Форум » Крупная форма » Житие НЕсвятого Рене, история двенадцатая. Капитально переработанная и с продолжением. » Ответить
Житие НЕсвятого Рене, история двенадцатая. Капитально переработанная и с продолжением.
Джулия: История не только переработана в той части, которая была написана раньше. Там планируется текст, которого не было раньше. Выставляю кусками - наберитесь терпения. Благодаря Стелле и помощи Господа я надеюсь дописать все...
Ответов - 48, стр:
1 2 3 All
Джулия: История не только переработана в той части, которая была написана раньше. Там планируется текст, которого не было раньше. Выставляю кусками - наберитесь терпения. Благодаря Стелле и помощи Господа я надеюсь дописать все...
Джулия: История двенадцатая. Про то, что даже самые близкие люди порой разговаривают на разных языках На парижских улицах обсуждали три новости: две хорошие и одну плохую. Юный дофин, переболевший скарлатиной, шел на поправку. Герцог Энгиенский вернулся с северных границ и привез весть о том, что пока не стоит опасаться нападения испанцев по Фландрии. Плохая новость заключалась в том, что на рынках в начале апреля вновь подскочили цены. Слыханное ли дело – отдавать за какого-то морского гада от пятнадцати су и больше! Да еще в марте самые жирные угри стоили не больше десяти! Поговаривали еще о том, что война – занятие дорогое, и неминуемо поднимут налоги. Король и кардинал покинули Париж и отправились с войсками на южные границы. В столице из первых лиц государства оставались только королева Анна с детьми и принц Конде с супругой. Остальная знать предпочла перебраться в загородные поместья. Горожане ругались на короля, кардинала, судейских и парламент. Искренне благодарение Господу и Пресвятой Деве звучало из уст многих только тогда, когда речь заходила об крохе-дофине. - Господи, благослови короля, благослови дофина, благослови Францию! Этот благочестивый призыв подхватывали сотни, тысячи уст на утренней мессе. Лейтенант мушкетеров Ги де Феррюсак и его приятель, виконт Жиль де Ротлин присутствовали на мессе в соборе Парижской Богоматери. Они сидели через скамейку от герцога Энгиенского. Они вынуждены были сопровождать молодого полководца потому, что в данный момент подчинялись лично ему. Мушкетеры отбыли на южные границы вместе с королем: в Париже остались едва ли пятьдесят человек из всего полка – для охраны королевы и дофина. Феррюсак разглядывал женщин и украдкой позевывал. Он мрачно размышлял о том, что мушкетеры остались без командира. Тревиль, вдруг ставший неугодным, вынужден был сложить с себя все полномочия и отправиться в ссылку. Капитану долго везло в придворных интригах, но все в этом мире имеет конец… Ротлин погрузился в молитву – повод для радости и скорби у него имелся. И герцог Энгиенский тоже молился – похоже, что искренне. Мадемуазель де Бурбон, его сестра, то и дело бросала на брата взгляды, полные любви и нежности. Зато принцесса Конде, их мать, сидела с таким видом, что даже непосвященным было видно: ее высочество в бешенстве, ей не до мессы. Шутка ли: принц Конде осмелился открыто признать, что у него в жизни имеются дела поважней, чем первый крупный успех старшего сына! Пусть кампания во Фландрии в целом сложилась не очень удачно, но юный герцог показал себя храбрым воином и отменным командиром. А ведь мальчику всего девятнадцать лет! Анна-Женевьева пыталась как-то успокоить мать. Но, наклоняясь к принцессе, она украдкой переводила взгляд на задние скамьи и пыталась разглядеть кого-то. Этот неведомый «кто-то» тоже присутствовал в соборе. Если девушка его не видела, то он не спускал с нее глаз. Он соскучился: они не виделись уже две недели. Едва приехав в Париж, аббат д`Эрбле сумел передать своей возлюбленной записку с просьбой посетить мессу в соборе Парижской Богоматери. Он хотел хотя бы издали посмотреть на своего светлого ангела… Аббат отвык от Парижа. Накануне он полдня бесцельно бродил по улицам, вспоминая полузабытые подробности. Остановился он не в миссии иезуитов, а в гостинице «Бочка Амура». Это было приличное, спокойное и недорогое место. Он прошелся по улице Феру, не обошел стороной и улицу Старой Голубятни, и улицу Могильщиков, и улицу Вожирар. Он зашел к Тревилю, чтобы узнать адрес д`Артаньяна, но ему сказали, что часть полка отправилась вместе с королем, часть еще не вернулась из Фландрии, а сам капитан действительно впал в немилость и удалился от дел. Вторую половину дня Арамис, как человек, не любящий попусту терять время, посвятил делам. Он попытался записаться на аудиенцию к монсеньору Мазарини – но тот был занят, так занят, что никого не принимал. Один из слуг, соблазнившись монеткой, шепнул аббату, что итальянца вообще нет в Пале-Кардиналь – он уехал к его высокопреосвященству в армию. Учтивый секретарь, которому Арамис рассказал о письмах, которые предназначены для передачи лично в руки Мазарини, тихо посоветовал явиться через три или даже четыре дня. Итак, Мазарини делал вид, что не покидает Париж, а сам регулярно ездил к своему патрону. Пытаясь решить вопрос о передаче писем, Арамис потерял слишком много времени. Идти в архиепископство и представляться было уже поздно. Единственное, что он успел сделать – передать через Агнессу записку для м-ль де Бурбон. И теперь, в полутьме древнего собора, он любовался светловолосой девушкой. На душе было светло, ясно и тепло. Он предпочитал не думать о том, что предстояло и ей, и ему в ближайшем будущем. Еще месяц она будет всецело принадлежать ему… он любит и любим в ответ. Его взгляд на мгновение задержался на каком-то невысоком, почти тщедушном мужчине в лейтенанте мундира королевских мушкетеров. Аббат прищурился, напрягая зрение. Ба! Да это же Ротлин! А рядом – Феррюсак! Вот у кого можно все узнать и о д`Артаньяне, и о бедном Тревиле.
Джулия: *** Феррюсака окликнули в тот момент, когда лейтенант, опустив руку в чашу со святой водой, перекрестился и намеревался покинуть собор. Ги оглянулся и увидел совершенно незнакомого ему священника. - Простите, сударь, не имею чести знать вас! – озадаченно пробормотал Феррюсак. Священник решительно подхватил лейтенанта под руку и буквально вытащил из собора на яркий свет. - Вы еще как знаете меня, старина. Я тоже служил в полку. Под именем Арамиса. Лицо Феррюсака вытянулось. - Это глупая шутка, сударь! – сердито сказал он. – Вы совсем непохожи на того, чье имя назвали. - Феррюсак, - самым задушевным тоном ответил незнакомец, продолжая удерживать лейтенанта за рукав. – Вижу, что вы мне не верите. Это наводит меня на мысль о том, что испанцы все же испортили вам мозги. Или же у мадам де Фаржи лопнуло терпение, и она запустила вам вдогонку цветочным горшком. Право, если вы при ней проявляете такую же сообразительность, я одобряю ее поступок… Феррюсак побагровел от гнева. О его связи с мадам де Фаржи мало кто знал, а кто знал – держал язык за зубами. Священник продолжал улыбаться. Феррюсак присмотрелся еще раз – пожалуй, в улыбке сквозило что-то знакомое… - Если вы тот, за кого себя выдаете, то должны знать одну вещь, о которой никто не знает. Куда мы с вами ездили аккурат перед тем днем, когда вы так неожиданно исчезли? Последовала еще одна улыбка, исполненная любезности. - В Кур-Ла-Рен, лейтенант. Помнится, мы поссорились и решили, что нам хочется пофехтовать друг с другом. Я случайно поцарапал вам руку. Больше ничего мы сделать не успели, потому что мимо проезжала принцесса Конде, которая нас и разняла. Вас увезли в карете, как героя. - Святое чрево! – Феррюсак хлопал глазами. – Так вы действительно Арамис?! - Я, дружище, я. Вот идет Ротлин – может быть, у него память получше вашей? Виконт, похоже, на память не жаловался. - Здравствуйте, ваше пре… Дьявол меня раздери, да этот святоша – наш Арамис! Ого! Вы все же стали аббатом?! Феррюсак, смотри! Он в сутане, у него шелковый воротничок! Кто теперь поверит, что имеет дело с заядлым дуэлянтом и сердцеедом? Былые приятели крепко обнялись. К объятию присоединился и Феррюсак. - Лейтенант? – с улыбкой спросил Арамис, показывая на галун и вышивку на плаще Ротлина. – Мои поздравления. Давно пора. - Да, лейтенант… - как-то жалобно подтвердил виконт. Феррюсак тяжело вздохнул и потупился. - А где же наш лейтенант д`Артаньян? Или он уехал к Пиренеям? Ах, господа, там ничего веселого! Хотя куда теплее, чем здесь, и… Арамис оборвал фразу, заметив напряженные лица обоих офицеров. - Господа, что случилось? - Я получил лейтенантский мундир вместо господина д`Артаньяна! – тихо ответил Ротлин. – Месяц назад господин д`Артаньян погиб в бою… Арамис побледнел и перекрестился. - Пойдемте в «Сосновую шишку», господа, - негромко предложил Феррюсак, в свою очередь подхватывая Арамиса под руку. – Пойдемте. Мы здесь привлекаем к себе ненужное внимание. Они действительно пошли в «Шишку», заказали себе вина. Затем повторили заказ. Все это время аббат слушал, а его давние приятели – рассказывали. Говорили о д`Артаньяне. Вспоминали все подряд – веселое и грустное. - Знаете, Арамис, он совершенно не умел устраиваться в жизни. Каким вы его знали, таким он и оставался. Страдал за свой острый язык. По службе его не продвигали, несмотря на все старания Тревиля. Вы же прекрасно помните, что бедняга Тревиль был крайне расположен к д`Артаньяну. Арамис пил куда меньше остальных и ясности мысли не потерял. - Феррюсак, поясните. Феррюсак, напротив, изрядно набрался – и говорил начистоту.
Джулия: - Что там пояснять? Не менее десятка раз он во всеуслышание язвил по поводу того, куда нас направляют и что нас заставляют делать. Он насмехался над всеми: над королем, над кардиналом, над принцем Конде, над Ла Валлетом… легче перечислить тех, кого он не трогал, потому что не трогал он только ее величество. Естественно, находились люди, которые доносили кому надо. В результате лейтенант д`Артаньян во время службы делал больше, чем другие, но награды не получал! Ему давали понять, что игнорирование его дерзости – это само по себе достаточная награда! Один раз он подрался на дуэли с господином де Рошфором, конюшим и родственником Ришелье. - Не один, а минимум три! – поправил приятеля Ротлин. - Один… три… какая разница, когда дуэли запрещены по-прежнему! – отмахнулся Феррюсак. – Постойте, когда они успели подраться еще раз? - Полгода назад, как раз перед началом нашего похода. Д`Артаньян оказал мне честь, сделав меня своим секундантом. Я своими глазами видел, как все это было… - Выпьем! – лаконично предложил Феррюсак, который знал, что приятель обладает таким недостатком, как поэтический склад ума и тяга к многословию. Выпили не чокаясь. - Упокой Господь душу нашего Шарля… Это был достойный человек! - сказал Ротлин, Феррюсак и Арамис перекрестились. - Так вот, - возобновил рассказ виконт, - Они поссорились из-за какого-то пустяка… - Еще бы они поссорились по серьезному делу! – хихикнул Феррюсак. – Тогда бы д`Артаньян точно пришил его на месте – и дело с концом… Арамис почти не слушал. Виски точно стянул раскаленный железный обруч, который причинял невыносимую боль. «Он был лучший из нас – самый живой, самый яркий… До его прихода мы и не дружили по-настоящему… Да, временами он был несносен… но у всех есть свои недостатки… Господь Иисус и Пресвятая Дева Мария, я даю вам обет пять лет служить по нему мессы… Святой Игнасио, молись за него Господу нашему…» - …И они встали в позицию. Поливало так, что я не видел носки своих ботфортов, земля была влажная. Ноги скользили по траве. Д`Артаньян первый сделал выпад. Выпад был отбит, Рошфор тотчас перешел в ответную атаку, и чуть не упал. Так вы представляете, что д`Артаньян помог ему устоять на ногах! Оба выронили шпаги, Рошфор сказал: «Спасибо, шевалье! Но не продолжим ли мы?». Я подал им шпаги, и они продолжили. Ливень усилился, и теперь невозможно было разглядеть даже кончиков пальцев на вытянутой руке. А еще начинали сгущаться сумерки. Но они дрались, черт бы их подрал! И как дрались! С клинков сыпались искры! - Как же они дрались, если было ничего не видно? И как вы могли что-то разглядеть? – с подозрением спросил Феррюсак, откупоривая очередную бутылку. - Я отошел под навес! – скромно пояснил Жиль. – И вот когда казалось, что поединок ничем не закончится, д`Артаньян применил обманный финт, на какие он был мастак, и Рошфор рухнул на траву с проколотым бедром! - Да что вы говорите, Ротлин? – раздалось из-за спины рассказчика. – С проколотым бедром? А мне показалось, что я всего лишь проткнул ему плечо! Все трое сидевших за столом дружно подняли глаза – и увидели, как геройски погибший лейтенант д`Артаньян, имевший вполне живой вид, кривил губы в столь привычной для него саркастической ухмылке.
Джулия: Феррюсак с грохотом обрушился на пол в глубоком обмороке. Через секунду за ним последовал виконт де Ротлин. Д`Артаньян в полном недоумении смотрел на их перемещение. Затем перевел взгляд на Арамиса. - Ого! –сказал он. – А вы здесь откуда? - Я же сказал вам, мой друг, что теперь буду парижанином, как раньше! – кротко ответил Арамис. - Что это с ними? – д`Артаньян попытался вытащить Ротлина из-под стола, но быстро понял всю тщетность этого действия, и оставил виконта лежать там, куда он упал. - Полагаю, они приняли вас за призрак. Д`Артаньян расхохотался. - Вы тут пили? – спросил он с легкой обидой в голосе. – Пили без меня? - Зато за вас… - искренне ответил Арамис. - Это приятно! – констатировал факт д`Артаньян. Он без всяких церемоний плеснул себе вина в кружку Феррюсака и улыбнулся другу. – Черт возьми, Арамис, как приятно встретить вас! Вы даже не представляете себе! Выпьем за встречу! И что у вас за похоронный вид? Вы не рады меня видеть? - Я ощущаю себя попавшим в рай… - еще более искренне сказал Арамис. – Мне в течение сегодняшнего дня казалось, что раньше, чем в раю, мы не увидимся… - Откуда такой пессимизм? - удивился д`Артаньян. Друзья сдвинули кружки. Д`Артаньян, как человек вежливый и не страдающий избытком ложной гордости, отправился за вином к кабатчику сам. Арамис остался за столом. Феррюсак, очнувшись, первым делом выбрался из-под стола. Затем он огляделся по сторонам и размашисто осенил себя крестным знамением. Лицо достойного лейтенанта было бледным и непривычно серьезным. - Ведь вы священник, шевалье? – хриплым шепотом обратился он к Арамису. - Да. - Тогда при вас я даю обет никогда больше так не напиваться! – очень торжественно вымолвил Феррюсак, на манер римских патрициев вытянув вверх правую руку. – Шутка ли! Мне показалось, что за моей спиной стоял д`Артаньян. - Лейтенант, Библия не отрицает возможность появления призраков, но лейтенант д`Артаньян принадлежит реальному миру. И он сейчас вам это подтвердит. Надеюсь, вы поверите в реальности вон той кружки вина, которую он сейчас тащит специально для вас? Феррюсак осторожно оглянулся. - Будем считать, что я не слышал вашей опрометчивой клятвы, сын мой? – вкрадчиво осведомился Арамис. Через секунду кружки стояли на столе, а приятели самым дружеским образом обнимались. Тем временем пришел в себя и Ротлин. При падении он повредил себе руку, и теперь морщился от боли. «Воскресший» д`Артаньян оказал ему услугу, вправив вывихнутую кисть на место. После чего, наконец, можно было без помех продолжить трапезу. В трех словах д`Артаньяну объяснили суть дела. Д`Артаньян задумался. - Черт возьми! Вы в самом деле посчитали, что я убит? Да ведь я был только контужен, на мне и царапины нет! Я даже сообразить не успел, что случилось. Удар – и я упал в какую-то канаву. Вы помните, что на мне была, по случайности, трофейная испанская кираса? Испанцы решили, что я – их солдат, и подобрали меня. Я пришел в себя в их лагере. К счастью, к моему бреду никто особо не прислушивался, да если бы и прислушались, так ничего особенного не услышали. Французов в испанской армии полно, и каждый второй – на офицерской должности. Я, к счастью, говорю по-испански вполне сносно, потому мне оставалось только дождаться того момента, когда я смогу стоять на ногах без посторонней помощи, найти еще двух недовольных сотоварищей, которые рады были вернуться на службу к французскому королю – и дать деру. - Получается, вы были в плену? – не утерпел Ротлин. - Еще чего! – д`Артаньян молодцевато подкрутил усы. – Я воспользовался услугами испанских лекарей! А заодно вернул Франции двух хороших офицеров. Мы вместе проделали путь до Парижа. За такую смелость и находчивость грех было не выпить. Что тут же и было исполнено с огромным удовольствием. Непринужденная беседа, шутки и смех занимали собутыльников в течение двух или даже трех часов. - Что вы теперь намерены делать, друг мой? – спросил Арамис. - Как что? – удивился д`Артаньян. – Завтра же отправлюсь к Тревилю, чтобы узнать, когда мы дежурим, и узнать список своих постов. - Тревиль больше не капитан… - мрачно сказал Феррюсак, жестом подзывая к себе трактирного служку. - Как это? – глаза д`Артаньяна расширились от удивления. - Капитан вынужден был подать в отставку. - Может быть, и я уже не лейтенант? – съязвил д`Артаньян. - И вы. Не лейтенант, – подтвердил Ротлин. Воцарилось молчание, во время которого каждый испытывал разные чувства. Ротлин готов был вторично упасть под стол от чувства неловкости – хотя, в сущности, виноватым себя не считал. Феррюсак злился. Арамис хмурил брови и крутил перстень на пальце. Сам д`Артаньян имел вид растерянный и несчастный одновременно. - Да ну? – пробормотал он, мигом превращаясь из бравого лейтенанта королевских мушкетеров в гасконского мальчишку, которого опять нахально обманули. – Господа, скажите мне, что вы шутите. - Ничуть, - замотал головой Феррюсак. - Увы! - вздохнул Ротлин. - Черт возьми! – вырвалось у д`Артаньяна.
Джулия: - Не поминайте нечистого, друг мой! – попытался успокоить друга Арамис. – Согласитесь, что если вас посчитали мертвым, то нет ничего удивительного в том, что вы лишились всех земных благ. - Ну, если я не лейтенант, то хотя бы мушкетер!!! - И не мушкетер! – Ротлин скорбно возвел глаза к потолку. – Увы, вас еще три недели назад сняли с довольствия и вычеркнули из списков полка. - Дьявол их раздери! – не выдержал д`Артаньян. – Капитана отправили в отставку. Меня посчитали мертвым. Меня лишили чина. А теперь еще получается, что мне и жалованье не положено? Я иду к королю! - Короля нет в Париже! - Черт возьми! Тогда к кардиналу! - Кардинала тоже нет в Париже! - Тысяча чертей! Кто есть в Париже? - Монсеньор Мазарини. - Я иду к этому итальяшке! Последующие полчаса д`Артаньян расписывал, что именно он сделает с Мазарини, если его преосвященство откажется принять разжалованного лейтенанта королевских мушкетеров и выслушать его. Постепенно страсти улеглись. Феррюсак захрапел, уткнувшись лицом в стол. Ротлин, покачиваясь, с идиотской улыбкой пожелал приятелям приятного вечера и нетвердых ногах удалился вслед за трактирным слугой, которого Арамис попросил довести виконта до дома. - Где вы остановились? – поинтересовался аббат у вновь обретенного друга, которому обильные возлияния помогли на время принять более-менее миролюбивое настроение. - Я? Кинул вещи у Кароньяка, и пошел искать кого-то прямо сюда. Скажу прямо: до меня уже успели дойти слухи об отставке Тревиля. - У вас есть причина опасаться его опалы? - Что вы, милый друг! – рассмеялся д`Артаньян. – Я – простой солдат, ничего, кроме службы, не знаю и знать не хочу. Если у меня есть уши и глаза, а также голова на плечах, то это еще не значит, что я занимаюсь политическими интригами. - Тогда вам нечего бояться. Пойдемте отсюда, уже довольно поздно. Пойдемте со мной, у меня в комнате найдется место для двоих. - Вы сняли жилье? - Нет, не успел, пока живу там, где посоветовали. - Но надо взять вина… - озабоченно сказал д`Артаньян. - Бутылку! - Три! Арамис вспомнил свое отражение в зеркале замка Бражелон – и понял, что приложит все усилия, чтобы они взяли только одну бутылку. До «Бочки Амура» они добрались затемно. Пока Арамис зажигал свечи, д`Артаньян рухнул на кровать – и тут же заснул, да так, что добудиться его не было никакой возможности. Поменять положение его тела – тоже. Он спал безмятежно, как малый ребенок, и храпел так сладко, как это умеют только солдаты, не знавшие хорошего отдыха на протяжении двух-трех недель. Арамис соорудил себе подобие постели на стульях. Он понимал, что вряд ли уснет. А если и забудется сном – ему будут сниться кошмары…
Джулия: *** Следующий день принес перемены для Арамиса, но не для д`Артаньяна. Гасконец заявил, что берет пример с Атоса, и не тронется никуда до тех пор, пока за ним самим не пришлют. По мнению Арамиса, это было глупо. Как известно, под лежачий камень вода не течет. Но и спорить аббат не стал, потому что отлично знал строптивый характер своего давнего друга. Для того, чтобы за отставным лейтенантом в самом деле пришли, следовало сделать историю достоянием гласности, преподнеся ее нужным людям в остроумной форме. Аббат решил, что возьмет на себя эту обязанность. Тем более, что он сам активно восстанавливал старые связи. Первым делом он нашел в Париже Базена, который жил при иезуитской общине на улице Сент-Антуан. Как только появился Базен, бытовые проблемы отпали сами собой. Верный слуга проявил завидное рвение и быстро решил вопрос с квартирой. Базен отлично знал вкусы и привычки своего господина, а потому выбрал то, что нужно: флигель, первый этаж, окна во внутренний дворик, спальня, гостиная, столовая, кабинет – все крошечного размера, но очень мило, и к тому же довольно недорого по парижским меркам. Хозяйка, узнав, что квартировать в комнатах будет лицо духовного звания, прониклась к Базену уважением. Деньги у Арамиса были. Хотя он еще не получил причитающееся ему вознаграждение, о котором упоминал Шарпантье, но зато получил туго набитый кошелек от парижского провинциала Ордена. Пока Базен хлопотал по дому, аббат направился к мадам Рамбуйе. Маркиза по-прежнему принимала по средам, и, судя по количеству карет и портшезов у входа, ее Голубая гостиная стала самым популярным местом в Париже. У мадам Рамбуйе бывали самые умные, самые талантливые и самые необычные люди разного возраста. Мушкетеру Арамису маркиза любезно оказывала покровительство, он считался своим человеком в ее доме. Но это было раньше, а теперь аббат не без волнения предстал перед прекрасной Катрин, по своей давней привычке возлежащей на широкой парадной кровати. Нет, в его отношениях с этой удивительной женщиной все осталось по-прежнему. Маркиза милостиво позволила коснуться губами ее руки и ласково потрепала бывшего любимца по волосам. Ждать удобной минуты для серьезной беседы пришлось довольно долго. Арамиса заметил Вуатюр и увлек с собой в круг хорошеньких женщин и поэтов. Аббат был представлен обществу в самых лестных выражениях. Он не был новичком – он был давним другом, который уезжал и теперь вернулся. Помимо приятных встреч, последовали не слишком радостные. Например, аббата заметила герцогиня де Монбазон, супруга герцога де Рогана и, следовательно, мачеха госпожи де Шеврез. Мари-мачеха была на десять с лишним лет младше Мари-падчерицы, это давало ей изрядное преимущество. Особенно в отсутствие мадам де Шеврез ( о Шевретте, вечной изгнаннице, говорили тихим шепотом, но не забывали о ней ни на день). Что скрывать – когда-то именно жадные ласки Мари де Монбазон помогли Арамису не сойти с ума после одного очень неприятного эпизода, связанного с Мари де Шеврез. Мушкетер почти год числился любимчиком мадам де Монбазон. Мари с первого же слова дала понять, что не забыла о прекрасном черноглазом рыцаре – и обратилась к нему по имени. Это имело важное значение в те времена, когда было принято обращаться к людям по титулу или же по фамилии. Упоминание имени лучше всех длинных объяснений показывало существование самых близких и нежных отношений. Арамис сдержанно приветствовал давнюю подругу в самых официальных выражениях. Согласно правилам той же игры, аббат не менее четко дал ей понять, что намерен соблюдать дистанцию обычного светского знакомства – и не на шаг ближе. Он любил другую. А когда он действительно любил – душа его становилась неуязвимой для минутных удовольствий… Злость мадам де Монбазон не осталось незамеченной, и вот уже аббат опять был приглашен к ложу мадам де Рамбуйе. Рядом с Катрин сидела принцесса Конде. Шарлотта-Маргарита, идеальная супруга и мать троих детей, ныне считалась ближайшей подругой Анны Австрийской, а с мадам де Рамбуйе принцесса дружила очень давно. У принцессы было много причин не любить мадам де Монбазон, а потому люди, умеющие досадить негодной распутнице, тут же становились союзниками Шарлотты-Маргариты. Принцесса Конде сразу узнала Арамиса. - Вы изменились, - сказала она. – В лучшую сторону. Я рада видеть вас, аббат. Не только у Катрин. Мой дом открыт для вас всегда. Я принимаю по вторникам и четвергам, но вы приезжайте в любое время. Аббат почтительно поцеловал протянутую ручку. Официальное приглашение в особняк Конде – это было как раз то, что Арамис хотел получить. За д`Артаньяна стоило просить в первую очередь герцога Энгиенского, который почти каждый день навещал мать и сестру.
