Форум » Крупная форма » ...и все за одного! » Ответить
...и все за одного!
Джулия: Помещаю сюда, но вообще это даже не фик. Это не пойми что. Но... оно само вылезло, и сопротивляться этому я не могла. Извините, опять буду кусочничать, но недолго. Как всегда: ни на какие авторские права по поводу чужих персонажей не претендую. Все совпадения имен и событий с реальными являются случайными.
Ответов - 17
Джулия: Дедушке Жене и всем воевавшим - с любовью и благодарностью Лёнька присел на отесанное бревнышко, лежавшее рядом с землянкой. Там было удобно: спину пригревало апрельское солнце, ноги – волна жара, исходившая от веселого костерка. Над костром сушились портянки и штаны. Ленька и его приятель, Мишка, ходили нынче ночью в разведку. Дело обычное, но как раз сегодня им не повезло: на обратном пути решили срезать угол и угодили в разлив речушки. Искупались в ледяной апрельской воде, еле выбрались, до лагеря бежали что есть духу, шипя и ругаясь друг на друга. Чуть не подрались, но Лёньке в голову вовремя пришла умная мысль. Он протянул приятелю руку и буркнул слова извинения. Вина была на нем, как на старшем в группе. И вообще – старшем по возрасту и воинскому опыту. Звено юных разведчиков имени Спартака отдельной партизанской бригады под командованием майора Бориса Смыслова, входившей в партизанское соединение Бати, готовилось к обеду. Дело важное, и распоряжался им, конечно, сам командир. Леньке в декабре стукнуло пятнадцать. За осень он сильно вытянулся, возмужал и теперь выглядел как взрослый парень. Над верхней губой заметно темнел пушок, голос огрубел и перестал срываться в петушиный фальцет. Оба эти обстоятельства доставляли Лёньке тайную радость. Эх, еще бы борода отросла! Тогда бы он, наконец, стал полноценным партизаном. По сути своей Лёнька таковым давно являлся: он воевал в отряде с самого начала войны. Как подобрали его в сентябре 41-го на дороге, ведущей в Осинторф, так Лёнька и партизанил. Поначалу он совсем ничего не умел и все мечтал, как ему дадут автомат и он пойдет бить ненавистных фрицев, убивших мамку и младшего братишку. Батька был коммунистом, на мамку донес сосед, подавшийся в полицаи. Но автомата двенадцатилетнему Леньке никто, конечно, не дал. Он болтался как посыльный при штабе. Наверняка натворил бы много глупостей, но, на его счастье, Лёнькой занялся комиссар, дядя Саша. Товарищ капитан Юрков. Дядя Саша не раз и не два говорил с Лёнькой по душам. - В голове твоей, паря, - говорил он, смоля папироску и щуря ясные серые глаза, - много глупого и даже опасного. Ну, дам я тебе автомат. Воспользоваться оружием сможешь? И ведь действительно дал автомат! Лёнька потерпел позорное поражение. После чего его воинственный пыл слегка утих. Но «опасная глупость» в голове по-прежнему бродила. «Опасная глупость» состояла в том, что Лёнька мечтал стать героем. В качестве примера он выбирал себе то Спартака (уехать куда-нибудь в Африку, поднять восстание рабов и победить белых колонизаторов), то Павку Корчагина (если ранят, то он будет писать книги), то товарища Котовского, то совсем близкого и досягаемого Батю (ведь его объявил своим личным врагом сам Гитлер!), то героического майора Смыслова (товарищ комбриг – это герой из героев!). Ладно бы только это! Лёнька много читал, и его мечты уносились в прерии (стать Следопытом и защищать права индейцев), в дремучую тайгу (закончится война – можно попробовать оспорить лавры Дерсу Узала), во Францию (вот они с Гаврошем дел бы натворили!). Немножко он уже героем побывал. В прошлом году они с Мишкой взяли в плен двух полицаев, и полученные от тех сведения помогли всему отряду вовремя избежать ловушки, подстроенной карателями. Но этого было мало. Походы в разведку за подвиг Ленька не считал: если так рассуждать, то каждый – герой. Вот командир третьего взвода товарищ Хомченко, а если попросту – Михалыч. Лёнькин тезка. Здоровый как медведь, с огненно-рыжей окладистой бородой. Когда два месяца назад каратели навязали партизанам бой, Лёня Хомченко спас командира. Пять километров бегом тащил потерявшего сознание майора до санитарной землянки. Бегом! По лесу, то есть по сильно пересеченной местности. А командир не из худеньких. Еще Михалыч прославился тем, что однажды, когда очередная тройка ходила на «железку», умудрился голыми руками выдрать кусок рельса – и состав с техникой фрицев все же отправился под откос. Михалыч буквально спас проваленную операцию: у самодельной мины оказался неисправен взрыватель. А дядя Саша? Лёнька буквально боготворил его. Дядя Саша… умница, всеобщий любимец. Всегда подтянутый, улыбающийся, ясноглазый, необычайно порядочный и образованный. Он попал в отряд на месяц позже Лёньки: раненный, с отмороженными, отекшими ногами. Фельдшерица Лиза долго выхаживала его. И сейчас еще иногда после долгого перехода комиссар, страдальчески морщась, потирал колени. Человек незаурядной выдержки, отчаянной храбрости, кадровый военный, он заслужил всеобщее уважение. А как он пел и играл на гитаре! Или еще вот… заместитель командира шестого взвода, Митенька Бронников. Глянешь на него – нипочем не скажешь, что герой. А вот – поди ж ты! Еще какой герой! Лучший подрывник отряда. Не героям ордена не вручают, а у Митеньки их целых два. За пущенные под откос вражеские эшелоны и за изобретение чудо-взрывателя. Митенька с дядей Сашей последнее время частенько совещались о чем-то, и вид у них был самый загадочный. Третьим в их компании неизменно оказывался Михалыч. Склонившись над картой, они просиживали по часу и более. Михалыч, знавший здешние места как свои пять пальцев, недовольно басил и тыкал пальцем то в одну, то в другую точку. Ясные глаза дяди Саши превращались в буравчики, он покусывал кончик химического карандаша и затем, спохватившись, вытирал губы чистым носовым платком. Митенька молчал, а если и раскрывал рот, то неизменно ссылался на своего командира, товарища Громова. В шестом взводе, у подрывников, почти все были с «говорящими» фамилиями: Громов, Бронников, Воинов, Ратников, Ополченский… Вот и сейчас эта троица сидела недалеко от костра юных разведчиков.
