Форум » Крупная форма » Житие НЕсвятого Рене, история десятая. Текст переработан! » Ответить
Житие НЕсвятого Рене, история десятая. Текст переработан!
Джулия: История десятая. Про то, что некоторые мужчины – до старости мальчишки …Вода в речке, судя по всему, была уже холодная, осенняя. Она не больно-то прогревалась и летом – разве что в тихой заводи, где веселые прачки полоскали белье. Сейчас же календарь показывал вторую неделю сентября. Календарю противоречила погода: лето, кажется, не спешило покидать Тулузу. Солнце палило вовсю, во время занятий в иезуитской коллегии педагоги вынуждены были распахивать окна. Студенты, одежда которых была сшита из темного сукна, изнывали от жары, но ничего поделать не могли: ректор, преподобный Морис де Фоссо, строго следил за тем, чтобы правила внутреннего распорядка соблюдались до мелочей. Он мог специально остановить ученика, который посмел расстегнуть лишний крючок на форменном камзоле, и отчитать при всех за «непотребный вид». Выйти за стены коллегии без разрешения – это был проступок, за который наказывали куда строже, чем просто выговором. Но Луи-Бастьену де Картье, Николя де Вильруа, Филиппу де Понсару и Марселю де Тисье наказание не грозило: четверка молодых людей, старшекурсников колледжа, отправилась после обеда прогуляться в сопровождении педагога по риторике. Они чинно спустились в парк, окружавший ограду коллегии, не спеша прошлись туда-сюда. О том, чтобы попробовать искупаться, никто даже не заикался. Толстяк Филипп очень страдал от духоты, но и он мужественно терпел неудобства. Под прикрытием деревьев солнце не так допекало. - Господа, - вдруг сказал отец Рене, когда они завершали третий круг по аллеям. – А не освежиться ли нам? Вы все выросли в этой местности. Где найдется удобное местечко, чтобы поплавать? Приятели растерянно переглянулись. Купаться? Возможно ли? Нет, никто не отрицал, что это разумный поступок, но… Но – при педагоге? Впрочем, они уже достаточно успели узнать нового куратора своего курса. Отец Рене был ДРУГИМ. Уже то, что он оказался самым молодым педагогом в коллегии, выделяло его из числа других преподавателей. Он не стал возмущаться, когда ему предложили занять едва ли не самые скромные комнаты в жилом корпусе, где квартировали наставники. Вещей у него было – три небольших сундучка. Вильруа помогал отцу Рене разгружать их, и лично мог убедиться: в одном сундуке личные вещи, в двух – книги. Затем студенты поняли: их куратора не любит преподобный де Фоссо. Это само по себе было лучшей рекомендацией. Остальные педагоги, глядя на ректора, тоже сторонились новичка. А он и не переживал. Кое-как общался только с отцом Ламболем – да и то лишь в фехтовальном зале. Остальное время проводил у себя в комнатах или в библиотеке. Лекции по риторике читал интересно, заставлял готовиться к диспутам. Речь у него была ясной и четкой, а по остроумным, язвительным замечаниям, которые то и дело вырывались из уст отца д`Эрбле, молодые люди быстро уяснили: на язык аббату лучше не попадаться. Умен и свое дело хорошо знает. Не пытается заискивать перед богатыми учениками, оценки ставит по справедливости. Не ябеда, не склочник и не взяточник. С таким человеком стоило иметь дело.
Ответов - 42, стр:
1 2 3 All
Джулия: - Вы серьезно, отец Рене? – спросил Луи-Бастьен. - Я похож на шутника? – без тени улыбки ответил аббат. – Очень душно. Все попрятались в тень. В конце концов, я за вас отвечаю. Один я купаться не могу хотя бы потому, что не знаю местных обычаев и могу ненароком нарушить какое-то неписанное правило. Вы же все знаете. А уж если я полезу в воду, то нежели вы допускаете, что мне придет в голову лишить вас удовольствия освежиться? Молодые люди переглянулись. Искушение было велико… И уже через полчаса они валялись на берегу – все пятеро. Купальней служила крошечная песчаная прогалина, которая полого спускалась к воде между замшелых валунов. Вода оказалась не так уж и холодна. Обсушиваться пришлось нагишом – никто не взял с собой ничего такого, чем можно было бы обтереться. Приходилось надеяться только на солнечные лучи. К счастью, запас времени имелся. До ужина все были свободны, никто никуда не торопился. Обещанную консультацию отец Рене мог дать прямо здесь. Но он предпочел устроить соревнования по швырянию плоских камушков в воду и первый показал пример. У него получалось ловчее всех: камни прыгали по водной глади не хуже удирающих головастиков. - А я сегодня видел, как вы с отцом Эженом фехтуете! – осмелился сказать добродушный здоровяк Филипп. – Ну, вы его и загоняли! - Я моложе, чем он, - пожал плечами отец Рене. – К тому же у меня было больше практики. Он осваивал фехтование в нашей коллегии в Нанси, а я… когда-то я брал частные уроки. Молодые люди восторженно переглянулись. - Отец Рене, а правда ли, что вы жили в Париже и служили в мушкетерском полку? – не выдержал Луи-Бастьен. Он случайно услышал разговор двух преподавателей и теперь горел желанием выяснить правду до конца. - Правда, - коротко ответил отец Рене, запуская очередную «лягушку». – Вы тренируйтесь, Картье, не отлынивайте. Я вам предлагаю не детскую забаву, а великолепное упражнение на тренировку глазомера и гибкости кисти. Вы же намерены стать военным? Значит, вам нужно и то, и другое. Студенты шумно вздохнули. Они уже знали, что из аббата лишнее слово о нем самом вытянуть трудно. Он так ловко переводил разговор на другую тему! Глазастый Николя чуть толкнул Луи-Бастьена локтем и взглядом указал на белый шрам на левом плече педагога. Луи-Бастьен понимающе кивнул: да, он тоже заметил. След давнего пулевого ранения. Сквозного. Вот бы расспросить о военной службе, о походах королевской армии! Аббат, присев на корточки, продолжал швырять камушки. Видимо, сам тренировался. Мальчишки не знали, о чем он думал. А он просто радовался солнечному дню и беззаботности. Пара часов вне стен коллегии – настоящий подарок судьбы. Сидеть в келье и по сотому разу перечитывать одно и то же надоело. Общаться было не с кем. Компанию мог составить разве что давний однокурсник - Эжен Ламболь, но он не слишком стремился возобновлять приятельские отношения. Видимо, был наслышан о том, что Рене д`Эрбле отправлен в Тулузский провинциал отбывать наказание за какой-то серьезный проступок. С прочими коллегами аббат даже разговаривать не хотел.