Джулия: Долго засиживаться в шумной гостиной аббат не хотел. Мадам де Монбазон опять попыталась пойти на штурм крепости, которая неожиданно проявила неуступчивость. Арамис ретировался через личные комнаты хозяйки. Катрин только улыбнулась, глядя на своего любимчика. - Рене, я повторю вам то, что уже сказала принцесса. Бывайте у меня когда вам угодно – и почаще. Я по вам соскучилась… Аббат благополучно добрался до своего нового дома. Там он застал благостно улыбающегося д`Артаньяна, который по-хозяйски устроился в кабинете и попивал херес, некогда столь любимый Атосом. За пару часов гасконец довел до белого каления беднягу Базена. Несчастный слуга временно потерял дар речи: он только вздыхал и размахивал своими короткими пухлыми ручками. Приказание господина разместить лейтенанта как можно лучше лишало его права возмущаться открыто, и тем более - права указать на дверь. Багровое от возмущения лицо слуги ничуть не растрогало Арамиса. Он ограничился тем, что привычно сказал: - Двойное жалование, Базен. Двойное жалование на все то время, пока здесь живет господин д`Артаньян. Понимаешь ли, нужно проявить христианское милосердие. Неужели достойные отцы-иезуиты не научили тебя, что христианское смирение – лучшая из добродетелей? Выплачивать двойное жалование для Базена теперь было делом накладным – ведь слуга священнослужителя, да к тому же человека дворянского происхождения, стоял на несколько ступенек выше, чем слуга мушкетера, и должен был получать на этот же порядок больше. А Арамис не стал ни на су богаче, чем прежде. Но вечно ворчащий и возмущающийся Базен был все же куда более надежным человеком, чем кто-либо. Базен знал, что будет терпеть «исчадие ада» в квартире хозяина. Арамис тоже это знал, а потому не волновался. Присутствие друга ничуть не стесняло его. Даже с учетом «неофициальных приглашений», которые явно требовали отлучек аббата д`Эрбле в ночные часы… Ворчание Базена показало Арамису, что ему придется подождать, пока слуга приготовит новый ужин – все, что было, уже съел этот нечести… господин лейтенант, не жаловавшийся на недостаток аппетита. Аббат от хорошего ужина отказался, попросив принести из ближайшего же трактирчика изрядную порцию устриц. Базен смекнул что-то, проявил необычайную прыть, а затем самым постным голосом поинтересовался, не требуется ли изготовить некий напиток из подогретого вина со взбитым яйцом и специями. Арамис чуть усмехнулся и утвердительно кивнул. Д`Артаньян заявил, что устал весь день бездельничать, а потому удаляется спать. Арамис благородно уступил ему свою спальню. Он сам намеревался ночевать в другом месте.
Джулия: *** Арамис успел вернуться еще до того, как гасконец проснулся - и д`Артаньян застал приятеля мирно спящим на кушетке в гостиной. Лейтенант очень смутился и поскреб небритую щеку. За завтраком д`Артаньян отводил глаза и разговаривал наигранно бодрым голосом – по всему было видно, что он чувствует себя виноватым перед Арамисом за вчерашнее безделье и пьянство, а всего больше - за то, что завалился спать в хозяйской спальне. Деятельная натура гасконца была чужда подобным выходкам. Потому «геройски погибший» намеревался, наконец, отправиться в Лувр, дабы напомнить о себе и добиться справедливости. Д`Артаньяна крайне заботило отсутствие в Париже тех, кто был способен решить его дело быстро и с положительным результатом. - Черт возьми! – восклицал он, энергично работая челюстями. – Почему всякие крючкотворы постоянно торчат в Париже? Какой с них прок? - Не скажите, дорогой друг! – Арамис также не мог пожаловаться на отсутствие аппетита. – И от судейских, и от советников парламента есть своя польза. Вам, людям военным… - Нам, людям военным? – перебил д`Артаньян. – С каких это пор вы не причисляете себя к военным? - С тех самых пор, как стал священником! Д`Артаньян расхохотался. - Кажется, я с тех самых пор видел вас раз или два – и постоянно в светском платье и со шпагой на боку! Вы принадлежите к какой-то очень уж воинственной церкви. Арамис улыбнулся своей тонкой, иронической улыбкой, и ничего не ответил. Из дома вышли оба одновременно. Один – воинственно звякая шпорами, подкрутив усы самым залихватским образом и одев лейтенантский мундир королевских мушкетеров, который вчера заботливо привел в порядок Базен. Другой - в парадной сутане, которую доставал из сундучка лишь в случаях исключительных. - Я им покажу, как вычеркивать меня из списка полка! – пообещал д`Артаньян, и поправил перевязь. - Я буду молиться за вас! – кротко пообещал Арамис. Друзья расстались, сердечно пожав друг другу руки.
Джулия: *** Казармы были почти пусты. Человек десять мушкетеров занимались в фехтовальном зале, еще трое нашлись в конюшнях. Везде появление д`Артаньяна сопровождали добродушное ворчание и откровенно ликующие вопли. Воскресшего лейтенанта были рады видеть в добром здравии. Прослонявшись в вынужденной праздности часа три, д`Артаньян уяснил несколько вещей, имевших для него значение. Первая заключалась в том, что ему стоило подумать о возвращении в армию. В присутствии короля и кардинала его дело могли решить в пять минут. Вторая противоречила первой – для того, чтобы ехать в армию, нужно было сначала доказать, что он – это в самом деле он, и сделать это на судебном уровне. Подобные дела легче решались в Париже. Третья – жалование ему полагалось только после восстановления его имени в списках полка. Четвертая – д`Артаньян вынужден был признать, что ему какое-то время придется пользоваться гостеприимством Арамиса, ибо наличных средств у господина лейтенанта оставалось не больше, чем в момент их знакомства весной 1625 года. Семь или восемь экю – вот были все капиталы гасконца. Наконец, выяснилось и то, что в данный момент обязанности капитана полка в Париже исполняет некто Мишель де Револь. О господине де Револе д`Артаньяну ничего не было известно – и это лучше всего доказывало, что то был человек не из военных, не нюхавший пороху. Скорее всего, очередной придворный, который попался под руку власть имущим. Даже то, что новый капитан в разгар военной кампании находился в столице, вызывало у д`Артаньяна презрение. О, Тревиль был не таков! Но что говорить о Тревиле, пока жив кардинал? Пожалуй, можно было бы обратиться за заступничеством к королеве, но заступничество ее величества могло, по мнению д`Артаньяна, принести ему не пользу, а вред. Немного поразмыслив, д`Артаньян отправился на поиски. Нужен ему был не господин де Револь, а всего лишь лейтенант Феррюсак. У лейтенанта было множество недостатков, но и достоинства тоже имелись, и одно из них перекрывало с лихвой все недостатки. Феррюсак имел доброе сердце – достаточно для того, чтобы обратиться к нему в трудную минуту. При всей своей ловкости и изворотливости д`Артаньян вынужден был признать, что придворный из него не получился. Стало быть, и замолвить словечко за попавшего в беду лейтенанта было некому… Между тем имя д`Артаньяна было упомянуто в разговоре с мадам Конде – причем именно в тот момент, когда в комнате находился молодой герцог Энгиенский. Принцесса сидела на низком пуфике у себя в кабинете и занималась рукоделием. Плетение тончайшего кружева ничуть не мешало ей столь же ловко сплетать нити разговора. За спиной у матери сидел Луи Энгиенский – молодой человек лет девятнадцати – двадцати, с пышными темными локонами, быстрым, внимательным и умным взглядом, несколько бледный, но при этом вполне бодрый и веселый. - Лейтенант д`Артаньян жив? – отрывистым голосом переспросил герцог. – Какая прекрасная новость! - Жив и здоров, как мы с вами, монсеньор, но при этом находится в крайне неприятном положении. Принцесса расширила глаза. Герцог нахмурил брови и нервно погладил переносицу. - Его посчитали убитым, так что его лейтенантский мундир перешел к другому. Гасконец вычеркнут из списков полка. - Я постараюсь сделать для него все, что могу. Это один из самых доблестных воинов, каких я встречал! – воскликнул Луи. Шарлотта-Маргарита улыбнулась. Она откровенно любовалась своим старшим сыном. - Но довольно о господине д`Артаньяне! Аббат, я позвала вас по крайне важному делу. Мне показалось, что вы – именно тот человек, которого я искала. «Приступили к делу» - подумал Арамис. И придал своему лицу серьезное, спокойное выражение. - Я внимательно слушаю вас, ваше высочество. Принцесса вздохнула и начала издалека. Ее рассказ лился плавно и негромко, перемежаясь легким постукиванием коклюшек. Она говорила о недостаточном образовании и дурных манерах парижских духовных лиц, упоминала о их непотребном поведении, о том, что большинство из них принимали сан не по призванию, а по необходимости либо по принуждению. - Моей дочери, Анне-Женевьеве, повезло с духовным наставником. Со времени первого причастия и до февраля нынешнего года ее духовником являлся отец Ла Тивье – человек, в высшей степени мудрый, степенный и воспитанный. Он принадлежал к ордену иезуитов; я также имею духовника – иезуита… Аббат слегка наклонил голову в знак того, что он всецело одобряет такой выбор. - Но, к сожалению, отец Ла Тивье теперь пребывает в иных пределах, у престола горнего… Еще один наклон головы. Привычно прочитанная мысленно краткая молитва. Одобрение в глазах принцессы-матери – она заметила соблюдение правил приличия, и это ей пришлось по вкусу. - Аббат, вы ведь тоже иезуит, не так ли? - Да, ваше высочество. - Кроме того, вы – человек образованный и вполне светский. Вы только что прибыли в Париж после долгого отсутствия – стало быть, нуждаетесь в покровительстве. Не правда ли? - Польщен вашим отзывом, ваше величество, но я вполне могу решить свои проблемы сам. Не спорю, что таковые есть, однако не могу принять ваше покровительство. - Почему же? – принцесса бросила коклюшки. – Аббат, я не собираюсь отказывать от места своему духовнику. Но моя дочь нуждается в мудром наставнике и человеке, которому бы она смогла доверять. Вы наверняка уже знаете, что она в ближайшем времени станет герцогиней де Лонгвиль. Я не стану скрывать от вас, что решение о ее замужестве принимал мой муж, я не смогла воспротивиться этому. Лонгвиль – хорошая партия, но не для мадемуазель де Бурбон. Герцог много старше моей дочери и не испытывает к ней никакой любви. Я почти уверена в том, что Анне-Женевьеве придется после этого замужества много страдать и много плакать. Ей нужен хотя бы один человек, которому бы она могла доверять свои радости и печали. Человек, который бы был не слишком чужд ей по возрасту, вкусам и привычкам. Кроме того, я и она желали бы, чтобы он так же, как и отец Ла Тивье, принадлежал к ордену иезуитов. Я обращалась с запросом к парижскому провинциалу. Но человека, который бы удовлетворял всем моим требованиям, не нашлось… Вы немного знакомы с моей дочерью. Я достаточно знаю вас сама и еще больше о вас слышала… Улыбка, которую изобразила мадам де Конде, была столь тонкой и многозначительной, что истолковать ее значение смог бы не всякий, даже очень опытный знаток физиогномистики. Улыбка говорила: «Я отлично знаю, кого намерена рекомендовать своей дочери – и именно поэтому настаиваю на том, чтобы вы согласились». - Я знаю ваши правила: это место принесет вам более хлопот, чем дохода. Но нужно с чего-то начинать. Ваше согласие немедленно принесет вам три тысячи ливров; вы небогаты, вы приехали издалека и вам требуются средства, чтобы устроиться. Я вам предлагаю их – причем не в качестве ссуды, а просто за оказанную лично мне любезность. - Пожалуйста, господин аббат! – присоединился к матери герцог Энгиенский. Арамис чуть заметно улыбнулся. Кажется, сестра успела переговорить с нежно любимым братом. Герцог тоже улыбается – это очень большая редкость. Устоять перед двойной просьбой было невозможно. - Герцог, позовите сюда вашу сестру! – ласково сказала принцесса. Луи поклонился матери в знак согласия и исчез в коридоре, чтобы через пять минут ввести в кабинет Анну-Женевьеву. Сцену взаимного представления все четверо разыграли с мастерством, которому бы позавидовали и актеры Бургундского Отеля.
Джулия: К вечеру в судьбах обоих друзей произошли перемены. Д`Артаньяна вызвали к герцогу Энгиенскому. Гасконец собрался за какие-нибудь две минуты и исчез вслед за посыльным. Следующий посыльный в ливрее дома Конде принес Арамису конверт, надписанный лично принцессой-матерью. Ее высочество мадам Конде извещала аббата д`Эрбле о том, что он должен уладить свои разногласия с парижским провинциалом, ибо ее прошение о назначении аббата на должность духовника мадемуазель де Бурбон было вежливо отклонено. Взамен ей предложили четыре кандидатуры на выбор. Аббат скрипнул зубами и прикусил губу до крови. В этот момент вернулся д`Артаньян. Лицо его сияло от радости, в руках он держал небольшую плетеную корзинку – из тех, что папаша Бонфлери, владелец «Сосновой Шишки», доверял своим постоянным клиентам для того, чтобы те могли донести до дома вино и еду, заказанные в трактирчике. - Арамис, черт возьми! Что за похоронный вид! – воскликнул гасконец. – Мы будем пировать! Я снова лейтенант королевских мушкетеров, и с завтрашнего дня могу приступить к службе. - Поздравляю! – пробормотал Арамис, которому более всего хотелось немедленно и не сходя с места придушить кого-либо. Усилием воли он заставил себя улыбнуться. – Сожалею, дорогой друг, но пир придется отложить на более позднее время. Сейчас я должен уйти по делам. - Дела настолько неотложные? – иронически протянул гасконец, глядя на свежезавитые локоны приятеля и нарочито громко делая глубокий вдох, дабы показать, что запах тончайшего парфюма, витающий по гостиной, также не ускользнул от его обоняния. - Да, к сожалению. - Ну что ж… я подожду. Хотя это не слишком-то вежливо с вашей стороны! - Но я вернусь, дорогой д`Артаньян… Можете пока позвать Феррюсака, и начинать пирушку без меня.
Джулия: Уже настало время, когда неудобно было наносить деловые визиты, но аббат побывал сначала в здании иезуитской общины, а затем направился к дворцу Пале-Кардиналь. Он шел и ничего не видел перед собой под влиянием ослепляющей ярости и гнева. В ушах все еще звучал ласковый, просто медовый голос парижского провинциала: «Принцесса так заботится о репутации семьи… появление у Анны-Женевьевы духовного наставника вроде вас вызовет ненужные пересуды…» Его отчитали как провинившегося ребенка. Опять! Но аббат сдержался. Если не хотят помочь одни, то помогут другие. Господин Мазарини оказался на месте – он работал у себя в кабинете. Аббат подал секретарю рекомендательное письмо. Ждать пришлось недолго. Арамиса пригласили к кардиналу. …Из кресла поднялся мужчина лет сорока с небольшим. Он был весьма привлекателен, даже красив – яркой, выразительной красотой уроженцев юга. Глаза смотрели на посетителя с ласковой приязнью, на полных губах играла улыбка. - Аббат д`Эрбле? – спросил он бархатным, мягким и в то же время звучным голосом. – Его высокопреосвященство упоминал мне о вас. Я помню ваше имя. Видимо, эту памятливость следовало расценивать как великий подвиг. Посетителю было указано на удобное кресло. Шурша шелком сутаны, Мазарини уселся первый – в такое же кресло, и позвонил. Лакей внес вино, бисквиты и фрукты. Стало быть, разговор предстоял длинный: Арамис был уже достаточно искушен в тонкостях дипломатического этикета, чтобы понять, что отнести к банальным правилам приличия, а что – к необходимости настроить собеседника на нужный лад. Здесь явно было второе. Ришелье не стал бы терять время, зато непременно выписал бы посланцу чек, подлежащий немедленной – и щедрой! - оплате. - Вот то, что я имел право отдать лишь лично вам в руки, монсеньор! – Арамис передал прелату запечатанный пакет. - Отлично! – Мазарини едва посмотрел на подпись на конверте, и отложил бумаги в сторону. – Просто превосходно. Вы еще будете в Париже, аббат? Очень кстати заданный вопрос давал шанс уладить дело с назначением. - Надеюсь быть полезным вам в Париже, монсеньор. Называть Мазарини так же, как и Ришелье – «ваше высокопреосвященство» - было невыносимо. Впрочем, обращение «монсеньор» больше подходило к натуре итальянца, лишь несколько месяцев назад получившего кардинальскую шапку, но ухитрившегося так и не принять при этом монашеские обеты. - Вы остаетесь здесь? - Да, монсеньор. Хотелось бы… - Почему такая неуверенность? – Мазарини неожиданно заговорил на итальянском. – У вас нет связей? Вы стесняетесь попросить о моем покровительстве взамен за услугу, которую только что оказали? Напрасно. Я умею ценить верность и точность. - Я не нуждаюсь в постоянной опеке, монсеньор! – аббат чуть улыбнулся и тоже перешел на итальянский. – Но вы можете помочь мне, это правда. Мазарини сам наполнил бокал гостя. - Буду рад это сделать. У вас отличное произношение, аббат. Вы совершенно свободно разговариваете на итальянском. Не желаете получить место одного из моих секретарей? Арамис поклонился. - Нет, мои запросы куда скромнее. Я в хороших отношениях с ее высочеством принцессой Конде. Она давно планировала сделать меня духовником своей дочери, мадемуазель де Бурбон. Но ее прошение было отклонено. - Архиепископ воспротивился желанию своей родственницы? – засмеялся Мазарини. - Нет, с архиепископством проблем не возникнет. Дело в том, что на этом месте желают видеть другого человека мои духовные руководители в Ордене… - Ах да! Вы же иезуит… - протянул Мазарини, и это доказывало, что он в ожидании посланца из Италии внимательно изучил его личное досье. – Помнится, у вас даже были проблемы, связанные с тем, что... Кардинал сделал паузу. - Да, - спокойно подтвердил Арамис. – Проблемы были, и, похоже, они продолжаются… Мазарини поправил крест, висевший у него на груди. Помолчал, обдумывая свое решение. - Значит, всего лишь место духовника в парижской епархии? Как это обычно у вас принято: пара знатных духовных чад, и два-три десятка менее значительных подопечных?.. Странно, почему вам отказали. - Именно потому, что я отдал бумаги вам, а не своему провинциалу. Но я всего лишь исполнил то, что должен был сделать… Мазарини устремил на собеседника внимательный взгляд. - Вы умеете быть преданным, аббат. Это ценное качество. - Я умею быть преданным тому, кого сам выберу. А я разборчив, монсеньор. Спросите у его высокопреосвященства: пока я не понял, что из себя в действительности представляет монсеньор Ришелье, я был его яростным противником. И, смею заметить, приложил руку к нескольким делам, о которых монсеньор может спросить у его высокопреосвященства. Повисла пауза. Мазарини первый прервал молчание. - Мы продолжим этот разговор, аббат. Я надеюсь показать вам, что тоже являюсь неплохим господином. Навестите своего провинциала завтра. Посмотрим, что он вам скажет на этот раз…
Джулия: *** Домой Арамис явился как раз вовремя, чтобы застать пирушку в самом разгаре. Ему вовсе не хотелось веселиться, он с куда большим удовольствием остался бы один и посвятил время чтению книг. Но… Глядя на Феррюсака, аббат д`Эрбле с особой отчетливостью понимал, что с большинством однополчан его не связывает ничего, кроме воспоминаний. Да, когда-то они вместе терпели тяготы службы и смотрели в глаза опасности одинаково бесстрашно. Но ныне у него была другая жизнь и другие интересы. Возможно, он бы еще нашел общий язык с д`Артаньяном – все же их двоих связывало не просто знакомство, но и дружба. Им было, о чем говорить, им было, о чем молчать. Говорить – о прошлом. Молчать – опять же вспоминая былые дни молодости. В настоящем были два неудачника, которые мало чего сумели добиться за прошедшее время. Но в данную минуту это не имело значения. Аббат подсел к старым приятелям и на полчаса забыл про свои неприятности. Черт возьми! Пока есть кто-то, на кого можешь положиться, пока еще не поседели виски, и пока девушки назначают через своих горничных ночные свидания – еще ничего не потеряно! На счастье Арамиса, развеселившиеся приятели быстро ушли веселиться к Ротлину, заявив, что общество аббата навевает на них грустные мысли. Арамис действительно не желал пить «по-мушкетерски» и еле притронулся к яствам из кухни папаши Бонфлери. Д`Артаньян, покидая дом, вспомнил про «племянницу богослова» и отпустил пару весьма колких шуточек, которые уязвили аббата куда больнее, чем лейтенант мог себе представить. До Ротлина они не дошли – остановились в гостинице «Козочка» на Тиктонской улице. Феррюсак заверил, что там отличная кухня – и не соврал. Там была еще и прелестная хозяйка: красивая, свеженькая, пышущая здоровьем, смешливая фламандка по имени Мадлен… Она так понравилась гасконцу, что он тотчас предпринял первый штурм. Его тактика оказалась верной: через неполные три четверти часа фламандочка уже сидела у него на коленях. Но когда лейтенант решил утвердить свой успех – Мадлен огрела его вертелом по спине. Д`Артаньян понял – и ограничился тем, что уже получил. Аббату д`Эрбле в ту ночь повезло куда меньше. Конечно, он провел ее в особняке Конде, как и планировал. Но совсем не так, как ему хотелось. Аббат оказался в глупейшем положении любовника, который вынужден прятаться – но не от неожиданно нагрянувшего мужа, а от заботливой матери. Мадам Конде показалось, что Анна-Женевьева не вполне здорова. Принцесса явилась самолично ухаживать за приболевшей дочерью. Все уверения девушки в том, что она прекрасно себя чувствует, не действовали. «Посмотрите на себя, милая моя девочка – вы вся горите…», «У вас лихорадочный блеск в глазах…», «Вы кашляете…». Анна-Женевьева и вправду кашляла, пытаясь подать Агнессе знак – камеристка оказалась умницей и очень быстро убрала со стула шляпу аббата, а так же под самым невинным предлогом прикрыла поплотнее дверь платяного шкафа. Аббат, сидевший в полной темноте, в духоте, посреди платьев, слышал голос своей возлюбленной, но более ничего делать не мог. Шевелиться было смерти подобно – принцесса обладала тонким слухом. Конечно, Шарлотта-Маргарита принимала во внимание возможное возникновение романа между красавцем-аббатом и ее дочкой. На это она накануне и намекала. Но знать наверняка, что роман уже начался, и мадемуазель де Бурбон предпочла не хранить свою непорочность для будущего супруга – это совсем другое дело… Аббат сидел тише мыши и горько усмехался в тон своим мыслям. Принцесса ушла к себе только в пять утра – и то лишь потому, что Анне-Женевьеве пришла в голову спасительная мысль притвориться спящей. Агнесса выпустила аббата из «мест заключения». У влюбленных осталось время только на то, чтобы назначить новое свидание спустя двое суток. Затем Агнесса проводила Арамиса на улицу. Он ушел как раз вовремя, чтобы не попасться на глаза кому-то из слуг.