Джулия: Лёнька поневоле прислушался к их разговору. - А я говорю, что не получится! Там мост рядом… - кипятился Михалыч. – Фрицы – не дураки. - Угол наклона таков, что потребуется всего два заряда… - комиссар в задумчивости почесал гладко выбритый подбородок. – Михалыч, ты не разводи панику. Если лезть напролом, то ничего не получится. А если хитростью, да умением... - Там собаки! – упрямствовал Михалыч. – Целых десять штук. Злобных, специально на людей натасканных. Говорят, из самого Берлина прислали. - Тю! – Митенька сверкнул отчаянно синими глазами. – Михалыч собачек испугался?! А кто с волкодавом на хуторе у Синельникова только что не целуется? Михалыч покраснел. Злоязыкий Митенька, как всегда, попал по больному месту. Небольшой лесной хутор близ деревни Угорье был наблюдательным пунктом партизан. Дом учителя Синельникова охранял угрюмый косматый пес, в котором сильно чувствовалась примесь волчьей крови. Так вот, этот самый Жучок в Михалыче души не чаял. Прыгал как щенок, восторженно вилял хвостом и позволял чесать себе брюхо. Лёньку Жучок только терпел. Как и всех прочих. Сам Митенька целовался не с Жучком, а с Катенькой Синельниковой. Лёнька однажды это видел – и с тех пор почему-то недолюбливал героя Бронникова. Виной тому была, конечно, хорошенькая Катенька. До появления Митеньки она была так ласкова с Лёнькой, учила его немецким словам и давала читать всякие интересные книги. Теперь книги тоже давала, но всякий раз Лёньке казалось, что не слишком охотно. А по-немецки они с Митенькой трещали как два скворца. И Митенька, зазнайка, еще смел поправлять Катеньку! Мысли о Кате Синельниковой заставили Лёньку нахмуриться. Ерунда все это. Воевать надо, а не на красивых девушек заглядываться. Катя старше самого Лёньки на целых два года. К тому же она – боевой товарищ, такая же разведчица, как и он сам. Троица сложила карту, Михалыч встал первым. И тут Лёнька осмелился. - Товарищ комиссар, - выпалил он, покраснев от волнения, - а давайте к нашему котелку! У нас зайчатина! Дядя Саша строго глянул на вытянувшегося в струнку Лёньку. И вдруг улыбнулся. - А что это вы, товарищ Яськевич, только меня приглашаете? Нас тут трое… - Так я… того… всех… - «Того»! – беззлобно передразнил Юрков. – Попытка подкормить комиссара расценивается как подкуп начальства! Михалыч за спиной выразительно кашлянул. - Саш, это мы им зайца подарили. За геройский подвиг. Лёнька хорошие новости из Угорья принес. Ты уж их не ругай, а? Лёнька покраснел еще сильнее. Надо же… кому «товарищ комиссар», а кому – «Саш». Ну, у героев – свои отношения. У Михалыча уже три месяца как орден Боевого Красного знамени на груди красуется. И медаль «За отвагу» там же. Комиссар свои награды не носит, и Митенька тоже, а Михалыч все еще не может налюбоваться. Высыпало из землянки все звено юных разведчиков. Обступили комиссара, чуть не насильно всучили в руку ложку, потянули к костру Михалыча, а маленькая Оксанка Тарасенко вынесла кувшин и льняное полотенце – руки вымыть. Тут попробуй откажись от угощения! Варево из котелка Лёнька распределял сам. Хорошо получилось, наваристо. Отличное дополнение к общему обеду! В последний месяц жили неожиданно голодно: прежнюю базу пришлось оставлять быстро, и часть припрятанного НЗ теперь находилась в лесу, который был под контролем у немцев. - Дядя Саша, - пискнула Оксанка, когда большая часть варева перекочевала в желудки. – А расскажите что-нибудь! - Расскажите, расскажите! – хором подхватили еще десять голосов. - Про следопытов в Америке! - Нет, про капитана Немо! - Лучше про Чапаева! Юрков оглядел ребят. Еле слышно вздохнул. Дел у комиссара было полно, и спор по поводу подрыва моста еще не закончили, но… На него с надеждой и обожанием смотрели двенадцать пар глаз. Десять мальчиков, две девочки. Все они должны были учиться в школе. Кто в четвертом классе, кто в шестом, кто, как Митька, в девятом. А они – воевали. - Ладно, ребята. Вот какая сегодня будет история. Давным-давно во Франции правил король Людовик Тринадцатый. Окружил он себя храбрыми солдатами, которые были вооружены мушкетами. Потому и прозывали их «мушкетеры». Самых лучших солдат в этом королевском полку звали Атос, Портос и Арамис. Многие молодые люди мечтали поступить на службу к королю. Храбрецы со всей Франции ехали в Париж за славой. Есть такая местность во Франции, рядом с Пиренеями. Вы должны помнить по испанской войне, кто такие баски. Так вот, ближайшие их родичи с французской стороны – это гасконцы. Народ смелый, отчаянный, мужественный, очень честный. И жил в Гаскони паренек, возрастом чуть постарше Лёньки. В армию его бы уже взяли: восемнадцать лет. Звали его д`Артаньян. Гасконские дворяне, ребята, совсем даже на дворян не похожи. Живут как крестьяне. Разве что дома подобротней строят. Бедные – без гроша за душой. Кому, как не им, искать славы в столице! Терять-то нечего. Отец д`Артаньяна подарил сыну конягу. Наша Лысуха – красавица по сравнению с тем мерином. Тот выглядел совершенным доходягой, но был еще ничего, бодренький. В день мог по хорошей дороге дать и двадцать пять километров. -Лысуха тоже сможет! – снисходительно прищурился Мишка. Спор «сможет ли Лысуха по хорошей дороге дать двадцать пять километров в день» заглох, толком и не начавшись. Все ждали продолжения рассказа. Юрков слегка удивился, когда по реакции Михалыча понял, что тот Дюма не читал. Карие глаза Лёни Хомченко совершенно по-детски восторженно поблескивали от предвкушения интересной истории, рассказывать которые комиссар умел и любил. Митенька, подтянув к себе прутик, решал на земле задачку, переводя французские лье в русские километры. Не верил комиссару на слово – проверял. Судя по тому, что количество лье, о котором комиссар даже не упомянул, он указал правильно, книга у Бронникова была прочитана неоднократно. С Митеньки станется и на французском "Трех мушкетеров" прочитать! Сам Юрков французский учил, чтобы читать в оригинале романы Гюго. Но и Дюма обожал. Просто не всем в этом признавался. А уж в последние три года – особенно.
