насмотрелся в Париже), он мог быть и суровым, и беспощадно насмешливым, и, хотя Оливье и сам был остер на язык, столкновений с Рошфором он хотел бы избежать. Изящный замок, белоснежный, с крышей, крытой, как принято в этих краях, сланцевой черепицей, приветливо распахнул свои ворота перед всадниками. Оба графа въехали, едва обменявшись поклонами, и оба одновременно соскочили на землю, передав лошадей конюху. - А, прибыли наконец, путешественник! – Рошфор насмешливо оглядел графа. – Глядя на вас нетрудно представить, что вы гуляли где-то под южным солнцем. Не оно ли наградило вас таким… гм, цветом лица? Наше северное солнце даже румянца не оставит. - Загорать мне не пришлось! Но уж вам-то, граф, завидовать не стоит: вам никакое солнце вреда причинить не может, не то, что мне, - намек на цыганскую внешность попал в цель, потому что смуглые щеки графа Рошфора потемнели от прихлынувшей крови. – И вообще, позвольте узнать: вам что за дело, в каких краях я побывал? - Не мне, моей сестре. Впрочем, если уж вы соизволили, наконец, явиться, есть надежда, что ситуация с вашей женитьбой, наконец, прояснится. Что-то вы тянете со сроками, господин граф. Давно уже пора назначить дату бракосочетания. - Сударь, вам не кажется, что вы много на себя берете? – граф, хоть и старался держать себя в руках, но напоминать ему лишний раз о том, ради чего он сейчас и явился в дом своей невесты, да еще делать это брату невесты, с которым они никогда особенно не симпатизировали друг другу… это… это было для него слишком. - Это моя сестра, милейший, - у Рошфора от негодования раздувались ноздри орлиного носа. - То, о чем я намерен говорить с вашим отцом, вас не касается, - надменно вымолвил Оливье. - Это меня касается, и еще как! Вы поставили мою сестру в положение отвергнутой невесты. И вы думаете, что подобное оскорбление я намерен спустить вам с рук? Вам будет угодно поговорить на эту тему после вашего визита? – и Шарль-Сезар выразительно коснулся эфеса своей шпаги. - Хорошо! Будем считать, что в данном вопросе вы берете на себя роль, которая положена вашему отцу, – Оливье де Ла Фер все понял правильно. – Угодно вам будет сообщить мне о времени и месте? - Я буду ждать вашего возвращения и мы договоримся. - Прекрасно! – граф поклонился и тут же выбросил из головы этот вызов. То, что ему предстояло, было похуже любой дуэли. ***** Замок, построенный в начале 16 века, недавно ремонтировали. Фасад обновили, все помещения подвергли, где небольшому изменению, а где и полностью перестроили. Мебель оббили заново согласно последней моде, и теперь все, что предстало взгляду Оливье, просто кричало о состоятельности владельцев, об их возможности следовать новым веяниям, не теряя при этом хорошего вкуса. Сам господин маркиз встретил гостя не в гостиной, а в своем кабинете, и Оливье сразу понял, что беседа будет скорее официальной, а не теми полу-отеческими наставлениями, которыми его частенько удостаивал отец невесты, считавший своим долгом заменить ему в этих вопросах покойного графа. Старик все же пригласил его сесть, хотя, конечно, предпочел бы отчитывать молодого человека, если бы тот стоял перед ним. Оливье приглашение принял, но сел лишь на краешек стула, готовый вскочить каждую минуту, хоть и соблюдал внешнее спокойствие. Внутри же он был как свернутая пружина: того и гляди, распрямится и пойдет крушить все вокруг. - Как прошла ваша поездка? – дежурный вопрос, только чтобы начать разговор, не более, был задан ровным тоном. - Благодарю, все прошло удачно, господин маркиз. - Путешествие было достаточно длительным. - Я не хотел пользоваться почтовыми, а Анхель требовал отдыха. - Вы ездили в одиночестве, без слуг: это неосмотрительно. Тому была причина? - Один я никому не интересен, - граф заставлял себя спокойно отвечать на вопросы, которые вот-вот могли стать неудобными. - Вы не боялись, что случись с вами что-нибудь, в этом мире нашлась бы душа, для которой ваше ранение или смерть были бы тяжким горем? – маркиз не спускал ироничного взгляда с сидевшего напротив графа. - Боялся, - совсем тихо произнес Оливье. – Но я хочу быть откровенным, господин маркиз: именно для этого я и пришел к вам. Я думал о такой душе, и такая душа есть: это человек, которую я люблю, и люблю без памяти. Я очень сожалею, но я не могу жениться на вашей дочери. Она прекрасная девушка, наделенная тысячью добродетелей, и я надеюсь, что вы найдете для нее более достойного супруга, чем я. Я готов был следовать выбору моего отца без возражений, как и надлежит наследнику. Но я полюбил, и полюбил так, что не могу думать о женитьбе ни на ком, кроме своей избранницы. Я покорнейше прошу вас освободить меня от обязательств, которые дал мой отец, граф Ангерран де Ла Фер, и … - тут Оливье не выдержал, и вскочил со стула, - и дать мне свободу выбора. - Свободу?! Вот как... Сядьте! - неожиданно рявкнул маркиз. – И слушайте, что я вам скажу. Вам пора взяться за ум и понять, наконец, что вы не имеете права отказываться от того, что решено между отцами и оформлено, как договор. Я понимаю, вы увлеклись какой-то девицей: ради Бога, развлекайтесь, сколько хотите, но это не причина для отказа от вашего брака с моей дочерью. Вы достаточно разбираетесь в этикете и кутюмах, чтобы понимать: вам не удастся просто отказаться от этой женитьбы. Не сыновьям решать за отцов. - Но! – графу показалось, что вокруг него рушатся стены. - Никаких «но» я не приму, господин граф. Ни единого пятнышка не должно быть на репутации моей дочери, понимаете? Вы можете вести себя, как посчитаете нужным со своей пассией, - Оливье побледнел, как мел, - но, учтите, если где-то прозвучит, что вы предпочли моей дочери какую-то безродную сестру священника, пеняйте на себя! - Вы мне угрожаете? – голос молодого человека, изменившийся до неузнаваемости, не произвел на маркиза никакого впечатления. - Да, потому что вы не стоите слез, которые проливает моя девочка. Берегитесь, молодой человек. Среди знати, к которой и вы принадлежите, не принято разбрасываться брачными обязательствами. Нужны очень веские причины для отказа от них, и любовь к какой-то нищенке не оправдание для этого. Я надеюсь, вы поняли меня и докажете, что вы человек чести. И еще одно! Вы вынуждаете меня думать о другом кандидате для мадемуазель. Для этого мне понадобится время, много времени! Не дай вам Бог объявить, что вы хотите жениться на другой до того, как моя дочь вступит в брак. И потом не советую спешить: это будет выглядеть слишком двусмысленно, а Луиза не заслужила, чтобы на ее репутацию упала хоть малейшая тень. Вы вольны себя вести, как диктует вам возраст и ваша совесть, - Оливье опустил голову, - но моя девочка не заслуживает позора, в который может вылиться ваше безумство. Прощайте! Оливье вышел из кабинета с ощущением, что его, как щенка, сначала высекли, а потом выкинули за дверь. Но он знал свою вину, и это делало его ярость беспомощной. И как же к месту оказалась предстоящая дуэль! ***** Рошфор если не знал, то наверняка, догадался, как прошла эта беседа. Судя по его ухмылке, он уже предвкушал драку, но стоило ему посмотреть на лицо Оливье, как он резко остановился. - Сейчас мы с вами пойдем в ближайший трактир, но не для того, чтобы вы напились, а чтобы пришли в себя. В таком состоянии вам нельзя сражаться. - Я совершенно спокоен, - возразил ему граф сквозь зубы. - Ну, да, можно подумать, что я не знаю собственного батюшку. Он даже такого хладнокровного человека, как ваш покойный отец, умудрялся доводить до белого каления. Правда, драться им так и не пришлось. - Зато мы себе в этом удовольствии не откажем, - Оливье постепенно брал себя в руки. – Драться будем без секундантов, я надеюсь. - Только вы и я. Но знакомого лекаря я позвал: мало ли что. - Чтобы он потом разболтал о происшедшем по всей округе? - Он человек проверенный: будет молчать, - заверил Рошфор. Романтические развалины, на которые они пришли, вряд ли принадлежали в прошлом какому-то замку: скорее, это были кельи какого-то монастыря, от которого даже часовни не осталось. Но главное – уединение они предоставляли, как и небольшую площадку, посыпанную песочком. У Оливье сразу зародилось подозрение, что Рошфор завсегдатай этого уголка, и песок тут насыпан не зря. - Ну, что, приступим? – весело спросил Шарль-Сезар, скидывая свой темно-фиолетовый со шнурами камзол, и натягивая перчатки с крагами. - Я готов, - Оливье неспешно проделал те же манипуляции, и вытащив шпагу упер ее кончик в сапог. – Граф де Рошфор, я вас убью! - Граф де Ла Фер, не обещаю вам этого, но проучить как следует: сумею. Начнем? - En garde! Какое-то время дуэлянты кружили друг против друга, потом обменялись серией неспешных ударов: прощупывали друг друга. Потом последовала серия молниеносных атак, и противники, словно два кота, отскочили в стороны, оставив на рубашках друг друга кровавые следы. Несколько секунд они переводили дыхание: оба еще не успели устать, а на полученные царапины привыкли вообще не обращать внимания. - Продолжим? – словно ничего не произошло, спросил Оливье. - Я к вашим услугам, - Рошфор отсалютовал противнику шпагой. В этот раз дуэлянты сошлись сразу, присматриваться уже не требовалось, и звон стали стал сплошной музыкой боя. Уследить за сражающимися мог только опытный глаз, а его-то и не было поблизости. Оба были достаточно опытны, для обоих это была не первая дуэль, и не первый бой, оба могли считаться мастерами клинка, но оба, несмотря на всю горячку поединка, в глубине души не хотели смерти друг друга. Ранить, проучить, оставить на теле противника метку о сегодняшней дуэли: больше им и не нужно было. Но рана должна была быть болезненной, такой, чтобы заставить противника поваляться в постели хотя бы с неделю и подумать на досуге о тщетности земного существования. - Остановитесь, бездельники! – громом прозвучало где-то рядом. Оливье, даже если бы захотел, остановиться уже не мог: сила инерции несла его вперед, и кончик его шпаги в выпаде пришелся Рошфору чуть выше колена, чудом не задев артерии. Шарль-Сезар тут же выдернул клинок из раны, и кровь хлынула Рошфору в сапог. Шарль-Сезар узнал голос отца, упал на колено, попытался вскочить, уже ощущая боль от пронзившего его металла, но встать на ноги ему не удалось, и он махнул шпагой наугад, мало что видя сквозь серую пелену перед глазами. Клинок встретил живую плоть, распоров бок противника, который наклонился над ним в этот миг, желая помочь. Оба дуэлянта обливались кровью, не в состоянии пошевелиться. Тогда маркиз, не мешкая, соскочил на землю, и на чем свет стоит ругаясь сквозь зубы, отобрал у них оружие. Оказавшийся тут же лекарь живо принялся за дело, усадив обоих раненых у поросшей мхом стены. - Вы сумасшедшие, и сами не понимаете, что творите, - шипел старик, поддерживая сына, который был белее стены. - Отец, это долг чести, - пробормотал Шарль-Сезар, у которого все плыло перед глазами. – Я должен был заплатить эту цену. - Мы с вами в расчете, граф, - попытался улыбнуться Оливье. - Будущее покажет, - пробормотал Рошфор, прикрыв глаза. В течение часа наскоро перевязанных дуэлянтов отправили по домам, соблюдая при этом максимум предосторожностей, но не прошло и дня, как вся Берри была в курсе, что на дуэли были ранены оба противника: граф де Ла Фер и граф Рошфор. Новая тема для сплетен и пересудов была найдена, а оба виновника молча страдали каждый в своем поместье.
Рыба: Эх, кто только в Рошфора шпагой не тыкал! Прямо какая-то подушечка для булавок! Теперь он ещё и хромой будет стараниями де Ла Фера? А я-то уж подумала, что на другом видном месте будет шрам!
stella: Другой шрам - это уже к вам. Вы Рощфора лучше знаете, пристроите его.
jude: stella, очень красивая глава! А Шарль-Сезар у Вас в более-менее хороших отношениях с отцом, как я поняла?)
stella: jude , у меня он его редко видит.))
Рыба: Интересно, а кто вообще у нас папа?
stella: Рыба , не погружайте меня в недра рошфоровских семейных связей - тут я пас.)))) Хватит с меня графа.))) Папа Рошфора - пусть будет просто папа.)
Рыба: Ок, папа у нас маркиз, фамилие неизвестное!
Кэтти: Рыба , а по Вашей логике каково может быть имя папы, если в Стеллином фике сын у него граф Сезар де Рошфор, а дочь демуазель де Люсе? Если принять во внимание, что матушка Рошфора из его " Мемуаров" авторства Сандра,померла вскоре после его рождения, потом его батюшка женился на прототипе Миледи, быстро разобрался,выгнал ее, и женился в третий раз и у Сезара было полно братьев и сестер? Мадемуазель де Люсе Сезару сестра родная, или сводная?( Стелла, прости, что вмешиваюсь в твою парафию).
stella: Кэтти , ради бога.))) А давайте - по матушке. Так обычно сводные ближе оказываются.
Рыба: Кэтти, если лезть в дебри родословных, то Сезар ненароком окажется родным братом и мадам Козьевой! А оно нам надо?
jude: Рыба, stella, если папа - маркиз, а сестра - мадемуазель де Люсе, тогда получается, что это маркизы Рошфор-Люсе, которые из Берри. Почему бы и нет?)
stella: jude , тогда пазл сложился сам по себе.
Кэтти: jude если по АУ Стеллы'⁷ Иначе в Каноне Рошфор должен был по щелчку узнать в мушкетере Атосе графа де Ла Фер.
stella: И как бы вас посильнее запутать? Между AU и Каноном. Только очень прошу, не надо пока про неправильное воспитание, отсутствие социализации и прочие издержки в трактовке Дюма и конкретного автора. Все "но" я принимаю, но мне ужасно хочется, чтобы остался хоть один форум, где не говорят гадости при графа и не вещают свысока, как неправильно и нелепо писал Дюма. Согласны?
Рыба: Да мы и сами запутаемся! Не, мы графа любим, к мэтру снисходим , у нас на земле мир и в человецех благоволение!
stella: Глава 7. Свидание Рана оказалась куда болезненнее, чем Оливье предполагал: удар Рошфора пришелся по ребрам - рана не опасная, но чертовски болезненная. Держать личного врача, как было принято в богатых домах, после смерти родителей граф не считал нужным, потому вызванный из Буржа лекарь только головой покачал, исследуя рану, но не сказал вслух ничего. Наложил несколько швов, сделал новую повязку, велел лежать неделю в постели, пить красное вино и не волноваться. Лежать спокойно раненый не мог: он метался на подушках, не находя себе места не столько от жара и боли, сколько от сознания, что он попал в ловушку, из которой не выбраться. Не меньше его преследовал страх, что Анна не будет столько ждать, она обратит свой взор на кого-нибудь, кто сможет предложить ей свою руку, и, Оливье твердо был уверен в этом, сердце. Он написал ей письмо - сумбурное, бредовое письмо, из которого она ничего толком не смогла понять, и ответила ему запиской, приглашая приехать и объясниться. И граф поехал. Встал, приказал седлать Анхеля, оделся, заставил себя сесть в седло, и даже благополучно доехал до дома Анны. Спешился, оставив жеребца непривязанным, отворил дверь – и свалился без чувств прямо на пороге. Пролежал он долго: дома никого не было, лошадь во дворе пыталась щипать листья с кустов, но ей мешал мундштук, и Анхель недовольно фыркал, ожидая хозяина, который все не появлялся, зато появилась женщина: та самая, которая его раздражала. - Анхель! – Анна остолбенела. – Что ты здесь делаешь один, не на привязи? – она протянула руку, чтобы схватить повод, но жеребец, злобно оскалившись, отскочил в сторону, покрутился по двору, не давая поймать себя, и, взбрыкнув задними ногами, умчался домой: дорогу к родной конюшне он знал отлично. - Дурень! – девушка толкнула дверь, но открыть ее настежь не смогла: ее не пускало лежащее на пороге тело. В комнате было полутемно: опущенные занавески едва пропускали дневной свет, но Оливье Анна узнала сразу. Она сама даже не ожидала, что способна так кричать. - Оливье! Милый, что с вами? – Анна опустилась на колени, приподняла его голову, пытаясь разобрать, дышит ли граф. Расстегнула крючки на камзоле, потом вскочила, метнулась за кувшином с водой, зло рванула занавеску, оборвав ее, зато впустив свет в комнату, и снова опустилась на пол рядом с молодым человеком. Граф не отзывался, но дышал: теперь она видела, как чуть приподнимается его грудь, перехваченная повязкой. – Ранен, ты ранен? – Сейчас, когда они были одни, когда никто не мог их видеть, Анна разрешила себе это фамильярное «ты»: все равно граф не слышал ее, а губам так приятно было шептать эти два звука, таких простых и уравнивающих знатного вельможу и безродную девчонку. То ли звук ее голоса, то ли свежая струя воздуха из приоткрытой двери, то ли капли воды, которыми она смочила его лицо, оказали свое действие, но Оливье начал приходить в себя. Первое, что он сумел разобрать, это белое пятно, которое, приблизившись, превратилось в лицо любимой. - Анна, - граф попытался улыбнуться, но получилось плохо: улыбка вышла беспомощной. – Анна, вы позвали, и я приехал. - Я не знала, что вы ранены, больны, я бы не стала вас звать, - Анна оглянулась по сторонам, но поблизости не было никого, кто бы мог ей помочь. – Вам нельзя лежать так, на полу. Я вам помогу, попробуйте встать, вы же как-то добрались ко мне. - Я был верхом. - Анхель убежал, едва завидев меня. - Я не привязал его? Что ж, тем лучше: он побежит домой. - И там сразу поймут, что с вами что-то случилось! – с досадой бросила Анна, предчувствуя, что одним им оставаться недолго. – И явятся сюда. - Почему вы так решили? – Оливье чуть приподнялся, и она тут же устроила его плечи у себя на коленях. - Так вам лучше? – с лукавой улыбкой, словно невзначай погладив его по волосам, осведомилась Анна вкрадчивым голоском. - Так я готов хоть умереть, - ответил ей влюбленный. - Мертвым вы мне не нужны! – совсем по-деловому возразила девушка. – Попробуйте встать, я помогу вам дойти до кровати. - Но мне и так хорошо! – запротестовал Оливье. - Вам так плохо, а мне тяжело вас держать, - немного сердясь на него и на себя тоже, возразила Анна, и оба вдруг почувствовали неловкость, словно за этими простыми словами скрылся тайный смысл. Граф, с трудом сдерживая стон, с исказившимся лицом, сел, потом, держась за плечо Анны, которая оказалась совсем не такой хрупкой и слабой, как можно было предположить, встал и добрался до стоявшего в углу старого, потрепанного кресла. - Я буду умирать здесь, - заявил он торжественно. – Ваша постель не для покойников! - Оливье, вы сумасшедший! – Анна покачала головой с таким осуждением, что Оливье схватил ее за руки. - Анна, а если нам с вами придется жить не во дворце, а в жалкой хижине? - Что вы хотите эти сказать, - она замерла, едва подавив желание выдернуть руки. – Я ничего не поняла из вашего письма. - Анна, я не скрывал от вас, что я, еще ребенком, был помолвлен с мадемуазель Люсе. Мне удалось расторгнуть этот договор, но мне были поставлены условия, и условия жесткие. - Вам – условия? Как они посмели! – вскрикнула Анна. - Они в своем праве, к тому же, я еще несовершеннолетний. - И что это за условия? – с замиранием сердца спросила девушка. - Пока мадемуазель не найдут другого мужа, мы с вами можем венчаться только тайно. О нашем венчании никто, кроме священника и свидетелей, не должен будет знать. Мы сможем открыться только через некоторое время после бракосочетания мадемуазель, а когда это произойдет, не знает даже ее отец. Вот так, любовь моя, обстоят дела. Как видите, - граф горько улыбнулся, - даже граф де Ла Фер оказался не хозяином своим словам. - Но ведь это – пока, Оливье. Через четыре года… - она запнулась, не высказав до конца свою мысль. - Четыре года – огромный срок, моя дорогая. К тому же я не смогу все время быть с вами: у меня есть одно важное дело, порученное мне королем, и оно заставит меня много времени проводить как в Анфлере, так и в Тулоне. - Я поеду с вами! – решительно заявила Анна, слегка побледнев. - Возможно, но вы все равно не сможете сопровождать меня все время. - Почему? Это тайное дело? - Да, - неохотно промолвил Оливье, у которого вдруг появилось странное ощущение, что он сказал совсем не то, что следовало. К счастью, во дворе раздались голоса, и на пороге появился отец Жорж в сопровождении Гийома, управляющего замком Ла Фер. Увидев графа, Гийом вздохнул с облегчением, и бросив короткий недобрый взгляд в сторону Анны, повернулся к кюре. - Святой отец, господина графа ждет карета. Мне бы пару крестьян, чтобы помогли перенести его сиятельство. - Я и сам прекрасно дойду с твоей помощью, - запротестовал Оливье, которому совсем не хотелось предстать немощным страдальцем перед Анной еще раз, да еще и в присутствии посторонних людей. Он довольно уверенно встал и даже попытался застегнуть крючки камзола, но из этого ничего не вышло: пальцы дрожали от напряжения, и он отбросил эту попытку привести себя в порядок. Пришлось опереться на руку Гийома, и он кое-как, доплелся эту четверть мили до кареты. С Анной он попрощался взглядом, отметив про себя ее задумчивый вид. Гийом устроил его в карете, окружив подушками, и укутав в привезенный когда-то из Англии теплый плед. Граф безропотно разрешил все это проделать: мысли его были далеко. Зато слышал он отлично, и слова Гийома: «Видел бы все это старый граф!» предпочел пропустить мимо ушей.
Grand-mere: Stella пишет но мне ужасно хочется, чтобы остался хоть один форум, где не говорят гадости при графа и не вещают свысока, как неправильно и нелепо писал Дюма. За что (хотя не только за это) и любим, и ценим Дюмасферу.
stella: Глава 8. Планы Это поездка изнурила Оливье до такой степени, что, добравшись домой, он проспал до следующего утра, и проснулся от страха, что прошла уже неделя с их последней встречи с Анной, а ответа от нее все еще нет. И только слова Гийома, который явился к нему в спальню, посчитав себя вправе сделать господину доклад с утра пораньше, успокоил молодого человека: Анна не могла ответить ему в тот же день, ей надо было поразмыслить над его словами. Так он себя убеждал, но сердце ждало совсем другого. Если бы она сейчас была рядом, если бы пробралась к нему, переодевшись в какую-нибудь поселянку, или (фантазия у него разыгралась) в мальчика-пастушка! Но он тут же сам себя остановил: она никогда не посмела бы надеть мужскую одежду, ведь она так скромна и стыдлива! Анна действительно размышляла: новость, которую ей сообщил Оливье, ее напугала. «Прожить еще несколько лет рядом с братом?» - губы ее исказились в презрительной улыбке. Нет, такой вариант ее не устраивал. Жить вместе с молодым мужем, который больше всего боится, что об их тайном браке кто-то узнает? Выступать в роли не то служанки, не то любовницы? Да, именно как на содержанку и будут на нее смотреть, а когда еще придет то время, что он сможет объявить ее перед всем светом своей женой? Правда, граф оговорился о каком-то тайном и важном поручении короля, которое, наверное, сможет все изменить. Но, во-первых, кто знает, получится ли у него выполнить поручение. Во-вторых, это, опять же, может затянуться на годы. Она не так молода, как думает Оливье, у нее просто обманчивая внешность. Ждать… она не имеет на это права. Ну, и в-третьих, граф очень красивый мужчина, знатен, богат, у него наверняка было достаточно женщин: если он будет далеко, если ее не будет рядом, возможно, он не устоит перед какой-нибудь красоткой, у которой хватит знатности и ума женить его на себе. Анна сжала лоб, пытаясь найти выход. - Я должна пойти к нему. Пробраться к нему в дом. Там, на месте, может найтись то, что поможет мне держать в руках графа. Я должна его женить на себе, у меня нет другого варианта защитить себя, - бормотала она, расхаживая по комнате, и, время от времени, останавливаясь, вперив взгляд в пространство. Она ждала озарения, ответа на свои просьбы, которые она обращала то к Богу, то к Сатане, потому что одно слово, сказанное графом: «Тулон», заставляло ее содрогаться. Да, у нее были причины бояться Тулона, хотя в ее время этот городок еще не стал таким опасным и страшным местом. - Ваше сиятельство, к вам какой-то парнишка. Говорит, что из Витри, с поручением. Прикажете привести? - Зови, и поживее! – Оливье подскочил на кушетке, на которой полулежал, читая, и рана напомнила о себе. Но что значила боль в сравнении с запиской, которую он ждал с таким нетерпением! Высокий худощавый паренек, с перепачканным лицом, в низко надвинутой колпаке, в сабо, которые оглушительно простучали по плиткам пола, маячил за лакеем, нетерпеливо переступая ногами. Граф отправил лакея жестом и, подождав, пока за ним затворится дверь, протянул руку. - Ну, давай мне скорее то, что тебе велели передать. Парень шагнул вперед и стянул колпак с головы. Волна золотистых волос упала ему на плечи, и он вымолвил голосом Анны: - Вот и я, господин граф! Оливье замер: сбылась его фантазия, Анна все же рискнула пробраться к нему, хоть и переодевшись. Сейчас он уже не думал, как это согласуется с ее представлениями о приличиях, он просто был счастлив, что она рядом и радовался ее смелости и находчивости. - Вас не узнать в этом наряде, любовь моя! Будем надеяться, что вы остались неузнанной для всех. Идите ко мне, - он подвинулся на кушетке, давая ей место рядом и испытывая соблазн усадить ее на колени. Они у него дома, и никто не посмеет войти к нему без стука! - Господин граф, я пришла, рискуя своей репутацией ради того, чтобы сказать вам: я согласна на все. Я буду делать все, что потребуется, я буду следовать за вами, если это будет необходимо, я буду ждать вас там, где вы прикажете мне оставаться, и я никогда не упрекну вас ни в чем. Но взамен на эту неопределенность я прошу вас об одном, - Анна замолчала, борясь с собой, но все же выговорила то, что было у нее не на сердце, а в голове, - я прошу вас только об одном: если вы почувствуете, что разлюбили меня, если вы решите, что я вам больше не нужна, что я вам надоела – скажите мне об этом прямо. Я исчезну из вашей жизни, и вы никогда больше не увидите меня. Клянетесь ли вы быть со мной всегда и во всем откровенным? Граф ответил не сразу: категоричность просьбы и святость данного слова заставили его задуматься, хотя любовь толкала поклясться немедленно. - Анна, я люблю вас. Люблю так, как никого до вас не любил, и уверен, не смогу полюбить. Клятва, которую я вам дам – это клятва у алтаря, и после нее мы будем связаны на всю жизнь. Другие клятвы нам не нужны, потому что все, о чем вы сейчас говорили – это и есть обет брачующихся. Я не стану в чем-либо ущемлять или ограничивать вашу свободу до этой клятвы. Если вы передумаете, если посчитаете, что я в чем-то изменил вам или что я вам чем-либо не угодил, прошу вас также не молчать, и быть откровенной со мной. - Это честно, - ответила девушка, опустив голову так низко, что волосы совсем закрыли ее лицо, – это честно, Оливье, но, - она подняла голову и граф увидел, что она плачет, - но мне все равно страшно. А если у нас будут дети? - У нас непременно будут дети, моя радость, много детей, - и Оливье, взяв ее руки в свои стал целовать пальчик за пальчиком. – И у меня хватит средств, чтобы они не были ущемлены ни в чем. А когда я стану адмиралом флота,.. - внезапно он замолчал, и резко встал, отчего перед глазами все поплыло. - Ты будешь адмиралом? Ты? Но ведь у нас адмирал – герцог Монморанси, не так ли? – Анна расширенными глазами уставилась на Оливье. Так вот каковы его планы! О, он очень честолюбив, и она будет поддерживать в нем это намерение. Для нее это Париж двор, успех, деньги… она никогда и никому не позволит лишить себя такого будущего! - Я действительно хотел бы всего этого для нас, Анна. Но, поймите, пока это только мечты, ни на чем не основанные, - Оливье пытался сгладить вырвавшееся у него признание, но Анну трудно было отвлечь от того, что было ею принято к сведению. - Господин граф, я горжусь вами, - она привстала на цыпочки, и закинув руки ему на шею, поцеловала его. Анна стала приходить почти каждый день, и каждый раз она появлялась в новом обличье. Ее талант актрисы и умилял, и беспокоил графа. Для встреч необходимо было найти какое-то безопасное место, и такое место нашлось: заброшенный охотничий домик у лесного ручья. Места были спокойные, но все же Оливье снабдил Анну кинжалом и научил ее пользоваться этим оружием: мало ли что могло произойти по дороге к домику! Влюбленные встречались там, потом уходили к ручью, болтали, строили планы, целовались, но не позволяли себе ничего лишнего до свадьбы. И все же, каждый раз выяснялось, что венчание снова откладывалось, и эта нерешительность графа начала всерьез беспокоить Анну. В этот день Анна назначила свидание ближе к вечеру, и влюбленный явился пораньше, решив сделать ей сюрприз. Оливье пришел пешком, прихватив подарок для любимой. Он ждал Анну уже около часа, начав всерьез беспокоиться, когда она появилась на тропке: бледная, как полотно, в растерзанном, с пятнами крови, платье. Увидев, в каком она виде, молодой человек и сам смертельно побледнел, бросился к девушке, и как раз вовремя: Анна лишилась чувств. Бедный влюбленный от страха и сам едва не упал рядом, но все же овладел собой, и занеся Анну в дом, стал приводить ее в чувство. Его усилия довольно быстро дали результат: девушка пришла в себя и, едва осознав, что она в безопасности, и рядом с ней граф, разразилась душераздирающими рыданиями. Оливье не расспрашивал больше ни о чем, он просто прижимал ее к себе и гладил по голове, словно маленькую девочку: разорванное платье и кровь не нуждались в пояснении. Оливье застыл, похолодел, виня в происшедшем только себя: он не позаботился о ее безопасности, он оказался неспособен защитить любимую женщину: может ли быть что-то позорнее для мужчины, для того, кто клялся оберегать Анну от всех бед? Почувствовав, что рыдания затихают, он с трудом выдавил из себя только одно слово: Кто? - Я не знаю, - прошелестел слабый голосок. – Меня ударили, я сразу потеряла сознание. Кажется, их было двое. - Кинжал? – он вспомнил об оружии. - У меня его нет, - Анна ощупала корсаж, который остался целым. - Я найду их, - пообещал граф, и в голосе его прозвучала такая угроза, что Анне стало не по себе. - Теперь это не играет никакого значения, - устало пробормотала девушка. – Нам не суждено быть вместе. Граф отстранил ее от себя, держа за плечи. - Неужели ты думаешь, что происшедшее может что-то изменить в моем отношении к тебе? Или считаешь, что то, что твоя невинность досталась каким-то негодяям, способно сделать тебя виновной в моих глазах? Анна прикрыла глаза в изнеможении, скрыв вспыхнувшую в них радость. - Я не посмею, - запинаясь проговорила она, и слезы снова побежали по ее щекам. - Я отведу тебя домой, тебе надо отдыхать, - Оливье решительно встал, закутал Анну в свой плащ и поднял на руки любимую. - Только ничего не говорите моему брату, - взмолилась она. - Я никому ничего не скажу, но, в ближайшие дни, как только вам станет лучше, любовь моя, я должен с ним встретиться: я хочу, чтобы именно он нас венчал. Я ждал своего друга детства, хотел просить его об этой услуге, ему мы можем довериться полностью, но он не сможет приехать: он получил новое назначение. - Но мы бы смогли поехать к нему, - сразу же предложила Анна. - Это возможно, но в таком случае, я все равно должен списаться с ним, а лучше бы съездить самому. Но мне не хочется оставлять вас одну. - Я не буду одна, со мной Жорж, - возразила девушка. - Ваш брат мирный человек, он не способен защитить ни себя, ни вас. Но я этот вопрос решу, - твердо пообещал граф, неся свою возлюбленную, как величайшую драгоценность. Как только впереди, на фоне закатного неба, показались крыши Витри, Анна попросила опустить ее на землю. - Дальше я пойду одна, не стоит меня провожать, - она опустила глаза. – Ваш плащ укрыл меня от нескромных взглядов. Улица сейчас пустынна, а наш дом – самый крайний, так что я дойду незамеченной. Прощайте, господин граф. - До свидания, моя любовь, - Оливье поцеловал ее так осторожно, так нежно, словно боялся, что излишняя страстность может напугать ее. Он еще постоял, ожидая, пока она скроется за дверью дома, а потом медленно вернулся на тропу. Шпагу он вытащил из ножен, и глухая ярость, не найдя выхода, заставила его сшибать по дороге заросли чертополоха, которые, в сгустившихся сумерках, выглядели причудливыми силуэтами. Анна, идя к дому, боролась со счастливой улыбкой, которая непроизвольно блуждала на ее губах. Подойдя к двери, она подобрала обезглавленную куриную тушку, которую не успели ощипать, и кинула ее в медный таз. Завтра они с Жоржем будут пировать.
Рыба: Ох, как опасно играет Анна! И, кажется, совсем вслепую! А великолепный граф, умудренный в любовных похождениях с фрейлинами и знатными дамами, он, запросто беседующий с королем, оказывается на поверку сущим младенцем, простодушным и доверчивым...
stella: Рыба , любовь зла. Любишь - сразу слепым делаешься.
jude: stella, вот это поворот! Куртилевский Рошфор в такой ситуации написал невесте: "Я всегда буду Вас глубоко почитать, но стать Вам мужем не смогу". Оставил все подарки и сбежал. А девушка всего лишь выказала некоторый опыт в брачных отношениях и, не утаивая, рассказала, откуда у нее этот опыт. На это тоже нужна смелость, могла бы обмануть жениха, и все. Там тоже было насилие (со стороны кузена). Рошфор любил невесту настолько, что жалел о своем решении, и их пытались помирить. Хотя в "Мемуарах" дело могло быть еще в том, что невеста оскорбила Рошфора, намекнув, что он не справится с супружеским долгом.
stella: Во всех фиках Анну обеляют или подробно излагают, как она сумела провести графа. ))))Или считают его несмышленышем. Но могло быть и проще - поставить его перед фактом грубого насилия, а дальше уже надеяться на его жалость и порядочность. Не виноватая я!!!!!! Кровь если и пролилась, то куриная.
jude: Я согласна с Рыбой, что Анна очень опасно играет. Реакцию на такую новость предугадать сложно. Или она настолько уверена в любви Оливье?
stella: jude , а разве у Дюма она играла не опасно? Эта женщина всю жизнь шла по краю пропасти, и, похоже, ей это нравилось. Это тоже привлекает к ней читательниц: им кажется, что это так захватывает дух, ведь она играет на разрыв аорты и читать об этом восхитительно.
Кэтти: stella , ну ты пока не слишком отошла от Канона. Все, на данный момент , вполне укладывется в предысторию преславутой женитьбы графа де Ла Фер на Анне де Бэйль. А вначале мне показалось, что это другой Оливье неканонный .
stella: Кэтти , отойти от канонного мне, кажется, уже не по силам.)))) Он в меня въелся, как второе "Я". Но обстоятельства все же будут немного другими, так что посмотрим. Проблема в том, что я выкладываю то, что уже готово, так что куда меня волной занесет, сама пока не представляю.)))Хочу одно, а упрямец меня все время на проторенную дорожку сворачивает. С этими мужиками одни проблемы.
Камила де Буа-Тресси: stella пишет: Это тоже привлекает к ней читательниц: им кажется, что это так захватывает дух, ведь она играет на разрыв аорты и читать об этом восхитительно Не слишком понимаю, что в этой авантюристке восхитительного... но в общем, что на меня смотреть-то, я ж с вами в одной лодке, давно )) просто интересно, что я (и не только я, к счастью ) так выделяюсь из поколения... те читательницы, которых вы, Стелла, упоминаете, в основном мои ровесницы же, не ваши. Возвращаясь к фику - я очень жду какого-то не канона... потому что канон мы все знаем.. и в общем, "птичку жалко";) в смысле юного графа.
stella: Камила де Буа-Тресси , потерпите еще парочку глав.)) Будет неканонный канон.)) Камила де Буа-Тресси , вы выделяетесь тем , что не пытаетесь обгадить, унизить, и перевернуть с ног на голову все, что читаете и о чем судите. В погоне за "оригинальностью" и "парадоксом" это теперь принято считать хорошим тоном. Не судите свысока то, что узнаете и не даете "мудрых" советов писателю Дюма.