Джулия: Д`Артаньян вернулся уже днем: похмельный, но веселый. Он принес потрясающую новость. Король, выслушав доклад герцога Энгиенского, назначил сына своего кузена главнокомандующим всеми войсками королевства, базировавшимися на северных границах Франции. Это была неслыханная честь для девятнадцатилетнего юноши, которой он добился не благодаря знатности своего положения, а только личными качествами. Действительно, молодой герцог был храбр, хладнокровен, обладал тактическим умом, имел изрядные познания в военном деле и отличался разумным честолюбием. Кроме того, он получил свыше счастливый и редкий дар разбираться в людях лучше прочих военачальников. Его имя было не запятнано участием в придворных интригах, а юношеский азарт был столь заразителен, что войска шли в бой буквально наэлектризованные энергией, которая исходила от молодого полководца. - Мои личные дела поправились именно потому, что в них вмешался герцог! – признался д`Артаньян, не замечая, что Арамис улыбается. – Правда, сейчас мне предстоит дурная служба в Париже. В моем подчинении всего двадцать человек. Нам приказано отдыхать еще две недели, после чего мы должны будем догнать наш полк на южных границах. Но думаю, что приказ исполнен в срок не будет: новый командир принимает дела. Это может затянуться… Арамис, до чего мы дожили: командование полком возложено на какого-то придворного шаркуна, маркиза де Револя. Говорят, что он просто попался под руку Мазарини в тот момент, когда решался вопрос о чьем-то назначении на эту должность. Этот де Револь, как говорят, страшный трус, который всецело находится под влиянием еще нескольких придворных интриганов и крайне лоялен по отношению к кардиналу Ришелье… На его приказы никто не обращает никакого внимания. Подчиняться ничтожеству! Арамис, вы не представляете себе, насколько это раздражает! - Я слишком хорошо представляю себе это, - перебил друга аббат. – Но данный мной обет смирения предписывает не протестовать против власти тех, кто ее получил… - Вы – священник, мой друг. А я – военный. И никакого обета смирения не давал! – вскипел д`Артаньян. - Не давали, - спокойно ответил Арамис. – Зато вы приносили присягу верно служить королю и государству. Этого довольно, чтобы не делать глупостей! - Да ведь возмущаюсь не только я, возмущается весь полк! - Все равно. Это тот случай, когда власть неудобного человека нужно перетерпеть. Подождите, д`Артаньян. В ближайшее время всех нас ждут очень большие перемены. Скоро вы отправитесь в армию, и там у вас будет начальником сам король. А дальше… вернитесь в Париж живым и невредимым. Это лучшее, что вы можете сделать для себя самого. Д`Артаньян скорчил прекислую мину. - Какое смирение! Какая глубина мысли! Арамис, вы стали святошей, черт бы вас побрал! Арамис улыбнулся и никак не стал комментировать это суждение. Базен подал обед, которому не суждено было оказаться съеденным. Д`Артаньяна вызвали к командиру, Арамиса - на улицу Сент-Антуан. Оба приятеля наспех перехватили по куриному крылышку и поспешили по делам.
Джулия: Дела у каждого были свои. Де Револь решил проявить характер и призвать «цезарский легион» к порядку. Ведь ему было строго-настрого наказано: оставшиеся в Париже мушкетеры не должны производить ни малейшего шума и нести охрану при ее величестве королеве Анне. Утихомирить полсотни мужчин, среди которых, по иронии судьбы, оказались трое из пятерых офицеров полка, было не так-то просто. Маркизу не перечили, но давали понять: вы – не Тревиль, и то, что было позволено ему, не позволяется вам. В частности, Феррюсак намекнул на то, что вечерние построения без повода в полку популярностью не пользуются. Де Револь зашипел как раскаленная сковорода и заявил нахалу, что впредь требует являться на вечернее построение неукоснительно: каждый день в семь часов вечера у него должны быть все, кроме тех, кто несет караул у покоев ее величества. Мушкетеры переглянулись. Де Револя ожидали трудные времена. Мало того, что Феррюсак, д`Артаньян и Ротлин представляли из себя гремучую смесь и даже втроем могли устроить командиру «сладкую жизнь». В распоряжении де Револя оказались еще сорок девять сорви-голов, сорок из которых служили в полку не менее десяти лет, а еще девять были недавно приняты в мушкетеры и рвались доказать, что вполне достойны носить лазоревый плащ. Мушкетеры выслушивали гневный монолог маркиза с кротостью агнцев божьих, но каждый в глубине сердца лелеял планы мести. Д`Артаньян чувствовал себя униженным и намеревался показать начальству, чего он стоит. Арамис, напротив, не без тайного удовольствия наблюдал за тем, как его начальство решается признать ошибку. Парижский провинциал, господин де Лорье, нервно перебирал четки. - Я наговорил вам при прошлом свидании лишнего, аббат. Видимо, провинциал обладал устаревшими сведениями об аббате д`Эрбле. Нашлись люди, которые быстро обновили всю информацию. Тот, кого считали особой опальной, предстал во всем своем нынешнем блеске. - Но это было естественным с моей стороны. Поймите, что я желал и желаю вам добра… Человеку свойственно ошибаться. Я едва не допустил ошибку, не выслушав ваши доводы… вполне разумные… Доводы… теперь доводы были подкреплены самым серьезным образом. Герцог Энгиенский, успешный полководец, получил ключевой пост. Его назначение было очень неприятным сюрпризом для Испании. Пусть эта весть еще не успела достигнуть Мадрида, но весь Париж уже говорил о ней. Господин де Лорье прекрасно понимал, в какое положение его может поставить уже принятое было решение назначить на должность духовника мадемуазель де Бурбон другого человека. Нет, никаких «других». Отклонить прошение принцессы Конде (нужно было сразу задуматься – гордячка Шарлотта-Маргарита просит о назначении на должность совершенно конкретного лица!) значило бы навлечь неудовольствие со стороны испанских координаторов Ордена. Удовлетворить его – получить дополнительный плюс в собственное досье. Считать господин де Лорье умел неплохо, и разницу между минусом и плюсом понимал прекрасно. Провинциал устремил на подчиненного долгий, пристальный взгляд. Интересно, принцесса приберегает этакого красавчика для себя или же решила уступить дочери? Мадемуазель де Бурбон красотой и темпераментом пошла в мать, и Лонгвиль в свои сорок семь лет вряд ли сможет удовлетворять все желания молодой супруги. В конце концов, любовные похождения – это личное дело аббата. Куда важнее то, что на поверхности не лежит. Привязав к себе будущую герцогиню де Лонгвиль и приобретя на нее неограниченное влияние (это возможно, если проявить достаточно ума и такта), можно легко влиять ее устами на решения герцога Энгиенского. Ведь все придворные поговаривают, что брата и сестру связывает весьма нежная дружба… если не что-то большее. Герцогиня интересна Ордену только потому, что на ее прелестные губки слишком внимательно смотрит юноша, который способен доставить Испании массу неприятностей. Испании лишние неприятности не нужны. - Я просмотрел ваше личное дело, аббат. С первого раза вы не показались мне вполне подходящим для должности духовного наставника знатной особы. Аббат молча наклонил голову еще ниже. - Но теперь я пришел к выводу, что могу принять на себя ответственность за свое решение. Вы получите эту должность на обычных условиях. Ее высочество выплатит Ордену вознаграждение… наши духовные наставники заслуживают уважения и пользуются популярностью. С завтрашнего дня вы можете приступать к своим обязанностям. Понимаю, что доход от этой должности будет невелик. Потому советую вам выбрать из списка, который предоставит вам мой секретарь, еще с десяток лиц, которые желали бы видеть своим духовником священника-иезуита. Кроме того, приготовьтесь к тому, что вы должны будете несколько раз в месяц служить мессу в одной из церквей, которые предоставляет нам парижский епископат, и в нашей внутренней церкви при общине… Господин де Лорье развернулся, чтобы позвонить и пригласить в кабинет секретаря. Одновременно он позволил себе недовольную ухмылку. Парижскому провинциалу очень не понравилось выражение лица аббата д`Эрбле. Это лицо его раздражало с первой минуты: умное, ироничное лицо человека, который сумел переиграть де Лорье. Д`Эрбле знал то, чего не разглядел де Лорье, и мысль о проигрыше была невыносима для старшего по положению и званию. Ничего. Он собьет спесь с этого выскочки и научит его настоящему смирению и благодарности по отношению к старшим.
Джулия: *** … - Я должна буду поклясться у алтаря. Если бы не предстоящая свадьба, до которой оставалось все меньше времени, аббат и принцесса были бы совершенно счастливы. Они могли видеться когда угодно. Что с того, что юный принц Конти, не умеющий скрыть свою безумную любовь к сестре, всячески пытался показать свою неприязнь к господину д`Эрбле? Какое дело может быть взрослым до глупого мальчишки, который своими необдуманными выходками бросает пятно на репутацию своей ближайшей родственницы, просватанной невесты? «Глупый мальчишка» был в своих высказываниях недалек от истины, но его никто не слушал. Напротив, принцесса-мать сделала сыну строгое внушение, после которого весь дом убедился в том, что аббат – честнейший человек, а принц Конти – просто свихнувшийся на неразделенных чувствах подросток, который воображает то, чего нет. Таким образом, все складывалось чудесно. Но вот клятва у алтаря… чем ближе подходила минута, когда нужно было произнести это «да», тем более бледным становилось лицо мадемуазель де Бурбон. Бедняжка растеряла все свое мужество. - Я… боюсь за себя, Рене. Мне страшно… Аббату отчаянно хотелось поцеловать ее руку, но он не мог этого сделать. Их никто не мог подслушать, но видеть могли все обитатели особняка – духовник и его воспитанница прогуливались по внутреннему садику. Потому Арамис лишь осторожно погладил ледяные пальцы Анны-Женевьевы. - Все будет хорошо, Ana querida… - Но я солгу… я вовсе не хочу за него замуж… - Можно сказать «да», и при этом не солгать. Бирюзовые глаза изумленно распахнулись. - Я не понимаю, о чем вы… Аббат слегка улыбнулся. - Не плачьте… видеть ваши слезы для меня невыносимо. Покоритесь для видимости. Замужество – спасительная гавань для вашей репутации, ваше высочество. Напротив, нужно благодарить Создателя за то, что вам свыше даруют супруга, который не будет чрезмерно ретиво относиться к своим обязанностям… Поверьте мне: Лонгвиль через неделю после бракосочетания дарует вам полную свободу… и первым делом освободит свое место на вашем ложе. Постарайтесь сами вести себя таким образом, чтобы оно не получило для него никакой привлекательности… Анна-Женевьева вспыхнула до корней волос. - Клятва у алтаря, принесенная по необходимости, ничего не стоит, - повторил аббат. - Вам достаточно аргументировать свой ответ Господу, чтобы считать себя совершенно свободной. Говоря «да» вслух, тотчас добавьте про себя: «Потому что вынуждена покориться воле родителей». Вы отдаете свое тело, но не свою душу. Девушка опустила голову. - Рене… я уже поклялась в своем сердце принадлежать вам. - Никто не заставляет нарушать вас эту клятву, Ana querida… Есть чувство, а есть необходимость… Вам необходимо получить супруга в глазах людей. В глазах Бога этот союз мало что значит, он заключается для людей… - И в глазах Бога… - В глазах Бога имеет значение только голос вашего сердца. - Но мне придется обмануть герцога не только перед алтарем… вы понимаете… я уже два месяца принадлежу вам… Аббат ласково сжал ее руку. Внутри у него все клокотало от боли. Отдать ее другому… ее… - Это не беда. Агнесса – умная и сметливая девушка. Обратитесь к ней, она наверняка знает, как помочь в таком случае… Поймите, вы придаете всему слишком большое значение. Герцог много старше вас, и вы ему нужны лишь для продолжения его рода. Вы не любовница, вы – супруга, а не вам объяснять, как мужья относятся к женам… Подобного рода утешения действовали, но недолго. Бесконечно страдали оба: и принцесса, и аббат. Девушку приводила в отчаяние мысль о том, что она нарушит клятву верности, данную любимому в памятную ночь в Бражелоне. Аббат терзался дикой ревностью: он готов был убить Лонгвиля за то, что герцог неминуемо станет его соперником…за то, что Лонгвиль посмеет дотрагиваться до Анны-Женевьевы… Вновь и вновь приходилось говорить девушке о необходимости прикрытия, об общественном мнении, о том, что «клятва с мысленным изъятием» не имеет никакого веса. - Вы слукавите перед людьми, но Богу скажете правду… Ночи перед свадьбой были такими жаркими, такими сладкими… и такими короткими… Зацеловывая губы любимой в последний раз перед ее бракосочетанием, аббат чувствовал себя путником, который вынужден покинуть оазис и отправиться в пустыню. Девушка, кажется, испытывала схожие чувства. Он еле нашел в себе силы, чтобы уйти. Она с трудом разомкнула объятия. Так было надо. Так требовалось…
Джулия: *** …Кузина короля, мадемуазель де Бурбон сочеталась браком с герцогом де Лонгвилем в Соборе Богоматери в полдень шестого июня. Д`Артаньян и Арамис вместе собирались на это событие. Д`Артаньян проверял оружие, доставал из сундука парадный мундир и непрерывно ворчал. Из ворчания следовало, что ему не доставляет никакого удовольствия смотреть на чужие свадьбы. Но представители мушкетерской и гвардейской рот должны были охранять собор внутри и снаружи. Арамис ничего не говорил. Д`Артаньян, заглянув к другу в комнату, застал его уже полностью одетым и стоящим на коленях у распятия. Базен помог господам тщательно завить волосы и надушить их. Д`Артаньян посмотрелся в зеркало и коротко хохотнул. - Я выгляжу как редкостный попугай! – радостно заявил он. Базен обиделся, надулся и с видом оскорбленной невинности принялся облачать Арамиса в сутану. Делал он это с таким благоговением и почтением, что д`Артаньян еле сдерживал смех. Арамис никак не реагировал. Д`Артаньян приписал это отрешенное состояние вполне понятному волнению: его друг впервые обязан был присутствовать на подобной церемонии в Париже, да еще при стечении большинства знати королевства. Замуж выходила его духовная дочь. За Арамисом прислали карета. Д`Артаньян пошел к Лувру пешком – благо, было совсем недалеко. На полпути ему встретился мушкетер его роты, который вел в поводу запасного коня для командира. Д`Артаньян вскочил в седло, и оба отправились сначала в Лувр, затем в казармы мушкетеров, и лишь после этого – к собору. Уже собралась изрядная толпа зевак. У входа в собор толпились самые нетерпеливые приглашенные, которым хотелось побыстрее занять свои места в церкви. В толпе ехидничали по поводу новобрачных. Обсуждали принца Конде, которому не терпелось скорее выдать дочку замуж, и который настоял на том, чтобы свадьба состоялась даже в отсутствие короля и кардинала. Особо злые языки предполагали, что мадемуазель де Бурбон сама была не против такого поворота дел, ибо только скорая свадьба могла покрыть кое-какие ее грешки… Д`Артаньян, убедившись, что все в порядке, отдал командование внешней охраной Ротлину (тот терпеть не мог свадеб, потому что сам был женат), а сам прошел внутрь собора. Его мундир давал ему шанс пробраться туда, где все было видно, и при этом не рисковать быть затертым в толпе. От блеска драгоценностей слепило глаза. Присутствовал почти весь двор, а также провинциальная родня новобрачных. Д`Артаньян, внимательно присмотревшись, заметил Арамиса, стоявшего рядом с коадьютером. Мушкетера поразило то, что Арамис, пусть и в духовном облачении, все равно имел вид завзятого сердцееда. На человека, обладающего такими внешними данными и одетого с непогрешимым вкусом, невозможно было не обратить внимание. Вот красавцу-аббату милостиво кивнула мадам де Монбазон. Нет! Не просто кивнула: остановилась, взяла за руку, что-то сказала. Очаровательно улыбнулась и отошла. Почти тотчас то же самое в той же последовательности проделала мадам де Роган. Эстафету переняла жена герцога де Буйона. Д`Артаньян усмехнулся в усы. За пять минут на его глазах к Арамису подошли восемь или даже девять придворных красавиц, имевших громкое имя и высокий титул. Все до одной разговаривали с ним как с давним знакомым и не могли удержаться от кокетливых знаков внимания. Кокетство возобладало над правилами приличия. А ведь прелестницы находились в святом месте, да и глазки строили не мушкетеру, а священнику. Д`Артаньян подавил смешок. «Кажется, у того ученого богослова, на которого когда-то ссылался мой друг, была не одна племянница, а как минимум десяток… Да и богослов был не иначе как парижским архиепископом…»
Джулия: Д`Артаньян пожалел невесту. Мадемуазель де Бурбон держалась на ногах лишь усилием воли. Ее наряд был богато украшен драгоценностями, под весом которых бедняжка изнемогала. Она даже дышала с трудом. К тому же гасконец, обладавший прекрасным зрением и стоявший на выгодном для наблюдателя месте, уловил ее взгляд, направленный на жениха. Если бы взглядом можно было убить, герцог упал бы на месте замертво. Но тотчас новобрачная вновь опустила глаза и более не поднимала их до самого конца обряда. Герцог сиял как начищенная пряжка перевязи или новенький золотой пистоль. Он был доволен всем, и то и дело оглядывался на мадам де Монбазон, посылая ей нежные улыбки. Мадам де Монбазон, в свою очередь, не сводила глаз с Арамиса. Арамис, стоявший лицом к алтарю, кажется, даже не ощущал горящего взгляда герцогини. Лицо аббата более всего напоминало маску какого-то языческого бога. Д`Артаньян до сего дня даже не подозревал, что Арамис способен стоять, превратившись в окаменевшую статую. …Правила приличия предписывают священнику Ордена сохранять спокойствие и хладнокровие при любых обстоятельствах. Аббат д`Эрбле был священником Ордена. Ему случалось бывать в разных переделках – в том числе в таких, из которых человек, обладавший меньшей выдержкой, вышел бы изрядно поседевшим… если бы вообще вышел. Он был священником Ордена. Это означало, что скромный романтичный молодой человек, увлекавшийся поэзией и смотревший на мир широко распахнутыми глазами, остался в прошлом. Глазам аббата д`Эрбле пришлось повидать всякое, романтичный настрой быстро уступил место вынужденному, но крепко усвоенному прагматизму, на поэмы не хватало ни сил, ни времени… да и желания сочинять не возникало. Постоянное внимание женщин и их доступность сделали того, кого называли Арамисом, циничным. Он не без оснований считал, что его душа окружена надежной броней, и отныне никакие страсти ей не страшны. Сейчас у него доставало сил хранить внешнее бесстрастие, но внутри бушевала буря. Отголоски этой бури можно было рассмотреть разве что в нервных движениях пальцев, беспрестанно перебиравших четки. Но руки аббата были опущены. И глаза – опущены. Только это было не усвоенное смирение, и не благочестивая молитва священника. Это было полное отстранение от реальности. Он пребывал в каком-то странном и страшном безвременье, воспринимая лишь то, что происходило в непосредственной близости от него. Он ни на секунду не терял контроля над реальностью лишь потому, что свадебная церемония была ему знакома до мельчайших подробностей. Все, что для прочих было таинством, давно превратилось в привычку, в ремесленный навык – сродни тому, что помогают любому мастеру как бы играючи создать нечто, совершенное по форме. Разного рода требы уже давно потеряли для аббата новизну. Он не смотрел на Анну-Женевьеву. Незачем было смотреть и добавлять ей терзаний. Он, чей ум был изощрен «мысленными изъятиями», позволявшими лукавить в любой ситуации, сейчас молился, как молятся только люди, у которых не осталось иной надежды, как на Бога. Не было искусного сплетения слов, не было разговора со Спасителем. Только одна, отчаянная, неотступная и искренняя мысль: «Господи, помоги ей…». Про себя он вообще не думал - и это лучше всего доказывало, что Рене д`Эрбле, баловень женщин, в последние годы позволявший себе только легкие, ни к чему не обязывающие интрижки, в самом деле полюбил сильно и искренне. Человеку, который отказался от зависимости от кого-либо, страшно вновь ощутить себя зависимым и беззащитным. Тем более зависимым и тем более беззащитным, если знать, что любовь, поразившая его, была взаимной. Первый раз в жизни он не сомневался в искренности женщины. Женщина эта до сегодняшнего дня принадлежала ему безраздельно… …а вот теперь он слышал, как она ясным, но лишенным всяких эмоций голосом говорит другому «да» у алтаря. Он знал, что она лжет. Лжет не задумываясь. И что ее искреннее «да» принадлежало лишь ему. Но все равно было невыносимо больно. Боль души куда страшнее, чем боль тела… Потом был непонятный день, который в памяти аббата вообще не отложился. Какие-то разговоры. Какие-то знакомые. Он двигался как во сне. Он улыбался – по привычке. Он делал все, чему его так долго пытались научить отцы-иезуиты. Лукавство позволяло обманывать всех. Но не себя. Аббата мучила бессильная, душащая ревность. Лонгвиль изображал нежность к молодой супруге, но в глазах у герцога была похоть. Ничего, кроме похоти. Мадам де Монбазон снисходительно улыбалась – она не проиграла, просто давний поклонник получил новую игрушку в свое распоряжение. Нежная, свеженькая блондиночка с огромными бирюзовыми глазами. Наивная. Чистая. Неискушенная. Пусть поиграет – таково право мужчин. За весь вечер аббат не съел ни крошки из яств, украшавших свадебный стол. Выпил не более трех или четырех глотков вина. Ему ничего не хотелось. Ничего. Единственное, что он смог сделать – улучшить секунду, когда новобрачная осталась одна, подойти к ней, и шепнуть о любви. Она ничего ответить не успела. Лишь чуть порозовели щеки. Он ничем не мог ей помочь. Ничем. Он возвращался домой по Петушиной улице, шатаясь как пьяный – один. Он не стал дожидаться финала, потому что понимал, что может совершить непоправимую глупость, которая погубит и его самого, и ее. Он был совершенно трезв. Ему хотелось напиться и ничего не воспринимать. «Боже… Боже милосердный… святой Игнасио… Пресвятая Дева… пусть он не терзает ее, пусть он оставит ее в покое…».