M-lle Dantes: Спасибо! Это... это очень хорошо и вовремя. Без натяжки.
Джулия: - Д`Артаньян добрался без приключений до городка Менга, - Юрков рассказывал так, словно речь шла о реальном человеке, которого он знал лично. – Но тут его везение закончилось. Он обнаружил того, кто действительно смеялся над ним и его лошадью. Комиссар закашлялся, судорожно схватился ладонью за грудь. Кашель мучил его уже который месяц, лечиться было некогда. Внимание ребят отвлек Митя, который вдруг прикрыл глаза и начал говорить так, словно книга была раскрыта у него на коленях: - Д'Артаньян прежде всего пожелал рассмотреть физиономию наглеца, позволившего себе издеваться над ним. Он вперил гордый взгляд в незнакомца и увидел человека лет сорока, с черными проницательными глазами, с бледным лицом, с крупным носом и черными, весьма тщательно подстриженными усами. Он был в камзоле и фиолетовых штанах со шнурами того же цвета, без всякой отделки, кроме обычных прорезей, сквозь которые виднелась сорочка. И штаны и камзол, хотя и новые, были сильно измяты, как дорожные вещи, долгое время пролежавшие в сундуке. Д'Артаньян все это уловил с быстротой тончайшего наблюдателя, возможно также подчиняясь инстинкту, подсказывавшему ему, что этот человек сыграет значительную роль в его жизни. Юрков откашлялся. Глотнул из фляги отвар из молодых сосновых почек, которым фельдшера щедро снабжали всех болеющих. Вытер губы (все тот же неизменный чистый носовой платок) и одобрительно улыбнулся: - Так точно, товарищ Бронников. Давайте дальше! Ребята загудели. Они желали слушать комиссара. Михалыч тоже предпочитал свободный пересказ Юркова, а не книжный текст, который так ладно излагал на память Митенька. Бронников кошачьим пластичным движением поднялся, привычно подтянул на тонкой талии ремень – и удалился в сторону землянки шестого взвода.
Джулия: *** Ночью Леньке снился чудной сон. Из тех, что запоминаются накрепко. У землянки звена юных разведчиков имени Спартака горел костер. Точно такой же небольшой, но жаркий костерок, как и в реальности. Огонь освещал незнакомые лица мужчин, одетых в голубые плащи с серебряными крестами. Голубое с серебряным – это были свои. Чужие, враги носили другую форму. Один – старше всех остальных, с подвижным, живым лицом и острым взглядом черных глаз чертил пальцем по карте, разложенной на коленях. - Итак, господа, - сказал он после некоторой паузы, - командование поставило перед нами задачу: взорвать мост через реку Угорку. Это стратегически важный объект, по нашей железнодорожной ветке неприятель уже вторую неделю переправляет к линии фронта технику и боеприпасы. Нужно вывести железную дорогу из строя надолго, сделав ветку бесполезной. Начать стоит именно с моста. Это наиболее охраняемый и наиболее трудный для восстановления объект. - Мы знаем это, - откликнулся один из незнакомцев. Лёнька посмотрел ему в глаза и понял, что безоговорочно доверяет этому человеку. Такой не обманет и не предаст. Лучше сам погибнет, но не даст сгинуть товарищам. - И что планируете делать? - Мы тут один план накидали, товарищ де Тревиль, - отозвался из темноты гулкий густой баритон. Пламя костра метнулось и выхватило румяную физиономию с густыми усами, лихо закрученными. - Слушаю вас, товарищ Портос. - Мост, - отчеканил тот, - нужно рвать сразу в двух местах. Рельсы и опоры с нашей стороны. - Это ж сколько сил и взрывчатки потребуется? – командир нахмурился и расправил ладонью карту. - Семь человек и столько же зарядов, - спокойно отозвался тот, с красивыми ясными глазами и гордым профилем. - Да вы тут мне сказки не рассказывайте, товарищи мушкетеры! – неожиданно рассердился командир. – Я не первый день воюю. - Позвольте, я объясню, мой командир! – ясноглазый подсел поближе. – Вот Угорка. Течение – вот сюда. Сторожевые посты немцев – здесь, здесь и здесь. Вот здесь – сторожка. Здесь – минное заграждение. Разведка выяснила примерное количество сил противника, которые задействованы в охране моста. Лёнька во сне чуть не подпрыгнул. Именно к мосту они с Мишкой ходили. Именно из-за