Кэтти: Камила де Буа-Тресси , согласна с Вами. Я надеюсь на другого Оливье, который все же будет в развитии фика. Что касается Анны из фика, то она тут авантюртстка и змея подколодная, но да простит мння Стелла нигде не блещет пока то, чем кроме красоты , она привлекла графа: "Неженский ум, ум поэта" Я, и опять Стелла прости, вижу в твоей Анне хитрость, лживость подлость и изворотливость зэчки, сбежавшей с каторжных работ из того же Тулона( если бы она была мужчиной). Но, поглядим, что автор предложит нам дальше. Тут многое можно вывернуть в сюжете.
stella: Я в ней (я о канонной миледи) не вижу вообще блестящего ума: искательница приключений, изворотливая, прекрасная актриса, ловко торгует своим телом, в соблазнении Фельтона сумела вовремя распознать его слабину. Так тут работает женское чутье, вдохновение соблазнения, если хотите, но не блистательный ум. Куртизанкой не назову, скорее опытная ... которая телом чует, чего надобно потенциальному партнеру. По ходу пользуется обстановкой, но что-то не соображу, где она создает обстоятельства, которые заставят ее противников действовать так, как ей хочется. Я не говорю о постели, куда она заманивает тех, кто ей нужен, я о том противостоянии, которое бы она создала силой своего ума. Она приспосабливается, мимикрирует.
stella: Глава 9. Сватовство Прошла неделя, в течение которой влюбленные не находили себе места. Анна попросила Оливье не приезжать к ней все это время, и он засыпал ее трогательными письмами, из которых она поняла самое главное: случившееся нисколько не повлияло на его отношение к любимой женщине, он и не подумал менять свое решение. На деле же, происшедшее с Анной Оливье принял, как личное оскорбление, но старался ничем не выказать, что все же его самолюбие жестоко уязвлено. По истечении недели, без всякого предупреждения, Оливье появился в доме у священника. Анна сидела у окна, она услышала, что скачет лошадь, еще когда та была на дороге, ведущей к дому. В вечернем воздухе звуки разносились далеко, откуда-то из-за леса слабо слышался колокольный звон, вяло тявкали окрестные псы. Она вскочила, на мгновение задумалась, потом метнулась на кухню, достала крохотный узелок из-за корсажа и высыпала его содержимое в кувшин с вином, слегка взболтала и отставила, накрыв салфеткой. Глубоко вздохнув, она откинула волосы со лба и шагнула за порог, упершись в широкую грудь вошедшего. - Оливье! - Радость моя, Анна! - Оливье прижал ее к себе. - С сегодняшнего дня я прошу вас, дорогая, называть меня наедине только одним именем: Огюст. Только для вас я Огюст; это имя, которое мне по душе более двух других, имя, которое дала мне моя бабушка, становится мне особенно дорого, когда его произносят ваши уста. Но сегодня я пришел не к вам, я пришел к вашему брату, Анна. - Но его нет, он уехал на несколько дней по делам прихода! – Анна заметила, как выражение явной досады промелькнуло по лицу графа де Ла Фер. – Вы можете пока отдохнуть, перекусить. И мы можем помечтать, Огюст. - Помечтать? Да, конечно, но я настроен действовать: ждать и дальше – преступление. - Что-то случилось? - Да. По дошедшим до меня сведениям мадемуазель Люсе выходит замуж, - граф опустился на трехногий табурет у окна. – Жених нашелся удивительно быстро. Подозреваю, что, не надеясь на меня, маркиз давно подыскал для дочери другого кандидата на роль супруга. От меня требуется только одно: исчезнуть на длительное время, чтобы эта вся история не компрометировала мадемуазель и не рождала слухов. - О! – Анне показалось, что на нее хлынул неземной свет. – Значит, еще совсем немного времени понадобится, чтобы мы смогли обвенчаться! Наконец-то вы свободны! - Мы обвенчаемся в ближайшие дни, тайно, как я вам и говорил, и уедем путешествовать. Нас никто не найдет, и никому мы не будем интересны. Когда мы вернемся, вряд ли кто-то вспомнит эту историю с де Люсе. - За это можно выпить, - счастливо рассмеялась девушка и, метнувшись на кухню, принесла вино и фрукты, приготовленные заранее. Рука ее, когда она наливала бокал жениху, едва заметно дрогнула. – Но как быть с оглашением для нас? Без него брак не будет считаться действительным. - Вувре? Откуда у вас это вино? – Оливье с удовольствием допил бокал. – Какой-то необыкновенный букет, интересно, какого года это вино? - Я в вине не разбираюсь, - пожала плечами Анна. – Это брату привезли маленький бочонок в благодарность. У крестьян не всегда есть деньги, вот они и благодарят своего кюре, кто как может. Огюст, но как же быть с оглашением? – Анну этот вопрос начал беспокоить не на шутку. - Без него никто не поверит, что я действительно ваша жена. Мы и так нарушим все предписания для осуществления нашего брака. Ни составления брачного контракта, ни помолвки, ни троекратного оглашения. Даже согласия вашей родни мы не получим. - Я постараюсь, чтобы ничто не омрачило нашего брака, Анна, и чтобы никому в голову не пришло сомневаться в нем. Но прежде нам надо спешить, если вы действительно не раздумали стать моей женой. Ах, Анна, дорогая, вы себе просто не представляете, что могут деньги. – Граф досадливо поморщился: сам себе напомнил о том, что не любил вспоминать. - А ваше вино и вправду необыкновенное: я даже опьянел немного, - Оливье привлек к себе Анну, усадил ее к себе на колени, и тут же забыл обо всем на свете. От того, что было дальше, остались даже не воспоминания: какие-то обрывки сновидений, любовный угар, а поутру дикая головная боль, как с похмелья. Оливье лежал неподвижно, боясь пошевелиться, не решаясь даже приоткрыть глаза, и мечтал о глотке воды. Спасение пришло в лице Анны. Она спасала его так трогательно, так заботливо, что до него, наконец, дошло, что она сидит рядом с ним на постели в одной ночной рубашке, да и он, мягко говоря, не одет. Дурнота прошла мгновенно, чтобы тут же охватить его с новой силой. - Я… мы… - граф растерянно уставился на Анну. – Скажите, что все это неправда! Я посмел? - Это правда, дорогой мой! Это была наша первая ночь, Огюст, наша брачная ночь! Он закрыл глаза, зажмурился изо всех сил, как делал совсем маленьким мальчиком, когда хотел, чтобы плохое не сбылось. Он ничего, абсолютно ничего не помнил из того, что произошло! Он даже не был уверен, была ли у них близость, но у Анны было такое лицо, она была так счастлива, что сомневаться было бы несправедливо! «Никогда в жизни не буду напиваться», - пообещал себе де Ла Фер, но странное чувство, возникшее в душе, какой-то червячок даже не сомнения, скорее недоумения, след полудетской обиды - на кого, на кого он мог обижаться, кроме себя? - вызвало тянущую боль в сердце. Анна, своей непогрешимой женской интуицией уловила, какие сомнения могли возникнуть у ее жениха. Опасные сомнения, если он хоть что-то запомнил! И, понимая, насколько роковым будет для нее вывод, который граф может сделать, если позволить ему сейчас вспоминать, обдумывать, сопоставлять, пустила в ход самый главный козырь убеждения: ласки. И кто же, скажите на милость, мог устоять перед ними? Со времен Адама и Евы женщины знают, как заставить мужчину забыть, на каком он свете. Оливье забыл, потому что если и есть Рай на земле, то он в нем пребывал. Никогда еще ни одна женщина не давала ему такой полноты чувств, такого наслаждения. Рассуждать… вспоминать… Бог с вами, он парил в сферах, где только чувства имеют власть над человеком, где женщина была божеством, где он ощущал, что нашел свою полудетскую мечту, сказку, ставшую былью. - Ты станешь моей Галатеей, - прошептал он, ощущая живое тепло ее тела. – Моей ожившей богиней. Анна промолчала, она не знала, кто такая Галатея, как и то, кем был Пигмалион. Зато она прекрасно поняла, что в ее руках муж будет податлив, как воск. Этот рай в хижине продолжался до утра, а с восходом солнца явился отец Жорж. Оливье принял решение, в конце концов, он и явился в дом, чтобы открыто говорить о венчании. То, что отсутствие кюре оказалось так кстати, ничего уже изменить не могло. Правда, выглядело это все в глазах отца Жоржа подло, преступно и недостойно дворянина, о чем он прямо и сказал графу. Но в его упреках, Оливье, к которому уже почти вернулась способность рассуждать здраво, почудилось столько горечи, а, главное, столько совсем не братской ревности, что он не посчитал нужным об этом умалчивать. Кюре сразу сник, теперь он выглядел даже испуганным, и с опаской поглядывал в сторону сестры. Анна едва сдерживалась: Жорж вполне мог задержаться, она же просила его о длительной поездке! Но он притащился через два дня, весь во власти ревности и подозрений. Что же, он думал, что она будет терять время в его отсутствие? Граф вдруг увидел всю эту сцену со стороны, всю ее смехотворность, всю нелепость, и рассмеялся. Его смех вызвал совсем противоположную реакцию у Анны и кюре. Анна, нахмурившись, смотрела на Оливье, кюре сразу же занялся какими-то бумагами и с грохотом уронил приходскую книгу, которую принес в дом из часовни, чтобы сделать необходимые записи. Оливье успокоился и подошел к кюре, лихорадочно листавшему страницы в надежде найти что-то, одному ему известное. - Преподобный отец, я шел в ваш дом с одной целью: просить у вас руки вашей сестры и назначить дату венчания. То, что произошло – моя вина, и только моя, но, я люблю вашу сестру и она в любом случае станет моей женой. Одному Господу и только ему, судить, насколько велик мой грех, - он остановил отца Жоржа, который хотел что-то ему возразить, - но и я никому не намерен давать отчет в своих действиях. Я прошу вас, преподобный отец, подготовиться к венчанию. О свидетелях я позабочусь, а вас прошу все сохранить в тайне. Никто, кроме вас и тех, кого я определю в свидетели, не должен вспоминать об этом событии в течение года. Запись, которую вы сделаете, господин кюре, должна быть тайной для всех, кроме иерархов церкви, и только, если вам будут угрожать, можете ее представить. Сразу после венчания мы уедем, и, в течение года, никто не будет знать, где мы. Готовьте часовню, послезавтра, ближе к полуночи, вы нас обвенчаете. Сказано это все было холодным, непререкаемым тоном хозяина положения, и Жоржу осталось только склонить голову в знак согласия. Оливье подошел к невесте и снял с пальца кольцо: сапфир в оправе из бриллиантов. - Это кольцо моей матери, Анна. Я отдаю его вам не только, как знак любви: это мой первый свадебный подарок, это знак того, что и моя матушка, будь она жива, признала бы мой выбор. - Граф, - Анна в смущении подняла на него глаза, в то время как он надевал ей на палец кольцо, - мне стыдно признаться, но у меня не найдется платья, в котором я могла бы выглядеть достойно на собственном венчании. - Пусть это вас не смущает, любовь моя, потому что в дальнейшем вам ни в чем не придется нуждаться, - Оливье с нежностью провел пальцем по ее щеке, стирая скатившуюся слезу. – Для меня вы в любом наряде моя королева. – Он бросил на стол кошелек. – Здесь достаточно на ваши первые нужды, отец Жорж. О дальнейшем поговорим после венчания.
stella: Глава 10. Венчание Отец Жорж пребывал в смятении: то, что требовал от него граф, нарушало весь порядок бракосочетания, включая помолвку, ее троекратное оглашение и все остальные ступени, ведущие к заключению брака. Оставалось только таинство церковного брака, и нетрудно было понять, какая буря негодования поднимется, если станет известно, что единственный наследник знатной и богатой фамилии женился на нищей девице. Достанется всем, и в первую очередь ему, кюре, совершившему обряд. Одного этого хватит, чтобы за него всерьез взялась Курия, а если выяснится и прошлое! Отец Жорж про себя твердо решил: после венчания он скроется, уедет из Франции. Хватит с него всего этого кошмара, в котором он находится последний год. Из тех денег, что оставил ему граф, наверняка на венчание уйдет не вся сумма, найдется и для него кое-что, чтобы устроиться в каком-нибудь медвежьем углу, где он никому не будет нужен. Может, только Ксавье и захочет знать, где он… но об этом думать надо не сейчас. Анна… ну, что же, судьба ее устроена, совесть его может быть спокойна. Было около одиннадцати вечера, когда в дверь постучали. Кюре вздрогнул: стучал кто-то чужой, потому что у графа был свой, условный стук. Он пошел открыть дверь и замер: на пороге стоял какой-то человек, высокий, в длинном, до земли, широком плаще и низко надвинутой на глаза, широкополой шляпе. Увидев лицо священника, который держал свечу перед своим лицом, человек удовлетворенно вздохнул и, отстранив Жоржа хозяйским движением руки, прошел в дом, предоставив хозяину запереть дверь. Перепуганный кюре последовал за ним, гадая, кого это нелегкая принесла в такое неподходящее время. - Кто вы, сударь, и что вам угодно? – голос отца Жоржа предательски дрогнул. - Скажу, но не сейчас, - ответил незнакомец, старательно приглушая голос. – Где она? - Кто? О ком вы говорите? – кюре показалось, что он различает знакомые интонации в голосе спрашивающего. - Та, что живет с тобой под одной крышей. - Я не знаю, о ком вы говорите, сударь, но я не могу сейчас говорить с вами: меня ждут. - Так поздно? Что за дела могут быть у священника на ночь глядя? - Меня ждут у умирающего, - попытался отговориться кюре. - Или у алтаря? Жорж, в какое еще богопротивное дело ты влез? – насмешливо, но с ноткой горечи, спросил незнакомец, и Жорж почувствовал, как у него перехватило горло от страха. - Ты? Что ты тут делаешь? – он подскочил к гостю. - Что я делаю, ты еще узнаешь. Найти вас было непросто, но мне это удалось. Что ты собрался делать в часовне так поздно? – незнакомец выпростал руку из-под плаща и крепко ухватил кюре за плечо. - Не твое дело, - зло огрызнулся Жорж. - Хорошо, пусть не мое, - с судорожным вздохом ночной гость отпустил плечо кюре. – Делай то, что задумал. Я подожду тебя здесь. Не бойся, - он уловил движение Жоржа. – Не вздумай никого предупреждать, ты их этим не спасешь. Иди, и делай то, что задумал. – И прибавил с горькой иронией: - Даже если задумал это не ты. Часовня была мала, но тем не менее, это был дом Бога, и она исправно служила для церковных таинств. К полуночи все были на месте, ждали только Анну. Жених волновался, но держал себя в руках, свидетели переглядывались, смущенные таинственностью происходящего, но вот двери отворились, и на фоне ночного неба возник светлый силуэт. Все облегченно вздохнули, а жених громко заявил: «Приступайте, святой отец!» Отцу Жоржу, несмотря на волнение и дрожь в руках, удалось побороть свой страх, и голос его стал звучать торжественно и проникновенно. То, что он делал сейчас, было не только насилием над его верой, это было издевательством над его чувствами, над его любовью к Анне. Как во сне произнес он положенную фразу: «Знает ли кто-нибудь из вас причину, по которой этот брак не может быть совершен?» В наступившей тишине ни один звук не потревожил присутствующих. Потом тихо скрипнула дверь, и кто-то вошел. Кюре почувствовал, как смертная дрожь охватывает его, и повторил положенную фразу еще раз, но тихим голосом. И снова – тишина. Третий раз фраза прозвучала уверенно: кюре понял, что никто не помешает довести венчание до конца. С последним словом он сделал знак стать молодым на колени, и в это мгновение громом прозвучало откуда-то из полумрака часовни: «Остановитесь! Я знаю причину, по которой брак не может быть свершен!» Трудно описать, как эти слова подействовали на присутствующих. Граф вскочил на ноги, круто развернувшись в сторону, откуда прозвучали роковые слова. Кюре прижал к груди молитвенник обеими руками и срывающимся голосом бормотал молитву. Анна вскакивать не стала: напротив, она вся сжалась под своей длинной вуалью, казалось, она бы хотела исчезнуть, просочиться в какую-нибудь щель или стать невидимой. Свидетели молча переглядывались, и в эту минуту в круг света вступило новое действующее лицо: высокий, широкоплечий человек в длинном плаще, с непокрытой головой, с чертами лица суровыми и резкими. Он поднял руку и указал на Анну; она, наконец, тоже поднялась на ноги. Прежде, чем жених успел ему помешать, незнакомец откинул вуаль с лица невесты и удовлетворенно усмехнулся: «Это она!» - Я не ошибся. Эту женщину зовут теперь Анна де Бюэй? - Кто вы такой, и как вы смеете вмешиваться? – граф де Ла Фер дрожал от ярости, но нарушать порядок не стал. Незнакомец был в своем праве. - Я палач города Лилля, и этой женщине отлично известно, кто я и как мое имя. Не так ли, Шарлотта Баксон? Анна ничего не ответила, она была бледна до синевы. Оливье прижал ее к себе, не обращая уже внимания ни на приличия, ни на то, что делает кюре. А отец Жорж, меж тем попытался незаметно скрыться, но был пригвожден к месту грозным окриком палача: «Жорж!» - Да, я палач города Лилля, и этот священник – мой младший брат. Господин граф, я пришел, чтобы спасти вас, не дать вам совершить чудовищную ошибку. Оливье, обрел, наконец, голос. - Кто бы ты не был, твое утверждение не имеет силы, потому что оно ложно! – воскликнул он. - Вот документ, который подтверждает правоту моих слов, - с этими словами Лилльский палач протянул графу бумагу, скрепленную печатью лилльского суда. Оливье читал, но смысл никак не мог дойти до него. Анна же, которую он обнимал по-прежнему, читала бумагу вместе с ним. Внезапно она резко вырвалась из его объятий и выхватила из складок платья тот самый кинжал, который ей когда-то был подарен графом. Но, как не быстро было её движение, палач все же его упредил. Кинжал со звоном покатился по каменным плитам часовни, а женщина громко вскрикнула от боли и ярости. - Не в доме Бога говорить о том, о чем я вам должен рассказать, - палач крепко держал Анну. – Вернемся в дом. Господа, - он обратился к свидетелям. – В ваших интересах молчать о том, что произошло. Ваши услуги сегодня уже не понадобятся. Господин граф после вам все объяснит. Дом стоял темный и мрачный, и, войдя, лилльский палач сделал знак Жоржу зажечь светильник. Свет от него был недостаточно ярок, и пришлось добавить еще пару свечей. - Господин граф, вы успели ознакомиться с постановлением суда? – палач, не выпуская Анну из рук, заставил ее сесть на табурет и остался за ее спиной, держа ее за заведенные за спину руки. - Да, - бесцветным голосом ответил граф. - Но вы не верите ничему, пока не получите доказательство? - Да. - Вы, как судья Верхнего и Нижнего судов имеете представление, что полагается беглым каторжникам? - Да! - Тогда взгляните: вот вам доказательство! – и прежде, чем Анна успела сделать что-либо, он сильными руками рванул ее платье у плеча. Легкая ткань, не обремененная вышивками и камнями, поддалась его силе и обнажила левое плечо молодой женщины: клеймо в виде лилии четко выделялось на белоснежной коже не слишком давним ожогом. Раздались два крика: один голос был голосом Оливье, полным ужаса и отчаяния, второй – голосом Анны, исполненным ярости. - Это неправда, слышишь, Огюст, это неправда! Я невиновна, это все – он! Он наложил мне клеймо, я ничего не совершала! – крики сменились визгом, когда палач сжал ее руки, которые она, в отчаянной борьбе почти сумела выдернуть из его стальной хватки. - Молчи, чудовище! – палач с такой силой тряхнул женщину, что у нее клацнули зубы. – Господин граф, вы должны выслушать эту историю, даже если у вас не осталось сил. Тогда вы поймете, от чего мне удалось вас спасти. - Говори! – граф опустился в стоявшее напротив Анны кресло, бледный, мрачный, с потухшим взглядом, и сцепил пальцы в замок так, что побелели костяшки пальцев. – Говори: перед тобой верховный судья. - Ваша милость, я готов. Здесь находится мой младший брат, кюре отец Жорж. - Ксавье! – вырвалось у священника помимо его решения молчать и ни в чем не признаваться. - Да, мое имя – Ксавье. Мой брат с детства был отдан Церкви, я же получил место палача в Лилле от своего отца. Брат мой по окончании семинарии в Амьене был рукоположен и занял место при Тамплемарском женском монастыре, где и отправлял службы, а также принимал исповеди у монахинь. Эта женщина, которую вы зовете Анна, на самом деле носит имя Шарлотты Баксон, она дочь протестантского священника и французской дворянки. Ей восемнадцать лет, и она монахиня Тамплемарского монастыря. Была… пока не надумала бежать. Она подбила моего брата на кражу священных сосудов, и он, страстно влюбленный в эту девицу, пошел на преступление. Им не удалось продать украденную церковную утварь: их поймали. Вы знаете, что бывает за кражу церковных сосудов, господин судья. Она сумела убежать из тюрьмы, клеймо я наложил только брату. Он оставался в тюрьме в ожидании каторги, а вот ей удалось бежать: она соблазнила сына тюремщика, сущего мальчишку, устроила побег Жоржу, но не сумела спрятаться от меня: я наградил ее таким же клеймом и оставил еще одну метку воровки – вырванный зуб. Когда я вернулся в Лилль, оказалось, что мой брат тоже бежал. Я дал им возможность скрыться, но сам попал в тюрьму вместо брата. - Тогда почему вы на свободе? – прервал его граф. - Потому, ваша милость, что я сумел убедить судей, что найду и изловлю преступников. Суд Лилля знает, что я честен: мне выдали постановление, как свидетельство моих полномочий, и дали год на поиски. Я с трудом отыскал их в ваших владениях, и понял, что, если я не вмешаюсь, будет совершена страшная несправедливость. Мне все же удалось успеть в самый последний момент. - Да, вы успели… успели… - Оливье с силой сжал виски, стараясь привести мятущиеся, дикие мысли, хоть в какой-то порядок. Ужас, испытанный им при виде клейма, куда-то испарился, осталось только чувство бесконечной усталости. Лечь, забыться сном… может быть, просто напиться до потери памяти, а потом, когда хмель выветрится вместе с кошмаром этой ночи, попытаться понять, что же все-таки произошло. Анна… нет, этот Ксавье утверждает, что она Шарлотта... а не все ли равно, как ее зовут, если она совсем не та женщина, что он себе придумал! Придумал… что же теперь делать, как ему поступить? - Ваша милость, что будем делать? – напомнил ему палач. – Я обещал вернуться с пойманными преступниками. - Ты вернешься с ними, - заговорил кюре. – На мой счет можешь быть уверен, я не позволю тебе страдать в тюрьме из-за меня. А Шарлотта… я молю вас, господа, дайте ей возможность уйти. Я уверен, она станет на путь исправления, ведь она лгала от безысходности. - Дайте мне возможность начать новую жизнь, - тихий голос женщины был исполнен такой мольбы, такой страстной веры, что у мужчин сжалось сердце. – Я не создана для монастырей, но я хочу быть женой, матерью. Что в этом плохого? Не моя вина, что меня заточили в монастырь, лишили права быть собой. Помогите мне, и я никогда не устану молиться за вас. – На эти слова Ксавье скептически ухмыльнулся, а граф вскинул голову с безумной надеждой. – Нареченный мой, прости, что должна была обманывать тебя, - со слезами воскликнула женщина, - но я так хотела счастья! - Или богатства, положения и защиты, - горько вымолвил граф де Ла Фер, которому словно сдернули пелену с глаз. – Сейчас это уже неважно. Собирайте свои вещи и вон с глаз моих. И не дай вам Бог, чтобы наши дороги пересеклись, сударыня, - встать ему удалось только со второй попытки, но протянутую руку Ксавье он словно не заметил. – Дайте ей уйти. Вот, на первое время вам, сударыня, чтобы у вас не было соблазна вернуться на путь краж и обмана, - он протянул ей кошелек не глядя, и забыв, что на пальце у нее осталось кольцо с сапфиром. – Не надо меня провожать, у меня лошадь во дворе. Жеребец действительно ожидал хозяина, и едва граф поднялся в седло, рванулся с места. Казалось, ему самому не терпелось умчаться подальше от этого дома. Граф держался в седле только чудом: его хватило только на то, чтобы спешиться и только-только дотащиться до своих покоев. Там, на полу, в жестокой горячке, и нашел его поутру камердинер. Анна, согласно воле графа, бесследно исчезла той же ночью. Жорж, не дожидаясь Ксавье, поспешил в Лилль, где, явившись к тюремному начальству, потребовал заключить его в камеру, что и было немедленно исполнено. В ту же ночь он повесился на веревке, которой была подпоясана его ряса. Ксавье вышел в отставку – он больше никогда не прикасался к орудию, которым вершил правосудие по приказу суда. Свидетели неудавшегося бракосочетания довольно долго молчали, боясь графского гнева, а когда, наконец, решились заговорить, эта история уже никого не волновала. Мадемуазель Люсе умерла несколько лет спустя от родов, оставив маленького сына, которого, после гибели ее мужа, взял под свое крыло ее брат, Шарль-Сезар. Граф де Ла Фер, едва оправившись после болезни, внезапно исчез. Поговаривали, что он покончил с собой после исчезновения кюре и его сестры, но правду знали всего двое: поверенный в его делах Бурдон и дальний родственник граф Бражелон. Конец первой части
Камила де Буа-Тресси: Значит вот оно как... но итог-то тот же.
stella: С другим итогом это была бы другая книга. А при всем AU мне все же хочется остаться на пространстве романа.
jude: stella, мне очень понравилось!
Кэтти: stella , хороший поворот.
Grand-mere: Сильная сцена получилась. Мне по ходу интересно было: в чьей скромности граф был так уверен, что пригласил в свидетели?.. И еще как-то чуток "царапнули" стразы: они уже были тогда? - я правда не знаю. Ждем продолжения. Вдохновения автору!
stella: Grand-mere , честно: свидетели - за хорошее вознаграждение.)) А стразы - были. Иногда даже, как теперь в театре, фольгу использовали, для имитации. ))) Стразы появились с появлением амальгамы для зеркал.
stella: Стеклянные имитации драгоценных камней были известны на протяжении средневековья, однако название «страз» происходит от фамилии эльзасского ювелира Георга Штрасса (Georges Frédéric Strass, 1701—1773), который в XVIII веке получил калиевое стекло с высоким содержанием свинца (в состав шихты входило более 50 % свинцового сурика Pb3O4) и использовал его в производстве бижутерии, имитирующей бриллианты. Полученное Штрассом стекло являлось свинцовым хрусталём (в современной классификации оптических стёкол — тяжёлый флинт), характеризующимся, вследствие высокого показателя преломления сильным «блеском» и, вследствие высокой дисперсии — цветной «игрой». Наибольшее распространение получили бесцветные стразы, имитирующие бриллианты. Окрашенные стразы — как и прочие стёкла — получают добавлением в исходную шихту соединений переходных металлов, ионы которых в составе стеклянной массы обеспечивают соответствующую окраску: соединения хрома и двухвалентного железа дают зелёную окраску различных оттенков, соединения трёхвалентного железа — желтоватую и коричневую, кобальта — синюю. В ряде случаев стразами называют любые имитации драгоценных камней и их подделки, а не только изделия из гранёного стекла. Так, в качестве материала стразов могут служить кристаллы горного хрусталя (аметист). Также широко распространены достаточно качественные подделки, состоящие из нескольких частей (дуплеты): корона делается из настоящего драгоценного камня, а павильон — из стекла. Взято отсюда https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%B7
stella: Grand-mere , а вы правы - слово надо заменить.))
Grand-mere: Стелла, спасибо за подробную информацию. Ну и зачем тогда заменять слово, раз все к месту? По поводу свидетелей: значит, граф уже тогда "был пессимистом, если речь шла о людях" - т. е. умел трезво оценивать людей; только вот Анна опьянила его в прямом и переносном смысле... Что касается не изменившейся в фанфике по сравнению с каноном концовки, то вспомнился рассказ О,Генри "Дороги судьбы" - по сути, философская притча, окрашенная неповторимой авторской интонацией. Герой в прямом смысле стоит на распутье, но, имея возможность трижды сделать разный выбор, в итоге приходит к одинаковому финалу...
stella: Grand-mere , себя не изменить. Я в "Ином ходе" уже пыталась сказать то же самое: можно выбрать другую дорогу, но против Судьбы не попрешь, если верен себе. Посмотрим, как сложится все у графа в таком варианте с Анной.
stella: Часть вторая. Глава 1. Человек без имени Хозяйка дома, что на улице Феру, почтенная вдова Дюшан всегда очень осторожно выбирала жильцов. Близость к Люксембургскому дворцу давала ей право запрашивать солидную сумму за квартиры, а то, что дом находится неподалеку от всем известного места дуэлей – стараться не сдавать жилье тем, кто принадлежал к славному племени солдат «Maison du Roi». Молодой человек, который явился на снятую для него квартирку на третьем этаже, не был похож на лихого рубаку или завсегдатая пивных заведений. Безупречно, но скромно одетый, с гордой осанкой вельможи, странно бледный, словно рос он без солнечного света, этот юноша понравился хозяйке своими манерами и спокойной уверенностью. «От такого ни шума, ни неприятностей не будет!» - решила она, отдавая ему ключи от входной двери. В дальнейшем все переговоры с мадам Дюшан вел слуга постояльца, он же платил в положенный день условленную сумму. Что до имени, то молодой человек велел звать себя господином Атосом. Просто Атосом, без дворянской приставки, хотя хозяйка была уверена, что господин Атос по меньшей мере переодетый принц, которому зачем-то понадобилось снимать у нее квартиру. Квартирант вел себя тихо и чинно: у него никто не бывал, он редко покидал квартиру, зато его слуга Гримо частенько таскал в дом бочонки с вином. Этот странный молодой человек до такой степени занимал воображение вдовы, что она решилась подсматривать за жильцом, но, увы, в этом неблаговидном деле не преуспела: ключ всегда торчал в замочной скважине, а двери и стены в доме были толстыми - она ничего не увидела и ничего не услышала. Между тем господин Атос, при всей его флегматичности, все же не всегда сидел дома: в один из дней, одетый по последней моде, с невиданной красоты шпагой у бедра и красным бархатным портфелем подмышкой он куда-то отправился в сопровождении своего слуги. Слуга тоже был одет в новую ливрею, и шел за господином оглядываясь по сторонам с настороженным видом. В руках у него был мушкет. Мадам Дюшан как раз беседовала у дверей с женщинами из соседних домов, так что имела возможность наблюдать уход своего постояльца от той минуты, что он вышел на порог, и до той, что он скрылся за поворотом. - Этакий гордец, никогда и головой не кивнет, - прокомментировала мамаша Жанно, которая считала, что, ввиду ее почтенного возраста, все в округе должны здороваться с ней первыми. - Кому он должен кивать? – рассмеялась мадам Дюшан. – Разве за версту не видно, что это большой вельможа? Он нас просто не замечает, а вы, матушка Жанно, еще и поклона от него ждете! Сейчас! Такие, как он, хорошо, если принцу поклонятся! - В тихом омуте черти водятся, - фыркнула старуха и гордо уплыла за дверь своей скобяной лавки. - А и правда, мадам Дюшан, неровен час, и вы еще от своего постояльца хлопот не оберетесь, - подхватила закадычная подруга Жанно, старуха Мишо. – Тихие они только с виду. А что у него там на уме, так не нам знать. Нам только отвечать придется, если вдруг что не так. - Да полно вам, вороны вы этакие, - досадливо отмахнулась вдова. – С таким лицом и с такими манерами, как у господина Атоса, только при короле и состоять. Вдова Дюшан попала в самую точку: господин Атос направился к королю. **** Чтобы не злоупотреблять терпением читателя, сразу раскроем карты: господин Атос – это и есть граф де Ла Фер. Но история едва не свершившейся женитьбы на клейменной воровке имела для молодого человека самые трагические последствия. Поэтому вернемся на несколько месяцев назад, в ту ночь, когда граф де Ла Фер оказался у себя в замке после не состоявшегося венчания. Откуда нашлись у него тогда силы выдержать все до конца и самостоятельно добраться до замка, не свалившись где-то на дороге, он понял только через много дней. Гордость! Она не дала показать, что творилось у него в душе, что видел он в ту минуту, когда понял, что за знак на плече у женщины, которую считал едва ли не святой. Он возненавидел себя, свою доверчивость и свою веру в любовь. И с этой ненавистью ему теперь придется жить. Несколько дней он никого не узнавал, метался в бреду, кого-то проклинал и к кому-то обращался, но понять, о чем речь, никто не смог: венчание, и все, что было с ним связано, так и осталось тайной для окружающих. Приходил граф в себя долго, несмотря на то, что здоровье у него было отменное. Но потрясение оказалось слишком сильным: он не сошел с ума, не лишился дара речи, не возненавидел весь мир - он начал пить, чтобы убежать от себя. И без того не слишком разговорчивый, Оливье вообще стал избегать общения. Он перестал принимать гостей, перестал выезжать в свет и большую часть времени проводил с книгой в руках и графином вина на столе. Его мрачность и нелюдимость так не похожи были на его прежний характер, что все, кто его знал, стали понемногу избегать графа. В какой-то момент де Ла Фер вспомнил о своем обещании королю, о своих изысканиях и своих планах по флоту, и достал из тайника бархатный портфель. С этой минуты он стал одержим этой идеей: передать докладную королю и потом… а вот что будет потом, он не знал. У него не осталось желания воплощать свои мечты в жизнь, не было для кого жить, не осталось никаких амбиций. Жить же ради самого себя он уже не умел: что-то в нем надломилось, что-то важное и определяющее все его существование. Невольная ошибка, доверчивость… он расценивал это, как глупость, недостойную отпрыска Ла Феров, как преступление перед предками, которых едва не опозорил грязью каторжан. Отныне он не имел права на это имя, а как назваться иначе – не знал. Паломники не были редкостью в их краях. В Амьене их привлекала священная реликвия: голова Иоанна Крестителя, чей череп покоился в Амьенском соборе. Через Бурж на Блуа, через Тур шли толпы на богомолье в аббатство Фонтевро, и все эти люди, привлеченные чудесами, которые им обещали мощи святых или целебные источники, находили по дороге приют в трактирах, деревенских хижинах или окрестных замках. В награду за ночлег и ужин рассказывали они о краях, в которых побывали, о жителях других стран и дивных обычаях чужих народов. Странник, забредший в замок, был не похож на жителя севера. Черноволосый и черноглазый, с длинными волосами и длинной черной, с проседью, бородой, он был красив особенной красотой, свойственной жителям южных стран. Говорил он на хорошем французском, со странным напевным акцентом. Его приютили на кухне, усадили за стол, поставили перед ним миску лукового супа и приготовились слушать рассказы о чудесах. От камина тянуло теплом, уютно потрескивали свечи, мягко отражаясь в медной, до блеска начищенной посуде, таинственными золотистыми огоньками вспыхивая в глазах собравшихся вокруг слуг и поварят. Паж графа Жюльен и вовсе уселся на пол, скрестив ноги по-турецки и подперев щеку кулачком; глаза его были устремлены на паломника с жадным любопытством ребенка, ждущего сказку на ночь. Гость доел, аккуратно отставил пустую миску и с улыбкой оглядел всю компанию. - Благодарю вас, добрые люди, за ужин и за то, что приняли меня в этот вечер. Добро не останется неоплаченным, я знаю, ждете вы, что расскажу вам о чудесах, которые видел по дороге. - А откуда вы? – Жюльен даже шею вытянул в ожидании рассказа. - Издалека, из Греции, с Халкидики. Слыхал про такую? – мальчик замотал головой. – А про гору Афон слышать приходилось? - Нет, никогда. - По-французски это название звучит, как Атос, - неожиданно послышалось из темного угла. – Это священная гора в Греции. Все, как один, обернулись на голос, и Оливье пришлось выйти на свет. Слуги вскочили, почтительно поклонившись хозяину, но он повелительно махнул рукой, приказывая всем оставаться на своих местах. Паломник тоже вскочил, и стоял, спокойно рассматривая владельца замка. - Так куда ты направляешься? - уточнил граф, подходя поближе, и, в свою очередь, рассматривая пришельца. - Я, господин, иду в город Амьен. - Путь неблизкий, если ты идешь из Греции. А что тебе там понадобилось? - Хочу вознести молитвы мощам св. Иоанна Крестителя, чтобы он помог моим братьям по вере, - паломник перекрестился, но справа налево. - Мало нас осталось, турки нас обложили со всех сторон, - тяжело вздохнул он. - Ты не католик? – чуть нахмурился граф. - Православной я веры, господин, как и всякий, кто на горе Афон поселился. - Сколько вас там? - Шестеро осталось. - Ну, вот что, - вдруг тоном, которому не перечат, заявил Оливье, - пойдем, расскажешь мне свои истории, - и, заметив обескураженные физиономии дворни, добавил: - поживешь у меня пару дней, передохнешь. А вы, обещанные сказки успеете и завтра послушать. – И граф нетвердой походкой пошел вперед, нимало не заботясь, следует ли за ним гость. В библиотеке, куда привел паломника Оливье, свет исходил от масляной лампы под абажуром из цветного муранского стекла. Он был достаточным, чтобы разобрать буквы в книге рядом, но от всего прочего угадывались только неясные силуэты, а полки с книгами так и вовсе громоздились во мраке уходящими под потолок скалами. - Садись, беседа у нас не на час, - не пригласил, приказал, граф. – Вопросов у меня накопилось – ночи не хватит обговорить. Вина, если не хватит, еще принесут. - Я не пью вина, господин, - мягко отстранил его руку с бокалом монах. - А вот это – зря! – усмехнулся граф. – In vino veritas. Как звать тебя, монах? - Стефан, ваша милость, инок Стефан. - Ты грек? – быстро спросил Оливье. – Как же ты, монах, пробраться сумел мимо турецких галер? - Я, господин, где горами, через Болгарию, через Валахию где кружным путем, в Европу пробрался. Добрые люди везде есть – помогли, - охотно ответил Стефан, улыбаясь. - Ты сильно рисковал, Стефан, - Оливье сидел, откинувшись на спинку старинного кресла в стиле Франциска 1, и водил пальцем по ободку бокала из венецианского стекла. Бокал отзывался тоненьким звоном, и этот звук до тошноты не соответствовал окружавшей их тишине и покою. - А святое дело и требует, господин, большой отдачи сил. - Ты идешь за помощью, ведь так? Не мощи св. Иоанна – твоя цель? Монах не ответил, только подался вперед, пристально всматриваясь в едва освещенное лицо хозяина замка. - Вы много пьете, молодой господин, - без обиняков отметил он состояние графа и внезапно перешел на «ты», совершенно не смущаясь разностью их положения. – Зря губишь себя. - А вот это тебя не должно беспокоить, - остановил его Оливье, которого это обращение покоробило. – Я не жду советов, и я достаточно взрослый, чтобы самому решать, что мне делать, а заодно и напомнить, кто здесь господин, а кто – пришелец. - Ты, граф, пока еще неразумное дитя, - монах улыбнулся чуть насмешливо, никак не прореагировав на предупреждение графа. – Дитя, которое свои горести возводит в ранг вселенских печалей и ослеплен своей властью. - Что тебе до моих горестей, странник? – грозно нахмурился граф. - С концом любви жизнь не заканчивается, господин. Про гору нашу слышал? - Даже видел, правда издали, с борта корабля. Только какое отношение имеет эта гора к моим бедам? – Он встал, но монах не пошевелился: его бесцеремонность или независимость начала надоедать Оливье. - Прямое отношение и имеет: это место, где нет не только женщин, но и вообще женского полу. Только кошек и держим, чтобы они мышей давили. - Я слышал легенду, что женщин в вашу обитель не пускают. И что на горе Атос сидят все, кто разочаровался в любви женщин, – в насмешливом голосе монах услышал странную смесь отчаяния и надежды. - Не скажу обо всех, кто сейчас в обители: мало нас осталось и не до того, чтобы прошлое вспоминать, но не зря место это - святое, намоленное за полтысячи лет молитвами многих, кто там свой век доживал. И от любви недостойной там прятались, и чистых помыслов искали. – Монах нагнулся вперед, глаза его впились в графа, вновь усевшегося на свое место, и чистота лазурных, как морская вода, очей столкнулась с чернотой глаз, в зрачках которых стоял свет алебастровой лампы. – Пошел бы к нам в обитель? - Не хочу, - помолчав, ответил Оливье. – Я католик, нечего мне делать среди вас. Не предлагай мне того, что против совести моей. - А зря. – Стефан отстранился, ушел в тень, только глаза в темноте поблескивали. – Я вас, господин, искушать не стану, вы умны, а мудрость житейская – штука наживная, она к вам еще придет. Только скажу вам: нечего вам здесь свою печаль вином заливать. Вам делом надо заняться, для души своей, для славы Господней что-то полезное делать, молодой вы, знатный, сильный, красивый: много хорошего можете творить во славу Господа, раз не получилось во славу любви. - Что-то ты, как я погляжу, слишком много понимаешь, - Оливье встал быстрым, неуловимым движением. – Кто ты на самом деле, а, монах? - Инок я Стефан, иду в город Амьен поклониться святым мощам св. Иоанна. О вас я, господин, ничего не знал, но многое у вас прямо на лице написано. Труда не надо, чтобы все это прочитать. - Ну, что ж ты причитал на моем лице, Стефан? – де Ла Фер сжал кулаки, пытаясь задавить в себе рвущейся наружу гнев. – И как ты все это увидел в полумраке? - Ваши жесты, ваше сиятельство, ваш гнев, как и ваше смущение, все это внимательному глазу говорят о многом, - вдруг заговорил монах совсем иным языком, словно другой человек вырвался из-под личины скромного Стефана. – Тени, и те способны рассказать многое. Каждая морщинка на лице – это целая повесть. - Прежде чем ты мне расскажешь обо мне, расскажи-ка лучше о себе, монах. Твой французский стал безупречен, так говорит тот, кто вырос во Франции. Ты не прост, и я хочу знать, что ты делаешь здесь, кто послал тебя. Для вас же, сударь, лучше рассказать правду, а не кормить меня сказками для прислуги. Их поберегите для моего пажа и поварят. Монах ничего не ответил, он сидел, вглядываясь в темноту книжных шкафов, словно ждал оттуда совета, как поступить. - Я вам все равно всего не открою, говорю сразу, господин мой, и угрожать мне не стоит: я достаточно навидался в жизни и тюрем, и пыток, и казней. Не скоро пришел я к мысли о святой горе, но после не пожалел ни разу. А по рождению я, действительно, болгарин, из Варны. Наша семья там известна была, торговали мы с половиной Европы. Отец послал меня учиться во Францию, в Амьенский университет, изучать право. Студент из меня получился не слишком примерный, а вот любитель сладко есть, пить и любить… да что рассказывать долго… однажды пришлось отвечать за все грехи разом. Турки, они, знаете ли, шутить не любят. Прознали, что наша семья только для виду перешла в ислам, а у них за такое одно полагается: смерть. Никого не пощадили: ни отца, ни братьев-сестер, уцелела только невеста моя, Анна. Меня спасло, что я во Франции был. Потом только узнал я, что всех она предала, и не от страха или угроз, а ради корысти: к ней посватался какой-то важный сановник из турок. Взял ее третьей женой. Тогда я понял, что жить не смогу, если не отомщу ей. - И отомстил? – глухо спросил граф, еще больше вжавшись в полумрак в своем кресле. Масло в лампе почти закончилось и фитиль едва тлел. - Отомстил. - К… как? – голос у Оливье срывался. - Вздернул на сук. Она плакала, умоляла: у меня едва хватило сил повесить ее. - Ты пробрался в сераль? – недоверчиво прозвучал голос графа, и из темноты блеснули его глаза. - Деньги могут все. Я заплатил, кому надо, и мне ее выкрали. - А потом? - Потом я пришел на Святую гору. И остался там навсегда. - Навсегда? Что же ты делаешь тогда во Франции? – граф де Ла Фер теперь сверлил взглядом Стефана. – Что общего может быть у твоей веры и у нашей? - Мы – христиане, ваше сиятельство. Наверное, для вас будет откровением, что народ наш был бы крещен франками, если бы франков не опередили ромеи. Какая разница для Господа, если Иоанна Крестителя мы почитаем одинаково? - В Амьене тебе обещали помощь? - Я надеюсь на нее, ваше сиятельство. Оливье задумался, и так глубоко, что монах кашлянул, чтобы вернуть графа де Ла Фер к их беседе. - Могу я помочь тебе чем-то? Деньги, лошадь, может быть… - Благодарю, ваша милость, но я только передохну у вас денек. Лошадь мне ни к чему: одинокий скиталец меньше внимания привлекает, лишние деньги – лишние хлопоты. Но вы не извольте гневаться на совет, господин граф: уезжайте отсюда, здесь вам радости не будет, только жизнь свою молодую загубите. Поезжайте туда, где все кипит, раз не хотите от мира удалиться в монастырь. Вы еще не готовы для покоя и не будете в ладу с собой. - В твоих словах есть здравое зерно, Стефан, задумчиво промолвил Оливье. – Хочу верить, что совет ты мне дал не из недобрых побуждений. Я обдумаю его, а пока – оставайся у меня, набирайся сил. - Благодарю вас, ваше сиятельство, но мне спешить надо, - монах, не без тайного сожаления, вздохнул. – Если позволите, я к вам загляну еще разок, если по пути будет? - Загляни, - улыбнулся граф. – Если меня не будет, я распоряжусь, чтобы тебя приняли. Удачи тебе, инок (он выговорил это слово на манер Стефана), и спасибо на добром слове. **** Спустя месяц Стефан действительно вернулся, но графа не застал. Он прожил в замке почти неделю, развлекая своими рассказами прислугу, и оставив о себе память на долгие зимние посиделки у очага.
jude: stella, очень интересно!
stella: jude , пусть будет и такая версия имени.
