Форум » Крупная форма » Житие НЕсвятого Рене, история двенадцатая. Капитально переработанная и с продолжением. » Ответить
Житие НЕсвятого Рене, история двенадцатая. Капитально переработанная и с продолжением.
Джулия: История не только переработана в той части, которая была написана раньше. Там планируется текст, которого не было раньше. Выставляю кусками - наберитесь терпения. Благодаря Стелле и помощи Господа я надеюсь дописать все...
Ответов - 48, стр:
1 2 3 All
Джулия: История не только переработана в той части, которая была написана раньше. Там планируется текст, которого не было раньше. Выставляю кусками - наберитесь терпения. Благодаря Стелле и помощи Господа я надеюсь дописать все...
Джулия: История двенадцатая. Про то, что даже самые близкие люди порой разговаривают на разных языках На парижских улицах обсуждали три новости: две хорошие и одну плохую. Юный дофин, переболевший скарлатиной, шел на поправку. Герцог Энгиенский вернулся с северных границ и привез весть о том, что пока не стоит опасаться нападения испанцев по Фландрии. Плохая новость заключалась в том, что на рынках в начале апреля вновь подскочили цены. Слыханное ли дело – отдавать за какого-то морского гада от пятнадцати су и больше! Да еще в марте самые жирные угри стоили не больше десяти! Поговаривали еще о том, что война – занятие дорогое, и неминуемо поднимут налоги. Король и кардинал покинули Париж и отправились с войсками на южные границы. В столице из первых лиц государства оставались только королева Анна с детьми и принц Конде с супругой. Остальная знать предпочла перебраться в загородные поместья. Горожане ругались на короля, кардинала, судейских и парламент. Искренне благодарение Господу и Пресвятой Деве звучало из уст многих только тогда, когда речь заходила об крохе-дофине. - Господи, благослови короля, благослови дофина, благослови Францию! Этот благочестивый призыв подхватывали сотни, тысячи уст на утренней мессе. Лейтенант мушкетеров Ги де Феррюсак и его приятель, виконт Жиль де Ротлин присутствовали на мессе в соборе Парижской Богоматери. Они сидели через скамейку от герцога Энгиенского. Они вынуждены были сопровождать молодого полководца потому, что в данный момент подчинялись лично ему. Мушкетеры отбыли на южные границы вместе с королем: в Париже остались едва ли пятьдесят человек из всего полка – для охраны королевы и дофина. Феррюсак разглядывал женщин и украдкой позевывал. Он мрачно размышлял о том, что мушкетеры остались без командира. Тревиль, вдруг ставший неугодным, вынужден был сложить с себя все полномочия и отправиться в ссылку. Капитану долго везло в придворных интригах, но все в этом мире имеет конец… Ротлин погрузился в молитву – повод для радости и скорби у него имелся. И герцог Энгиенский тоже молился – похоже, что искренне. Мадемуазель де Бурбон, его сестра, то и дело бросала на брата взгляды, полные любви и нежности. Зато принцесса Конде, их мать, сидела с таким видом, что даже непосвященным было видно: ее высочество в бешенстве, ей не до мессы. Шутка ли: принц Конде осмелился открыто признать, что у него в жизни имеются дела поважней, чем первый крупный успех старшего сына! Пусть кампания во Фландрии в целом сложилась не очень удачно, но юный герцог показал себя храбрым воином и отменным командиром. А ведь мальчику всего девятнадцать лет! Анна-Женевьева пыталась как-то успокоить мать. Но, наклоняясь к принцессе, она украдкой переводила взгляд на задние скамьи и пыталась разглядеть кого-то. Этот неведомый «кто-то» тоже присутствовал в соборе. Если девушка его не видела, то он не спускал с нее глаз. Он соскучился: они не виделись уже две недели. Едва приехав в Париж, аббат д`Эрбле сумел передать своей возлюбленной записку с просьбой посетить мессу в соборе Парижской Богоматери. Он хотел хотя бы издали посмотреть на своего светлого ангела… Аббат отвык от Парижа. Накануне он полдня бесцельно бродил по улицам, вспоминая полузабытые подробности. Остановился он не в миссии иезуитов, а в гостинице «Бочка Амура». Это было приличное, спокойное и недорогое место. Он прошелся по улице Феру, не обошел стороной и улицу Старой Голубятни, и улицу Могильщиков, и улицу Вожирар. Он зашел к Тревилю, чтобы узнать адрес д`Артаньяна, но ему сказали, что часть полка отправилась вместе с королем, часть еще не вернулась из Фландрии, а сам капитан действительно впал в немилость и удалился от дел. Вторую половину дня Арамис, как человек, не любящий попусту терять время, посвятил делам. Он попытался записаться на аудиенцию к монсеньору Мазарини – но тот был занят, так занят, что никого не принимал. Один из слуг, соблазнившись монеткой, шепнул аббату, что итальянца вообще нет в Пале-Кардиналь – он уехал к его высокопреосвященству в армию. Учтивый секретарь, которому Арамис рассказал о письмах, которые предназначены для передачи лично в руки Мазарини, тихо посоветовал явиться через три или даже четыре дня. Итак, Мазарини делал вид, что не покидает Париж, а сам регулярно ездил к своему патрону. Пытаясь решить вопрос о передаче писем, Арамис потерял слишком много времени. Идти в архиепископство и представляться было уже поздно. Единственное, что он успел сделать – передать через Агнессу записку для м-ль де Бурбон. И теперь, в полутьме древнего собора, он любовался светловолосой девушкой. На душе было светло, ясно и тепло. Он предпочитал не думать о том, что предстояло и ей, и ему в ближайшем будущем. Еще месяц она будет всецело принадлежать ему… он любит и любим в ответ. Его взгляд на мгновение задержался на каком-то невысоком, почти тщедушном мужчине в лейтенанте мундира королевских мушкетеров. Аббат прищурился, напрягая зрение. Ба! Да это же Ротлин! А рядом – Феррюсак! Вот у кого можно все узнать и о д`Артаньяне, и о бедном Тревиле.
Джулия: *** Феррюсака окликнули в тот момент, когда лейтенант, опустив руку в чашу со святой водой, перекрестился и намеревался покинуть собор. Ги оглянулся и увидел совершенно незнакомого ему священника. - Простите, сударь, не имею чести знать вас! – озадаченно пробормотал Феррюсак. Священник решительно подхватил лейтенанта под руку и буквально вытащил из собора на яркий свет. - Вы еще как знаете меня, старина. Я тоже служил в полку. Под именем Арамиса. Лицо Феррюсака вытянулось. - Это глупая шутка, сударь! – сердито сказал он. – Вы совсем непохожи на того, чье имя назвали. - Феррюсак, - самым задушевным тоном ответил незнакомец, продолжая удерживать лейтенанта за рукав. – Вижу, что вы мне не верите. Это наводит меня на мысль о том, что испанцы все же испортили вам мозги. Или же у мадам де Фаржи лопнуло терпение, и она запустила вам вдогонку цветочным горшком. Право, если вы при ней проявляете такую же сообразительность, я одобряю ее поступок… Феррюсак побагровел от гнева. О его связи с мадам де Фаржи мало кто знал, а кто знал – держал язык за зубами. Священник продолжал улыбаться. Феррюсак присмотрелся еще раз – пожалуй, в улыбке сквозило что-то знакомое… - Если вы тот, за кого себя выдаете, то должны знать одну вещь, о которой никто не знает. Куда мы с вами ездили аккурат перед тем днем, когда вы так неожиданно исчезли? Последовала еще одна улыбка, исполненная любезности. - В Кур-Ла-Рен, лейтенант. Помнится, мы поссорились и решили, что нам хочется пофехтовать друг с другом. Я случайно поцарапал вам руку. Больше ничего мы сделать не успели, потому что мимо проезжала принцесса Конде, которая нас и разняла. Вас увезли в карете, как героя. - Святое чрево! – Феррюсак хлопал глазами. – Так вы действительно Арамис?! - Я, дружище, я. Вот идет Ротлин – может быть, у него память получше вашей? Виконт, похоже, на память не жаловался. - Здравствуйте, ваше пре… Дьявол меня раздери, да этот святоша – наш Арамис! Ого! Вы все же стали аббатом?! Феррюсак, смотри! Он в сутане, у него шелковый воротничок! Кто теперь поверит, что имеет дело с заядлым дуэлянтом и сердцеедом? Былые приятели крепко обнялись. К объятию присоединился и Феррюсак. - Лейтенант? – с улыбкой спросил Арамис, показывая на галун и вышивку на плаще Ротлина. – Мои поздравления. Давно пора. - Да, лейтенант… - как-то жалобно подтвердил виконт. Феррюсак тяжело вздохнул и потупился. - А где же наш лейтенант д`Артаньян? Или он уехал к Пиренеям? Ах, господа, там ничего веселого! Хотя куда теплее, чем здесь, и… Арамис оборвал фразу, заметив напряженные лица обоих офицеров. - Господа, что случилось? - Я получил лейтенантский мундир вместо господина д`Артаньяна! – тихо ответил Ротлин. – Месяц назад господин д`Артаньян погиб в бою… Арамис побледнел и перекрестился. - Пойдемте в «Сосновую шишку», господа, - негромко предложил Феррюсак, в свою очередь подхватывая Арамиса под руку. – Пойдемте. Мы здесь привлекаем к себе ненужное внимание. Они действительно пошли в «Шишку», заказали себе вина. Затем повторили заказ. Все это время аббат слушал, а его давние приятели – рассказывали. Говорили о д`Артаньяне. Вспоминали все подряд – веселое и грустное. - Знаете, Арамис, он совершенно не умел устраиваться в жизни. Каким вы его знали, таким он и оставался. Страдал за свой острый язык. По службе его не продвигали, несмотря на все старания Тревиля. Вы же прекрасно помните, что бедняга Тревиль был крайне расположен к д`Артаньяну. Арамис пил куда меньше остальных и ясности мысли не потерял. - Феррюсак, поясните. Феррюсак, напротив, изрядно набрался – и говорил начистоту.