Джулия: Библиотека в коллегии имелась, но большинство книг из нее Рене уже читал раньше. Исключения составляли труды Фомы Аквинского с комментариями и давние издания по ереси катаров. Это было интересно, а потому читать следовало не наспех и только после того, как библиотекарь проникнется доверием к аббату настолько, что разрешит выносить книги за пределы книгохранилища. Тишина, захолустье, провинция… Он сам выбрал эти края для своей «ссылки». Хотелось отдохнуть, расслабиться и ни о чем не думать. История, приключившаяся в Мадриде, далась ему слишком дорого. Нужно было на какое-то время скрыться, спрятаться, привести в порядок мысли и чувства. Милости от начальников ждать не приходилось: довольно того, что он прошел сквозь огонь и едва опалил волосы. Это – с одной стороны. Другая сторона, о существовании которой в жизни аббата д`Эрбле его начальство не догадывалось, выплатила аббату приличную сумму денег за спасение Луаре. Ришелье умел ценить преданных ему людей по достоинству. В Париже, где аббат провел не более суток, бывшему мушкетеру дали понять, что его ловкость оценена по заслугам, и он может рассчитывать на куда более весомое вознаграждение, чем деньги. О нем не забыли ни там, ни тут. Но и те, и другие решили дать ему возможность: кто – хорошенько подумать о своем поведении, кто - передохнуть после встряски. Одно хорошо: кажется, он сумел найти общий язык с учениками. Если честно, то с мальчишками ему было куда комфортней, чем с кем-либо из новых коллег. - Вы служили в Париже? - продолжал допытываться Луи-Бастьен. Аббат кивнул и чуть заметно прикусил нижнюю губу. Где они узнали, у кого? Сейчас начнется шквал расспросов. Для каждого из этих юношей Париж был святым местом, городом, где сбываются надежды. - В Париже у меня живет дядя… - мечтательно протянул Марсель, и тут же густо покраснел. Рене его прекрасно понимал: он счел нужным внимательно ознакомиться с личными делами каждого из своих учеников, и знал, что господин де Тисье – всего лишь сын богатого торговца полотном, не так давно купившего себе дворянский патент и землю, дававшую право на получение титула барона. Знал и Целестина Тисье, дядюшку новоиспеченного шевалье. Тот держал самую видную полотняную лавку на улице Сент-Оноре, и мушкетер Арамис неоднократно покупал у него то одно, то другое. Но упоминать об этом аббат не собирался, щадя самолюбие юноши. Право, непонятно, чем теперь дорожить: длинным списком благородных предков или тем, что у тебя в кармане есть деньги. - У меня тоже в Париже родственники! - И у меня! - А у меня в Париже невеста! – хихикнул Николя. – Правда, я ее никогда не видел… Но мой отец когда-то спас жизнь ее отцу, и тот пообещал выдать свою дочку замуж… за меня. - А как же Дениза? – вскинулся Луи-Бастьен, и тут же прикусил язык. Николя только вздохнул и молча уставился на воду. Видно было, что ему в один миг жизнь стала не мила. Зато отвлеклись от темы Парижа. Аббат воспользовался моментом и самым спокойным тоном начал разбирать диспут, который прошел накануне. Гулкий удар колокола прозвучал неожиданно.
Джулия: - Пора, господа! Через полчаса начнется ужин! – отец Рене нехотя потянулся к одежде. Молодые люди последовали его примеру, но поспешности в их действиях аббат не заметил. Странно: свежий воздух, активное движение должны были пробудить во всех волчий аппетит. - Вы не проголодались? – аббат удивленно посмотрел на подопечных. Филипп покраснел и отвел взгляд. - Мы пойдем в кабачок мэтра Рюсто! – тихо сказал Марсель. – Там вкусно кормят. И не очень дорого. - К чему? Вы же на полном пансионе. Вся четверка хранила молчание. Аббат неопределенно хмыкнул. - Господа, что случилось? Легче всего в этом случае было добиться признания от Филиппа. Филипп и не выдержал. Шумно вздохнув, он сказал: - Мы сегодня остались без обеда. Ужин будет скудным. Лучше уж сразу к мэтру Рюсто. Аббат сжал губы так, что они побелели. - Кто посмел оставить вас без обеда? - Обед был, - уточнил Луи-Бастьен. – Но нам дали порции как младшим. И без мяса, хотя не постный день. - Не ваше это дело, ваше преподобие! – поспешил добавить Марсель. – Мы справимся, нам не впервой. На нас часто экономят каждый денье. Вот вчера даже хлеб оказался с плесенью! Ладно, когда с плесенью сыр – но хлеб? А ведь мы не неимущие школяры! Мы – студенты коллегии, за нас платят родители! - Вы уже получали жалование за прошлый месяц, отец Рене? – без обиняков спросил Луи-Бастьен. - Нет, но должен. - Вам его задержали, не так ли? Приготовьтесь к тому, что подобное здесь случается постоянно. То одно приключится, то другое. Ведь деньги распределяет сам ректор, и жалования выплачиваются из общего фонда. Аббат слушал внимательно и не перебивал. Давал выговориться. Его молчаливое участие окончательно прорвало плотину недоверия. Заговорили все четверо: с жаром, с обидой, перебивая друг друга, забыв о тех самых правилах риторики, которым их учил присутствующий преподаватель. - Вы здесь новый человек! - Вы многое не знаете! - А мы здесь давно учимся! - Это надувательство! - Мы жаловались, но нам не верят! - Приезжала проверка, так ничего не подтвердилось! - Телесные наказания для дворян запрещены, а Николя в прошлом году так досталось, что у него теперь шрам во всю спину! - Мы получаем светское образование, а нам вменяются все те правила, что и у тех, кто учится на священника! - А ректор – просто… - Николя запнулся, но все же подобрал приличное слово в своем лексиконе, - скотина порядочная. Отец Рене застегивал крючки на сутане. Лицо у него было… странное: очень бледное и сосредоточенное. Луи-Бастьен, посмотрев на аббата, почему-то понял без долгих объяснений, что они правильно поступили, доверившись этому священнику, который одинаково хорошо владел и острым словцом, и острым клинком. Отец д`Эрбле нашарил в кармане кошелек. Подкинул на ладони. Посмотрел на притихших студентов. - Пойдемте, господа! – мягко сказал он. - Не сочтите за оскорбление вашей чести то, что я намерен вам предложить и поймите мой поступок правильно. Мы сейчас вместе отправимся к папаше Рюсто и отужинаем у него. На голодный желудок думается плохо. Составьте мне компанию, и не задавайте глупых вопросов о том, кто платит. Плачу я. Видите ли, я тоже был студентом и знаю, каково это – когда сосет под ложечкой от голода. А уж потом будем разбираться, где и у кого искать деньги, которые платят ваши родители…
Джулия: *** Вопрос «где и у кого» следовало задать в первую очередь господину ректору. Морис де Фоссо возглавлял тулузскую коллегию иезуитов пятый год. Личность преподобного отца была примечательна хотя бы потому, что он приходился довольно близкой родней казненному коннетаблю Монморанси. Происходя из младшей ветви столь знатного и уважаемого рода, господин де Фоссо быстро выдвинулся, сделал неплохую карьеру… но затем оказался в немилости, и был отправлен в «почетную ссылку». Преподобному де Фоссо исполнилось не то сорок восемь, не то уже все пятьдесят. Несмотря на невысокий рост, он выглядел достаточно представительно, хотя многие поначалу находили его внешность «простоватой»: не слишком аристократические черты лица, глубоко посаженные темные глаза, слегка крючковатый нос, массивный подбородок, следы оспин на лбу и щеках. Но тот, кто брал на себя труд внимательно присмотреться к Морису де Фоссо, быстро замечал, что этот человек совсем непрост. Студенты трепетали от страха, завидев его невысокую коренастую фигуру. Г-н ректор твердо стоял на своих коротеньких и заметно кривоватых ногах. Впрочем, сутана скрывала этот недостаток. «Простоватая» внешность с лихвой компенсировалась ледяным высокомерием знатного вельможи и стремлением во всем соответствовать самым изысканным канонам. Вставал ректор рано и имел обыкновение уже с первыми петухами приниматься за дела. Все вопросы в коллегии и колледже решал он – единолично, обладая всей полнотой власти. У остальных выбора не оставалось: иерархия Ордена иезуитов и строгий, почти воинский устав, исключали всякий ропот и попытки бунта. Ректор занимал половину второго этажа в левом крыле коллегии. В личные покои г-на де Фоссо пускали только избранных. Но аббат д`Эрбле был удостоен этой чести ранним утром 17 сентября 1638 года. Правда, он предпочел бы отклонить это приглашение, если бы у него появилась такая возможность. Но… Он стоял, по-военному вытянувшись в струнку, но смотрел не на нехорошо хихикающего ректора, а себе под ноги. Считал плитки паркета. Машинально отмечал, что паркет – роскошный, из ценных пород дерева. Такой или почти такой аббат не раз встречал в парижских особняках. Ректор, продолжая посмеиваться, уселся в кресло как раз напротив подчиненного. - Хороши, нечего сказать… - сказал он, растягивая слоги. Аббат хранил молчание. Что еще ему оставалось делать? Он попался как нашкодивший школьник, хотя и не совершил ничего противозаконного. Если