моста чуть не утонули в речке. Из-за моста Лиза растирала их с Мишкой вонючей скипидарной мазью. - Кто ходил? - Мальчишки. Яськевич и Волков. - А… - протянул командир с улыбкой. – Спартаковцев наших посылали? - Товарищ командир, разрешите обратиться? – костер озарил еще одно лицо. Нежное, девичьи тонкое, с бархатистым пушком на щеках. - Слушаю вас, товарищ Арамис. - То, что предлагает товарищ Атос, вполне разумно. А если в это время по мосту будет идти состав… Дальше шли какие-то непонятные слова. Видимо, это изучали по физике, которую Лёнька даже не начинал учить. Но командир понимал. Он-то по физике наверняка был круглым пятерочником. Лицо его, поначалу настороженное, постепенно смягчалось, в глазах загорелись озорные искорки. - Вот чертеняки, что придумали! – с восторгом воскликнул он, ударив себя по колену. – А ведь и правда. Не ждут они такого! Это какой-то предел нахальства! - Но, мой капитан, есть одна проблема… - тонкое лицо товарища Арамиса затуманилось. - Что за проблема? Решим… Лёнька так хотел узнать, что будет дальше, что заерзал от нетерпения на месте… и проснулся. В окошко заглядывала круглая луна. Лагерь мирно спал. Ни звука. Только откуда-то издалека вдруг донесся механический скрежет, а затем – вроде как равномерный перестук колес. К фронту по одноколейной ветке спешил очередной состав…
Джулия: А голоса из сна продолжали звучать где-то в подсознании: -...не пущу! Совсем с ума сошли! Не детское это дело! - говорил капитан де Тревиль. - Иного выхода нет. Мы уже все просчитали, - возражал Атос. - Прикидывали и так, и этак. С этим справится только подросток. Притом не слишком плотного телосложения. Взрослый человек не пролезет. - Если этого не сделать, то все остальное тоже пойдет насмарку, - это был голос Арамиса. - Мы действительно проверили несколько вариантов. Мина на растяжке срабатывает через раз. Заряд тола, закрепленный на опоре - ненадежно. Знакомая Портоса, которая носит немцам еду, сказала: собаки натасканы именно на тол. Охрана обходит мост каждые двадцать-двадцать пять минут. По немцам в этом отношении можно часы сверять... "При чем здесь немцы? - удивился Лёнька. - В книге мушкетеры вроде с кем-то другим воевали!". Он перевернулся на другой бок - и задремал. Пока сознание что-то воспринимало, попытался приманить ушедший сон, но не получилось. Снилась теперь Катя Синельникова в красивом синем платье и с маленькой сумочкой в правой руке. Она разговаривала с немецким офицером. Лёнька понял, что Катя выполняет какое-то очень важное и очень опасное задание - и стал охранять ее. Хотя бы мысленно. Офицер оглянулся. У него было лицо Митеньки Бронникова. Лёнька удивиться не успел. Его кто-то тряс за плечо. Когда командир звена юных разведчиков открыл глаза, то увидел склонившегося над ним друга Мишку. - Вставай, Лёнька, - сказал Мишка. - Нас к комбригу вызывают. Вызов к самому комбригу - это был показатель чрезвычайной серьезности положения. Лёнька собрался за считанные секунды, и оба приятеля выскочили из теплой землянки в зябкую прохладу апрельского утра. Едва начинало светать, до побудки оставалось больше получаса. - Как ты думаешь, зачем зовут? - Лёнька зябко ёжился и втягивал голову в плечи. Мишка пожал плечами. - Ночью ребята из отряда Шлапакова приходили, - сообщил он. - Были с час. Сказали, что приняли самолет с Большой Земли. Думаю, что нам какое-то задание поручат. Или еще Анька шифровку из Москвы получила. Петьша Большой на сосну антенну закидывал, чтобы прием был лучше. Пытаясь хотя бы примерно определить, для чего их вызывают командование, ребята дошли до штаба. И тут Лёнька остановился как вкопанный. Была одна мысль, которая пришла ему в голову с самого начала, но озвучивать ее он не спешил. - Мишка, вот что. Если комбриг скажет, что нас будут отправлять в тыл - молчим, для виду соглашаемся, но при первой же возможности даем дёру в другой отряд. Я не увечный инвалид, чтобы в тылу отсиживаться! Мишка согласно кивнул. Отсылать их, надежных, проверенных партизан в тыл только потому, что им нет 18 лет? Вот уж дудки!