stella: Глава 2. Атос и Портос. Что произошло у графа на аудиенции у короля, Оливье никому никогда не рассказал, но домой он вернулся без портфеля, в отрешенном состоянии. Гримо, едва избавившись от мушкета, куда-то убежал, а Атос, словно в полусне, медленно расстегнул портупею и положил шпагу на стол, развязал завязки плаща, расстегнул крючки камзола, скинул его, даже не заметив, что тот упал на пол, на плащ, ранее соскользнувший с его плеча, бросил на шпагу шляпу и перчатки и рухнул на стул. Рука привычно потянулась к оплетенной соломой бутыли, но в ней не нашлось ни капли вина. Граф, а впрочем, не граф, а некто по имени Атос, выругался. Теперь он часто ругался: словно его словарный запас закончился, и божба стала удобна на все случаи жизни. Атос перевел взгляд на сброшенную на пол одежду, и на мгновение в нем промелькнуло выражение боли: он увидел в сброшенной одежде кокон, из которого вместо бабочки вылупился червяк. Этот плащ, этот камзол – это то, что осталось от прежней жизни, это были останки оболочки графа де Ла Фер. То, чем он теперь стал – это отрешенный от всего, что несет радость, человек-червяк. И потребности у него будут как у этого безмозглого создания. Атос - этот тот, кто пойдет по жизни, пока она не прекратится, с твердым знанием: женщины, зло от сотворения мира, не для него. Само имя будет говорить за него тем, кто знает о Святой горе. А тем, что не знают, он объяснит, навеки отвратив их от своей персоны. Он ощущал себя глубоким стариком, прожившим жизнь без толку, не оставившим за собой ничего, кроме разбитых надежд и неосуществленных планов. Сегодня он говорил с королем и передал в его руки тот самый портфель с докладной запиской, чертежами и списками. В глубине души он все же ждал, что его величество предложит ему заняться всей перестройкой флота, но король молча принял документы, кивнул и перевел разговор на воспоминания. Атос тщательно готовил те слова и аргументы, которые собирался привести Луи13, чтобы объяснить свой отказ принять командование над строительством кораблей, если король ему это предложит, но король даже не заикнулся об этом. Стало больно и обидно, и понятно почему: ведь он сам не мог себе уяснить, чего хочет, но молодой человек ничем не выдал своего разочарования, и в ту минуту, когда понял, что аудиенция закончена, откланялся со всей возможной церемонностью и пятясь покинул королевский кабинет. Всю дорогу домой его разбирал горький смех человека, обманувшегосяв своих мечтах. Но он не смеялся: рядом был его новый лакей Гримо, о котором Атос знал пока недостаточно, чтобы позволить себе быть самим собой. Конечно, он, сын своего времени, привык не обращать внимание на третье сословие, если только это не были его слуги. Но на том пути, что избрал для себя бывший граф, слуг, больше одного, не предполагалось. Это даже не была поблажка самому себе, это была насущная необходимость, без которой жизнь бы усложнилась совсем не с той стороны, что он собрался себе усложнять. Гримо он нашел случайно, в первый же день пребывания в Париже: тот стоял на Турнельском мосту с потерянным видом, бессильно уронив руки вдоль своего длинного нескладного тела, и приоткрыв рот, таращил глаза на проезжавших и проходивших горожан. Его едва не сбила телега, и Атос успел оттащить его за шиворот буквально из-под колес. Бедняга принялся благодарить знатного прохожего так многословно, что Атос поморщился. - Какого черта ты торчишь здесь посреди дороги? Неужели не ясно, что рано или поздно тебя зашибет какой-нибудь повозкой или собьет на скаку всадник? - Господин уже понял, что я из провинции, и был настолько великодушен… - Оставим в покое мое великодушие. Я спросил, что ты делаешь на Турнельском мосту? - Думаю, куда мне податься теперь, - грустно ответил парень. – Меня обокрали. - Ты не из Парижа? - Я с юга, из Прованса. Там есть такая деревня - Гримо. Атос задумался на минуту, поглядывая на парня и что-то прикидывая. - Мне нужен лакей, пойдешь служить? – неожиданно предложил он. - К вам господин? – растерялся провинциал. – А я сумею? - Если умеешь ездить верхом и знаешь, как обращаться с лошадью, остальное, при желании и прилежании – дело наживное. - Я деревенский, к лошадям привычен, - обрадовался парень. - Это не за деревенской клячей присматривать: у меня андалузец. Впрочем, я тебе объясню, в чем состоит твоя служба. И как с оружием обращаться – тоже объясню. - Я стрелять умею, - улыбнулся новообретенный лакей. - Это хорошо. Называть я тебя буду по имени твоей деревни – Гримо. Об оплате поговорим через месяц: я хочу тебя увидеть в деле. Если сойдемся характерами – не пожалеешь, что пошел ко мне в услужение. Только одно условие: чтобы я от тебя не слышал лишнего слова. Я покажу тебе знаки, учись их понимать и запоминать. - А? - только и смог выговорить Гримо, но Оливье предупредил его вопрос. - Мое имя – Атос. Просто господин Атос. **** Гримо надежды оправдал, и Атос оставил его у себя. Некая суетливость, которая была у лакея поначалу, постепенно сменилась спокойной уверенностью, хотя еще довольно долго его южный темперамент подводил Гримо: он мог броситься исполнять приказание господина, не разобравшись толком, что от него требовалось. В награду он получал подзатыльник, а рука у господина Атоса была тяжелой. Молодые люди (Гримо толком не знал своего возраста, но, судя по всему, он был на пару лет старше своего хозяина), жили спокойно, каждый проводя день соответственно своему положению: Атос пил и играл, проигрывая все, что получал от поверенного, и делал это с упоением. Гримо занимался всем: домом, хозяйством, оружием господина, лошадью господина, поручениями господина, но был доволен и счастлив – у него был дом и работа. Атос платил ему каждый месяц, никогда не задерживал плату, на какой бы мели не сидел сам, и, нередко случалось, что Гримо выручал их в тяжелую минуту из скопленных денег, ничего не говоря хозяину. Оливье чувствовал, что все глубже погружается в болото, из которого ему не выбраться. К вину и игре прибавились дуэли: он не упускал ни единого шанса пустить кровь почти без повода случайному противнику или себе. Ранения у него бывали, скорее царапины, но не без этого, хотя, пока удавалось обойтись помощью одного Гримо: парень оказался сметлив и по части первой помощи при ранении. Господин Портос появился в жизни Атоса при довольно забавных обстоятельствах. Они играли в кости в «Сосновой шишке» - харчевне, которую Оливье уважал больше других за относительную чистоту и великолепную кухню. Игра шла спокойно, ставки были небольшими, и отсутствие азарта восполнялось приятной беседой. Речь зашла о борьбе и о том, какие приемы в ней самые действенные. Атос приводил в пример древних греков, а сидевший за столом, но не участвующий в игре молодой человек высокого роста и не по годам мощного телосложения, внимательно слушал, покручивая довольно пышные усы. После утверждения Атоса о том, что знание приемов борьбы важнее физической силы, незнакомец не выдержал. - Вот вы утверждаете, что можете с помощью известного вам приема уложить на лопатки любого силача? - Я не утверждаю, - улыбнулся Атос, - я знаю это. - Не хотите ли попробовать? – вдруг предложил незнакомец. - Прямо здесь? – поднял брови Оливье. – Это уместно? Мне кажется, трактир не то место… - То, то самое! – закричали с разных сторон. – Просим, господа. - Извольте, - пожал плечами тот, кого еще недавно считали графом. – Если вам так угодно… - он не спеша скинул плащ и камзол, но тут кто-то затребовал снять и рубашку. Еще раз пожав плечами молодой человек скинул и ее, явив великолепно развитую и гармоничную мускулатуру фехтовальщика, и стал в непринужденной позе, подняв глаза на противника. Противник выглядел впечатляюще: кроме роста больше шести футов, он обладал таким мощным торсом, что, по одному только впечатлению, мог свалить и быка, а не только человека. При малейшем движении его мышцы на руках и груди грозно вздувались, плечи и колоннообразная шея могли выдержать даже портик античного храма, и весь его облик выражал такую непреклонную силу, что зрители, с нетерпением ожидавшие этого поединка силы и ловкости, застыли в восхищении. Противники сошлись на выделенном пятачке пола, выстеленного свежей соломой. Пригнувшись, они какое-то время неспешно кружились вокруг какой-то незримой оси, выискивая уязвимую точку у противника, и не давая возможности друг другу осуществить захват. Потом произошло что-то непонятное: великан попытался было ухватить Атоса, но тот ускользнул из-под захвата гибким и неуловимым для глаза движением, поймал руку противника, бросок через бедро – и вот уже великан лежит на полу, ошеломленный и растерянный. Атос протянул ему руку, помогая подняться. - Этого не может быть, - пробормотал гигант, - отряхивая солому с волос. – Тут что-то не так. - Портос, вы не правы: все было сделано по правилам, - успокаивающе проговорил какой-то карабинер, наблюдавший схватку с видом знатока, – Вы не хотите признать, что не всегда сила идет впереди ловкости? - Мы можем повторить, если вы пожелаете, - предложил Атос, вновь отбросив рубашку, которую он уже хотел надеть. - Нет смысла, - добродушно махнул рукой великан Портос, который опасался второй раз оказаться на полу под взглядами поклонников его силы, – У вас какой-то секретный прием, который мне не известен. Разве что, вы ему меня научите? – и он с надеждой протянул руку Оливье. - С удовольствием, - ответил тот, отвечая на рукопожатие. – С кем имею честь познакомиться? - Портос. - Атос. Молодые люди посмотрели друг на друга с некоторым изумлением и дружно расхохотались. И Атос поймал себя на том, что в смехе его нет уже привычного ему сарказма.
stella: Глава 3. Атос, Портос и Арамис. Портос оказался милейшим человеком, хоть и несколько шумным и бесцеремонным. Но он был добряк по природе, уже не говоря о том, что был прекрасным сотрапезником и верным секундантом в любой драке. Они поладили с Атосом довольно быстро, обозначив некую границу, которую переступать не стоило. Для Портоса это было его тщеславие, с которым он стремился придать себе внешний блеск. Для Атоса – его личная жизнь, о которой он никогда не говорил, и вопросы о которой задавать не следовало. Портос никогда не приглашал к себе в гости, но это не вызвало любопытства у Атоса: Портоса он рад был видеть у себя, хотя это стало создавать некие трудности с мадам Дюшан. Бравый Портос так топал, так громко говорил и так бесцеремонно себя вел, что хозяйка посчитала необходимым сделать внушение своему жильцу в надежде, что он перестанет принимать гостей. Это была ее ошибка: господин Атос извинился за доставленные неудобства и предложил несколько увеличить квартирную плату, но оставить за собой право принимать гостей по своему усмотрению и в дальнейшем больше не слышать подобных требований. Мадам Дюшан растерялась: господин Атос спокоен был только с виду, она ощутила его гнев всем своим существом и покорно кивнула головой. Так дальше и повелось: Портос шумел, Атос пил, Гримо и слуга Портоса Мушкетон бегали в кабачок за вином и ветчиной, но однажды в компании появился третий. К этому времени воды утекло немало, Атос и Портос поступили во вновь организованную роту королевских мушкетеров под командой капитана де Тревиля и как раз сменились с дежурства, когда стали свидетелями не совсем обычной сценки. Дверь особняка на улице Пайен, известного своим литературным кружком, резко отворилась, и на улицу, едва не растянувшись на пороге, выскочил молодой человек лет восемнадцати-двадцати, облаченный в рясу семинариста. Он удержался на ногах, ухватившись за перила балюстрады, и остановился, чтобы вдохнуть воздуха, которого ему явно было недостаточно. Был он не просто румян, он был красен, как вареный рак - нежный румянец, который, видимо, был ему свойственен, был сейчас краской отчаянного стыда или гнева. Об этом говорили и полные слез черные глаза юноши, слез, которые он отчаянно пытался удержать. Чуть овладев собой, семинарист несколько раз глубоко вздохнул, распрямил плечи, как человек, принявший решение, и легко сбежал по лестнице. Двигался он ловко и красиво, и вообще производил впечатление дворянина. Мушкетеры переглянулись между собой. - Вам не кажется, дорогой Атос, что мы бы могли помочь этому юноше? – повернулся Портос к своему приятелю, который задумчиво смотрел вслед стремительно удалявшемуся семинаристу. - Не стоит мешать человеку, принявшему какое-то решение, - покачал головой Атос. - Мальчик похож на дворянина, и его кто-то обидел, - гнул свою линию Портос. - Если он дворянин на самом деле, он найдет способ ответить тому, кто его обидел. Предлагать свою помощь незнакомому человеку, не зная причины его неприятностей, не слишком уместно, Портос. Иной может принять это предложение и за оскорбление, - с видом умудренного жизнью философа изрек господин Атос, и Портос молча согласился. Он часто соглашался со своим товарищем, почитая его и мудрее и старше себя, хотя разница в возрасте у них была всего года в два-три. Время шло незаметно для Портоса, который всегда находил, чем заняться и кому уделить свое внимание, и тащилось как перегруженный воз - для Атоса. Один не замечал дней и ночей, встречая каждый рассвет, как подарок жизни. Атос же ждал ночей с трепетом, потому что тогда к нему являлось прошлое, которое он мечтал забыть. Дни же были нудны караулами и распределялись между службой, домом и кабаком. Оливье стал предпочитать именно ночные дежурства: время хоть и тянулось, но, по крайней мере, он был избавлен от ночных кошмаров. А утром, наскоро перекусив, он заваливался спать, уставший настолько, что сны обходили его стороной. Они возвращались домой после одного из таких ночных дежурств, и едва ли не спали на ходу. Ночь выдалась беспокойной: сновали какие-то курьеры, раз приезжал маршал Бассомпьер, и Атос порадовался про себя, что маршал не смотрел по сторонам: он хорошо был знаком с графом де Ла Фер, и увидеть его в карауле на внешних воротах Лувра в качестве мушкетера – это значило вызвать массу ненужных вопросов. Неясную тень в переулке Сен-Пьер первым заметил Портос и подтолкнул локтем товарища. - Что? – Атос с трудом отряхнул охватывавшее его сонное оцепенение, - что случилось. - Вы только посмотрите, Атос, что бы это могло значить? - О чем вы, друг мой? – мушкетер окончательно стряхнул с себя сонный дурман. - Посмотрите, там, за выступом дома, кто-то прячется. - Ну, нам боятся нечего: он один, а мы вдвоем. - Мне кажется, он прячется от нас, - на Портоса иногда нападала подозрительность, и тогда он становился нудным. – А раз он от нас прячется, значит, он нас боится. - Или не хочет, чтобы мы его заметили. - В обоих случаях мы должны выяснить, какого черта ему надо! – Портос вытащил шпагу из ножен и решительно направился к переулку. Атос шпагу вытаскивать не стал, зато достал пистолет. Уже когда он нагнал Портоса, ему пришло в голову, что спрятавшийся человек ищет укрытия от патруля, а они с Портосом – в мушкетерских плащах. Бежать незнакомцу было некуда: переулок заканчивался тупиком, и все двери и окна были наглухо закрыты. Поэтому, увидев, что мушкетеры приблизились к нему почти вплотную, человек со вздохом опустил обнаженную шпагу, и Атосу показалось в свете яркой луны, что на ней влажно блеснула кровь. - Господа, я сдаюсь, - произнес человек хриплым голосом. - Это правильно! – хохотнул Портос, - у вас нет вариантов. Так от кого вы прячетесь, молодой человек? – он всмотрелся в лицо незнакомца, которое тот пытался скрыть под широкополой шляпой. - Погодите, Портос, наш арестованный, кажется, сейчас упадет в обморок, - скороговоркой произнес Атос, одной рукой подхватывая под руку молодого человека, а другой отбирая у него шпагу и передавая ее Портосу. – Эй, юноша, вам и в самом деле дурно? – воскликнул он, чувствуя, что задержанный молодой человек едва держится на ногах. – Вы ранены? Но никакого ответа он не получил: напротив, незнакомый молодой человек вдруг осел на землю. - Ну, и что нам с ним делать теперь? – растеряно спросил Портос. - Как что? Тащите его ко мне домой, Портос, если вам это будет по силам, а там разберемся. - По силам? Смеетесь вы надо мной, что ли? – едва не обиделся Портос, вручая Атосу в руки шпагу задержанного. – Идите, и открывайте дверь. Да неплохо было бы и посветить, чтоб нам с ним не свалиться на ваших лестницах. Атос открыл входную дверь, пропуская Портоса с незнакомцем на руках, быстро поднялся к себе и, велев Гримо посветить зажженным канделябром, снова сбежал вниз: он боялся, как бы не вылезла из своей квартиры мадам Дюшан и не подняла крик на весь квартал. Но все на этот раз обошлось: Портос довольно быстро поднялся по лестнице на третий этаж и, как только дверь в квартиру Атоса захлопнулась за ним, водрузил незваного гостя на кушетку, стоявшую в гостиной. Гримо светил Атосу, который поспешно распахнул камзол на юноше, не нашел никаких следов крови, и только тогда посмотрел ему в лицо; не сдержавшись, он присвистнул. - Портос, взгляните-ка на нашего арестанта: он вам никого не напоминает? Портос тоже вгляделся в белое, как стена, лицо молодого человека, и даже хлопнул себя по бедрам. - Клянусь, это тот самый семинарист, - воскликнул он, и встретился взглядом с открывшим глаза незнакомцем. – Точно – он, - повторил гигант, улыбаясь во весь рот. – Атос, у меня впечатление, что он решил свои проблемы, пусть на это и потребовалось столько времени. – Так вы дрались, господин аббат? – и с самым заговорщицким видом он подмигнул молодому человеку. - С чего вы это взяли? И вообще, где и у кого я нахожусь? – гость вскочил, дрожащими руками пытаясь застегнуть крючки камзола. - Вы на улице Феру, у меня дома, куда мы вас принесли, потому что вы умудрились упасть в обморок в переулке рядом. Как вы там оказались? Полагаю, вы там прятались от патрулей и приняли нас с другом за таковой, - улыбаясь ответил ему Атос. – Мы мушкетеры короля, моего друга зовут Портос, а я – Атос. Если мы правильно поняли, вы так были взволнованы после вашего поединка, что не удосужились оттереть кровь с вашего клинка. Еще не поздно сделать это, если вы и в дальнейшем собираетесь применять вашу шпагу. И, поверьте мне, юноша, первая дуэль – это всегда неприятно, в особенности если вам удалось пустить кровь вашему противнику. - Я убил его! – еле выдавил из себя гость. – Это был офицер. - Ничего себе, - ахнул Портос. – За что вы его? - Он оскорбил меня ровно год назад, - неохотно пробормотал молодой человек. – Из-за него я отложил свое рукоположение. - Значит, это все-таки вы! – протянул Портос, но Атос дернул его за рукав, заставляя замолчать. - Что вы хотите сказать? – гордо вскинулся гость. - Только то, что вам нужно подумать, где переждать грозу, - подбадривая его, улыбнулся Оливье. – Предлагаю вам провести несколько дней в моем обществе. Молодой человек растеряно переводил взгляд с одного мушкетера на другого, потом покраснел так, что слезы выступили у него на глазах. - Как мне отблагодарить вас, господин Атос, за ваше гостеприимство? – прошептал он, чуть не заикаясь. - Скажите нам, как к вам обращаться! – чуть пожал плечами Оливье. – Это сгладит некоторую неловкость в нашем общении. - Ох, простите, господа! – вскочил гость. – Позвольте представиться: Арамис. - О-ооо! – только и протянул восхищенный Портос. – Господа, не находите ли вы, что нам предначертано быть вместе с такими-то именами!
stella: Глава 4. Дела семейные Убийцу искали, но так никого и не нашли. Атос удерживал у себя гостя с неделю, послав Гримо к нему на квартиру на улице Вожирар. Маленький неприметный дом так искусно прятался в садике, что никто бы и не догадался, что в нем проживает молодой человек. У Арамиса был слуга, который вел его хозяйство, и звали этого кругленького человечка - Базен. Базену было хорошо за тридцать, и это давало ему повод относиться к своему господину с некоторым покровительством, которое Арамис предпочитал не замечать. Базен сам принес вещи своего хозяина, не рискнув их доверить Гримо. Его даже записка Арамиса не убедила, и у него был повод составить себе мнение о новых друзьях господина Арамиса, а также познакомиться и с Мушкетоном. Господин Атос произвел на Базена впечатление, и он удалился, исполненный почтительности к его манерам и испытав шок от внешности господина Портоса. Едва он ушел, троица разразилась смехом, который долго не утихал. - Все это прекрасно, но что вы собираетесь делать дальше, Арамис? – поинтересовался Атос, который уже несколько дней ломал голову, как разрешить проблему. – Вы собираетесь вернуться в лоно Церкви? - Увы, - тяжело вздохнул молодой человек, - теперь это невозможно. Я убил человека: о каком рукоположении может идти речь? - Так что вы думаете делать? Меня не смущает ваше присутствие, Арамис, но, сдается мне, что вас гложет не только содеянное, но еще какая-то проблема. Вам нужно с кем-то связаться? - Иногда с вами становится страшно, дорогой Атос, - признался, наконец, несостоявшийся аббат. – Мне необходимо передать о себе весть моему ученому богослову. У меня было назначено свидание с ним на завтра, но я ведь не могу еще покидать ваш дом? Мой учитель наверняка вне себя от беспокойства, – Арамис с надеждой поднял глаза на Оливье. – Или я мог бы уже встретиться с ним? Атос пристально посмотрел на своего невольного постояльца, и тот залился краской. - Пишите письмо вашему богослову, я устрою, чтобы оно было передано ему. Базен надежен? - Да, безусловно, - Арамис хлопнул себя по лбу. – Как я не подумал, это же самый простой путь. - Вот и отлично, пишите вашу записку. А потом напишите прошение на имя господина капитана королевских мушкетеров де Тревиля с просьбой зачислить вас в роту черных мушкетеров. Вы дворянин, надеюсь? - Шесть поколений знатных предков достаточно? - Достаточно и четырех, друг мой. - Атос, но я не собираюсь быть военным, - робко возразил Арамис. – Мое призвание – Церковь. - Кто внушил вам эту глупость? – не выдержал Портос. – Человек, который только-только взял в руки шпагу, и через год ежедневных занятий с первого же выпада убивает своего противника – это воин, а не церковник. Ну, зачем вам быть сельским священником, когда вы можете стать королевским мушкетером? - Это для вас сейчас – самый лучший выход из положения, Арамис. Никто не поверит, что вы способны на такое, и никто не станет искать вас среди солдат Maison du Roi. Припомните, нет ли среди ваших предков кого-нибудь, кто отличился на службе у королей. - О, с этим не будет затруднений, - стеснительный Арамис опять залился румянцем. – Мой отец погиб при осаде Арраса, король Генрих очень любил его, и это он, незадолго до своей смерти, устроил меня в семинарию. Я был младший сын, на мою долю ничего бы не досталось все равно. - Думаю, что сын доброго Генриха не забудет о сыне друга его отца, - кивнул Атос. – Пишите, я вас оставлю пока. Только напишите свое настоящее имя, Арамис: король и де Тревиль – единственные, кто должен и будет его знать. **** Атос, с появлением Арамиса, стал замечать за собой удивительные вещи. Если раньше он все, что положено по службе: дежурства, занятия в фехтовальном зале, в манеже, обязательные парады, которые любил устраивать король, поддержание себя в боевой форме – все это он проделывал, потому что обязан был, а не потому, что хотелось, то с появлением друзей, иногда ловя на себе восхищенные взгляды сослуживцев, он стал все делать с особой тщательностью. У него, в чем пришлось признаться самому себе, становилось теплее на душе, когда он замечал, как старательно отрабатывает в фехтовальном зале приемы боя Арамис, украдкой бросая взгляды в его сторону: молодому человеку так хотелось одобрения старшего товарища! Атос стал ощущать не на словах – на деле, это внимание к своей персоне, и оно грело его, заставляло чувствовать, что он кому-то нужен, что его похвала для кого-то важна. **** Письмо пришло от поверенного тогда, когда у Атоса и близко не было в голове мыслей об оставленном доме. Мэтр Бурдон давал ему отчет в делах, и, как бы между прочим, намекал, что не мешало бы приехать, потому что с некоторых пор в графстве намечаются изменения, и они непосредственно касаются господина графа. Атос написал в ответ, что не считает необходимым появляться дома и тем самым разрушать сложившуюся легенду о своем исчезновении; и тогда Бурдон прислал ему то, что удивило достойного стряпчего: письмо. Кто-то еще знал о том, что граф жив. Оливье даже не успел начать читать затейливо сложенную записку, на которой было выведено: «Его сиятельству господину графу Огюсту де Ла Фер». Почерк! Он больше ничего не видел и не понимал, кроме этой строчки, написанной рукой Анны. И имя… только она могла так написать. Что ей нужно? Зачем писать, что-то сообщать? Между ними все кончено, и, слава Господу, что не свершилось ужасное, хотя она смогла растоптать его любовь, и навсегда похоронить его веру в себя. Атос заставил себя сломать печать и развернуть листок. С каждым прочитанным словом он ощущал, что погружается в трясину, из которой не выбраться. Анна не упрекала его ни в чем: беспристрастно и жестко она извещала графа, что родила от него сына, и вынуждена была оставить ребенка на попечении няньки в Англии. А пока, если он пожелает узнать поточнее, где находится ребенок, они могут встретиться в том самом доме, где она жила с Жоржем. Оливье раз двадцать перечитал это письмо, и только потом отбросил его. Оно теперь было навечно врезано в его память, горело огненными строчками, стоило ему прикрыть глаза, звучало в ушах голосом Анны. Анны или Шарлотты? Да какое значение имеет имя, если оно принадлежит холодной и расчетливой хищнице! Он попытался успокоиться, и трезво взглянуть на создавшуюся ситуацию. Она не пишет ничего о возрасте мальчика. Почему? Уверена, что он не станет искать ребенка или боится, что у него возникнут сомнения, не подсунули ли ему чужого бастарда? А ведь сомнения действительно были совсем не безосновательными: были ли они близки на самом деле, или его ловко провели и на этот счет? Он пытался вспомнить о той ночи хоть что-то, хоть какие-то свои или ее действия, но в памяти не осталось ничего, кроме сладости ее поцелуя, когда она сидела у него на коленях. Потом – полный провал в памяти до самого утра, когда он очнулся с диким похмельем. От чего: от бокала вувре со странным привкусом? За этот привкус он уцепился, как за спасительный канат: она что-то добавила в вино, иначе не объяснишь это забвение. В том состоянии, в которое он впал, он способен был совершить хоть какое-то насилие? Скорее всего, его опоили, чтобы потом, предъявив ему обвинения, заставить жениться. Рискованный трюк, но с таким дураком, каким он себя тогда показал, беспроигрышный, хотя потом, утром… вот тут он уже сомневаться не мог, эти воспоминания остались с ним, как и то, что кюре застал их в постели. От всего прочитанного и передуманного у Атоса голова пошла кругом. Первое побуждение было: испросить отпуск и помчаться в Берри. Анна наверняка поджидала его там, и узнала бы о его приезде и без всякого письма. Но он уже был другим: он не был так доверчив, он стал циником и не верил ни единому слову, сказанному женщиной. Его окончательным решением было не поддаваться на провокации. Второе письмо пришло месяца через три: Анна сообщила, что мальчик умер от оспы. Она прямо не упрекнула Оливье, но упомянула, что кормилица, не получавшая деньги на содержание ребенка в течение двух месяцев, скорее всего просто не стала возиться с больным малышом. Между строк это прозвучало, как: «В смерти ребенка есть и ваша вина». Атос подумал было заказать мессу по усопшему, но мать не удосужилась сообщить вероятному отцу имя малыша, и вообще: «А был ли мальчик?» Все это закончилось тем, что Атос, с появлением друзей ставший пить не больше, чем все вокруг, испросил неделю отпуска и исчез: никого не принимал, нигде на появлялся, и приказал отвечать Гримо, что господин Атос уехал на родину. На самом деле он пил. Он пил так, что, если бы мог оценить свое состояние со стороны, то, наверное, испугался бы. Но предусмотрительный мушкетер завесил единственное зеркало в спальне, и через неделю, когда он почувствовал, что пора остановиться, потому что безумие стоит у порога, он последним усилием воли заставил себя сдернуть это покрывало. На него смотрел жуткий тип с опухшим лицом, недельной щетиной и налитыми кровью глазами. С минуту Оливье смотрел на свое изображение, пытаясь увязать пьяницу в зеркале с самим собой, а когда понял, что ему не мерещится, отшатнулся в ужасе, сбросив зеркало на пол. Гримо, прибежавший на шум бьющегося стекла, замер на пороге: зеркало бьется к беде. Как в тумане, Атос наблюдал за лакеем, который собирал и выметал осколки с пола, а когда тот закончил, знаком приказал привести себя в надлежащий вид. Часа через два он бы мог уже без отвращения созерцать свою, смертельно бледную физиономию, но смотреться было не во что. Можно было всмотреться в себя, но там обнаружились такие бездны, что молодой человек предпочел созерцать окружающий мир. Анна больше не давала о себе знать, и, постепенно, острота произошедшего стала покрываться коркой если не забвения, но успокоения. **** Время шло, приближалось Рождество 1624 года. Бурдон все настойчивее приглашал Атоса посетить родные места, пока Оливье не понял из его намеков, что речь идет о его семействе. Поверенный графа оказался в сложном положении: он вел дела всего рода и, когда его члены находились в конфликте интересов, мэтр Бурдон умел ловко разрешать имущественные споры. Атос должен был отдавать себе отчет, что рано или поздно его семья возьмется и за его долю наследства. Речь, наверняка шла о замке его бабки, в котором он вырос и который по завещанию старой графини принадлежал ему до той поры, пока он в нем живет. Спорность этого пункта подтверждалась его мнимой смертью. Короче, Оливье понял, что он должен решить: поставить свою подпись под документом, отдающим замок и угодья в руки мадам Клермон-Бове, его тетки, или вернуться домой, под сень бабушкиного замка, доказав всему свету, что он жив и здоров. Что-то подсказывало Атосу, что последнее вызвало бы и появление Анны. ***** Получив недельный отпуск, мушкетер отправился в Берри. Надо честно сказать: если бы не время, достаточное для поездки туда и обратно, где быстрой рысью, а где – галопом, он бы плелся шагом, так не хотелось ему домой. Но, делать нечего, и на третий день Атос, вновь ставший на эти дни графом де Ла Фер, объявился у Бурдона. Бурдон, еще не старый человек, унаследовавший свою должность от отца вместе с прилагающейся к ней клиентурой местных аристократов, испытывал симпатию к наследнику де Ла Феров, считая, что молодой человек зря бросил все, да еще без всякой видимой причины; поэтому, он все же питал надежду, что ему удастся убедить своего клиента в безосновательности ухода от светской жизни, заодно, обрисовав ему безрадостные перспективы проживания в Париже под непонятным прозвищем. Уже перед самым Буржем Атос остановился в придорожном трактире. Пристроив Анхеля в конюшне собственноручно, Оливье обратил внимание, что жеребец ведет себя беспокойно: он принюхивался, прядал ушами, переступал ногами, фыркал, вскидывая гордую голову, и всеми силами выражал нетерпение. Анхель чуял родной дом, и это спустя столько лет! Его настроение передалось и хозяину, и, садясь за стол, Атос хмурился: он сам себя задерживал, но ему требовалось привести мысли в порядок. - Сударь, вы не возражаете, если я устроюсь за вашим столом: мест в зале больше нет, - хрипловатый голос показался странно-знакомым. Оливье поднял голову и узнал графа Рошфора. - Вы, граф? Какого черта? – не сдержался де Ла Фер. - У меня нет выбора, господин Атос: я голоден, - как ни в чем не бывало усмехнулся Шарль-Сезар, и его смуглое лицо осветилось самой добродушной, на какую граф был способен, улыбкой. – К тому же, мы не в Париже, а дома, в родной провинции. Тут можно и без особых церемоний, граф. Не скажу, чтобы я был счастлив с вами встретиться, но счет закрыт. - Мы с вами оставили друг другу отметины: это уравнивает наши шансы, - сухо заметил граф. - Бросьте, де Ла Фер. Я давно знаю, что вы в Париже. - Предполагал подобное. Но мы с вами в разных лагерях. - У меня приказ его преосвященства не трогать вас ни при каких обстоятельствах. - Вот как! – протянул мушкетер. – И чем я заслужил такую честь? - Я не знаю, - честно ответил Рошфор. – Но, сами знаете, кардинал не станет беречь противника без повода. Он не в том положении. И противник ли вы ему на самом деле? - Зря он на меня рассчитывает, - поджал губы граф де Ла Фер. – Нам с ним не по пути! - Господин кардинал в таких случаях говорит, следуя Евангелию: «не судите опрометчиво!» - улыбнулся Рошфор нетерпимости Атоса. – Но вернемся к нашим баранам, граф. - А они есть у нас? – недовольство Атос уже едва скрывал. - Есть, не сомневайтесь. Говорят, ваша тетушка Клермон-Бове не может жить без вашего замка. Ей, для полного счастья, нужны и ваши земли, иначе она не мыслит себе, как женить и выдать замуж весь свой выводок. - Я знаю, что у нее на уме: потому я здесь, - Атос тяжело вздохнул. – Как ваши дела, Рошфор? Как ваш батюшка? - Отца не стало через полгода после смерти сестры. - Луиза умерла? – воскликнул Оливье с ужасом. – Как это случилось? - Она умерла родами, оставила сына сиротой. - Сиротой? А как же его отец? - Погиб. Корабль, на котором он отправился на Мартинику, желая разбогатеть, потопили испанцы. Так что я оказался в наших краях не случайно: надо позаботиться о ребенке. Его преосвященство хочет лично принять в нем участие. - Кардинал имеет теперь такую возможность, - известие о смерти мадемуазель де Люсе лишило Атоса желания говорить о чем-либо. Он отставил жаркое из кролика, отдавая дань лишь поданому вину, пропуская мимо ушей рассказ Рошфора о последних новостях в провинции, когда вдруг услышанное знакомое имя заставило его встрепенуться. - … и представляете, каково было мое удивление, когда я встречаю в наших краях эту самую Анну, сестру священника, в роли вдовы англичанина барона Винтера. Бедняжка только вернулась из Англии, где оставила на попечение кормилицы крошку сына. - О ком вы говорите, Рошфор? Простите меня, но я так потрясен известием о смерти вашей сестры, что прослушал все, что вы говорили. О какой сестре священника была речь? - Бог мой, граф, да о той самой, за которой вы так старательно ухлестывали, что даже собирались жениться на ней. Если я не ошибаюсь, в девичестве ее звали Анна де Бюэй? И как случилось, что ваши планы не состоялись? Что вам помешало? Атос отшатнулся, его бледность поразила Рошфора, который понял, что ненароком коснулся какой-то душевной раны де Ла Фера. - Прошу вас меня извинить, но, к сожалению, я вынужден вас покинуть, Рошфор. Меня ждут в поместье, - мушкетер бросил на стол деньги за почти нетронутый обед, допил стакан вина и покинул трактир, кивнув на прощание Рошфору. Только выехав на дорогу, ведущую к дому, он разрешил себе высказать вслух все, что испытывал. Он гнал Анхеля, рискуя сломать себе шею на ухабистой дороге и сыпал проклятиями, которыми так богат язык английских моряков: французский в его состоянии не мог передать всего, что бурлило и корчилось в душе Оливье. Потом он выдохся, как и его Анхель, и направив усталого жеребца в небольшую рощицу, Атос дал ему возможность передохнуть. До замка старой графини оставалось меньше лье, он уже был виден с ближайшего пригорка, но Оливье не позволил себе такой роскоши: созерцать свой дом издалека. Он еще в Париже представлял себе, как подъедет со стороны рва, где всегда была припрятана для него лодка, и заберется в дом незаметно для окружающих. Поднимется по узкой каменной лестнице, держась за веревочные перила в башенку, где у него был устроена бабкой комната для игр, переберет дорогие, памятные для него предметы… звук лошадиных копыт прозвучал совсем рядом и коротко заржал Анхель. - Граф де Ла Фер? Ваше сиятельство изволили явиться к родным пенатам? Живой, и насколько могу судить – здоровый? – ехидный тон, переливы бархатистого сопрано. Оборачиваться не стоило, он и так узнал, кто стоит за спиной. Поделом ему, надо было сидеть в Париже, и пропади пропадом все, что было связано с Берри! – Ваше сиятельство не желает общаться? Париж на вас плохо повлиял, к вам обращается дама, а вы сидите к ней спиной! Или это общество мушкетеров так пагубно влияет на моего бывшего жениха? Ах, Боже мой, - продолжал издеваться голос, - и этот человек учил меня светским манерам! И кого же я вижу перед собой? Опустившийся пьяница, которого родственники уже и за родственника почитать не желают, стесняются родства с ним. Да обернитесь же, наконец, граф! Посмотрите, кто из нас кем стал! Боитесь? Оливье обернулся, но чего же ему стоило это простое движение! Анна сидела верхом на серой лошади так непринужденно, словно всю жизнь только и занималась верховой ездой, и улыбаясь с неприкрытой издевкой, сверху вниз смотрела на него. Дорогая лошадь, роскошная амазонка, конюший неподалеку (и это вдова?) – баронесса Винтер, так, кажется, называл ее Рошфор, даже став знатной дамой, не приобрела истинной светскости. Рошфор не солгал, она кого-то поджидала на дороге, возможно, даже его. Ни слова не говоря, Оливье направился к Анхелю, собрал повод и вскочил в седло. Он спиной ощущал ожидающий взгляд Анны, но пустил лощадь рысью, и так ни разу и не оглянулся. Разговора, на который она рассчитывала, не получилось. Атос передумал навещать замок; вместо этого он направился прямо к мэтру Бурдону. ***** Подписать документ не заняло много времени: все намеки стряпчего о необходимости графа вернуться в замок, разбились о холодное безразличие мушкетера. Он поставил свою подпись на документе об отказе от земель и замка в пользу семьи Клермон, пожелал, чтобы мэтр вел его дела с Ла Фером, который по-прежнему принадлежит только ему, так же холодно и вежливо отвесил легкий поклон, и вышел, оставив у Бурдона чувство досады и разочарования. Отныне с Берри Атоса ничего, кроме воспоминаний не связывало, да и те он постарался запрятать в память поглубже. И дом его теперь – на улице Феру.