Джулия: Из тени выступила фигура. Знакомый голос произнес: - Арамис, вам плохо? - Да, - ответил Арамис. И оперся на плечо д`Артаньяна. - Пойдем домой, друг мой. - Купим вина. - Излишнее рвение. Дома дожидается нашего появления ужин и десяток бутылок доброго бургундского. Или вам сегодня положен строгий пост? - Мне ничего не положено! – Арамис заставил себя улыбнуться. Право, он мог считать себя счастливчиком – у него было, на что опереться. Значит, Господь не забыл про него… Базен не даром служил у своего господина столько лет. Слуга успел превратиться в доверенное лицо Арамиса. К чести Базена нужно отметить, он лишь иногда использовал это обстоятельство в личных целях, но никогда – в интересах других. Его преданность неоднократно выдерживала испытания. Одного взгляда на мертвенно бледное лицо господина для слуги было достаточно, чтобы Базен отбросил свою обычную ленивую неторопливость. Второй взгляд подтвердил, что д`Артаньян в данной ситуации – благо, а не помеха. - Быстро ужин, и дров в камин! – шепотом приказал д`Артаньян. - Сию секунду, господин лейтенант! – толстяк с невероятной скоростью бросился в сторону кухоньки. Д`Артаньян торопливо скинул сапоги, небрежно бросил на постель казакин, и с самым бодрым и дружелюбным видом направился в гостиную. Арамис сидел в кресле – мрачный и ко всему безразличный. - Черт бы побрал эти придворные свадьбы! – ругнулся д`Артаньян, сообразив, что глубокая печаль друга как-то связана с сегодняшним торжеством. - Черт бы побрал эти придворные свадьбы… - эхом откликнулся Арамис. И лицо его очередной раз на мгновение исказила гримаса боли. - Вы устали, дорогой друг? – д`Артаньян ловко откупорил бутылку. - Я… не вполне здоров… - Арамис, точно очнувшись от глубокого забытья, растерянно посмотрел на яства, которые расставлял на столе Базен. – И… очень устал. Простите меня, друг мой. Но сегодня я не расположен веселиться. - Вот чушь! – убежденно воскликнул д`Артаньян. – Сколько раз вам было плохо, и каждый раз все налаживалось, стоило нам с вами опустошить пару бутылок бургундского. Арамис выдавил из себя улыбку. - Пожалуй… вы вновь берете на себя роль лекаря? - Почему нет? – д`Артаньян разлил вино по бокалам, и подал один бокал Арамису. – Ну, за доброе вино и добрые отношения! Все бы было хорошо – вино, еда, общество давнего друга… но неожиданно часы на соседней колокольне пробили полночь. Не слишком плотно прикрытые ставни не смогли заглушить звук. Арамис, чьи щеки только-только начали розоветь, вновь стал мертвенно бледным. И отвернулся, чтобы д`Артаньян не видел выражения его лица. В полночь этикет предписывал новобрачным удалиться в спальню. «Боже… Боже… почему Ты меня оставил?». Хотелось упасть на кровать, хотелось темноты… и одиночества. - Если причина ваших страданий – женщина, - сказал гасконец, - не печальтесь. Не стоит. Измену одной вам всегда компенсирует другая. - Это мне никто не может компенсировать! - сухо проронил Арамис. - Тогда вы влюбились в королеву, не иначе! - С чего вы решили, что я влюблен и страдаю из-за женщины? - Вижу. Вот в этом вопросе у меня есть определенный опыт! - д`Артаньян улыбнулся и вновь подмигнул Арамису. Тот с раздражением, которое уже не в силах был скрывать далее, отошел в другой угол комнаты и начал рассматривать переплеты книг. «Я влюблен и страдаю. Это правда. Я люблю ее и схожу с ума от ревности, потому что вынужден отдать ее другому». - Вы ошибаетесь, - сказал он ровным голосом. – Вы ошибаетесь, милый друг. Причина моего дурного настроения не в любви, а в политике. Меня в данной ситуации волнует неожиданное укрепление позиций принца Конде. Шутка ли сказать: дочь он выдал замуж за принца крови, равного ему по положению. Лонгвиль имеет реальную власть, деньги тоже у него водятся. Кроме того, молодой герцог Энгиенский делает успехи в воинской карьере. Вот вам реальный пример человека, который делает себя счастливым за счет других. Случись что с королем - и именно Конде встанет во главе регентского совета! Гасконец вздохнул. - У вас есть привычка загружать мой ум вещами, которые недоступны моему разумению. Когда-то - латынь. Теперь - политика. Сделайте милость, не начните цитировать стихи. Уж этого я точно не выдержу. Арамис молча кивнул. Вновь опустился в кресло и налил себе вина. - Вы счастливы тем, что занимаетесь политическими интригами и исповедуете своих кающихся. Портос наверняка счастлив в своем поместье, ездит на охоту и вырывает с корнем вековые дубы в принадлежащей ему роще. Знаете ли, мой друг, я всегда немного завидовал способности Портоса находить счастье в простых радостях жизни+ Д`Артаньян сделал паузу. Арамис, несмотря на свое оцепенение, заметил ее. - Мне кажется, вы что-то не договариваете. Вы сейчас дали мне понять, почему не общаетесь с нашим дорогим Портосом. Признаться, я и сам с ним не общаюсь почти, лишь изредка пишу письма. Но он, если вы помните, женат, и женат отнюдь не на иностранной княгине, какой он ее нам представлял. У дамы непростой характер, к полковым друзьям супруга она относится с крайним предубеждением. Д`Артаньян не мог не засмеяться. Но тут же на его лицо вернулась гримаса напряжения. - О, да, госпожа Кокнар… я знал об этом с самого начала+ - А почему вы не общаетесь с Атосом? Закономерный вопрос заставил д`Артаньяна дернуться. - Почему я не общаюсь с Атосом?.. О, мой друг, граф де Ла Фер - это уже не Атос! Это знатный вельможа, не ровня нам, простым дворянам! - в голосе явственно сквозил сарказм.
Джулия: - Вы заблуждаетесь! - Вы говорите так, словно видели его недавно? - лейтенант пристально посмотрел на друга. - Меньше месяца назад. - И он жив и здоров? - К тому же вполне счастлив! - Вот как! - Вас это, кажется, удивляет? - Признаться, да. - Почему? Д`Артаньян, казалось, испытывает какое-то смущение. Он долго молчал. Арамис не расспрашивал. Тишина, воцарившаяся в комнате, позволила бедному аббату отключить сознание и погрузиться в тягостную дремоту. Человек в таком состоянии ни о чем не думает. Он просто отстраненно созерцает реальность, отмечая взглядом мелочи, которые никогда не замечал: пятно на портьере, узор скатерти, искривленную половицу… Вот и Арамис тупо смотрел на пламя в камине, обводя взглядом каждый сучок полена. Сколько он предавался этому занятию - неизвестно. Из оцепенения его вывел голос д`Артаньяна. Арамис отвел глаза от пляшущего в камине пламени и наконец-то прислушался к тому, что говорит гасконец. - …я пытался отвлечь его от мрачных мыслей и убедить в том, что теперь незачем топить свою печаль в стакане вина. Казалось, он ко мне прислушался. Мне удалось убедить его в необходимости ограничить количество ежедневно выпиваемых бутылок. Согласился он и с тем, что пристрастие к вину стало для него проблемой. Д`Артаньян говорил тихо, но с нажимом: так, словно слова давались ему с трудом. Так говорят о том, что наболело, но так и осталось невысказанным. - Арамис, я сделал все, что было в моих силах. Полтора месяца Атос не прикасался к бутылке. Уж если пил, то не больше, чем все остальные. Тому способствовали обстоятельства: мы вышли в очередной поход, со снабжением армии были огромные проблемы. Вы не видели, Арамис. Он дрался как лев. Испанцы падали под его ударами как колосья под серпом жнеца. Он стрелял так, что его меткость вошла в поговорку. Нет, он не подставлял себя под пули, как прежде бывало - вспомните хотя бы Сен-Жерве! Но неизменно вызывался добровольцем во все рискованные вылазки. Закончилось тем, что кардинал и король утвердили приказ о его награждении. Перед всей армией нашему Атосу должны были вручить великолепную шпагу, эфес которой был богато украшен драгоценными камнями. Д`Артаньян сделал глоток вина - видно, в горле у него пересохло. - И что же? - спросил Арамис. - Да то, - с непередаваемой горечью продолжил гасконец, - что в тот же вечер, когда Атоса ждали в королевской палатке на торжественный обед, он и Феррюсак поехали в какой-то захудалый кабачок и нажрались до непотребного состояния. После чего Атос отдал Феррюсаку, которого обошли милостью, подаренную королем шпагу. И они пошли брать в плен испанского «языка». Чуть было не попались сами. Их спасло то, что шум стычки донесся до нашего лагеря, и рота гвардейцев поспешила на помощь. После этого события Атос вновь стал пить пуще прежнего. Я опять попытался доказать ему, что у человека исключительной воли, каким являлся Атос, наверняка хватит сил держать себя в руках. Я кричал, что надо бороться. Он слушал, кивал… и откупоривал новую бутылку. Д`Артаньян замолк и принялся ожесточенно работать челюстями - Базен только что принес на блюде разогретое рагу из баранины, которое ароматно благоухало. Слуга бросил укоризненный взгляд на господина: Арамис по-прежнему даже не притрагивался ни к одному из кушаний, стоявших на столе. Слегка подкрепив свои силы, д`Артаньян откинулся на спинку кресла и перевел дух. Некоторое время оба друга вновь хранили молчание. Каждый молчал о своем. Но если Арамис осознавал это, то д`Артаньян искренне считал, что Арамис сопереживает ему, и вполне понимает, о чем идет речь. - После очередного внушения, которое я ему сделал не как друг, а как лейтенант мушкетеров, Атос вышел из себя и заявил, что он не маленький ребенок, и не нуждается в опеке нескольких нянек. Я забыл сказать, что во время той злополучной стычки Атос получил ранение… - Вам лучше было бы оставить его в покое, д`Артаньян. - Вы считаете? - вскипел гасконец, и со всей силы ткнул в бараний бок вилкой. Черенок столового прибора не выдержал такого яростного натиска и сломался. - Вы так легко об этом говорите, Арамис! А я не мог, не мог его оставить подыхать от винных паров! Его! Лучшего из всех людей, которых я знал за всю свою жизнь! Черт возьми! Оставить в покое! Чтобы потом мучиться от сознания собственной вины! - Ну, и что изменилось от ваших внушений? Д`Артаньян вздохнул и принялся выковыривать зубцы вилки из мяса. - Ничего. Мы почти перестали общаться. Он стал меня избегать. Да и мне, если честно, было неприятно смотреть на то, как Атос предается пьянству в компании двух-трех приятелей. Они иногда звали меня к себе, но мне было некогда. Я был оскорблен: получается, что в последние год-два после вашего ухода из полка я был нужен Атосу только как собутыльник? - Не судите опрометчиво. Еще один вздох достойного лейтенанта. - Арамис, может быть, вы объясните мне, в чем я был неправ? - Значит, вы полагаете, что могли допустить ошибку? - Это очевидно! Иначе бы Атос не стал так демонстративно удаляться от меня! Но разве вы бы не поступили на моем месте точно так же? И д`Артаньян вновь пустился объяснять, почему он так поступил. Он повторял одни и те же вещи по второму или даже третьему разу, не замечая этого или же пытаясь придать своим словам нужный вес. Казалось, Арамис внимательно слушал его, не перебивая. Но ближе к пяти часам утра гасконец, попутно разделавшийся с рагу и приговоривший бутылку шамбертена, обнаружил, что его приятель попросту спит. Д`Артаньян осекся на полуслове, и с чувством, не поддающимся описанию, хлопнул себя по коленке. Обида, разочарование, гнев, удивление, отчаяние - при желании в его жесте можно было прочесть все эти эмоции. Он понятия не имел, да и не хотел выяснять, когда именно Арамис перестал его слушать. Довольно было и того, что аббат спал - спал в тот момент, когда старый друг изливал ему душу. Д`Артаньян, который был вправе рассчитывать на помощь и поддержку, и подсознательно ожидавший именно того, что Арамис, подумав, даст ему дельный совет, как не раз бывало, на сей раз не получил ничего. Совершенно ничего. Арамис спокойно спал, когда речь шла об Атосе. Д`Артаньян хотел чертыхнуться, но сдержался. Куснул ус, вновь хлопнул себя по коленке, и, бормоча что-то себе под нос, удалился в свою комнату. Достойному лейтенанту хотелось прикончить аббата на месте, но он понимал, что это будет крайне неблагоразумный поступок.
Джулия: Шаги гасконца затихли. Хлопнула дверь. Арамис приподнял голову. Все это время он не спал. Но говорить что-либо не хотелось совершенно. Он не мог никого утешать. Все его силы были направлены на то, чтобы не совершить никакой глупости, сохранить внешнее спокойствие. Он мог бы повторить каждое слово из горячего, сбивчивого монолога д`Артаньяна. Монолог можно было бы прекратить несколькими фразами, рассказать о своей поездке к Атосу, поведать о перемене, которая случилась с графом. Конечно, д`Артаньян бы обрадовался, и давней размолвке наступил бы конец... Но аббат промолчал. В конце концов, впереди было время... Успеется. Скажется. Говорить о чужом счастье, когда сам находишься на грани безумия от отчаяния и боли - это одна из самых изощренных пыток, какие можно придумать. Арамис, выждав еще некоторое время, поднялся с места и, не зажигая огня, пошел к себе в спальню. Было еще темно. Бесконечно долгая, мучительная ночь подходила к концу, но еще не закончилась. Опустившись на постель, Арамис провел рукой по лбу. Лицо пылало, точно у аббата был сильный жар. Господин д`Эрбле дошел до той точки, когда человеку становится решительно все равно, где он и что с ним. Если бы в этот миг вспыхнул пожар, он бы не сделал ни малейшего движения для того, чтобы спастись. Спустя некоторое время темнота, окружавшая несчастного, начала дробиться на отдельные куски, имевшие неравномерную плотность и цвет. В дом робко пробирался рассвет. Где-то за крышами, за городскими стенами начинало подниматься солнце. Сначала Арамис понял, что ему холодно. Затем начали возвращаться прочие ощущения. Он услышал тихий, но настойчивый стук в ставень. Стук был тревожным, он то затихал, то возобновлялся. Чья-то слабая ладошка колотилась в окно с внешней стороны. Кто бы это мог быть? Арамис вскочил и бросился к окну. Это был совершенно бездумный порыв. Просто кто-то звал его... Никого. Однако, присмотревшись внимательней, аббат заметил того, кто издавал этот стук. Крупный ночной мотылек, залетевший в комнату, искал выход на волю, и ему мешало стекло. Бабочка колотилась о незримую преграду с такой яростью, что казалось - она вот-вот расшибет стекло. Или погибнет сама. Арамис смотрел на бабочку в полном потрясении. «Господи, Ты вразумляешь нас самым немыслимыми способами. И всякий раз выбираешь единственно верный...». Чем погибнуть вот так, разбившись от ярости, лучше дождаться утра. Утром кто-то откроет окно. И можно будет вылететь на волю... Не надо уподобляться глупому мотыльку, который не ведает, что творит. Человек - создание разумное. Негоже подчиняться лишь инстинкту. Ах, негоже... Особенно, когда в прошлом осталось немало ситуаций, в которых аббат д`Эрбле вел себя как этот несчастный мотылек. Арамис толкнул рукой створку и распахнул окно. Ночь отступила. Было приятно прохладно. Мотылька вынесло наружу потоком свежего воздуха, и он, отчаянно мельтеша крылышками, исчез под крышей. А аббат д`Эрбле, несколько раз с силой вдохнув в себя воздух раннего утра, бросился назад, к алькову, схватил с кровати четки и упал на колени перед распятием. Молитва - бессвязная, горячая, искренняя - хлынула сразу. Как награда за пережитую в неверии ночь. Как горькое, но своевременное утешение в горе. Как несказанная милость от Господа. В Писании сказано: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Слез Господь так и не дал. Но послал смирение и покой. Есть молитвы, по произнесении которых знаешь наверняка, что оказался услышан и понят. Когда Арамис поднялся с колен, он увидел, что комната залита лучами солнца. Он почувствовал, что опустошен, что им владеет смертельная усталость, и уже не хочется ничего, кроме сна. В сон он провалился без опаски. Он знал, что тем, кто вынес испытание, Господь не добавляет лишних мучений. Стало быть, ему нечего опасаться кошмарных сновидений...
Джулия: *** После той кошмарной ночи д`Артаньян почти все время проводил в казармах или у Феррюсака. Базен возносил Господу молитвы с просьбой избавить его господина от общества мушкетерского офицера, ведущего непотребный образ жизни. Арамис был даже рад, что лейтенант не мешает ему. Он был волен приходить и уходить когда угодно, читать что попало и не слишком прятать черновики: листы бумаги были исписаны то цитатами из трудов отцов Церкви, то сонетами… В черных волосах аббата появилась серебристая прядь – то была цена семи или восьми ночей, которые герцог де Лонгвиль провел в спальне молодой супруги. Далее Провидение не стало испытывать влюбленных: Лонгвиль решил, что оказал жене достаточно внимания. Теперь супруги виделись лишь утром или вечером - за завтраком или ужином. Затем герцог отправлялся наносить светские визиты, а герцогиня сидела в саду и вышивала. Всех поражало, что Анна-Женевьева выглядела спокойной и кроткой. Всех, кроме Агнессы. Доверенная камеристка лишь улыбалась, глядя на то, как ее госпожа и господин аббат прогуливаются по дорожке или сидят в беседке, разговаривая - естественно! - на благочестивые темы. Она-то знала, что дневными разговорами дело не ограничивается. Влюбленные сумели преодолеть первую размолвку, которая возникла не по их вине. Аббат ревновал – и не мог скрыть этого. Но молодая герцогиня проявила неслыханную для ее возраста деликатность и мудрость, переступила через свои собственные переживания – и каким-то чудом сумела убедить любимого в том, что ничего, в сущности, не изменилось. Муж получил право на ее тело. Но ее душа, ее сердце безраздельно принадлежат любимому. Когда Арамис, наконец, выдавил несколько слов, которые показали Анне-Женевьеве истинную причину его мучений, девушка только рассмеялась. Какие глупцы эти мужчины! Все сводят к одному - к собственной неотразимости в постели! С ее точки зрения даже говорить не о чем. Муж не доставил ей совершенно никакого удовольствия. Напротив... Аббат после откровенного признания возлюбленной долго вымаливал прощение за свою глупую ревность. И - смирился. Их любовь засияла еще ярче. Так и шло время. Размеренный ход событий нарушился через три недели после свадьбы мадемуазель де Бурбон.
Джулия: *** Базен передал господину письмо. Арамис вскрыл конверт – и вздрогнул. Писала Мари. Из Брюсселя. Краткий рассказ о себе, несколько мелких просьб, вопросы, вопросы, вопросы... В какой-то момент Арамис подловил себя на мысли о том, что читает только из вежливости. Ему было безразлично, чем заполняет свои дни изгнанница. Шевретта превратилась в туманное воспоминание. Неужели он все же разлюбил эту женщину, которая так сильно повлияла на его жизнь? Аббат улыбнулся. Надо же... он ее разлюбил. Покачав головой в такт своим мыслям, он рассеянно пробежал глазами еще несколько строк на следующем листе бумаги. И вскочил точно ужаленный. Лицо моментально изменило выражение, взгляд впился в листок с предельным вниманием и заинтересованностью. Арамис торопливо перелистал послание герцогини. Мари перепутала страницы. Три последних листа содержали текст договора, составленный по-испански, испещренный многими поправками. Почерк принадлежал не герцогине. Ей, судя по всему, было предоставлено право внести свои пункты. А истинным героем договора выступал фаворит короля. Месье Сен-Мар... Его имя встречалось на трех страницах двадцать семь раз. Месье Сен-Мар, щеголь и красавец, готовился продать Францию испанцам. Разумеется, на выгодных для себя условиях. Уяснив для себя все, что можно было вытянуть из текста, который не имел ни начала, ни конца, Арамис крикнул Базена и подробно расспросил его о посланце. Договорить им не дали: в дверь постучались. Высокий незнакомец в темном плаще вежливо попросил аббата следовать за ним. Без оружия. Аббат усмехнулся. Он догадывался, кто и зачем прислал за ним карету без гербов. Карета с плотно задернутыми занавесками покатила по улицам Парижа. Ехать пришлось долго, но Арамис ничуть не волновался. Кучеру наверняка даны указания выбирать дорогу поизвилистей. Женская логика. Нет, даже так: логика испуганной женщины. Зачем так старательно путать следы, когда он уже догадался: его везут в Лувр? Провожатого сменила провожатая. Она провела аббата по темным коридорам, по каким-то винтовым лестницам – и, наконец, Арамис оказался в светлой комнате. Он едва удержался, чтобы не присвистнуть по-мальчишески от удивления. Ему никогда не приходилось бывать. Да и никому из их четверки такой чести не выпадало. Бывший мушкетер стоял в спальне королевы, а сама ее величество Анна сидела у туалетного столика в виде, который бы поверг в шок любого мужчину. Легкая ночная сорочка, накинутый поверх нее пеньюар из тонкого атласа, прибранные на ночь волосы... По всему было видно, что королева уже сделала вид, что легла почивать. Арамис остался наедине с королевой. Дверь, в которую он вошел, закрылась. Аббат склонился в поклоне, предоставив ее величеству самой раскрыть свое инкогнито. Это было ее право: задавать правила игры. Анна поднялась с места. По всему было видно, что она крайне взволнованна. - Сударь, я посылала за вами. С недоразумением они разобрались быстро. Арамис старался отвечать самым мягким и любезным тоном. Да, он получил письмо от мадам де Шеврез. Да, он понял, что герцогиня в спешке перепутала страницы. Но ее величеству должно быть известно: нынешний аббат д`Эрбле – это бывший мушкетер Арамис, любовник мадам де Шеврез. И он умеет хранить чужие тайны. - Бумаги при вас, надеюсь? – спросила королева. - Да, ваше величество. Я подозревал, что тот, кому они предназначались, пришлет за мной. Рано или поздно, но пришлет. Скорее рано: время не терпит. Могу ли я попросить вас, ваше величество, о большом одолжении с вашей стороны? Это не будет дерзостью? - Смотря о чем вы хотите попросить. - Всего лишь ответить честно и прямо: вы принимаете участие в этом заговоре? Глаза королевы сверкнули. - Нет, - ответила она твердо. - Вы понимаете, что мне теперь есть, что терять. Пока я была одинока и гонима, я могла мстить за себя. Теперь же, когда я - мать дофина, я не имею права рисковать. Они хотят видеть во мне свою сторонницу? Напрасно. Сен-Мар – дерзкий и глупый мальчишка. Я слишком много выстрадала, чтобы присоединиться к ним на этот раз. - Благоразумное решение! - Арамис оставался серьезен и спокоен. - Вы считаете? - брови королевы чуть дернулись. - Почему? - Хотя бы потому, что вы действительно не имеете права рисковать. Ваше величество, почему вы так откровенны со мной? - Моя откровенность, сударь, - не более, чем средство выяснить, насколько я могу доверять вам. В данный момент. И еще полтора месяца. Дальше это будет безразлично. - Значит, текст договора... - ...должен быть утвержден в ближайшие недели. Вы знаете достаточно, чтобы отправить вас в Бастилию прямо отсюда. В целях безопасности государства... и в целях моей собственной безопасности. Арамис опустился на одно колено. - Ваше величество может поступать, как ей будет угодно. Королева усмехнулась. - Вы - давний друг мадам де Шеврез. Арамис чуть улыбнулся. - Осмелюсь заметить, ваше величество, что и вы связаны с ней давней дружбой. А если я скажу, что я - человек Ришелье? - Немыслимо! - покачала головой королева. - Однако, вам имеет смысл об этом задуматься. Ваше величество, вы сейчас принимаете важное решение. Речь не про меня - я могу молчать на воле ничуть не хуже, чем в стенах Бастилии. Но в Бастилии я не смогу быть полезным вам. Если вы того захотите, конечно... захотите, чтобы я был полезен вам. - Я в самом деле думаю... - королева медленно подняла глаза на Арамиса. - Как бы вы поступили на моем месте? - Я не вправе давать вам совет, ваше величество. - Я требую от вас не совета, а ответа. - Невозможно, ваше величество. Я прочел только одну часть проекта договора. Должны быть и остальные. Вряд ли мадам де Шеврез перепутала все бумаги. - Вот весь текст черновика! - Анна поднялась с места, сделала несколько шагов, и достала из-под подушки сложенные напополам листы бумаги. - У вас есть полчаса. Ознакомьтесь с бумагами, шевалье. Я подожду. И королева отошла к окну.