Джулия: ...Штаб бригады располагался в добротной землянке в три наката. Когда перебрались на новое место, то первым делом позаботились о собственных удобствах. Два дня потратили только на то, чтобы обустроиться как следует. Величина лесного массива позволяла не слишком опасаться немедленного появления карателей. Пока-то они вычислят, где обосновались на сей раз партизаны! Принимали во внимание и необходимость тщательнейшей маскировки с воздуха. Этому научил горький опыт: во время предыдущей операции немцев в воздухе неоднократно появлялась "рама", затем прилетали бомбардировщики - и долбили с немецкой добросовестностью. Здесь лагерь был надежно укрыт под кронами деревьев. И за дымом следили. Потому костер у своей землянки Лёнька разводил сам. Он умел сделать так, чтобы жар шел, а дыма почти не было. Перед входом в землянку стояли двое часовых. Так было положено. Мальчишки придирчиво оглядели друг друга: Мишка поправил на командире ремень, Лёнька снял с плеча Мишки прилипшую на ватник нитку. Теперь они выглядели безупречно даже по самым строгим меркам партизанского строевого устава. Вошли. Внутри землянки было накурено так, что аж глаза слезились. Значит, разговор шел долгий и трудный - еще с ночи. Уж если комбриг схватился за папиросы... да и дядя Саша, который с полгода как бросил курить, опять мял в пальцах самокрутку... Мальчишки переглянулись. Что случилось? Опять каратели? Лёнька вытянулся в струнку и, отдав честь, по всей форме доложил как положено о своем прибытии в распоряжение начальства. - Присаживайтесь, ребята! - мягко сказал комбриг, указывая на лавку у стола. - Ничего, что сны не досмотрели? Вам Полинка в качестве компенсации по шоколадке выдаст. Лёнька хотел возмутиться, но затем передумал. Шоколад - это ценно. Он свою пайку Оксанке отнесет... или Кате на хутор. Девчонки - они все сластены. - Товарищ комбриг, можно обратиться? - не выдержал Мишка. - Можно, - буркнул комбриг. Чихнул - и сделал шаг к окну. В помещение ворвался свежий, обжигающий воздух апрельского раннего утра. - Товарищ комбриг, если вы нас в тыл хотите отправить, то мы не согласны! - выпалил Мишка. От реакции комбрига ошалели оба юных разведчика: Смыслова просто перегнуло пополам от смеха. - Да куда вас отправишь! - сказал он, вытирая выступившие на глазах слезы. - Знаю я вас: мы вас отправим, а вы самолет захватите и назад прилетите! Или без парашютов выпрыгнете! Хохот стал общим. Смеялся Михалыч, смеялся командир шестого подрывного Олег Громов, смеялись прочие присутствовавшие на совещании командиры. Лёнька только сейчас заметил: были не все. Комбриг, комиссар, незнакомый усатый дядька с бритой налысо головой и орденом Красной Звезды на гимнастерке, Громов с Митенькой, Михалыч, командир пятого взвода Игорь Покровский (тоже разведчики) и командир седьмого - Сергей Толоконцев. От сердца отлегло: если бы действительно собрались отправлять в тыл, не смеялись бы так дружно. - Мы вас, ребята, собираемся послать к чертям в пекло, - вдруг посерьезнел комбриг. - Пододвиньтесь-ка. Михалыч, организуй товарищам юным разведчикам чаек с сахарином. "К чертям в пекло"? Куда это? - Прекрасно знаете приказ товарища Сталина, который он отдал еще в начале сентября прошлого года, - начал издалека комбриг. - В целях нарушения движения железной дороги и срыва регулярных перевозок в тылу врага, устраивать всеми способами железнодорожные катастрофы , подрывать мосты, взрывать или сжигать станционные сооружения . При железнодорожных крушениях уничтожать живую силу, технику, горючее, боеприпасы и прочие грузы, а так же уцелевшие паровозы и вагоны. Ребята согласно кивнули. Кто ж этого не знает! "Рельсовая война" - самое главное их дело. - Сейчас апрель. Наши войска ведут ожесточенные бои, освобождая родную землю от фашистской нечисти. Предстоит огромное сражение. Такое, какого мы еще не знали. Вот шифровка, которую сегодня получили наши товарищи из 16-й смоленской бригады. Командование стягивает все резервы, чтобы нанести врагу сокрушительный удар на Курско-Орловском направлении. Сражение будет танковое. Предположительно - в конце июня. Комбриг пыхнул цигаркой. Выпустил дым - как Змей Горыныч. И продолжил тихо, но твердо: - Неприятель намерен нанести удар первым, для чего стягивает в район Курской дуги значительные силы. Мимо нас, по железной дороге, постоянно идут составы. Три дня назад поезда шли каждые два часа, сейчас их пускают каждый час. Вы понимаете, что это значит. Еще бы не понимать! - Наша задача - вывести из строя двадцать километров рельсов. И взорвать мост через реку Угорку. Так взорвать, чтобы восстанавливать его пришлось не один день, и даже не неделю. Разрушить все, вплоть до опор. А Угорка - сами знаете. Не простая лесная речушка. Три фермы. Железобетонные быки. Ребята знали и это. - После диверсий на соседней ветке немцы усилили охрану втрое. Вон, Михалыч уверяет, что овчарок привезли из самого Берлина. Патрули теперь ходят не по три человека, а по семь. Каждые двадцать-двадцать пять минут. - Товарищ комбриг, мы сами туда в разведку ходили! - чуть обиженно буркнул Лёнька. - Знаю, знаю, товарищ Яськевич. Комбриг почему-то вздохнул. И забыл про официальный тон. - Дело невероятно трудное, почти невозможное. На все про все у нас - десять дней сроку. К первому мая мы должны устроить фрицам такой фейерверк, чтобы они надолго запомнили. Рельсы рвать мы уже научились. Но мост, да еще такой серьезный, будем подрывать впервые... И данные, которые мы имеем, таковы, что приходится признать: без вас, ребята, никак не справиться. Чего скрывать: иду на это скрепя сердце. Убедили меня товарищи, что иного выхода нет. Риск там, ребята. Смертельный риск. Для того, чтобы закрепить взрывной заряд непосредственно на мосту, придется лезть на опору. Быстро, бесшумно. Вставлять скобки в стыки блоков. Взрослого человека они не выдержат. Одновременно заряды нужно закрепить на двух центральных опорах. И - дёру.
Эжени д'Англарец: Мне очень нравится. Мушкетеры и мушкетерские подвиги нужны всегда, на любой войне. А дальше? Это ведь не конец?