студентам запрещалось без разрешения покидать стены коллегии, то про педагогов правила ничего не говорили. Ночь выдалась душная, ранним утром над всей долиной повисла липкая удушливая пелена. Потому Рене, проснувшись еще затемно, решил освежиться в реке. Теперь он знал место, где купаться удобно. Он сам вывел из конюшни свою лошадь и за какие-нибудь считанные минуты оказался на берегу. Всласть наплавался, несколько раз нырнул. Выбрался на берег и поскакал назад. Все, казалось, сошло ему с рук: он вернулся в половине шестого, до мессы оставалось еще полтора часа, студентов будили в половине седьмого. Аббат не рассчитывал встретить кого-либо на своем пути – он шел не через общий двор, а крытой галереей, ведущей с хозяйственного двора к флигелю педагогов. И тут ему преградил дорогу господин ректор собственной персоной. Знаком потребовал следовать за ним. Аббат нисколько не стыдился своего поступка. Вода замечательно освежила его, зарядила бодростью и хорошим настроением. А что ректор смеется, глядя на проштрафившегося – так это его дело. Рене и сам знал, что выглядит возмутительно легкомысленно, даже неприлично: рубашка из тонкого батиста с щегольским воротничком из фламандского кружева и кюлоты. Рубашку он даже не стал застегивать – все равно намокнет, придется заменять новой, свежей… Связываться с чулками аббат тоже не захотел: просто сунул ноги в легкие туфли с серебряными пряжками. Влажные волосы стянул кожаным шнурком, чтобы не мешали. - Какой же пример вы подаете своим воспитанникам, господин аббат? Вы вообще понимаете, кем являетесь? И это – в моем колледже, где я стараюсь прививать юношам добрые нравы и слежу за тем, чтобы не допустить ни малейшей распущенности! Внешняя небрежность порождает внутреннюю! В голосе ректора явственно клокотал гнев и раздражение. - Ваша милость, - с поклоном, почтительно ответил аббат, - в столь ранний час я не предполагал встретить кого-либо из педагогов и воспитанников на своем пути. До подъема еще довольно времени, чтобы я… - Молчать! – рявкнул ректор, и что есть силы дал кулаком по подлокотнику. – Мальчишка! Что вы себе позволяете! Здесь вам не Париж, и на вас уже нет плаща мушкетера, чтобы строить из себя непонятно кого! Аббат даже не пытался изображать покаяние. Но соблюдение субординации – святое дело. Начальству не возражают. Пусть кричит сколько угодно. Выгнать все равно не посмеет. Нет у него таких полномочий… - Вы преподаватель, и не забывайте об этом. Будьте любезны постоянно иметь приличный вид и ходить в духовном платье за исключением тех случаев, которые предусматривает устав колледжа. Будьте любезны не опаздывать на утренние и вечерние богослужения… Рене стоял и считал шашки паркета. Полезное занятие. Развивает память и помогает создавать грустно-благочестивый вид. - Я бы был крайне признателен вам, если бы вы вспомнили, наконец, сколько вам лет, и начали вести себя сообразно своему возрасту. Аббат постоянно слышал эту фразу и уже сомневался, что когда-либо сумеет себя переделать. Может быть – позже. Лет в пятьдесят… или шестьдесят… - Извольте в дальнейшем ограничивать общение со своими воспитанниками рамками уроков. Вам никто не даст заводить любимчиков, так и запомните. Увы, я вижу как раз то, о чем меня предупреждали. Вы строптивы и одновременно чудовищно легкомысленны. Это неутешительно для вас и прискорбно для коллегии в целом. Строптивость, надо полагать, заключалась в том, что он взял на себя труд провести несколько диспутов, памятуя о тех, в которых сам постоянно принимал участие, будучи студентом. Диспуты давали возможность оценить уровень знаний и красноречия куда полнее, чем традиционные лекции и семинары, выявляли лидеров и отстающих. К диспутам готовились даже самые законченные лентяи, потому что подобная форма занятий исключала необходимость тупой зубрежки и заставляла мыслить самостоятельно. Диспуты были обычным делом в других коллегиях. Но, видимо, г-н де Фоссо об этом забыл… или не желал помнить. - Вы ленивы и неблагодарны. Вы не уважаете старших коллег, которые знают больше вас. В вас силен грех гордыни. Вы сторонитесь нашего общества и никому не оказываете почтения… Шашки на паркете закончились. От стола до окна их было тридцать две – в восемь рядов, остальное скрывал ковер. Аббат испытывал мучительное желание съязвить в ответ: он прекрасно знал цену окружающей его роскоши, разительно контрастировавшей со спартански неприхотливой обстановкой остальных помещений. Но привычка к острословию могла бы сейчас только навредить. Г-н д`Эрбле заставил себя сдержаться и теперь разглядывал перстни на пальцах ректора. Словесная экзекуция была закончена без трех минут шесть. - Ступайте, сын мой… - взмах руки ректора, видимо, должен был изображать благословение. – И помните то, что я вам сказал… Аббат поклонился с безукоризненной вежливостью. И даже не без удовольствия. Вопрос про деньги так и не прозвучал. Если ректору все было ясно в характере подчиненного, то и аббат составил полное представление о своем нынешнем начальстве.
Джулия: *** В полдень прозвонил колокол, возвещающий начало большой перемены. Перерыв в занятиях был делом святым – не менее святым, чем ежедневное посещение мессы и еженедельное причащение. Студенты отправились кто на обед, кто в библиотеку, кто по своим делам. У педагогов тоже был перерыв, каждый использовал время по личному усмотрению. Аббат д`Эрбле сидел за столом у окна и просматривал списки успеваемости своих подопечных. Двадцать две фамилии тех, кто уже закончил основной гимназический курс, и остался в колледже для изучения дополнительного. Пять фамилий помечены сбоку значком, обозначающим «уделите особое внимание». Отпрыски местной аристократии. В преподавательскую зашел ректор. Как то и полагалось по правилам, все встали, но при этом отец Бернар продолжал выставлять в ведомость отметки, отец Ноэль не прекратил тихо беседовать с отцом Рудольфом, а отец Сильван, который нынче утром служил мессу, лишь на несколько секунд вышел из своего полусонного состояния. Все было привычно. Преподобный Фоссо скользнул взглядом по рядам своего воинства. Несколько дольше, чем на прочих, задержал взор на провинившемся аббате д`Эрбле. Отец Рене как раз прошел к доске с объявлениями: строгая сутана, тщательнейшим образом выглаженная, белейший шелковый воротничок, скромное серебряное распятье на груди, аккуратно причесанные локоны. Вид, приличный уважаемому педагогу и человеку со вкусом. Придраться было не к чему. - Господа, - голос ректора заставил всех поднять головы. Отец Сильван незамедлительно проснулся и придал своему лицу выражение неподдельного энтузиазма. – Господа, известие из Парижа. У французского трона есть наследник. Королева родила дофина! Здоровый, крепкий ребенок. Слава Господу и святым его, слава Пресвятой Деве! Все онемели от неожиданности. - С завтрашнего дня вплоть до понедельника занятия отменяются. Сегодня вечерние пары проводите по своему усмотрению. Готовится праздничная месса… и праздничный обед. Будет выдано дополнительное вознаграждение особо отличившимся ученикам и наставникам. Кураторов курсов приглашаю к себе сразу после окончания вечерней мессы – нужно обсудить план праздника и сценарий мистерии. Отец Сильван, опомнившийся первым, закричал «Ура!». На него укоризненно посмотрели – несдержанность не приветствовалась, но когда это одинокое «Ура!» подхватил ректор… Через полчаса новость знали все. И тоже кричали «Ура!» - кто из патриотических чувств, кто по случаю отмены занятий. Аббат д`Эрбле радовался от всей души. Но радость отнюдь не сделала его слепым. Он прекрасно видел, что Фоссо имел весьма кислый вид. Сделав достоянием гласности радостную новость и озадачив всех проблемой подготовки к празднику, ректор удалился к себе под предлогом легкого недомогания. Но, скорее всего, его «недомогание» имело причины политического свойства: рождение наследника престола лишало Гастона Орлеанского всяких надежд на трон. Стало быть, ректор втайне поддерживал испанскую партию французского двора. Какую пользу можно было извлечь из этого открытия? Аббат пока не знал. В политические дела он лезть не собирался. Главной его задачей было доказать, что кто-то при попустительстве ректора запускает руку в казну коллегии. Но и для ее успешного решения требовались дипломатические способности и тонкость ума. Собирать компромат на ректора коллегии решился бы не каждый. Мало того, что есть иерархия Ордена, которая не допускает осуждения поступков начальства. У г-на Фоссо в его родных краях наверняка имеются сильные мирские покровители – раз уж он принадлежит к столь знатному роду. Заступничество сильных мира сего, благоволение со стороны провинциата – нет, такие стены практически неприступны. Ему было сказано «Не высовывайтесь!». Он собирался исполнять это приказание. Но… А вдруг получится? Вор должен быть наказан.