stella: Глава 5. «Неразлучные» Всего неделю его не было в Париже, а Портос и Арамис встретили его так, словно они год не виделись. Как же им не хватало друг друга! Возвращение отпраздновали роскошным обедом в «Сосновой шишке», благо Атос у Бурдона взял очередной кошелек, на содержимое которого они могли спокойно прожить втроем целый месяц. Друзья еще за столом отметили про себя неестественную для Атоса веселость. Он пил и ел, комментируя каждый кувшин вина и каждую перемену блюд, превращая обед в фейерверк шуток, изречений и веселых воспоминаний. Под конец обеда мушкетеры уже окончательно перестали понимать, где кончались истории из прошлых царствований и где начинались истории из жизни их друга. Как бы то ни было, они отлично провели вечер, Портос узнал массу историй, которыми был не прочь блеснуть в обществе, и они могли не думать особенно о том, как прожить ближайший месяц. Рождество было на носу, и отмечать его решили на улице Феру. Мадам Дюшан тоже усиленно готовилась к празднику. Венок из омелы она вывесила за день, служанка выдраила лестницу, водрузила новые свечи на каждом лестничном пролете и предложила убрать и в комнатах господина Атоса, на что тот заявил, что у него для таких целей есть Гримо. Зато он выторговал для Гримо право воспользоваться хозяйкиной кухней. Мадам Дюшан милостиво согласилась (за отдельную плату) и тут же пожалела: такого самоуправства и нашествия слуг она не предполагала. Базен присоединился к Гримо и Мушкетону, и работа закипела. Восхитительные ароматы разносились по всем этажам, дразня обоняние постояльцев дома на улице Феру. Базен, под руководством Атоса, накрывал на стол, украсив его ветками остролиста в одолженных для такого случая у мадам Дюшан изящных вазочках. Рождественское полено из вишневого дерева, политое оливковым маслом и подогретым вином, ожидало в камине, готовясь порадовать своим жарким пламенем, а на кухне под крышками уже томились пикардийский гусь, такой огромный, что способен был насытить даже Портоса, не говоря о том, что приятно напомнил бы ему родину и матушкины рождественские застолья, а также парочка каплунов, традиционный паштет из гусиной печенки, отборные устрицы и три гигантских омара. Тонкие вина, положенные к мясу и дарам моря, красовались в оплетенных бутылях на полке камина, ожидая своего места на столе. Скатерть имелась тоже и сверкала белизной благодаря усилиям самого Гримо. А в углу камина, в изящном подсвечнике, дожидалась огня восковая свеча для девы Марии. На десерт предлагался белый пудинг, но это было произведение трактирщицы Марго, чей кулинарный талант Атос уже сумел оценить, когда набрел на ее трактир во время своих скитаний по кабачкам. Часам к десяти вечера Портос, разряженный и предвкушающий праздничное застолье, поднялся по скрипевшей под его весом деревянной лестнице и торжественно постучал в дверь. Гримо был на кухне, поэтому, не желая себя утруждать, Атос оставил дверь открытой, и, зайдя в гостиную, мушкетер слегка опешил: два медных канделябра, начищенные до блеска, освещали небольшую комнату светом десяти свечей до самых потайных ее углов. Их дополнял яркий свет полной луны, и засыпанные снегом крыши Парижа, тянувшиеся до самой громады Лувра, чьи окна в эту ночь были тоже ярко освещены. Через десять минут явился Арамис, и тоже застыл на пороге, щурясь на свет после едва освещенной лестницы. - Атос, мы будем пировать в эту ночь по всем правилам? – Арамис улыбнулся растерянной улыбкой. - А вы как рассчитывали? – потирая руки прогудел великан. – Все, как в лучших домах Пикардии. - Атос, а вы разве тоже пикардиец? - удивился Арамис, заходя, наконец, в комнату и сбрасывая на стоявший в углу табурет теплый плащ и шляпу с промокшим от снега пером. Довольно длинные волосы молодого человека тоже были влажными и развились, но тепло от прогретого камина быстро их подсушило. - Я родился и рос в Берри, - неохотно ответил Атос, - но в Пикардии бывал каждое лето у родственников. Так что и язык, и обычаи мне знакомы. Садитесь, господа, и приступим! – он хлопнул в ладоши, и трое слуг торжественно внесли блюда с кушаньями и, водрузив их на стол, сняли прикрывавшие их медные колпаки, явив великолепие блюд. Атос довольно улыбнулся, Портос ахнул, не скрывая восторга, а Арамис прикрыл глаза: ему нечасто приходилось пробовать подобные деликатесы. Огромное блюдо с устрицами, переложенными кубиками льда, и ярко-алыми омарами, золотистая корочка гуся, начиненного потрошками, так и манили заняться ими поскорее. - Вы позволите, дорогой хозяин? - Портос больше не мог делать вид, что не испытывает мук голода. - Я доверяю процесс разделки этого гуся вам, дорогой друг! – рассмеялся Атос. – Приступайте, а я займусь вином. Бутылки были открыты, мушкетер разлил вино по бокалам и поднял свой, рассматривая его на свет. Гримо, по его кивку, зажег рождественское полено, огонь весело затрещал, и по комнате распространился тончайший аромат смеси дорогого масла, древесины и виноградного вина. - Друзья, я предлагаю выпить этот первый бокал за тот счастливый случай, что свел нас в одну компанию. Считаю, что это было решение свыше! – и Оливье отсалютовал бокалом тому, кто, незримый для простых смертных, видел дороги, по которым им идти в жизни. Бокалы соприкоснулись и серебристый звон дорогого стекла прозвучал в наступившей тишине, чтобы в следующее мгновение смениться веселым говором, звоном посуды и одобрительными возгласами, адресованными блюдам на столе. Даже тихоня Арамис, привычный к монастырской воздержанности в пище, отдал должное застолью. Друзья засиделись далеко за полночь, а потом Атос пошел их провожать: сначала Арамиса на Вожирар, а потом и Портоса на улицу Старой Голубятни. И, удивительное дело: никто в эту ночь не встретился ему на тихих заснеженных улицах, никаких нападений, приключений и ненужных встреч не произошло за эту ночную прогулку. В такую ночь в человеке пробуждается вера, что все будет у него хорошо, и в будущем еще возможны чудеса. Слуги мушкетеров пировали остатками господских кушаний и вина до утра. **** Весна в этом году была ранняя, но в теплые по-летнему дни все же вклинивались то холодный ветер, то град с дождем, так что совершенно непонятно было, как же одеваться с утра, если в любой момент с неба грозит обрушиться поток ледяного крошева. Но эта проблема больше волновала Портоса. Арамис и, особенно Атос, смотрели на прихоти природы проще: все, что ниспослано свыше, надо принимать стоически - все равно ничего не изменишь. В первых числах апреля у мушкетеров произошла не дуэль – драка с гвардейцами кардинала. Разгром на улице Феру с точки зрения короля и капитана мушкетеров де Тревиля был полный, тем более, что в этом ночном бою погибли два мушкетера и был тяжело ранен Атос. Понадобились весь талант убеждать у Арамиса и появление Атоса у капитана, а затем – цепочка событий, приведшая в их компанию неугомонного гасконца д’Артаньяна, чтобы счет побед, который пристрастно вели король и кардинал, убедительно склонился на сторону королевских мушкетеров. Как бы не бодрился Атос и не делал вид, что рана его – сущая ерунда, но пришлось отлеживаться почти неделю. Правда, скучать ему не пришлось: его развлекал гасконский юноша, который, кажется, чуть не с первых минут знакомства испытывал к нему дружеские чувства. Атоса и забавлял и умилял этот провинциал: он был умен, неистощим на шутки, восторжен, но отнюдь не лишен здравого смысла, и у него был такой забавный акцент, что Атос его мог слушать часами. И, что особенно поразило Оливье, так это то, как он чутко определился со своим отношением к новым друзьям: он был любопытен, это было написано у него на лбу большими буквами, но, вместе с тем, и тактичен. Он быстро уловил ту грань, за которой любое дружеское отношение может перейти в неприязнь и даже – в ненависть. И если с Портосом он иногда позволял себе шутки, а с Арамисом – осторожные намеки, то с Атосом он был нем и глух, инстинктивно угадывая в старшем товарище какую-то внутреннюю боль. В последний день отпуска, который де Тревиль буквально навязал своему солдату для поправки здоровья, Атос и д”Артаньян сидели у раскрытого окна, потягивая легкое вино и разглядывая прохожих, которых в это время дня, а именно – ближе к обеду, было на улице немного. Юноша пришел поделиться новостью: господин дез Эссар, капитан гвардейцев короля, извещал его о зачислении в полк и сообщал о необходимости экипировки. К сожалению, это не был вожделенный плащ мушкетеров, но кроме радости от своего определившегося положения, д’Артаньян испытывал и тревогу: обмундирование и коня ему полагалось приобрести немедленно, к началу службы. Правда, деньги на это нашлись самым неожиданным образом: господин дез Эссар, зять де Тревиля, проявил неожиданную щедрость и передал с посыльным кошелек для гасконца. Собственно, д”Артаньян и явился к Атосу с просьбой помочь ему с приобретением экипировки: те две недели, что он пребывал в столице – срок недостаточный, чтобы справиться достойно с подобным заданием. Честолюбивому и самолюбивому юноше очень не хотелось попасться впросак. Сомневался он только, по силам ли Атосу совершить с ним прогулку. - Не только по силам, но и вовремя! – обрадовался мушкетер. – Мне уже осточертело созерцать эти стены и разглядывать в окно крыши и прогуливающихся по ним котов. Пять минут – и я готов идти с вами! На улице Атосу на мгновение стало нехорошо, отчаянно закружилась голова, но его спутник был настороже и поддержал его под руку. Мелькание лиц перед глазами остановилось, мушкетер глубоко вздохнул и кивнув благодарно юноше, зашагал как ни в чем не бывало. Д’Артаньян, улыбнувшись про себе, поспешил нагнать Атоса и пошел рядом, бросая зоркие взгляды по сторонам. Но им никто не помешал, и они благополучно добрались до конского рынка. Гасконец быстро разобрался, что к чему: его друг не умел и не хотел торговаться. Он узнавал цену, говорил свою, а возможность торга оставлял д’Артаньяну, который умудрялся быстро прийти к согласию с торговцем. Так они довольно быстро управились со всеми делами, и, нагрузив покупками Планше – нанятому на днях слуге д”Артаньяна, отправились в ближайший кабачок. И вовремя: хоть Атос старательно изображал бодрячка, которому все нипочем, но в передышке он нуждался: плечо отчаянно разболелось, и предательская бледность расползлась по его лицу. «Только бы нам не влезть в какую-нибудь ссору!» - подумал юный гвардеец короля, заходя вслед за другом в зал, где за стоявшим столбом дымом и духотой толком нельзя было ничего разобрать. К ним подскочил хозяин заведения, длинный, тонкий как жердь, взмахнул перед ними грязным полотенцем, очищая свободный, без признаков скатерти, стол и деревянную скамью перед ним, и Атос, брезгливо поморщившись на его действия, все же опустился на скамью: он устал больше, чем желал это признавать. Друзья сделали заказ и в ожидании его стали рассматривать посетителей. Разговаривать не хотелось, и оба, чтобы утолить жажду, не спеша потягивали кисловатое вино; духота заставила обоих расстегнуть крючки камзолов, а крутившаяся неподалеку девица была не из числа тех, что требуют церемонности и светского поведения. Девушка заметила друзей, едва они появились на пороге, заметила и их безразличные взгляды, едва мазнувшие по ней. Заметила она и кошелек гасконца, и приступила к военным действиям. Покрутившись для вида у других столов и не произведя там должного впечатления, она неспешной походкой, чуть покачивая бедрами, двинулась к столу, за которым сидели оба приятеля. Подойдя поближе, она мгновение поколебалась, выбирая объект, и направилась к Атосу. Тот заметил ее маневр и развернулся так, чтобы оказаться спиной к девице, но это не помогло: она уселась на табурет прямо перед мушкетером, соблазнительно откинулась назад, уперев руки в бедра, провела кончиком языка по губам, но Атос никак не отреагировал на ее интерес к своей персоне. Девица перевела недоумевающий взгляд на д’Артаньяна, но тот только выразительно пожал плечами. Безразличие мушкетера показалось ему странным: девица была еще достаточно хороша. - Красивый господин так печален, потому что ему изменила любимая? – вопрос был обращен скорее к Атосу, чем к его приятелю, и мушкетера передернуло от отвращения так явно, что девица отшатнулась. - Уходи! – Атос бросил на стол луидор. - Мне твои деньги ни к чему, - вдруг рассвирепела девица. – У каждого свой заработок, а милостыня мне пока еще не нужна. Если у тебя дела плохи, это не значит, что в этом весь мир виноват. - Я ухожу. – Атос встал. – Если у вас есть настроение, д’Артаньян, оставайтесь, - Атос бросил на приятеля понимающий взгляд, - но я вернусь домой. Не волнуйтесь, - он остановил гасконца, положив ему руку на плечо, - я чувствую себя отлично и спокойно доберусь и сам. А вы, если есть настроение, оставайтесь и пообедайте, наконец. Мой обед отдайте этой, - он шутливо отдал честь новоявленному гвардейцу, и исчез в дыму. - Твой приятель не любит женщин? – девица бесцеремонно, не дожидаясь приглашения, устроилась за столом у д’Артаньяна. - Не знаю, мы с ним о женщинах не разговаривали, - ответил юноша, беря девицу за руку и заставляя сменить диспозицию. Секунду спустя она уже сидела, прижавшись к нему. – Тебя как зовут? - Ниннет. А тебя, молодой господин? - А меня Шарль. Просто Шарль, - хитро улыбнулся гасконец, предупреждая возможные вопросы. На том они и сошлись. Когда д’Артаньян вновь появился у Атоса через день, у него был вид человека, довольного жизнью. За немногое время провинциал с Юга успел в Париже немало: приобрел друзей, службу и репутацию отчаянного храбреца. Для искателя приключений это прекрасное начало. **** Атос вернулся на улицу Феру с прытью, удивившей его самого, поднялся по лестнице и только дома, вдыхая полной грудью весенний воздух у распахнутого окна, очнулся от дурмана, в котором пребывал с момента, когда вышел из кабака. Разбитная девица вызвала у него в душе такую бурю, что оставаться рядом с обычной кабацкой шлюхой он был не в состоянии. Отвращение, боль, жалость, презрение – и всей этой гаммой чувств он был обязан Анне. Прямой связи, или сходства двух женщин не было вообще, но обостренная чувствительность молодого мушкетера нашла для него незримые нити. Он не успел связаться с ней узами брака, но совесть его знала, что он готов был на все ради этого. На все, кроме одного: он не готов был опозорить свою семью. И дело даже не в неравенстве их положения: клеймо, обман и воровство были уже из совсем другого мира. И этот мир был несовместим с его личными представлениями о том, что такое любовь и верность. Совсем не важно, что думают об этом окружающие, совсем не важно, что о ее прошлом никто не знал! Он знает – и это расплата за неосмотрительность и доверчивость. Его мораль и его представление о любви и чести останутся с ним и он будет жить так, как они требуют.
stella: Глава 6. Погреб Захлопнув дверь за Гримо, Атос привалился к ней спиной и шумно выдохнул: на какое-то время он почувствовал себя хозяином положения, и пришло понимание, что «шутка» затягивается, а для этого ему уже требовалось серьезно обдумать оборону дверей. Но прежде следовало заняться раной Гримо, которая была наспех перевязана какой-то тряпкой. Света было маловато, Атос усадил Гримо напротив отдушины, от которой на полу лежал слабый солнечный зайчик, и с трудом снял с него повязку. Воды не было, пришлось отмачивать ее вином. Гримо кряхтел, но терпел. - И как это тебя угораздило? – поразился мушкетер, без затей отрывая рукав рубашки лакея. – Можешь говорить, мне не до твоих жестов сейчас. - Лошади! Я лошадей хотел защитить! А они на меня – с вилами! – жалобно прокряхтел бедняга. - Погоди! Вот только выйдем отсюда, я с ними разберусь! – пообещал Атос и замер, держа руки над головой Гримо: его осенила отличная мысль. – Только, друг мой, выйдем мы отсюда не раньше, чем за нами явятся друзья. - А если не явятся? – рискнул предположить Гримо. - Гримо, если вы не прекратите говорить глупости, я снова запрещу вам разговаривать! – вспылил Атос. – Это исключено, запомните хорошенько: наши друзья не могут нас бросить в беде. Значит, мы должны их ждать и обдумать, как выдержать осаду. Наше оружие при нас, вокруг достаточно бочек и хвороста для укреплений, а едой и вином мы обеспечены. Правда, тут еще есть крысы, - добавил он с некоторым сомнением в голосе, избегая уточнять, что не питает к ним ничего, кроме омерзения, - но на свою территорию мы их не пустим. - А хлеб? – робко уточнил Гримо. - Его можно просунуть в отдушину на вилах! – Атос почувствовал вдохновение. – Мясо тоже. Живем, Гримо! И они зажили в осаде. По всем правилам устроили эскарпы и контрэскарпы, переругивались утром и вечером с хозяином, не давая ему зайти в погреб за припасами и медленно разоряя трактирщика в отместку за предъявленное обвинение в изготовлении фальшивых луидоров, наслаждались вкуснейшими колбасами и ветчиной и попутно развлекались тем, что били оставшиеся бутылки вина, которые Атос очень ловко открывал, отбивая им горлышки шпагой. К концу первой недели Атос немного приуныл: стал меньше говорить, но больше пить. Обстановка в сыром и холодном погребе не располагала к веселью, а д’Артаньян, по расчетам мушкетера, уже должен был вернуться из Англии и поинтересоваться судьбой друзей. Голос Рошфора за дверью прозвучал, как трубный глас. - Эй, господин Атос! Вы живы! Выходите, вы мне нужны! - С какой стати я должен вам верить? – Атос подошел к двери и взвел курок у пистолета: подойти ближе у него не получалось – мешали укрепления в виде вязанок хвороста и бочек. – Может, вы явились по приказу кардинала арестовать меня? - У меня есть такой приказ, граф! – Рошфор, спустившись по ступенькам, ведущим в погреб, прислонился к двери, чтобы было удобнее говорить, не повышая голоса. – Если вы не подчинитесь, я вынужден буду доставить вас силой. - Сначала попытайтесь меня отсюда достать, - насмешливо подзадорил его Атос. – Клянусь, это будет непросто. - Вот драки я как раз и не желаю, упрямая вы голова, - попытался урезонить его Рошфор. – Кардиналу нужно с вами поговорить: он велел передать, что у него есть к вам деловое предложение. - Даже так! – присвистнул с той стороны двери мушкетер. – И чем я обязан, скажите на милость, такому вниманию? - Красному портфелю скажите спасибо, - негромко бросил в ответ кардинальский любимец. – Это мне велел вам сказать его преосвященство, если вы будете артачиться. Последовала минута молчания, потом Атос негромко произнес: «Я выйду, Рошфор, но распорядитесь насчет ванны. В таком виде, в каком я сейчас, я не могу предстать пред светлые очи кардинала.» **** - Сколько вы просидели в этом погребе? – Рошфор придержал коня, чтобы Атос поравнялся с ним. – Вам так не хотелось оттуда выходить потому, что за вами явился я? Вы ждали ваших друзей? - Теперь это уже неважно, - Атос потрепал по шее почтового коня, мысленно порадовавшись, что Анхель стоит у Тревиля в конюшне, а не пал от рук коновала на постоялом дворе. – У вашего хозяина, Рошфор, великие планы? - Вы совсем не знаете, как вы выразились, этого хозяина, граф, а… хорошо-хорошо, Атос: я всякий раз забываю о вашей просьбе, - Рошфор скептически улыбнулся на протестующий жест мушкетера, - а пытаетесь судить о нем с высоты своей неприязни. - У меня нет поводов говорить о нем как о политическом или государственном гении. - Это пока. Его преосвященство затеял грандиозные перемены во Франции, но его не понимают или не хотят понять. - Рошфор, вас послали меня уговаривать дорогой? Я одного не могу понять: как вы, золотая кость нашего дворянства, можете быть в окружении этого интригана? - Я вам отвечу опять же: вы не знаете Ришелье. - Человек, снесший голову Шале, для меня не может быть авторитетом. - В вас говорит сейчас упрямство нашей знати, Атос. - Во мне говорит сейчас мое представление о чести и порядочности, - твердо ответил мушкетер и поднял лошадь в галоп. Рошфор, само собой, не стал отставать от него. На следующий день они въехали в Париж и, не переодевшись с дороги, отправились прямиком к кардиналу Ришелье. **** Ришелье принял Атоса почти сразу, что говорило о его заинтересованности во встрече с молодым человеком. Он окинул вошедшего пронзительным взглядом, который мало кто выдерживал, но на Атоса это не произвело впечатления. Кардинал пригласил мушкетера сесть, а сам, напротив, встал и прошелся по кабинету. Поворошил кочергой прогоревшие поленья в камине, отчего дождь искр всполохом осветил лицо сидевшего перед ним человека. Кабинет был огромен, и без жара камина в нем было бы слишком холодно даже в летний день. - Я ценю, господин граф де Ла Фер, что вы не стали терять время и прибыли на аудиенцию прямо с дороги, - кардинал по-птичьи склонил голову на плечо, вглядываясь в лицо собеседника. - У меня не было выбора, ваше высокопреосвященство, - без улыбки отпарировал мушкетер, заставив себя сделать вид, что ему все равно, что кардинал обращается к нему, как к графу. - Это вы напрасно: какой-то выбор есть всегда, - натянуто улыбнулся Ришелье, чутко уловив настрой своего собеседника. – Вы устали с дороги, поэтому я сразу перейду к делу. - Я слушаю вас, ваше высокопреосвященство, - Атос выпрямился в своем кресле, готовясь к словесному поединку: он мог только предполагать, что темой их беседы может стать его докладная королю. - Месяц назад я беседовал с его величеством о нуждах Франции, и о ее положении на суше и на море: на море оно особенно незавидно. – Ришелье не спускал глаз с лица собеседника. Атос в знак согласия чуть заметно кивнул. – Мы говорили с королем о возможности создания флота, и его величество вспомнил о портфеле, который несколько лет назад преподнес ему некий дворянин, весьма радевший о французском флоте. Вы знакомы с этим дворянином? - Предположим, - сухо улыбнулся мушкетер. – Это знакомство меня обязывает к чему-то, монсеньор? - Будем считать, что оно вам должно льстить, потому что, ознакомившись с положениями докладной записки, его величество передал мне, так сказать, бразды правления этим делом, а я решил, что наилучшим выходом будет вручить непосредственно автору этой докладной все возможности для исполнения поистине великой задачи. Как Гроссмейстер навигации я буду приглядывать за ее исполнением. Могу вам сообщить, что уже в этом году на верфях Голландии и Швеции нам построят восемнадцать кораблей, в планах еще шесть, и даже это не предел: у нас есть возможность и острая необходимость в своем военном флоте. – Ришелье бросил острый взгляд на раскрасневшееся лицо графа де Ла Фер и удовлетворенно улыбнулся. – Могу добавить, что при заказе этих судов мы активно пользовались списками и адресами мастеров, которые прилагались к докладной. А теперь, господин граф, - Ришелье сел напротив Атоса, - поговорим начистоту. У вас, если вы согласитесь заняться этим вопросом, будут большие права и еще большие полномочия. Вы учились в Англии, не так ли? Атос, изрядно ошеломленный происходящим, только утвердительно склонил голову. - Прекрасно! В случае необходимости вам придется съездить к нашим соседям. Вам могут понадобиться немалые средства, и вы… - Ваше высокопреосвященство, - Атос, кусая губы, рискнул прервать кардинала, - мы говорим об этом назначении, как о вопросе решенном, а, между тем, я нахожусь на королевской службе и без решения короля об отставке не могу даже думать о … - О том, чтобы перейти на службу ко мне? – это вы хотели сказать, граф? Если вас останавливает только это, а не то, что скажут ваши друзья и сослуживцы, - прозорливо усмехнулся кардинал, - то не вижу в этом никакого противоречия: вы получаете повышение благодаря заслугам, оказанным государству еще до зачисления вас в полк де Тревиля. Я уже не говорю о том, что плащ мушкетера – это не та форма, что к лицу вашей знатности. Оставим эти тонкости, у нас есть дела поважнее: мне необходимо представить вам своего агента в Англии. Через него вы сможете быть со мной на секретном канале, о котором никто не догадается. Эта женщина (да, не удивляйтесь, это женщина) умна, находчива, обворожительна, и дьявольски опасна для врагов. Я просил ее прибыть ко времени вашей аудиенции, надеюсь, она уже в соседней комнате, - Ришелье позвонил и вошел его секретарь Шарпантье. – Мадам прибыла? – спросил кардинал. - Баронесса уже четверть часа ждет приказаний вашего преосвященства, - поклонился Шарпантье. - Пусть войдет. Атос не без любопытства посмотрел на дверь: характеристика кардинала, данная своей шпионке, вызвала у него слабый, но все же интерес. Вошедшую женщину он разглядел не сразу: дорожный плащ с низко надвинутым капюшоном скрывал ее лицо, оставляя на свету прелестные алые губы. - Баронесса, позвольте представить вам графа де Ла Фер. Надеюсь, он будет принят в число наших друзей уже в ближайшие дни. Дама, не отбрасывая капюшона, протянула руку Атосу, губы ее приоткрылись, показывая жемчужные зубки. Их не портила даже дырочка слева, рядом с глазным зубом. - Я рада нашему знакомству, господин граф, - от нежного сопрано у Атоса все поплыло перед глазами, и в этот момент баронесса откинула капюшон хорошо отточенным движением кокетки: Анна де Бюэй смотрела на него с невыразимой насмешкой и в прозрачных глазах ее плясали чертики. Эффект от ее узнавания был совсем противоположен тому, что она ожидала: Атос быстро пришел в себя, он не был раздавлен ее появлением, по крайней мере, по его виду нельзя было сказать, что он потрясен или возмущен. Он встал, отвесил поклон кардиналу, небрежно кивнул даме и, выпрямившись, глядя прямо в глаза Ришелье, заговорил: - Ваше высокопреосвященство, у меня было достаточно времени обдумать ваше предложение. Как ни соблазнительно оно для меня звучит, по трезвому размышлению я пришел к выводу, что я недостаточно подготовлен для такого серьезного и масштабного предприятия. К тому же служба королю в том качестве, в каком я служу его величеству ныне – это для меня дело чести, и более соответствует моим наклонностям и способностям. Мне жаль, что я невольно, возможно, подал вам некие надежды на свой счет, но дело обстоит именно так: я остаюсь в рядах полка. - Пока очередная дуэль не приведет вас на эшафот, сударь! – вскипел кардинал. - Все в руках Божьих, - невозмутимо возразил мушкетер. – Вы разрешите мне откланяться? - Идите, и постарайтесь не давать мне повода выступить проводником Господних решений, - резко ответил Ришелье. Глядя, как по военному, на каблуках, развернулся, выходя, Атос, - Ришелье пробормотал ему вслед: - Почему он изменил свое решение? - Я думаю, что мне это известно, - едва слышно пробормотала миледи Винтер. **** Атос, выйдя от кардинала, только ненадолго заскочил домой и, велев Гримо собираться, в тот же день отправился в Амьен, в тот же трактир, в котором так долго просидел в погребе. Хозяин был в шоке, но на этот раз мушкетер обосновался в номере и принялся дожидаться друзей. Раз их не было в Париже, значит, они задержались в пути дольше, чем он рассчитывал. Чтобы не скучать, Атос опять взялся за вино, и очень быстро дошел до состояния, в котором его лучше было не видеть. На этот раз у него был основательный повод напиваться.
stella: Глава 7. Исповедь Д’Артаньян появился, когда Атосу было уже все равно: найдут его друзья, или он и дальше будет пить в одиночку, пока не кончатся деньги, или хозяин не вызовет сбиров. Поэтому, когда дверь его комнаты отворилась, несмотря на сердитое «меня нет дома!», мушкетер прореагировал на появление друга скорее с досадой, чем радостно. - Атос, друг мой! – гасконец шагнул к Атосу, раскрыв объятия и опустил руки: мушкетер качнулся на своем стуле, тряхнул спутанной гривой волос и уставился на д’Артаньяна мутным взглядом мало что сознающего человека. - Гримо! – рявкнул д’Артаньян, и лакей возник из угла комнаты, такой же лохматый и нетрезвый, как и его хозяин. – Дьявол побери, что у вас происходит? – возопил гвардеец, хватая Гримо за грудки. - М-мы отдыхаем, - пробормотал лакей, заикаясь, - Г-госп-подин Атос отдыхает. - Сейчас я с вами разберусь! – в сердцах пообещал д’Артаньян и, в три прыжка одолев лестницу, вернулся через пять минут с ведром воды. Недолго думая, он заставил Атоса погрузить голову в ледяную колодезную воду и, после троекратного «купания», мушкетер оттолкнул от себя ведро, которое тут же было вылито на Гримо. Несколько минут Атос не мог отдышаться, зато он пришел в себя настолько, что стал осознавать, где он находится и кто перед ним. - Д’Артаньян, - пробормотал Оливье, чувствуя, как краска стыда заливает щеки, - д’Артаньян, а я уже устал вас ждать. Я очень боялся, что вы не приедете. - Вы можете обо мне так думать? Да я бросился вас искать, как только узнал, что вас вызвал к себе кардинал! Я бы Лувр своротил, если бы оказалось, что вас упрятали в его подземелье, Бастилию бы снес… - Ну-ну, друг мой, не так сурово! – рассмеялся, наконец, Атос. – Меня не так просто уничтожить. Д’Артаньян ничего не сказал, только крепко обнял друга, но Атос был рад, что юноша не увидел, как краска стыда вновь залила лицо мушкетера: кардинал с ним бы не справился, а сам себя он уничтожить мог довольно легко и быстро. - А что наши друзья? - спросил Атос, чтобы сменить тему разговора. - Живы – и относительно здоровы. Мы на обратном пути заберем их: они будут уже в состоянии ездить верхом. Пойдемте лучше на воздух – я покажу вам подарок, который привез из Англии. - Подарок? - удивился Атос. – Но у меня нет желания куда-либо идти, д’Артаньян! Лучше расскажите о своем путешествии. Вы видели герцога? - Не только видел, но и привез все, чтобы бал прошел наилучшим образом. Но посмотрите, - юноша почти силой заставил Атоса встать и посмотреть в окно, - что вы скажете об этих лошадях? – и он указал на Планше, который вывел из конюшни двух великолепных гнедых скакунов. – Это – наши. Атос бросил вялый взгляд в окно и пожал плечами. - Вам не нравятся? – опешил д’Артаньян. - Не спорю: лошади хороши. Но мой Анхель лучше, и я всецело доверяю ему. К тому же, что мне делать с гнедой мастью? В полку нужны вороные, а перекрашивать этого в черный цвет – увольте, - Атос снова пожал плечами, но на этот раз улыбнулся. – Не расстраивайтесь, д’Артаньян, лошади – это всегда деньги, а эти жеребчики из дорогих. Герцог Бэкингем будет рад, если вы оставите себе седла и сбрую – по ним он вполне в состоянии узнать вас на поле боя. - На поле боя? Разве у нас намечается война? – удивился гасконец, который понял, что Атос осведомлен о каких-то событиях, которые он упустил. - Война – это то, что всегда стоит за дверью мира, - философски подвел итог мушкетер. – Расскажите мне лучше, как обстоят ваши дела. - Мои дела? – сразу сник гасконец. – Плохи мои дела. - Ну, отчего же? Я вижу награду на вашем пальце, - Атос кивнул на роскошное кольцо на руке юноши, - значит все прошло прекрасно. - Цена этого – исчезновение возлюбленной, - тяжело вздохнул д’Артаньян. - Важно, кто виноват в этом исчезновении, - все с тем же философским настроем продолжил Атос. – Если дама сама пожелала прервать отношения - вам повезло, дружище. - Но почему вы так считаете? – д’Артаньян доверчиво заглянул в глаза мушкетеру: точь-в точь щенок рядом со старым опытным псом. - Потому что, если женщина сама прерывает отношения, это значит, что она нашла более выгодный вариант, - мрачнея, изрек Атос непререкаемым тоном. - Допустим, - так же мрачно, но неохотно согласился с ним д’Артаньян. – А если ее заставили исчезнуть? - Кто? Новый любовник или кто-то, от кого она зависит? - Тот, от кого она зависит. - Ну, тогда вам просто повезло, милый друг, - усмехнулся Оливье. - Но почему, - недоумевал юноша. - Да потому, что этот человек взял на себя все проблемы по ее содержанию. Желаю вам, чтобы ваши проблемы с женщинами всегда решались кем-то вышестоящим! – и Атос потянулся к бутылке. - Атос, вы невыносимы! – не выдержал покинутый влюбленный. – Вы рассуждаете, как человек, испытавший все превратности любви и вышедший из любовных баталий пострадавшей стороной. - А если это и так? – нехорошо усмехнулся Атос, и д’Артаньян тут же пожалел о вырвавшейся фразе. – Что бы вы сказали об одной истории, которая приключилась не с кем-то из моих друзей – со мной? - Может, не стоит вспоминать прошлое? – тихо, явно не желая признаний, пробормотал гасконец, который, при всем своем любопытстве, не всякие истории готов был слышать от друзей. Но Атосу уже было не до д’Артаньяна – это был тот момент, когда язык у человека развязывается не только под парами алкоголя: его ведет потребность сбросить груз, отягчающий память и душу. - Вы знаете, что такое любовь, которая приходит, как лавина с гор? Вы должны знать, вы выросли в горах. Тебя накрывает прежде, чем ты успеваешь осознать, что жизнь кончена, что ты уже живешь в другом мире, где все подчиняется иным законам. Солнце светит только тогда, когда глаза любимого человека обращены к тебе. Ночь становится беспросветным мраком от любого небрежного слова или недовольно надутых губ любимой. Ты уже не самостоятелен, твое «я» поглощено, продлено, зависимо от другого человека. Это ужасное состояние зависимости, мой юный друг, и если вы его не испытали – не дай Бог вам его когда-нибудь познать, - глухой голос Атоса, сидящего, откинув голову на беленую стену, едва доносился до д’Артаньяна. Мушкетер не открывал глаз – так ему было легче разглядеть что-то внутри себя, вытащить на поверхность или наоборот, погрузиться поглубже в свои мысли и воспоминания. – Со мной, д’Артаньян, это случилось, и это было так непохоже на все, что я испытывал ранее, что я попался на это новое чувство, как рыба на крючок. Сорваться жертва не может, остается только следовать за лесой, которую ведет уверенная рука рыбака. - Но она была красива? – робко вставил свой вопрос юноша. - Необычайно. Такие цветы вырастают всем на погибель. - Умна? - Достаточно умна, чтобы окрутить того, кто был ей нужен. Может быть не так образованна, но достаточно непосредственна, что редко встретишь в том кругу, где я вращался. Мне казалось, что любое ее слово наполнено особым смыслом. Болван! – наградил он сам себя словечком, которое, как ему казалось, больше всего подходило для него, тогдашнего. - Любить – это быть дураком? – д’Артаньян с сомнением покачал головой. - Это именно то состояние, в которое попадает любящий, - Атос приоткрыл глаза. – Не верите? Тогда вот вам финал. Я не достиг тогда совершеннолетия, и глава рода и мой опекун от имени семьи запретил мне думать об этом браке. Тогда я пошел на то, чтобы сочетаться со своей избранницей тайным браком, но Бог есть на небесах, и он присматривал за мной. В момент троекратного оглашения в церкви нашелся человек, знавший мою невесту, и представивший неоспоримые доказательства невозможности этого брака. - И что же? - А ничего! – с мрачной улыбкой произнес Атос. – Ничего уже не произошло. Я очнулся – свидетельства были слишком тяжкие, брак не мог свершиться. Невеста была недостойна в любом смысле: ложь, обман, грязь шли с ней рука об руку. Я выгнал ее из своего поместья, а сам все бросил и уехал в Париж. - И пошли в мушкетеры? - Да. Мой послужной список и кое-какие заслуги перед троном позволили мне быть сразу зачисленным в полк. - А она? – помолчав, спросил д’Артаньян. – Что стало с ней? - Понятия не имею, - неохотно ответил Атос. – Наверное, нашла еще какого-то простофилю, от которого сумела получить все, чего ей не хватало: богатство, знатность, положение. Да кто знает, что они ищут в жизни, эти красотки искательницы удачи, - с мрачной ухмылкой закончил он. – Так что желаю вам помнить, что вас рассматривают в любом случае как приз в погоне за удачей. - Как-то мрачно вы шутите, Атос, - поморщился гасконец. – И все вы видите в черном свете. - Что поделать: я таков. Мне не важно, что думают обо мне окружающие: я знаю, что я думаю о себе сам, - закончил исповедь Атос, и прежде, чем д’Артаньян успел остановить его, не отрываясь выпил кувшин вина, стоявший на столе. – А теперь, мой дорогой товарищ, давайте веселиться. Я надеюсь, в погребе еще осталась ветчина и вино.