Джулия: - Заметят, товарищ комбриг. Мост освещается прожекторами! – Мишка хмурил белесые брови. - Прожектора – не ваша забота, - подал голос тот, бритый, с орденом. – Не будет прожекторов. К тому же в каждой опоре есть узкая выемка. Взрослый не пролезет, а вы – запросто. Все-таки какая-то страховка… - Мы согласны, - сказал Лёнька, стараясь, чтобы голос не дрожал. Комбриг пожал руку – сначала Лёньке, затем Мишке. - Вот что, орлы… Никакой самодеятельности, поняли? Сделали что прикажут – и назад. Вы мне живыми нужны, оба… Раз согласны, то с сегодняшнего дня приступаете к тренировкам под руководством товарища Юркова. Заниматься будете на старом торфяном заводе, там, где наши подрывники обосновались. - Так точно! – Лёнка вскочил. Тяжелая ладонь командира легла ему на плечо. - Со взрывными устройствами вас ознакомят товарищи из шестого взвода. Ну, а остальное… - комбриг подавил вздох. – Остальное вас пока не касается. Вот еще. Ни словечка никому. Даже своим. - Есть никому ни слова! – Лёнька опять вытянулся, отдал честь. - Честное комсомольское! – добавил Мишка. В комсомольцы Мишку приняли месяц назад, потому «честное комсомольское» было для него самой страшной клятвой. - Сейчас оба свободны, - комбриг опять мял в руках сигаретку. – После завтрака поступаете в распоряжение комиссара. Мальчишки бодро стукнули пятками: звук получился совсем не залихватским. Эх, сапоги бы… да только и на том, и на другом были добротные самодельные лапти: для партизана обувь первейшей знатности. Из землянки вышли бодрым строевым шагом. У входа их подловила Полина, жена комбрига, исполнявшая обязанности заведующей продуктовой базой. Она сунула мальчишкам по изрядному куску пористого горького шоколада. Хитро улыбнулась, ласково потрепала Мишку по щеке. Мишке Полина была вместо матери: Лёнька это знал, и никак не комментировал. По лагерю ребята шли быстро. Солнце совсем уже поднялось, сыграли побудку, сменились часовые. - Ну, и что ты думаешь? – спросил Мишка. - Приказ есть приказ. Будем выполнять! – Лёнька вдруг почувствовал неприятный холодок под сердцем. – Остальное – не наше дело. У землянки сидела, подкидывая ветки в огонь костра, светловолосая девушка. Лёнька почти побежал. Нехорошо было заставлять ждать гостью. - Здравствуй, Лёня, - сказала Катя Синельникова. – И ты, Миша, здравствуй! Мишку как ветром снесло: тут же заметил, что котелок пустой, помчался к ручью за водой для чая. Лёнька был и признателен дружку за такую чуткость, и проклинал его. Теперь самому разговаривать. Лицо у Кати было грустным и серьезным. - Ты обиделся на меня, Лёнь? За что? - Ничего я не обиделся, - пробормотал Лёнька, чувствуя, что краснеет. - Я же вижу, что обиделся, - продолжала настаивать на своем Катя, - То каждую неделю приходил поговорить и за книжками, то носу к нам не показываешь. - Командир сказал, что нечего к вам внимание привлекать! – попытался выкрутиться Лёнька. Но прозвучало оправдание, придуманное на ходу, жалко и неубедительно. Катя пожала плечами. - Ну и дуйся, я хотела прощения попросить, если в чем-то действительно виновата… И вот – книги. Возьми, ребята ваши тоже просили. Что-то ты читал, что-то еще нет. Лёнька с видимым равнодушием развязал узелок на мешке, который протянула ему Катя. «Хижина дяди Тома» - это вслух читать, стихи Маяковского. Багрицкий – это тоже стихи. Шота Руставели – «Витязь в тигровой шкуре». Пантелеев – «Республика ШКИД». А это что? «Три мушкетера»! Надо же! - Спасибо, Катя! – уже совсем искренне поблагодарил Лёнька. Он решил, что «Мушкетеров» прочитает сразу же, а затем примется за Руставели. –А ты чего к нам? - Не знаю, - Катя, сняв платок, деловито переплетала растрепавшуюся косу. – Примчался как угорелый ваш Губанов, и с порога потребовал, чтобы я с ним шла к комбригу. Вот, только и задержалась, чтобы тебе книги отдать. Лёнька вспомнил свой сон, и ему вдруг стало совсем тревожно. - Кать… - выдавил он, осмелившись посмотреть в родниково-прозрачные, серые глаза девушки. – Я не сержусь на тебя вовсе… Кажется, Катя поняла. Слегка улыбнулась, протянула руку. Как и положено доброму товарищу. - На обратном пути загляну к вам. Хорошо? Лёнка кивнул. В душе у него все пело и ликовало, от тревоги и следа не осталось. Только дикая, почти не поддающаяся контролю беспричинная радость. Хотя… почему беспричинная?
Джулия: Он проводил Катю взглядом, уселся на свое привычное место и раскрыл «Трех мушкетеров». Через полчаса, когда над костром весело булькал большой медный чайник, а Мишка и Антоха принесли из кухни завтрак, командир звена юных разведчиков сидел, подперев подбородок ладонью - и ни на что не реагировал. Ни на запах вкуснейшей каши с тушенкой, ни на веселое побрякивание тарелок, ни на разговоры. Когда где-то на елке разодрались из-за короеда две сороки, подняли страшный гомон – он и то даже голову не поднял. - Завтракать, командир! – сказала Оксанка. Командир ответил неопределенным «Угу» - и даже с места не двинулся. Он был там, во Франции семнадцатого века, где страной правили сразу два властелина. Там звенели клинки, там была свобода, и даже то, что д`Артаньян принадлежал к классу эксплуататоров, не мешало Лёньке относиться к юному гасконцу с величайшей симпатией. Только вот будь он на месте д`Артаньяна – конягу своего ни за что на свете не продал бы ни за какие деньги. Удержала бы благодарность к безответной животине и данное батьке слово. Воспоминания были такими живыми… они сами почти так же снаряжали старшего, Егорку, учиться в Смоленск – на инженера. Это случилось перед самой войной, в сороковом году. Где-то сейчас Егорка? И где батька? Жив ли? Мамка тогда так же, как и мадам д`Артаньян, тайком от батьки сунула Егорке в