Джулия: - Что там пояснять? Не менее десятка раз он во всеуслышание язвил по поводу того, куда нас направляют и что нас заставляют делать. Он насмехался над всеми: над королем, над кардиналом, над принцем Конде, над Ла Валлетом… легче перечислить тех, кого он не трогал, потому что не трогал он только ее величество. Естественно, находились люди, которые доносили кому надо. В результате лейтенант д`Артаньян во время службы делал больше, чем другие, но награды не получал! Ему давали понять, что игнорирование его дерзости – это само по себе достаточная награда! Один раз он подрался на дуэли с господином де Рошфором, конюшим и родственником Ришелье. - Не один, а минимум три! – поправил приятеля Ротлин. - Один… три… какая разница, когда дуэли запрещены по-прежнему! – отмахнулся Феррюсак. – Постойте, когда они успели подраться еще раз? - Полгода назад, как раз перед началом нашего похода. Д`Артаньян оказал мне честь, сделав меня своим секундантом. Я своими глазами видел, как все это было… - Выпьем! – лаконично предложил Феррюсак, который знал, что приятель обладает таким недостатком, как поэтический склад ума и тяга к многословию. Выпили не чокаясь. - Упокой Господь душу нашего Шарля… Это был достойный человек! - сказал Ротлин, Феррюсак и Арамис перекрестились. - Так вот, - возобновил рассказ виконт, - Они поссорились из-за какого-то пустяка… - Еще бы они поссорились по серьезному делу! – хихикнул Феррюсак. – Тогда бы д`Артаньян точно пришил его на месте – и дело с концом… Арамис почти не слушал. Виски точно стянул раскаленный железный обруч, который причинял невыносимую боль. «Он был лучший из нас – самый живой, самый яркий… До его прихода мы и не дружили по-настоящему… Да, временами он был несносен… но у всех есть свои недостатки… Господь Иисус и Пресвятая Дева Мария, я даю вам обет пять лет служить по нему мессы… Святой Игнасио, молись за него Господу нашему…» - …И они встали в позицию. Поливало так, что я не видел носки своих ботфортов, земля была влажная. Ноги скользили по траве. Д`Артаньян первый сделал выпад. Выпад был отбит, Рошфор тотчас перешел в ответную атаку, и чуть не упал. Так вы представляете, что д`Артаньян помог ему устоять на ногах! Оба выронили шпаги, Рошфор сказал: «Спасибо, шевалье! Но не продолжим ли мы?». Я подал им шпаги, и они продолжили. Ливень усилился, и теперь невозможно было разглядеть даже кончиков пальцев на вытянутой руке. А еще начинали сгущаться сумерки. Но они дрались, черт бы их подрал! И как дрались! С клинков сыпались искры! - Как же они дрались, если было ничего не видно? И как вы могли что-то разглядеть? – с подозрением спросил Феррюсак, откупоривая очередную бутылку. - Я отошел под навес! – скромно пояснил Жиль. – И вот когда казалось, что поединок ничем не закончится, д`Артаньян применил обманный финт, на какие он был мастак, и Рошфор рухнул на траву с проколотым бедром! - Да что вы говорите, Ротлин? – раздалось из-за спины рассказчика. – С проколотым бедром? А мне показалось, что я всего лишь проткнул ему плечо! Все трое сидевших за столом дружно подняли глаза – и увидели, как геройски погибший лейтенант д`Артаньян, имевший вполне живой вид, кривил губы в столь привычной для него саркастической ухмылке.
Джулия: Феррюсак с грохотом обрушился на пол в глубоком обмороке. Через секунду за ним последовал виконт де Ротлин. Д`Артаньян в полном недоумении смотрел на их перемещение. Затем перевел взгляд на Арамиса. - Ого! –сказал он. – А вы здесь откуда? - Я же сказал вам, мой друг, что теперь буду парижанином, как раньше! – кротко ответил Арамис. - Что это с ними? – д`Артаньян попытался вытащить Ротлина из-под стола, но быстро понял всю тщетность этого действия, и оставил виконта лежать там, куда он упал. - Полагаю, они приняли вас за призрак. Д`Артаньян расхохотался. - Вы тут пили? – спросил он с легкой обидой в голосе. – Пили без меня? - Зато за вас… - искренне ответил Арамис. - Это приятно! – констатировал факт д`Артаньян. Он без всяких церемоний плеснул себе вина в кружку Феррюсака и улыбнулся другу. – Черт возьми, Арамис, как приятно встретить вас! Вы даже не представляете себе! Выпьем за встречу! И что у вас за похоронный вид? Вы не рады меня видеть? - Я ощущаю себя попавшим в рай… - еще более искренне сказал Арамис. – Мне в течение сегодняшнего дня казалось, что раньше, чем в раю, мы не увидимся… - Откуда такой пессимизм? - удивился д`Артаньян. Друзья сдвинули кружки. Д`Артаньян, как человек вежливый и не страдающий избытком ложной гордости, отправился за вином к кабатчику сам. Арамис остался за столом. Феррюсак, очнувшись, первым делом выбрался из-под стола. Затем он огляделся по сторонам и размашисто осенил себя крестным знамением. Лицо достойного лейтенанта было бледным и непривычно серьезным. - Ведь вы священник, шевалье? – хриплым шепотом обратился он к Арамису. - Да. - Тогда при вас я даю обет никогда больше так не напиваться! – очень торжественно вымолвил Феррюсак, на манер римских патрициев вытянув вверх правую руку. – Шутка ли! Мне показалось, что за моей спиной стоял д`Артаньян. - Лейтенант, Библия не отрицает возможность появления призраков, но лейтенант д`Артаньян принадлежит реальному миру. И он сейчас вам это подтвердит. Надеюсь, вы поверите в реальности вон той кружки вина, которую он сейчас тащит специально для вас? Феррюсак осторожно оглянулся. - Будем считать, что я не слышал вашей опрометчивой клятвы, сын мой? – вкрадчиво осведомился Арамис. Через секунду кружки стояли на столе, а приятели самым дружеским образом обнимались. Тем временем пришел в себя и Ротлин. При падении он повредил себе руку, и теперь морщился от боли. «Воскресший» д`Артаньян оказал ему услугу, вправив вывихнутую кисть на место. После чего, наконец, можно было без помех продолжить трапезу. В трех словах д`Артаньяну объяснили суть дела. Д`Артаньян задумался. - Черт возьми! Вы в самом деле посчитали, что я убит? Да ведь я был только контужен, на мне и царапины нет! Я даже сообразить не успел, что случилось. Удар – и я упал в какую-то канаву. Вы помните, что на мне была, по случайности, трофейная испанская кираса? Испанцы решили, что я – их солдат, и подобрали меня. Я пришел в себя в их лагере. К счастью, к моему бреду никто особо не прислушивался, да если бы и прислушались, так ничего особенного не услышали. Французов в испанской армии полно, и каждый второй – на офицерской должности. Я, к счастью, говорю по-испански вполне сносно, потому мне оставалось только дождаться того момента, когда я смогу стоять на ногах без посторонней помощи, найти еще двух недовольных сотоварищей, которые рады были вернуться на службу к французскому королю – и дать деру. - Получается, вы были в плену? – не утерпел Ротлин. - Еще чего! – д`Артаньян молодцевато подкрутил усы. – Я воспользовался услугами испанских лекарей! А заодно вернул Франции двух хороших офицеров. Мы вместе проделали путь до Парижа. За такую смелость и находчивость грех было не выпить. Что тут же и было исполнено с огромным удовольствием. Непринужденная беседа, шутки и смех занимали собутыльников в течение двух или даже трех часов. - Что вы теперь намерены делать, друг мой? – спросил Арамис. - Как что? – удивился д`Артаньян. – Завтра же отправлюсь к Тревилю, чтобы узнать, когда мы дежурим, и узнать список своих постов. - Тревиль больше не капитан… - мрачно сказал Феррюсак, жестом подзывая к себе трактирного служку. - Как это? – глаза д`Артаньяна расширились от удивления. - Капитан вынужден был подать в отставку. - Может быть, и я уже не лейтенант? – съязвил д`Артаньян. - И вы. Не лейтенант, – подтвердил Ротлин. Воцарилось молчание, во время которого каждый испытывал разные чувства. Ротлин готов был вторично упасть под стол от чувства неловкости – хотя, в сущности, виноватым себя не считал. Феррюсак злился. Арамис хмурил брови и крутил перстень на пальце. Сам д`Артаньян имел вид растерянный и несчастный одновременно. - Да ну? – пробормотал он, мигом превращаясь из бравого лейтенанта королевских мушкетеров в гасконского мальчишку, которого опять нахально обманули. – Господа, скажите мне, что вы шутите. - Ничуть, - замотал головой Феррюсак. - Увы! - вздохнул Ротлин. - Черт возьми! – вырвалось у д`Артаньяна.