stella: Глава 8. У кардинала. Досада, затем гнев, так четко проступили на худом лице кардинала, что миледи Винтер, с усмешкой слушавшая слова Атоса, с которыми он покидал кабинет, поняла, что она оказалась лишней, и вряд ли Ришелье когда-нибудь забудет, что она была свидетелем отповеди графа де Ла Фер. Но кардинал не собирался ее отпускать – у него было для нее очередное поручение, и миледи покинула кабинет, унося шкатулку с письмами и кошелек: монсеньор был щедр со своими слугами. Оставался еще разговор с Рошфором, у которого кардинал хотел выяснить все же причину, по которой граф де Ла Фер так резко и неожиданно изменил свое решение: Ришелье, читавший в душах людей так же легко, как если бы перед ним была раскрытая книга, ясно видел, что предложение, сделанное им, еще немного – и вернуло бы мушкетера на полагающееся ему по рождению место. От кардинала не ускользнуло и то, как неприятно поразило графа появление миледи. Сомнений, что между этими двумя молодыми людьми была какая-то связь, не осталось, но какая еще может быть связь между такими красивыми мужчиной и женщиной, кроме любовной? Рошфор знал обоих, значит, он должен был и знать, что их связывало. Граф, который не был свидетелем встречи Атоса и миледи, потому что находился в приемной и видел, как ушел граф, а затем и миледи, не обменявшись с ним ни словом, вошел в кабинет к патрону уже представляя, зачем кардинал его вызвал. Его преосвященство как раз был занят кошкой: ничто не действовало на Ришелье так умиротворяюще, как его белоснежная Мирьям, которая всего недели две назад принесла выводок из четырех, таких же белых, котят. - Шарль-Сезар, посмотрите на этих малышей: у них уже глаза открылись. Скоро от них придется прятать все бумаги, если мы не хотим, чтобы важные документы оказались под шкафами и столами, - кардинал посадил одного малыша на ладонь и рассматривал котенка, поднеся его к самому лицу. Котенок пищал, разевал крохотную розовую пасть и топорщил хвостик. Мирьям при этом не проявляла никакого беспокойства, только раз приподняла голову, чтобы убедиться, что малыш рядом. Кардинал вернул котенка в корзину, ей под живот, и обернулся к Рошфору. - Граф, так что связывает графа де Ла Фер и миледи Винтер? - Он что, отказался? – Рошфор позволил себе задать вопрос, бросив взгляд на бархатный портфель, лежащий на бумагах на краю стола. - В последний момент. Я видел: он готов был бросить все и заняться моим поручением, но тут появилась миледи, и все - он отказался категорически. Он как-то связан с этой женщиной, и вы знаете об этом, Рошфор! Почему вы меня не предупредили? Из-за какой-то ерунды, прихоти влюбленного, все полетело к чертям! – Ришелье в гневе уже не думал о выражениях. - Монсеньор, я не думал, что он так воспримет встречу с баронессой. Мне казалось, что для дела было бы неплохо их сотрудничество. Его я знаю с юности, граф де Ла Фер всегда дело ставил превыше личных интересов, - смущенный Рошфор не стремился оправдаться, он только хотел объяснить кардиналу свои соображения. - Так в чем там было дело? – кардинал подтянул к себе портфель, вытащил оттуда докладную и принялся листать, ища какое-то, заинтересовавшее его место. - Миледи какое-то время была невестой графа. Свадьба не состоялась, причина, по которой это произошло, никому не известна. Свидетелей не осталось. - Не может быть, чтобы никто ничего не знал. Дорогой граф, вам придется заняться эти делом: как мушкетер Атос мне не нужен, мне нужно убедить его заняться нужным для Франции делом уже как графу де Ла Фер. А для этого мне нужно знать, что скрывается в прошлом баронессы Винтер. Ищите, Рошфор, и побыстрее. У кардинала были обширные планы, и докладная графа де Ла Фер, переданная ему королем, давала много материала для воплощения этих идей. В идеальном варианте Ришелье рассчитывал, чтобы именно автор этой записки сам занялся подготовкой и поиском людей, способных продвинуть и осуществить строительство мощного военного флота. Военный флот Франции на ту пору и флотом, в строгом понимании этого слова, нельзя было назвать. Во времена, когда отец Атоса решил отправить его изучать морское дело, он здраво рассудил, что третьему сыну, раз ему ничего не светит, кроме военной карьеры, подойдет по семейным связям именно Англия: Англия, Испания и Голландия царили в северных морях. На Средиземноморье поучиться можно было у рыцарей Мальтийского ордена. Но взгляд на моряка, как на пирата, авантюриста и человека, которому нечего терять, мешал обществу отдавать своих сыновей даже в торговый флот, хотя Ришелье готов был за это аноблировать юных моряков, набранных среди буржуазных семей. Граф де Ла Фер предлагал, в частности, расширить центры обучения гидрографии, уже существовавшие в Дьеппе и Анфлере, а также сосредоточить в одних руках управление флотом, поскольку нынешние адмиралы были людьми сухопутными и не всегда понимали трудности и особенности морской службы, оспаривая друг у друга права и пренебрегая обязанностями. Ришелье собирался оставить за собой звание Гроссмейстера навигации, чтобы и быть тем самым центром, из которого будут исходить приказы. На данный момент у него был помощник – общий секретарь по морским делам Мартен де Мовуа, но ему не под силу самому уследить за строительством, а отвлекать много людей из своего окружения на флот, когда нужно было думать о сухопутных операциях, Ришелье не мог. Граф де Ла Фер своим отказом поставил кардинала в сложное положение, а Ришелье не любил, когда чье-то непослушание нарушало его планы. И менее всего был склонен прощать, в особенности, если была замешана женщина. Рошфор вернулся через пять дней – и не с пустыми руками. Его поиски увенчались успехом: ему удалось найти одного из свидетелей бракосочетания. Довольно быстро он узнал кое-что о кюре, а оттуда уже оказалось несложно найти палача в Лилле. Совершенно потрясенный сведениями, которые оказались в его руках, граф Рошфор искал слова, которыми мог бы пересказать всю эту историю кардиналу – и не находил. Миледи – заклейменная воровка: да Бог с ней, в шпионах у Ришелье бывал всякий народ, но как рассказать это все, не раскрыв при этом едва не состоявшийся позор графа де Ла Фер? Рошфор был в смущении еще и потому, что в истории его семьи был подобный случай: его собственный отец, человек весьма экстравагантный, попал в аналогичную ситуацию – женился вторым браком на женщине, у которой обнаружил после свадьбы подобную лилию на плече. Но история этой женитьбы тщательно замалчивалась семьей, и стала известна лишь после смерти старого графа. О том, что на плече у Анны де Бюэй, почти никому не было известно. Зная Атоса близко, Рошфор не мог понять, как случилось, что Оливье отпустил обманщицу живой. Хотел ей дать шанс? Да, он, Шарль-Сезар, сделал ловкий ход, когда свел их у кардинала, потому что никто теперь не знает, что придет на ум этим двоим. Новости о леди Винтер его преосвященство выслушал, хмуря брови: он принял к сведению, что миледи не так проста и бесхитростна, а главное – не так беззащитна, как хотела представиться. Кардинал смутно ощущал, что эта женщина могла, если потребуется, пойти на многое ради достижения своих целей. - Я бы хотел, впредь, Рошфор, чтобы вы впредь были осторожны с баронессой. Друзья для меня много значат, и вы в числе моих самых близких людей, граф. Но миледи нам пока нужна, она ловкий агент, в этом надо отдать ей должное. Следует, однако, позаботиться, чтобы она не догадалась, что ее прошлое нам известно, хотя она, конечно, рассчитывает на мое покровительство. Что ж, я готов краем своей мантии покрывать кое-какие ее прегрешения, но все это – до определенной границы, - кардинал сжал пальцы левой руки, затянутые в красный шелк перчатки. - Вы хотите, монсеньор, чтобы я намекнул ей на это? – удивился Рошфор. - Боже вас упаси от намеков. Пока, во всяком случае. Но что-то мне подсказывает, что эта женщина готова на все. И удивительно, что она по сей день не отомстила своему бывшему жениху. Рошфор, граф мне нужен: я рассчитываю на его помощь несмотря ни на что: все это вопрос времени – он согласится. - Боюсь вас разочаровать, монсеньор, но граф никогда не меняет своих решений. И пока с ним его друзья, с ним ничего не случится. А любую слежку они воспримут, как вызов. - Этого мы должны избежать: вражда между полками нам ни к чему. - Ришелье сделал знак, что граф свободен, но, когда тот был уже у самых дверей, остановил Рошфора. – А все же приглядывайте за мушкетером, друг мой. Глава 9. Прошлое и настоящее. «Приглядывайте за мушкетером!» велел кардинал. Ничего проще и ничего сложнее придумать для Рошфора он не мог. Атос как с цепи сорвался: ни одно приключение в городе не обходилось без него и его компании. Последней новостью стала дуэль с четырьмя англичанами, среди которых был и родственник миледи. Один из дуэлянтов погиб, и, как выяснил Рошфор, он был заколот Атосом: удар пришелся прямо в сердце. О дуэли в городе, а затем и при дворе, много говорили: англичане, хоть и считались почти уже врагами вследствие натянутых отношений между Францией и Англией, принадлежали к знатным семьям, и те могли потребовать удовлетворения. Вообще-то Атос был не из тех, кто стремился непременно убить противника, но эта дуэль со смертельным исходом была очень странной: он англичанина видел первый раз в жизни, судя по тому, что тот вообще был секундантом Винтера. Пастух, который пас коз на пустыре до того, как на там появились дуэлянты, далеко не ушел и видел, и слышал многое. Он и рассказал, что Атос, после того как обменялся со своим противником парой слов, громко и прямо заявил, что убьет его, потому что не хочет, чтобы стало известно, что человек, имя которого он только что назвал, жив. Рошфор подумал, что граф не в себе: слишком многие видели его и знают, кто он такой, а он делает вид, что сохраняет инкогнито. Невольно возникало предположение, что Атос просто ищет повод, чтобы выйти из игры, покончить счеты с жизнью, использовав при этом обстоятельства, при которых его не упрекнешь в самоубийстве. Погибнуть на дуэли ему не даст самолюбие, а вот пойти на эшафот из-за дуэли – тут уже он будет в глазах дворянства героем, восставшим против тирании Ришелье. Рошфор начал с того, что переговорил с Арамисом. С д’Артаньяном, после истории с отцовским письмом, которое Рошфору пришлось у гасконского мальчишки попросту вытащить из-за пазухи, пока тот валялся в трактире с разбитой головой, Рошфору говорить было не с руки: юный герой так и горел жаждой мести. А вот Арамис, юноша разумный и рассудительный, искренне привязанный к старшему товарищу, был подходящей кандидатурой на роль ангела-хранителя для графа де Ла Фер. Правда, у Рошфора немало времени и хитрости ушло, чтобы устроить эту встречу: Арамис оказался человеком осторожным – святые отцы сумели надежно поместить свои ценности в душе этого красивого и утонченного юноши. И вот они встретились на квартире у Арамиса. Молодой человек не стал скрывать, где он живет, не имело смысла, а вот избегать свидетелей этой встречи стоило - не хватало еще, чтобы кто-то из мушкетеров проведал, что у Арамиса есть связь с его преосвященством! Арамис понимал, что это навсегда могло погубить их дружбу. Рошфор пришел пешком, переодевшись в цыгана: при его внешности и юношеском опыте жизни в цыганском таборе, такой маскарад у него выглядел естественным. Перепуганный Базен, хоть и привык, что к его хозяину частенько заглядывают странные гости, на этот раз попытался все же захлопнуть дверь, но Рошфор успел поставить ногу между ней и косяком, и бедняга лакей только перекрестился, когда ночной гость, осведомившись, дома ли его хозяин, без колебаний прошествовал в спальню мушкетера. Арамис ждал его, но молодому человеку все же потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что перед ним кардинальский посланец. - Ну, господин Рошфор, вы и в самом деле гений сыска, - с некоторым облегчением рассмеялся Арамис. – Если бы я не знал вас в лицо, я бы никогда не признал вас в этом образе бесприютного скитальца. Надеюсь, вам удалось избегнуть слежки? - Если и видели, то все равно не узнали, - Рошфор занял предложенный стул и принял в руку стакан с вином. – У вас очень уединенный дом, господин Арамис. - Это соответствует моим наклонностям, - скромно опустил ресницы юный лицемер. – Но вас ко мне, господин граф, привело какое-то очень важное дело? - Очень важное, и касается оно одного из ваших друзей. Догадываетесь? - Значит наш друг д’Артаньян опять вызвал гнев господина кардинала? – голос у скромника Арамиса был тих, но глаза он отвел, и Рошфор догадался, что этот вопрос был призван отвлечь внимание: Арамис о чем-то подозревал. - На этот раз речь пойдет не об успехах нашего бравого гасконца: речь пойдет о жизни и смерти господина Атоса, - Рошфор поставил стакан с недопитым вином на столик. Арамис быстро вскинул глаза на Рошфора и попытался придать своему лицу выражение простодушного изумления, но не тут-то было: он явно испугался и сильно побледнел. - Господин Арамис, неужели вы не заметили в поведении вашего старшего друга странностей, в особенности в последнее время? – Рошфор закинул ногу на ногу, и вновь взялся за стакан. - Нет, не заметил: господин Атос ведет себя, как обычно. - То есть пьет и дерется, дерется и пьет? – фыркнул Рошфор. Арамис не ответил, только пожал плечами. - А эта дуэль с англичанами, в которой он прямо-таки сделал все, чтобы угодить на эшафот по приказу кардинала? Вам это не кажется странным? - Скорее забавным, но мы привыкли к тому, что наш друг шутит весьма своеобразно, - попытался отделаться от прямого вопроса Арамис. - А вот кардиналу кажется совсем другое, мой милый аббат, - и Рошфор ухмыльнулся, заставив напрячься молодого человека. – Ему кажется, что все эти выходки вашего остроумного друга проистекают из желания умереть. Быстрый, испуганный взгляд, бледность сказали многое внимательному взгляду друга Ришелье, который понял, что достаточно намеков, пора говорить прямым текстом. - Вы мушкетер временно, дорогой господин д’Эрбле, - он обратился к Арамису, назвав его истинное имя, - и ваше призвание - сутана. Именно поэтому я пришел говорить с вами, а не с вашим гасконским другом, который слишком порывист и непредсказуем для такой роли. У вашего старшего друга что-то случилось в последнее время, после чего он резко изменил свое отношение к жизни, - Рошфор замолчал, выжидательно глядя на Арамиса. Тот молчал тоже, обдумывая услышанное. - И чего же вы хотите от меня? Какую роль в жизни моего друга, - он поднял черные глаза под длинными ресницами и прямо взглянул на графа, – вы предлагаете мне? Слежку? - Нет, это не то слово, дорогой д’Эрбле! Я никогда не посмею предложить подобное такому человеку, как вы. Но приглядывать за господином Атосом, вовремя остановить его… - Рошфор замолчал, увидев, какое выражение приняло лицо Арамиса. - Сударь, вы полагаете, что я вправе что-либо навязывать моему другу, даже если речь идет о выборе между жизнью и смертью? Я пишу диссертацию о свободе выбора, и вы хотите, чтобы я пошел против собственных принципов? Чтобы я навязывал своему лучшему другу, которого я люблю и почитаю, перед которым преклоняюсь, чужие мысли, чужой путь? - Вы слишком буквально приняли мои слова, господин Арамис! - Рошфор сдержал тяжелый вздох. – Суть же в том, что господин Атос нужен его преосвященству живым и полным сил, а точнее – нужны его способности, которые он сейчас растрачивает совершенно бесцельно, рискуя вызвать уже неудовольствие его величества. От эшафота, если что, его не спасти, а было бы очень прискорбно, если бы последний представитель такого знатного и древнего рода (думаю, для вас, как и для ваших друзей, это давно ясно) лишился бы головы, как последний бретер. Я хочу вас поставить в известность, молодой человек, что обратиться к вам в таком деликатном деле, это не мое личное желание - а воля господина кардинала. И именно вас он просил быть особо внимательным к господину Атосу. Господин д’Артаньян, в зависимости от вашего отношения к другу, очень быстро сообразит, в чем дело, ну, а господин Портос последует вашему примеру. То, о чем я вас прошу, ни в коем случае не идет вразрез с вашими принципами: от вас всего лишь требуется следить, чтобы ваш друг не влез в какое-нибудь слишком опасное предприятие, которое помешает планам его величества. Не господина кардинала, уясните это себе, а – его величества. Это все, что я должен был вам передать, сударь, - Рошфор встал и раскланялся с Арамисом с величайшей вежливостью, что, учитывая его живописные лохмотья цыгана, выглядело достаточно уморительно. Но Арамис даже не улыбнулся и проводил его до дверей лично, выказывая гостю те же знаки внимания. **** Так и повелось с того дня: Атос порывался буянить, а Арамис, соблюдая величайшую осторожность и деликатность, не давал ему зарываться, отвлекая на какой-нибудь философский диспут. В какой-то момент Оливье понял, что чрезмерное увлечение Арамиса философией странным образом увязывается с его задиристостью, а д’Артаньян и Портос в такие минуты становятся необычайно словоохотливы и подбрасывают им реплики невпопад, но разобраться во всем не успел: события начали набирать такой оборот, что стало не до собственного настроения. Атос давно замечал, что, после исчезновения госпожи Бонасье, в которой поначалу такое деятельное участие принимал гасконец, и о которой он действительно грезил ночами, что-то изменилось в настроении деятельного хитреца. Д’Артаньян начал следить за своей внешностью, он старательно перенимал светские манеры у него и у Арамиса, задавал вопросы, из которых становилось ясно, что у него появились знакомства среди аристократов, и, в один прекрасный момент, Атос, припомнив дуэль с англичанами, прямо спросил друга: «Вы бываете в доме у милорда Винтера?» - Не у него, у его сестры, леди Кларик, - покраснев, ответил д’Артаньян. - Иметь знакомых среди англичан в такое время! – Атос покачал головой. – Вы рискуете нажить неприятности. Тревиль уже говорил мне о вас, а вы знаете, как хорошо он к вам относится и только ждет момента забрать вас под свое крыло. - Леди Кларик, даже в случае войны никуда не уедет. Она пользуется расположением кардинала. - Тем хуже для вас, д’Артаньян, - пожал плечами Атос. – Впрочем, я не собираюсь вам выговаривать, прошу только быть осторожнее. У д’Артаньяна едва не соскочило с языка: «И вы тоже будьте благоразумны», но он вовремя промолчал. Стук в дверь в пять утра – это было слишком даже для Гримо, который вставал очень рано. Бормоча проклятия и с трудом разлепив глаза, лакей приоткрыл дверь – и оцепенел: перед ним стояла женщина в капоре, накидке и юбке, наполовину съехавшей на пол. Подмышкой у женщины была зажата обнаженная шпага, а из-под капора, под крючковатым носом, топорщились усы. Гримо попытался захлопнуть дверь, но безуспешно: чудище проникло в квартиру и, ни секунды не сомневаясь, направилось в спальню к Атосу. - Эй, ты, потаскуха, куда лезешь? – Гримо героически преградил ей путь. - Что, у Атоса кто-то есть? – голос д’Артаньяна заставил Гримо ахнуть. - Что ты молчишь? У твоего хозяина кто-то есть? Это я, болван, я, д’Артаньян! - Никого у меня нет, да и кому быть в такую рань, дружище, - Атос вышел из спальни, и пару секунд созерцал открывшееся ему зрелище. Он честно пытался принять серьезный вид, но представшее ему зрелище переодетого гасконца было настолько уморительным, что мушкетер не удержался и разразился хохотом. Д’Артаньян мрачно наблюдал попытки бороться с веселостью у обычно мрачного Атоса, потом горько заметил: «Это было бы смешно, если бы не было так страшно!» Смех тут же смолк, и Атос схватил друга за руки. - Идем ко мне – все расскажете. В спальне он стал поспешно одеваться, кинув д’Артаньяну халат. - Накиньте пока это – и говорите. Я себе места не нахожу от беспокойства. - Правильно делаете, - хмуро кинул гасконец. – Я не хотел вам говорить, Атос, но леди Кларик и леди Винтер – одна и та же женщина. Атос нащупал за собой спинку стула и тяжело опустился на него. - Рассказывайте, все рассказывайте, что у вас произошло с ней, - неожиданно ясным голосом приказал мушкетер. - Я с ней познакомился случайно, мне показалось, что ее родственник с ней невежлив. Результат вам известен – дуэль с англичанами. А потом лорд Винтер ввел меня в ее дом. Ну, я увлекся: она потрясающая женщина, Атос! - Кто бы сомневался! – в сердцах вырвалось у Оливье, правда, очень тихо. - Что вы сказали? – переспросил юноша. - Ничего, продолжайте. - А собственно, о чем и говорить? Я увлекся, стал бывать у нее в доме, и она поощряла эти посещения, ну, а потом… потом она сама назначила мне свидание в полночь. Несколько раз я бывал у нее, мне кажется, она была очень довольна нашими отношениями, а вот сегодня… сегодня… - д’Артаньян замолчал. - А сегодня вам стало ясно, что ей нужно на самом деле? - Да. Ей нужна была ваша голова, Атос. - И всего-то? – Атос недобро улыбнулся, но глаза у него блеснули сталью. - Она мне рассказала целую сказку о том, как вы жестоко над ней надругались, как пообещали на ней жениться, но выкинули из своих владений голую и босую, отправив скитаться без гроша в кармане и заставив вести жизнь нищенки. - Какая слезливая история! Вы поверили? - Ни на секунду. Она тоже это поняла, и хотела соскочить с кровати. Я ухватил ее за рукав и… - Договаривайте. Или вы думаете, что я так стыдлив? - Атос, у нее на левом плече лилия. Она воровка! - Я это знаю, - Атос резко встал, стиснув кулаки он прошелся несколько раз по спальне, пытаясь успокоится. – И она дала вам уйти с ее тайной? - Она пыталась меня заколоть кинжалом. Она голову от ярости потеряла, мне чудом удалось удрать. - А этот наряд? - Это мне Кэтти помогла, ее горничная, - покраснев, пробормотал д’Артаньян. - Понятно, - с легкой насмешкой кивнул головой Атос. – Она вам как-то угрожала? - Еще как! Если бы не моя шпага, мне бы живьем не выбраться. Она невероятно сильная женщина. - Вот что, друг мой, вы пока останетесь у меня дома, а я пошлю Гримо за вашими вещами к Планше. Ждите меня здесь, прошу вас. Если я не вернусь через два часа… - Мы пойдем вместе! – решительно заявил д’Артаньян. - Я пойду один, - непререкаемым тоном заявил Атос, беря шляпу и плащ, и прихватив, кроме шпаги еще и пистолет. - Если меня не будет через два часа, ищите меня у миледи.
stella: Глава 10. Не верь врагу своему. Уже выйдя из дому, Атос вспомнил, что ему толком не известно, где живет миледи. Возвращаться не хотелось, и мушкетер напряг память, даже остановился на минутку, и вовремя: навстречу ему спешил Планше. Увидев Атоса, Планше бросился прямо к нему, отчаянно жестикулируя. - Господин Атос, беда! – бедняга задыхался скорее от волнения, чем от бега: ходу от дома д’Артаньяна до улицы Феру было от силы три минуты для сильных ног Планше. – Мой господин пропал! Ведь говорил я ему, что ничего хорошего не ждет его в этом доме на Королевской площади! Но разве он послушает! - О каком доме ты говоришь, Планше? – небрежно поинтересовался Атос. - Да дом номер 6, где живет эта чертова англичанка! - Вот что, Планше, твой господин уже у меня. Поэтому вернись домой, собери одежду для него, да сапоги не забудь, и ждите меня на Феру. Я вернусь через часик-другой, - добавил мушкетер, ускорив шаги. Дом миледи представлял из себя нечто среднее между домом, который обокрали и домом, где хозяева арестованы: окна и двери были открыты настежь, слуги бегали вверх-вниз по лестнице, ведущей к крыльцу, и во всей обстановке чувствовалась растерянность и озабоченность. Атос усмехнулся: если весь этот переполох – заслуга д’Артаньяна, то он, Атос, пришел в нужный момент. - Граф де Ла Фер желает видеть миледи Винтер, - заявил он лакею у двери. – Иди и доложи. «Надеюсь, у нее хватит ума не сбежать, и не хватит наглости приготовить мне сюрприз в виде кинжала или яда», пробормотал он едва слышно, но лакей был уже в доме. Через пару минут он, запыхавшись, появился на крыльце и пригласил Атоса в особняк. Он провел его через анфиладу комнат так поспешно, что молодой человек лишь мельком отметил роскошь обстановки: Анна не отказывала себе ни в чем. Миледи была в пеньюаре, и небрежность ее туалета лишь подчеркивала ее красоту. Принять бывшего жениха в таком виде могла либо отъявленная кокетка, ждущая от гостя определенного внимания, либо женщина, которая в госте не видит мужчину. Атос эту небрежность и это отношение к своей персоне отметил, но как сторонний наблюдатель: прелести Анны его уже не трогали. Миледи смотрела холодно, в ее глазах он не прочел ничего, кроме откровенной ненависти. Она не стала его приглашать сесть, просто посмотрела ему в глаза и с ледяным спокойствием констатировала: «Вас я не ждала. Чем обязана?» - Я, кажется, вас просил не попадаться на моем пути. Вы же продолжаете делать вид, что в моих словах нет угрозы, - Атос смотрел сквозь миледи ничего не выражающим взглядом. - А разве я сказала, что испугалась? Вас прислал ваш друг чтобы вы забрали его пожитки? – ненависть сверкнула во взгляде женщины, пальцы непроизвольно сжались, как сжимаются лапы у коршуна, ухватившего добычу. - Вы забываетесь, сударыня, - у Атоса все клокотало внутри, но он изо всех сил держал себя в руках. – Ваше поведение это - поведение торговки с рынка. Оно выдает ваше прошлое. Пока его знают немногие, но это можно исправить. - Ваше прошлое тоже не останется секретом для вашего круга, - прошипела миледи: губы у нее посинели, на лбу выступил пот. - В моем прошлом не найдется столько позорных страниц, сколько их можно насчитать в вашем, сударыня. Но сейчас я предупреждаю вас в последний раз: мне все равно, что вы задумали против меня лично - жизнью я не дорожу, но упаси вас Господь строить козни и плести силки против моих друзей или тех, кто им дорог! Я не из тех, кто прощает подлость и предательство, и у вас была возможность убедиться в этом. - Д’Артаньяна я не прощу никогда! – миледи вцепилась в подлокотники своего кресла. – Он знает мою тайну… - Разве это тайна? – улыбнулся Атос. – Я ее тоже знаю, и знает палач из Лилля, и, наверное, еще найдется с десяток служителей Фемиды, которым известны приметы бывшей монахини. Смотрите, как вы все ближе к той черте, за которой вы готовы пролить кровь человека только потому, что он чем-то вам не угодил. Пока вы занимаетесь интригами с легкой руки Ришелье – это ваше и его дело, я знать не желаю ни побудительных его причин, ни последствий. Но если только вы прикоснетесь к тем, кто мне дорог, кого я охраняю по мере своих сил… - он с силой вдохнул теплый и пряный воздух будуара, - если у вас возникнет хоть тень мысли вредить моим друзьям… что же, тогда вы узнаете силу моей мести. - Вы! Вы мне будете мстить? - Баронесса истерически расхохоталась. – Вы и ваши товарищи нагло лезете туда, где нет места для простых смертных. Не вам играть против кардинала, ничтожные черви, вообразившие себя гигантами! – Атос, широко раскрыв глаза, следил за Анной, и, впервые, у него появилась мысль, что в ее поведении проглядывают признаки душевной болезни. - Вы должны уяснить себе, Анна, - Оливье впервые назвал ее по имени, но не былое чувство заставило его это сделать, а всего лишь желание успокоить женщину, у которой в светлых глазах все сильнее разгорался огонь безумия, - вы должны, наконец, отдать себе отчет в том, что кардиналу не нужна помощница, на чьих руках кровь защитников короля. Рано или поздно он откажется от вас, передаст вас в руки правосудия, и тогда вас ничто не спасет. - Ришелье никогда не сдаст меня! – воскликнула миледи. – Я слишком много знаю, - добавила она, смеясь, и вдруг замолчала: до нее дошло, ЧТО она сказала. – Он не посмеет, - добавила она уже не так уверенно, и встала, повернувшись спиной к Атосу. Возможно, она проверяла, что он не посмеет напасть на женщину, когда она доверилась ему таким образом, а, возможно, просто хотела скрыть от него свои руки – Атос додумать это не успел, потому что миледи бросилась на него с кинжалом в руке. Д’Артаньян был прав: она оказалась необыкновенно сильной для своего хрупкого телосложения, к тому же страх, ярость и желание избавиться от опасного свидетеля утроили ее силы. Оливье спасла серебряная пряжка на перевязи: лезвие скользнуло по ней и распороло камзол, рубашку и тело по касательной, задев ребра. Он схватил миледи за руку, но она попыталась укусить его пальцы; грубая мушкетерская перчатка оказалась ей не по силам. - Дрянь! – Мушкетер, вывернув ее руку, бросил Анну к своим ногам, не слушая, как она воет не то от боли, не то от ярости. – Теперь я буду разговаривать с вами, сударыня, совсем другим языком: как говорят аборигены Нового Света, мы ступили на тропу войны. Берегитесь! – и, прижав ладонью правой руки рукоять кинжала, который застрял в буйволовой коже перевязи, поспешно покинул дом: он чувствовал, что в глазах у него темнеет от боли. Он шел домой быстрым шагом, не соображая куда ведут его ноги: все вокруг него качалось и плыло. Поэтому, когда кто-то подхватил его под руку, Атос не сразу смог поднять голову, а когда взглянул, то даже не удивился: на него с тревогой смотрел Портос. - Портос, друг мой, - пробормотал Оливье, оседая на землю, - я спешу домой. Впрочем, Портос не дал ему упасть, подхватив Атоса, и только сейчас заметив кровь и кинжал, который Атос, потеряв сознание, перестал сжимать рукой. Портос растеряно оглянулся по сторонам: на улице уже было довольно много народу, а до улицы Феру – рукой подать. Но, видимо, Господь в этот день покровительствовал мушкетерам, потому что первым, кого достойный Портос увидел, был полковой лекарь мушкетеров. Он, в свою очередь, тоже заметил гиганта, возвышавшегося над обычным людом на добрую голову, и заметив, что он поддерживает кого-то, и поспешил к нему. Едва приблизившись, он узнал Атоса и, с безмолвным вопросом в глазах, уставился на Портоса. Тот, насколько это было возможно сделать в его положении, пожал плечами. - Где он живет? – врач уже увидел рукоять кинжала. - Рядом, на Феру. – Портос, подхватив друга на руки, почти бегом рванулся к дому Атоса, и врач последовал за ним. Им открыл д’Артаньян, благодаря расторопности Планше, уже одетый во все свое. При виде картины, открывшейся ему в проеме двери, юноша смертельно побледнел и отступил назад, потеряв дар речи. Но от него никто и не ждал каких-то слов. Врач, осмотрев рану Атоса, удовлетворенно вздохнул: как говорится, мушкетер легко отделался, если не считать сильной потери крови и боли, которую нанесло лезвие, задев надкостницу ребра. Он промыл и зашил рану, наложил повязку и удалился, довольный собой и раненым. Атос, который пришел в себя только после перевязки, молчал. Молчали и д’Артаньян с Портосом, которые корили себя за то, что отпустили друга одного. Ждали Арамиса, который вот-вот должен был смениться с дежурства, и которому, без сомнения, товарищи доложат новость: никто не сомневался, что врач раструбит на весь полк о ранении королевского мушкетера средь бела дня. Но, ко всеобщему изумлению, лекарь ни слова никому не сказал, кроме де Тревиля, и Арамис, явившись к другу, застал компанию в полном сборе, оставаясь в полном неведении насчет происшедшего. Вид Атоса, бледного до синевы и в постели, заставил его беспомощно опуститься на табурет. - Итак? – произнес он таким тоном, словно подводил итог. - Итак, у нас открытие военных действий, - ответил за всех д’Артаньян. – Только война нам, господа, предстоит с дамой. **** - Итак, - в который раз сказал д’Артаньян, когда вернулся к Атосу, закрыв двери за друзьями и Гримо, который пошел в трактир за красным вином и ужином. – Я не могу себе простить, что не пошел с вами, Атос. - Пустяки, - Атос прикрыл глаза: было больно, очень больно, и душно: начинался жар. – Если бы вы пошли со мной, вы бы все равно не смогли мне помочь: разговор у нас попросту бы не состоялся. А кинжал этот, - мушкетер кивнул на лежащий на прикроватном столике среди окровавленных полотенец изящный кинжал, на лезвии которого запеклась кровь, - кинжал этот подарил ей когда-то я. Хотел, чтобы у нее была хоть какая-то защита, если вдруг кто-то покусится на ее … добродетель. Вот она и посчитала, что нашла в моей шкуре самые надежные для него ножны. - Этого следовало ожидать, Атос. Она и так была разъярена после того, что я узнал о ее клейме, а тут еще и вы явились, - д’Артаньян крепко потер щеки, пытаясь вернуть себе способность спокойно размышлять. – Арамис не зря говорил, что нам следует быть начеку, а вам – проявлять особую осторожность. - Арамис говорил? – что-то здесь было не так, но думать над этим у Атоса просто не было сил: в голове стоял сплошной туман. – Арамису что-то было известно о миледи Винтер? - Не знаю, - смутился д’Артаньян, - но вы же знаете Арамиса: он всегда говорит загадками. К сожалению, он оказался прав. - Я непременно подумаю над вашими словами, д’Артаньян, но только не сегодня, - голос у Атоса был совсем сонный, глаза закрыты, и гасконец с запоздалым раскаянием сообразил, что друг уже просто не в состоянии поддерживать разговор. Он встал и приоткрыл окно, чтобы свежий воздух хоть немного проник в комнату. Потом он уселся рядом со спящим, и задумался. ***** Д’Артаньян очнулся от своих мыслей только с приходом Гримо. Слуга Атоса еле дотащил две корзины, доверху груженые снедью и вином. Глядя на все это великолепие, д’Артаньян ощутил, как проголодался: он за весь день и маковой росинки во рту не имел. Недолго думая, бравый гасконец ухватил из корзины бутыль и окорок, но, к его удивлению, Гримо отобрал у него бутылку, отрицательно покачав головой. - Что такое, Гримо? – не понял д’Артаньян, - ты что, не даешь мне напиться? Я умираю от жажды. Или это вино только для Атоса? – догадался он с опозданием, и увидел, как улыбнулся слуга. – Ну, пусть не эту, но божанси ты принес, надеюсь? – и юноша взялся за запечатанную глиняную бутыль. - Эту – можно, - кивнул Гримо. - Но откуда столько провизии? – продолжал удивляться гасконец, - вытаскивая наперегонки с лакеем содержимое корзин. – Ты что, в разных кабачках был? Корзины у тебя разные, - д’Артаньян внимательно разглядывал обе, обратив внимание, что одна из корзин явно из богатого трактира, да еще и выстелена тонкой салфеткой. – А это что? – он указал на монограмму на солонке, - какая-то дама позаботилась о твоем хозяине? Услышав о даме, Гримо изменился в лице и схватив солонку, поднес ее к глазам. - Это она! – решительно произнес Гримо, и знаком показав д’Артаньяну, чтобы он оставался с Атосом, бросил в корзину все припасы, которые он в ней и принес, и умчался, крепко прижав ее к себе. Салфетка так и осталась на столе. - Ну и ну! – потрясенный самоуправством лакея, юноша опустился на свой табурет. – Но поесть он ведь что-то оставил, черт меня побери! Атос спит, Гримо бегает, а я, пока сторожу Атоса, который спит и ни о чем не ведает, могу по крайней мере подкрепить свои силы? – на риторический вопрос ответа не последовало, и д’Артаньян в одиночку стал разбираться с заказанными блюдами. Он успел неплохо наверстать пропущенное от завтрака и обеда время, когда вернулся Гримо, бледный как смерть, и весь в поту. Д’Артаньян, едва взглянув на него, сразу потерял аппетит. - Ты что? – гасконец, увидев, что Гримо шатается, усадил его у стола и налил ему стакан вина из кувшина, стоявшего у постели. – Гримо, ты можешь, наконец, объяснить, что происходит? Куда ты бегал? В трактир? Гримо, отпив несколько глотков, отставил стакан и вытер лоб дрожащей рукой. - Ты был там, где тебе дали эту корзину? – догадался д’Артаньян, и лакей кивнул. - Ее содержимое не из трактира? – продолжал допрашивать Гримо д’Артаньян. – Говори, сейчас не до твоих знаков. - Хозяин признался. Я взял его за шиворот и хорошо встряхнул, - Гримо ухмыльнулся. – он понял: я не шучу и рассказал. - Что рассказал? Гримо, не заставляй меня вытягивать из тебя каждое слово, не то я сам тебя за шиворот возьму! – не выдержал вспыльчивый юноша. - Корзину принес слуга из хорошего дома и сказал, что это для господ «неразлучных». - Так и сказал: «неразлучных»? – растерялся д’Артаньян. – Если это миледи, то она многое знает о нас. - Это она, - серьезно подтвердил Гримо. – И все в этой корзине отравлено: и вино, и сыры, и фрукты, и даже мясо. - Откуда ты знаешь? - Мы проверили на крысах в погребе, - тяжело вздохнул Гримо. - Ах, вот как вы решили играть, сударыня! – д’Артаньян сжал кулаки. - Она перешла грань, - раздался едва слышный голос Атоса, который не спал и слышал рассказ Гримо. - Да, но мы - не крысы из погреба! – обернулся к нему гасконец. – И в ее мышеловку мы не намерены лезть.
stella: Глава 11. Кольцо Надо признать, что о возможности их отравить никто из друзей всерьез не задумался. Думали они о подстроенной дуэли, о нападении из-за угла, даже о том, что их попросту арестуют за какую-нибудь очередную выходку, но о таком ходе думать им, мужчинам, было противно. Но именно отравление могло оказаться самым действенным и простым способом, посредством которого женщина могла расправиться с мужчинами. Если бы не Гримо, все могло кончиться совсем не радужно: Атос был совершенно уверен, что от яда миледи противоядия нет. Откуда у него появилась такая уверенность, он и сам не знал, но то, что он увидел в доме баронессы, ее коварство, огонь безумия в ее глазах – все это убеждало его, что эта женщина ничего не станет делать наполовину: она должна быть уверена в своей мести. При том, что от ее действий может достаться и совершенно посторонним людям, ее, по-видимому, нисколько не заботило. Д’Артаньяна не меньше, чем миледи, занимало другое: откуда Гримо была знакома злополучная солонка, а точнее – монограмма на ней. Объяснение оказалось простым - на днях Гримо зашел в лавку, чтобы купить тарелки: их стало не хватать, поскольку компания друзей в полном составе, а частенько и со слугами, постоянно крутилась в квартире у Атоса, оставаясь у него и на обед, и на ужин. По воле случая в лавке оказался и управляющий леди Винтер, который принес в качестве образца солонку с монограммой миледи, которую она хотела нанести на заказанный ею роскошный столовый сервиз. Точно такую же солонку, как и та, что явно по недосмотру миледи, сунули в корзину с пресловутой снедью. Солонка была необычной по форме: дельфин, танцующий на гребне волны, и запомнилась глазастому Гримо. Слуга быстро уловил связь между приключением хозяина и непонятно откуда появившейся корзиной, и бросился на поиски, коря себя за то, что принял эту посылку. К счастью, единственными жертвами оказались крысы, а ведь могли пострадать и совершенно непричастные к истории люди, если бы хозяин сплавил им эти кушанья. В общем: «Все хорошо, что хорошо кончается», как сказал Арамис, но ничего ведь еще не закончилось, как и предчувствовали друзья - миледи не из тех, кто способен остановиться в своих планах. Так думали на улице Феру, но и на Королевской площади мысли о начавшемся противостоянии не покидали миледи Винтер. Анна очень быстро поняла, что ее попытка отравления провалилась. Ее личный соглядатай принес ей новость: он видел Арамиса и Портоса в карауле у входа в Лувр. Впредь следовало действовать осторожнее и бить наверняка. Но главный сюрприз, и сюрприз весьма неприятный, ожидал ее у кардинала. Откуда он узнал о ее встрече с Атосом, миледи даже представить не могла, но, получая от него очередное поручение в Англию, она услышала: «Мадам, а теперь поговорим о ваших личных делах, которые мне представляются не менее неотложными, чем мои собственные». Анна присела в реверансе, но Ришелье кивком головы указал ей на кресло напротив. Поправил подсвечник так, чтобы видеть ее лицо в мельчайших деталях, и эти приготовления очень не понравились миледи: она собрала свою волю в кулак, а на лицо напустила свою самую надежную маску спокойствия и простодушной наивности. - Миледи, я знаю, какие узы связывают вас с господином графом де Ла Фер, - без всякого предисловия объявил его преосвященство. – Мне также известно, что ныне он служит под именем Атоса. Не сомневаюсь, что выбором столь необычного имени он обязан вам, сударыня. - Монсеньор, - миледи сжала руки в муфте, которую держала на коленях, - ваше высокопреосвященству, видимо, неизвестно, что этот человек негодяй и подлец, способный только ради своего тщеславия уничтожить репутацию невинной девушки. - Миледи, меня не волнуют побудительные причины, по которым он поступал в своих владениях тем или иным образом. Надеюсь, действовал он в рамках своих полномочий. Но меня очень занимает его здоровье, и я желаю, я настойчиво вам это напоминаю, миледи, я желаю видеть его и его друзей в добром здравии. Надеюсь, вы меня поняли, миледи? Вы смелая женщина, мадам, но у меня тоже есть определенная граница, через которую мои друзья и доверенные лица не переступают. Если вы меня поняли правильно, тогда нас с вами впереди есть неотложные дела, которые я рассчитываю решить именно с вашей помощью. – Кардинал встал и обошел стол. Анна де Винтер поняла, что аудиенция окончена, и присела в поклоне, целуя кардинальский перстень на руке кардинала. Мгновение поколебавшись, Ришелье осенил ее крестным знамением, и когда она вышла, позвонил в колокольчик. Отворилась боковая дверца, и в кабинет стремительно вошел Рошфор. - Ну, что там? – Ришелье вопросительно вскинул глаза на графа. - Бэкингем готовит флот, - лаконично ответил Рошфор, и они оба склонились над огромной картой, занимавшей весь стол в углу кабинета. **** Мушкетеры готовились в поход. Для них это прежде всего были непредвиденные траты, поскольку от казны им полагался лишь мушкет. Все остальное: лошадь для мушкетера и его слуги, оружие, латы, седла и прочая – все шло за счет самих воинов. Естественно, для молодых людей это было настоящей финансовой катастрофой, из которой они не знали, как выбраться. Больше всех волновался д’Артаньян, хотя ему в гвардии было проще всех. Портос был задумчив и крутил усы: верный признак того, что у него есть что-то на примете. Арамис был меланхоличен и строчил письмо за письмом. Атос, который еще не слишком хорошо себя чувствовал, старался поменьше выходить из дому, но совсем не потому, что опасался очередных козней миледи. Он заявил, что, сидя дома, он экономит: совершеннейшая ерунда, потому что то же вино Гримо тащил в удвоенных количествах ему на улицу Феру. После всех подсчетов Атос объявил, что ему на экипировку необходимо минимум две тысячи пистолей. Д”Артаньян не понял, почему так много, но Атос спокойно объяснил, что одна только лошадь может обойтись ему в тысячу. - А Анхель? – осмелился предположить юноша. - А Анхелем я не намерен рисковать, - объявил Атос. – Анхель не для превратностей войны, он слишком своеволен. Гасконец только плечами пожал: продать лошадь, подаренную Бэкингемом и держаться за Анхеля!? Но он уже привык к причудам друга: иначе, как сентиментальностью это не объяснишь, а при всей видимой суровости Атоса друзья серьезно подозревали, что в ней много напускного. Так или иначе, но проблема денег с каждым днем становилась все насущнее, и все чаще д’Артаньян думал, что придется пожертвовать кольцом, подаренным королевой. Но, как только он выступил с этой идеей, Атос заявил, что она несколько преждевременна, и для начала д’Артаньян пойдет играть на те деньги, что наберутся у друзей вскладчину. Однако, Портоса и Арамиса дома не оказалось, поэтому Атос и д’Артаньян вдвоем отправились играть на то, что удалось наскрести из остатков жалования. Однако уже в самом кабачке Атос неожиданно заявил, что у него несчастливая звезда, он никогда не выигрывает, а потому играть будет д’Артаньян. Он новичок, у него легкая рука, а то, что он не верит в свою удачу, значения не имеет: из них двоих именно Атос – невезучий. По тому, как живо Атос все организовал, как нашел ему партнеров по игре, д’Артаньян заподозрил, что план этот созрел у мушкетера не в последнюю минуту, и что он продумал все заранее. Вино, кости, карты – все появилось, как по мановению волшебной палочки. В этом кабачке Атоса знали, как азартного игрока, и зрителей набилось достаточно. Настроение у д’Артаньяна испортилось: он не любил азартных игр, природная осторожность и вынужденная нищета отрезвляли его лучше любого отеческого наставления, но Атос умел иногда быть змием-искусителем. Короче, игра началась, и молодой человек понял, что противники его настроены решительно. - Черт возьми, Атос, что вы им наобещали? – прошипел он на ухо мушкетеру. - Отличную, захватывающую игру, - не моргнув глазом ответил Атос. - А если я проиграю? - Это исключено: вы наша последняя надежда. Если вы проиграете, у меня не останется вариантов: придется умереть не в бою, куда меня не допустят за отсутствием снаряжения, а в пьяной драке, которую мне придется затеять, или на дуэли с гвардейцами кардинала. Мы так давно с ними не дрались, что на такую дуэль они явятся всей ротой. Д’Артаньян, вы же не сможете поставить меня в такое положение, - Атос говорил совершенно невозмутимым тоном, только вздернутая бровь, да бесенята в глазах и выдавали его истинный настрой. - Ну, у вас и шуточки! – д’Артаньян пожал плечами и сосредоточился на игре. Первое время ему везло, и кости падали в его пользу, но ставки были невелики: его партнеры по игре не желали рисковать. Атос наблюдал за игрой, небрежно развалившись на скамье, закинув ногу на ногу и рассматривая стол через стеклянный стакан с хересом. Несколько удачных ходов - и удача оставила юного гвардейца. Все, что он выиграл, ушло к партнерам. Д’Артаньян бросил отчаянный взгляд на друга, и тот молча, глазами, указал ему на перстень королевы. Д’Артаньян зажмурился в отчаянии и, сняв перстень с пальца, предложил его, как залог против золота партнеров. Атос, не спеша, ленивым движением взял кольцо, покрутил его, рассматривая со всех сторон, и предложил разделить на семь ставок по тысяче пистолей. Игроки не возражали, к тому же у Атоса был вид человека, понимающего толк в драгоценностях, поэтому игра возобновилась с былым азартом. Ставки переходили от партнера к партнеру, золотая горка росла, и все, кто был в этот время в кабачке, побросали свои столы и сгрудились вокруг игроков. Д’Артаньян чувствовал, что задыхается, он не раз уже был готов плюнуть на все и бросить игру, но стоило ему поднять глаза на Атоса, как он в очередной раз выбрасывал кости. Удача окончательно отвернулась от друзей: шесть ставок были уже в руках партнеров, и лихорадочное нетерпение читалось и в блеске их глаз, и в судорожных движениях рук, тянущихся то к золоту, то к стаканчику с костями. - Метать вам, Атос, - тихо проговорил молодой человек. – У меня руки трясутся. - Господа, - громко сказал он, - это - последний ход. Могу я просить господина Атоса сделать его? До сих пор он просто наблюдал за ходом игры, предоставляя мне всю полноту действий. Это не совсем по правилам. - Мы согласны, - ответил шевалье, переглянувшись с товарищем. – Господин Атос – известный игрок. – Едва приметная ирония этих слов заставила Атоса чуть нахмурить брови, но он только подвинул стаканчик с костями к шевалье. Тот выбросил кости, после того как долго тряс их. - Один, один, и… один! – провозгласил он, передавая стакан Атосу. Тот, не мешая кости, выбросил их на стол недрогнувшей рукой. - Два, два, два! – воскликнул д’Артаньян с нескрываемым ликованием и замер, увидев лицо друга. Атос неестественно побледнел, застывшим взглядом он уставился на три кости, каждая из которых нахально отсвечивала гранью с двумя черными точками. - Два! Как и тогда, - пробормотал он, вставая из-за стола. – Господа, извините, но я должен вас покинуть. Выигрыш остается у господина д’Артаньяна, – и, на ходу застегивая непослушными пальцами крючки камзола, он покинул кабачок. Д’Артаньян остался принимать поздравления, устраивать торжественный обед и радоваться тому, что кольцо остается у него вместе с выигранными пистолями на экипировку.