корзину новую рубашку из совершенно замечательного атласа. Городские девки – они же такие… разборчивые. Шелестели книжные листы. Вот и Париж, который Лёнька знал по книгам Гюго. Но это был как будто совсем другой город. Разве что часть названий совпадала. Дочитав до места, где Портос рассказывает капитану де Тревилю о стычке с гвардейцами, едва не стоившей жизни храброму Атосу, Лёнька скрипнул зубами. Вот негодяи! Напасть предательски, из-за угла! Да они просто… фашисты! Те тоже подло, без объявления войны… Оксана поставила тарелку с кашей рядом с Лёнькой. Положила поверх кусок хлеба. Хотела что-то спросить – и не спросила. Остальные и подавно не мешали зачитавшемуся командиру. Если молчит и смотрит только в книгу – так и надо. Нечего нос совать не в свои дела. А в книге д`Артаньян нарвался сразу на три дуэли. Лёнька подтянул к себе тарелку, поблагодарил Оксанку и, не отрывая взгляд от текста, принялся орудовать ложкой. Вот идиот! Перед Атосом нужно было извиниться как следует. Портос бы и вовсе простил юного провинциала, если бы некоторые не были такими ехидными. А Арамис… Лёнька обжег себе язык кашей. Арамис был поразительно похож на Митеньку. Хотя… чистый носовой платок всегда носит в кармане комиссар. Но дядя Саша – это Атос. Тут даже сомнений нет. А Портос тогда кто? Михалыч! Конечно, Михалыч! Кто же еще? От того, что теперь Лёнька представлял себе книжных героев вполне реальными людьми, чтение пошло еще быстрее. К тому моменту, когда комиссар пришел звать своих новых подопечных на первое занятие, Лёнька одолел уже ровно половину романа. Он и сам не понимал, как так могло получиться. Вроде только что открыл первую страницу, и вдруг – бац! – вторая часть. - Ну как? – с улыбкой спросил комиссар. - Здорово! – честно признался Лёнька. – Вы вчера нам все как по-книжному рассказывали, дядя Саша! Мишка уже собрался. Переобулся, скинул парадные штаны – облачился в обычные, которые и порвать не жалко, и испачкать. Следом за комиссаром ребята зашагали по тропинке в сторону старого, заброшенного еще до войны торфозавода. Немцы его даже восстанавливать не стали: запасы торфа в здешних болотах были невелики, а оборудование давным-давно устарело. К торфозаводу вела узкоколейка. По колее часто уходили на настоящую «железку» подрывники. А торфозавод использовался как полигон.
Джулия: *** Мишка сорвался с трехметровой высоты на второй день. Он совсем чуть-чуть ошибся со скобкой. Это оказалось очень трудным делом: лезть вверх по отвесной стене из железобетонных блоков. Кое-где бетон начал крошиться, поддаваясь естественному процессу выветривания, и там острая скоба вонзалась в стык как нож в масло. Но кое-где приходилось со всех сил ударять о стену проклятой железкой. Две для рук, две для ног. Перехватить, бросить тело вверх, удержаться на одной скобе, вторую вытащить – и все по-новой. Первый день дядя Саша дал им потренироваться со страховкой, во второй мальчишки, осмелев, затребовали «боевых условий». Ну вот… На дяде Саше лица не было. Мишка не стонал, не жаловался. Но было очевидно, что ногу он если и не сломал, то вывихнул. Мишку унесли в санчасть, а Лёнька остался на полигоне. - И что теперь? – с отчаянием сказал он. – Операцию отменять? Дядя Саша, покашливая, покусывал сухую травинку. - Будем варианты искать. - Я полезу, - вдруг сказал Митенька Бронников. – Саш, я сумею. Честное комсомольское. Громов, присутствовавший при разговоре, вдруг побелел. - Митька, а ну – отставить! Митенька сжал губы. - Палыч, кому еще? - А руки? – почему-то сказал Громов. Митенька сжал губы еще плотнее. - Давайте попробуем, - попросил он. И они с Лёнькой до самого обеда, обдирая пальцы, карабкались по стене, загоняли в бетон эти чертовы скобки, которые шатались, норовили выскочить вовсе, несколько раз и вылетали. Лёнька дважды висел на одной руке, пытаясь нашарить в кармане запасную скобу. Внизу навалили изрядный слой соломы: если падать – то уже не на землю. Но дело шло на лад. После обеда Громов объяснял Лёньке устройство толовой шашки. И Лёнька, преодолевая боль в руках, натруженных утренней тренировкой, старательно повторял действия своего наставника. С другой стороны от него сидел Бронников – и на редкость толково пояснял кое-какие тонкости. Странно, но Лёнька перестал испытывать к нему какую-то неприязнь. В лагерь они возвращались вчетвером: Громов разговаривал с комиссаром, Лёнька и Митенька шли по тропинке рядом. - Почему Громов вам про руки сказал? – осмелился спросить Лёнька. Он ожидал, что не получит никакого ответа – или нарвется на очередную насмешку. - Руки… - Митенька как-то очень грустно улыбнулся. – Я до войны музыкой занимался… серьезно. - Я на аккордеоне начинал учиться играть. Батька аккордеон из города привез… - Лёнька решил поддержать разговор. - Я на фортепиано с пяти лет занимался, - Митенька вздохнул. И больше ничего не сказал до самого лагеря. Вечером Лёнька дочитал «Мушкетеров». Сидел до самого отбоя, не обращая внимания на занудное гудение комаров. Пальцы, сбитые до костяшек, противно ныли, но к фельдшеру Лёнька не пошел. И так достаточно: наложили повязку с вонючей мазью, велели до утра не трогать. К тому же Лиза сейчас очень, очень занята. У них с Михалычем бурный роман, и бравый комзвода приходит к своей ненаглядной как раз перед отбоем. Ну и что! Пусть другие целуются с кем там им нравится, а он сам будет брать пример с комиссара. У того – никаких амуров. Ни в лагере, ни тем более за его пределами. Хотя все отрядные девчата как одна сохнут по комиссару. И что с того? Лёнька мало понимал в мужской красоте, но Юрков был красив. Без вариантов. Кстати, у графа де Ла Фера тоже возлюбленной не было. И правильно. Очень правильно.