Джулия: - Не поминайте нечистого, друг мой! – попытался успокоить друга Арамис. – Согласитесь, что если вас посчитали мертвым, то нет ничего удивительного в том, что вы лишились всех земных благ. - Ну, если я не лейтенант, то хотя бы мушкетер!!! - И не мушкетер! – Ротлин скорбно возвел глаза к потолку. – Увы, вас еще три недели назад сняли с довольствия и вычеркнули из списков полка. - Дьявол их раздери! – не выдержал д`Артаньян. – Капитана отправили в отставку. Меня посчитали мертвым. Меня лишили чина. А теперь еще получается, что мне и жалованье не положено? Я иду к королю! - Короля нет в Париже! - Черт возьми! Тогда к кардиналу! - Кардинала тоже нет в Париже! - Тысяча чертей! Кто есть в Париже? - Монсеньор Мазарини. - Я иду к этому итальяшке! Последующие полчаса д`Артаньян расписывал, что именно он сделает с Мазарини, если его преосвященство откажется принять разжалованного лейтенанта королевских мушкетеров и выслушать его. Постепенно страсти улеглись. Феррюсак захрапел, уткнувшись лицом в стол. Ротлин, покачиваясь, с идиотской улыбкой пожелал приятелям приятного вечера и нетвердых ногах удалился вслед за трактирным слугой, которого Арамис попросил довести виконта до дома. - Где вы остановились? – поинтересовался аббат у вновь обретенного друга, которому обильные возлияния помогли на время принять более-менее миролюбивое настроение. - Я? Кинул вещи у Кароньяка, и пошел искать кого-то прямо сюда. Скажу прямо: до меня уже успели дойти слухи об отставке Тревиля. - У вас есть причина опасаться его опалы? - Что вы, милый друг! – рассмеялся д`Артаньян. – Я – простой солдат, ничего, кроме службы, не знаю и знать не хочу. Если у меня есть уши и глаза, а также голова на плечах, то это еще не значит, что я занимаюсь политическими интригами. - Тогда вам нечего бояться. Пойдемте отсюда, уже довольно поздно. Пойдемте со мной, у меня в комнате найдется место для двоих. - Вы сняли жилье? - Нет, не успел, пока живу там, где посоветовали. - Но надо взять вина… - озабоченно сказал д`Артаньян. - Бутылку! - Три! Арамис вспомнил свое отражение в зеркале замка Бражелон – и понял, что приложит все усилия, чтобы они взяли только одну бутылку. До «Бочки Амура» они добрались затемно. Пока Арамис зажигал свечи, д`Артаньян рухнул на кровать – и тут же заснул, да так, что добудиться его не было никакой возможности. Поменять положение его тела – тоже. Он спал безмятежно, как малый ребенок, и храпел так сладко, как это умеют только солдаты, не знавшие хорошего отдыха на протяжении двух-трех недель. Арамис соорудил себе подобие постели на стульях. Он понимал, что вряд ли уснет. А если и забудется сном – ему будут сниться кошмары…
Джулия: *** Следующий день принес перемены для Арамиса, но не для д`Артаньяна. Гасконец заявил, что берет пример с Атоса, и не тронется никуда до тех пор, пока за ним самим не пришлют. По мнению Арамиса, это было глупо. Как известно, под лежачий камень вода не течет. Но и спорить аббат не стал, потому что отлично знал строптивый характер своего давнего друга. Для того, чтобы за отставным лейтенантом в самом деле пришли, следовало сделать историю достоянием гласности, преподнеся ее нужным людям в остроумной форме. Аббат решил, что возьмет на себя эту обязанность. Тем более, что он сам активно восстанавливал старые связи. Первым делом он нашел в Париже Базена, который жил при иезуитской общине на улице Сент-Антуан. Как только появился Базен, бытовые проблемы отпали сами собой. Верный слуга проявил завидное рвение и быстро решил вопрос с квартирой. Базен отлично знал вкусы и привычки своего господина, а потому выбрал то, что нужно: флигель, первый этаж, окна во внутренний дворик, спальня, гостиная, столовая, кабинет – все крошечного размера, но очень мило, и к тому же довольно недорого по парижским меркам. Хозяйка, узнав, что квартировать в комнатах будет лицо духовного звания, прониклась к Базену уважением. Деньги у Арамиса были. Хотя он еще не получил причитающееся ему вознаграждение, о котором упоминал Шарпантье, но зато получил туго набитый кошелек от парижского провинциала Ордена. Пока Базен хлопотал по дому, аббат направился к мадам Рамбуйе. Маркиза по-прежнему принимала по средам, и, судя по количеству карет и портшезов у входа, ее Голубая гостиная стала самым популярным местом в Париже. У мадам Рамбуйе бывали самые умные, самые талантливые и самые необычные люди разного возраста. Мушкетеру Арамису маркиза любезно оказывала покровительство, он считался своим человеком в ее доме. Но это было раньше, а теперь аббат не без волнения предстал перед прекрасной Катрин, по своей давней привычке возлежащей на широкой парадной кровати. Нет, в его отношениях с этой удивительной женщиной все осталось по-прежнему. Маркиза милостиво позволила коснуться губами ее руки и ласково потрепала бывшего любимца по волосам. Ждать удобной минуты для серьезной беседы пришлось довольно долго. Арамиса заметил Вуатюр и увлек с собой в круг хорошеньких женщин и поэтов. Аббат был представлен обществу в самых лестных выражениях. Он не был новичком – он был давним другом, который уезжал и теперь вернулся. Помимо приятных встреч, последовали не слишком радостные. Например, аббата заметила герцогиня де Монбазон, супруга герцога де Рогана и, следовательно, мачеха госпожи де Шеврез. Мари-мачеха была на десять с лишним лет младше Мари-падчерицы, это давало ей изрядное преимущество. Особенно в отсутствие мадам де Шеврез ( о Шевретте, вечной изгнаннице, говорили тихим шепотом, но не забывали о ней ни на день). Что скрывать – когда-то именно жадные ласки Мари де Монбазон помогли Арамису не сойти с ума после одного очень неприятного эпизода, связанного с Мари де Шеврез. Мушкетер почти год числился любимчиком мадам де Монбазон. Мари с первого же слова дала понять, что не забыла о прекрасном черноглазом рыцаре – и обратилась к нему по имени. Это имело важное значение в те времена, когда было принято обращаться к людям по титулу или же по фамилии. Упоминание имени лучше всех длинных объяснений показывало существование самых близких и нежных отношений. Арамис сдержанно приветствовал давнюю подругу в самых официальных выражениях. Согласно правилам той же игры, аббат не менее четко дал ей понять, что намерен соблюдать дистанцию обычного светского знакомства – и не на шаг ближе. Он любил другую. А когда он действительно любил – душа его становилась неуязвимой для минутных удовольствий… Злость мадам де Монбазон не осталось незамеченной, и вот уже аббат опять был приглашен к ложу мадам де Рамбуйе. Рядом с Катрин сидела принцесса Конде. Шарлотта-Маргарита, идеальная супруга и мать троих детей, ныне считалась ближайшей подругой Анны Австрийской, а с мадам де Рамбуйе принцесса дружила очень давно. У принцессы было много причин не любить мадам де Монбазон, а потому люди, умеющие досадить негодной распутнице, тут же становились союзниками Шарлотты-Маргариты. Принцесса Конде сразу узнала Арамиса. - Вы изменились, - сказала она. – В лучшую сторону. Я рада видеть вас, аббат. Не только у Катрин. Мой дом открыт для вас всегда. Я принимаю по вторникам и четвергам, но вы приезжайте в любое время. Аббат почтительно поцеловал протянутую ручку. Официальное приглашение в особняк Конде – это было как раз то, что Арамис хотел получить. За д`Артаньяна стоило просить в первую очередь герцога Энгиенского, который почти каждый день навещал мать и сестру.
Джулия: Долго засиживаться в шумной гостиной аббат не хотел. Мадам де Монбазон опять попыталась пойти на штурм крепости, которая неожиданно проявила неуступчивость. Арамис ретировался через личные комнаты хозяйки. Катрин только улыбнулась, глядя на своего любимчика. - Рене, я повторю вам то, что уже сказала принцесса. Бывайте у меня когда вам угодно – и почаще. Я по вам соскучилась… Аббат благополучно добрался до своего нового дома. Там он застал благостно улыбающегося д`Артаньяна, который по-хозяйски устроился в кабинете и попивал херес, некогда столь любимый Атосом. За пару часов гасконец довел до белого каления беднягу Базена. Несчастный слуга временно потерял дар речи: он только вздыхал и размахивал своими короткими пухлыми ручками. Приказание господина разместить лейтенанта как можно лучше лишало его права возмущаться открыто, и тем более - права указать на дверь. Багровое от возмущения лицо слуги ничуть не растрогало Арамиса. Он ограничился тем, что привычно сказал: - Двойное жалование, Базен. Двойное жалование на все то время, пока здесь живет господин д`Артаньян. Понимаешь ли, нужно проявить христианское милосердие. Неужели достойные отцы-иезуиты не научили тебя, что христианское смирение – лучшая из добродетелей? Выплачивать двойное жалование для Базена теперь было делом накладным – ведь слуга священнослужителя, да к тому же человека дворянского происхождения, стоял на несколько ступенек выше, чем слуга мушкетера, и должен был получать на этот же порядок больше. А Арамис не стал ни на су богаче, чем прежде. Но вечно ворчащий и возмущающийся Базен был все же куда более надежным человеком, чем кто-либо. Базен знал, что будет терпеть «исчадие ада» в квартире хозяина. Арамис тоже это знал, а потому не волновался. Присутствие друга ничуть не стесняло его. Даже с учетом «неофициальных приглашений», которые явно требовали отлучек аббата д`Эрбле в ночные часы… Ворчание Базена показало Арамису, что ему придется подождать, пока слуга приготовит новый ужин – все, что было, уже съел этот нечести… господин лейтенант, не жаловавшийся на недостаток аппетита. Аббат от хорошего ужина отказался, попросив принести из ближайшего же трактирчика изрядную порцию устриц. Базен смекнул что-то, проявил необычайную прыть, а затем самым постным голосом поинтересовался, не требуется ли изготовить некий напиток из подогретого вина со взбитым яйцом и специями. Арамис чуть усмехнулся и утвердительно кивнул. Д`Артаньян заявил, что устал весь день бездельничать, а потому удаляется спать. Арамис благородно уступил ему свою спальню. Он сам намеревался ночевать в другом месте.
Джулия: *** Арамис успел вернуться еще до того, как гасконец проснулся - и д`Артаньян застал приятеля мирно спящим на кушетке в гостиной. Лейтенант очень смутился и поскреб небритую щеку. За завтраком д`Артаньян отводил глаза и разговаривал наигранно бодрым голосом – по всему было видно, что он чувствует себя виноватым перед Арамисом за вчерашнее безделье и пьянство, а всего больше - за то, что завалился спать в хозяйской спальне. Деятельная натура гасконца была чужда подобным выходкам. Потому «геройски погибший» намеревался, наконец, отправиться в Лувр, дабы напомнить о себе и добиться справедливости. Д`Артаньяна крайне заботило отсутствие в Париже тех, кто был способен решить его дело быстро и с положительным результатом. - Черт возьми! – восклицал он, энергично работая челюстями. – Почему всякие крючкотворы постоянно торчат в Париже? Какой с них прок? - Не скажите, дорогой друг! – Арамис также не мог пожаловаться на отсутствие аппетита. – И от судейских, и от советников парламента есть своя польза. Вам, людям военным… - Нам, людям военным? – перебил д`Артаньян. – С каких это пор вы не причисляете себя к военным? - С тех самых пор, как стал священником! Д`Артаньян расхохотался. - Кажется, я с тех самых пор видел вас раз или два – и постоянно в светском платье и со шпагой на боку! Вы принадлежите к какой-то очень уж воинственной церкви. Арамис улыбнулся своей тонкой, иронической улыбкой, и ничего не ответил. Из дома вышли оба одновременно. Один – воинственно звякая шпорами, подкрутив усы самым залихватским образом и одев лейтенантский мундир королевских мушкетеров, который вчера заботливо привел в порядок Базен. Другой - в парадной сутане, которую доставал из сундучка лишь в случаях исключительных. - Я им покажу, как вычеркивать меня из списка полка! – пообещал д`Артаньян, и поправил перевязь. - Я буду молиться за вас! – кротко пообещал Арамис. Друзья расстались, сердечно пожав друг другу руки.