Джулия: Арамис дрожал всем телом. Он торопливо пробегал глазами страницу за страницей. Предварительный текст договора с Испанией – согласованный со всеми, кто хотел получить выгоду от его заключения. Имя Сен-Мара – почти везде. Список земель, отходящих Испании. Гарантии государственной безопасности для тех, кто принимает участие в дележе. Список того, что будет иметь после заключения договора каждый из заговорщиков. Полная схема государственного переворота - со всеми подробностями… Аббат дочитывал последний лист, когда потайная дверь, в которую он вошел некоторое время назад, вновь приоткрылась. - Ах! - вскрикнула королева, и колени у нее подкосились. Арамис едва успел подхватить Анну, которая тяжело опустилась к нему на руки почти без сознания. Вошедший через потайную дверь мужчина, ничего не понимая, смотрел на эту сцену. - Помогите мне, ваше высокопреосвященство! Ее величеству дурно! - прошипел Арамис, моментально узнавший вновь вошедшего. - Джулио... о! - только и пролепетала королева, делая слабое движение рукой. Господин Мазарини поспешил на помощь ее величеству. Королева была уложена на постель, кардинал поднес к ее носу флакон с нюхательной солью, аббат метнулся к столику за стаканом воды. Смертельно бледная, с дрожащими руками, Анна попыталась приподняться. - Ваше высокопреосвященство, я вызвала этого господина по необходимости выяснить один вопрос. Вы ведь получили мою записку? Вы появились как раз вовремя, чтобы помочь принять мне важное решение. Она лепетала, тщетно стараясь придать голосу властную убедительность, и Арамис видел перед собой насмерть перепуганную женщину, которая, поддавшись одному чувству, совершенно забыла про другое. Тревога за попавшую в чужие руки часть испанского договора заставила ее перепутать час любовного свидания. Его высокопреосвященство вошел в спальню королевы именно для любовного свидания! Более того – любовниками эти двое были, судя по всему, уже давно! - Письмо от мадам де Шеврез, полученное ее величеством из Брюсселя несколько часов назад, привез тот же курьер, который доставил письмо от герцогини и мне. Мадам де Шеврез, запечатывая конверты, оказалась невнимательна. Часть бумаг, предназначенных ее величеству, попала ко мне в руки. Ее величество быстро разыскала курьера, и тот указал, к кому еще была доставлена корреспонденция. Таким образом, недоразумение разрешено. - Бумаги от мадам де Шеврез? - переспросил Мазарини, не обращая внимания на королеву. Лицо итальянца было серьезным, он даже не задумывался над двусмысленностью своего появления в спальне Анны Австрийской в столь поздний час. - Где? - Это... Боже, это копия договора... я не говорила вам, ваше высокопреосвященство... Это Сен-Мар, гадкий Сен-Мар и его покровители... - Подайте ее величеству воды! - приказал Мазарини, а сам углубился в чтение. Зубы королевы стучали по краю стакана, женщину приходилось поддерживать, чтобы она не упала. Анна, несомненно, обладала немалой выдержкой, но сейчас умение сохранять внешнее спокойствие ей изменило. Быть одновременно государыней, которая должна принять важное решение, и влюбленной женщиной, которую подловили на измене мужу, не так-то просто! Мазарини шуршал бумагами, Анна не отрывала от него испуганного взгляда, Арамис молча выполнял роль статиста. Мысль о возможном попадании на эшафот даже веселила его в ту минуту. - Интересное послание! – наконец, сказал Мазарини. - У составителя много самоуверенности, не правда ли, аббат? - Его высокопреосвященство кардинал Ришелье отметил бы скорее, что у составителя недурной слог. Составитель предпочитает давать персонажам точные реплики? - сдержанно ответил Арамис. В комнате воцарилась тишина. - И что мне делать, господа? - произнесла Анна тихо и устало. - Я бы на вашем месте, государыня, немедленно послал гонца к Ришелье. Немедленно. Судя по всему, время не терпит. Ваше имя здесь упоминается лишь вскользь, и ни один из основных пунктов не содержит уточнений, которые бы позволяли предположить, что вы в этом замешаны. - К Ришелье? - сдавленным голосом отозвалась королева. И залпом выпила воду. - Вы уверены?.. - Более чем. Во всяком случае, будь я королевой Франции, я бы так и поступил. Сударыня, решайтесь. У вас нет времени на раздумья и колебания. Вы действуете в интересах государства. Государства, которым будет править ваш старший сын. Подумайте об этом. Это послужит на благо Франции. Вы не любите Сен-Мара. Вы дорожите спокойствием ваших детей, и хотите обеспечить им блестящее будущее. Покончите с угрозой одним ударом. - Вы думаете, что Ришелье... - Для его высокопреосвященства этот текст послужит огромным подарком, поверьте мне, ваше величество! Арамис слушал этот диалог с неослабевающим вниманием, сохраняя, однако, полное молчание. - Я не в состоянии! - промолвила королева. И, внезапно вспомнив, что они с кардиналом не одни, резко обернулась к Арамису. - Покиньте эту комнату немедленно! - Напротив, останьтесь! - перебил ее Мазарини. - Аббат, вы понимаете, что попали в скверную переделку, которая может плохо для вас закончиться? Некоторые тайны очень дорого стоят... настолько дорого, что вам не расплатиться. - Вы знакомы с господином... - Анна указала рукой на Арамиса. Ее величество постепенно овладевала собой, к ней возвращалось умение соображать быстро и ясно. - Мы имели возможность пообщаться! - кивнул Мазарини. - Аббат д`Эрбле оказал Франции неоценимую услугу. И сейчас может оказать еще одну. Ваше величество, мы оба сейчас удалимся, чтобы вы имели возможность подумать над своим решением. Что бы вы ни сделали, это будет хорошо. Но подумайте о том, что если заговор удастся, все люди, которых выдвинул Ришелье, окажутся в немилости. Мне же вовсе придется покинуть Францию. Это печально. Я успел полюбить эту страну. Французы - славные люди... Королева вновь побледнела, взгляд ее заблистал. - О, нет! - она закрыла лицо ладонями, и еле слышно прибавила. - Невозможно! - Помолитесь, ваше величество. Попросите Мадонну помочь вам мудрым советом. А мы с господином д`Эрбле пока поговорим в уголке. Не забывайте, что выйти в переднюю он не может, чтобы не компрометировать вас, а другие, тайные двери для него закрыты. Пока вы или я их не откроем. Кардинал улыбался самой мягкой, ободряющей улыбкой. Королева с удивительной покорностью отправилась к распятию, висевшему у изголовья постели. Предоставив женщине молиться, Мазарини отвел Арамиса в оконную нишу. - Аббат, я еще раз повторяю вам, что есть вещи, которых лучше не знать. Вы умный человек, примите решение сами. - Вы предлагаете мне стать немым, слепым и глухим? - Точнее сказать, я предупреждаю вас, что вы можете потерять речь, слух и зрение не по своей воле, если будете недостаточно скромны. Могут подумать непонятно что, если узнают, что ее величество вызывает меня к себе в спальню по ночам. - Я уверен, что она это делает только в случае, если ей нужен не монсеньор Мазарини, а доверенное лицо Ришелье и церковный сановник. То есть в случае, подобном сегодняшнему. Мазарини довольно погладил свои белые, холеные пальцы. - Вы правильно поняли меня, аббат. - Я не мог вас не понять, монсеньор. Арамис еле сдерживался, чтобы сохранять серьезный, почтительный тон. Мазарини покосился на него, и фыркнул в сторону. - Королева отдаст мне бумаги. После чего, аббат, мы проедем ко мне, и вы подождете некоторое время. Можете даже поспать, я предоставлю вам такую возможность. К утру я решу, что с вами делать. - Монсеньор, вы уверены, что королева отдаст вам бумаги? - Уверен. Вполне уверен.
Джулия: *** Мазарини оказался прав. Королева передала ему текст черновика. Рассвет аббат встретил в кресле, стоявшем в рабочем кабинете итальянца. Он мог считать себя почти пленником. Он понимал, что попал между молотом и наковальней - и теперь мог взывать только к Создателю. Нажить себе недруга в лице возможного преемника Ришелье было бы непростительным просчетом со стороны осторожного Арамиса. Как политический соперник Мазарини мог оказаться страшен. Что же касается того, что монсеньор - любовник ее величества... Аббат усмехнулся. Право, он бы на месте Мазарини упек случайного свидетеля ночного свидания в Бастилию не за то, что тот волей обстоятельств узнал слишком много о политических делах, а потому, что разоблачение любовной связи могло обойтись итальянцу слишком дорого. Хотя... все эти игры в тайну продлятся ровно до того момента, пока королева является женой царствующего монарха. Вдова же вольна делать все, что угодно, пусть и втихомолку. На столе обнаружились карты. Великолепный предмет для того, кто вынужден ждать и размышлять о вещах, которые могут иметь крайне неприятные последствия. Мазарини застал аббата за пасьянсом. Кардиналу эта бессонная ночь далась нелегко. Белки глаз воспалены, веки чуть припухли, лицо побледнело и осунулось. Разумеется, ему пришлось решать задачку не из легких. Еще не быть утвержденным на место, которые ныне занимает Ришелье, но при этом уже завоевать сердце королевы... Итальянец опустился в кресло напротив. Провел ладонью по векам. - Аббат, мы с вами должны поговорить начистоту. Голос кардинала был глухим и уставшим, он уже не напоминал вкрадчивое и размеренное мурлыканье кошки. - Я даже рад этому, ваше высокопреосвященство! – Арамис чуть наклонил голову. - Что вы думаете о тексте, который прочитали? - Я едва успел пробежать его глазами, монсеньор. - Пустое. Уверен, что суть вы уловили точно. - В таком случае, монсеньор, я скажу, что вам, если заговор удастся, недолго осталось жить во Франции. Возможно, вы и останетесь здесь, но это будет уже другое государство. Мазарини рассмеялся негромко, и тут же резко оборвал смех. Глаза итальянца были устремлены на собеседника. - Как бы вы поступили на моем месте? - Монсеньор, я бы сделал так, чтобы эти бумаги еще до конца недели попали в руки Ришелье. - Это невозможно! - Это возможно, если вы дадите мне денег и подготовите хотя бы несколько подстав. - Вы? - кардинал прищелкнул пальцами. - Мне доводилось скакать и быстрее, чем вы предлагаете. Я берусь доставить бумаги прямо в руки к его высокопреосвященству в субботу утром. - Так-так... Кардинал посмотрел на пасьянс, который сошелся. Взял несколько карт в руки, повертел их, затем сложил веером. - Аббат, вы понимаете, что будете действовать на свой страх и риск? Что вам придется вылезать из седла только затем, чтобы переменить лошадь? Что я потребую от вас не останавливаться до того момента, когда бумаги попадут в руки Ришелье? Только в руки Ришелье! Арамис серьезно кивнул. - Вы, похоже, совсем не знаете меня, монсеньор. Мазарини переложил еще несколько карт. Взял одну, повернув так, чтобы аббат ее не видел. - Какая это карта? - Дама треф, монсеньор. Кардинал удивленно вскинул брови. И, выразительно хмыкнув, бросил на стол карту с изображением дамы треф. - Откуда вы знали, аббат? - Интуиция, монсеньор. Понимаю, что это не вполне мужское качество, и доверять ему не стоит. Но моя интуиция меня очень редко подводит, и потому я к ней прислушиваюсь. - А что вас говорит ваша интуиция по поводу моего визита? - Вы пришли отдать мне приказ, монсеньор. Мое мнение для вас ничего не значит. Вам достаточно отдать мне кошелек, который оттягивает карман вашей сутаны, письмо, которое вы положили в другой карман, и сказать, что оседланная лошадь ждет меня во дворе. Мазарини хлопнул в ладоши от восторга. - Я итальянец, и потому суеверен. Все необъяснимое пугает меня. Объясните, аббат, как вы угадали? - У вас нет выбора, монсеньор. К тому же вы хотите сами убедиться в том, что все, что про меня рассказали вам раньше - правда. «Я умолчу о том, что лично тебе, итальянская лисица, очень нужно, чтобы я оказался подальше от Парижа...». - Вот кошелек. Вот письмо для его высокопреосвященства. - Монсеньор, вы, кажется, что-то забыли... - Что именно? - Пакет для его высокопреосвященства с копией договора Сен-Мара и Оливареса. - Не забыл. Вот он. Но помните - не позже, чем в воскресенье. - Я сказал - в субботу, монсеньор. Я могу ехать? - Да, не заходя домой. Прямо сейчас. До заставы вас проводят.
Джулия: *** По случаю теплой погоды окно в комнате было открыто, и кардинал, лежащий в постели, мог слышать каждый звук. Ришелье не спал. Он вообще не спал последние две недели: боль не отступала ни на минуту. Отвары, притирания – ничто уже не помогало. Его высокопреосвященство знал, что нынешняя весна – последняя в его жизни, и относился к этому факту со смирением доброго христианина. Страдания он переносил с невероятным мужеством, которое не могло не вызвать восхищения у всех, кто окружал Ришелье. Кардинал не открывал глаза. Он был уверен, что у его постели неотлучно находится кто-то из верных людей. Пусть отдохнут. Пусть шепотом передадут друг другу весть о том, что нынче ночью его высокопреосвященство хотя бы немного забылся сном. Это так важно для них – чтобы кардинал отдохнул. Ришелье слабо улыбнулся при мысли о том, что кто-то трепещет перед ним не из страха, а руководствуясь великой любовью к нему. Все, кто сейчас его окружают, без тени сомнения дадут убить себя, лишь бы защитить беззащитного, немощного человека, лежащего под роскошным балдахином походной кровати. Раннее утро, занимавшееся на улице, принесло звуки, характерные для пробуждения природы. Запели птицы. Затем откуда-то с заднего двора донеслось квохтанье – то курицы поднялись с насестов. Привычные слуху, мирные звуки успокаивали нервы, даже баюкали. Вот открыли ворота. Ришелье прислушался. Во двор въехал верховой. Лошадь всхрапывала и дышала так тяжело, что это было слышно даже в комнате, которую занимал его высокопреосвященство. - К его высокопреосвященству, из Парижа, от монсеньора Мазарини, срочно! – донеслось снизу. Курьер из Парижа! Значит, Мазарини не сможет нынче приехать. Он и так делает больше того, что ему положено, и считает своим долгом то и дело преодолевать не одну сотню лье, чтобы лично переговорить с Ришелье. Кардинал даже не дернулся. Шарпантье, образцовый секретарь, сам встретит курьера, заберет у него донесение, вскроет конверт. И затем позаботится о том, чтобы человек, преодолевший долгую дорогу, смог отдохнуть… Так и есть: Шарпантье, который сидел у изножья кровати и караулил покой патрона, как верный пес, встал и направился к дверям. Удивительное дело: боль, непрестанно грызшая больные суставы, вдруг ослабла, и кардинал погрузился в дрему. Сколько он пребывал в целительном забытьи – никто бы не мог сказать. Видимо, не более получаса, потому что солнце успело переместиться лишь на одну шашку паркета. Его разбудило легкое шевеление в комнате. Кардинал открыл глаза и приподнялся. Шарпантье виновато смотрел на кардинала, переминаясь с ноги на ногу. - Ваше высокопреосвященство, курьер из Парижа говорит, что у него есть особое предписание передать конверт лично вам в руки. Приехал не человек из штата Мазарини, как обычно, а шевалье д`Эрбле, если изволите его помнить… - Еще бы! – пробормотал кардинал, поднимаясь и подтыкая под спину подушки. – Приглашайте шевалье сюда. Ждать не пришлось вовсе. Шевалье тут же вошел в комнату, почтительно поклонился… и пошатнулся. Посланец Мазарини был, как загаром, покрыт слоем дорожной рыжей пыли. Пропыленная шляпа, пропыленный плащ, ботфорты, потерявшие естественный цвет, темно-синий камзол в бурых разводах. Кардинал протянул шевалье руку. Мужчина встал на одно колено и поцеловал камень перстня. - Присядьте, шевалье. Вы, кажется, устали. Было ясно, что не просто устал – устал выше всех человеческих пределов. Воспаленные веки и покрасневшие белки глаз явственно доказывали, что этот человек несколько дней и ночей не знал отдыха, и сейчас держится только усилием воли. Ему нужно было закончить задание, которое он получил. - Я постою, ваше высокопреосвященство. Сидеть мне пришлось последние трое суток. - Без остановки? Утвердительный кивок. Ришелье даже не удивился. Если бы речь шла о ком-то другом… не об одном из знаменитой четверки мушкетеров – он бы просто не поверил. С такой скоростью не ездят. Здесь же все было в порядке вещей. Совершить невозможное. Эти люди созданы Господом для того, чтобы кого-то спасать и приходить на помощь там, где было нужно. Как хорошо, что по крайней мере двое из четверки ныне могут поспешить на помощь ему самому. О важности дела говорить не приходилось. Кардинал вскрыл конверт. Прочел несколько строк. Приметно вздрогнул. - Как это попало к Мазарини? - Это попало к королеве, ваше высокопреосвященство. - От кого? - От мадам де Шеврез. Герцогиня написала мне той же почтой, и в спешке перепутала несколько листов. Часть договора оказалась у меня. Ее величество успела задержать курьера. Таким образом, она узнала, кому еще писала герцогиня. Мы с ее величеством встретились, и поставили в известность монсеньора Мазарини. - Королева сама приняла решение отдать бумаги? - Да, ваше высокопреосвященство. Сама. Добровольно. Кардинал прикрыл глаза. Невозможно было определить, какая эмоция отразилась на его лице. - Хорошо. Стало быть, вы знаете текст того, что привезли? - Да, знаю. Потому не останавливался нигде. - Кто видел, что вы приехали? - Никто. Я сразу направился к вам, потому что мне объяснили, где именно вас искать. - Отлично. Отлично, аббат. Отдыхайте. Сейчас Шарпантье проводит вас в комнату, где будет все необходимое. И ванна тоже. Отдыхайте, мы поговорим вечером. Шевалье поклонился. И вновь ему чудом удалось устоять на ногах. Кардинал сам подхватил его под локоть, усадил на постель. - Воды! Вынырнувший как из-под земли лакей принес поднос с графином. Следом появился Шарпантье с докладом: комната для шевалье д`Эрбле готова, ванна нагрета, завтрак сейчас будет. - Не тревожьте его! – негромко попросил кардинал. – И выставьте охрану у дверей. Шевалье, благодарю вас. Ступайте, отдыхайте как следует. А вы, Шарпантье, проводите шевалье в его комнату, и немедленно возвращайтесь. Немедленно…
Джулия: *** В комнате находились двое мужчин. Один был молод и вызывающе красив – не мужской, слащавой красотой. Другой был намного старше, особой красотой не отличался, зато его взгляд сверкал умом и лукавством. Юноша валялся на кровати и с плохо скрываемым нетерпением наблюдал за тем, как камердинер готовит для него наряд. Светлые волосы фаворита только что завили и надушили, немногим ранее щеки и подбородок месье Ле Грана (так все называли юного фаворита короля) были также приведены в идеальное состояние. Сен-Мар собирался на прогулку. - Де Ту, как ты считаешь: мне предпочесть камзол с лентами или с шитьем? Голубой цвет мне приелся… Франсуа-Огюст де Ту, главный королевский библиотекарь и государственный советник, пожал плечами. - Оденьте персиковый, он вам к лицу! Он сидел в кресле у окна и с видом знатока любовался прелестной миниатюрой: на эмали мастерской рукой был выполнен портрет принцессы Марии Гонзага. - Де Ту! Я тебя серьезно спрашиваю! - Я отвечаю вам на полном серьезе! Маленький штрих к отношениям приятелей: Сен-Мар, которому было двадцать два года, обращался к тридцатипятилетнему де Ту на «ты». Де Ту не считал нужным поддерживать панибратство, и соблюдал рамки общепринятой вежливости. Маркиз сорвался с места, подбежал к де Ту и выхватил у него портрет. - Отдай! - Пожалуйста! – де Ту даже не попытался оставить портрет у себя. Лицо молодого человека озарила улыбка. Он поцеловал изображение и пылко воскликнул: - Она прелестна, не правда ли? - Сущая правда! - Она будет моей, вот увидишь! – вспыхнув, промолвил маркиз, и снова поцеловал портрет. – Как только мы завершим наше дело… Де Ту еле слышно фыркнул и воздержался от комментариев. Совершенно непонятно, что бедный король находит в этом капризном, взбалмошном мальчишке, которого судьба вознесла на самый верх карьерных притязаний. Впрочем, что они все в нем находят? Кого-то удерживает рядом честолюбие. Про кого-то Сен-Мар знает тайны, которые позволяют ему манипулировать этими людьми. Есть и те немногие, которые попали под несомненное обаяние фаворита. Когда он захочет – он умеет быть милым, обходительным, и даже показывает наличие ума и образования. Королю нужен взрослый ребенок, капризам которого можно потакать. Что ж, король нашел такого ребенка. Только никто не поинтересовался при этом, нужен ли маркизу король с его опекой. Де Ту вздохнул. Если бы он не был связан клятвой молчать, если бы он мог сказать королю, что месье Ле Гран в своей глупости и эгоизме зашел слишком далеко… - Что ты возишься, болван? – Сен-Мар подошел к камердинеру, и влепил бедному малому звонкую пощечину. Тот инстинктивно попытался отвернуться, и в результате получилось еще хуже: щеку ему оцарапало гранью бриллианта, украшавшего безымянный палец фаворита. - Сейчас, монсеньор, сейчас… Отвесив пощечину нерасторопному лакею, Сен-Мар потерял всякий интерес к нему, и вновь повернулся к де Ту. - Куда мы поедем? - Куда вам будет угодно. - Тогда к Агнессе. Дурочка, она меня все еще боится! - Его величество, если узнает, будет крайне недоволен этой поездкой. - Что с того? Я его успокою! Де Ту хотел что-то возразить, но в этот момент лакей, открывший дверь, доложил робко: - Здесь хотят видеть месье де Ту. - Де Ту, ты с утра пользуешься популярностью! – рассмеялся маркиз, вновь падая на кровать. – Кто тебя там спрашивает? Дама? - Нет, монсеньор, здесь аббат д`Эрбле. - Аббат? – Сен-Мар капризно скривил свои пухлые, чувственные губы. – Мы не намерены слушать мессу, и проповеди нам пока тоже не нужны! Де Ту, ты плохо выбираешь знакомых! Де Ту же радостно вскрикнул, и, обернувшись к фавориту, сказал: - Позвольте мне оставить вас, монсеньор. Ко мне приехал мой старинный знакомый, и я бы хотел с ним повидаться. - Ты оставишь меня скучать в одиночестве? – живо возразил маркиз. – Нет-нет, лучше уж я послушаю проповедь, но зато не лишусь твоего милого общества! Прежде, чем де Ту успел что-то сказать, молодой человек сделал знак рукой и со смехом заявил громко: - Друзья моих друзей – мои друзья! Эй, пригласите сюда господина аббата! Господин аббат появился на пороге комнаты. Де Ту радостно приветствовал его. Сен-Мар, критически выпятив нижнюю губу, рассматривал гостя и нашел, что он сам выглядит куда моложе, привлекательней и представительней. Удовлетворенно улыбнувшись и поправив кружево воротника, маркиз растянулся на покрывале. - Маркиз, позвольте представить вам одного из самых добрых моих друзей. Аббат д`Эрбле, это маркиз де Сен-Мар. Любой другой на месте фаворита понял бы, что он - третий лишний. Но Анри решил противоречить здравому смыслу. Ему не хотелось оставаться в одиночестве, а особенное положение, которое он занимал при дворе, позволяло ему быть бестактным. Он остался в комнате де Ту, и распоряжался здесь как хозяин. - Аббат, почему де Ту не представил вас раньше? - Я долгое время провел в Италии, сударь, - любезно ответил Арамис, также украдкой разглядывая Сен-Мара. Он лишь мельком скользнул взглядом по фигуре юнца, сосредоточив внимание на его лице. Аббата ничуть не волновали мелочи, которые так пристрастно рассматривал сам Сен-Мар. По слишком красивому, женственно жеманному лицу маркиза всякий бы прочитал его характер, и сделал бы весьма неутешительные выводы. Арамис смотрел на мальчишку, который уже готов был продать Францию испанцам, и перед его глазами плыли строки черновика. Черновика, написанного им собственноручно под диктовку Гастона Орлеанского и герцога Буйонского. Этот изнеженный, рафинированный юнец с пухлыми руками, с белейшими пальцами, унизанными перстнями, договорился с испанцами расчленить Францию на несколько частей. Ни король, который был пусть и нездоров, но жив, ни тем более кардинал Ришелье в расчет не принимались. И тот, и другой были фактически приговорены к смерти. Испанская сторона соглашалась выставить почти тридцатитысячную армию для захвата Франции, снабдить руководителей заговора крупными денежными суммами. Гастон наконец-то получал вожделенный трон, Сен-Мар становился первым министром вместо Ришелье. Кроме того, стороны подписывали мирный договор... Хотелось придушить мерзавца на месте, но это было бы полнейшей глупостью.