Джулия:
Джулия: *** Решено было послать гонца к мэтру Жиберу, который уже лет двадцать зарабатывал на жизнь тем, что организовывал «огненные забавы» во всех окрестных замках и на городских праздниках. Новость о рождении долгожданного дофина в коллегии получили одними из первых, потому была уверенность в том, что почтенный мастер не завален еще срочными заказами. Выполнить поручение доверили аббату д`Эрбле. Он, как всем было известно, имел честь наблюдать не один фейерверк в Париже, и явно больше прочих смыслил в том, как именно должен выглядеть салют по выдающемуся поводу государственной важности. Спешная поездка в город оказывалась тем самым исключением из правил, которое позволяло ему одеть светское платье. Помогать аббату вызвался Николя. Отец Рене не стал отказываться от помощи молодого человека: вдвоем ехать всегда веселее, к тому же, если Жиберу взбредет в голову часть инвентаря выдать сразу, потребуется вторая лошадь. Оба собрались в считанные минуты. Николя, скинув наряд воспитанника колледжа, превратился в светского щеголя. Аббат же, облаченный в камзол, при перевязи и шпаге, более всего походил на человека военного. Николя, обладавший быстрым умом и наблюдательностью, не преминул это заметить: - Отец Рене, вы так и останетесь до старости мушкетером! Они поехали пыльной скучной дорогой – не спеша, стремя в стремя, болтая о всяких пустяках. Дождя давно не было, трава выгорела от зноя; солнце палило, точно позабыв, что давно пора поумерить свою силу. Щегольской наряд Николя оказался слишком жарким для подобной поездки: юноша сначала покраснел,затем на его лбу выступили капельки пота. Но он ни за что не желал снять камзол или хотя бы расстегнуть его. - Мы можем на обратном пути заехать в монастырь урсулинок? – краснея, спросил Николя. – Нас отпустили до ночи? - Не вижу никаких проблем! – покладисто отозвался аббат. – Только что вам там нужно, Николя? Святая вода? Или четки аббатисы Беатрисы? Николя покраснел еще сильнее. - В пансионе воспитывается моя сестра. - Сестра? – аббат понимающе улыбнулся. В его голосе явственно слышалась ирония. - И сестра тоже… - юноша окончательно смутился и наклонился, якобы подтягивая стремя. - Ага! Значит, мадемуазель Дениза… - Она достойная и благородная девушка! – быстро выпрямляясь, сказал Николя. – Сами увидите. Отец Рене задумался на секунду. - Хорошо. Поедем. Только перед нашим визитом к сестрам заглянем в лавку со сладостями. Понимаете ли, Николя, мне тоже есть, кого навестить в этой почтенной обители - Сестра? – на сей раз улыбка возникла на губах Николя. Аббат остался совершенно серьезен. - Нет. - Бывшая жена? – почти шепотом осведомился Николя. - Упаси Боже! Прекратите гадать, Вильруа. Речь идет о юной испанке знатного происхождения, которая воспитывается здесь и которую я имею честь опекать. Когда я в последний раз приезжал сюда, ей было лет десять. Сейчас… должно быть, лет четырнадцать. - А… - только и сказал Николя, пришпоривая своего коня. Получив согласие на поручение монастыря, он уже не желал ехать шагом. Это было слишком медленно.
Джулия: *** …Согласно уставу монастыря, монахинь могли посещать только родственники и не чаще, чем раз в три месяца. Для девушек, воспитывающихся в пансионе, правила были куда более мягкими: посещения допускались раз в неделю, Навестить воспитанницу могли не только женщины, но и мужчины, являющиеся ближайшими ее родственниками. Аббат, как лицо духовного звания, вообще никаким правилам не подчинялся, но здесь случай был особый: к мадемуазель Тересе допускали только тех, кого настоятельница лично знала в лицо. Потому оба посетителя вынуждены были некоторое время подождать, пока аббатиса освободится от дел и сама придет в приемную. Аббату был оказан самый любезный прием, и в знак особой милости дано разрешение навестить подопечную не в приемной комнате, а в монастырском саду. - Сестра, можно ли будет пропустить со мной вот этого молодого человека? В порядке исключения. Я ручаюсь за него! – поспешил уточнить аббат, уловив отчаянный взгляд Николя. - Николя, не больше, чем на полтора часа! – строго сказала аббатиса, едва глянув на юношу. – В прошлый раз вы слишком долго разговаривали с Мари-Анной и Денизой… Обеих найдете в саду: у нас парижская гостья, девушки вышивают. Я распоряжусь относительно того, чтобы вы не остались голодными. Аббат, молодежь – на вашем попечении. Отец Рене слегка улыбнулся. Строгая мать аббатиса была на два года младше его самого, и всячески подчеркивала, что она – особа зрелая и рассудительная. Хотя будь она таковой в действительности – в сад допустили бы только аббата. Николя, радостный и окрыленный, первым спустился по лестнице, показывая дорогу. Напрасная любезность – аббат и сам помнил, куда идти. - Значит, навещаем сестру, но желаем видеть любимую? – тихо спросил Рене у Николя. Николя поморщился. - Меня пропустили не только потому, что об этом попросили вы. У меня здесь живут две родственницы. Мари-Анна – очень эмоциональная девушка. Это у нас семейное. В приемной было бы слишком много шума. Знаете, отец Рене, Мари-Анна – моя родная сестра, я немного старше, чем она. А Дениза… она тоже считается как родня, хотя мы не родные по крови. Ее мать – вторая жена моего дяди, а Дениза – ее дочь от первого брака. Но здесь эта степень родства принимается как кровная. Я могу видеть Денизу, потому что я ее кузен, и брак между нами невозможен… Я ж говорил, что мне подыскали невесту аж в Париже. - А в Иль-де-Франс Дениза не считалась бы вашей кровной родственницей! Николя ничего не успел ответить: они увидели, что между деревьев, в круглой беседке, сидят пять девушек, занятые одновременно разговорами и вышиванием. Вряд ли в мире существовало более мирное и прелестное зрелище: одна из вышивальщиц, одетая в синее с белым платье воспитанницы показывала только что законченную работу, и остальные ее приятельницы любовались проделанным трудом. Сестру Николя аббат узнал без труда: брат и сестра были поразительно похожи между собой, разве что черты лица девушки отличались большей мягкостью и утонченностью. Это была яркая брюнетка лет семнадцати – восемнадцати, с довольно выразительными, чуть навыкате, карими глазами, с румяными щечками – скорее обаятельная, чем красивая. Поза, жесты, мимика – все выдавало в ней редкостную непоседу. И сейчас она не могла просто любоваться: она размахивала руками и выражала свой восторг столь бурно, что при желании можно было слышать все до слова, даже стоя на дорожке, как это и делали молодые люди. Вышивкой хвасталась другая темноволосая красавица. Ей было лет четырнадцать, и в будущем она обещала стать не просто красивой, а ослепительно красивой. Порукой тому были большие, живые глаза и поразительно светлая кожа, правильность профиля и грация фигуры. То была испанская изгнанница, Тереса Рамирес, утратившая все свои титулы и земли, но живая, здоровая и полная сил. Она так же, как и сестра Николя, была одета в платье воспитанницы. Аббат невольно залюбовался Тересой – так старшие братья, давно не навещавшие родной дом, смотрят на похорошевшую и расцветшую девичьей прелестью любимую младшую сестренку. Глаза Николя с первой же секунды были направлены на одну из девушек, склонившихся над вышивкой. Лица ее аббат разглядеть не мог – мешал затылок еще одной юной особы. Николя, кажется, не мешало ничто. - Правда, она самая красивая? – с восторгом спросил он. - Правда! – подтвердил аббат тоном, не оставляющим никаких сомнений в правоте Николя. Юноша просиял и торопливо направился к беседке. - Я подобрала самые лучшие шелковые нитки и три месяца вышивала только лик Мадонны! – делилась Тереса, не скрывая своей гордости за проделанный труд. – Матушка Инесса говорит, что у меня получается очень хорошо, и эту вышивку возьмут в нашу монастырскую церковь! Она даже сказала, что мне заплатят, как опытной вышивальщице! Это так… Она не договорила. Мари-Анна увидела брата, и с визгом помчалась ему навстречу. - Николя!!! Николя пришел!!! Тереса отреагировала на появление опекуна куда более сдержанно. Она чинно встала со своего места и тихо сказала: - Отец Рене… Это ко мне, сударыни. Прошу меня извинить… Дениза де Боде покраснела как маков цвет, глядя на кузена. Кузен покорно терпел объятия сестрички, но смотрел при этом на кузину, оставшуюся в беседке. Взгляды их были куда красноречивей любых слов...