Джулия: *** Казармы были почти пусты. Человек десять мушкетеров занимались в фехтовальном зале, еще трое нашлись в конюшнях. Везде появление д`Артаньяна сопровождали добродушное ворчание и откровенно ликующие вопли. Воскресшего лейтенанта были рады видеть в добром здравии. Прослонявшись в вынужденной праздности часа три, д`Артаньян уяснил несколько вещей, имевших для него значение. Первая заключалась в том, что ему стоило подумать о возвращении в армию. В присутствии короля и кардинала его дело могли решить в пять минут. Вторая противоречила первой – для того, чтобы ехать в армию, нужно было сначала доказать, что он – это в самом деле он, и сделать это на судебном уровне. Подобные дела легче решались в Париже. Третья – жалование ему полагалось только после восстановления его имени в списках полка. Четвертая – д`Артаньян вынужден был признать, что ему какое-то время придется пользоваться гостеприимством Арамиса, ибо наличных средств у господина лейтенанта оставалось не больше, чем в момент их знакомства весной 1625 года. Семь или восемь экю – вот были все капиталы гасконца. Наконец, выяснилось и то, что в данный момент обязанности капитана полка в Париже исполняет некто Мишель де Револь. О господине де Револе д`Артаньяну ничего не было известно – и это лучше всего доказывало, что то был человек не из военных, не нюхавший пороху. Скорее всего, очередной придворный, который попался под руку власть имущим. Даже то, что новый капитан в разгар военной кампании находился в столице, вызывало у д`Артаньяна презрение. О, Тревиль был не таков! Но что говорить о Тревиле, пока жив кардинал? Пожалуй, можно было бы обратиться за заступничеством к королеве, но заступничество ее величества могло, по мнению д`Артаньяна, принести ему не пользу, а вред. Немного поразмыслив, д`Артаньян отправился на поиски. Нужен ему был не господин де Револь, а всего лишь лейтенант Феррюсак. У лейтенанта было множество недостатков, но и достоинства тоже имелись, и одно из них перекрывало с лихвой все недостатки. Феррюсак имел доброе сердце – достаточно для того, чтобы обратиться к нему в трудную минуту. При всей своей ловкости и изворотливости д`Артаньян вынужден был признать, что придворный из него не получился. Стало быть, и замолвить словечко за попавшего в беду лейтенанта было некому… Между тем имя д`Артаньяна было упомянуто в разговоре с мадам Конде – причем именно в тот момент, когда в комнате находился молодой герцог Энгиенский. Принцесса сидела на низком пуфике у себя в кабинете и занималась рукоделием. Плетение тончайшего кружева ничуть не мешало ей столь же ловко сплетать нити разговора. За спиной у матери сидел Луи Энгиенский – молодой человек лет девятнадцати – двадцати, с пышными темными локонами, быстрым, внимательным и умным взглядом, несколько бледный, но при этом вполне бодрый и веселый. - Лейтенант д`Артаньян жив? – отрывистым голосом переспросил герцог. – Какая прекрасная новость! - Жив и здоров, как мы с вами, монсеньор, но при этом находится в крайне неприятном положении. Принцесса расширила глаза. Герцог нахмурил брови и нервно погладил переносицу. - Его посчитали убитым, так что его лейтенантский мундир перешел к другому. Гасконец вычеркнут из списков полка. - Я постараюсь сделать для него все, что могу. Это один из самых доблестных воинов, каких я встречал! – воскликнул Луи. Шарлотта-Маргарита улыбнулась. Она откровенно любовалась своим старшим сыном. - Но довольно о господине д`Артаньяне! Аббат, я позвала вас по крайне важному делу. Мне показалось, что вы – именно тот человек, которого я искала. «Приступили к делу» - подумал Арамис. И придал своему лицу серьезное, спокойное выражение. - Я внимательно слушаю вас, ваше высочество. Принцесса вздохнула и начала издалека. Ее рассказ лился плавно и негромко, перемежаясь легким постукиванием коклюшек. Она говорила о недостаточном образовании и дурных манерах парижских духовных лиц, упоминала о их непотребном поведении, о том, что большинство из них принимали сан не по призванию, а по необходимости либо по принуждению. - Моей дочери, Анне-Женевьеве, повезло с духовным наставником. Со времени первого причастия и до февраля нынешнего года ее духовником являлся отец Ла Тивье – человек, в высшей степени мудрый, степенный и воспитанный. Он принадлежал к ордену иезуитов; я также имею духовника – иезуита… Аббат слегка наклонил голову в знак того, что он всецело одобряет такой выбор. - Но, к сожалению, отец Ла Тивье теперь пребывает в иных пределах, у престола горнего… Еще один наклон головы. Привычно прочитанная мысленно краткая молитва. Одобрение в глазах принцессы-матери – она заметила соблюдение правил приличия, и это ей пришлось по вкусу. - Аббат, вы ведь тоже иезуит, не так ли? - Да, ваше высочество. - Кроме того, вы – человек образованный и вполне светский. Вы только что прибыли в Париж после долгого отсутствия – стало быть, нуждаетесь в покровительстве. Не правда ли? - Польщен вашим отзывом, ваше величество, но я вполне могу решить свои проблемы сам. Не спорю, что таковые есть, однако не могу принять ваше покровительство. - Почему же? – принцесса бросила коклюшки. – Аббат, я не собираюсь отказывать от места своему духовнику. Но моя дочь нуждается в мудром наставнике и человеке, которому бы она смогла доверять. Вы наверняка уже знаете, что она в ближайшем времени станет герцогиней де Лонгвиль. Я не стану скрывать от вас, что решение о ее замужестве принимал мой муж, я не смогла воспротивиться этому. Лонгвиль – хорошая партия, но не для мадемуазель де Бурбон. Герцог много старше моей дочери и не испытывает к ней никакой любви. Я почти уверена в том, что Анне-Женевьеве придется после этого замужества много страдать и много плакать. Ей нужен хотя бы один человек, которому бы она могла доверять свои радости и печали. Человек, который бы был не слишком чужд ей по возрасту, вкусам и привычкам. Кроме того, я и она желали бы, чтобы он так же, как и отец Ла Тивье, принадлежал к ордену иезуитов. Я обращалась с запросом к парижскому провинциалу. Но человека, который бы удовлетворял всем моим требованиям, не нашлось… Вы немного знакомы с моей дочерью. Я достаточно знаю вас сама и еще больше о вас слышала… Улыбка, которую изобразила мадам де Конде, была столь тонкой и многозначительной, что истолковать ее значение смог бы не всякий, даже очень опытный знаток физиогномистики. Улыбка говорила: «Я отлично знаю, кого намерена рекомендовать своей дочери – и именно поэтому настаиваю на том, чтобы вы согласились». - Я знаю ваши правила: это место принесет вам более хлопот, чем дохода. Но нужно с чего-то начинать. Ваше согласие немедленно принесет вам три тысячи ливров; вы небогаты, вы приехали издалека и вам требуются средства, чтобы устроиться. Я вам предлагаю их – причем не в качестве ссуды, а просто за оказанную лично мне любезность. - Пожалуйста, господин аббат! – присоединился к матери герцог Энгиенский. Арамис чуть заметно улыбнулся. Кажется, сестра успела переговорить с нежно любимым братом. Герцог тоже улыбается – это очень большая редкость. Устоять перед двойной просьбой было невозможно. - Герцог, позовите сюда вашу сестру! – ласково сказала принцесса. Луи поклонился матери в знак согласия и исчез в коридоре, чтобы через пять минут ввести в кабинет Анну-Женевьеву. Сцену взаимного представления все четверо разыграли с мастерством, которому бы позавидовали и актеры Бургундского Отеля.
Джулия: К вечеру в судьбах обоих друзей произошли перемены. Д`Артаньяна вызвали к герцогу Энгиенскому. Гасконец собрался за какие-нибудь две минуты и исчез вслед за посыльным. Следующий посыльный в ливрее дома Конде принес Арамису конверт, надписанный лично принцессой-матерью. Ее высочество мадам Конде извещала аббата д`Эрбле о том, что он должен уладить свои разногласия с парижским провинциалом, ибо ее прошение о назначении аббата на должность духовника мадемуазель де Бурбон было вежливо отклонено. Взамен ей предложили четыре кандидатуры на выбор. Аббат скрипнул зубами и прикусил губу до крови. В этот момент вернулся д`Артаньян. Лицо его сияло от радости, в руках он держал небольшую плетеную корзинку – из тех, что папаша Бонфлери, владелец «Сосновой Шишки», доверял своим постоянным клиентам для того, чтобы те могли донести до дома вино и еду, заказанные в трактирчике. - Арамис, черт возьми! Что за похоронный вид! – воскликнул гасконец. – Мы будем пировать! Я снова лейтенант королевских мушкетеров, и с завтрашнего дня могу приступить к службе. - Поздравляю! – пробормотал Арамис, которому более всего хотелось немедленно и не сходя с места придушить кого-либо. Усилием воли он заставил себя улыбнуться. – Сожалею, дорогой друг, но пир придется отложить на более позднее время. Сейчас я должен уйти по делам. - Дела настолько неотложные? – иронически протянул гасконец, глядя на свежезавитые локоны приятеля и нарочито громко делая глубокий вдох, дабы показать, что запах тончайшего парфюма, витающий по гостиной, также не ускользнул от его обоняния. - Да, к сожалению. - Ну что ж… я подожду. Хотя это не слишком-то вежливо с вашей стороны! - Но я вернусь, дорогой д`Артаньян… Можете пока позвать Феррюсака, и начинать пирушку без меня.