Джулия: - В Италии? Говорят, там полно хорошеньких женщин! - с живостью отозвался Сен-Мар. - Не знаю, - сдержанно ответил аббат. - Возможно. Но француженки, сударь, самые красивые женщины на свете, поверьте мне. - Охотно верю! - фаворит залился хохотом. Де Ту бросил на аббата виноватый взгляд, который весьма выразительно говорил: «Простите этому ребенку его выходки!». Поддерживая ничего не значащий светский разговор, Арамис то и дело переводил взгляд с одного своего собеседника на другого. Сен-Мар, при всей своей внешней непринужденности, был напряжен как сжатая пружина. Незнакомый человек в окружении его лучшего друга вызывал у него опасения, и юноша ни под каким предлогом не желал оставлять приятелей наедине. Де Ту, пусть и несколько раздраженный столь бесцеремонным вмешательством в его личные дела, не смел прекословить и хоть как-то выражать свое неудовольствие внешне. Все трое вышли на балкон и теперь созерцали происходящее во внутреннем дворике. У фонтана, бившего в центре небольшого садика, сидел мужчина в роскошном камзоле. Злая ирония судьбы наградила его внешностью, вызывавшей одновременно презрение и жалость. Редко когда природа наделяет человека подобным уродством: мужчина был дважды горбат. Горб на спине как бы уравновешивался горбом на груди, и это обстоятельство ничуть не скрадывала нездоровая полнота и малый рост. Кроме того, наряд знатного дворянина резко контрастировал с грубыми чертами лица. Впрочем, это грубое, некрасивое лицо носило явный отпечаток ума, хитрости и алчности. Заметив Сен-Мара, стоящего на балконе, мужчина приподнялся и почтительно поклонился. - Фонтрай, поднимайтесь к нам! – крикнул Сен-Мар, делая ответный приветственный знак рукой. - Мне нужно с вами поговорить! - Кто это? – шепотом осведомился Арамис. - Виконт де Фонтрай. Редкая шельма. Страстно ненавидит кардинала, и предан маркизу как цепной пес, - так же шепотом ответил де Ту. – Аббат, соглашайтесь поехать с нами на прогулку. Если эти двое будут разговаривать, мы тоже поговорим без помех. Арамис пожал плечами, потому что был в этом не уверен. Горбатый уродец, размахивая руками, чтобы удержать равновесие, поднялся со скамейки и взял свою трость, которая лежала рядом. В этот самый момент в другом конце дорожки показался еще один дворянин – с совершенно прямой спиной, одетый по-дорожному. - О, вот и Монмор! – не то радостно, не то удивленно пробормотал Сен-Мар. – Господа, я вынужден оставить вас ненадолго. Видимо, меня хотят поставить в известность о неких важных событиях… - Разве вы и так не в курсе всех событий, маркиз? – ввернул фразу Арамис. Сен-Мар досадливо поморщился. - В курсе, но сейчас у нас с его величеством вышла легкая размолвка. Его величество изволит дуться на меня, и ничего не говорит. Сейчас он вообще удалился в лагерь к господину маршалу де Ламотту, и третий день не появляется в городе. Ах, не случилось ли чего с его величеством? Фаворит развернулся на каблуках и чуть не бегом направился прочь из комнаты. - Вы думаете, он был бы сильно опечален, если бы с его величеством в самом деле что-то случилось? – спросил Арамис быстро. Де Ту выдержал паузу. Он собирался было ответить, но тут оба стали свидетелями странной сцены: господин де Монмор подошел к Фонтраю и сказал ему несколько слов. Виконт явственно вздрогнул и с беспокойством оглянулся на балкон. Увидев там только де Ту и его гостя, горбун стал белее своих манжет. Он схватил Монмора за руку, и с удивительной резвостью потащил того к выходу из сада. - Что это с ним? – озадаченно спросил сам себя де Ту. - Я бы предположил по его поведению, что этот человек только что получил известие о смертельной опасности, и ринулся спасать свою шкуру! – медленно, точно взвешивая каждое слово, произнес аббат. Де Ту рассеянно кивнул. Тем временем горбун и его спутник уже исчезли за оградой. - Вы что-то знаете, аббат? Вы потому и приехали? – тихо спросил его де Ту. - Не заставляйте меня говорить о том, о чем я не имею право говорить. Де Ту вздохнул. - Вы говорите мне примерно таким же голосом и в таких же выражениях, в каких это имеет обыкновение делать господин капитан де Фабер. Вы ведь знаете Фабера, капитана гвардейцев короля?.. Ну так вот, Фабер вечно намекает мне на то, что я делаю что-то не то, но в то же время ничего не говорит прямо, ссылаясь на верность присяге. - Вы верно поняли меня. - Ну, так что вы мне можете сказать, не изменяя вашим принципам? - Я советую вам поступить так же, как только что на наших глазах поступил этот несчастный Фонтрай. Сесть на коня и ехать. - Куда? - Куда захотите. Мир велик. Если вам дорога Франция… то, пожалуй, я бы предпочел то место, где сейчас находится его высокопреосвященство, то есть Тараскон. Меня бы, будь я на вашем месте, одолело страшное желание немедленно исповедоваться… Впрочем, исповедь – это слишком серьезно. А вот небольшая беседа по душам с господином де Шавиньи не помешала бы точно. - Шавиньи находится там же, где и кардинал. - Ошибаетесь. Нынче утром мы с Шавиньи ехали сюда в одной карете. Рискну предположить, что Шавиньи встретился с его величеством, и эта встреча завершилась совсем недавно... если уже завершилась. Де Ту неожиданно крепко сжал руку приятеля. - Аббат, вы сказали мне больше, чем должны были бы… во всяком случае, больше, чем Фабер. Но вам хорошо известно, что я вправе распоряжаться только своими тайнами. Чужие не в моей власти… Некоторое время оба хранили молчание, причем каждый думал о своем. - Если я покину этого ребенка, то кто его защитит? – сказал, наконец, де Ту. - Вы не защитите его и погубите себя. - Зато мне не в чем будет себя упрекнуть. К тому же я верю в свою счастливую звезду. Помните, маркиза де Тренель как-то гадала нам на картах? Она сказала, что я доживу до глубокой старости и умру как добрый католик. - Карты всегда врут. - Ничуть. Она предсказала мне массу вещей, которые уже сбылись, и уж этот факт отрицать невозможно. Де Ту хотел сказать еще что-то, но не успел: в комнату вновь вбежал запыхавшийся Сен-Мар. - Виконт пропал, словно его здесь и не было! Господа, зато я узнал новости: оказывается, король держит совещание с этими прохвостами Нуайе и Шавиньи. А меня не приглашают! Не приглашают! Даже и не подумали позвать! Взбешенный фаворит в ярости разодрал свои чудесные кружевные манжеты и сломал ноготь на правой руке. Истерика молодого человека продолжалась довольно долго. Его едва уговорили не ехать к королю самому. Впрочем, буря улеглась также неожиданно, как и началась. - Они совещаются! – воскликнул Сен-Мар. – Тем лучше! Господа, мы едем на прогулку, и непременно завернем… де Ту, вы знаете, куда именно. Аббат, так что вы там говорили о красоте француженок?..
Джулия: *** …Как уверяет в своих мемуарах де Рео, виконт де Фонтрай все же успел встретиться с Сен-Маром и даже посоветовал спасаться бегством. Сен-Мар ответил ему довольно надменно, на что Фонтрай, отнюдь не обделенный чувством юмора, позволил себе сказать ощутимую колкость. Он заявил месье Ле Грану, что тот достаточно высокого роста, чтобы оставаться таковым и после того, как ему отрубят голову, зато он, виконт, слишком мал для этого. Так это или нет – мы не знаем, поскольку наш главный герой при упомянутом выше происшествии не присутствовал. Он поспешил вернуться в Тараскон вместе с Шавиньи. Дорога прошла в приятной беседе, которая занимала обоих и успешно отвлекала от мрачных мыслей, которых было предостаточно и у того, и у другого. О, если бы собеседники, развлекавшие друг друга, могли знать, как причудливо скрестятся их дороги в недалеком будущем! Слушая их разговор, невозможно было бы даже допустить мысль о том, что вскоре из единомышленников они станут врагами… Но забегать вперед и предвосхищать события было бы слишком опрометчиво с нашей стороны, а потому мы предлагаем читателю вернуться в июньские дни 1642 года. Мы обнаружим нашего героя стоящим у королевского лагеря и беседующим с парой офицеров мушкетерского полка. Лагерь бурлит. Разговаривают не о войне, а о событии чрезвычайной важности: король велел арестовать своего фаворита, маркиза Сен-Мара. Молодого человека обвиняют в государственной измене. Открыто говорят об очередном заговоре, который едва не удался, об уже подписанном договоре с Испанией, о предательстве самых знатных вельмож Франции. Между королем и кардиналом царит полное согласие. Его величество деятельно участвует в расследовании дела. Сен-Мар пытался скрыться в доме своей любовницы, но отец девушки оказался честным французом, и донес властям, где именно нужно искать беглеца. Историю о том, как маркиза выволакивали из-под матраца кровати, передают из уст в уста с самыми разнообразными подробностями. Говорят и о том, что горбун Фонтрай, игравший в заговоре не самую последнюю роль, благоразумно скрылся, переодевшись в рясу капуцина. И все, решительно все жалеют де Ту, арестованного за компанию с фаворитом. Мы увидим, что именно после этой беседы с давними приятелями, по-прежнему одетыми в мундиры мушкетеров короля, отставной мушкетер д`Эрбле принял отчаянное решение добиться аудиенции у его величества и лично переговорить с королем. …Его величество стоял у небольшого столика, размещенного в углу походной палатки, обстановка которой была более чем скромной. Впрочем, эта скромность и непритязательность были вполне в характере короля. - Заходите, сударь. Час был поздний, уже почти стемнело. Тусклое пламя свечей придавало лицу Людовика почти неживой, восковый оттенок. Арамис, очень давно не видевший короля близко, едва удержался, чтобы не вскрикнуть от горестного удивления. Его величество изменился до неузнаваемости. Еще молодой, еще так недавно полный сил мужчина, обожавший воинские упражнения, отличный наездник, искусный фехтовальщик, превратился в подобие высохшей мумии. Изжелта-бледное лицо, темные подглазья, набрякшие веки. Казалось, король был облачен в одежду с чужого плеча, хотя было понятно, что такое невозможно. Ремень перевязи теперь обвивал его талию дважды. Аббат второй раз за последнее время оказывался лицом к лицу с человеком, который был жив только благодаря своему невероятному мужеству и стойкости. Кардинал умирал, но и король медленно сходил в могилу. - Вы хотели меня видеть, сударь? – тихим, лишенным всякого чувства голосом спросил король, и присел на стул. Подумав, он придвинул к столу второй стул, и указал на него своему гостю. – Присаживайтесь, и поговорим. Арамис с жалостью смотрел на руку короля. Тонкие длинные пальцы его величества стали почти прозрачными, в пламени свечи они просвечивали красноватым. - Я не смею… - пробормотал аббат, комкая в руках край шляпы. - Присаживайтесь, я разрешаю! – повторил его величество тоном несколько более оживленным. – Я припоминаю вас... - Если ваше величество позволит мне напомнить, то я довольно долго служил в мушкетерском полку вашего величества. Я носил тогда другое имя. Военное прозвище, которое, может быть, окажется вам более памятно, чем моя настоящая фамилия. Меня звали Арамисом… - Атос, Портос, Арамис и д`Артаньян… - улыбнулся король. – Конечно! Четверка храбрецов… К сожалению, как мне доложили, лейтенант д`Артаньян геройски погиб… Король вздохнул и перекрестился. - Вам сказали не совсем точную информацию, ваше величество. Лейтенант д`Артаньян жив и здоров, и горит желанием скорее присоединиться к армии вашего величества. Он был тяжело ранен, но теперь вновь может послужить своей доблестной шпагой вам и Франции. Арамис улыбнулся, поскольку ему представился счастливый случай донести до короля весть о том, что д`Артаньян жив. Он был уверен, что эта информация непременно пойдет на пользу его старинному другу, какие бы грустные мысли в данный момент не заботили его величество. - Атос, Портос и Арамис… - повторил король, задумчиво покачивая головой. Он внимательней вгляделся в лицо аббата, и вдруг воскликнул. – Да я же сам отдавал приказ Тревилю о зачислении вас в полк! Помнится, вы должны были стать священником, но там произошла история… - Дуэль, ваше величество, - Арамис, казалось, был смущен тем, что король с легкостью вспоминает такие подробности, какие должен был бы давно забыть за ненадобностью и за давностью лет. - Да, конечно! И вы оказались удачливей вашего соперника… - А вы меня простили, ваше величество. - Я умею быть великодушным, когда это требуется! – глаза его величества потеплели. Ему доставляли явное удовольствие воспоминания подобного рода. – Тем более, что вы, как мне помнится, происходите из рода, который не раз доказывал свою верность моему отцу, и мне тоже… - Битва при Сэ, ваше величество… Мой отец был одним из тех, кто без лишних раздумий выступил под вашими знаменами… - взгляд Арамиса невольно затуманился: и его не на шутку взволновал разговор о событиях почти двадцатилетней давности. Король все помнит! - Ваш отец был одним из тех, кто дал мне совет принять битву именно там, где она и произошла! И этот совет оказался удачным… да, весьма удачным! – король горделиво выпрямился. И тотчас скривился от неожиданной боли. Арамис поспешил поддержать его величество за локоть и подал ему стакан воды. - Я не вполне здоров! – грустно сказал Людовик, когда боль немного утихла. – Ах, сударь, сколько печали добавляют нам наши недуги… Я со своим вполне примирился, но он не желает подписывать мирный договор, и ведет наступление… Король, вздохнув, приподнял кружевной манжет. На руке, чуть повыше запястья, явственно проступало зловещее красное пятно. - Господь уязвил меня… но я не ропщу…
Джулия: - Ваше величество… - Арамис, повинуясь внутреннему порыву, опустился на колени и поцеловал исхудавшую, подрагивавшую руку короля. - Полно, - ласково сказал король, отнимая руку. – Встаньте. Вы напомнили мне о счастливом времени, когда я был молод. Но у каждого возраста свои преимущества, и не нужно жалеть о том, что никогда уже не вернется… Вы пришли просить за вашего друга? Лейтенант д`Артаньян имеет причины жаловаться на меня? Поверьте мне, скоро я вернусь в Париж, и тогда у него не будет повода для обиды. Вы принесли мне добрую новость, и она послужит ко благу гасконца. - Я бесконечно признателен вам, сир, но я пришел просить вас оказать милосердие другому… - Другому? – удивленно переспросил король. - Да, и он не является моим близким другом. Сир, осмелюсь просить вас о том, о ком попросили бы и другие, если бы им дано было право говорить... Видно было, как Людовик напрягся и помрачнел. - Не явились ли вы обелять в моих глазах господина де Сен-Мара? – с воистину королевской надменностью и плохо скрытым негодованием произнес король. – А известно ли вам, что он сам, своей рукой составил предательский договор, который, случись ему перейти с бумаги в действительность, перечеркнул бы все, что так долго создавал мой отец, я сам и его высокопреосвященство кардинал Ришелье! Глаза короля метали молнии, щеки порозовели от гнева. - Шевалье, то, что вы сейчас себе позволили - весьма опрометчивый поступок для человека, который обладает умом, и который принадлежит к роду, который до сего дня ни разу не запятнал себя предательством! - Ваше величество! – Арамис вновь опустился на колени, и опустил голову. – Я явился просить не за маркиза Сен-Мара, чье предательство возмутило меня не меньше, чем прочих. Нет, я бы никогда не посмел просить за недостойного. Но де Ту… ведь вы и его велели арестовать? - Де Ту… - король разом растерял запас своего гнева, и горько улыбнулся. – Всего лишь де Ту… И, вновь бледнея, прошептал еле слышно: - И вы пришли просить только за де Ту… Неизвестно, что было в этой фразе – попытка успокоить самого себя, сожаление о собственном ослеплении или почти неосознанное разочарование: вот еще один, кто осмеливается просить за де Ту, и никто, никто в целом свете не оправдывает Сен-Мара… - Осмелюсь утверждать, что он ни в чем не виноват! Он виноват не более, чем вы сами! Ваше величество, ведь и вы тоже оказались обмануты! - Я? – король медленно поднял глаза. – Да, шевалье. Я оказался обманут. Вас обманывали когда-нибудь те, кому вы доверяли? - Только женщины, сир. Король провел рукой по волосам. - Женщины… это другое дело. Это даже не заслуживает внимания. Женщины слабы… Значит, вам везло с друзьями… - Да, сир. Мне везло с друзьями. - Вы любили кого-нибудь в своей жизни? Арамис замялся. Столь прямо поставленный вопрос вызывал у него чувство неловкости. - Да, сир. Люблю и сейчас. - Значит, вы поймете меня. Вы счастливей меня во много раз, потому что вас не предавали друзья и потому, что вы обладаете привилегией любить тех, кто любит вас и доверяет вам. Я такого права лишен, потому что я – король. Короли ни к кому не должны привязываться, чтобы не иметь сердечных слабостей и оставаться неуязвимыми. Я же из тех государей, которые обладают не только мягким сердцем, но и злосчастным даром привлекать к себе недостойных. Или эти недостойные начинают завидовать моей власти и стремятся к тому, чтобы отнять ее у меня… или любят меня только на словах, из чистой корысти. Я умею прощать, меня недаром называют Людовиком Справедливым. Впрочем, иногда я вынужден прощать, потому что этого требуют государственные интересы… Король умолк. - Ваше величество поступили правильно, отдав приказ арестовать Сен-Мара. Вы лишили его возможности бежать, если он виновен, и не причинили ему никакого вреда, если он окажется не виноват… - Не виноват? – король вновь горько улыбнулся. Губы его дрожали. – О, сударь, если бы вы знали, какой удар он мне нанес! - Простите, сир… я знаю. Я читал договор… читал еще до того, как привез его монсеньору Ришелье… виной тому была случайность… - Вы? Это вы привезли текст… Король встал. Подошел к другому столу, где стояла бутылка вина и в красивой вазе лежали фрукты. Налил два бокала. Один взял сам, другой передал Арамису.
Джулия: - Я не смею пить с вами… - пробормотал Арамис, опустив глаза. - Я прошу вас. Разделите со мной мою печаль, шевалье. Никто не разделяет со мной мои чувства, потому что я король. Но сейчас я говорю с вами как дворянин с дворянином, равный с равным. Как король, я понимаю, почему отдал приказ арестовать Сен-Мара, и нахожу, что поступил правильно. Как человек, я скорблю, потому что оказался обманут юношей, которого любил как сына. Видели вы его, шевалье? Это ребенок, сущий ребенок. Он обладает всем тем, чего лишен я. У него есть молодость, умение радоваться жизни, совершать безумные поступки. Он делился со мной своей энергией. Он дарил мне минуты счастья… Король тяжело опустился на стол, судорожно вздохнул, некоторое время помолчал, а затем продолжил куда более спокойным голосом: - Сен-Мар предал Францию. Человек может простить, Франция – никогда. Сен-Мар отправится на эшафот, как только окончательно выяснятся обстоятельства этого дела. Я не могу отправить на плаху своего брата, свою супругу… Но всем прочим, упомянутым в договоре, кары не избежать. Когда моей любовью и доверием злоупотребляют, я забываю о человеческих слабостях, и вспоминаю о том, что я – король. - Сир, будьте милосердны к тем, кто виновен только в том, что хранит верность друзьям! – прошептал Арамис. – Будьте великим королем… простите де Ту. Его величество покачал головой. - Шевалье, я понимаю вас. Де Ту приятен вам, как он приятен и мне. Но отделяйте семена от плевел, будьте мужественны и не питайте иллюзий. Вы распорядились этими страшными бумагами как честный человек и хороший француз. По поступкам и награда. Вы поступили дерзко, явившись ко мне с просьбой простить, но я не сержусь на вас. Вы свободны, и останетесь свободны. Более того, я хорошо запомню ваш благородный порыв, и при первой же возможности вознагражу вас за него. Это в моей власти. Но не требуйте большего, шевалье. Не требуйте. Ни от короля, ни от человека. Если бы де Ту любил меня и Францию так, как вы и ваши настоящие, истинные, проверенные друзья, он бы пришел ко мне, как пришли сейчас вы, и сказал: «Сир, Сен-Мар готов совершить опасную глупость, заключив договор с испанцами. Ради блага Франции, помешайте ему сделать это». Разве он это сделал? Возразить на это суждение было нечего. Арамис стоял совершенно подавленный, но покоренный горькой логикой его величества. - Слава Богу, у вас, шевалье, есть друзья, о которых просить не зазорно. Радуйтесь этому. Радуйтесь тому, что вас любят ради вас самого. Смиритесь. Ни я, ни вы не можем ничего изменить в том, что уже произошло. Те сделали свой выбор, я сделал свой, вы – свой… Пейте вино, шевалье. Пейте. Это отличное бордо. Пейте не спеша. Я хочу, чтобы вы вышли от меня с гордо поднятой головой и со смирением, которое подобает истинному христианину. Вы сделали то, что хотели, Бог видел вашу преданность, я тоже видел… Пейте, и забудем о том, что только что было сказано. Расскажите лучше, каким образом шевалье д`Артаньяну удалось избежать гибели. Ведь мне предоставили подробный доклад, как именно погиб один из лучших моих офицеров…
Джулия: *** В этот самый момент лейтенант д`Артаньян отчаянно икал, держась руками за стену, Феррюсак от всей души колотил приятеля по худой спине, а сердобольный Ротлин надрывал глотку, требуя принести стакан воды. Все трое приятелей при этом истинно по-мушкетерски ругались. Три лейтенанта самого прославленного полка королевской гвардии пятые сутки кряду сидели в Бастилии... Как они там очутились? Д`Артаньян не сразу обнаружил, что Арамис пропал – и даже Базен не знает, где искать аббата. Лейтенант задумался. С Арамисом вряд ли случилось что-то плохое. Пока еще не время волноваться. Но вот толстяк слуга – не ангел. Еще день или два – и придется искать другое пристанище. Если Базен не получил от Арамиса особых распоряжении, то попросту выставит гасконца на улицу. Единственной возможностью остаться жить в приличных условиях (к тому же бесплатно!) было – найти Арамиса. И срочно! Сказано - сделано. Правда, д`Артаньян совершенно не представлял, где же нужно искать друга. Пожалуй, бравый лейтенант впервые задумался о том, что Арамис был принят как свой в домах, куда его самого вряд ли и на порог пустят… Сколько гасконец не напрягал память, он так и не смог вспомнить ни одного общего знакомого, у которого можно было бы навести справки. Затем он сообразил – а дамы?! Те самые красавицы, которые бросали на его друга откровенные взгляды? Д`Артаньян не считал себя знатоком женских душ, но обладал изрядной долей здорового нахальства. К тому же на его плечах был мундир офицера мушкетеров. Там, где были закрыты двери для шевалье д`Артаньяна, их обязаны были открыть для господина лейтенанта. В первый день он искал не слишком настойчиво, потому что был уверен, что его друг ввязался в очередную любовную интрижку, и теперь пребывает в объятиях неведомой красотки. Проблема с ночевкой разрешилась сама собой - едва зайдя в «Козочку» к Мадлен, д`Артаньян нашел там самый теплый прием. Очень кстати муж прелестной фламандки уехал на пару дней в Бургундию - закупать вино... Затем мушкетер стал искать Арамиса как следует. Но не преуспел. Лейтенанту мушкетеров не отказывали во встрече - и только. Дамы держались настороженно, мужчины не доверяли неожиданному посетителю. Зато д`Артаньян побывал в отеле Конде, в отеле Лонгвилей, в доме мадам де Монбазон и в прочих интересных местах, куда бы при иных обстоятельствах ему даже в голову не пришло заглянуть. Единственной, кто заметил отсутствие аббата д`Эрбле, оказалась молоденькая герцогиня де Лонгвиль. Она была крайне обеспокоена тем, что аббат не пришел на назначенную встречу, и таким образом мадам герцогиня осталась без обещанной ей душеспасительной беседы, на которую она очень рассчитывала. Разговаривая с лейтенантом, мадам де Лонгвиль нетерпеливо бросала взгляды в сторону площадки для игры в мяч - ее там ожидали две или три подруги. Поскольку д`Артаньян плохо разбирался в женской психологии, а мадам де Лонгвиль никаких дополнительных вопросов не задавала, то на этом дело и закончилось. Если бы д`Артаньян не был так раздосадован и проявил больше наблюдательности, то обнаружил бы, что бедная девушка побелела от волнения и ужаса, заслышав новость о том, что ее возлюбленный пропал не для нее одной... В конце концов, лейтенант переборол себя и отправился назад, к Арамису. Арамис не возвращался, известий от него не было. Зато поведение Базена дало ему повод думать, что все не так плохо. Слуга ничего не говорил, но его спокойствие доказывало лучше всяких слов, что Арамис жив. Раз так - можно было успокоиться.
Джулия: Тем же вечером ему стало не до Арамиса. Мушкетерам задержали жалование, а новый командир отказался принимать лейтенанта д`Артаньяна. И опять д`Артаньян остался ночевать в комнате прекрасной Мадлен. Фламандка нежно утешила его и заявила, что готова предоставлять еду и кров в долг... до тех пор, пока у мушкетера не заведутся в кармане деньги. Это был огромный соблазн, и д`Артаньян ему поддался. Вопрос с жильем, таким образом, разрешился. Д`Артаньян занял небольшую опрятную комнатку на третьем этаже, окно которой выходило во внутренний дворик. Официально считалось, что он платит за нее по три су в день. Неофициальный договор с хозяйкой предусматривал другой порядок оплаты, который устраивал обе стороны. Наличие мужа в рассчет вообще не принималось. В среду, день постный, жалование господам офицерам было выплачено. Кто-то пожаловался герцогу Энгиенскому, и молодой человек распорядился, чтобы долги погасили за его счет. А д`Артаньяну, как выяснилось, полагалась еще и солидная компенсация. Ах, если бы не эта компенсация! Если бы в кармане у неимущего гасконца не появилось разом полторы сотни пистолей! Со своим богатством д`Артаньян отправился в Лувр, где ему предстояло нести ночной караул у покоев ее величества. Напарниками его были, разумеется, Феррюсак и Ротлин - приятели ни в какую не хотели расставаться, и ходили в караул по трое, за компанию с тем, кому в самом деле было назначено дежурить.