Джулия: Аббат благословил опустившуюся на колени Тересу, а затем чинно поцеловал ее в лоб. Обнять ее при всех было немыслимо: это бы неправильно истолковали. Тереса понимала это не хуже, чем он сам, а потому ее радость не перехлестывала через край. Девушка научилась быть сдержанной. Они пошли гулять по саду. Здесь царила прохлада и тишина. Аббат спрашивал – Тереса подробно отвечала на вопросы. Лицо ее горело от возбуждения, глаза сияли. Пальчики то и дело искали ладонь отца Рене. Как когда-то, ей нужно было подтверждение его присутствия рядом. Аббат не препятствовал. Пусть тайный ритуал, заведенный между ними, останется без изменений. - Отец Рене, а почему вы в светском платье? Почему вы не оделись как положено? - Тереса, теперь еще и вы! – с мягким упреком сказал аббат. Девушка поняла и улыбнулась. - Я люблю вас каким угодно, господин аббат… Объясните мне вот что: в вашем последнем письме вы известили меня, что моего покойного отца простил король и уже подано прошение о том, чтобы мне вернули титул и доходы с наших земель. Если это сбудется, я даже не знаю, что делать с такой кучей денег… ведь денег там много, да? - До своего совершеннолетия вы все равно не сможете ничем распоряжаться самостоятельно. - И пусть! Я хочу остаться здесь. Я полюбила Францию, я полюбила эти места. Мне здесь хорошо. А жизнь за стенами… я боюсь ее. Очень боюсь. Аббат вздохнул. - Оставим эту тему, Тереса. Рассказывайте о себе. Хотите – будем сидеть здесь, в тени, хотите – прогуляемся по саду. Он чудесен. И какие роскошные цветники! Тереса колебалась недолго. Естественное желание похвастаться перед подругами своим гостем пересилило все остальные чувства. - Прогуляемся, если вы не против! Вы останетесь на ужин? Вечернюю мессу я могу пропустить… - Я не один, как вы заметили… - О, да! Николя де Вильруа. Он влюблен в Денизу. - Тереса! - И что тут такого? – пожала плечами юная испанка. – Дениза – сама прелесть. Она его тоже любит. Но вряд ли выйдет за него замуж… Знаете, почему? - Они – близкие родственники, знаю. - Вовсе не поэтому! Будь жив отец Денизы, он бы дал согласие на этот брак. - Отец Денизы умер? - Полагают, что да. На самом деле никто не знает. Три года тому назад он уехал на охоту, и с тех пор о нем ничего не известно. Разве вы не слышали об этой истории? Аббат отрицательно покачал головой. Ему было неважно в этот момент, что рассказывает Тереса – лишь бы она рассказывала. Ему хотелось видеть, что она счастлива и довольна жизнью. - Я вам расскажу… потом. Хорошо? Вы надолго приехали сюда? Знаете… я так рада вас видеть, отец Рене! - Не знаю. Но что-то подсказывает мне, что да. Надолго. Тереса сделала движение, словно хотела обнять опекуна, но аббат ее остановил: - Не надо. Я понимаю, что вы рады, и я рад не меньше вашего, что смогу часто навещать вас… но ваш порыв могут истолковать неправильно. Я священник, я гожусь вам в отцы, но… Глаза юной девушки внимательно посмотрели на аббата. Она ничего не ответила и только выразительно вздохнула. Гости остались ужинать – эта уступка позволяла им продлить время, отпущенное на общение с хозяйками. Правда, с одной оговоркой: в беседке был накрыт столик на несколько человек.
Джулия: Дениза де Боде смущенно опускала пушистые ресницы и краснела. Чувства Николя вполне можно было понять. Кто бы не обратил внимание на русоволосую мадемуазель в провинции, где почти все дамы – темноволосы? Глаза у Денизы имели оттенок, который меняется от освещения и настроения: от темно-серого до светло-синего. Девушка держалась с природной грацией и разговаривала тихим, мелодичным голоском. Полная противоположность напористому, временами даже нагловатому Николя. Впрочем, Николя был сейчас кротким агнцем. Сама учтивость, сама воспитанность. Может быть, он и вел бы себя иначе, но присутствие матери настоятельницы полностью исключало все прочие варианты. После ужина отцу Рене пришлось прогуляться по саду вместе с настоятельницей. Это дало молодежи некоторую свободу и еще полчаса общения. Лица духовного звания говорили о вещах довольно важных. Затронули и тему возможного получения Тересой наследства, и появление на свет долгожданного дофина, и затянувшуюся войну с Испанией. - Я узнаю парижские новости постоянно, так что можете обращаться ко мне. Всё будут почти из первых уст. Здесь уже несколько дней находится ее высочество Конде с дочерью, она каждый день отправляет депеши в столицу и с такой же периодичностью получает ответы. Принцесса намерена пробыть в наших краях довольно долго. Ее дочь, Анна-Женевьева, находится на моем попечении. Вы ее видели нынче в беседке, когда зашли. - Может быть, но не могу понять, которая… Настоятельница улыбнулась. - Единственная настоящая блондинка в нашей обители. Увидите снова – не спутаете. Ну, да не о ней речь, хотя она девочка благочестивая и умная. Мне показалось, что вы хотели меня спросить о чем-то… - Хотел. Тереса упомянула сейчас, что она подружилась с Денизой де Боде после того, как у Денизы убили отца. Молодая женщина помрачнела. - Убили… не убили… - она в задумчивости сняла четки, до этого висевшие на поясе. - Никто ничего не знает, аббат. Арман-Мерсен де Боде пропал посреди бела дня, во время предыдущего приезда Шарлотты-Маргариты. Местные сеньоры устроили охоту. Все уехали куда-то в окрестности Фуа, я толком не знаю, куда именно. До меня дошел слух, что при нем были какие-то важные бумаги, и во время охоты он намеревался поговорить с принцем. Но так и не поговорил. Как сквозь землю канул. Вилланы прочесали весь лес – ни следа. Барон попросту исчез, и с тех пор от него не было никаких известий. Отец Николя нынче осенью получит права опекунства. Денизу, как только ей исполнится восемнадцать, ее мать планирует выдать за маркиза Анри де Фоссо… Слишком неравный брак, жениху уже почти пятьдесят… но если Боде породнятся с Монморанси, это будет самый сильный семейный клан во всей провинции. - Мне показалось, или вам жаль девочку? - Не показалось. Жаль. Очень жаль. Маркиз – чудовище, так прямо об этом и заявляю. И я бы с большей радостью выдала ее замуж… да вон хоть за Николя! Но вы не знаете баронессу… Это не женщина, а камень…
Джулия: *** …Возвращались в коллегию уже затемно. Ярко светила луна, и дорога отлично просматривалась. Николя был мрачен и задумчив. - Она меня любит… и я ее люблю. Что с этим делать? Я не смогу без нее жить… вы же понимаете… - Я понимаю. - Мать аббатиса тоже понимает… но что она может сделать? - Вам кажется, что в моей власти помочь вам? Юноша покачал головой. - Мне пока кажется лишь, что вы хороший человек. И… у вас здесь нет своих интересов. Правда? Аббат остановился, чтобы поправить поклажу, притороченную к седлу. - Николя, вы что-то хотели мне доверить? Нечто такое, что гнетет вас и не дает покоя? Вы боитесь рассказать это своему духовнику, потому что у него имеются те самые «свои интересы»? Николя после некоторого колебания еле заметно кивнул. - Если вы хотите сказать это, говорите сейчас. Здесь ни души. Юноша помолчал еще некоторое время. - Вы примете мою исповедь, отец Рене? – наконец, хриплым от волнения голосом спросил он. Каждое слово давалось ему с трудом. - Разумеется. Это мой прямой долг. Николя зажмурился и побледнел так, что это стало заметно. - Я… мне кажется, что моего дядю убил… наш ректор, преподобный де Фоссо. Он… страшный человек. И… его брат хочет жениться на Денизе… Аббат до боли сжал плечо юного шевалье. Посмотрел ему прямо в глаза. - Вы сказали главное, Николя. Вы правы. Об этом стоит молчать. Теперь я хотел бы знать, почему вы пришли к такому выводу. Николя больше не колебался. Он торопливо рассказал все, что видел и все, о чем догадался. Чем больше аббат узнавал, тем более четко понимал каким-то особым чувством, которое никогда еще его не обманывало: молодой человек не пытается ввести его в заблуждение. Он говорит правду. Правда - если все подтвердится! - была неприглядна и страшна...