Джулия: Уже настало время, когда неудобно было наносить деловые визиты, но аббат побывал сначала в здании иезуитской общины, а затем направился к дворцу Пале-Кардиналь. Он шел и ничего не видел перед собой под влиянием ослепляющей ярости и гнева. В ушах все еще звучал ласковый, просто медовый голос парижского провинциала: «Принцесса так заботится о репутации семьи… появление у Анны-Женевьевы духовного наставника вроде вас вызовет ненужные пересуды…» Его отчитали как провинившегося ребенка. Опять! Но аббат сдержался. Если не хотят помочь одни, то помогут другие. Господин Мазарини оказался на месте – он работал у себя в кабинете. Аббат подал секретарю рекомендательное письмо. Ждать пришлось недолго. Арамиса пригласили к кардиналу. …Из кресла поднялся мужчина лет сорока с небольшим. Он был весьма привлекателен, даже красив – яркой, выразительной красотой уроженцев юга. Глаза смотрели на посетителя с ласковой приязнью, на полных губах играла улыбка. - Аббат д`Эрбле? – спросил он бархатным, мягким и в то же время звучным голосом. – Его высокопреосвященство упоминал мне о вас. Я помню ваше имя. Видимо, эту памятливость следовало расценивать как великий подвиг. Посетителю было указано на удобное кресло. Шурша шелком сутаны, Мазарини уселся первый – в такое же кресло, и позвонил. Лакей внес вино, бисквиты и фрукты. Стало быть, разговор предстоял длинный: Арамис был уже достаточно искушен в тонкостях дипломатического этикета, чтобы понять, что отнести к банальным правилам приличия, а что – к необходимости настроить собеседника на нужный лад. Здесь явно было второе. Ришелье не стал бы терять время, зато непременно выписал бы посланцу чек, подлежащий немедленной – и щедрой! - оплате. - Вот то, что я имел право отдать лишь лично вам в руки, монсеньор! – Арамис передал прелату запечатанный пакет. - Отлично! – Мазарини едва посмотрел на подпись на конверте, и отложил бумаги в сторону. – Просто превосходно. Вы еще будете в Париже, аббат? Очень кстати заданный вопрос давал шанс уладить дело с назначением. - Надеюсь быть полезным вам в Париже, монсеньор. Называть Мазарини так же, как и Ришелье – «ваше высокопреосвященство» - было невыносимо. Впрочем, обращение «монсеньор» больше подходило к натуре итальянца, лишь несколько месяцев назад получившего кардинальскую шапку, но ухитрившегося так и не принять при этом монашеские обеты. - Вы остаетесь здесь? - Да, монсеньор. Хотелось бы… - Почему такая неуверенность? – Мазарини неожиданно заговорил на итальянском. – У вас нет связей? Вы стесняетесь попросить о моем покровительстве взамен за услугу, которую только что оказали? Напрасно. Я умею ценить верность и точность. - Я не нуждаюсь в постоянной опеке, монсеньор! – аббат чуть улыбнулся и тоже перешел на итальянский. – Но вы можете помочь мне, это правда. Мазарини сам наполнил бокал гостя. - Буду рад это сделать. У вас отличное произношение, аббат. Вы совершенно свободно разговариваете на итальянском. Не желаете получить место одного из моих секретарей? Арамис поклонился. - Нет, мои запросы куда скромнее. Я в хороших отношениях с ее высочеством принцессой Конде. Она давно планировала сделать меня духовником своей дочери, мадемуазель де Бурбон. Но ее прошение было отклонено. - Архиепископ воспротивился желанию своей родственницы? – засмеялся Мазарини. - Нет, с архиепископством проблем не возникнет. Дело в том, что на этом месте желают видеть другого человека мои духовные руководители в Ордене… - Ах да! Вы же иезуит… - протянул Мазарини, и это доказывало, что он в ожидании посланца из Италии внимательно изучил его личное досье. – Помнится, у вас даже были проблемы, связанные с тем, что... Кардинал сделал паузу. - Да, - спокойно подтвердил Арамис. – Проблемы были, и, похоже, они продолжаются… Мазарини поправил крест, висевший у него на груди. Помолчал, обдумывая свое решение. - Значит, всего лишь место духовника в парижской епархии? Как это обычно у вас принято: пара знатных духовных чад, и два-три десятка менее значительных подопечных?.. Странно, почему вам отказали. - Именно потому, что я отдал бумаги вам, а не своему провинциалу. Но я всего лишь исполнил то, что должен был сделать… Мазарини устремил на собеседника внимательный взгляд. - Вы умеете быть преданным, аббат. Это ценное качество. - Я умею быть преданным тому, кого сам выберу. А я разборчив, монсеньор. Спросите у его высокопреосвященства: пока я не понял, что из себя в действительности представляет монсеньор Ришелье, я был его яростным противником. И, смею заметить, приложил руку к нескольким делам, о которых монсеньор может спросить у его высокопреосвященства. Повисла пауза. Мазарини первый прервал молчание. - Мы продолжим этот разговор, аббат. Я надеюсь показать вам, что тоже являюсь неплохим господином. Навестите своего провинциала завтра. Посмотрим, что он вам скажет на этот раз…
Джулия: *** Домой Арамис явился как раз вовремя, чтобы застать пирушку в самом разгаре. Ему вовсе не хотелось веселиться, он с куда большим удовольствием остался бы один и посвятил время чтению книг. Но… Глядя на Феррюсака, аббат д`Эрбле с особой отчетливостью понимал, что с большинством однополчан его не связывает ничего, кроме воспоминаний. Да, когда-то они вместе терпели тяготы службы и смотрели в глаза опасности одинаково бесстрашно. Но ныне у него была другая жизнь и другие интересы. Возможно, он бы еще нашел общий язык с д`Артаньяном – все же их двоих связывало не просто знакомство, но и дружба. Им было, о чем говорить, им было, о чем молчать. Говорить – о прошлом. Молчать – опять же вспоминая былые дни молодости. В настоящем были два неудачника, которые мало чего сумели добиться за прошедшее время. Но в данную минуту это не имело значения. Аббат подсел к старым приятелям и на полчаса забыл про свои неприятности. Черт возьми! Пока есть кто-то, на кого можешь положиться, пока еще не поседели виски, и пока девушки назначают через своих горничных ночные свидания – еще ничего не потеряно! На счастье Арамиса, развеселившиеся приятели быстро ушли веселиться к Ротлину, заявив, что общество аббата навевает на них грустные мысли. Арамис действительно не желал пить «по-мушкетерски» и еле притронулся к яствам из кухни папаши Бонфлери. Д`Артаньян, покидая дом, вспомнил про «племянницу богослова» и отпустил пару весьма колких шуточек, которые уязвили аббата куда больнее, чем лейтенант мог себе представить. До Ротлина они не дошли – остановились в гостинице «Козочка» на Тиктонской улице. Феррюсак заверил, что там отличная кухня – и не соврал. Там была еще и прелестная хозяйка: красивая, свеженькая, пышущая здоровьем, смешливая фламандка по имени Мадлен… Она так понравилась гасконцу, что он тотчас предпринял первый штурм. Его тактика оказалась верной: через неполные три четверти часа фламандочка уже сидела у него на коленях. Но когда лейтенант решил утвердить свой успех – Мадлен огрела его вертелом по спине. Д`Артаньян понял – и ограничился тем, что уже получил. Аббату д`Эрбле в ту ночь повезло куда меньше. Конечно, он провел ее в особняке Конде, как и планировал. Но совсем не так, как ему хотелось. Аббат оказался в глупейшем положении любовника, который вынужден прятаться – но не от неожиданно нагрянувшего мужа, а от заботливой матери. Мадам Конде показалось, что Анна-Женевьева не вполне здорова. Принцесса явилась самолично ухаживать за приболевшей дочерью. Все уверения девушки в том, что она прекрасно себя чувствует, не действовали. «Посмотрите на себя, милая моя девочка – вы вся горите…», «У вас лихорадочный блеск в глазах…», «Вы кашляете…». Анна-Женевьева и вправду кашляла, пытаясь подать Агнессе знак – камеристка оказалась умницей и очень быстро убрала со стула шляпу аббата, а так же под самым невинным предлогом прикрыла поплотнее дверь платяного шкафа. Аббат, сидевший в полной темноте, в духоте, посреди платьев, слышал голос своей возлюбленной, но более ничего делать не мог. Шевелиться было смерти подобно – принцесса обладала тонким слухом. Конечно, Шарлотта-Маргарита принимала во внимание возможное возникновение романа между красавцем-аббатом и ее дочкой. На это она накануне и намекала. Но знать наверняка, что роман уже начался, и мадемуазель де Бурбон предпочла не хранить свою непорочность для будущего супруга – это совсем другое дело… Аббат сидел тише мыши и горько усмехался в тон своим мыслям. Принцесса ушла к себе только в пять утра – и то лишь потому, что Анне-Женевьеве пришла в голову спасительная мысль притвориться спящей. Агнесса выпустила аббата из «мест заключения». У влюбленных осталось время только на то, чтобы назначить новое свидание спустя двое суток. Затем Агнесса проводила Арамиса на улицу. Он ушел как раз вовремя, чтобы не попасться на глаза кому-то из слуг.
Джулия: Д`Артаньян вернулся уже днем: похмельный, но веселый. Он принес потрясающую новость. Король, выслушав доклад герцога Энгиенского, назначил сына своего кузена главнокомандующим всеми войсками королевства, базировавшимися на северных границах Франции. Это была неслыханная честь для девятнадцатилетнего юноши, которой он добился не благодаря знатности своего положения, а только личными качествами. Действительно, молодой герцог был храбр, хладнокровен, обладал тактическим умом, имел изрядные познания в военном деле и отличался разумным честолюбием. Кроме того, он получил свыше счастливый и редкий дар разбираться в людях лучше прочих военачальников. Его имя было не запятнано участием в придворных интригах, а юношеский азарт был столь заразителен, что войска шли в бой буквально наэлектризованные энергией, которая исходила от молодого полководца. - Мои личные дела поправились именно потому, что в них вмешался герцог! – признался д`Артаньян, не замечая, что Арамис улыбается. – Правда, сейчас мне предстоит дурная служба в Париже. В моем подчинении всего двадцать человек. Нам приказано отдыхать еще две недели, после чего мы должны будем догнать наш полк на южных границах. Но думаю, что приказ исполнен в срок не будет: новый командир принимает дела. Это может затянуться… Арамис, до чего мы дожили: командование полком возложено на какого-то придворного шаркуна, маркиза де Револя. Говорят, что он просто попался под руку Мазарини в тот момент, когда решался вопрос о чьем-то назначении на эту должность. Этот де Револь, как говорят, страшный трус, который всецело находится под влиянием еще нескольких придворных интриганов и крайне лоялен по отношению к кардиналу Ришелье… На его приказы никто не обращает никакого внимания. Подчиняться ничтожеству! Арамис, вы не представляете себе, насколько это раздражает! - Я слишком хорошо представляю себе это, - перебил друга аббат. – Но данный мной обет смирения предписывает не протестовать против власти тех, кто ее получил… - Вы – священник, мой друг. А я – военный. И никакого обета смирения не давал! – вскипел д`Артаньян. - Не давали, - спокойно ответил Арамис. – Зато вы приносили присягу верно служить королю и государству. Этого довольно, чтобы не делать глупостей! - Да ведь возмущаюсь не только я, возмущается весь полк! - Все равно. Это тот случай, когда власть неудобного человека нужно перетерпеть. Подождите, д`Артаньян. В ближайшее время всех нас ждут очень большие перемены. Скоро вы отправитесь в армию, и там у вас будет начальником сам король. А дальше… вернитесь в Париж живым и невредимым. Это лучшее, что вы можете сделать для себя самого. Д`Артаньян скорчил прекислую мину. - Какое смирение! Какая глубина мысли! Арамис, вы стали святошей, черт бы вас побрал! Арамис улыбнулся и никак не стал комментировать это суждение. Базен подал обед, которому не суждено было оказаться съеденным. Д`Артаньяна вызвали к командиру, Арамиса - на улицу Сент-Антуан. Оба приятеля наспех перехватили по куриному крылышку и поспешили по делам.