stella: Глава 12. Война Рука судьбы? Атос верил в Бога, но не верил в свою Судьбу. Вернее, считал, что все, что он мог бы сделать или сказать, уже не имеет значения, потому что его время ушло, оставив лишь отравленный след в душе. Свое место в жизни он ограничил службой и друзьями, и полагал, что так будет до того момента, когда Господу надоест смотреть на его жалкое существование и он не пошлет ему Ангела смерти. Появление Анны смешало все. Теперь он счел себя ответственным за д’Артаньяна и Арамиса с Портосом: друзья не имели представления, с каким двуликим Янусом свела их судьба. Мушкетер сам себе вынужден был признаться, что, отпуская Анну, он совершил глупость, проявил ненужное великодушие: женщина с таким характером и такой душой не могла не озлобиться, не могла не пойти на все для достижения своих целей. Жажда наживы и злоба вели Анну, ее путеводной звездой стали богатство и положение в свете любой ценой. И Атосу приходилось признать, что она неплохо продвигалась на этом пути, умело используя всех, кто представлял для нее интерес. Кюре, он сам, лорд Кларик, наверное, еще немало мужчин, о которых он не знал, и, наконец – Ришелье, чья кардинальская мантия служила ей надежным прикрытием. Миледи пользовалась его покровительством, но Ришелье умел разбираться в людях, и один Бог ведал, что такого могла миледи делать для блага Франции, что получила у его преосвященства такой кредит доверия. Немногие англичане, которые еще оставались в Париже, готовились к отъезду, а миледи заново отделывала только что купленный особняк. И, хоть и беглым взглядом, Атос успел отметить для себя, что в средствах она не была стеснена: интерьеры блистали не только роскошью, но и утонченным вкусом. Да, Анна эти годы зря не теряла, не то, что он, погрязший в нищете и обыденности. Атос впервые за долгое время устыдился не своих ошибок, не позора недостойного выбора, не своего юношеского простодушия и житейской слепоты - он устыдился своего нынешнего положения. Выход у него был, но этот выход был бы предательством по отношению к друзьям, которые никогда бы не смогли понять его выбора. Лицо д’Артаньяна возникло перед ним, и он прочитал в недоуменном взгляде юноши неверие в подобное, отчаяние и затем, словно хлесткая пощечина предателю – презрение. На память пришел разговор с Арамисом, когда он стал выяснять у него, откуда тому известно о миледи. Арамис неохотно рассказал о встрече с кардиналом и, откровенность за откровенность - Атос упомянул о предложении Ришелье и о своем отказе. Арамис долго молчал, потом, тяжело вздохнув, признал: «Вы сделали то, что должны были сделать, Атос, но, возможно, вы поступили неправильно». Атос, вспоминая эти слова, тоже вздохнул: еще не поздно было дать свое согласие. Хотя, нет, поздно говорить о таком сейчас, когда он нужен друзьям, и его место в охране короля. Порыв угас, так толком и не родившись. Сначала осада Ла Рошели, это теперь самое важное. Если кардинал победит, если он добьется своего, тогда Англия отступит и вопрос о флоте станет насущной необходимостью. Вот тогда он и сможет с чистой совестью заняться делами государственными, если, конечно, о нем тогда еще кто-нибудь вспомнит. **** Чутье д’Артаньяна не обмануло и в этот раз: за ним следили. Тень, прячась за выступами стен, скользила за ним начиная от дома Арамиса. Эта слежка начала раздражать молодого человека, и он, в свою очередь, заскочив на крыльцо какого-то дома, спрятался в тени нависавшего балкончика. Уловка сработала, тень растерянно заметалась, ища преследуемого, и оказалась рядом с д’Артаньяном. Лезвие кинжала у горла и крепкая хватка заставили человека замереть. - Что тебе от меня нужно? Какого черта ты тащишься за мной через пол-Парижа? – не голос, лезвие у глотки заставило незнакомца вздрогнуть, и тут же несколько капель крови побежали по его шее. – Говори, не то я тебя попросту прирежу, и совесть меня мучить не станет, - подбодрил его д’Артаньян. - Мне приказали, господин, - неохотно выдавил из себя наемник. - Кто приказал? - Я не знаю ее имени, но она мне заплатила пятьдесят пистолей. - Пятьдесят пистолей только за то, чтобы ты проследил куда я иду? Ты меня считаешь дураком, готовым поверить в такую сказку? – и гасконец нажал на кинжал чуть посильнее. - Я… я скажу, ваша милость, скажу! – завопил наемник. – Мне велено проследить, где живут ваши друзья, где предпочитают бывать, есть ли у них любовницы … - Да, это, конечно, очень сложная работа, - хмыкнул д’Артаньян. – Ну, а потом, потом тебе что велено? - Это все, господин. Об остальном эта дама договаривалась с моим приятелем. - Тогда пойдем к нему, к твоему приятелю, - решительно заявил юноша, но наемник, забыв на мгновение о кинжале, попытался отрицательно помотать головой: острое лезвие моментально напомнило ему о том, на какой ниточке висит его жизнь. - Слушай меня: ты сию же минуту отведешь меня туда, где ждет твой дружок, или останешься здесь навсегда, - предупредил д’Артаньян, которому было не до шуток. – И, предупреждаю тебя, что, если по дороге у тебя появится желание сменить дорогу или забыть, где тебя ждут, мой кинжал все равно окажется быстрее твоего, - добавил он, молниеносным движением поменяв место кинжала у горла - на спину бандита. – Шевелись! Либо наемник был отчаянный трус, либо совсем новичок в таких делах, потому что потом, вспоминая свое ночное приключение, д’Артаньян мог только хмуриться и недоверчиво почесывать в затылке: ночной бродяга привел его ко Двору Чудес. - Ну, и кого я должен искать в этом притоне, - д’Артаньян кивнул в сторону какой-то развалюхи, из которой выползали жуткие тени. Что-то похожее на страх шевельнулось у него в груди: оказаться в этом аду в одиночестве, без друзей за спиной, теперь виделось совсем не таким захватывающим приключением. – Придется тебе, дорогуша, вызвать его сюда. И повторяю, если только ты позовешь его вместе со всей вашей сворой, если не я, так мои друзья найдут, как с вами разобраться. - Мы с приятелем сюда только захаживаем, мы не живем здесь, - поспешил оправдаться бродяга. - А меня не волнует, где и как вы живете, - остановил его д’Артаньян. – Зови своего приятеля. - Я здесь, - прозвучал голос за его спиной. – Зачем пожаловали? - Надо кое-что обсудить, - д’Артаньян круто развернулся вместе со своим пленником, изо всех сил пытаясь разглядеть, кто перед ним. Бродяга в его руках дернулся, но кинжал ощутимо оцарапал ему спину, напоминая, что его жизнь в чужих руках. - Отпусти моего человека, тогда будем говорить, - голос был молодой и звонкий, как у мальчишки, и с характерным акцентом, сразу давшим понять гасконцу, что он имеет дело с уроженцем родных гор. Д’Артаньян пинком под зад отправил бродягу восвояси, и тот, почуяв свободу, со всех ног бросился наутек. - Отпустил, - д’Артаньян спрятал кинжал, но так, чтобы мгновенно выхватить его, если придет нужда. – Так кто ты? Я слышу говор родных мест, - добавил он на окситанском. - Кто ты? – обладатель юного голоса не спешил выйти на пятачок мостовой, ярко освещенный луной. - Я тот, кого тебе миледи приказала убить! – гордо откинув голову, д’Артаньян шагнул в световой круг, но неизвестный все еще оставался в тени, хотя видно было, как подался назад его темный силуэт. – Боишься, что я могу тебя узнать? Мы ведь с тобой можем быть и знакомы, не правда ли? В нашей Гаскони не так много народу, почти всех мы знаем если не в лицо, так по имени. - С тобой мы точно знакомы, Шарль! – человек выступил из тени. - Менвиль! – ахнул д’Артаньян. – Вот тебе раз! И что на этот раз мы с тобой не поделили? - Если ты забыл Розалинду, то я ее помню, - стоявший напротив молодой человек был, скорее всего, сверстником д’Артаньяна, но то, как он выглядел, и выражение его лица делали его много старше. Поношенный колет, штаны с лампасами, бесформенная широкополая шляпа с фазаньим пером и сапоги на босу ногу придавали бы ему колоритный вид, если бы не ужасающая ветхость всей его одежды. Единственными, достойно выглядевшими в его облике были тяжелая боевая шпага да парочка отличных пистолетов, заткнутых за новенький кожаный ремень. - Но я же уехал, и Розалинда досталась тебе, - пожал плечами д’Артаньян. - Если бы было так… - Менвиль со свистом втянул воздух. – Рози умерла, к твоему сведению, и вина в этой смерти твоя, д’Артаньян. Знаешь ли ты, отчего она умерла? - Да я понятия не имел, что с ней приключилось! – д’Артаньян сделал шаг назад. - Не вздумай удрать, - Менвиль шагнул к нему. – Она умерла, потому что вытравила плод. Твоего ребенка, Шарль д’Артаньян, слышишь? Твоего сына. - Я не знал, что она беременна, - пробормотал гасконец. - А тебя тогда вообще что-то интересовало, кроме собственной персоны? Ты хотел со мной встретиться? Отлично, пойдем поговорим, а заодно я тебе расскажу про то, что хочет от меня одна знатная дама, - и, подхватив под руку ошалевшего от новостей гвардейца, Меневиль повлек его в какой-то притон на границе Двора Чудес. Вино в кувшине оказалось неожиданно хорошим, а вот грязь и духота сосем не способствовали желанию пребывать в этом месте. Но д’Артаньян, чувствовавший, что почва уходит у него из-под ног, дал увести себя, и теперь сидел, сцепив зубы и опустив глаза в стакан, потому что то, что рассказывал ему Менвиль, совсем не внушало молодому человеку надежд на будущее. Это было то, что он не решился бы никогда рассказать Атосу, это был один из грешков темпераментного гасконца, который умудрился грешить и у себя дома. И не это ли было основной причиной, заставившей его отца отослать непутевое чадо подальше от дома? Нет, Шарль д’Артаньян совсем не был ангелом, и немало молоденьких служанок, а также и некоторых из их хозяек, могли бы покаяться на исповеди в преступной связи с наследником господина д’Артаньяна. Но и в Париж юноша вступил с видом победителя. Хозяйская жена мадам Бонасье, служанка миледи Кэтти и, наконец, сама миледи Винтер – д’Артаньян успел немало, ему покровительствовала богиня любви. До сих пор амурные шалости сходили ему с рук, но на баронессе Винтер везение закончилось. Слишком много узнал д’Артаньян о ее прошлом, и месть этой женщины уже не удовлетворялась им одним. Смерть сидела сейчас перед ним в лице его товарища по детским играм, смерть, у которой есть и личные мотивы для того, чтобы расправиться с ним. Д’Артаньян, отлично сознавая опасность, умереть решил все же львом, а не кроликом. - Миледи много заплатила тебе за мою жизнь? – не скрывая иронии спросил он. – Твоему подельнику она за слежку выплатила неплохой аванс. Исполнение приговора стоит больше, я надеюсь? Тебе должно хватить на новое платье и на то, чтобы убраться из Парижа подальше. С этой дамой не стоит шутить, она любит заметать следы, а так как ей в этот раз не поздоровится, если Красный герцог проведает про ее козни, тебе лучше будет уносить ноги сразу, как исполнишь ее приговор. - Так быстро не получится, - ухмыльнулся Меневиль. – Кроме вас, господин гвардеец. у меня есть еще работенка, которая касается непосредственно и ваших друзей с их зазнобами. Так что я в накладе не останусь. А потом можно подумать о надежном месте. - Ни у меня, ни у моих друзей нет любовниц, - с деланным недоумением пожал плечами д’Артаньян. - Мадам Бонасье, которую королева после истории с подвесками спрятала в монастыре – не твоя дама сердца? – Меневиль налил вина себе и д’Артаньяну. – Служаночка миледи, которую ты соблазнил и подставил, а потом куда-то спрятал – тоже не при чем? Господин Атос правда без любовницы, но тем дороже ценится его жизнь. У Арамиса дама сердца стоит слишком высоко, но ее путь проследить для меня не будет проблемой. А вот с вашим Портосом сладить совсем просто: у его зазнобы муженек обладает таким сундуком, что я потом себе три замка купить смогу. Убедить мэтра Кокнара сделать именно меня наследником его состояния будет несложно. - Тебе для этого нужно сделать только одну вещь: заставить меня замолчать именно сейчас, не дать мне выйти отсюда живым, - подзадорил его д’Артаньян, у которого созрел план, и который стал изображать опьянение. – А лучше бы ты меня отпустил, и уехал к себе домо-ой… - протянул он, старательно зевая. – Я что-то слишком пьян, а, вроде, и немного выпил. Это анжуйское – такое коварное вино. Д’Артаньян еще пару раз зевнул и уронил голову на руки, делая вид, что предоставил себя во власть Менвиля. Тот, качнув его за плечо и удостоверившись, что д’Артаньян и вправду спит, наполнил вином его стакан и, как удалось сквозь ресницы рассмотреть гвардейцу, что-то всыпал в него всыпал. Себе он налил тоже, и в эту секунду у двери пронзительно завизжала женщина. Менвиль отвлекся на минуту, даже сделал пару шагов к двери, чтобы тут же вернуться, но этого времени д’Артаньяну хватило на банальный трюк: он поменял стаканы местами, и вовремя – Менвиль вернулся за стол. - Пойдем, дружище, я отведу тебя в надежное место! – он хлопнул соотечественника по спине. Д’Артаньян неохотно проявил признаки пробуждения, и тогда Менвиль подсунул ему стакан. - Пей, это последний, завтра тебе такого вина не предложат, - хохотнул он. - Э, нет, один я пить не буду, только за компанию, - возразил хитрый гасконец, и они чокнулись стаканами. Потом Менвиль сгреб его в охапку и потащил из кабака. Далеко они не ушли, но успели добраться до приличного района; там-то наемника и скрутило. Он быстро осознал, что сам попался в яму, которую рыл другому, и ненависть и бессилие отомстить д’Артаньяну искажали его черты те недолгие минуты, пока длилась его агония. Когда все было кончено, молодой человек закрыл ему глаза, перекрестился и поспешно направился к себе, на улицу Могильщиков., оставив труп под крыльцом одного из домов. Следовало хорошо все обдумать и решить, как действовать дальше. Война обещала быть затяжной.
stella: Глава 13. Меж двух огней. Миледи с нетерпением ждала вестей от Менвиля, но ни он, ни его соучасник так и не появились ни на следующий день, ни через день, ни через неделю. Зато она своими глазами увидела д’Артаньяна, выступающего в поход на Ла Рошель. Судя по сияющей физиономии гасконца, будущее виделось ему в самом лучезарном свете. Вид живого, здорового и неунывающего д’Артаньяна подействовал на миледи Винтер как оглушительная оплеуха. Она откинулась на спинку дорожной кареты, едва не теряя сознание, и в течение доброго получаса была не в состоянии сообразить, что к чему. Но, постепенно, мысли ее, направляемые твердой волей этой прагматичной женщины, приобрели некий порядок, и она поняла, что проиграла не только деньги, но и очередной ход в игре, которую она сама же начала против четырех друзей. Ее не интересовала отныне судьба Менвиля: если д’Артаньян жив, нетрудно понять, что Менвиль мертв. Теперь придется выстраивать слежку заново, но одно ее успокаивало: она тоже направлялась под Ла Рошель, а на месте она уж как-нибудь сориентируется, благо, нищих и нуждающихся на дорогах войны всегда достаточно. Д’Артаньян, естественно, даже при всем своем желании, не смог бы разглядеть сейчас миледи в простой карете, проезжавшей мимо, чьи окна были закрыты плотными кожаными занавесками, но он испытал странный трепет, словно по спине его прошла волна ледяного ветра. Впрочем, ему было не до собственных волнений: колонна гвардейцев тронулась в путь, оставляя в Париже не ко времени занемогшего короля со всей его личной охраной. **** Разбушевавшийся Бискайский залив гнал на парижан дождь и ветер, море побелело от бурунов, песок во время отлива был усеян водорослями, крабами и мелкой рыбешкой. Жители Ла Рошели только и держались за счет этих морских даров, но в самом городе уже перешли на козьи шкуры, которые вываривали и поедали. Важность Ла Рошели для Франции, как прекрасного морского арсенала, нельзя было переоценить, и отчаянное сопротивление Субиза и Роана сломить было жизненно важно. Оливарес и Испания временно поддерживали Францию против вмешательства Англии в религиозном противостоянии католиков и гугенотов во Французском королевстве, но Ришелье отдавал себе отчет, что это явление временное, к тому же выгодное Его католическому величеству Филиппу IV. Июль 1628 года выдался холодным, а буря, разразившаяся 29 июля, едва не уничтожила плотину у входа в гавань, которую никак не могли достроить, для чего опять пригласили знаменитого итальянского изобретателя Помпео Таргона. Для миледи, которая поселилась в гостинице «Красная голубятня» неподалеку от Каменного моста, время тянулось бесконечно. Едва прибыв на условленное место, она тут же известила кардинала, что готова к встрече с ним, но прошла целая неделя, прежде чем его светлость сообщил, что он самолично прибудет на место: Ришелье не хотел, чтобы ее видели в ставке. Миледи ощущала, что ее ждет какое-то серьезное задание, а, осмотревшись и выяснив для себя обстановку, она уже почти не сомневалась, что было причиной такой таинственности: ее ждет важная миссия в Англии. Скорее всего, кардинал смотрел на нее как на парламентера, и вести переговоры ей предстояло с Бэкингемом. Они не виделись со времени истории с подвесками, и у Анны при мысли о встрече с герцогом замирало сердце совсем не от любви. А ведь когда-то оно действительно замирало: ей льстило внимание всесильного фаворита - скандальные слухи о нем ее нисколько не трогали. Зато мысль о том, что она вновь близка к власти и богатству – опьяняла. И когда на горизонте появился лорд Кларик, она своего шанса не упустила. Теперь у нее опять появилась возможность получить награду, которая развязала бы ей руки. Кардинал приехал в сопровождении своих гвардейцев. Был он мрачен и немногословен, но скинул плащ и шляпу, оказавшись в простом черном, с алым кантом и алыми же шнурами, камзоле. Что-то подсказало миледи, что разговор у них всерьез и надолго. От вина и фруктов он отказался: скорее всего, Ришелье ей не доверял, и это заставило миледи напрячься. - Итак, мадам, - его преосвященство плотно уселся в кресло и погладил рукой в алой перчатке седую бородку; на бледном и худом лице красная перчатка смотрелась зловеще. - Я в вашем распоряжении, ваша светлость, - Анна присела в реверансе. - Тогда присядьте, миледи, и побеседуем. Вы ведь здесь уже неделю, не так ли? Успели осмотреться? Что скажете? - Скажу, что гений вашего высокопреосвященства не имеет соперников ни на море, ни на суше, монсеньор, - любезно ответила миледи. - Миледи, я бы хотел не комплиментов, а конкретных мыслей, - кардинал прикусил губу. – Что вы думаете об англичанах? - Вы считаете, что война – это женское дело? – удивилась баронесса. - Вы делаете часть моей политики женскими руками, мадам. Я доверяю вам настолько деликатные поручения именно потому, что вы женщина, и я ценю ваше умение выходить с честью из щекотливых положений, - Ришелье чуть улыбнулся краешком губ, но глаза у него оставались холодными и непроницаемыми. – Позвольте мне надеяться на ответ? - Что же, я постараюсь не разочаровать ваше высокопреосвященство: англичане не горят желанием воевать. Они ждут лорда Бэкингема, но он задерживается. Как только он прибудет, все сдвинется с места. Если ваша плотина будет готова… - миледи не стала продолжать. - Если будет, - недовольно нахмурился кардинал. Но я должен позаботиться, чтобы это «если» не стало ключевым словом в грядущем событии. Давайте сместим акцент у этого «если», миледи. - Если я правильно поняла ваши слова, монсеньор, - медленно заговорила миледи, - речь пойдет о том, чтобы убедить герцога принять ваши предложения. - Именно в этом и будет состоять ваша миссия, мадам. - И ставкой будет честь и свобода некоей дамы? - Абсолютно точно. - У меня будет письмо к его светлости? - Нет, никаких письменных свидетельств – это опасно прежде всего для вас, миледи. «И для вас тоже, господин кардинал!» - подумала Анна, опустив глаза, но кардинал понял, в чем причина ее беспокойства. – Если все так опасно, монсеньор, я подумала, что мне необходимы гарантии. - Разве моя власть не гарантирует вам безопасность, сударыня, - усы кардинала грозно встопорщились. - Сейчас речь не обо мне, ваша милость. У меня есть сын от лорда Винтера. Я бы хотела быть уверенной, что в случае моей смерти ребенку ничего не будет грозить. - А что может грозить наследнику такого рода? – удивился Ришелье. - К тому же, у него есть дядя, если меня правильно информировали, он позаботится о племяннике, - заметив гримасу на лице своей собеседницы, Ришелье усмехнулся. – Что, извечный вопрос о наследстве? - Не только это, - тяжело вздохнула миледи. - Уж не о своем ли женихе вы подумали, - напрямик спросил кардинал, и миледи почувствовала, что пол уходит у нее из-под ног. Она судорожно ухватилась за подлокотники кресла, но Ришелье не ограничился простым упоминанием о ее несостоявшемся замужестве. – Мне известно, кто был этот человек, мадам, мне многое известно о вашем прошлом, но я закрываю на все глаза, потому что нашел в вас верного и исполнительного агента. - Раз вам известно так много обо мне, - чужим голосом проговорила миледи, - может быть вы бы смогли обезопасить меня от притязаний этого человека? Я бы просила вас о Бастилии, монсеньор, но у него слишком высокопоставленные защитники, и он и его приятели выйдут из любой тюрьмы. А мне нужно нечто, что смогло бы оправдать риск, на который я иду ради политики вашего преосвященства и Франции. Кардинал встал и прошелся несколько раз по комнате, взглядом поискал что-то вокруг, и Анна, угадав, что он ищет, поспешно поставила на стол письменный прибор. Ришелье вернулся на свое место, взял в руки перо и задумался. Анна молчала, боясь спугнуть его мысли. «Оказать всемерное содействие подателю сего письма. Все, что будет им сделано, будет сделано на благо Франции. Дано в Ла Рошели 10 августа 1628 года. Подписано: Ришелье» Миледи следила за движениями руки кардинала как завороженная, стараясь ничем не выдать своего нетерпения. Получив бумагу, она посыпала ее песком и, отряхнула и, тщательно сложив, спрятала за манжет: даже в самом крайнем случае кардинал не осмелиться отобрать ее лично. - А теперь, миледи, я прошу вас не откладывать свой отъезд: времени для переговоров почти не осталось, если вы не хотите проводить их на борту адмиральского корвета, - кардинал накинул плащ и взял шляпу, собираясь уйти, но внезапно миледи, подчиняясь какому-то порыву, упала на колени. - Благословите меня, монсеньор! – вырвалось у нее с отчаянием, и Ришелье остановился, пораженный этой интонацией и движением миледи. - Благословляю тебя, дочь моя, и да пребудет с тобой Господь, - кардинал перекрестил женщину и протянул ей руку, к которой она припала, как к источнику силы. Уже на пороге он еще раз обернулся: леди Винтер по-прежнему стояла на коленях, молитвенно сложив руки, и губы ее шевелились. Ришелье чуть пожал плечами и вышел, но если бы миледи наблюдала за ним, она бы удивилась: он поднялся на этаж выше и вошел в комнату, где его уже с полчаса ждал человек в форме мушкетера. ***** При появлении кардинала мушкетер встал и поклонился с изяществом и непринужденностью светского человека. - Господин Атос, благодарю, что сумели найти возможность добраться сюда в одиночестве, - кардинал кивнул на приветствие Атоса и с видом смертельно уставшего человека бросил взгляд на кровать посреди комнаты. Видит Бог, он бы с радостью просто прилег подремать хотя бы на час, но впереди было слишком много дел. И этот визит был ему важен не меньше, чем тот, что он нанес женщине в нижней комнате. – И все же, должен признать, вы ставите меня в затруднительное положение, граф. - Я был с вами искренен и чистосердечен, - ответил Атос. - Не до конца, господин граф, не до конца, - поморщившись, как от зубной боли, покачал головой кардинал. - Монсеньор, но это не было моей исповедью, - чуть улыбнулся мушкетер. – Тем не менее, я честно ответил вам, что у меня есть долг службы, и не в моих интересах ее прерывать. - Вы надеетесь дослужиться до маршала? – желчно бросил Ришелье. - Учитывая мое происхождение, это реально, - широко улыбнулся Атос в ответ на реплику кардинала. – У меня еще есть время. - Если вы будете продолжать так легкомысленно относится к своей жизни, у вас его не много останется, - мрачно произнес Ришелье, вставая; нет, рассиживаться ему нельзя, а постель так и манит так и манит раскинуться на ней и хоть на время забыть и о проклятой плотине, и о Бэкингеме, и об этой странной женщине внизу, и об этом заносчивом графе напротив… кардинал остро пожалел о расписке, отданной в руки миледи. - С такими друзьями, как у меня, мне нечего бояться, - Атос бросил быстрый взгляд на кардинала, желая проверить мелькнувшую у него мысль. - У вас сильный враг, господин мушкетер, - кардинал прищурился, вглядываясь в молодого человека, - может случиться так, что ваши друзья не успеют, или вы не успеете помочь друзьям. - Ваше высокопреосвященство, у нас уже была возможность убедиться, что нашу четверку «неразлучных» хранит Бог, - Атос уже не сомневался, глядя прямо в глаза Ришелье, что кардинал что-то знает о миледи. – И против козней женщины, которая в своей злобе уже не видит разницы между виновным и невиновным, у нас тоже есть оружие. - Мы, несомненно, говорим об одном и том же человеке, - сказал кардинал, останавливая Атоса, который хотел что-то добавить к сказанному. – Я хочу вас предупредить, господин граф: у этой женщины развязаны руки и горе тому, кто сейчас станет мешать ей. Если вы хотите жить, молодой человек, не лезьте не в свои дела. Я вызвал вас совсем не для того, чтобы предупредить о грозящей вам опасности, вы и так осведомлены о ней, а для того, чтобы спросить вас в очередной раз: «Готовы вы послужить Франции в новом, достойном качестве?» - Я отвечу вам, господин кардинал, как и отвечал в прошлый раз - я не вижу для себя службы достойнее, чем охрана короля. Но в этот раз я добавлю еще кое-что, монсеньор. Я не могу бросить ради нее не только друзей, я не могу бросить дело, которому вынужден теперь посвятить все свое, свободное от службы время. - И что же это за дело? – с иронией спросил кардинал, выделив интонацией именно слово «дело». - Восстановление справедливости, - сдержанно и просто ответил мушкетер. – Возможно, мне понадобится ваше покровительство, монсеньор, но подробности этой истории я вам расскажу только в самом крайнем случае. Прошу простить меня, господин кардинал, за упорство, с которым я вам отказываю в таком важном предприятии, но я не властен над силами, которые меня влекут. - Смотрите, граф, чтобы не было слишком поздно: ваши враги тоже не дремлют. – Ришелье повернулся, и, сухо кивнув Атосу, поспешно покинул комнату. Мушкетер задумчиво смотрел на закрывшуюся дверь: кардинал ушел раздосадованный. ***** После ухода кардинала миледи стала поспешно собираться в дорогу. Она была одна, новая горничная, нанятая вместо сбежавшей Кэтти, осталась в Париже, чтобы не быть в пути обузой, и Анна снова была предоставлена самой себе. Она с легкостью сбросила с себя облик знатной дамы, и стала переодеваться в более простое платье, когда ее внимание привлекли мужские голоса, доносившиеся из полуразобранной трубы от печи. Один голос она узнала сразу – это был голос кардинала. Другой, звучный и ясный, принадлежал Оливье: его она бы узнала его и сквозь трубный глас, призывающий мертвых на Страшный Суд. Миледи забыла обо всем, прижавшись ухом к трубе: ее бросало в жар и в холод и от близости врага, и от голоса Ришелье, в котором ей чудился приговор. Полуодетая, она так и стояла, сжимая в похолодевших пальцах корсаж платья и совершенно позабыв о расписке, вытащенной из рукава и оставленной пока на столе. Едва на лестнице прозвучали размеренные шаги кардинала, сменившиеся вскоре стуком копыт с улицы, как Анна натянула корсаж, спеша зашнуровать его, но ленты не попадали в пистоны, и она проклинала все на свете, не осознавая, что в порыве гнева ругается громко и зло. Корсаж, наконец, уступил, и она повернулась к столу за бумагой, когда рука ее встретилась с чьими-то пальцами, больно перехватившими ее запястье. Она сделала попытку вырваться – ее держали крепко. Как во сне она следила за тем, как чья-то рука, протянувшись из-за ее плеча, ловко подхватила кардинальскую расписку, и кто-то с силой оттолкнул миледи от стола. Анна не удержалась на ногах и упала, и уже с пола увидела Атоса, который, развернув бумагу, пробежал глазами содержание, усмехнулся и, сложив индульгенцию, спрятал ее за полой камзола. - Вы совершили роковую оплошность, сударыня, не закрыв за кардиналом дверь на замок, и это в то время, когда в комнате оставлены такие важные бумаги, - усмехнулся он. – Так вы подслушивали? – беглый взгляд в сторону трубы дал ей понять, что Атос понял, что она слышала его беседу с Ришелье. – Тем лучше, так вы быстрее осознаете, в каком положении оказались. Кардиналу пока не известны ваши попытки убийства, но в любой момент, если вы продолжите плести заговор против нас и наших близких, он все узнает. Выбирайте, с чем вам жить. - Эта бумага ничем вам не поможет, - в отчаянии воскликнула миледи. - Возможно. Но я все равно буду хранить ее, как зеницу ока, мадам, - усмехнулся Атос. – Никто из нас не знает будущего, миледи, - и он поспешно вышел, с подчеркнутой тщательностью прикрыв за собой дверь.
stella: Глава 14. Audentes fortuna juvat – Удача сопутствует смелым - Черт меня раздери, если это можно назвать летом, - возмущался Портос, отряхивая свою шляпу, перо которой, намокнув от дождя, печально поникло на широкое плечо мушкетера и вода по перу, словно по водосточному желобу, стекала со шляпы за воротник. – Август, а солнца мы толком и не видели. - В этих краях конец августа всегда славился переменчивой погодой, - Арамис деликатно зевнул. – Пойду я лучше спать, господа, пока затишье. - Какое еще затишье, - заявил д’Артаньян, заходя в кабачок и не без усилия прикрывая за собой дверь. – Сегодня перед самым рассветом было небольшое такое дело: в разведку ходили. Похоже, ларошельцы что-то затевают, в городе какая-то возня началась. А где Атос? – он огляделся вокруг с обеспокоенным видом. - Я здесь, - Атос вышел откуда-то из глубин зала. – Устрицы заказывать? В «Парпайо»* они отличные. - Заказывайте, - сразу оживился Портос. – И выпить что-нибудь покрепче. В такую промозглую погоду это было бы в самый раз. – А вы что такой бледный, Атос? – он обеспокоенно посмотрел на товарища. – Рана беспокоит, оттого и не спали? - Это вы точно подметили - рана беспокоит. Портос, я давно уже удивляюсь: вы умеете очень точно подметить состояние друга и описать его парой слов, - по тону Атоса совершенно невозможно было определить иронизирует он или говорит серьезно. - А что тут подмечать? – Портос поудобнее уселся за столом. – Вы бледны как стена, синева под глазами в пол-лица. Ясно, что не спали сегодня. И пили, скорее всего, - сболтнул он, что подумал, не замечая, что Арамис изо всех сил наступает ему на ногу. - Вот с последним вы именно сегодня не правы, - ответил ему Атос, даже бровью не поведя на явную бестактность друга. – Меня сегодня ночью, - он понизил голос, - вообще дома не было. - Что-то срочное? – д’Артаньян поднял голову и насторожился как ищейка, учуявшая след. - Срочное, - вздохнул Атос, - но об этом не сию минуту, и не в этом пристанище шпионов и бездельников. Но вы тоже выглядите невыспавшимся, д’Артаньян. Может, расскажите нам, как ночь провели, если это, конечно, не повредит чьей-то репутации? - Еще как повредит, Атос, - улыбнулся хитрец, - и еще как коснется репутации ларошельских вояк. Я с однополчанами был в разведке. Готовится штурм бастиона, того, что на полпути к Ла Рошели. - Значит нам предстоит бой, - задумчиво протянул Атос. – Что ж, тем лучше: бастион мы возьмем, а поговорить успеем и после боя. - Если живы останемся, - усомнился Портос. – Господа, - провозгласил он, - предлагаю тост! - и все, кто был в кабачке, повернулись в сторону Портоса, который, с кувшином в руке, взгромоздился на жалобно затрещавший табурет. – Вот мой тост, господа: за короля и нашу победу над нечестивцами! – в ответ ему прозвучало дружное: «Да здравствует король!» - Д’Артаньян, что вы нашли на бастионе? – негромко спросил Атос, наклоняясь над плечом гасконца, чтобы чокнуться с ним. - Бастион Сен-Жерве пуст, как земля перед творением всего живого, - д’Артаньян внимательно посмотрел на друга. – Что вы затеяли, Атос? – спросил он с сомнением. - Сейчас узнаете, - ответил Атос, и громко хлопнул в ладоши, привлекая внимание собравшихся. – Господа, пари! - Пари! Пари? О, да, пари – это великолепно! Какое пари? На что ставим? – со всех сторон в возгласах слышалось воодушевление солдат, помиравших от скуки во время осады и искавших развлечений в любой ерунде. - Господа, суть пари в том, что мы, трое известных вам мушкетеров его величества – Атос, Портос и Арамис, а также гвардеец роты господина дез Эссара, известный вам всем господин д’Артаньян, обязуемся в течение часа продержаться на бастионе Сен-Жерве (кажется, его так называют?) и отразить любые атаки, если они последуют со стороны ларошельцев. Подходит вам такое, господа? - Еще бы! А оправдан ли риск, господа? - Это уж наша забота, - величественно провозгласил Атос, делая знак Гримо подойти. – На тот случай, если мы управимся с осаждающими достаточно быстро, у нас еще останется время позавтракать, а потому, Гримо, сложите весь наш заказ в корзину и ждите нас снаружи. Дождь прекратился, - он приоткрыл дверь и выглянул наружу, - так что вы не рискуете промокнуть. - А ставка? Что ставкой назначим? – подал голос какой-то шеволежер, выступая вперед. - Ставкой пусть будет обед на четверых. Идет? - Идет! – ответил кавалерист, протягивая руку, и они с Атосом рукопожатием скрепили уговор. Друзьям осталось только прихватить свои мушкеты, и компания отправилась к бастиону. **** - Ну, Атос! - воскликнул Портос, едва они вышли из кабачка, - у вас весьма своеобразные шутки: никогда не поймешь, вы говорите серьезно, или это очередная история для господина кардинала. - Не сомневайтесь, мой друг, эта шутка его преосвященству очень придется по душе, - ответил ему Атос, но гигант недоверчиво покачал головой. - Скорее всего, это господин де Тревиль не досчитается своих мушкетеров, - пробурчал он себе под нос, но покорно двинулся со всей компанией по направлению к полуразрушенному форту. Гримо поплелся за ними, то и дело оглядываясь на оставшийся позади безопасный кабачок. Примерно через полчаса быстрой ходьбы они оказались у подножия полуразрушенного форта. Проникнуть внутрь не составляло никакого труда, развалины свидетельствовали, что нынешнее состояние бастиона скорее дело времени, чем человеческих рук – камни осыпались при каждом шаге друзей. - Осторожно, Атос! Куда вас черт несет! – окликнул мушкетера д’Артаньян, увидев, что Атос взобрался на самый верх башни. - Отсюда неплохой вид на местность и на наш лагерь, - ответил ему Атос. Он попробовал ногой кладку. – Так я и думал, - пробормотал он, нагнувшись, и внимательно рассматривая камни под ногами. - Что вы там нашли, Атос? – не выдержал Арамис, и начал взбираться, в свою очередь, наверх к мушкетеру. - Вам это может быть интересно, Арамис. Этот бастион стоит еще со времен римлян, меня заинтересовала именно характерная кладка. Его строили и перестраивали на основе римских… - звук выстрела и ветерок от пролетевшей пули прервали исторические изыскания Атоса: он быстро развернулся в сторону, откуда прилетел этот кусочек свинца, который мог так некстати прервать его умозаключения. – Смотрите-ка, ларошельцы решили дать нам понять, что бастион Сен-Жерве – это часть их города. А, между тем, нигде, ни на какой карте он не значится. Раз это ничейная земля, мы имеем на нее такое же право, как и эти господа. А потому, друзья мои, мы никуда отсюда не тронемся, пока не пройдет оговоренное в пари время, и пока мы не отдадим должное завтраку. Французы мы, в конце концов, или нет? Гримо, - он окликнул своего лакея, который как раз и занимался тем, что накрывал стол на огромном плоском камне. – Гримо, если вы управились с сервировкой, пожалуйте сюда. Гримо, с салфеткой наперевес, с некоторой опаской приблизился к Атосу и Арамису, который, прищурившись, рассматривал белый кусок ткани. - А теперь, друг мой, извольте привязать эту салфетку к черенку во-он той лопаты, которую очень к месту забыл какой-то нерадивый землекоп, и воткнуть ее на самой высокой точке этого бастиона. Будем считать, что королевское знамя мы водрузили над своей территорией. Теперь нам останется только защищать ее от врагов, - и очень довольный в душе этой своей проделкой, Атос не спеша спустился к Портосу и д’Артаньяну, с сомнением наблюдавшим за его манипуляциями. Арамис, само собой, присоединился к ним. - Давайте завтракать, потому что времени у нас немного, и нам наверняка, помешают. К тому же мне надо вам кое-что рассказать, - добавил Атос уже без признаков улыбки, мрачнея на глазах и доставая спрятанную на груди записку. – Читайте, д’Артаньян. Д’Артаньян прочитал сначала про себя, а потом и вслух то, что написал Ришелье в бумаге, отобранной у миледи. - Что-то у меня аппетит пропал, - Портос встал, и, словно кто-то мог засечь его движение, прозвучал залп. На этот раз это был не одиночный выстрел, а с десяток ружей и мушкетов выпалили по команде в сторону бастиона. – Ну, и как вы собираетесь драться, Атос? – с недоумением гигант оглядывался по сторонам. – Если начнется бой, у нас не хватит зарядов. - Ну, это – как сказать, - возразил Атос. – Похоже, наши приятели из Ла Рошели собирались что-то подрывать: я, пока камни разглядывал, бочонок с порохом присмотрел. Так что нам стоит пока подготовить достаточное количество выстрелов. Гримо нам будет перезаряжать мушкеты, а дополнительное оружие мы добудем у противника. - Если дело дойдет до ближнего боя… - начал д”Артаньян … - То им не устоять перед нашими шпагами, - закончил за него Атос. – Господа, за стол! Мы непозволительно растрачиваем свободные минуты. - Тогда вернемся и к этой записочке, - гасконец помнил о ней слишком хорошо. – Атос, как вы добыли ее? - В нужное время оказался в нужном месте, - криво усмехнулся Атос. – Миледи Винтер мне, конечно, не простит, что я обошелся с ней несколько бесцеремонно, но, честное слово, у меня не было выбора: я слишком спешил и слишком был озабочен тем, что узнал. - А что вы узнали, Атос? – Арамис протянул другу тарелку с его порцией завтрака. - Я узнал, что миледи отправляется в Англию. Учитывая ее знакомства у наших соседей, и то, что кардинал частенько дает ей поручения по ту сторону Ла Манша, а также, что эта безделица должна послужить ей индульгенцией, я могу предположить, что герцогу Бэкингему в процессе переговоров может грозить немалая опасность. - Она не решится на убийство, не имея в руках этой бумаги, - засомневался д’Артаньян. - Если что-то пойдет не так – она решится на все! – уверенно сказал Атос. - Неплохо было бы предупредить герцога, - д”Артаньян, воодушевившись этой мыслью, вскочил на ноги. - Сядьте! – приказал ему Атос. – Не искушайте ларошельцев начать стрельбу раньше времени. Никого вы, господа, предупреждать не станете. Бэкингем – наш враг, мы в состоянии войны, и сейчас не до личных симпатий, - и Атос выразительно посмотрел на гасконца и на Арамиса. Д’Артаньян побледнел от досады, Арамис покраснел, потому что Атос угадал его мысли. – Вы не станете никого предупреждать, Арамис, потому что окончательно поставите в двусмысленное положение некоторых особ. Пусть все идет, как идет, - мрачно добавил он, - и, если мы выйдем из этой истории живыми, я вам обещаю лично, что миледи больше никогда нам не помешает. - Послушайте, но все мы, рассуждая, забыли об одном человеке … об одной женщине, которой грозит нешуточная опасность, - воскликнул д’Артаньян. - Раз вы о ней помните, это уже преуменьшает опасность, которая ей грозит со стороны миледи, - улыбнулся Атос. – Но для этого вам неплохо было бы узнать, в каком монастыре ее содержат. - Я думаю, что с этим я смогу помочь, - подал голос Арамис, которому несмотря на предупреждение Атоса, все же хотелось поступить на свой лад. - Помогайте, но помните, что наша компания на прицеле не только у миледи, но и у кардинала. - У меня есть возможность проделать все без проблемы, - самоуверенно заявил Арамис, которому очень хотелось решить попутно и кое-какие свои дела. – Кардинал, к счастью, не знаком с Базеном. - А Базен не метит, со временем, в папы Римские? – вставил Портос, который иногда себе позволял шуточки в сторону церковной карьеры несостоявшегося аббата. - Нет, но он надеется, что им стану я, - не скрывая раздражения, Арамис встал, взялся за перевязь с патронами и принялся отмерять заряды. - Господа, самое время и нам последовать примеру Арамиса, - Атос уселся рядом с молодым человеком и занялся тем же. Портос, что-то пробурчав себе под нос, в конце концов тоже занялся делом. Д’Артаньяну не сиделось: он принялся обследовать бастион, и радостный крик возвестил компании, что он нашел что-то важное. Портос, обрадовавшись, что есть повод заняться чем-то иным, кроме пороха и зарядов, бросился к гасконцу, и вскоре они появились, нагруженные ружьями и парочкой мушкетов. У д’Артаньяна даже оказался мощный арбалет с десятком болтов. - Д’Артаньян, где вы нашли этот клад? – удивился Арамис, помогая друзьям разложить свои находки на камнях. - Он был в нише у башни. Если бы не торчавший наружу приклад, я бы его и не заметил. Местные вояки так торопились домой, что побросали оружие как попало. - Это только свидетельствует, что они ушли ненадолго, припрятав оружие от дождя, - заметил Атос. – Давайте вместе с Гримо зарядим наш арсенал и закончим, наконец, наш завтрак. - Воевать лучше на голодный желудок, - поучительно заметил ему Портос. - Да? – Атос с улыбкой осмотрел Портоса. – Это не в ваших правилах, дорогой друг. Что заставило вас изменить своим привычкам? - Близость противника, - ответил ему Портос, который благодаря своему росту и тому, что стоял на выступе стены, видел город лучше друзей. – Сюда направляется отряд, но без оружия. - Естественно, - пожал плечами Атос, - ведь свое оружие они оставили здесь. Вот теперь за свою беспечность они и ответят: их ждет сюрприз. – С этими словами он живо взобрался поближе к импровизированному знамени, которое водрузил на вершине башни Гримо. Появление человека в форме королевского мушкетера было для отряда горожан полной неожиданностью. А пришелец раскланялся с самым непринужденным видом и, увидев, что на него направлен ствол карабина бригадира отряда, сделал ему знак не спешить с выстрелом. - Погодите, господа, - голос у мушкетера был звучный и привыкший повелевать. – Не спешите открывать огонь, еще есть время решить дело миром и исправить вашу оплошность. - Какую еще оплошность? – крикнул бригадир. – Вам тут нечего делать, королевский мушкетер. Катитесь туда, откуда явились: это наша земля. - А вот это еще надо доказать, - возразил мушкетер. – На картах этого бастиона нет, значит он не существует. Это королевская земля, это не территория вашего города. Давайте сюда вашего мэра господина Гитона, и мы обсудим этот вопрос. – Атос бросил взгляд на друзей: арсенал был готов к бою. - Никакого мэра вы не увидите, вы вообще никого не успеете увидеть! – воскликнул ларошелец, делая знак своим людям. – Считаю до трех: если вы не уберетесь с бастиона, ваш труп выкинут окрестным чайкам. - Еще бы, ведь всю рыбу вы уже выловили, и бедным птицам нечего есть! - рассмеялся Атос. – Что ж, начинайте обратный отсчет, - подзадорил он противника, делая знак товарищам. Выстрел бригадира и залп из четырех мушкетов слились в один звук. Четверо горожан упали, а пуля бригадира чиркнула по камню в дюйме от плеча Атоса, который успел нырнуть за камни. - Неплохо, бригадир, совсем неплохо! – крикнул мушкетер, в свою очередь прицеливаясь и стреляя: бригадир вскрикнул, как подстреленный заяц, и забился в судорогах. – Вот и еще один, - пробормотал Атос, протягивая руку за следующим мушкетом, который Гримо поспешно ему подсунул. – А жаль, они храбрые ребята. Ларошельцы, подхватив своих раненых и убитых, отступили. - Следующая вылазка повторится не раньше, чем через полчаса, - заметил Портос. – Самое время нам убираться. - Не закончив завтрак и не договорившись о дальнейших действиях? – удивился на этот раз д’Артаньян. – У Арамиса есть идеи насчет освобождения мадам Бонасье, я бы хотел их узнать. - Я тоже, - невозмутимо согласился Атос, усаживаясь за стол и наливая себе вина в оловянный стакан. – В особенности, после того, что посоветовал господину аббату. - Никто не пострадает от моих действий, - Арамис слегка побледнел от досады. – Уверяю вас, Атос, что мой духовник … - Ах, так это духовник… - протянул Оливье, сохраняя совершенно серьезный вид. – Тогда, конечно, духовник вхож в самые высшие круги… - Отец де Поль вас не устраивает? – воскликнул с вызовом молодой человек, выведенный из себя. - Простите, Арамис, - Атос враз сбросил в себя маску циника, - простите меня за неуместные высказывания, но и вам, право, не стоило бы впутывать его преподобие в такие дела. - Отец Венсан никогда не откажет от помощи страждущим, - ответил Арамис с досадой, потому что уже жалел, что не сдержался, и выдал имя своего духовника. Скромный мушкетер, несостоявшийся аббат – и отец Венсан де Сен-Поль: странная связь, непонятная непосвященным. – Вы должны знать этого пастыря, Атос, - резко бросил он товарищу, указывая тем самым, что и Атос не чужой в этих высших сферах общества. Атос склонил голову, признавая свою неправоту. Д’Артаньян молча переводил взгляд с одного на другого, потом вздохнул и взялся за еду. - Я надеюсь на вас, Арамис, - только и сказал он. – А что миледи? – д’Артаньян тут же вспомнил, что угрозу, которую представляла для них эта женщина, никто не снимал. - Я же сказал, что я сам займусь этой дамой, - поднял голову Атос, выходя из состояния задумчивости. - А пока мы займемся этой армией, - воскликнул Портос, вставая во весь рост и показывая пальцем на Ла Рошель. – Черт возьми, господа, но это уже похоже будет на настоящий штурм: они все вооружены. - Это будет сражение на равных, - обрадовался Атос. - На равных? Четверо мушкетеров и один слуга против пятидесяти человек? Клянусь, их там не меньше полусотни. И вот еще человек тридцать из ворот вышли. Атос, мне кажется, это будет наш последний бой, – вполголоса пробормотал д’Артаньян, и Атос не нашел воодушевления в голосе гасконца: это заставило его окончательно вернутся мыслями к действительности. - А разве это не наш долг, как солдат и как дворян, положить свою жизнь на алтарь отечества? Мы присягали королю и Франции, господа! - Да так ли виноваты, в конце концов, эти гугеноты? – Портос пожал плечами. – В чем их вина? В том, что они против псалмов на латыни да против исповеди? - Не все так просто, друг Портос! – остановил его Арамис. – Не забудьте, кто стоит во главе мятежа: герцог де Роан со всем своим семейством. - И Арамис быстро и незаметно бросил взгляд на Атоса, но тот, кто имел отношение к мятежному роду, даже бровью не повел. Почему Ришелье так заботится об их друге? Не родство ли с Роанами и Монморанси так важно для кардинала, который хочет решить некоторые вопросы не без помощи Атоса? Уж не хочет ли кардинал видеть в их друге парламентера? Все эти мысли промелькнули в голове Арамиса и оставили даже не след – зарубку на память. Додумать мысль он не успел: стало не до размышлений. Они приняли бой, настоящий бой, в котором могут сто раз убить. Спасало то, что стреляли друзья метко, и каждый выстрел попадал в цель, выводя из строя очередную жертву, а еще то, что были они защищены стенами бастиона и всю диспозицию наблюдали с высоты. Когда число убитых и раненых превысило тридцать человек, ларошельцы отступили за подкреплением. Так как друзья находились на бастионе много больше оговоренного часа, можно было и уходить. Захватив салфетку, которая за это время была в нескольких местах пробита пулями, компания отступила к лагерю. Поскольку бастион стоял как раз у поворота дороги, горожанам стены мешали заметить отход такой малочисленной группы людей, и объявились они на бастионе только тогда, когда мушкетеров и след простыл. - Представляю, как они удивятся, не найдя нас на месте, - довольно потирал руки Портос, который оценил, наконец, преимущества завтрака на лоне природы. – О! Слышите! – он расхохотался своим зычным хохотом, который точно услышали на Сен-Жерве. – Спорю, они сожалеют о том, что не пришли разделить нашу трапезу. Бедняги, они, наверное, уже забыли, как выглядят каплун и ветчина. Ответом ему послужили яростные вопли и божба, которые донеслись со стен бастиона. Ларошельцы добрались до остатков пиршества друзей. • «Парпайо» - название кабачка переводится как «Нечестивец». Так называли в народе гугенотов и это было равносильно ругательству.
stella: Это еще не конец, но мне пришлось выложить все. что уже написано, потому что у меня полетел Ворд.