Джулия: Сорвать личину праведника с жулика и проходимца – это одно. Совсем другое – обвинить человека в преднамеренном убийстве. Признание Николя меняло все. Решительно все. И аббат более не сомневался. Он уже не считал свою ссылку скучной и напрасной тратой времени. Его мозг получил работу, по которой успел соскучиться. Действовать нужно было быстро, решительно и очень осторожно. Для начала Арамис преодолел отвращение, которое испытывал к ректору. Вытащил из сундучка бутылку доброго вина (знал бы Атос, куда пойдет драгоценное вино с виноградника возле его замка!), выбрал из своего личного книжного собрания фолиант начала пятнадцатого века с избранными трудами отцов Церкви – и отправился на поклон к преподобному. Подарки были приняты с ласковой благосклонностью, а сам аббат допущен к ужину в компании избранных. Аббат недаром рассчитывал на действие прекрасного вина. Оно привело ректора в расслабленное состояние. Сам отец Рене свой бокал едва пригубил, и с интересом наблюдал за тем, как Фоссо ведет себя в кругу людей, которым доверяет. Запоминал все. Делал выводы. Получалось, что в настоящем у человека, предательски выстрелившего в спину другому дворянину, не было ничего непонятного. В будущее заглядывать даже не стоило: и так понятно, что г-н де Фоссо преследовал какие-то глобальные цели. Причину произошедшего стоило искать в прошлом… Но кто его знал - прошлое г-на де Фоссо? К кому можно было обратиться с расспросами, не возбуждая подозрений? Все же влияние семьи Монморанси здесь, в подчиненной им провинции, было огромным...
Джулия: *** - Вы желали видеть меня, аббат? – спокойно спросила женщина, которая и перешагнув порог зрелого возраста, сохранила ослепительную красоту, поразившую в свое время сердце короля Генриха IV. Женщина эта едва не стала причиной войны, которая была бы куда более кровопролитной, чем девятилетняя осада Трои. Женщину звали Шарлотта-Маргарита де Конде, урожденная де Монморанси. - Я смутно припоминаю, что мы с вами уже знакомы… где и при каких обстоятельствах вы были мне представлены? - В салоне мадам Рамбуйе, ваше высочество. Я в ту пору не был рукоположен! – аббат почтительно склонил голову. - Ах! Я вспомнила! – живо воскликнула принцесса. И засмеялась, довольная сама собой. – В таком случае, что вы делаете здесь, в этом захолустье? Жанна толковала мне про то, что у меня испрашивает аудиенции кто-то из педагогов местной иезуитской коллегии. - Я в самом деле преподаю. - Вы! – в голубых глазах принцессы появилась легкая насмешка. - Шевалье, вы поглупели с тех пор, как маркиза оказывала вам покровительство. Вы приняли сан, чтобы оказаться в провинции под началом моего дражайшего родственника! Хороша история! Хорош духовный наставник! - Вы так насмешливо говорите про моего начальника, про преподобного господина Фоссо или про меня? - Про Фоссо! Вы, аббат, просто молоды и не знаете жизни! – рассмеялась принцесса. Смех у нее был девичьи звонким, заразительным. – Ну ладно, он сглупил, оказавшись в самый неподходящий момент в самом неподходящем месте… Отец Рене замер. Ее высочество принцесса сама завела разговор на тему, которая крайне его интересовала. Но как заставить ее рассказать все, что она знает? А она, судя по всему, знала немало… В беседку быстро зашла молодая девушка, одетая с той изысканной скромностью, которая отличает дам с хорошим вкусом и присуща далеко не всем. Наряд ее со всей очевидностью показывал, что она – лишь гостья в монастыре, но уважает законы, установленные на чужой территории. Она слегка поклонилась аббату и направилась к принцессе. - Матушка… - и дальше быстрый шепот. Шарлотта-Маргарита вздрогнула и встала со скамейки. С треском захлопнула веер. - Прошу меня извинить, аббат, но я вынуждена прервать наш разговор. Прибыл курьер из Парижа. Перепоручаю вас вниманию моей дочери, и надеюсь, что мы с вами еще встретимся. Я так и не узнала, для чего вы просили аудиенции у меня… И мадам Конде торопливо удалилась. Аббат не смог сдержать тихий разочарованный вздох. - Может быть, я смогу помочь вам, святой отец? – девушка уловила этот вздох и тотчас поняла причину. – Не сердитесь. Дела превыше всего. Надеюсь, новости будут добрыми. Аббат, наконец, соизволил отвлечься от своих мыслей и посмотрел на ту, что оказывала ему честь своим присутствием. «Единственная настоящая блондинка в обители. Увидите снова – не спутаете». На аббата смотрели огромные глаза бирюзового цвета. Смотрели с доброжелательным любопытством. Мадемуазель де Бурбон. Дочь Шарлотты-Маргариты и принца Конде. - Я вас отлично помню, святой отец! – с подкупающим дружелюбием сказала юная принцесса. - Вы бывали у маркизы де Рамбуйе, матери моей ближайшей подруги. Мы дружим с детства, матушка очень уважает маркизу. Вы приносили с собой марципаны и угощали нас! Ну да… Приносил. Его и маркизу Рамбуйе связывало нечто большее, чем салонное знакомство. Катрин оказывала ему покровительство, была мудрой наставницей. Он преклонялся перед маркизой, но почти не замечал этих маленьких быстроногих девчонок – младшую дочь Катрин и ее подружек. Их в гостиную, разумеется, не допускали. - Вы хотели просить у матушки покровительства? Вам хотелось бы вернуться в Париж? – спросила юная принцесса, присаживаясь на место, которое только что занимала ее мать, и придавая своему ангельски прекрасному личику то же выражение. Голосок у нее был нежным и хрустально чистым. - Нет, ваше высочество! – улыбнулся аббат. – Я не просил покровительства. Меня вполне устраивает провинция. Я хотел… - Вы иезуит и преподаете в коллегии, так? – перебила она. - Откуда вы знаете? Ее высочество засмеялась. - Тереса только и делала, что рассказывала о вас. И о тех сказках, которые вы придумывали. Она вас очень любит, знаете? - И я ее люблю тоже, ваше высочество. Я ее опекун, а это все равно что кровный родственник. К тому же ее невозможно не любить, правда? - Вы правы. Она такая милая! Я ее знаю всего пятый день, но тоже успела полюбить всем сердцем. И мать аббатису. Здесь чудесно, не то, что у вас в коллегии. Господин Фоссо –очень непорядочный человек! И эта про то же! - Вы не любите своего родственника? – осторожно спросил аббат. - Терпеть не могу! – со свойственной юности категоричностью отрезала мадемуазель, и энергично тряхнула золотисто-белокурыми локонами. – Лицемер! Он втянул дядю в заговор Месье, и предал его! Дядя остался на стороне Месье до конца, был ранен в битве и только потому попал в плен! Он мужественно вел себя даже на эшафоте! А этот… Видимо, тема была больной для всего семейства. Аббат слушал – и не верил своей удаче. Несомненно, менее искушенная в политике и интригах юная принцесса была куда более откровенна, чем ее мать. Нежный голосок вибрировал от негодования. - …и он удрал от испанцев. Предал и тех, и других. Вернулся только тогда, когда Месье получил прощение – и сразу явился к кардиналу, уверять его в полной своей преданности. Ришелье выгнал его, и на следующий день они с маркизом получили распоряжение его высокопреосвященства удалиться в провинцию и не появляться в Париже до особого разрешения. Кажется, они отдали кардиналу какие-то бумаги, ценные, раз их не посадили в Бастилию. Может быть, принц за них заступился. Матушка сказала, что никогда его не простит: она очень любила моего дядю… Мы потому и живем здесь, что матушка не может видеть замок дяди – всегда плачет, и ей приходится давать анисовые капли для успокоения. А у маркиза, хоть он нам и близкий родственник, она останавливаться никогда не будет. Говорит, что предатели всегда остаются предателями. Мне жаль Денизу. Ее мать желает видеть ее женой маркиза Фоссо… Он богат – это правда. Но он… противный и старый! Помолчала и добавила энергично: - Никогда не выйду замуж за старика!