Джулия: Дела у каждого были свои. Де Револь решил проявить характер и призвать «цезарский легион» к порядку. Ведь ему было строго-настрого наказано: оставшиеся в Париже мушкетеры не должны производить ни малейшего шума и нести охрану при ее величестве королеве Анне. Утихомирить полсотни мужчин, среди которых, по иронии судьбы, оказались трое из пятерых офицеров полка, было не так-то просто. Маркизу не перечили, но давали понять: вы – не Тревиль, и то, что было позволено ему, не позволяется вам. В частности, Феррюсак намекнул на то, что вечерние построения без повода в полку популярностью не пользуются. Де Револь зашипел как раскаленная сковорода и заявил нахалу, что впредь требует являться на вечернее построение неукоснительно: каждый день в семь часов вечера у него должны быть все, кроме тех, кто несет караул у покоев ее величества. Мушкетеры переглянулись. Де Револя ожидали трудные времена. Мало того, что Феррюсак, д`Артаньян и Ротлин представляли из себя гремучую смесь и даже втроем могли устроить командиру «сладкую жизнь». В распоряжении де Револя оказались еще сорок девять сорви-голов, сорок из которых служили в полку не менее десяти лет, а еще девять были недавно приняты в мушкетеры и рвались доказать, что вполне достойны носить лазоревый плащ. Мушкетеры выслушивали гневный монолог маркиза с кротостью агнцев божьих, но каждый в глубине сердца лелеял планы мести. Д`Артаньян чувствовал себя униженным и намеревался показать начальству, чего он стоит. Арамис, напротив, не без тайного удовольствия наблюдал за тем, как его начальство решается признать ошибку. Парижский провинциал, господин де Лорье, нервно перебирал четки. - Я наговорил вам при прошлом свидании лишнего, аббат. Видимо, провинциал обладал устаревшими сведениями об аббате д`Эрбле. Нашлись люди, которые быстро обновили всю информацию. Тот, кого считали особой опальной, предстал во всем своем нынешнем блеске. - Но это было естественным с моей стороны. Поймите, что я желал и желаю вам добра… Человеку свойственно ошибаться. Я едва не допустил ошибку, не выслушав ваши доводы… вполне разумные… Доводы… теперь доводы были подкреплены самым серьезным образом. Герцог Энгиенский, успешный полководец, получил ключевой пост. Его назначение было очень неприятным сюрпризом для Испании. Пусть эта весть еще не успела достигнуть Мадрида, но весь Париж уже говорил о ней. Господин де Лорье прекрасно понимал, в какое положение его может поставить уже принятое было решение назначить на должность духовника мадемуазель де Бурбон другого человека. Нет, никаких «других». Отклонить прошение принцессы Конде (нужно было сразу задуматься – гордячка Шарлотта-Маргарита просит о назначении на должность совершенно конкретного лица!) значило бы навлечь неудовольствие со стороны испанских координаторов Ордена. Удовлетворить его – получить дополнительный плюс в собственное досье. Считать господин де Лорье умел неплохо, и разницу между минусом и плюсом понимал прекрасно. Провинциал устремил на подчиненного долгий, пристальный взгляд. Интересно, принцесса приберегает этакого красавчика для себя или же решила уступить дочери? Мадемуазель де Бурбон красотой и темпераментом пошла в мать, и Лонгвиль в свои сорок семь лет вряд ли сможет удовлетворять все желания молодой супруги. В конце концов, любовные похождения – это личное дело аббата. Куда важнее то, что на поверхности не лежит. Привязав к себе будущую герцогиню де Лонгвиль и приобретя на нее неограниченное влияние (это возможно, если проявить достаточно ума и такта), можно легко влиять ее устами на решения герцога Энгиенского. Ведь все придворные поговаривают, что брата и сестру связывает весьма нежная дружба… если не что-то большее. Герцогиня интересна Ордену только потому, что на ее прелестные губки слишком внимательно смотрит юноша, который способен доставить Испании массу неприятностей. Испании лишние неприятности не нужны. - Я просмотрел ваше личное дело, аббат. С первого раза вы не показались мне вполне подходящим для должности духовного наставника знатной особы. Аббат молча наклонил голову еще ниже. - Но теперь я пришел к выводу, что могу принять на себя ответственность за свое решение. Вы получите эту должность на обычных условиях. Ее высочество выплатит Ордену вознаграждение… наши духовные наставники заслуживают уважения и пользуются популярностью. С завтрашнего дня вы можете приступать к своим обязанностям. Понимаю, что доход от этой должности будет невелик. Потому советую вам выбрать из списка, который предоставит вам мой секретарь, еще с десяток лиц, которые желали бы видеть своим духовником священника-иезуита. Кроме того, приготовьтесь к тому, что вы должны будете несколько раз в месяц служить мессу в одной из церквей, которые предоставляет нам парижский епископат, и в нашей внутренней церкви при общине… Господин де Лорье развернулся, чтобы позвонить и пригласить в кабинет секретаря. Одновременно он позволил себе недовольную ухмылку. Парижскому провинциалу очень не понравилось выражение лица аббата д`Эрбле. Это лицо его раздражало с первой минуты: умное, ироничное лицо человека, который сумел переиграть де Лорье. Д`Эрбле знал то, чего не разглядел де Лорье, и мысль о проигрыше была невыносима для старшего по положению и званию. Ничего. Он собьет спесь с этого выскочки и научит его настоящему смирению и благодарности по отношению к старшим.
Джулия: *** … - Я должна буду поклясться у алтаря. Если бы не предстоящая свадьба, до которой оставалось все меньше времени, аббат и принцесса были бы совершенно счастливы. Они могли видеться когда угодно. Что с того, что юный принц Конти, не умеющий скрыть свою безумную любовь к сестре, всячески пытался показать свою неприязнь к господину д`Эрбле? Какое дело может быть взрослым до глупого мальчишки, который своими необдуманными выходками бросает пятно на репутацию своей ближайшей родственницы, просватанной невесты? «Глупый мальчишка» был в своих высказываниях недалек от истины, но его никто не слушал. Напротив, принцесса-мать сделала сыну строгое внушение, после которого весь дом убедился в том, что аббат – честнейший человек, а принц Конти – просто свихнувшийся на неразделенных чувствах подросток, который воображает то, чего нет. Таким образом, все складывалось чудесно. Но вот клятва у алтаря… чем ближе подходила минута, когда нужно было произнести это «да», тем более бледным становилось лицо мадемуазель де Бурбон. Бедняжка растеряла все свое мужество. - Я… боюсь за себя, Рене. Мне страшно… Аббату отчаянно хотелось поцеловать ее руку, но он не мог этого сделать. Их никто не мог подслушать, но видеть могли все обитатели особняка – духовник и его воспитанница прогуливались по внутреннему садику. Потому Арамис лишь осторожно погладил ледяные пальцы Анны-Женевьевы. - Все будет хорошо, Ana querida… - Но я солгу… я вовсе не хочу за него замуж… - Можно сказать «да», и при этом не солгать. Бирюзовые глаза изумленно распахнулись. - Я не понимаю, о чем вы… Аббат слегка улыбнулся. - Не плачьте… видеть ваши слезы для меня невыносимо. Покоритесь для видимости. Замужество – спасительная гавань для вашей репутации, ваше высочество. Напротив, нужно благодарить Создателя за то, что вам свыше даруют супруга, который не будет чрезмерно ретиво относиться к своим обязанностям… Поверьте мне: Лонгвиль через неделю после бракосочетания дарует вам полную свободу… и первым делом освободит свое место на вашем ложе. Постарайтесь сами вести себя таким образом, чтобы оно не получило для него никакой привлекательности… Анна-Женевьева вспыхнула до корней волос. - Клятва у алтаря, принесенная по необходимости, ничего не стоит, - повторил аббат. - Вам достаточно аргументировать свой ответ Господу, чтобы считать себя совершенно свободной. Говоря «да» вслух, тотчас добавьте про себя: «Потому что вынуждена покориться воле родителей». Вы отдаете свое тело, но не свою душу. Девушка опустила голову. - Рене… я уже поклялась в своем сердце принадлежать вам. - Никто не заставляет нарушать вас эту клятву, Ana querida… Есть чувство, а есть необходимость… Вам необходимо получить супруга в глазах людей. В глазах Бога этот союз мало что значит, он заключается для людей… - И в глазах Бога… - В глазах Бога имеет значение только голос вашего сердца. - Но мне придется обмануть герцога не только перед алтарем… вы понимаете… я уже два месяца принадлежу вам… Аббат ласково сжал ее руку. Внутри у него все клокотало от боли. Отдать ее другому… ее… - Это не беда. Агнесса – умная и сметливая девушка. Обратитесь к ней, она наверняка знает, как помочь в таком случае… Поймите, вы придаете всему слишком большое значение. Герцог много старше вас, и вы ему нужны лишь для продолжения его рода. Вы не любовница, вы – супруга, а не вам объяснять, как мужья относятся к женам… Подобного рода утешения действовали, но недолго. Бесконечно страдали оба: и принцесса, и аббат. Девушку приводила в отчаяние мысль о том, что она нарушит клятву верности, данную любимому в памятную ночь в Бражелоне. Аббат терзался дикой ревностью: он готов был убить Лонгвиля за то, что герцог неминуемо станет его соперником…за то, что Лонгвиль посмеет дотрагиваться до Анны-Женевьевы… Вновь и вновь приходилось говорить девушке о необходимости прикрытия, об общественном мнении, о том, что «клятва с мысленным изъятием» не имеет никакого веса. - Вы слукавите перед людьми, но Богу скажете правду… Ночи перед свадьбой были такими жаркими, такими сладкими… и такими короткими… Зацеловывая губы любимой в последний раз перед ее бракосочетанием, аббат чувствовал себя путником, который вынужден покинуть оазис и отправиться в пустыню. Девушка, кажется, испытывала схожие чувства. Он еле нашел в себе силы, чтобы уйти. Она с трудом разомкнула объятия. Так было надо. Так требовалось…