Кэтти: Стелла,очень хорошо. Но есть два возражения: 1, Деревушка Гримо, находящаяся напротив Сен Тропе славилась как раз необычной для южан молчпливостью ее жителей Выходец из нее не мог быть суетливым болтуном. 2. Атос увидел Анну лицом к лицу, издевающуюся над ним, повернулся к ней спиной и сбежал? Он мог быть сколь угодно пестующим свое горе пьяницей-но трусом , никогда.
stella: Что в Гримо живут молчуны я не знала, буду иметь в виду.)) Будем считать, что Гримо потому и не прижился у себя, что был суетлив и болтлив. И все же, этот Атос - не железный граф. Да, у меня он и слабее и нерешительнее того, что у Дюма. Но это Атос, который не вешал миледи, и, в конечном итоге, до такой драмы не дошло, как в романе. Я когда пишу, очень приблизительно знаю, что будет. Персонажи у меня уходят из рук.)))
Grand-mere: Стелла, ! Знакомые фрагменты, как в калейдоскопе, поворачиваются под другим углом - и складывается иная картинка. Очень удачно, на мой взгляд, "отзеркалены" мысли Атоса по поводу сотрудничества с Ришелье. Интересен образ Стефана (и веревка нашла-таки свою Анну!) Хороши сцена визита Рошфора к Арамису, штрихи к прошлому гасконца. Но рост Портоса под 2,4 м - не слишком?.. (если принимать фут в среднем за 30 см). И еще: "пивные заведения" как-то уж очень близко к пиву; может, лучше "питейные"?..
stella: С Портосом точно ляп - надо глянуть у ДЮма, там что-то 1.95 набегало. Питейные - точно, вы правы,Grand-mere
stella: Глава 15. Фельтон Баронеса Винтер леди Кларик никогда не думала, что Шотландия будет так негостеприимна к ней. В конце концов, это была ее родина, она родилась здесь, где-то в маленьком городишке рядом с Эдинбургом. Хотя, говоря откровенно, ей нечего было предъявить Шотландии, а вот лорду Винтеру, своему деверю, она уже могла предъявить целый список обид. Теперь же это были уже не мелкие семейные счеты – лорд, своим неуместным гостеприимством срывал ей поручение Ришелье. Кардинал не простит ей неудачу, ему нет дела до семейных склок, перед ним на кону – война с Англией, к которой Франция не очень готова, иначе не стала бы заручаться согласием Оливареса. Если ей и удастся вырваться из «объятий» Винтера, она все равно не уйдет от Ришелье. Анна почувствовала, как ее охватил озноб: кардинал ни на секунду не задумается, если ему придется убрать свидетеля своих тайных замыслов, в особенности, если он узнает, что расписка в руках Атоса. Напрасно она считала Оливье податливой глиной в своих руках: рано или поздно наступил бы день, когда она поняла бы, что имеет дело с гранитом. И тогда пришлось бы прибегнуть к крайнему средству, как и произошло с ее английским мужем. Но и в том, и в другом случае ей нужен был ребенок. Джон-Френсис родился доношенным, и ей удалось не сделать мужа свидетелем этого рождения: бедняга не дожил совсем немного до этого дня. Она рассчитывала, после выполнения поручения побывать в Лондоне и повидаться с сыном, а, заодно, и уплатить кормилице на пару лет вперед. Если ее положение во Франции будет устойчивым, и если ей удастся отделаться от деверя, ничто не помешает ей свободно распоряжаться наследством мужа вплоть до совершеннолетия Джона. Годам к семи она сможет забрать мальчика во Францию, а к годам десяти определить его в какой-нибудь престижный коллеж уже в Англии, чтобы он получил достойное его знатности образование. Знатности… миледи таинственно улыбнулась. Что и говорить, она все проделала быстро и сумела повести лорда Кларика к венцу очень вовремя. Отец Джона не догадывается, что стал им, но у Анны к этому человеку даже осталось чувство, похожее на благодарность: в тяжелую минуту он и приютил ее, и помог с деньгами. А она расплатилась с ним тем, что всегда было при ней – своей красотой. До Англии она добиралась почти неделю – погода не благоприятствовала плаванию, противный ветер и сильное волнение делали свое дело. Миледи даже подумала, что сам Бог противится воле его преосвященства. Белые скалы Дувра, возникшие из тумана, совсем не обрадовали ее: она боялась своей миссии, дурные предчувствия не давали ей ни минуты покоя. И ждавшая ее у причала карета с офицером у дверцы испугала до дрожи. Однако, офицер был предельно вежлив, представился Джоном Фельтоном, объяснил, что послан лордом Винтером, который, предвидя приезд своей сестры, уже несколько дней держал наготове дорожную карету к услугам миледи, не допуская даже мысли, что ее никто не встретит, и не желая, чтобы она ночевала где-то в портовой гостинице. Потом он отвез ее, но не в Лондон, а сюда, в свой замок, в Шотландию, что заставило ее засомневаться в добром отношении лорда уже тогда, когда в окошке кареты, вместо знакомых ей предместий Лондона, замелькали непривычные пейзажи и холмы. Миледи затребовала объяснений, но Фельтон, сохраняя все ту же вежливость, предупредил ее, что будет стрелять при малейшей попытке к бегству. Анна поняла, что она пленница, и только лорд Винтер сможет дать ей вразумительный ответ, что побудило его так поступить. При первом же его посещении, на недоумевающий вопрос Анны, откуда он узнал, что она собирается вернуться в Англию, тот только усмехнулся. - Я получил письмо от вашего французского жениха, - без обиняков ответил лорд Винтер. – Он рассказал мне о ваших планах насчет меня, лорда Бэкингема и всех, кто вам неугоден. Такая прямота не оставляла миледи никаких надежд, но не в характере миледи было сдаваться без боя или признавать свою вину. Лгать вопреки очевидному – единственное, что ей оставалось. - Я не понимаю вас, о каком письме и о каком женихе вы говорите, брат? – беспомощная улыбка скрыла панику, на миг промелькнувшую на ее лице. Мой бедный покойный муж оставил какое-то письмо? Он обвинял меня в чем-либо? Я спрашиваю вас, потому что решительно не могу понять, о чем идет речь. Если бы я собиралась сделать то, в чем вы меня обвиняете, разве он стал бы жениться на мне? Да, мы недолго пробыли женихом и невестой, да, недолго были счастливы в браке, но все это не требует доказательств, потому что остался наш сын – самый веский довод нашего брака. - Интересно, что бы сказал мой брат теперь, если бы смог увидеть своего, так сказать, сына? – воскликнул лорд Винтер. - У него не возникло бы никаких сомнений! – твердо ответила миледи. - А у меня возникли: ребенок совершенно не похож на моего брата. Даже на того, каким тот был в детстве, - Винтер нервно расхохотался. - Сын редко бывает похож на отца, - пожала плечами миледи и величественно встала с кресла; на самом деле ее охватила паника: деверь сумел все же найти дом, где она прятала ребенка именно от его глаз. – К тому же дети все время меняются, так что ваш вывод основан только на вашем предвзятом отношении, милорд. Или, - добавила она, делая вид, что охвачена страшным подозрением, - или мой мальчик помеха для вас на пути к наследству? Вам мало того, что вы имеете, вам хочется еще и опекунства над Джоном, чтобы воспользоваться его деньгами до его совершеннолетия? Этому не бывать, пока жива я, его мать! – закончила она уже с явной угрозой. - Послушайте, сударыня, - лорд с трудом заставил себя сохранять спокойный и немного насмешливый вид, слушая эту гневную тираду любящей матери, - я не верю ни единому вашему слову, но сделаю вид, что меня тронули ваши слова. – Я прикажу привезти вашего сына сюда, и вы оба будете здесь в полной безопасности, клянусь вам. Вы сможете сами заботиться о вашем мальчике и наконец-то отдавать все свое время его воспитанию. - Да, вы правы, так будет лучше! – миледи улыбнулась сквозь слезы, которые послушно пролились из ее глаз. – Вы совершенно правы, брат: так вам будет проще избавиться от нас. По крайней мере, мы с моим бедным мальчиком умрем вместе, и никому в голову не придет нас разыскивать. Но берегитесь, лорд Винтер: есть Высший суд, и он доберется и до вас! – И она оттерла слезы и гордо выпрямилась, опираясь на спинку кресла. - Что же, так тому и быть, - лорд, пораженный артистизмом своей свояченицы, уже испытал сомнение, так ли он прав, обвиняя ее в черных замыслах, но мысль привезти мальчика ему понравилась. – Я сам отправлюсь за ребенком, и учтите: если вы в этот период попытаетесь бежать или устроите какую-нибудь очередную подлость – пеняйте на себя. Мальчик будет моим козырем в нашей игре. - Я и не сомневаюсь, что именно у вас хватит на это подлости, - бросила ему в лицо Анна со всем возможным презрением. **** Ни Винтер, ни миледи не обратили внимания, что за дверью, слушая весь этот диалог, стоял в это время Фельтон. Первым движением офицера, едва он услышал повышенный тон беседы брата с сестрой, было покинуть коридор, но потом он засомневался: лорд Винтер, давая ему инструкции, как обращаться с дамой, которую ему надо встретить и сопроводить в замок лорда, прямо предупредил, что от нее можно ожидать всего, и что она опасна. Итак, Фельтон остался, хоть ему и претило подслушивать. Человек прямой и честный, он привык к ясным и четким командам, но ему еще ни разу не приходилось сторожить знатную даму. Сейчас, поневоле прислушиваясь к громким голосам спорящих, и слыша, как собираются играть жизнью маленького мальчика, он испытывал смущение и отвращение. Фельтон, будучи морским офицером, тем не менее не обладал ни деньгами, ни положением, зато являлся мужем и отцом шести детей, ведущих жалкое существование. Детей он нежно любил и мучился от сознания, что не может обеспечить им достойную жизнь. Прямой и бескомпромиссный характер доставлял Джону Фельтону много проблем. Если бы не лорд Винтер, он бы не получил и своего лейтенантского чина. Теперь, по совету лорда, Фельтон отправил очередное прошение адмиралу флота, которым являлся герцог Бэкингем. Это было уже третье прошение, и на него все еще не было ответа. Где-то в глубине души у моряка зрело решение испросить аудиенции у могущественного фаворита, но храбрый на море и в бою, Фельтон становился робким и неуверенным со стоящими выше его по положению и происхождению. Тем временем Винтер закончил беседу с миледи и вышел, хлопнув дверью. Лейтенанта он не заметил, и Фельтон не без трепета зашел в комнату. Миледи плакала. Плакала настоящими, на этот раз почти непритворными слезами, слезами злости, беспомощности и страха, слезами унижения и невозможности отомстить за него. Красивая женщина, в особенности красиво плачущая женщина, не может оставить равнодушным мужчину. А миледи Винтер плакала такими крупными, такими детскими слезами, которые катились из под опущенных черных ресниц, густых, длинных, пушистых ресниц, ее черные брови были так страдальчески изогнуты, что Фельтон ощутил, как что-то неведомое проникло в его душу, заставило ее затрепетать, как в ранней юности, и сжаться от острой жалости. Женщина страдала, и страдание ее было настоящим. Какой бы она не была, что бы о ней не говорил лорд Винтер, но она была матерью, которую разлука с сыном заставляла испытывать истинные муки. О, что бы сказал бедный лейтенант, если бы услышал слова и гнусные ругательства, которыми осыпала в душе миледи лорда Винтера? Какие кары призывала она на его голову, как клялась заложить свою душу силам Ада, только бы разделаться с ним! Но лицо ее, черты ее оставались чисты, и искажали их только боль и беспомощность. - Сударыня! Не плачьте! Не плачьте, умоляю вас, потому что вы проливаете слезы зря. Ничто не грозит вам и вашему сыну, уверяю вас, - Фельтон осторожно взял миледи за руку. – Лорд Винтер совсем не так свиреп, как хочет казаться: он добрый и отзывчивый человек, уверяю вас. Он привезет вашего малыша, и у вас будет все, чтобы вы чувствовали себя в безопасности. А со временем, я уверен, он даст вам возможность уехать отсюда. Надо только набраться терпения. - Терпения!? – воскликнула миледи, выдергивая свои пальцы из рук Фельтона, который испуганно отпрянул при этом движении. – Терпения, говорите вы? А кто мне поручится, что это не простая уловка, чтобы я смирилась? У меня нет времени ждать! – неосторожно вырвалось у нее, и она тут же постаралась сгладить это впечатление от своих жестов и слов. – Как я могу ждать, когда речь о моем ребенке? И пусть лорд Винтер сделает так, что моего Джона мне привезут живого, откуда мне взять уверенность, что с ним ничего не случится уже здесь, даже в моих объятиях? – она взглянула на Фельтона и увидела в его глазах испуг: он представил, что она права. Анна замолчала: она посеяла сомнение в душу своего стража, теперь надо было быть осторожнее. Она пока не знала ничего об этом лейтенанте, но за сомнением всегда приходит откровенность. Если действовать умело, она вполне может сделать его своим сторонником, а из сторонника недолго стать и помощником. Но время! Его у нее оставалось мало: всего неделя, может быть дней десять. Она уже понимала, что ей не удастся переговорить с Бэкингемом, так что оставался только один способ не допустить экспедиции англичан в Ла Рошель. Миледи думала об этом варианте без трепета; ее волновало, как исполнить то, что исполнить надо было любой ценой. А вот потом она сможет вернуться и вытребовать для себя и сына все, что пожелает. Или… или ей придется бежать куда глаза глядят, и одной: с малым ребенком она рискует ничего не добиться. Лорд Винтер привез мальчика через три дня. Скольких лошадей он загнал при этом, или плыл при попутном ветре по спокойному морю, она не спрашивала. Просто обняла ребенка, покрыла его поцелуями, отлично зная, что на нее смотрят и следят за каждым ее жестом, каждым словом. Она так хотела убедить всех этих соглядатаев в своей материнской любви, что поверила в нее и сама. Это было несложно: мальчик – светлоглазый и золотоволосый, был и вправду очарователен. У Винтера своих детей не было, и он понятия не имел, что делать с маленькими детьми, но, против ожидания, хлопот ему Джон-Френсис не доставил: мальчик большую часть времени или спал, или смотрел в окно кареты, а до того – сидел на палубе, как завороженный глядя на волны и горизонт. Когда Винтер хотел его увести в каюту, он заартачился, а потом вдруг спросил: «А что там, под волнами, глубоко-глубоко?» И лорд растерялся, не зная, что ответить ребенку, который поднял на него недетский взгляд. - Вырастите, научитесь плавать и посмотрите, - ответил взрослый, пряча глаза. **** В первый же день Фельтон принес несколько игрушек, которые одолжил у своего младшего сынишки: ребенку надо чем-то заняться. Анна удивилась, откуда у явно нищего лейтенанта оказались деньги на подарки. Фельтон улыбнулся и рассказал, что попросил у своего сына эти игрушки для мальчика, которого привезли к матушке. Миледи обрадовалась: появилась возможность узнать о своем страже что-то важное, существенное, что могло помочь ей. - Так вы женаты, господин Фельтон? – очень естественно удивилась она, поправляя платьице сына. - О да, мадам, и Бог благословил наш брак четырьмя дочерями и двумя сыновьями. - Так вы богач, Фельтон, - рассмеялась миледи, и у него трепыхнулось сердце от радости: она обошлась без слова «господин». - К сожалению, это мое единственное богатство, - вздохнул он тяжело и с горечью добавил: - моя бедная Абигайль, должно быть, проклинает меня. Я ей так много обещал и так мало смог дать. Она одна тащит воз наших бед, потому что я пропадаю большую часть года в море. - Но ваше жалование? – миледи ощутила прилив вдохновения, что бывало с ней всякий раз, когда она находила в нужном ей человеке струну, на которой могла играть. - Жалование?! Его едва хватает на оплату жалкого жилья и еды. А у меня четыре дочери, которых предстоит выдать замуж. Мне неоткуда взять для них приданое, а в монастырь они не уйдут: мы протестантская семья. - Для монастыря тоже нужен взнос, - пробормотала Анна, опустив глаза. – Фельтон, а вы никогда не пробовали подать прошение о повышении в чине? - Пробовал – и неоднократно. И безрезультатно. Мне не остается иного пути, как идти прямиком к герцогу. - К какому герцогу? – удивилась миледи, но дыхание у нее на мгновение прервалось: неужели рыба сама идет ей в сети? Это было бы неслыханной удачей. - К герцогу Бэкингему. Именно на его имя я, по совету лорда Винтера, и отправлял свои прошения. - И безрезультатно! - уже не вопрошая, а скорее утвердительно, не без труда разыгрывая участие, произнесла миледи: всегда бледные ее щеки заалели от возбуждения. - Вам кажется, что герцог просто не читал мои прошения? – с обидой пробормотал Фельтон, который такую мысль с некоторых пор допускал. - У герцога нет ни времени, ни желания заниматься тем, чем он обязан был бы заниматься, - тяжело вздохнув, миледи привлекла к себе сына и усадила мальчика к себе на колени: она прекрасно отдавала себе отчет, как смотрятся они вместе с ребенком, который тут же обвил ее шею руками. – Я тоже обращалась к нему с просьбой, но он даже не стал делать вид, что читал мое отчаянное письмо. - Он отказал ВАМ? – Невероятно, - потрясенный до глубины души, моряк отшатнулся. - Он передал мне через своего друга, лорда Винтера, что сможет принять меня лишь после окончания ларошельской компании. Благодаря Господу, я более не нуждаюсь в его помощи, потому что своим заключением я обязана именно Бэкингему, - с горечью добавила миледи. Фельтон ничего не ответил, но само молчание его сказало миледи, что ее подозрения не напрасны: она не зря считала фаворита Карла 1 своим врагом. Фельтон откланялся, сказав, что ему необходимо обдумать свое положение, а Анна дружески протянула ему руку, которую он почтительно поцеловал на прощание, чуть сильнее, чем следовало, сжав ее нежные пальчики. - "Еще немного, и ты будешь моим покорным орудием", - подумала миледи, глядя ему вслед. - Только думай, молю тебя, быстрее, у меня почти не осталось времени. **** На следующий день Фельтон появился лишь под вечер: он был бледен и имел вид человека, решившегося на отчаянный поступок. Миледи бросила на него быстрый взгляд: ее страж пришел с какой-то новостью. Фельтон начал с того, что отослал обоих солдат, заявив, что до полуночи они свободны. Потом он подошел к кровати и посмотрел на Джона-Френсиса, который крепко спал. - Я хотела попросить или вас, или лорда Винтера распорядиться о кр для мальчика, - кротко сказала Анна, вставая и подходя к Фельтону. - Лорд Винтер уехал в Лондон, - глухо вымолвил Фельтон. – Он уехал хлопотать о месте ссылки для вас с сыном. - Боже мой, - пробормотала Анна, сжимая похолодевшие щеки. - Кроватка вашему Джону не понадобится, - Фельтон перестал рассматривать мальчика и круто развернулся лицом к Анне. – Присядьте, миледи, я вам должен рассказать все, что я надумал этой ночью. – Он отвел ее к креслу, усадил, а сам придвинул поближе стул, чтобы можно было разговаривать шепотом. – Сегодня ночью я не сомкнул глаз, мадам, я думал о вас, и о своей судьбе тоже. Я уже не молод, я всю жизнь тяжко трудился, я ничего не смог дать своей семье, и я понял, что без меня им будет проще. Моя никчемная и неудавшаяся жизнь всем в тягость, и у меня есть шанс совершить хоть что-то стоящее в этой жизни. - Что вы задумали, Джон Фельтон? – миледи придала своему голосу торжественность и печаль. - Что я задумал? Не считайте, что мое решение – это плод одной ночи раздумий. Нет, это всего лишь окончательный итог моих мучений, моей неуверенности и бесперспективности моих устремлений. Я хочу отдать свою жизнь на благое дело, мадам, раз мне не удалось ее прожить с толком. Пусть лучше моя семья гордится тем, что ее глава отомстил тирану, чем проливает слезы над могилой неудачника. - Что вы задумали, Фельтон? – повторила миледи, хватая его за руки. - Я отправлюсь в Портсмут, откуда должна отплыть эскадра Бэкингема, я потребую у него принять меня и передам ему ваше письмо, которое вы сейчас напишете с тем, чтобы он немедленно удовлетворил вашу просьбу. Если же он откажется… - Он откажется, - вставила миледи. - Тогда я напомню ему о своей просьбе, и, клянусь Богом, если он не ответит мне, я… - Фельтон судорожно сжал эфес своей шпаги, - я избавлю Англию от этого чудовища. - Джон Фельтон, это насилие. Любое насилие чревато карой Божьей. Подумайте, что станется с вами, что станется с вашей семьей, которая станет совершенно беззащитна перед мнением людей, ее окружающих, перед законом, который будет ее обвинять вместе с вами, - миледи с ужасом схватила Фельтона за руку. – Нужно найти другой выход из положения. - О чем вы говорите, миледи, - горько улыбнулся моряк. – Я передумал и перепробовал все, что мне доступно. Только личное свидание с Бэкингемом может для меня прояснить ситуацию, но ведь дело не только во мне, сударыня. Герцог – это опухоль на теле Англии и, только вырезав ее можно избавиться от болезни, которая зовется - Бэкингем. Миледи встала, обняла Фельтона и поцеловала его в лоб. - Сделай это, друг мой, - произнесла она, перекрестив его, - сделай, и имя твое навсегда войдет в историю, как имя св. Георгия. А я, как только верну себе свои права, не забуду твою семью, я не забуду тебя. Я устрою тебе побег вместе с твоей семьей, вы уедете в Новую Францию и там никто не вспомнит о вас. - Для этого, моя леди, вам надо бежать отсюда. - Но как это сделать? - Я беру это на себя. Завтра мы с вами отсюда уедем. А пока – отдохните: вам понадобится немало сил. **** Фельтон устроил все: миледи осталось только отдать ему письмо для Бэкингема, собраться в дорогу, захватив минимум вещей для себя и ребенка, и спуститься по потайной лестнице к неприметной калитке у обрыва. Там их ждали лошади, Фельтон усадил миледи в седло, взял к себе Джона, чем привел его в восторг, и они полетели, как на крыльях, через вересковую пустошь к поджидавшей их у подножия холма карете. Дорогу в Лондон миледи помнила плохо: ее снедало лихорадочное нетерпение. Фельтон проводил ее почти до ворот столицы, обменялся с кучером несколькими словами и, спешившись, влез в карету. - Мне пора, - проговорил он, глядя на миледи с невыразимой тоской. – Мне пора, мой ангел. Молитесь за меня, и не забудьте о моей семье. Это письмо вы отдадите моей Абигайль… потом, когда все закончится. – Он отдал ей письмо, потом припал к ее руке долгим, совсем не братским, поцелуем, вышел, осторожно прикрыв дверцу и, вскочив на коня, умчался, приветственно взмахнув шляпой. - Пошел, - крикнула миледи кучеру. – в Лондон! **** Джон обрадовался, увидев свою кормилицу вновь. В нескольких словах Анна объяснила, что им необходимо уехать из этого дома на несколько лет, что она нашла им отличный домик выше по течению Темзы, что там их никто не знает и им ничего не грозит. Она была очень убедительна, она умела и напугать, и тут же успокоить, а лучшим доводом были деньги – увесистый кошелек. Анна сама увезла их в этот домик, который она сняла на три года. Она провела еще несколько часов с сыном, потом поцеловала на прощание мальчика, который вцепился в ее плащ и не хотел отпускать матушку, крича, что он боится. Эта истерика подействовала на миледи самым удручающим образом: она начала по-настоящему страшиться будущего. Но дело, порученное ей кардиналом, требовало ее присутствия в Портсмуте. Она наняла флинт и ждала новостей, оставаясь на рейде. Наступило 23 августа – день, когда английская эскадра должна была выйти в море. Герцог Бэкингем вот-вот должен был взойти на борт адмиральского корабля, его ждали с нетерпением, что не мешало фавориту не спеша заканчивать свой туалет. Вошедший слуга доложил, что его хочет видеть лейтенант королевского флота Фельтон. Бэкингем, настроенный в этот день весьма благодушно, махнул рукой, велев впустить этого человека. В комнате, кроме них двоих, не осталось никого, поэтому, когда герцог начал звать на помощь, прибежали не сразу, и в дверях наткнулись на Фельтона, чьи руки были в крови. На ковре корчился смертельно раненый Бэкингем. На вопрос, почему Фельтон поднял руку на герцога, моряк отвечал одно и то же: «Герцог не хотел дать мне повышение по службе». Едва заслышав выстрел из пушки, миледи приказала брать курс на Кале. Позади осталась Англия и сын, которого она оставляла надолго, если не навсегда.
stella: Глава 16. Deus vult - Этого хочет Бог Дорога шла через лес, карета подпрыгивала на каждой кочке, и Анна не выдержала. Эти места она знала отлично, до монастыря было рукой подать, и она решила пройтись пешком. Время близилось к полудню, скоро прозвучит монастырский колокол, и она почувствовала, как устала, измучилась и голодна. Впереди по дорожке шли две послушницы с полными корзинами. Миледи секунду раздумывала, потом окликнула женщин: идти за ними незаметно у нее все равно бы не получилось, а вот завести знакомство проще вне стен монастыря. Обе послушницы испуганно обернулись, но, завидев женщину, успокоились и стали между собой совещаться. Миледи шла к ним с самой обворожительной своей улыбкой, желая доказать, что от нее не исходит никакой угрозы. Впереди уже маячили увитые плющом стены Бетюнского монастыря: здесь ей следовало дожидаться распоряжений Ришелье. Обе послушницы были молоды, а лицо одной из них показалось миледи смутно знакомым. У Анны была великолепная память на лица и местность: раз что-то или кого-то увидев, она запоминала это навсегда, но не всегда могла увязать потом с конкретными местами или событиями. Вот и теперь она не сомневалась: одну из девушек она уже видела, но при каких обстоятельствах - вспомнить не удавалось. Нежное, с чуть вздернутым носиком, большеглазое лицо, на котором сейчас читались и любопытство, и благожелательность, располагало к себе сразу. Миледи подумалось что, если бы не наряд послушницы, скрадывающий фигуру и прячущий волосы от нескромных взглядов, она бы уже узнала эту женщину, но нынешний наряд обезличивал внешность. Вторая послушница выглядела простушкой, а ее конопатое личико совсем юной девушки не выражало ничего, кроме откровенного восторга: серое, дорожное платье миледи было украшено серебряной вышивкой, а со шляпы на плечо падали два роскошных страусовых пера: белое и черное. - Милые дамы, помогите мне, - нежный голосок леди Винтер располагал к доверию. – Я разыскиваю Бетюнский монастырь, и уже жалею, что решилась пройтись пешком, отослав наемный экипаж. Судя по вашим платьям – вы послушницы? Тогда вы можете знать, где находится нужный мне монастырь. - Сударыня, вы не ошиблись: мы послушницы именно этого монастыря, а вот и он сам. Идемте с нами, мы проводим вас к матери-настоятельнице, - младшая из девушек, и более бойкая, пристроилась около миледи, в то время как старшая осторожно бросала на Анну внимательные и испытующие взгляды. «Она, кажется, тоже видит меня не в первый раз, - подумалось миледи. – Это плохо». Калитка в стене, почти скрытая занавесом из плюща, открылась только тому, кто знал о ее местонахождении: для этого пришлось отвести густые заросли в сторону. Миледи шла и, стараясь это делать незаметно, старательно запоминала дорогу: кто знает, что готовит ей судьба, и как при случае придется убегать. Тропинка, мощеная кирпичами, едва просматривалась в зарослях каких-то лекарственных растений, которые монашки выращивали у себя на заднем дворе, поближе к лесу. Они еще пару раз обошли хозяйственные пристройки, и миледи открылся вид на длинный корпус жилых помещений и служб монастыря, который упирался в старинную церковь. Мощные контрфорсы и устремленные вверх конструкции храма говорили сами за себя о времени, когда строился этот монастырь. Мощно зазвучал колокол, отбивая полдень, и под сводами галереи, опоясывавшей здание по всей его длине, замелькали одеяния монашек. - А вот и наша матушка, - звонко сообщила рыженькая послушница, и поспешила вперед, к аббатисе - еще не старой женщине, которая, едва завидев миледи в обществе своих послушниц, приняла позу неприступной хозяйки, сразу напомнив Анне наседку, готовую защищать своих цыплят. Аббатиса была маленькая, кругленькая, румяная, и в суетливых движениях ее, в том, как она размахивала своими короткими ручками, словно крыльями, было столько от курицы, что миледи едва сдержала улыбку. - Сестрица Полин, вы заставляете нас беспокоиться. Вы ушли так рано и так задержались, что мы уже не знали, что и подумать. Прошу вас впредь быть осмотрительней. Вдобавок, с вами наша новая сестра, которой надо быть вдвойне осторожной! – аббатиса покачала головой, всем своим видом демонстрируя, что ей не по душе такие долгие прогулки вне стен монастыря. – Но вы вернулись не одни, а с незнакомой дамой. Могу я поинтересоваться, сударыня, что вас привело в нашу обитель? Обе послушницы приблизились к аббатисе, преклонили колени, получили по своему благословению и поспешно убежали по направлению к храму, догонять процессию монахинь и послушниц. Мать-настоятельница и миледи остались вдвоем, хотя Анна видела, что аббатиса спешит к службе. - Матушка, я встретила ваших духовных дочерей случайно, именно тогда, когда уже отчаялась найти вашу обитель. Девушки были так любезны, что взяли меня с собой. - Наш монастырь рад принять любую сестру, если она пришла с добрыми намерениями или ищет у нас приюта. - Именно потому я должна вам вручить рекомендательное письмо, которое вам объяснит, почему я здесь, и именно у вас я хочу просить возможности немного пожить и успокоиться душой в таком райском месте, - вдыхая полной грудью деревенский воздух ответила ей миледи, доставая из-за корсажа заветное письмо, запечатанное личной печатью Анны Австрийской. Какими правдами и неправдами была подделана под почерк королевы эта рекомендация для дела роли не играло: она убедила аббатису, что миледи Винтер прячется от гнева кардинала, и ей необходимы помощь и уединение. Она получила уютную, солнечную комнату, сносную постель, уединение и полную свободу передвижения. Теперь она много времени уделяла воспоминаниям и, что удивляло ее безмерно: вспоминала свою жизнь в Тамплемарском монастыре, куда попала совсем еще девочкой десяти лет. Жизнь никогда не баловала ее, единственным ее богатством была красота. Анна очень рано поняла, что это сокровище и, если распорядиться им умело, она сумеет добиться в жизни и положения, и денег. И именно ее расцветающая красота начала пугать сестер-бенедектинок. Характер у нее всегда был беспокойный, ей не сиделось на месте, она часто убегала из стен обители и бродила по окрестностям. Наверное, у нее был свой ангел-хранитель, потому что одинокая и ослепительно красивая девочка, которая за стенами монастыря ходила с непокрытыми волосами, отлично понимая, что они – едва ли не самое ее основное богатство, так ни разу и не стала добычей для любителей юных красоток. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, настоятельница монастыря и попечительский совет потребовали, чтобы она сделала выбор: принятие обета или дорога на все четыре стороны. Анна испугалась: в миру у нее не осталось никого из близких, друзей тоже не было. Путь был только один: в монашки. В восемнадцать лет она приняла постриг, сменила имя Шарлотты, данное ей при крещении, на сестру Анну, и стала ждать чуда. Чудо случилось через два месяца и звалось отец Жорж – молодой и красивый священник, который читал у них воскресную проповедь и исповедовал обитательниц монастыря. Анна присматривалась к нему не один день, пока не убедилась, что он смотрит на нее как на божество, как на ангела небесного, сошедшего на землю. Она сумела протянуть между ними ниточку дружбы и сопереживания, которая довольно быстро переросла в любовь. Анна понимала, чем рискует, и стала намекать, а очень скоро и требовать бегства. Жорж был старше, он отдавал себе отчет, что без денег ничего у них не получится, и все же в какой-то момент сломался: священные сосуды для него не были под замком, соблазн был слишком силен. Жорж никогда не рассказывал о своей семье и о том, что его брат городской палач в Бетюне, она узнала только тогда, когда Жорж нашел ее уже после наложения клейма этим палачом. А потом было очередное бегство, но бежать через всю Францию не пришлось: они осели в городке Витри. Вот что было потом, Анна запретила себе вспоминать, потому что ее охватывал такой гнев, такая все сжигающая ненависть, что она бывала близка к обмороку. Дня через три-четыре после приезда, гуляя вдоль стены на границе леса и монастыря, она встретила ту самую большеглазую послушницу. Женщина шла не спеша, с мечтательной улыбкой на лице, прижимая к груди какое-то письмо. Завидев миледи, она резко остановилась и спрятала его в платье, у сердца. «Так-так, прячем любовное послание от посторонних глаз», - про себя улыбнулась Анна, с доброжелательным видом, не таясь, рассматривая женщину. – «Какая верность любимому и какое постоянство!*», - пробормотала она и споткнулась. – Констанс! Констанс Бонасье, - едва не вскрикнула Анна, пожирая глазами послушницу. – Так вот куда ее упрятал этот негодяй гасконец! - Милочка, как я рада увидеть знакомое лицо! – миледи пошла навстречу женщине, протягивая руки. – Мне так одиноко, не с кем словом перемолвиться, меня сторонятся все: и послушницы, и монашки, и госпожа аббатиса. - В этом монастыре не принято докучать дамам, которым хочется уединения, - вежливо ответила послушница, в которой миледи только что признала возлюбленную д’Артаньяна. - «В этом монастыре» сказали вы? Разве это не ваш монастырь? Разве вы не собираетесь принять в нем постриг? – очень натурально удивилась миледи Винтер, но мадам Бонасье не стала ей отвечать, только взглянула на нее, отворяя перед гостьей все ту же неприметную дверь. Миледи поняла, что вопрос был лишним, и придется сглаживать столь бестактное любопытство. С другой стороны, собственная оплошность подсказала ей образ говорливой и не слишком умной дамы света, которая перестаралась в своих усилиях служить королеве, и теперь вынуждена искать защиты и места, где можно спрятаться и от недовольства королевы, и от гнева кардинала. Месть гасконцу, о которой она так мечтала, стала простой и осуществимой. - Вы действительно не боитесь гулять за пределами монастыря? – миледи, подходя к своей келье, остановилась на пороге и толкнула незапертую дверь: в монастыре не было принято запирать свои жилища на ключ, достаточно было просто притворить дверь. – Не хотите зайти ко мне поболтать? - Мне некого бояться, - без улыбки ответила Констанс, которую неизвестная дама чем-то раздражала: возможно, некоторой назойливостью и бестактностью. - А я, после слов аббатисы, признаться, подумала, что вам угрожает какая-то опасность. К счастью, я ошиблась, судя по тому, как вы беззаботны, сударыня. Ну, если вам сейчас не хочется поболтать, я буду рада видеть вас в любое время, - добавила миледи, улыбаясь одной из самых своих обворожительных улыбок, и придерживая дверь, снабженную пружиной. - Благодарю, мадам, за приглашение, я непременно им воспользуюсь, но в другое время, - мадам Бонасье поклонилась, миледи ответила благосклонным кивком знатной дамы, и женщины расстались. Констанс не пошла к себе, а направилась в церковь и, преклонив колени, обратилась к Богу с молитвой. Она молилась о том, чтобы смерть и беда миновали ее любимого, молилась о том дне, когда он приедет забрать ее, как написал в своем письме, и о том, чтобы никто и ничто не мешало их счастью. Молитва всех любящих и влюбленных, как быстро дошла она до Господа? А может, он не услышал ее в том гигантском хоре, который ежесекундно поет ему то славу, то возносит к нему свои бесконечные просьбы и пожелания? Как бы не повернулись теперь события, но Констанс Бонасье оказалась в смертельной опасности. Слабое предчувствие толкнулось в ее душе, но женское любопытство -- недостаток и достоинство дочерей Евы, приказывало ей идти к гостье. Миледи обрадовалась Констанции непритворно: жертва охотно сама лезла в мышеловку, даже не ведая, найдет ли там вожделенный сыр. Ну, что ж, тем хуже для нее: женщина доверчива, предана тем, кого любит, а насколько умна – это прояснит беседа. Скучать миледи, ожидая графа Рошфора, не придется: ей будет, что предъявить кардиналу в свое оправдание. - Милая моя, как хорошо, что вы нашли полчасика, чтобы развеселить меня, - проворковала она, усаживая мадам Бонасье за стол, накрытый к обеду: аббатиса прислала гостье блюда со своего стола. – Я понимаю, что ваш день заполнен обязанностями послушницы, и тем приятнее мне, что вы сумели найти время и для меня. - По правде говоря, я не слишком занята в монастыре, - улыбнулась Констанс, - мое пребывание в нем обусловлено желанием высочайших особ. - Бог мой, так вы не собираетесь в монахини, - миледи всплеснула руками. – Кто же мог вас заточить в монастырь против вашего желания? Ох, простите, - тут же спохватилась она, - я опять нескромна. Это мой серьезный недостаток: желая быть участливой, я часто перехожу границу, дозволенную воспитанием. Я любопытна, но, уверяю вас, делаю это только из участия к человеку, который мне симпатичен. А вы мне симпатичны, в особенности еще и потому, что ваше лицо мне смутно знакомо. Я не могла вас видеть при дворе? - При дворе? – мадам Бонасье подняла на миледи пристальный взгляд, в котором читалось сомнение. – При дворе – возможно, мы и встречались. Только, сударыня, вряд ли это были встречи в одном кругу. Я бывала в Лувре, но не среди дам высшего света. - Тогда, возможно, среди тех, кто служит при их величествах? – пристально глядя на Констанс предположила коварная Анна. - Я действительно служу ее величеству, - неохотно призналась мадам Бонасье, ощущая уже серьезное беспокойство, и все сильнее желая покинуть общество странной гостьи монастыря. – Но моя должность совсем незначительна, и вы могли меня видеть, только если бывали лично в покоях нашей королевы. - Именно там я вас и видела! – воскликнула миледи и счастливо рассмеялась. – Вы – кастелянша ее величества Анны, и крестница месье де Ла Порта. - Это так, - после небольшой паузы призналась мадам Бонасье. - Дитя мое, да чем же вы провинились перед ее величеством, что она сослала вас сюда, в этот монастырь? – ахнула миледи. – Мне вы кажетесь совершенно преданным человеком. А впрочем, о чем это я, когда я сама – лучший пример человеческой неблагодарности. - Вы, сударыня? – Констанс не смогла скрыть своего изумления. – Но кто вы, как ваше имя? - Я хочу сохранить свое инкогнито, но не для вас, моя дорогая. Мое имя – леди Винтер, - и, увидев, как отшатнулась Констанс, она грустно улыбнулась. – Вот и вы, дитя мое, слыша мое имя, готовы вскочить и убежать от меня, как от чумы. Вот что значит людская молва! - Людская молва мне ничего плохого не приносила, - пожала плечами мадам Бонасье. - Если это не людская молва, не досужие сплетни людей, которым выгодно выставить меня врагом ее величества и другом кардинала, тогда как это все назвать? – горько произнесла миледи, вставая и прохаживаясь по келье, и ломая себе пальцы от сдерживаемого бешенства. – Ах, боже мой, милая моя мадам Бонасье, женщину так легко опорочить, так несложно навесить на нее мнимые прегрешения только ради того, чтобы обезопасить себя, скрыв собственные грехи. Мужчинам это сделать проще, чем женщинам, они свободны в своем выборе, они спокойно могут раздавать обещания легковерным и доверчивым женщинам, а потом с такой же легкостью отказываться от них. - Я не понимаю вас, миледи, - Констанс подняла на Анну тревожно блестевшие глаза. – Я не понимаю, что вы хотите до меня донести, и кого вы имеете в виду, говоря о неверных возлюбленных? - Неужели у вас не появилось даже тени подозрения после моих слов? Неужели вы и вправду не поняли, на кого я намекаю, милая? Воистину, вы святая или совсем не знаете мужчин! - Я надеюсь, что вы говорите не о господине д’Артаньяне? – дрожащим голосом произнесла Констанс. – Он честнейший человек! - Что не мешает ему быть неверным возлюбленным! – нервно расхохоталась миледи. - У вас есть право утверждать такое? – воскликнула Бонасье, которую проснувшаяся ревность и подозрения сделали бесстрашной. - Увы, есть! И я храбрее вас, милая, раз прямо говорю вам об этом. Это он, умоляя меня о снисхождении к его любви, чтобы достигнуть желаемого и проникнуть в мою спальню, соблазнил для этого мою горничную, которая от стыда сбежала неизвестно куда, и одному Богу известно, жива ли она сейчас, - миледи величественно выпрямилась, опираясь о край стола. – Это он клялся мне, что никогда никого не любил кроме меня, и только я дала ему испытать всю полноту страсти! – она с тайной радостью увидела, как побледнела от ревности мадам Бонасье. – Это он был настолько подл, что хвастался потом везде и повсюду связью со мной и утверждал, что у него есть доказательства моей связи с господином кардиналом Ришелье, и потому он так благосклонен ко мне. Боже мой! – миледи бросила взгляд на Констанс, которая плакала, уже ничего не сознавая. – Боже мой, и этого человека я любила! А он, не довольствуясь сплетнями в кругу вояк, натравил на меня своих друзей, а один из них, господин Атос, честнейший человек и очень знатный вельможа, должна сказать, был настолько потрясен, что сообщил ее величеству о том, что я – верный шпион кардинала! – и она расхохоталась с истерическими нотками в голосе. – Я шпион его преосвященства! Вот награда за преданность королеве, за то, что я всеми силами доказывала, что в деле с подвесками королева была всего лишь оклеветанной стороной, и все это – замысел Ришелье и герцогини де Шеврез, которым нужно только одно: найти новую королеву. - Герцогини де Шеврез? – знакомое имя заставило Бонасье осушить слезы. – Но она самая близкая подруга королевы! - Самая близкая это всегда самая опасная, - твердо заключила миледи. – Наша милая королева попалась в сети этой интриганки, которая сама не прочь править. Для этого ей нужна королева, которая всем будет ей обязана и родит королю дофина. Она смотрит на ее величество как на помеху своим планам. Но зачем я это все вам рассказываю, вы ведь все равно находитесь под покровительством ее величества! - Но и вы – тоже! – заметила Бонасье. - Я слышала, как вы говорили, что у вас рекомендательное письмо от королевы к аббатисе. - Это правда, как и то, что я не знаю, что в этом письме. Там с таким же успехом может быть и приказ о том, чтобы стеречь меня. - Но вы же выходите гулять за стены монастыря! – возразила Констанс. - Верно! Но куда я могу дойти пешком, не зная местности? - Но вы могли условиться об экипаже, - настаивала Бонасье, и миледи подумала, что молодая женщина не такая наивная, как она предполагала. - С тем, кто меня привез сюда и выкинул на дороге, чтобы его не могли увязать с моим присутствием здесь? Нет, не могла. Но вы мне подали идею, милая, ведь это можете сделать вы, вас не ограничат в передвижении, вы можете дойти и до ближайшей деревни: их немало в округе. Вы убежите – и пришлете мне помощь. Мы условимся, что вы будете ждать меня в определенном месте, а дальше – дальше мы уедем отсюда. До границы недалеко, а во Фландрии мы будем в полной безопасности. - Но я не могу… - смущенно произнесла мадам Бонасье, отводя взгляд. - Не можете? Что не можете: помочь мне или поехать со мной в Бельгию? – поразилась миледи, которой очень улыбалось заполучить мадам Бонасье в заложницы. - Я не могу покидать монастырь. - Вы боитесь гнева королевы или мести кардинала? - Я хочу поговорить с д’Артаньяном, - уклонилась Констанс от прямого ответа. - С д’Артаньяном? Но чтобы поговорить с ним вы должны… - миледи замолчала, она поняла. Почему мадам Бонасье вся светилась от радости, читая полученное письмо и почему спрятала его у сердца. – Так он должен приехать за вами? – закончила она фразу, впившись ногтями в ладони рук, чтобы не выдать своих чувств. - Да, - совсем беззвучно выдохнула бедная послушница, понимая, что проговорилась. - Хорошо, что вы мне признались, моя милая, - холодно заговорила миледи, лихорадочно обдумывая свои действия и понимая, что ей придется бежать, и чем быстрее она это сделает, тем лучше для нее. – Вы сами понимаете, что мне не следует встречаться с вашим любовником: он меня щадить не станет, в особенности в вашем присутствии. Но вы не учитываете одного: этот человек, если вы станете добиваться от него правды, сделает с вами то же, что и со мной: зачем ему свидетели его лжи а, главное, ему незачем, чтобы его друзья узнали, что кардинал хотел сделать его лейтенантом своей гвардии. Я ведь молчать об этом не стану. - Д’Артаньян согласился? – ахнула госпожа Бонасье. - Отказаться от такого предложения? Человеку с такими амбициями, как у господина д’Артаньяна? – миледи нервно рассмеялась. – Конечно, он согласился! Занять такой пост, это не место простого мушкетера, о чьем плаще бедный гасконский кадет мечтает вот уже третий год, и все без толку. Можете не сомневаться, он согласился, и не думаю, что станет это отрицать, когда вы его об этом спросите. Только спрашивать его об этом не стоит: если вы захотите узнать правду вам придется выслушать такой поток лжи и небылиц… - она безнадежно махнула рукой, отрицая саму возможность выяснить истину. – Как знаете, милочка, но я лично ухожу, и не стану дожидаться никого. В конце концов, найдется добрая душа, которая мне поможет. Бонасье встала и подошла к окну, разглядывая галерею и снующих по ней монахинь. Она обдумывала слова миледи, и не видела, что происходит за ее спиной. Анна, тем временем, лихорадочно собирала свои вещи, и, кинув самое необходимое в баул, подошла к Констанс. - Я ухожу, - негромко произнесла она. – Если хотите, у вас еще есть несколько минут, чтобы сходить за своими вещами. - Я остаюсь, - мадам Бонасье повернулась к миледи лицом. – Я остаюсь, но и вы останетесь тоже. Я хочу, чтобы вы повторили свои обвинения, глядя в глаза господину д’Артаньяну. Я хочу услышать, что он ответит на них. - Дура! – не выдержала миледи. – Получи цену своей глупости! – и она, выхватив кинжал, который ловко прятала в рукаве, вонзила трехгранное жало прямо в сердце Констанс. Потом, не ожидая, пока тело осядет на пол, схватила свой баул выбежала, не забыв притворить дверь. Дорогу она изучила неплохо, и, прежде чем ее успели хватиться, она была уже далеко от монастыря, выйдя на дорогу, ведущую к Бетюну. Первым же всадником, кого она увидела, был граф Рошфор. **** - Миледи, вы? Одна, на дороге! Что случилось? – граф соскочил наземь. - Ох, и не расспрашивайте меня, Рошфор, - устало отмахнулась миледи. – Лучше помогите добраться до ближайшей деревушки, или какого-нибудь дома. Я умираю от усталости и мне есть что вам рассказать. - А где ваш экипаж? – удивился Рошфор, приторачивая ее баул к седлу и садясь на коня. Не теряя своего невозмутимого вида, он протянул руку миледи, приглашая ее сесть к нему. - Отпустила, это была наемная карета, - Анна не без труда поднялась в седло к графу. – Куда вы намерены меня отвезти, Рошфор? - Туда, где вы будете в полной безопасности, в Ла Фер. - Куда? – ахнула миледи, побелев от страха. - Граф не станет вас искать у себя дома, уверяю вас, - расхохотался Рошфор. – Я знаю один уединенный павильон на территории замка, там вы сможете спокойно переждать все неприятности. - Но что скажут слуги? - Замок стоит заброшенный. - Но это день пути! – воскликнула миледи. - Да, около тридцати лье. Я найму вам карету, не волнуйтесь. А пока вам придется довольствоваться моими коленями: до ближайшей почтовой станции. – Рошфор пришпорил коня, который не пришел в восторг от новой тяжести. *constance (констанс) – постоянство.