Джулия: *** Шел день за днем. Ничего не менялось. Четверка приятелей, поначалу смотревшая на аббата с восторгом и надеждой, теперь при встрече старательно отводила глаза. Николя вовсе повесил голову и ходил мрачнее тучи. Пришло известие, что на Рождество назначена свадьба Денизы де Боде с маркизом де Фоссо. В середине ноября пришло время выставлять промежуточные семестровые оценки. Это делалось для того, чтобы дать студентам время подтянуться по тем предметам, которые они запустили. Аббат д`Эрбле проверял ведомости и мрачно качал головой. После ужина он вызвал к себе в комнаты всех четверых. Никто из молодых людей даже представить не мог, что аббат д`Эрбле, такой спокойный и доброжелательный, способен дойти до крайней степени гнева. Проняло даже увальня Филиппа. Отец Рене говорил правильные, очень обидные вещи не повышая голоса, но с такой интонацией, что Филипп съежился, Луи-Бастьен побледнел и что есть силы сжимал кулаки, Марсель хлопал своими пушистыми золотистыми ресницами и мучительно краснел, а Николя… Николя, наконец, очнулся от своей апатии и теперь не без изумления выслушивал оценку своего поведения – как оно выглядело со стороны большинства педагогов. - Я тяну вас как могу, господа заговорщики! – взгляд г-на д`Эрбле был холоден и колюч. – Ваши мысли можно прочесть без труда, если знать, чем вы можете быть озабочены. Готовите побег Денизе и Николя, правда? Луи-Бастьен вскочил с места и с кулаками набросился на Филиппа: - Это ты! Ты выдал! Филиппу не досталось ни одного удара: аббат, в свою очередь, вскочил на ноги и перехватил запястье юноши молниеносным, точным движением. Луи-Бастьен взвыл от боли – она привела его в чувства и прогнала глупую слепую ярость. - Извините, Картье. Я не хотел! – услышал он, и с невольным недоумением уставился на руки отца Рене: откуда там вообще взялась сила? Ведь по виду нипочем не догадаешься, что она есть: пальцы у аббата все равно что женские – очень тонкие, с удлиненными фалангами, нервные и изящные. Луи-Бастьен растирал запястье, а аббат продолжал, глядя на него: - Филипп свято хранит вашу общую тайну. И я ее выдавать никому не намерен. Я только намерен сказать, что вы на ложном пути. Если Николя сейчас будет думать о Денизе, а не об учебе и себе самом, беда грянет оттуда, откуда вы ее не ждете. Я видел распоряжение, согласно которому ученики, которые имеют самый низкий балл за семестр, будут отчислены немедленно. Вы представляете себе реакцию ваших родителей? Судя по всему, Николя понимал. - Меня отправят… куда-нибудь отправят… подальше отсюда… в Париж… - Незамедлительно отправят! – кивнул аббат. - Чтобы не натворили глупостей. Тогда вам будет неоткуда ждать поддержки. А в какое положение вы были намерены поставить Денизу? Она любит вас – что правда, то правда. Но то, что началось с обмана, вряд ли окажется достойным… Вы бы поставили и себя, и ее вне закона. - И что вы предлагаете, сударь? – дрожащим голосом спросил Николя. - Прекратить думать о посторонних вещах сутки напролет. Взяться за учебу. Всем четверым. В данный момент в относительной безопасности только Луи-Бастьен… как выигравший турнир по фехтованию и имеющий поощрение по классу логики. - Но Дениза… - воскликнули все четверо в один голос. Аббат вскинул руку. - Не подводите меня, и я не подведу вас. Найдем способ спасти Денизу от этого замужества. Без побегов и прочих кардинальных мер. - Как? – недоверчиво спросил Филипп. - Нужно сделать так, чтобы маркизу стало не до женитьбы… Луи-Бастьен вновь вскочил с места – на сей раз от восторга. - И я это же самое им предлагал! У вас есть план, отец Рене? - Ни тени плана! – признался аббат. – Но если кто-то будет готовиться к занятиям более старательно, и у вас, и у меня появится время этот план придумать. Разговор продолжался долго. Но, наконец, друзья согласились с тем, что ближайшие две недели им предстоит заниматься учебой – и весьма старательно. - Будем молиться! – засмеялся Луи-Бастьен. – И да поможет нам святой Пьер Тулузский! О таком святом аббат ничего не слышал. Но расспрашивать было некогда: они и так задержались. О неизвестном святом Пьере Тулузском и о том, почему студенты колледжа предпочитают обращаться за заступничеством именно ему, аббату довелось услышать буквально через день.
Джулия: *** Одинокие люди, как правило, не любят свои дни рождения и забывают про свои именины. Аббату д`Эрбле про именины напомнила накануне Тереса. По ее виду было ясно – найдет способ поздравить в любом случае. Отец Рене вздохнул, пересчитал деньги у себя в кошельке – и решил, что не такой уж он одинокий. Он посетил настоятельницу монастыря урсулинок и получил разрешение забрать на несколько часов свою подопечную и Денизу де Боде. Вовсе не планировалось, что к ним присоединится и мадемуазель де Бурбон. Но… если предполагается развлечение для двух подруг из трех, придется брать с собой и третью. Иначе и тем двоим веселья не будет. Отец Рене сдался без боя, и сказал, что еще одно место в экипаже обязательно найдется. Если, конечно, ее высочество сама захочет почтить скромный праздник своим присутствием. Принцесса даже по-детски захлопала в ладоши. Таким образом, все уладилось самым чудесным образом. Во второй половине дня 12 ноября компания молодых людей расположилась на полянке в лесу. Николя и Филипп заранее позаботились о том, чтобы заготовить хворост для костра и устроить места, на которых могли бы с удобством сидеть благородные дамы. Поначалу все как-то стеснялись: все же разница в возрасте сказывалась, хотя об этом никто и не говорил вслух. К тому же одно дело – присутствие двух девушек, равных по положению, совсем другое – когда на полянке сидит мадемуазель де Бурбон, кузина короля. Но именно мадемуазель де Бурбон растормошила всех, заставила Тересу петь хвалебный гимн в честь именинника, Николя и Денизу – танцевать буррэ на сельский лад. Филиппа, проигравшего в жмурки, закопали в опавшие листья. Наконец, набегавшись и наигравшись, все уселись за стол: Николя распорядился о том, чтобы им прислуживали двое слуг из родительского дома. Беззаботная болтовня и радостный смех, молодые лица, сияющие глаза… Рене чувствовал себя ровесником тех, с кем предавался веселью. Поневоле вспоминались мушкетерские пирушки в «Сосновой шишке» - куда менее изысканные и невинные, но вместе с тем – наполненные подлинной дружбой и преданностью друг другу. - Вы улыбаетесь? – спросила его Тереса, оставшаяся сидеть у костерка, когда остальные убежали играть в горелки. – Значит, вы счастливы, святой отец? - Вполне! – признался аббат. Он нисколько не кривил душой. - Тогда… расскажите мне сказку! Как раньше! - И мне! – с другой стороны к аббату подсела Анна-Женевьева. Прическа ее растрепалась, в волосах запутались несколько травинок, плащ сбился. Нежное прелестное личико пылало ярким румянцем. Она была настолько хороша, что не залюбоваться аббат не мог. Тереса ревниво потянула его за локоть. - Ну, расскажите же! - Сначала вы, сударыни! – предложил аббат, понимая, что обречен сидеть в обществе двух юных дам.- Объясните мне, что за странного святого поминали господа студенты. Кажется, некий Пьер Тулузский… - Это тот, не канонизированный? – залилась серебряным колокольчиком Анна-Женевьева. – Аббат, вы отстали от жизни. Даже я успела узнать эту историю. Тереса, расскажем? Тереса ничего против не имела.