Джулия: *** …Кузина короля, мадемуазель де Бурбон сочеталась браком с герцогом де Лонгвилем в Соборе Богоматери в полдень шестого июня. Д`Артаньян и Арамис вместе собирались на это событие. Д`Артаньян проверял оружие, доставал из сундука парадный мундир и непрерывно ворчал. Из ворчания следовало, что ему не доставляет никакого удовольствия смотреть на чужие свадьбы. Но представители мушкетерской и гвардейской рот должны были охранять собор внутри и снаружи. Арамис ничего не говорил. Д`Артаньян, заглянув к другу в комнату, застал его уже полностью одетым и стоящим на коленях у распятия. Базен помог господам тщательно завить волосы и надушить их. Д`Артаньян посмотрелся в зеркало и коротко хохотнул. - Я выгляжу как редкостный попугай! – радостно заявил он. Базен обиделся, надулся и с видом оскорбленной невинности принялся облачать Арамиса в сутану. Делал он это с таким благоговением и почтением, что д`Артаньян еле сдерживал смех. Арамис никак не реагировал. Д`Артаньян приписал это отрешенное состояние вполне понятному волнению: его друг впервые обязан был присутствовать на подобной церемонии в Париже, да еще при стечении большинства знати королевства. Замуж выходила его духовная дочь. За Арамисом прислали карета. Д`Артаньян пошел к Лувру пешком – благо, было совсем недалеко. На полпути ему встретился мушкетер его роты, который вел в поводу запасного коня для командира. Д`Артаньян вскочил в седло, и оба отправились сначала в Лувр, затем в казармы мушкетеров, и лишь после этого – к собору. Уже собралась изрядная толпа зевак. У входа в собор толпились самые нетерпеливые приглашенные, которым хотелось побыстрее занять свои места в церкви. В толпе ехидничали по поводу новобрачных. Обсуждали принца Конде, которому не терпелось скорее выдать дочку замуж, и который настоял на том, чтобы свадьба состоялась даже в отсутствие короля и кардинала. Особо злые языки предполагали, что мадемуазель де Бурбон сама была не против такого поворота дел, ибо только скорая свадьба могла покрыть кое-какие ее грешки… Д`Артаньян, убедившись, что все в порядке, отдал командование внешней охраной Ротлину (тот терпеть не мог свадеб, потому что сам был женат), а сам прошел внутрь собора. Его мундир давал ему шанс пробраться туда, где все было видно, и при этом не рисковать быть затертым в толпе. От блеска драгоценностей слепило глаза. Присутствовал почти весь двор, а также провинциальная родня новобрачных. Д`Артаньян, внимательно присмотревшись, заметил Арамиса, стоявшего рядом с коадьютером. Мушкетера поразило то, что Арамис, пусть и в духовном облачении, все равно имел вид завзятого сердцееда. На человека, обладающего такими внешними данными и одетого с непогрешимым вкусом, невозможно было не обратить внимание. Вот красавцу-аббату милостиво кивнула мадам де Монбазон. Нет! Не просто кивнула: остановилась, взяла за руку, что-то сказала. Очаровательно улыбнулась и отошла. Почти тотчас то же самое в той же последовательности проделала мадам де Роган. Эстафету переняла жена герцога де Буйона. Д`Артаньян усмехнулся в усы. За пять минут на его глазах к Арамису подошли восемь или даже девять придворных красавиц, имевших громкое имя и высокий титул. Все до одной разговаривали с ним как с давним знакомым и не могли удержаться от кокетливых знаков внимания. Кокетство возобладало над правилами приличия. А ведь прелестницы находились в святом месте, да и глазки строили не мушкетеру, а священнику. Д`Артаньян подавил смешок. «Кажется, у того ученого богослова, на которого когда-то ссылался мой друг, была не одна племянница, а как минимум десяток… Да и богослов был не иначе как парижским архиепископом…»
Джулия: Д`Артаньян пожалел невесту. Мадемуазель де Бурбон держалась на ногах лишь усилием воли. Ее наряд был богато украшен драгоценностями, под весом которых бедняжка изнемогала. Она даже дышала с трудом. К тому же гасконец, обладавший прекрасным зрением и стоявший на выгодном для наблюдателя месте, уловил ее взгляд, направленный на жениха. Если бы взглядом можно было убить, герцог упал бы на месте замертво. Но тотчас новобрачная вновь опустила глаза и более не поднимала их до самого конца обряда. Герцог сиял как начищенная пряжка перевязи или новенький золотой пистоль. Он был доволен всем, и то и дело оглядывался на мадам де Монбазон, посылая ей нежные улыбки. Мадам де Монбазон, в свою очередь, не сводила глаз с Арамиса. Арамис, стоявший лицом к алтарю, кажется, даже не ощущал горящего взгляда герцогини. Лицо аббата более всего напоминало маску какого-то языческого бога. Д`Артаньян до сего дня даже не подозревал, что Арамис способен стоять, превратившись в окаменевшую статую. …Правила приличия предписывают священнику Ордена сохранять спокойствие и хладнокровие при любых обстоятельствах. Аббат д`Эрбле был священником Ордена. Ему случалось бывать в разных переделках – в том числе в таких, из которых человек, обладавший меньшей выдержкой, вышел бы изрядно поседевшим… если бы вообще вышел. Он был священником Ордена. Это означало, что скромный романтичный молодой человек, увлекавшийся поэзией и смотревший на мир широко распахнутыми глазами, остался в прошлом. Глазам аббата д`Эрбле пришлось повидать всякое, романтичный настрой быстро уступил место вынужденному, но крепко усвоенному прагматизму, на поэмы не хватало ни сил, ни времени… да и желания сочинять не возникало. Постоянное внимание женщин и их доступность сделали того, кого называли Арамисом, циничным. Он не без оснований считал, что его душа окружена надежной броней, и отныне никакие страсти ей не страшны. Сейчас у него доставало сил хранить внешнее бесстрастие, но внутри бушевала буря. Отголоски этой бури можно было рассмотреть разве что в нервных движениях пальцев, беспрестанно перебиравших четки. Но руки аббата были опущены. И глаза – опущены. Только это было не усвоенное смирение, и не благочестивая молитва священника. Это было полное отстранение от реальности. Он пребывал в каком-то странном и страшном безвременье, воспринимая лишь то, что происходило в непосредственной близости от него. Он ни на секунду не терял контроля над реальностью лишь потому, что свадебная церемония была ему знакома до мельчайших подробностей. Все, что для прочих было таинством, давно превратилось в привычку, в ремесленный навык – сродни тому, что помогают любому мастеру как бы играючи создать нечто, совершенное по форме. Разного рода требы уже давно потеряли для аббата новизну. Он не смотрел на Анну-Женевьеву. Незачем было смотреть и добавлять ей терзаний. Он, чей ум был изощрен «мысленными изъятиями», позволявшими лукавить в любой ситуации, сейчас молился, как молятся только люди, у которых не осталось иной надежды, как на Бога. Не было искусного сплетения слов, не было разговора со Спасителем. Только одна, отчаянная, неотступная и искренняя мысль: «Господи, помоги ей…». Про себя он вообще не думал - и это лучше всего доказывало, что Рене д`Эрбле, баловень женщин, в последние годы позволявший себе только легкие, ни к чему не обязывающие интрижки, в самом деле полюбил сильно и искренне. Человеку, который отказался от зависимости от кого-либо, страшно вновь ощутить себя зависимым и беззащитным. Тем более зависимым и тем более беззащитным, если знать, что любовь, поразившая его, была взаимной. Первый раз в жизни он не сомневался в искренности женщины. Женщина эта до сегодняшнего дня принадлежала ему безраздельно… …а вот теперь он слышал, как она ясным, но лишенным всяких эмоций голосом говорит другому «да» у алтаря. Он знал, что она лжет. Лжет не задумываясь. И что ее искреннее «да» принадлежало лишь ему. Но все равно было невыносимо больно. Боль души куда страшнее, чем боль тела… Потом был непонятный день, который в памяти аббата вообще не отложился. Какие-то разговоры. Какие-то знакомые. Он двигался как во сне. Он улыбался – по привычке. Он делал все, чему его так долго пытались научить отцы-иезуиты. Лукавство позволяло обманывать всех. Но не себя. Аббата мучила бессильная, душащая ревность. Лонгвиль изображал нежность к молодой супруге, но в глазах у герцога была похоть. Ничего, кроме похоти. Мадам де Монбазон снисходительно улыбалась – она не проиграла, просто давний поклонник получил новую игрушку в свое распоряжение. Нежная, свеженькая блондиночка с огромными бирюзовыми глазами. Наивная. Чистая. Неискушенная. Пусть поиграет – таково право мужчин. За весь вечер аббат не съел ни крошки из яств, украшавших свадебный стол. Выпил не более трех или четырех глотков вина. Ему ничего не хотелось. Ничего. Единственное, что он смог сделать – улучшить секунду, когда новобрачная осталась одна, подойти к ней, и шепнуть о любви. Она ничего ответить не успела. Лишь чуть порозовели щеки. Он ничем не мог ей помочь. Ничем. Он возвращался домой по Петушиной улице, шатаясь как пьяный – один. Он не стал дожидаться финала, потому что понимал, что может совершить непоправимую глупость, которая погубит и его самого, и ее. Он был совершенно трезв. Ему хотелось напиться и ничего не воспринимать. «Боже… Боже милосердный… святой Игнасио… Пресвятая Дева… пусть он не терзает ее, пусть он оставит ее в покое…».