Джулия: …Согласно официальному графику дежурств в ту ночь дежурил Феррюсак. Все настолько привыкли видеть троицу лейтенантов неразлучной, что ни у кого и в голове не возникало вопроса: почему и на дежурство в Лувр им нужно являться втроем? Дежурить в отсутствие короля и доброй половины придворных было легко, но нестерпимо скучно. Скука – неизменный спутник ночных караулов для всех военных, которые принуждены и в мирное время нести службу. Но в если прежние времена «цезарский легион» лишь производил впечатление сорви-голов, для которых нет ничего святого, а на деле строжайше соблюдал дисциплину во всем, что касалось воинских обязанностей, то теперь, в отсутствие Тревиля, господа мушкетеры позволяли себе нарушать инструкции и предписания. Делали они это нарочно: маркиз де Револь, временно исполнявший обязанности командира, успел надоесть всем. Последней каплей, упавшей в не слишком глубокую чашу терпения господ мушкетеров, стало известие о том, что де Револь в качестве великой милости выпросил у ее величества разрешение остаться вместе со своими солдатами в Париже, и ни на какие южные границы не ездить. Остаться в Париже, когда однополчане воюют! Это ли не позор! В результате за неполную неделю господа мушкетеры трижды поднимали шум в кабачках, четыре раза ввязывались в скандальные дуэли и дважды вызывали недовольство ее величества тем, что слишком шумели во дворце. Королева выговаривала де Револю, де Револь срывался на своих подчиненных. В такой ситуации господа офицеры плевать хотели на то, что им предписано должностными обязанностями. Феррюсак принял посты, после чего вернулся в караулку, которая располагалась рядом с залой, где ее величество вела малые приемы. В поздний час здесь было пусто и безлюдно. В апартаментах королевы царила тишина, зато из коридора, в который выходили комнаты фрейлин, ночевавших во дворце, доносились отзвуки голосов и смеха: девушки пользовались тем, что нынче их нравственность охраняла мадам Ла Бурье, пристрастие которой к бутылке ни для кого из них не было секретом. Вместо того, чтобы бдить, почтенная дама мирно дремала у себя в комнате. Феррюсак, Ротлин и д`Артаньян расположились за столом, разложив на столешнице оружие. Компанию им составляли трое рядовых мушкетеров, скромно усевшихся в стороне, в оконной нише. - Кажется, мадемуазель де Корбейль сегодня тоже скучает! – негромко сказал Феррюсак, покручивая ус с самым независимым видом. – Ротлин, она уже трижды выглядывала из дверей. Она явно не намерена сегодня закрывать свою комнату на ключ! Ротлин покрылся красными пятнами. Всякие намеки на благосклонность со стороны фрейлин вызывали у него чувство неловкости, ибо лейтенант был женат, и всеми силами старался не разрушать семейный очаг. К тому же бойкость и нестрогий нрав мадемуазель де Корбейль, оказавшей свою благосклонность трем-четырем мушкетерам, не придавали ей очарования в глазах скромного Ротлина. Легкие победы ничего не стоят, а последствия их могут оказаться самыми печальными. Что толку рисковать малым, когда можешь потерять все, что имеешь! Отвешивая довольно вольные шуточки, господа офицеры достали из сундучка бутылку вина и выпили по стакану, чтобы уничтожить неприятную сухость в горле. Оглянувшись, д`Артаньян увидел, что хорошенькая мадемуазель де Корбейль вновь выглянула в коридор, и бросила на него весьма красноречивый взгляд. Феррюсак продолжал покручивать усы и довольно покрякивать, попивая вино. Друзья некоторое время обменивались шуточками, а затем Феррюсак достал кости. Странно: как только появились кости, о женщинах расхотелось думать всем шестерым. Затем появились итальянцы. Их было трое, они заблудились и никак не могли попасть к своим комнатам. Феррюсак присмотрелся к пришельцам внимательней, и разочарованно вздохнул. Он знал всех троих: это были итальянские дворяне, сопровождавшие некого посланника, уже месяц жившего во дворце. Выяснилось, что итальянцев пригласили на игру гвардейские офицеры. Феррюсак необычайно оживился и предложил гостям заменить общество грубых гвардейцев на изысканную компанию самых достойных французских дворян, то есть мушкетеров. Согласие было получено сразу. Ротлин отдал приказание принести из другой караулки восемь бутылок божанси и головку сыра. Двое солдат поспешили исполнять приказ командира. Понятное дело, их играть не приглашали, но никто не расстраивался. Наблюдать за игрой подчас интересней, чем играть самому – особенно, если в карманах ничего нет. К тому же вино полагалось всем, и оспаривать право на стаканчик-другой для рядовых никто не собирался. У д`Артаньяна в душе шевельнулся слабый червячок сомнения: все же он рисковал остаться совсем без денег. Но гасконец был не из тех, кто уступает благоразумию в самый неподходящий для этого момент, когда кости уже готовы, и компаньоны горят желанием начать игру. На кон была поставлена слава французской нации! Какой француз спасует перед итальянцем! Ах, какая выдалась игра! Итальянцы оказались веселыми ребятами, все они сносно разговаривали по-французски и выказывали хозяевам огромное уважение. Пошли рассказы о войне, о битвах, в которых пришлось принимать участие, о ранениях, о великой славе, которой не раз покрывали себя мушкетеры его величества Людовика Тринадцатого. Затем перешли на дворцовые сплетни и обсуждение своих и чужих дуэлей. Д`Артаньяна, которому отнюдь не чуждо было типично гасконское желание побахвалиться, захватил азарт. Он играл редко, и почти всегда без особого удовольствия, но сейчас ему нравился сам процесс. К тому же воинственные разговоры не на шутку бодрили, и настраивали на самый решительный лад. Принесли вино и сыр.
Джулия: Игра набирала обороты. Если до этого момента проигрыши и выигрыши были не особо заметны, то теперь ставки начали увеличиваться. И провоцировал увеличение ставок именно д`Артаньян, который, как мы помним, был волей случая намного богаче своих товарищей. Гасконец играл так, что заслужил бы одобрительную улыбку на устах Атоса. Но, в отличие от невозмутимого графа де Ла Фера, д`Артаньян был куда более непосредственным в проявлении своих чувств. Когда ему случалось проиграть, он выражал досаду выразительным «Черт возьми!». Когда он выигрывал, то горделиво вскидывал голову и выпячивал вперед подбородок. Руки его находились в постоянном движении, глаза, и без того яркие, сверкали, живое лицо приобрело необычайную привлекательность. Он не мог сидеть на месте: вскакивал, ударял ладонями то по столешнице, то по своим коленям, подбадривал друзей восклицаниями, бурно выражал восторг, когда Феррюсак или Ротлин делали удачный ход. Звон монет и стук костей пьянили нашего лейтенанта не хуже вина. Впрочем, о вине он тоже не забывал: когда пламя азарта горит в груди, почему-то постоянно хочется освежиться. Печальные мысли о несовершенстве мира и отсутствии взаимопонимания между людьми, о собственной неприкаянности и о чужой неблагодарности, одолевавшие д`Артаньяна последнюю неделю, наконец-то улетучились. Он думал о том, что жизнь – совсем неплохая штука, а он, лейтенант королевских мушкетеров д`Артаньян – воистину один из лучших дворян Франции. А это, как понимаете, совсем не мало! В половине четвертого во фрейлинском коридоре хлопнула дверь – хлопнула так, что все это услышали. - Сквозняк! – захохотал Феррюсак. – Ротлин, вы не играете и не пьете! Сделайте милость, проверьте, все ли в порядке у фрейлин. Особенно у мадемуазель де Корбейль. Вдруг у нее открыто окно, и бедняжка мерзнет в одиночестве? Ротлин неожиданно вскочил и бросился к фрейлинам. Немедленного выдворения нахала из чертогов невинных голубиц не последовало. Мадам Ла Бурье, видимо, продолжала мирно похрапывать. В пять утра господа французы обнаружили, что проиграли всю свою наличность. До смены караула оставалось два часа. Прерывать игру? Ни за что! В ход пошли украшения. Феррюсак бормотал проклятия и яростно дергал себя за усы. Под столом валялось два десятка пустых бутылок. Все присутствующие были изрядно пьяны, но казались себе трезвыми как стеклышко. Еще бы! Таких разумных действий они не совершали давным-давно. Они вполне здраво ставили на кон очередную серебряную пряжку, и так же здраво ее проигрывали. Два или три раза д`Артаньян понимал, что играет на какие-то деньги, хотя своих у него уже не было, и быть не могло. Но в руке откуда-то оказывались несколько монет. Феррюсак проиграл парадную перевязь. Д`Артаньян расстался с совершенно новыми кружевными манжетами – подарком нежной фламандки. Оба нервничали, но твердо верили в свою удачу. В половине шестого господа офицеры проигрались в пух и прах. Итальянцы великодушно одолжили им еще пятьдесят пистолей, и очень быстро вернули их назад. Без четверти шесть долговязый тезка кардинала Мазарини, Джулио Висконти, дворянин из Палермо, предложил д`Артаньяну поставить на кон шпагу. - Никогда! – гордо воскликнул д`Артаньян. И сделал отрицательный жест. - Вот именно – никогда! – смачно икнув, подтвердил Феррюсак. – Его шпага – гордость всей Франции! Вы знаете, господа, с кем играете? Итальянцы не знали. Феррюсак, надувшись от гордости за полк и за приятеля, вкратце изложил им биографию д`Артаньяна. Иностранные дворяне шумно аплодировали, таращили глаза и кричали «Браво!». Д`Артаньян скромно отмалчивался и делал вид, что он тут вовсе ни при чем. За здоровье отважного гасконца была опустошена последняя из принесенных бутылок, отчего двусторонние отношения Франции и Италии еще более окрепли и превратились почти в братские. - Так что, больше не на что играть? - сеньор Висконти уныло огляделся по сторонам. - Вы уверены, господа? Феррюсак икнул, что должно было выражать согласие. Маркиз Мальдини, молодой человек лет двадцати пяти, рванул с пальца перстень с алмазом, стоивший не менее семи тысяч ливров. Затем вывалил на стол все, что было у него в карманах, и все, что проиграли мушкетеры. Жестом он приказал сделать то же самое своих товарищей. Те беспрекословно повиновались. Цепочки, перстни, богато украшенные пряжки, вышитые золотыми нитями кошельки... и целая груда денег разного достоинства. Все это сверкало при свете свечей как сокровища пещеры Али-Бабы. Мальдини обвел взглядом всех присутствующих. - Мы ставим вот это. Господин д`Артаньян ставит свою шпагу. - Никогда! - повторил д`Артаньян. - Никогда! - Но нужна равноценная ставка... - пробормотал Феррюсак, и обратился к своим. - Ну, господа, что будем делать? Что у нас осталось такого, что было бы равноценно?
Джулия: Молоденький новобранец Бернар де Рош-Лабер, до этой минуты молча сидевший в обнимку с бутылкой, торжественно произнес: - Мой отец говорил, что для любого военного самым ценным после его шпаги, которая есть символ дворянской чести и воинской доблести, является знамя! Мальчик, которому едва сравнялось двадцать лет, говорил вполне серьезно. Беда в том, что он, одурманенный слишком крепким вином, не вполне понимал, о чем идет речь. И недооценивал степень цинизма бравых вояк. - Рош-Лабер! - взревел Фероюсак. - Мальчик мой! Вы далеко пойдете! Он отечески поцеловал юношу в лоб. Рош-Лабер покраснел от похвалы. - Несите сюда штандарт! - приказал Феррюсак тоном, не терпящим возражений. Итальянцы ахнули и зааплодировали. - Французы! Вот нация, которая истинно велика! И все по очереди пожали руку Рош-Лаберу. Требовалось выпить. На удивление, выпивка нашлась - предусмотрительный Дени де Молен, отлично знавший вкусы господ офицеров, притащил ящик хереса. Тем временем Рош-Лабер внес в комнату знамя. Это был точный дубликат королевского штандарта: настоящий развевался у палатки короля. Но малое знамя находилось в Париже как знак того, что дофин не оставлял столицу. Делать решающий бросок доверили д`Артаньяну. Гасконец напрягся. Бросать первым он не любил после давней ситуации в Амьене, когда только чудо помогло ему не проиграть. Он вдруг задумался о собственной невезучести, которая преследовала его последние несколько дней. Мысли были слишком печальными, и д`Артаньян поспешно высыпал костяшки на стол. Восемь. Это был неплохой ход. От итальянцев бросал Висконти. И ему выпало девять… Проиграно было все, кроме личной чести. Французы смотрели на кости и тупо пересчитывали очки... ...Потом Феррюсак, еле стоящий на ногах, с видом бравого вояки сдал дежурство. Это было настоящим чудом. Все, выигравшие и проигравшие, захватив штандарт, пошли к Феррюсаку. Там нашлись еда и выпивка. Еда пришлась кстати. Выпивка была явно лишней, но пили все. Целовали штандарт. Поднимали тосты за честь и благородство. Словом, вели себя как абсолютно пьяные, но исполненные чувства собственного достоинства дворяне. В девять утра по комнате разносился могучий храп девяти здоровых мужиков, спящих пусть не самым спокойным, но все же крепким сном. Сон оказался недолгим. В три четверти десятого к Феррюсаку заявился капитан полка, маркиз де Револь собственной персоной. Капитан узрел картину, от которой у него дыбом встали волосы. Офицеры и солдаты его полка спали аки невинные младенцы. Обстановка в комнате свидетельствовала, что гулянка удалась на славу. Особенно трогательно выглядел Бернар де Рош-Лабер, который уснул прямо за столом, уронив голову на руки. Приглядевшись, Револь со стоном сполз на пол. Он с ужасом узнал в заляпанной жирными пятнами, залитой в нескольких местах вином скатерти священный королевский штандарт... Рош-Лабер нежно обнимал золотые кисти и улыбался во сне. Пока Револь в совершенно бредовом состоянии сидел на полу, к Феррюсаку на квартиру примчался Ротлин. Конечно же, он был не в курсе произошедшего, поскольку ушел от своей фрейлины не ранее половины восьмого утра, и немедленно направился в казармы, чтобы разыскать друзей. Господа мушкетеры там не обнаружились. Зато в половине девятого из Лувра прискакал маркиз, на котором лица не было, и устроил всем присутствующим допрос с пристрастием. Выяснилось, что пропал королевский штандарт... Ротлин сообразил, где искать ночных собутыльников, на несколько минут позже командира. И, как зазевавшийся индюк из поговорки, попал в один котел со всеми прочими. Итальянцев оставили там, где они лежали. Рядовых мушкетеров отправили в казармы - под арест. Офицеров мушкетерского полка отвезли в Бастилию под усиленной охраной. Между строк заметим, что Феррюсак, проявивший небывалую быстроту и практичность, успел припрятать все золото, проигранное накануне. Оскверненный штандарт Револь забрал с собой. Для полноты картины нужно упомянуть, что д`Артаньян проснулся ровно в тот момент, когда их привезли в Бастилию, и очень удивился тому, что произошло. Но менять что-либо было уже поздно...
Джулия: *** Назад Арамис ехал куда медленней, чем из Парижа. Гнать было незачем. Новость об аресте месье Ле Грана еще не успела достигнуть столицы – шевалье позаботился о том, чтобы выехать раньше королевского курьера почти на целые сутки, и с пользой распорядился выигрышем во времени. На этот раз Арамис провел в приемной Мазарини не более пяти минут, и даже эта задержка была, видимо, связана с тем, что итальянец не желал прерывать какую-то важную встречу. Правила вежливости допускали такое развитие событий. Аббат терпеливо ждал, разглядывая крыльцо кардинальского дворца и лакеев в разноцветных ливреях, которые переговаривались, стоя у экипажей своих господ. Жизнь в резиденции кардинала била ключом. Итальянец куда-то собирался. На нем была не сутана, а платье для верховой езды, которое очень шло пригожему, представительному Мазарини. О его сане напоминал лишь алый цвет камзола и украшенный мелкими алмазами крест на широкой ленте. - Шевалье, вы привезли мне новости? – кардинал отошел от большого венецианского зеркала. Арамис слегка поклонился и передал Мазарини несколько довольно объемистых конвертов. - Отлично! – кардинал небрежно бросил их на стол. – Я сейчас вынужден уехать, потому не могу уделить вам много внимания. Почту я возьму с собой, и прочитаю ее в карете. Его высокопреосвященству, надеюсь, лучше? - Он мужественно борется с недугом! – Арамис вновь слегка наклонил голову, как бы в знак почтения к Ришелье. – Рука его высокопреосвященства пусть с трудом, но действует. - Ему нужно больше заботиться о своем здоровье, - Мазарини как бы нехотя вскрыл конверт с личной печатью Ришелье, пробежал первые строки глазами, и замер, точно пришпиленный к месту. По лицу итальянца несколько секунд можно было читать как по раскрытой книге. - Сен-Мар арестован? Заговор раскрыт? Допросили Гастона Орлеанского? Выразительные темные глаза Мазарини заблистали, на губах появилась торжествующая улыбка. «Он не думает о Ришелье, не думает о Франции. Он радуется тому, что теперь все его планы будут воплощены в жизнь» - подумал Арамис, глядя на кардинала. Теперь этому прелату ничто не могло помешать, и ничто ему не угрожало. Мазарини читал. Арамис наблюдал за ним и находил все больше признаков несомненного удовольствия на лице и в позе кардинала. Сияли глаза, щеки покрылись румянцем удовлетворенного честолюбия, пальцы довольно поглаживали уголок бумаги. - Я немедленно еду доложить обо всем ее величеству! – воскликнул Мазарини. – Немедленно! Он живо подхватил со стула перчатки. - Я могу быть свободен, монсеньор? – спросил Арамис. - Да-да, можете. Спасибо, шевалье, я про вас не забуду. - В письме, насколько мне известно, есть приписка, о которой его высокопреосвященство предупредил меня, - заметил шевалье. Мазарини нехотя перевернул страницу. - Да, конечно! – итальянец улыбнулся покровительственной улыбкой. – Вам причитается две тысячи пистолей. Я сейчас распоряжусь, чтобы вам их в ближайшее время выплатили. - Монсеньор, я поиздержался за время пути, поскольку тратил свои деньги. А их у меня, если честно, немного… По лицу Мазарини скользнула тень досады: он поджал губы, как обычно это делают вельможи, которым докучает надоедливый посетитель. «Ты еще и скряга изрядный, итальянец. Тебе жаль даже чужих денег!» - Хорошо. Я выпишу чек прямо сейчас. Ступайте с ним к казначею. - Две тысячи пистолей мне причитаются за поездку, монсеньор. Только за поездку. По поводу всего прочего его высокопреосвященство тоже изволил отдать какие-то инструкции… Инструкции в письме содержались вполне конкретные. Ришелье настоятельно рекомендовал своему помощнику и предполагаемому преемнику аббата д`Эрбле – человека благородного происхождения, верного, неоднократно проверенного в деле, умного, образованного, имевшего связи и знакомства. Подобная рекомендация позволяла многое: сделать головокружительную карьеру на стезе дипломатии, стать уважаемым, состоятельным прелатом, или же приобрести известность за счет тех услуг, которые обычно оказывал Ришелье граф Рошфор. - Я обдумаю, аббат… или вам больше нравится, когда вас называют шевалье? Оба улыбались и, казалось, излучали взаимную приязнь. Но на деле больше напоминали опытных фехтовальщиков, которые прощупывают друг друга пробными ударами. Каждое слово имело подтекст. - Как вам будет угодно, монсеньор. - Я пришлю за вами сам. Ждите, аббат. Помните, что терпение и смирение – великие добродетели, которые должны быть присущи священнослужителю. Сначала дела государства, лишь затем личные интересы. - У меня, монсеньор, очень хорошая память. «А ведь ты, итальянская лисица, умудрился получить красную шапку без принятия священнических обетов… Значит, не считаешь эти добродетели обязательными для себя. Что до памятливости, то я видел тебя ночью в спальне королевы, к которой ты зашел как постоянный гость – без приглашения, по-хозяйски. И я запомнил, как она на тебя смотрела…». - Хорошая память, говорите вы? О, это ценное качество. Но все на свете имеет свой предел. Вы не боитесь, что ваша память может… испортиться? Этот вопрос стоило расценивать как угрозу. - Не боюсь, монсеньор. Я помню все, но говорю лишь о том, что не может повредить моей памяти. - Это еще более ценное качество для священнослужителя, аббат. Ну, до свидания. Я немедленно еду к королеве, вы ступайте к казначею и отдыхайте как следует, пока я вас не позвал. Вот ваш чек. - Спасибо, монсеньор. До свидания…
Джулия: *** Итак, на покровительство Мазарини рассчитывать не приходилось. Напротив, Арамис был уверен: итальянец сделает все, чтобы аббат д`Эрбле прозябал в безвестности. Ну, что ж… Он с самого начала не склонен был ставить на Мазарини как на человека, которому можно помогать. Прелат не понравился ему с первой минуты, и теперь чувство неприязни лишь окрепло. «Если он думает, что заплатил мне деньгами Ришелье, и этого будет довольно за то, что я сделал, - он ошибается. Он мне должен, и должен много. Он сэкономил на курьере, к тому же мое молчание по поводу его отношений с королевой тоже кое-чего стоит… С ним, возможно, и стоит иметь дело, если он до конца недели пошлет за мной. Сам я не приду, увольте меня, я не состою у Мазарини на службе…» Подъехав к знакомым дверям, Арамис с удивлением обнаружил, что они закрыты на огромный замок. Это было, по меньшей мере, интересно. Мрачное настроение аббата моментально переросло в гневно-раздраженное. Он спешился, оставил коня в стойле у соседей, и направился к домохозяйке. Мадам Мунье была у себя. Если раньше она при виде аббата расплывалась в самой приветливой улыбке и откровенно заискивала перед своим постояльцем, то теперь ее лицо казалось каменной маской. Особенно выразительной была линия плотно сжатых губ. Простолюдина она тотчас выставила бы за порог, но Арамис был дворянином и священником – сочетание, более чем достаточное для того, чтобы сдерживать свои чувства. Арамис тотчас оценил обстановку. - Добрый день, сударыня! – вежливо сказал он, снимая шляпу с таким изяществом, словно делал это перед королевой. – Я хотел бы задать вам несколько вопросов. - Добрый день! – сухо ответила мадам Мунье. – Спрашивайте, сударь. «Сударь», употребленное вместо «господин аббат», ничего доброго Арамису не сулило. - Я хотел бы знать, что случилось. Я вернулся из срочной поездки, и обнаружил дверь на замке. Мой слуга должен был ожидать меня… - Он и ждет вас. На улице Сент-Антуан. Вместе с вашими вещами. - Сударыня, у нас с вами был уговор о том, что… - Был! – резким тоном прервала хозяйка. – Господин Базен снимал комнаты для вас, и я ему поверила. Вы показались мне вполне благонадежным человеком. Подчеркиваю, сударь – я сдавала комнаты вам, а не вашему приятелю-мушкетеру. Вы нисколько не задумались, как второй жилец может повлиять на мою репутацию. Слава Богу, я никогда не сдавала комнаты военным, но мое уважение к слугам его величества, людям благородного происхождения, заставило меня смириться с тем, что господин лейтенант живет у вас… Но последние события… Вы тоже были в Бастилии, как и ваш приятель? - Я? В Бастилии? – воскликнул удивленный Арамис. – Сударыня! О чем вы? - О том, что я не сдаю комнаты государственным преступникам и их сообщникам! – гордо отчеканила мадам Мунье. И поправила чепец, украшавший ее голову. - Мадам! Признаться, я ни слова не понимаю… - аббат судорожно соображал, что могло случиться. Д`Артаньян в Бастилии? Немыслимо! Что успел натворить гасконец? - Не понимаете? А где ж вы сами были, сударь? - Я уезжал по крайне важному делу, и вернулся в Париж лишь три часа назад. Убедитесь сами, мадам, - я весь в дорожной пыли. Мадам Мунье окинула постояльца пристальным взглядом, который своей суровостью сделал бы честь королевскому прокурору. Арамис моментально потупил глаза и виновато улыбнулся. Аббат прекрасно знал, какое выражение придать своему лицу, чтобы произвести благоприятное впечатление на женщину. Сейчас ему была необходима маска невинно пострадавшего: одна из наиболее часто применяемых, а потому отработанная до мелочей. Мадам Мунье с минуту внимательно разглядывала одежду аббата, затем ее взор несколько смягчился. Можно было применять следующую маску, также хорошо знакомую. Нужно было, чтобы хозяйка вспомнила, что перед ней находится человек, который по виду вполне годится ей в сыновья (на самом же деле разница в возрасте едва ли превышала пятнадцать лет, но зачем об этом распространяться?), и превратить ярость цербера в материнский гнев. Это вполне удалось: мадам Мунье увидела, как аббат вспыхнул до корней волос стыдливым румянцем и слегка отвернулся, точно ребенок, которого уличили в не слишком удачной шалости. - Почему вы не предупредили ни своего слугу, ни меня? – предательски дрогнувшим голосом спросила мадам Мунье. И вновь поправила чепчик. - Я не мог, мадам. Потому что уехал не по своей воле. - Вот видите! – хозяйка вновь закипела негодованием. Арамис словно не заметил этой вспышки, и тихо, с вкрадчивой любезностью продолжил: - Вы мне не верите. Тогда запомните, что вы первой в Париже после монсеньора кардинала Мазарини и ее величества королевы услышали новость о том, что месье Ле Гран арестован. - Месье Ле Гран арестован! – мадам Мунье схватилась за сердце. – Возможно ли! Любимец короля! - Король сам отдал приказ о заключении фаворита под стражу. Теперь месье Ле Грану предстоит доказывать суду, что он невиновен в постыдной для Франции сделке с испанцами. Счастье, что его высокопреосвященство, монсеньор Ришелье вовремя получил бумаги, изобличавшие предательство Сен-Мара. Политические пристрастия мадам Мунье Арамис выяснил в первый же вечер, и теперь сыграл на ее слабости к кардиналу Ришелье. Мадам Мунье размашисто перекрестилась. Аббат последовал ее примеру. Крестное знамение превратило мегеру в кроткую голубицу. - Ваше преподобие, неужели об этом действительно никто не знает? - Никто! – улыбнулся Арамис. – Но вечером об этом будет говорить весь Париж, поверьте мне! Взгляд мадам Мунье вновь загорелся, но уже не гневом, а нетерпением: хозяйка желала как можно быстрее поделиться потрясающей новостью со знакомыми. - Я узнала об этом сразу после королевы! Ах, аббат! Значит, вы вернулись с юга? - Да, мадам. Меня послали с важным и спешным поручением. Говорить про «важное поручение» можно было совершенно смело, поскольку это не составляло никакой особой тайны. К тому же мадам Мунье, женщина умная, в разговоре с товарками сослалась бы лишь на «одного своего знакомого, который поведал ей эту новость под большим секретом». Поездка аббата не имела значения и была совершенно незаметна на фоне известия об аресте Сен-Мара. - Как я рада, что этого нечестивца, который пил кровь из его величества, постигла божья кара! – восклицала мадам Мунье. – Подумайте только, аббат: он едва не обесчестил дочку моей знакомой. Та, бедняжка, служит в Лувре, и очень хороша собой… Еще одно размашистое крестное знамение. - Так что случилось с лейтенантом д`Артаньяном? – Арамис, наконец, задал тот вопрос, который волновал его более всех остальных. - Он в Бастилии! – вздохнув, повторила хозяйка. – Ох, сударь! Говорят, что его будут судить! - За что? - За оскорбление королевского величества! - Д`Артаньяна, преданнейшего слугу его величества и ее величества! Сударыня, д`Артаньян не может быть виновен в этом! Он – отличный солдат, и его верность королю и королеве неоднократно подвергалась самым тяжким испытаниям! Он – человек слова, и связан присягой! – воскликнул Арамис. - Я – простая горожанка, и повторяю только то, о чем может узнать женщина моего положения, - мадам Мунье теперь глядела на постояльца с состраданием. – Его и еще двух господ офицеров, которых я видела у вас, арестовали. Они уже почти две недели сидят в Бастилии. Говорят, что они – преступники. Они продали итальянцам знамя своего полка. - Нелепица! – резко бросил Арамис. - И в самом деле – почему я этому поверила? – удивленно подхватила мадам Мунье. Затем она вскочила с кресла и дрожащим голосом продолжила. – Господин аббат, сделайте милость – вернитесь! Сейчас я сама пошлю за господином Базеном, и дам лошадку, чтобы вы перевезли вещи! Я понимаю, что жестоко оскорбила вас, благородного и честного человека! Вернитесь в вашу квартиру, я заглажу свою вину! Я полгода не буду брать с вас, господин аббат, никакой платы!