Эжени д'Англарец: Джулия пишет: Арамис был поразительно похож на Митеньку. Хотя… чистый носовой платок всегда носит в кармане комиссар. Но дядя Саша – это Атос. Тут даже сомнений нет. А Портос тогда кто? Михалыч! Конечно, Михалыч! Кто же еще? Ура, я угадала! Михалыч, конечно, сомнений не вызывал, а вот дядя Саша и Митенька... Я сначала тоже колебалась, кто из них кто. Но потом я подумала, что Атоса бы таким ласкательным именем не назвали, это больше подходит именно Арамису. Здорово!
Джулия: В санчасть наведаться, пожалуй, все же стоило. Там Мишка. Мишку оставили лежать только потому, что из другого места он сбежал бы. От Лизы не сбежишь. А сбежишь – себе дороже. Лёнька отложил в сторону книгу, выпросил у Громова еще пайку шоколада (тот все равно не ел) и отправился навещать приятеля. А там был дядя Саша. Они просидели у кровати Мишки часа три. Давно уже дали сигнал отбоя, несколько раз дядю Сашу просили пройти в штаб. Он уходил – и снова возвращался. Это была ночь открытий. Оказывается, Михалыч до войны работал в Донецке на металлургическом заводе, был знатным сталеваром. В родные места приехал в отпуск. Да отдохнуть пришлось всего один день: грянула война. Окладистую бороду Михалыч отрастил ради солидности. - Думаете, сколько ему лет? – спросил дядя Саша. - Тридцать… - неуверенно предположил Лёнька. Мишка и вовсе промолчал. Оказалось, что Михалычу всего-навсего двадцать три… Лёнька после такого признания твердо решил с завтрашнего же дня заняться отращиванием бороды. Глядишь, к концу войны и он будет выглядеть как солидный человек. А Митенька Бронников родился в Ленинграде. Лёнька вспомнил, как Митенька что-то рассказывал Кате про Эрмитаж. Значит, не врал. Значит, он действительно бывал там сто тысяч раз… - Дядя Саша, а вы в Эрмитаже бывали? Комиссар учился в Академии Генштаба. Правда, закончить полный курс не успел. Но в Ленинграде бывал регулярно, и, конечно, ходил и в Эрмитаж. - А там правда есть малахитовая ваза как в сказке? Там была и малахитовая ваза необычайной красоты, и много-много прекрасных статуй, и картины великих мастеров. Комиссар расслабился. Казалось, он совсем забыл про войну. Негромко, с большим чувством рассказывал про Леонардо да Винчи, великого художника и ученого. - Представляете, братцы, уже тогда, в конце пятнадцатого века он изобрел подводную лодку. И много-много полезных вещей, которыми мы пользуемся до сих пор… Мишка слушал, слушал, и уснул. А Лёнька не спал. Они сидели, смотрели на язычок пламени, пляшущий за стеклом керосиновой лампы, и разговаривали. Опять про Михалыча, который учился на инженера, и знает много интересного про свойства металла. Про хмурого, неразговорчивого Громова, который в мирной жизни был отличным ученым и занимался селекцией растений. Про Олега Губанова, который потому так быстро и бегал, что до войны был чемпионом Москвы по легкой атлетике. А у злоязыкого Бронникова в осажденном Ленинграде остались родители – музыканты оркестра Ленинградского радиокомитета. Митя, второкурсник Ленинградской консерватории, сам талантливый пианист с большим будущим, призыву на фронт не подлежал по состоянию здоровья: у него еще в детстве нашли серьезную болезнь крови. И этот самый Бронников, который казался Лёньке страшным задавакой и выскочкой, буквально удрал на передовую. По чужим документам. Правда открылась только тогда, когда Митенька пришел и вручил комбригу настоящий комсомольский билет. - Второкурсник? – не поверил Лёнька. Комиссар усмехнулся. - Да он всего на три года тебя старше. Ему еще и двадцати нет. Какие они все были… молодые! Лёнька, окончательно сбитый с толку, пробормотал: - А вам, товарищ комиссар? А товарищу комиссару было двадцать семь. И в далекой-далекой мирной Самаре его ждала с фронта мама. Больше никто не ждал. Были когда-то у дяди Саши жена и дочка. Но теперь Юрков знал, что жена получила на него похоронку – и уже через два месяца вышла вторично замуж. За какого-то военспеца, который заведовал поставками вооружения на фронт. Где-то на Урале. - Дура она! – зло сказал Лёнька. - Не осуждай. Женщины, они… разные… - тихо ответил дядя Саша. А больше ни о чем поговорить не удалось. Потому что пришел комбриг, и увел комиссара по какому-то очень важному делу.
Эжени д'Англарец: Джулия пишет: И этот самый Бронников, который казался Лёньке страшным задавакой и выскочкой, буквально удрал на передовую. По чужим документам. Правда открылась только тогда, когда Митенька пришел и вручил комбригу настоящий комсомольский билет. Ну хитрюга! Вылитый Арамис, ничего не скажешь! И Юрков - настоящий Атос, правда, его жена, конечно, не чета миледи. Вообще все хорошие, этакие мушкетеры наших дней.
Капито: Эжени д'Англарец пишет: мушкетеры наших дней Поправлю - мушкетеры Великой Отечественной.. Спасибо Юле за этот рассказ. Напоминает по стилистике "В бой идут одни старики" - как говорят про этот фильм военные - грусть в нем слишком светлая, но герои самые настоящие. А без грусти фильмов и рассказов о войне не бывает, вопрос в том, какими приемами кровь и боль войны авторы показывают. Устали все как-то от натурализма современных авторов и режиссеров... А здесь - читаешь и веришь.
M-lle Dantes: Мушкетёры войны.. Да. Прекрасный рассказ.
Эжени д'Англарец: Капито пишет: Поправлю - мушкетеры Великой Отечественной.. Да, вы правы, мушкетеры Великой Отечественной. Правильно ли я понимаю, что это еще не конец?
полная версия страницы