Джулия: Из тени выступила фигура. Знакомый голос произнес: - Арамис, вам плохо? - Да, - ответил Арамис. И оперся на плечо д`Артаньяна. - Пойдем домой, друг мой. - Купим вина. - Излишнее рвение. Дома дожидается нашего появления ужин и десяток бутылок доброго бургундского. Или вам сегодня положен строгий пост? - Мне ничего не положено! – Арамис заставил себя улыбнуться. Право, он мог считать себя счастливчиком – у него было, на что опереться. Значит, Господь не забыл про него… Базен не даром служил у своего господина столько лет. Слуга успел превратиться в доверенное лицо Арамиса. К чести Базена нужно отметить, он лишь иногда использовал это обстоятельство в личных целях, но никогда – в интересах других. Его преданность неоднократно выдерживала испытания. Одного взгляда на мертвенно бледное лицо господина для слуги было достаточно, чтобы Базен отбросил свою обычную ленивую неторопливость. Второй взгляд подтвердил, что д`Артаньян в данной ситуации – благо, а не помеха. - Быстро ужин, и дров в камин! – шепотом приказал д`Артаньян. - Сию секунду, господин лейтенант! – толстяк с невероятной скоростью бросился в сторону кухоньки. Д`Артаньян торопливо скинул сапоги, небрежно бросил на постель казакин, и с самым бодрым и дружелюбным видом направился в гостиную. Арамис сидел в кресле – мрачный и ко всему безразличный. - Черт бы побрал эти придворные свадьбы! – ругнулся д`Артаньян, сообразив, что глубокая печаль друга как-то связана с сегодняшним торжеством. - Черт бы побрал эти придворные свадьбы… - эхом откликнулся Арамис. И лицо его очередной раз на мгновение исказила гримаса боли. - Вы устали, дорогой друг? – д`Артаньян ловко откупорил бутылку. - Я… не вполне здоров… - Арамис, точно очнувшись от глубокого забытья, растерянно посмотрел на яства, которые расставлял на столе Базен. – И… очень устал. Простите меня, друг мой. Но сегодня я не расположен веселиться. - Вот чушь! – убежденно воскликнул д`Артаньян. – Сколько раз вам было плохо, и каждый раз все налаживалось, стоило нам с вами опустошить пару бутылок бургундского. Арамис выдавил из себя улыбку. - Пожалуй… вы вновь берете на себя роль лекаря? - Почему нет? – д`Артаньян разлил вино по бокалам, и подал один бокал Арамису. – Ну, за доброе вино и добрые отношения! Все бы было хорошо – вино, еда, общество давнего друга… но неожиданно часы на соседней колокольне пробили полночь. Не слишком плотно прикрытые ставни не смогли заглушить звук. Арамис, чьи щеки только-только начали розоветь, вновь стал мертвенно бледным. И отвернулся, чтобы д`Артаньян не видел выражения его лица. В полночь этикет предписывал новобрачным удалиться в спальню. «Боже… Боже… почему Ты меня оставил?». Хотелось упасть на кровать, хотелось темноты… и одиночества. - Если причина ваших страданий – женщина, - сказал гасконец, - не печальтесь. Не стоит. Измену одной вам всегда компенсирует другая. - Это мне никто не может компенсировать! - сухо проронил Арамис. - Тогда вы влюбились в королеву, не иначе! - С чего вы решили, что я влюблен и страдаю из-за женщины? - Вижу. Вот в этом вопросе у меня есть определенный опыт! - д`Артаньян улыбнулся и вновь подмигнул Арамису. Тот с раздражением, которое уже не в силах был скрывать далее, отошел в другой угол комнаты и начал рассматривать переплеты книг. «Я влюблен и страдаю. Это правда. Я люблю ее и схожу с ума от ревности, потому что вынужден отдать ее другому». - Вы ошибаетесь, - сказал он ровным голосом. – Вы ошибаетесь, милый друг. Причина моего дурного настроения не в любви, а в политике. Меня в данной ситуации волнует неожиданное укрепление позиций принца Конде. Шутка ли сказать: дочь он выдал замуж за принца крови, равного ему по положению. Лонгвиль имеет реальную власть, деньги тоже у него водятся. Кроме того, молодой герцог Энгиенский делает успехи в воинской карьере. Вот вам реальный пример человека, который делает себя счастливым за счет других. Случись что с королем - и именно Конде встанет во главе регентского совета! Гасконец вздохнул. - У вас есть привычка загружать мой ум вещами, которые недоступны моему разумению. Когда-то - латынь. Теперь - политика. Сделайте милость, не начните цитировать стихи. Уж этого я точно не выдержу. Арамис молча кивнул. Вновь опустился в кресло и налил себе вина. - Вы счастливы тем, что занимаетесь политическими интригами и исповедуете своих кающихся. Портос наверняка счастлив в своем поместье, ездит на охоту и вырывает с корнем вековые дубы в принадлежащей ему роще. Знаете ли, мой друг, я всегда немного завидовал способности Портоса находить счастье в простых радостях жизни+ Д`Артаньян сделал паузу. Арамис, несмотря на свое оцепенение, заметил ее. - Мне кажется, вы что-то не договариваете. Вы сейчас дали мне понять, почему не общаетесь с нашим дорогим Портосом. Признаться, я и сам с ним не общаюсь почти, лишь изредка пишу письма. Но он, если вы помните, женат, и женат отнюдь не на иностранной княгине, какой он ее нам представлял. У дамы непростой характер, к полковым друзьям супруга она относится с крайним предубеждением. Д`Артаньян не мог не засмеяться. Но тут же на его лицо вернулась гримаса напряжения. - О, да, госпожа Кокнар… я знал об этом с самого начала+ - А почему вы не общаетесь с Атосом? Закономерный вопрос заставил д`Артаньяна дернуться. - Почему я не общаюсь с Атосом?.. О, мой друг, граф де Ла Фер - это уже не Атос! Это знатный вельможа, не ровня нам, простым дворянам! - в голосе явственно сквозил сарказм.
Джулия: - Вы заблуждаетесь! - Вы говорите так, словно видели его недавно? - лейтенант пристально посмотрел на друга. - Меньше месяца назад. - И он жив и здоров? - К тому же вполне счастлив! - Вот как! - Вас это, кажется, удивляет? - Признаться, да. - Почему? Д`Артаньян, казалось, испытывает какое-то смущение. Он долго молчал. Арамис не расспрашивал. Тишина, воцарившаяся в комнате, позволила бедному аббату отключить сознание и погрузиться в тягостную дремоту. Человек в таком состоянии ни о чем не думает. Он просто отстраненно созерцает реальность, отмечая взглядом мелочи, которые никогда не замечал: пятно на портьере, узор скатерти, искривленную половицу… Вот и Арамис тупо смотрел на пламя в камине, обводя взглядом каждый сучок полена. Сколько он предавался этому занятию - неизвестно. Из оцепенения его вывел голос д`Артаньяна. Арамис отвел глаза от пляшущего в камине пламени и наконец-то прислушался к тому, что говорит гасконец. - …я пытался отвлечь его от мрачных мыслей и убедить в том, что теперь незачем топить свою печаль в стакане вина. Казалось, он ко мне прислушался. Мне удалось убедить его в необходимости ограничить количество ежедневно выпиваемых бутылок. Согласился он и с тем, что пристрастие к вину стало для него проблемой. Д`Артаньян говорил тихо, но с нажимом: так, словно слова давались ему с трудом. Так говорят о том, что наболело, но так и осталось невысказанным. - Арамис, я сделал все, что было в моих силах. Полтора месяца Атос не прикасался к бутылке. Уж если пил, то не больше, чем все остальные. Тому способствовали обстоятельства: мы вышли в очередной поход, со снабжением армии были огромные проблемы. Вы не видели, Арамис. Он дрался как лев. Испанцы падали под его ударами как колосья под серпом жнеца. Он стрелял так, что его меткость вошла в поговорку. Нет, он не подставлял себя под пули, как прежде бывало - вспомните хотя бы Сен-Жерве! Но неизменно вызывался добровольцем во все рискованные вылазки. Закончилось тем, что кардинал и король утвердили приказ о его награждении. Перед всей армией нашему Атосу должны были вручить великолепную шпагу, эфес которой был богато украшен драгоценными камнями. Д`Артаньян сделал глоток вина - видно, в горле у него пересохло. - И что же? - спросил Арамис. - Да то, - с непередаваемой горечью продолжил гасконец, - что в тот же вечер, когда Атоса ждали в королевской палатке на торжественный обед, он и Феррюсак поехали в какой-то захудалый кабачок и нажрались до непотребного состояния. После чего Атос отдал Феррюсаку, которого обошли милостью, подаренную королем шпагу. И они пошли брать в плен испанского «языка». Чуть было не попались сами. Их спасло то, что шум стычки донесся до нашего лагеря, и рота гвардейцев поспешила на помощь. После этого события Атос вновь стал пить пуще прежнего. Я опять попытался доказать ему, что у человека исключительной воли, каким являлся Атос, наверняка хватит сил держать себя в руках. Я кричал, что надо бороться. Он слушал, кивал… и откупоривал новую бутылку. Д`Артаньян замолк и принялся ожесточенно работать челюстями - Базен только что принес на блюде разогретое рагу из баранины, которое ароматно благоухало. Слуга бросил укоризненный взгляд на господина: Арамис по-прежнему даже не притрагивался ни к одному из кушаний, стоявших на столе. Слегка подкрепив свои силы, д`Артаньян откинулся на спинку кресла и перевел дух. Некоторое время оба друга вновь хранили молчание. Каждый молчал о своем. Но если Арамис осознавал это, то д`Артаньян искренне считал, что Арамис сопереживает ему, и вполне понимает, о чем идет речь. - После очередного внушения, которое я ему сделал не как друг, а как лейтенант мушкетеров, Атос вышел из себя и заявил, что он не маленький ребенок, и не нуждается в опеке нескольких нянек. Я забыл сказать, что во время той злополучной стычки Атос получил ранение… - Вам лучше было бы оставить его в покое, д`Артаньян. - Вы считаете? - вскипел гасконец, и со всей силы ткнул в бараний бок вилкой. Черенок столового прибора не выдержал такого яростного натиска и сломался. - Вы так легко об этом говорите, Арамис! А я не мог, не мог его оставить подыхать от винных паров! Его! Лучшего из всех людей, которых я знал за всю свою жизнь! Черт возьми! Оставить в покое! Чтобы потом мучиться от сознания собственной вины! - Ну, и что изменилось от ваших внушений? Д`Артаньян вздохнул и принялся выковыривать зубцы вилки из мяса. - Ничего. Мы почти перестали общаться. Он стал меня избегать. Да и мне, если честно, было неприятно смотреть на то, как Атос предается пьянству в компании двух-трех приятелей. Они иногда звали меня к себе, но мне было некогда. Я был оскорблен: получается, что в последние год-два после вашего ухода из полка я был нужен Атосу только как собутыльник? - Не судите опрометчиво. Еще один вздох достойного лейтенанта. - Арамис, может быть, вы объясните мне, в чем я был неправ? - Значит, вы полагаете, что могли допустить ошибку? - Это очевидно! Иначе бы Атос не стал так демонстративно удаляться от меня! Но разве вы бы не поступили на моем месте точно так же? И д`Артаньян вновь пустился объяснять, почему он так поступил. Он повторял одни и те же вещи по второму или даже третьему разу, не замечая этого или же пытаясь придать своим словам нужный вес. Казалось, Арамис внимательно слушал его, не перебивая. Но ближе к пяти часам утра гасконец, попутно разделавшийся с рагу и приговоривший бутылку шамбертена, обнаружил, что его приятель попросту спит. Д`Артаньян осекся на полуслове, и с чувством, не поддающимся описанию, хлопнул себя по коленке. Обида, разочарование, гнев, удивление, отчаяние - при желании в его жесте можно было прочесть все эти эмоции. Он понятия не имел, да и не хотел выяснять, когда именно Арамис перестал его слушать. Довольно было и того, что аббат спал - спал в тот момент, когда старый друг изливал ему душу. Д`Артаньян, который был вправе рассчитывать на помощь и поддержку, и подсознательно ожидавший именно того, что Арамис, подумав, даст ему дельный совет, как не раз бывало, на сей раз не получил ничего. Совершенно ничего. Арамис спокойно спал, когда речь шла об Атосе. Д`Артаньян хотел чертыхнуться, но сдержался. Куснул ус, вновь хлопнул себя по коленке, и, бормоча что-то себе под нос, удалился в свою комнату. Достойному лейтенанту хотелось прикончить аббата на месте, но он понимал, что это будет крайне неблагоразумный поступок.
полная версия страницы