stella: Глава 17. Dies irae – День гнева - Итак, рассказывайте, - Рошфор, убедившись, что миледи устроена в охотничьем павильоне, и вручив ей корзину со снедью, которую он приобрел в окрестной деревеньке, расположился со всеми удобствами в уютной комнате, некогда предназначавшейся для хозяйских гостей. – Рассказывайте, потому что я предвижу, что новостей немало. - Прежде всего, в курсе ли вы, что с Бэкингемом? – этот вопрос волновал миледи больше всего, от него зависела ее жизнь и свобода. - Бэкингем – это прошлое, миледи, а у нашего патрона много планов. - Значит, герцог все же мертв, - словно про себя пробормотала Анна. - Да, его убил какой-то сумасшедший фанатик Фельтон, - небрежно пояснил граф, наливая себе и миледи вина и отрезая своим кинжалом кусок сыра от увесистой головки. – Это чудный местный сыр, мадам, ешьте. - А, маруан, - слабо улыбнулась Анна, откусив кусочек. - Я долго жила в этих краях, Рошфор, мне местные лакомства знакомы. - Тем лучше, вам будет здесь проще освоиться. - Я здесь надолго? - Как получится, миледи, - граф отрезал себе еще кусочек и развалившись в кресле стал разглядывать шпалеры со сценами охоты, украшавшие стены павильона. - Я бы не хотела здесь задерживаться, Рошфор, - миледи встала и принялась разбирать свои вещи. - Боитесь? - Как вам сказать… Нет, не боюсь, но у меня эти места вызывают тяжелые воспоминания. - Догадываюсь, - Рошфор отхлебнул вина. – Но в данной ситуации это самое безопасное для вас место. - А что я буду есть все это время? И вообще, как я устроюсь без горничной? - Не смешите меня, мадам. Вспомните, как вы обходились без нее до того, как стали леди Винтер. - Рошфор, вы заходите слишком далеко в своих намеках, - миледи поджала губы. - Нет, я просто хочу сказать вам, что надо смотреть трезво на положение, в котором вы оказались. - Я не понимаю вас, - пробормотала миледи, сжимая похолодевшие пальцы. - Вы в сложном положении мадам. Я не сомневаюсь, что монастырь вы покинули в силу каких-то чрезвычайных обстоятельств, о которых мне пока не сообщили. Что там произошло? - Извольте, Рошфор! Я нашла там госпожу Бонасье, которую королева спрятала у монахинь, и за которой вот-вот должен явится д’Артаньян. Она тоже узнала меня, и у меня не оставалось выхода. - И вы ее отравили? – усмехнулся Рошфор. - Нет, заколола кинжалом. - Поздравляю! Примите мои соболезнования, мадам. - По поводу Бонасье? Вы в своем уме, Рошфор? - Я – да, а вот вам, похоже, желание мстить совсем затуманило сознание. Эта женщина нужна была кардиналу лично. Вы уничтожили важного свидетеля, миледи. Очень жаль! – Рошфор встал. – Мне пора. Я договорился, вам ежедневно будут ставить под дверь корзину с едой. Будьте осторожны, потому что замок не совсем необитаем: тут постоянно находятся конюх и управляющий графа. Иногда бывают и крестьяне. Та же девушка, что носит им еду из деревни, будет приносить ее и вам. - Это не слишком надежно, - пробормотала миледи. - Это совсем ненадежно, но я сказал управляющему, что оставил здесь свою любовницу, которая нуждается в отдыхе, и которую я удержать хочу вопреки ее желанию. Так что за вами будут приглядывать, не сомневайтесь. - А если меня узнают? - Кто? Кто вас может здесь знать, Анна де Бюэй? – Рошфор оглядел миледи с явной насмешкой. – А если и узнают, так вы моя любовница. Ваше прошлое и ваше настоящее не противоречат вашей репутации, мадам, - и, поставив Анну на место этими словами, граф низко поклонился, обметая перьями шляпы порог комнаты. Анна, задохнувшись от гнева, осталась стоять, держа в руках вынутую из баула шаль. **** Всадники, спешившие по дороге к монастырю, еще издали могли быть узнаны, как королевские мушкетеры: блестящие перевязи, галуны, голубые плащи с серебряными крестами, крупные вороные кони. На повороте дороги они разминулись с каким-то всадником, который любезно раскланялся с ними, сняв шляпу. Всадники слишком спешили, чтобы задерживаться и обмениваться приветствиями с этим человеком, однако он придержал коня, глядя им вслед. «Она была права, когда говорила, что боится, - пробормотал Рошфор. – Рано или поздно, но Атос сообразит, где он меня встретил. И тогда все решится так, как хотелось бы его преосвященству.» Он тронул коня и вскоре исчез на дороге, ведущей в Бетюн. Мушкетеры же продолжили путь, который привел их к воротам монастыря. Им долго пришлось звонить и стучать, пока, наконец, не приоткрылось окошечко в воротах и надтреснутый женский голос не потребовал назвать себя. Тогда мушкетер, державшийся позади кавалькады, выступил вперед и, звучным голосом назвав себя графом де Ла Фер, испросил позволения войти внутрь и передать послание королевы. В наступившей тишине над монастырем поплыл колокольный звон и заупокойное пение чистых женских голосов. Д’Артаньян, в нетерпении переминавшийся у ворот, побледнел и переглянулся с друзьями. Почти тут же ворота распахнулись, и за ними они увидели Атоса, который привязывал лошадь к коновязи. Ни слова не говоря все спешились и последовали его примеру. Тогда Атос, взяв под руку д’Артаньяна, повел его к храму. Молодой человек шел молча, уже всем своим существом ощущая, что произошло несчастье, и позволяя Атосу удерживать себя, не броситься сломя голову в храм. Заупокойная месса звучала все громче, но самих монахинь видно не было, они оставались незаметны для вошедших мужчин. Посередине, на возвышении, покоилось тело несчастной жертвы, облаченной в одеяние послушницы. Д’Артаньян, как пьяный, пошатываясь приблизился к покойной и, безмолвный, свалился к подножию ее каменного ложа. Никто не шевельнулся, только вновь пришедшие перекрестились. Атос, наклонившись к уху аббатисы, о чем-то ее спросил, но так тихо, что никто не расслышал его вопроса. Настоятельница бросила на него испуганный взгляд и ответила так же, после чего мушкетер выпрямился с таким выражением лица, что аббатиса отшатнулась. Потом он подошел, поднял д’Артаньяна, который едва держался на ногах и ничего не видел из-за слез и, обратив глаза к распятию, произнес четко и грозно: «Да свершится правосудие Божье»! Эти слова, казалось, обратили сознание д’Артаньяна к тому, что происходило вокруг него, вернули его к действительности. - Мы отомстим за Констанс? – он с надеждой взглянул на Атоса, за руку которого цеплялся, как за надежную опору. - Не сомневайся, - твердо ответил ему Оливье. После похорон друзья вышли из стен монастыря, передали лошадей слугам, которые ждали их у входа, и пешком отправились в рощицу платанов, росшую неподалеку от дороги. Надо было отдохнуть, собраться с мыслями и выработать план действий. Что же касается д’Артаньяна, то он был настолько удручен происшедшим, что пока был пассивным участником событий. Портос и Арамис делали вид, что не заметили, когда Атос назвался своим настоящим именем, а сам мушкетер был так поглощен обдумыванием дальнейших шагов, что тоже казался человеком не от мира сего. - Что будем делать? – спросил Портос, усаживаясь на изогнутый корень старого каштана. - Я думаю, самым уместным в нашей ситуации было бы поехать сейчас в замок, - вопрос Портоса вывел Атоса из задумчивости. – Я знаю тут один, который мы обязаны посетить в сложившейся ситуации, хоть он и неблизко расположен. Арамис, - вдруг обратился он к другу, - вы, случайно, не обратили внимания, с какой дороги свернул Рошфор, когда мы с ним встретились? - С той, что ведет из Бетюна на юг. А далеко до того замка, о котором вы говорили? - Чуть меньше тридцати лье: день пути. Но я чувствую, что Рошфор приехал именно с той стороны. Если он встречался там с миледи… - Едем! – вскочил д’Артаньян, выходя из своего оцепенения. – Едем, и нечего терять время! - Наши лошади не выдержат дня скачки, - заметил Портос. - Если она там, где я думаю, она никуда не денется из этого дома, - сказал Атос таким тоном, что всем стало ясно, что судьба миледи решена. – Едем. **** После отъезда Рошфора миледи довольно долго просидела в кресле, закутавшись в шаль, которую так и не выпустила из рук: ее знобило. Она заставила себя поесть и выпить немного вина. Нужно было успокоиться и хорошенько обдумать свое положение, но мысли ее путались и насмешливое лицо Рошфора стояло перед глазами, мешая сосредоточиться. Итак, что у нее было из козырей? Смерть Бэкингема можно было рассматривать, как огромный успех, потому что была устранена помощь повстанцам Ла Рошели. Но это был единственный успех леди Винтер на политическом поприще. Неудача с подвесками королевы, смерть Констанции, покушение на д’Артаньяна и его друзей – три провала и каких! И, едва ли не самое ужасное: бумага, которую дал ей Ришелье, и которая перекочевала к Атосу. Индульгенция, которая ставит под угрозу положение самого Ришелье, и будет для него равноценна смертному приговору, если попадет в руки короля. Анна содрогнулась, уяснив себе до конца, насколько трагично ее собственное положение. Противники слишком сильны, сражаться с ними у нее теперь нет ни сил, ни средств, ни влияния. Бежать, скрыться где-нибудь в другой стране, бежать за океан. Начать все сначала… Она решительно встала, собрала свои драгоценности и деньги, переоделась в платье монахини, которое успела раздобыть еще в монастыре, предвидя различные сложности и попросту выкрав его в соседней келье и, спустившись по лестнице, осторожно выглянула за дверь. Никого… Зажженная свеча, специально оставленная на столе, чтобы ввести в заблуждение тех, кто за ней следит, мягко светилась сквозь ветхое от времени кружево занавесей. Прямо перед охотничьим павильоном находился мостик, переброшенный через ручей. Было уже довольно темно, и миледи как тень скользнула через мост прямо к подлеску. Отсюда начинались охотничьи угодья графа де Ла Фер, и, уверенная, что никто не пойдет искать ее в чащу, миледи отважно бросилась в лес. Дорога оказалась трудной: она не очень представляла, куда идти, но страх гнал ее вперед. Зверей она не боялась: в конце лета, когда у лесных жителей потомство уже подросло, никто из них не станет нападать на путника, если зверя не трогать. Но лес не хотел отпускать человека: цеплялся за ее одежду ветвями и колючками, несколько раз она попадала ногой в норку какого-то грызуна, раз, поскользнувшись на склоне, скатилась на дно оврага, только чудом не свалившись в протекавший по его дну ручей. Под утро, в густом тумане, она набрела, наконец, на дорогу и, сморенная усталостью, прикорнула у какого-то дерева. Сквозь сон до нее донесся стук копыт на дороге. Лошадей было много, и шли они не торопясь. Туман стоял еще высоко, струился, как река, и над ним возвышались только плечи и головы, создавая странную иллюзию: люди, плывущие по реке. Анна слишком хорошо их знала, потому что впереди, рядом с Атосом, увидела своего деверя. Она вжалась в землю, радуясь, что с ними нет собак, и ощущая себя лисой, которую травят охотники. Мушкетеры ее не заметили, проехали мимо, и она услышала несколько фраз, которые объяснили ей присутствие среди ее врагов еще и лорда Винтера: тот искал Анну и, волею рока, встретил ее преследователей на дороге. Миледи не тронулась с места, пока не затихли вдали звуки движущейся кавалькады. Потом она вскочила, и, уже не таясь, пошла вдоль дороги в направлении, противоположном тому, по которому уехали всадники. Озеро, большое и мрачное, начиналось почти у дороги. Зимой можно было не заметить его под слоем снега и льда, и стать добычей рыб и раков, но летом черные и мрачные воды были хорошо видны и отпугивали даже зверье. Легенды, слагаемые и передаваемые местными жителями о драмах, происшедших на его берегах, отпугивали уже людей. Анна уселась на берегу, лицом к дороге, чтобы никто не застал ее врасплох, и развязала узелок: кусок хлеба и козий сыр - ее завтрак, обед и, скорее всего, и ужин. Что поделать, приходится вспомнить детство. Но теперь она выносливая, здоровая женщина, она не настолько изнежена, как привыкла показывать в последние годы. И она должна, она обязана отомстить: для этого надо остаться живой и на свободе. **** Открыв ворота, первым Атос увидел конюха. Рыжий стоял посреди мощеного двора, сквозь брусчатку которого пробивалась густая трава и, ожесточенно жестикулируя, что-то доказывал управляющему Гийому. Тот слушал, опустив голову и вертя в руках огарок свечи. Рядом, у его ног, стояла корзина с какой-то снедью. Заслышав скрип ржавых петель, управляющий поднял голову и, всплеснув руками, грохнулся на колени. Конюх последовал его примеру. - Господин граф! – в один голос воскликнули слуги, заставив Атоса недовольно скривить губы. – Господин граф приехал! - Тише! – Атос соскочил с коня, и конюх бросился к лошади хозяина. – Гийом, где эта женщина? - Не знаю, - сокрушенно покачал головой управляющий. – Утром я увидел, что корзину с едой никто не забрал и пошел проверить. В павильоне никого не было, свеча погасла, двери настежь. Господин Рошфор велел стеречь ее, как зеницу ока. - Ты что, знаешь графа Рошфора и миледи? – не выдержал д’Артаньян, которому невыносимо было оставаться пассивным наблюдателем в этой охоте на преступницу. Гийом перевел взгляд на Атоса, спрашивая его разрешения отвечать. Граф молча кивнул, и управляющий понял, что он может говорить. - Господина Рошфора знаю с самого детства его, встречал в Берри, а даму эту, которую вы, господин, изволите называть миледи, первый раз вижу, - он исподтишка взглянул на Атоса и увидел, как затрепетали от сдерживаемого гнева ноздри у хозяина. – В наших краях ее никто не знает, если кто увидит на дороге – сразу заприметят, как чужую. - А если она в лесу скрывается? – предположил Портос, которому не терпелось подкрепиться перед той охотой, что им предстояла. - У нас в лесу заблудиться несложно, но она вещи оставила в павильоне, платье, белье; если что – собак пустим по следу. - Собак? – Арамис скривился, как от боли. – Она же женщина! - Она зверь! Лютый и безжалостный зверь! – взорвался молчавший до этого момента лорд Винтер. – Чем быстрее мы с ней разделаемся, тем лучше будет для всех. - Гийом, придумай, чем нам подкрепиться, а мы тем временем осмотрим ближайший лес, - Атос, не дожидаясь, что за ним кто-то пойдет, решительно направился к ручью. Винтер последовал за ним, но все остальные пошли за управляющим. Атос перешел мост, когда его нагнал Винтер. - Господин Атос, вы что, специально задерживаете нас у себя, чтобы дать ей возможность уйти? – Винтер был зол, взвинчен, и, кажется, готов гоняться за миледи в одиночку. - У вас есть основания подозревать меня в укрывательстве преступницы? – Атос не остановился, он шел широким шагом, иногда резко останавливался, что-то разглядывал на земле или на кустах. - Нет, но мы теряем время. - Она попала в ловушку, и загнала в нее себя сама. Вот, взгляните, - Атос указал на след женской туфельки, едва заметный на земле. – Она прошла здесь, вне всякого сомнения, потому что никто в наших краях не носит такой обуви. Женщины Пикардии, если они не дамы света, довольствуются деревянными сабо. И, милорд, вы же охотник, вы должны уметь читать следы: еще и суток не прошло, как она ступала по этой тропе. Да, инстинктивно она избрала эту, малозаметную тропу, которая непременно приведет ее к озеру. Пока она будет блуждать лесом, мы успеем позавтракать, и встретим ее у дороги. Успокойтесь, милорд, - добавил Атос, останавливая Винтера, - я отвечаю за все. Возвращаемся, мне все ясно. **** Темное зеркало озера расстилалось перед Анной, а над ним, местами, клубились какие-то испарения. На противоположной стороне вода была чистой, и там росли лилии. Их было много, очень много, они были похожи на белых уточек, дремлющих на воде спрятав голову под крыло. Ей тоже хотелось бы стать такой птицей, способной скользить по воде и по воздуху, тоже хотелось бы спрятать голову под крыло, и хоть на время забыть о страхе и о ненависти, рвущих ей душу. Она впуталась в мужские игры, понадеявшись на свой ум, характер и женскую красоту. Но в играх мужчин женская красота – даже не ставка в игре: всего лишь возможность получить мимолетное удовольствие. Ее использовали, а когда она стала не нужна, решили убрать, как сломанную куклу. Они играют жизнями, эти мужчины, и считают, что она не имеет права делать то же? Имеет. Она имеет право устранять того, кто ей мешает, пусть даже он ни в чем не виноват, потому что играет по-мужски. Буря, бушующая в душе миледи, должна была вырваться на поверхность, найти какую-то цель, чтобы пройтись по ней уничтожающим вихрем. Она себя уже не контролировала: безумие, жившее в ней под спудом желаний, и в оковах железной воли, вырвалось на простор, как только она заслышала лошадей и голоса. Она вскочила и побежала, не в силах более играть в прятки. Она бежала по берегу пруда, туда, где плавали белые утки, и где она легко могла спрятаться, став такой же птицей. А вдогонку ей летело отчаянное предостережение Атоса: «Анна, нет!» Она почти добежала до лилий, бросилась в воду: плавала она отлично, около цветов было неглубоко – по пояс. Анна пошла вперед и дно ушло из-под ног, откуда-то ее охватило холодом, намокшие юбки облепили ноги, не давая возможности сделать хоть какое-то движение… Она судорожно забилась в воде, как подстреленная утка, но ледяные объятия холодного ключа сковали ее. Тогда она закричала, обернувшись в сторону берега и, прежде чем подбежавший Оливье успел хоть что-то сделать, исчезла под водой. Озеро славилось своими подводными течениями и еще никому, кто попадал в него, не удалось выбраться из него живым. Оливье, протянувший руку, чтобы поймать Анну, словно во сне сделал несколько шагов к воде: его первым движением было броситься на помощь, нырнуть за женщиной, он даже схватился за крючки камзола, но тут его повалил на землю подоспевший Винтер. Пока они боролись, помощь стала бесполезной. Д’Артаньян, с трудом оттащивший Винтера от друга, застыл рядом, потом подошли и Портос с Арамисом, отошел в сторону что-то бормотавший себе под нос лорд, а Атос так и сидел, неподвижный, словно статуя, не спуская мертвого взгляда со ставших вновь неподвижными вод. - Тело выплывет? – спросил лорд Винтер, - который жаждал убедиться, что миледи действительно мертва. - Нет, - проронил Атос. – здесь никогда не находили утопленников. – Он медленно повернул голову. - Не сомневайтесь, она умерла. Вы говорили, у нее остался сын? - Да, - неохотно ответил Винтер. – Но я уверен, мой брат не имеет к этому отношения. - Это неважно, - Атос с трудом поднялся, опираясь на руку гасконца. – Ваш долг позаботиться о ребенке. Портос подвел ему коня, и мушкетер сел в седло. – Возвращаемся в замок, господа.
stella: Глава 18. Dum vivimus vivamus! Пока живется, будем жить! Ришелье молча созерцал стоявшего перед ним навытяжку мушкетера: похудел, побледнел, похоже, что осада Ла Рошели не пошла ему на пользу. Во взгляде какая-то тоска. - Вы просили об аудиенции, граф. Предполагаю, что вы, наконец-то, решили положительно наш вопрос? Мушкетер ничего не ответил. - Вы молчите? Согласитесь, странное поведение для человека вашего ума и положения. - Мое положение на данный момент не играет роли, ваше высокопреосвященство, - промолвил Атос, с трудом разлепив губы. – Я просил аудиенции не для того, чтобы вернуться к старому вопросу: у меня для вас новость, господин кардинал. - Вот как? – Ришелье поплотнее уселся в кресле: новость, судя по лицу мушкетера, была плохой. – Так что у нас случилось? - У вас, монсеньор. Вы потеряли верного человека. - Кто? – Ришелье испугался, подумав о Рошфоре. - Это не граф Рошфор, - Атос, догадавшись о мысли кардинала, с печальной полуулыбкой покачал головой. – Это миледи Винтер. - Что с ней случилось? – быстро спросил кардинал, вспомнив о расписке, мысль о которой не давала ему покоя все время. – Она убежала? - Она умерла, - лаконично ответил мушкетер, и чуть покачнулся. - Ее убили? - Она утонула. Пыталась уйти от преследования и утонула в озере, - Атос напоминал безжизненную статую. - Расскажите! – потребовал кардинал. – И присядьте, так вам будет легче вспомнить, как это случилось. – Его светлость побарабанил пальцами по кожаному бювару, лежавшему перед ним. – Ее преследовали за что-то? Она совершила нечто, за что ее следовало наказать? - Господину кардиналу не хуже меня были известны возможности миледи Винтер. - Что же такого она совершила, что вызвала ваш гнев, господин граф? – Атос почувствовал, что кардинал взбешен и едва сдерживается. - Она убила женщину, которую любил мой друг, - ответил он. - Госпожу Бонасье? – вот теперь Ришелье побелел от гнева. - Да, монсеньор. После этого у нас не осталось выбора: жертва взывала к мести, госпожа Бонасье ничем не провинилась перед миледи. Бог рассудил иначе, он не дал нам совершить самосуд. - Хорошо, оставим это в прошлом, - вдруг предложил Ришелье после некоторого раздумья. - Вы видели д’Артаньяна? - Да. Он заходил ко мне, предлагал вписать мое имя в патент на место лейтенанта. - И вы отказались? - Никто не достоин этого места так, как достоин его наш друг. - Согласен, он честен и храбр. А вы? - Что я, монсеньор? - А вы недостойны этой чести? - Монсеньор, я ответил моему другу то, что думаю: «Для Атоса это слишком много, для графа де Ла Фер – слишком мало». - Господин мушкетер, я в последний раз предлагаю вам то, что в самый раз для графа де Ла Фер. Вы согласны? Атос посмотрел прямо в глаза кардиналу, потом достал из-за манжета какое-то письмо со взломанной печатью и протянул его герцогу, ни слова при этом не говоря. Ришелье дрогнувшей рукой принял бумагу, раскрыл, прочитал, убедившись, что она написана им собственноручно, поднес ее к горящей свече в канделябре и, только когда расплавившийся воск печати обжег ему пальцы, а пепел осыпался на стол, грозя прожечь бархатную скатерть, с видимым облегчением откинулся на спинку кресла. Ни слова не было сказано за эти минуты, но после этого сгоревшего письма собеседники явно перестали испытывать напряжение. - Итак, вернемся к вашей записке, - весело проговорил его преосвященство, доставая из ящика стола бархатную папку. – С чего вы думаете начать, граф? **** - Вы знаете, Атос возвращается в полк? – д’Артаньян радостно потер руки. – Я просто счастлив. - А что случилось? – Арамис сжал пальцами виски: со вчерашнего дня он так и не смог избавиться от головной боли. – Насколько я понял, дела со строительством порта продвигаются успешно. - Королю нужны деньги для других целей. Флот подождет. - Флот, может, и подождет, а вот Атос ждать не станет, - меланхолично заметил Арамис. – Не в его правилах бросать начатое дело. - А меня радует, что он к нам возвращается, - продолжал лейтенант д’Артаньян. – Мне его все время не хватало. – Пусть его светлая голова лучше тут присутствует. - Здесь он опять пить начнет, слишком многое здесь ему о пережитом напомнит, - Арамис встал. – Пойду я к себе, лейтенант. Если Атос приедет, пошлите за мной. А еще лучше, пусть ко мне определяется, в мою палатку: мой напарник перебрался к приятелю. Атос так и сделал: поселился у Арамиса. Это не Париж, искать съемную квартиру ни к чему, а делить палатку с Арамисом его вполне устраивало. Арамис был любопытен, но и деликатен – он ничем не выдал своего интереса к тому, что привело Атоса опять в полк, и граф был благодарен другу за это молчание. Атос вернулся в полк с твердым убеждением, что он неудачник и жизнь кончена. История с флотом затянулась сверх меры, и в этом была и значительная доля его вины. Он мог сделать немало, если бы вовремя принял предложение заняться делом, для которого в свое время приложил столько сил, времени и способностей. Но время ушло, ушли выделенные деньги, а ему досталось право закрыть то, что могло составить славу Франции и его дальнейшую карьеру. Когда кардинал вызвал его и, непритворно волнуясь, выразил сожаление, что с флотом придется повременить и довольствоваться тем, что успели построить и спустить на воду, граф де Ла Фер даже не вздрогнул: он давно понял, что его время ушло безвозвратно, и только выразил надежду, что у Тревиля найдется для него вакансия. Возвращение от графа де Ла Фер к Атосу состоялось легко и безболезненно: Оливье заранее все решил для себя. Впереди был тяжелый переход через Альпы, Сузы, и расставания. Портос уже покинул их ради сундука мадам Кокнар, Арамис намекал, что его все сильнее призывает к себе духовное поприще, д’Артаньян отдалялся от него все больше, занятый своими обязанностями, и Атос полностью отдался службе, игре и вину. Какие-то связи между друзьями оставались, они радовались, когда им удавалось провести время вместе, но они неумолимо взрослели, и каждому жизнь готовила свой путь. Когда к Атосу пришло сообщение, что он получил в Русийоне небольшое поместье, он взял Гримо и съездил туда, чтобы оформить все бумаги и ознакомиться со своим, на голову свалившимся, полуразрушенным наследством. Одного раза было достаточно: для себя он решил, что туда можно будет перебраться только для того, чтобы умирать не в Париже, а под южным солнцем. Перспектива оказаться в поле зрения родни его не привлекала: юг Франции был вотчиной Монморанси. Однако когда по завещанию ему досталось еще и графство Бражелон, Атос, не особенно раздумывая и с тайной надеждой в душе, принял решение об отставке. Это был шанс жить дальше и он ухватился за него, как утопающий за соломинку. Ожидание чуда – вот что заставило его поднять глаза от земли к небу, и увидеть, что солнце светит в мире по-прежнему, и его тридцать два года еще не старость. Все еще могло случиться, и Dum vivimus vivamus! Пока живется, будем жить!
stella: Эпилог. Кольбер вытащил из кармана длинную тетрадь и, явно ожидая от д’Артаньяна выражения восторга, стал зачитывать ему названия кораблей, их оснастку, вооружение, количество матросов в экипаже, и прочие важные для оснащения флота моменты. Капитан мушкетеров внимательно слушал, улыбался в усы, одобрительно крякал, а потом, вдруг, как-то сник и задумался. Кольбер перестал читать, тронул старого воина за обшлаг камзола. Старый воин опомнился, смущенно извинился, но министр, не слушая его извинений, обратился к стоявшему рядом герцогу д’Аламеда. - Монсеньор, ваш друг что-то вспомнил из своей молодости, что-то, что его опечалило? - Я думаю, что угадал, что могло так опечалить капитана д’Артаньяна, господин Кольбер. Много лет назад, в пору нашей незабвенной молодости, у нас был друг, который хотел сделать много полезного для нашего флота. Но время и обстоятельства помешали ему довести свои планы до завершения. - Как звали вашего друга, если это не секрет? – Кольбер впился взглядом своих маленьких глаз в огненные глаза герцога. - Я не думаю, что это имя будет приятно вспоминать его величеству, господин министр, так что назвать его могу только вам, если, конечно, господин будущий маршал не возражает. - Это правда, и Атос заслуживает, чтобы его имя было в числе тех, кто строил нашу армию, - покусав губы вымолвил д’Артаньян. – Эта тетрадь – можно взглянуть на нее? Кольбер протянул капитану тетрадь, и тот раскрыл ее на первой странице: твердый и острый почерк графа де Ла Фер заставил сжаться его сердце, напомнив молодость и четверку «неразлучных». - Откуда у вас эта тетрадь, Кольбер? – капитан пронизывал его взглядом, не давая отвести глаза. Впрочем, министр и не собирался лгать или увиливать от ответа. - Она была в старинном портфеле алого бархата. Его нашли у кардинала Ришелье после смерти. Вмести со всеми бумагами его отдали покойному королю. Потом он оказался у кардинала Мазарини, и по завещанию перешел к его величеству здравствующему королю. Я знал об этом портфеле и предложил его величеству изучить содержавшиеся там бумаги. - Вы знали, что это портфель графа де Ла Фер? – спросил герцог д’Аламеда. - Я понял это, разбираясь с делом. Я нашел там массу нужных и полезных указаний и нужных мастеров, сыновей и внуков тех, что указывал граф. Сожалею, что не могу высказать ему лично свое восхищение за проделанную работу. - Ну, что ж, отрадно хотя бы то, что в конце концов дело получило завершение, - с чуть слышной иронией произнес д’Артаньян, кланяясь. Кольбер, которому сделал знак король, поспешно расстался с друзьями. - Арамис, как вы думаете, Атос бы радовался, что все, что он задумывал, сбылось? – старый мушкетер с грустью посмотрел на друга. - Атосу думал о Франции, ему важно было дело, а то, что заканчивает его король, не сумевший его понять и оценить, роли бы для него не играло. Тщеславие Атоса было не в этом, друг мой. - А в чем же? - В том, чтобы быть в согласии с собой, - ответил ему Арамис. – Насколько это ему удалось, не нам судить.
Rina: Великолепная повесть, просто великолепная и нет у меня других слов!
stella: Rina , спасибо! У меня уже появилась мысль, что это был холостой выстрел, никто не отзывался на публикацию, ни слова ни "за", ни "против")))) Как вы? вы теперь такой редкий гость.(
Rina: stella пишет: У меня уже появилась мысль, что это был холостой выстрел, никто не отзывался на публикацию, ни слова ни "за", ни "против")))) Как вы? вы теперь такой редкий гость.( Прочитала вчера ночью, получила массу удовольствия! Я опять в делах, суматошный год выдается нам ...
Grand-mere: появилась мысль, что это был холостой выстрел, никто не отзывался на публикацию, ни слова ни "за", ни "против")))) А Кэтти и я не в счет?..
stella: Grand-mere , так вы комментировали с Кэтти, когда еще не все было выставлено. И я не комплиментов жду, мне интересна была реакция на финал, и вообще, на такой поворот.
Rina: У меня слабость к альтернативным развитиям событий в канонном русле :)
полная версия страницы