Джулия: *** Обо всех подробностях произошедшего Арамис узнал от еще одного давнего сослуживца. Лангонь поведал и то, что не знали бастильские узники. Револя тем же вечером хватил удар. Теперь маркиз лежал дома. К счастью, надеялись на выздоровление, пусть и крайне медленное. Мушкетеры ликовали: было ясно, что маркиз не способен уже принять командование полком. Готовилось прошение на имя ее величества, бумагу с мольбой об освобождении пленных офицеров подписал весь полк. Заминка была за малым: нужно было убедить королеву, что мушкетеры не так уж виноваты, как ей это показалось. Но Револь входил в число любимчиков ее величества, и Анна Австрийская была сильно разгневана. Арамис поспешно смыл дорожную грязь, переоделся в сутану – и отправился в особняк Лонгвилей. Один Бог знает, что бедная Анна-Женевьева пережила в последние две-три недели. Она похудела, осунулась и вовсе не напоминала счастливую новобрачную, какой должна была выглядеть в глазах окружающих. Муж донимал ее своим вниманием, а молодая супруга с ума сходила от беспокойства за невесть куда пропавшего возлюбленного, который даже не предупредил ее о своей поездке. Письмо от аббата, посланное с надежным человеком, несколько успокоило ее, но герцогиня места себе не находила до тех пор, пока господин аббат не явился лично засвидетельствовать ей свое почтение и не испросил прощения за столь невежливое поведение. «Я ездил по поручению монсеньора Мазарини к его высокопреосвященству!» - этой фразы было достаточно лишь для официального извинения. Для того, чтобы удовлетворить любопытство девушки и успокоить ее, требовалось куда больше. Во время вечернего свидания молодая герцогиня держала себя в руках и поддерживала светский тон. Ночью же аббат опередил все ее вопросы одним своим. Он попросил устроить его встречу с ее величеством – наедине, без свидетелей. При этом было важно, чтобы королева пребывала в добром расположении духа. - В последнее время она часто бывает весела и счастлива. А теперь и вовсе не должна иметь поводов гневаться на кого-то. - Почему вы так думаете? - Как, вы не знаете? Сен-Мар арестован! - герцогиня слегка улыбнулась. - Об этом уже несколько часов говорит весь Париж! Я была уверена, что вы обо всем осведомлены, раз уж совершили поездку на юг! Ваше желание видеть ее величество связано с этим событием? - Нет, нисколько. Просто один из моих друзей попал в глупейшую историю, и теперь отбывает наказание в Бастилии... - В Бастилию не попадают за глупейшие истории! - назидательным тоном изрекла герцогиня, и тут же обиженно надула губки. - Вы продолжаете играть в ваши политические тайны, аббат? Вы не уверены в том, что я буду молчать? Вы мне не доверяете? От вопроса «вы мне не доверяете» легко можно было перейти к упреку «вы меня не любите» и слезам. - Доверяю, Ana. Конечно, доверяю. Это не политический вопрос. Это в самом деле глупейшая история. Вы знаете лейтенанта королевских мушкетеров д`Артаньяна? Анна-Женевьева облегченно рассмеялась. - Конечно, знаю... Шевалье, вы говорите про историю с оскорблением королевских реликвий, и считаете ее глупейшим делом? - Но это и есть глупейшее дело, поверьте мне! - Они надругались над святыней! - Ничего подобного! - Они вели себя совершенно неподобающим образом! - Как и все прочие мужчины, которые дорвались до азартной игры и выпивки... - Шевалье, с вами невозможно спорить! - Не спорьте, Ana querida! Просто доверьтесь мне... Поверьте, если бы у меня был другой надежный способ устроить свидание с ее величеством, я бы ни о чем не стал вас просить... Герцогиня тотчас воскликнула: - Я же говорила, что вы мне не доверяете! - Ana, я прошу вас именно потому, что доверяю вам как никому другому... Герцогиня минуту-другую соображала, наморщив лобик и опустив глаза. Аббат ожидал ответа, перебирая в ладони волосы возлюбленной. - Хорошо, - вздохнула она. - Я берусь устроить это... Но не раньше, чем послезавтра. Надеюсь, что ваш друг за это время не разнесет Бастилию на части. Тогда уж его точно не пощадят... - Я тоже надеюсь на его благоразумие! - живо подхватил Арамис. - Правда, уверенности у меня нет. Особенно, если они сидят в одной камере: д`Артаньян, Феррюсак и Ротлин... - Вы так беспокоитесь за судьбу вашего друга, - грустно проговорила Анна-Женевьева, - а про меня вы ничего не хотите спросить? - Хочу, - прошептал аббат, целуя ее и убеждаясь в том, что глаза девушки мокры от слез. – Прости меня… я действительно должен был срочно уехать… Рассказывай все, что хочешь…
Джулия: *** Жаркий июльский полдень располагает к неге и спокойствию. Ее величество Анна Австрийская и наперсница королевы, принцесса Конде сидели в тени деревьев в плетеных креслах. Над головами женщин колыхался от налетавшего временами ветерка легкий полог, богато расшитый золотыми и разноцветными шелковыми нитями. Шесты, на которых крепилась ткань, сверху были украшены султанами из перьев страусов. Прекрасная полуобнаженная рука ее величества лениво поглаживала свернувшуюся у ног хозяйки пушистую маленькую собачку. Бедное животное страдало от жары куда больше, чем люди: собачка тяжело дышала, высунув язык, и изредка трогательно пыталась облизнуть пальцы королевы. Ее величество и ее высочество негромко переговаривались по-испански, что вошло у них в обыкновение. Королеве доставляла радость любая возможность поговорить на родном языке; принцесса же отлично владела испанским, и с присущим ей остроумием поддерживала беседу. Но в данный момент обе женщины были не в настроении по причине переполоха, который поднялся с четверть часа тому назад. Второй сын королевы, крошка Филипп, спокойно играл позолоченными пирамидками под присмотром своих нянюшек, зато за четырехлетним дофином Людовиком и его приятелями требовался глаз да глаз. Мальчишки как раз вошли в тот возраст, когда хочется самостоятельно исследовать мир, и для них не имеет никакого значения разница в социальном положении. Малыш, на голову которого уже возлагали корону Франции, обладал непоседливым характером и рвался везде и всюду показывать свое лидерство. Воспользовавшись тем, что взрослые на какое-то время отвлеклись, Людовик и три пажа затеяли игру в прятки. Один мальчишка был только что извлечен из кустов Ла Портом, другого фрейлина де Бриссак стащила с дерева. И тот, и другой уже успели получить по попе, потому, стоя у фонтана, дружно и очень громко ревели. Рев подсказывал двум другим участникам забавы, что лучше оставаться там, где они спрятались, и производить как можно меньше шума. Почти два десятка взрослых прочесывали парк, чтобы найти дофина и второго пажа. Лишь ее величество и ее высочество внешне сохраняли спокойствие. - Не переживайте, моя дорогая, Людовика сейчас найдут, – принцесса Конде дотронулась кончиками пальцев руки своей царственной подруги, и сопроводила жест самой сердечной улыбкой. - Мои мальчишки тоже точно так же прятались, и поначалу доводили меня до сердечных припадков. Особенно Луи… Королева слегка улыбнулась. - Ваш Луи – хороший мальчик… «Хороший мальчик» давным-давно считался взрослым мужчиной, уже сам имел семью, и в его распоряжении находились не оловянные солдатики, а настоящая армия. Однако, для матери он оставался любимым ребенком, и Анна очень тонко играла на чувствах приятельницы. «Мой Луи» и «ваш Луи» были любимой темой для бесед. Это мирное материнское воркование так не походило на разговоры, которые Анна некогда вела с другой близкой подругой, Мари де Шеврез! Третьего пажа извлекли из-под копны свежескошенной травы и за ухо привели к фонтану – получать свою меру наказания. - Ну вот, Луи спрятался удачней всех. Хотя бы за это я бы не стала его бранить слишком сильно, государыня! – произнесла Шарлотта-Маргарита. - Я чуть-чуть пожурю его за то, что он заставил меня волноваться. - Лишь чуть-чуть. А вот слуги заслуживают примерного наказания. Нечего спать походя. Анна согласно кивнула. Ее глаза обозревали окрестности в поисках старшего сына. - Пойду, поищу его вместе с остальными… - принцесса встала, отложила в сторону вышивку, и, шурша юбками, пошла по дорожке, то и дело наклоняясь к густой зелени розовых кустов. Она успела отойти шагов на пятьдесят, не более, когда за палаткой послышались возня и вопли. Ее величество вскочила со стульчика, но испугаться не успела: перед ней появилась Анна-Женевьева де Лонгвиль в сопровождении какого-то священника. Они вели за руки упирающегося Людовика, которому лишь природная гордость не позволяла реветь и вырываться. Но, завидев мать, он резко выдернул перепачканные землей и травой ладошки из рук взрослых, и бросился к королеве. Он буквально упал к ней на колени, уткнувшись головой в спасительную материнскую юбку. - Ай-яй-яй, Луи! – строго сказала королева. – Вы так нехорошо поступили. Посмотрите: сколько взрослых вас ищут, и все они будут наказаны за ваши проказы. - Зачем? – удивился дофин. – Мы играли! Так весело играли! Почему мне мешают играть? И мальчик оглянулся на Анну-Женевьеву. - Ты плохая и злая! – отчеканил он, гневно глядя на молодую герцогиню. – Я тебя не люблю! - Почему же вы гневаетесь на герцогиню, Людовик? Она привела вас сюда, я вас вижу и перестала волноваться. - Вы любите меня, матушка? – спросил Людовик, устремив на мать взгляд своих больших выразительных глаз. - Конечно, люблю. Людовик вновь обернулся. - Тогда и я люблю тебя тоже. Ты красивая. Ты похожа на фею! Анна рассмеялась, Анна-Женевьева слегка порозовела, священник еле заметно улыбнулся. - Это не я нашла его, ваше величество! – герцогиня, наконец, церемонно поклонилась, на что королева милостиво кивнула. – Вам стоит благодарить моего духовного отца, аббата д`Эрбле. Он успел вытащить его величество из пруда. - Из пруда?! – Анна только сейчас заметила, что мальчик был мокрым почти до подмышек. – Боже! Эй, кто-нибудь! Никто не отозвался: все усиленно искали дофина. - Его королевское высочество нужно отвести домой и срочно переодеть, - сказала герцогиня. – Давайте я распоряжусь, чтобы это было исполнено немедленно. - И я больше не буду гулять? – дофин, наконец, разревелся. - Пойдете, Луи, если обещаете мне больше так не делать! - Обещаю, матушка! Обещаю! - Хорошо, Луи. Я вам верю. Герцогиня увела дофина. Аббат за ней не последовал. Анна, вздохнув, опустилась в кресло, и с удивлением обнаружила, что священник остался рядом с ней. Королева соизволила внимательно посмотреть на спутника мадам де Лонгвиль. - Ах, это вы! – воскликнула она. Было видно, что ее величество скорее раздражена, чем обрадована. Те, кто знал Анну достаточно близко, тотчас определили бы, что королева испугана, но не поняли бы, по какой причине. Ее величество была уверена, что монсеньор Мазарини сумел избавиться от человека, который по воле случая проник в страшную тайну, раскрытие которой могло стоить ей, Анне, – трона и чести, ее любимому Джулио - карьеры. Король был немощен, но жив, и гнев его наверняка оказался бы страшен. Еще бы! Наконец-то уличить супругу в неверности! И вот мужчина, которого Анна считала мертвым или отправленным в изгнание, стоял перед ней, склонив голову, как самый примерный слуга. - Что вам нужно? – спросила Анна надменно, но голос ее предательски дрогнул. Королева побледнела так, что это было видно даже под слоем румян. - Я прошу вас выслушать меня, ваше величество! - Я вас слушаю! - Анна, сделав над собой усилие, заставила себя сказать хотя бы эту фразу. Ее величество беспокойно оглянулась по сторонам. Аббат понял причину ее тревоги и поспешил успокоить королеву: - Не переживайте, ваше величество! Наш разговор не будет длинным. Надеюсь, что и неприятным он не будет. Я пришел как проситель. Анна криво улыбнулась. - Вам нужен титул? Деньги? - спросила она. - Что вы, ваше величество! Я священник, и мне не подобает думать о мирской суете. В мелодичном голосе аббата звучало искреннее смирение. - Тогда - что? Назначение в епархии? Но я этим не занимаюсь... - Я пришел просить о милости, ваше величество. - Милости? - Анна не ожидала этого слова, и потому растерялась. - Милости, говорите вы? - Да. Лучшие офицеры полка мушкетеров его величества по досадному недоразумению оказались в Бастилии, и сидят там уже который день... Анна нахмурилась, выпрямилась. Нетерпеливо отбросила веер, который до этого судорожно сжимала в руках. - Недоразумение? - переспросила она гневно. В голосе королевы явственно прорвался испанский акцент. - Мне доложили, что это было не недоразумение, а настоящий дебош во дворце, рядом с моими покоями! Эти головорезы посягнули на честь и достоинство короля! О, что бы было, если бы дофина и меня всегда охраняли так, как в ту ночь! В этом случае, из дворца можно было бы унести все, а не только королевский штандарт! - Вас ввели в заблуждение, ваше величество! - тихо сказал аббат с прежним смирением. - Если вы позволите, я расскажу вам, как было дело, и в чем истинная причина произошедшего... Анна еще раз огляделась по сторонам. Ей хотелось немедленно вызвать стражу и потребовать ареста наглеца. Но она сдержала свой порыв. Пусть выскажется. В конце концов, сейчас - она главная в Париже. - Хорошо. Говорите, только быстро. История, рассказанная господином д`Эрбле, содержала две трети правды. Можно даже сказать, что она была полностью правдива, но акценты аббат расставлял так, как это было нужно ему для достижения цели. Господа офицеры, испытанные в боях, неоднократно покрывшие славой и себя, и полк, и Францию, имели полное право гневаться на то, что на пост командира полка был назначен человек светский, не имеющий веса среди военных. Новый командир был чрезмерно педантичен и не понял, что репутацию нужно завоевывать не прошениями на имя королевы: подобное поведение и клевета на своих подчиненных оскорбительны для истинного дворянина. На каком основании лучшие солдаты должны сидеть в Париже, когда их товарищи воюют? Если командир полка боится запаха пороха и пушечных залпов - то какой же это командир? Ее величеству стоит вспомнить про капитана де Тревиля, который был и остается всецело предан королю и королеве... - Так они добивались того, чтобы я обратила внимание на маркиза? - королева, совершенно успокоившаяся насчет собственных тайн, теперь вникала в детали с жадностью женщины, которой рассказывают нечто интересное. - Не более того, ваше величество... - И это происшествие... - ...ваше величество совершенно правы: досадное недоразумение. Утром господа офицеры непременно вернули бы штандарт на место... Анна задумалась. Имя Тревиля, вовремя упомянутое, заставило ее испытать раскаяние. - Я проверю то, что вы сказали. - Умоляю вас: позвольте мне съездить в Бастилию лично, и напишите приказ коменданту, который бы позволил взять с собой узников. Если вы посчитаете их виновными - их всегда можно отправить назад. Если же они не виноваты - то вы отпустите их на свободу. То будет поступок, достойный великой государыни, какой вы и являетесь... Последний аргумент окончательно убедил Анну. Она жестом подозвала к себе появившегося на дорожке слугу, и потребовала принести ей перо, чернила и бумагу.
Джулия: - Вы ручаетесь за то, что они действительно протестовали против своего командира, но не против государя? – спросила королева, подписывая приказ, предписывающий немедленно доставить узников в Лувр. - Вы сами убедитесь в этом, ваше величество! – с поклоном ответил Арамис. Анна чуть нахмурилась. Затем внимательно посмотрела на аббата. - Я не понимаю одного, сударь. Лично вам какая выгода в том, что этих офицеров освободят? - Никакой, - аббат слегка пожал плечами. – Никакой, ваше величество. Просто эти господа – мои друзья. И они принесут вам и Франции больше пользы, если окажутся на свободе. Анна хмыкнула и передала аббату приказ. - Привезите их ко мне как можно скорее! Приказание королевы было исполнено за какой-нибудь час. По пути в Лувр Арамис воспользовался возможностью поговорить с друзьями и дал им все необходимые наставления. Ротлин и Феррюсак были ошарашены появлением аббата и тем, с какой легкостью он сумел попасть на прием к королеве. Арамис, разумеется, ничего не сказал о том, что свободой друзья будут обязаны некой белокурой герцогине. Да еще воле Провидения: ведь никто не предполагал, что именно аббат вытащит из пруда расшалившегося дофина. Мальчик не умел плавать и мог бы погибнуть… Д`Артаньян не проронил ни слова. Он был задумчив и нервно дергал ус, посматривая на Арамиса. Беседа с ее величеством не заняла много времени. Королева подписала приказ об освобождении офицеров мушкетерского полка и милостиво разрешила всем троим поцеловать ее руку. Ротлин пришел в восторг, Феррюсак поклялся в вечной верности ее величеству, а д`Артаньян… д`Артаньян не стал ни негодовать, ни оправдываться. Он просто склонил голову и выразительно посмотрел на Анну Австрийскую. Королева снизошла до улыбки.
Джулия: *** - И все же, шевалье: как вам удалось убедить ее величество освободить нас? – не отставал Ротлин. Арамис уже устал отшучиваться. Аббат все еще не мог отдышаться от медвежьих объятий Феррюсака, который в приливе чувств едва не переломал старому приятелю ребра. - Возносите благодарность святой Анне! – наконец, сказал аббат. – Именно ей вы обязаны свободой. Двое приятелей удалились, сговорившись встретиться через час в «Козочке». - Ваши вещи по-прежнему у меня, д`Артаньян! – сказал Арамис, когда они остались вдвоем с гасконцем. – Пойдемте домой. Базен уже приготовил обед. Лейтенант почесывал щетину на подбородке и старательно рассматривал фасад дворца. - Я пришлю кого-нибудь за вещами, - наконец, вымолвил он. Арамис удивленно вскинул брови. - Вы не намерены возвращаться? - Я нашел себе квартиру, - д`Артаньян оставил подбородок в покое, но принялся терзать пряжку перевязи. – Спасибо за помощь, но… Он, наконец, заставил себя встретиться взглядом с Арамисом. - Видите ли, мой друг, - сказал гасконец с видимым усилием, - мы с вами вместе съели не один пуд соли. Нам уже не по двадцать лет. Тогда у нас было все общее. - У нас и сейчас может быть все общее. - Э! – лейтенант криво усмехнулся. – Теперь все иначе. Вы уж не обижайтесь на меня, Арамис. Я – простой солдат. Вы – другое дело. Если я сейчас соглашусь на ваше предложение по-прежнему жить у вас, вы сами раскаетесь в этом. Д`Артаньян поправил перевязь и хлопнул себя по боку. - Запоминайте адрес: Тиктонская улица, гостиница «Козочка». Там неплохо кормят, чисто… и хорошая хозяйка. Я полагаю, что этого достаточно. К тому, что я перечислил, добавится еще возможность делать все, что мне заблагорассудится. - Д`Артаньян, но… - Арамис уже догадался обо всем – но все еще надеялся на то, что старая дружба окажется сильнее обиды. Гасконца, похоже, смутило и разозлило неожиданное заступничество аббата. Лейтенант посчитал себя оскорбленным. Что ж… Их отношения никогда простыми не были. Они вечно соперничали: амбициозный гасконец находил причины позавидовать приятелю. По его мнению, Арамису везло во всем. Знал бы он, какой ценой временами достигалось это «везение»… Но аббат ничего объяснять не стал. Сейчас никакие слова цели не достигнут. Уязвленный лейтенант лелеял свою обиду. Что же это получается: Арамис, едва вернувшись в Париж, тут же устраивает так, что д`Артаньяна принимает герцог Энгиенский. Арамису гасконец обязан тем, что его восстановили в полку. Арамис с волшебной легкостью добивается аудиенции у ее величества – и троицу мушкетеров освобождают. Что попросит аббат взамен? А ведь попросит… И гордый гасконец не хотел платить по счетам. Не он эти счета придумал… - Я всегда к вашим услугам! – д`Артаньян коснулся плеча аббата. – И… не обижайтесь. Просто мы с вами, аббат, летаем на разной высоте. Он ушел, насвистывая какую-то песенку: с нарочито веселым видом, сохраняя неестественно прямую осанку. Арамис вздохнул – и направился в противоположную сторону. Иногда самые близкие люди начинают разговаривать на разных языках – и никто ничего поделать не может… /Все. Ждите историю № 13 - она полностью новая/
Джулия:
Джулия:
Джулия:
Джулия:
Джулия:
Джулия:
полная версия страницы