Джулия: - Я буду рассказывать так, как слышала от Николя! – начала рассказчица, придав своему лицу самое загадочное выражение. – Словом, несколько лет назад… - Два года назад! – уточнила Анна-Женевьева. - О, да. Кажется, два года тому назад… Нет, я не могу! Ваше высочество, рассказывайте вы! - Тересу смущает то, что молодые люди, кажется, нарушили устав… впрочем, ни в одном уставе не возбраняется посещать кладбища и склепы. Теперь захохотала Тереса. - Надеюсь, история происходила без участия Николя и прочих присутствующих? - Без них! – заверила Анна-Женевьева. – Я в этом уверена, ибо Николя сам жаловался, что к занятиям в классе естественных наук никого из них так и не допустили! Так вот. Кому-то из воспитанников захотелось похвастаться перед прочими, и заполучить в свое распоряжение человеческий череп. Устав колледжа ничего на сей счет не говорит, да? - Устав не говорит, но тревожить прах в могилах недостойно христианина! – нахмурился аббат. Но тотчас представил мальчишку лет семнадцати, который на спор с приятелями отважился совершить «подвиг» - и прикусил губу, чтобы не рассмеяться. - Он и не пошел на кладбище. Он решил, что пойдет в склеп, который расположен в подвале вашей церкви. Вы знали, что такой существует? - Да, я про это знаю. И все знают. - Ну вот, наш герой решил, что череп благочестивого мудреца куда больше годится для того, чтобы стоять на полке в келье. Это наводит на богоугодные мысли и способствует накоплению учености в головах живых. Кроме того, размышлять о бренности всего живого достойно умного человека. Тереса вновь рассмеялась: ей, совсем юной, было смешно. Аббат же с ужасом думал, что тонет в бирюзовых глазах молодой принцессы. Девушка, увлеченная рассказом, в котором находила немало забавного, невольно пустила в ход приемы кокетства, которыми в совершенстве владеет почти каждая красивая особа старше пяти лет. «Ничего страшного… совершенно ничего страшного… Она просто очаровательна, мне доставляет удовольствие любоваться ее молодостью... не более того...». - И он полез в усыпальницу? - Совершенно верно! Причем делать это пришлось ночью… - Он, верно, с ума сошел! – воскликнула Тереса. - Ну, не днем же такими делами заниматься? – возразила Анна-Женевьева. - Продолжайте! – подбодрил ее отец Рене. - Ваша сказка куда интереснее, чем моя! - Не сказка, аббат, а сущая правда. Рассказывать дальше? - Вы еще спрашиваете? – аббат, наконец, вспомнил, что тоже умеет кокетничать: расширил глаза и улыбнулся с самым заинтересованным видом. - На чем я остановилась? – мадемуазель де Бурбон, в свою очередь, поправила волосы, продемонстрировав маленькую нежную ручку без перчатки. – Ах, да! Он полез в усыпальницу. Не один, разумеется. С ним было двое друзей, которые вызвались помочь в этом трудном и деликатном деле. Выбор оказался невелик – всего два десятка захоронений… - Они не дошли до конца помещения. Захоронений там – три десятка, но все они достаточно недавние. Не более ста лет. Хотя там есть и три или четыре по-настоящему старых, которые перенесены из маленькой часовни, стоявшей на этом месте, - уточнил аббат. И скромно опустил ресницы – медленным, плавным взмахом. Тереса в этом странном поединке участия не принимала и не замечала опасной игры, которая велась рядом с ней. Она хохотала и швыряла в огонь сухие листья. - Неважно, аббат! – юная принцесса крови смотрела на причудливую кружевную тень, дрожащую на щеке аббата. Смотрела не отрывая глаз – и отец Рене это чувствовал.- Неважно. Они, как утверждает Николя, остановились у плиты, на которой было написано, что здесь нашел последнее земное пристанище некто Пьер Мезьер или Мезьель – уже не помню. Легко проверить, что там написано – только спуститесь в усыпальницу сами. Она почти в самом начале. «Ага, кроткие голубки тоже осмелились туда спуститься! Интересно, когда успели?» - аббат не мог не улыбнуться своей догадке. - Они воспользовались ломом и вскрыли плиту. А там… Девушка сделала паузу. Тереса тихо ахнула и прижалась к плечу аббата. - Так что же там было? – спросил аббат. - Нетленные мощи! – торжественно объявила Анна-Женевьева. И перекрестилась. - Почему они так решили? - Рене забыл про всякое кокетство, подался вперед и посмотрел на принцессу серьезно и пристально. - Потому, что тело отлично сохранилось, - тихо ответила девушка. - Тление его не коснулось вовсе. Оно точно высохло, сохранив форму. На крышке было указано, что каноник умер от болезни в почтенном возрасте, но в гробу, как говорят, лежал мужчина с темными волосами - как у молодого. Но остальное… Он выглядел так, словно его сделали мучеником после смерти. На саване выступили следы крови. Хотя никакой крови там быть просто не могло... - Череп святого остался на месте? – Рене попытался улыбнуться, но губы точно заледенели. - Конечно. Едва разглядев фигуру под саваном, молодые люди преисполнились почтения и страха, и оставили все как есть. Тереса, которой стало неинтересно слушать знакомую историю, вскочила и умчалась играть вместе с остальными – было довольно прохладно, движение же согревало. Аббат и принцесса остались вдвоем. Девушка сидела неподвижно, склонив белокурую головку. Лицо ее стало печальным и задумчивым. - И… зачем вы туда спускались, ваше высочество? – осмелился задать вопрос аббат. - Я… - она тоскливо посмотрела на собеседника. – Я… молилась. Мне сказали, что этот святой исполняет любое желание. Во всяком случае, так было до сих пор. Все, о чем просили те, кто знает о его существовании – сбывалось. Аббат вздохнул. Конечно, сбывалось. Велики ли желания у школяров. Чтобы воспитатель не подловил, когда возвращаешься в поздний час от веселых девиц, чтобы экзаменаторы не проявляли особого рвения во время испытаний, чтобы из дома прислали побольше денег… - Я попросила… - Анна-Женевьева смотрела вдаль с прежней тоской. – Попросила, чтобы сбылось… одно мое желание. Ничего я не желаю сейчас так, как этого… - Чтобы ваша матушка, наконец, стала статс-дамой ее величества? Бирюзовые глаза затуманились. - Нет, аббат. Нет. Я просила… за себя. И за моего старшего брата, Луи. Он болен, и врачи опасаются за его здоровье. Матушка бросила все дела и уехала в Париж. Вот оно что. Принцесса Конде втайне уехала – без лишнего шума. - А почему вы остались здесь, сударыня? Белокурая головка опустилась совсем низко. - Потому что… матушка не хочет, чтобы я была в Париже сейчас. Ко мне сватается герцог де Бофор… Я не люблю его и не желаю быть его женой. Неожиданная откровенность молодой принцессы заставила сердце Рене сжаться и на несколько минут забыть о страшной догадке, которую он сделал после рассказа о «святом Пьере». - Вы… никому не скажете? Он отрицательно покачал головой. - Я сам буду молиться за вас. Бофор – не пара для вас, хотя ваши родители могут думать иначе. - Матушка на моей стороне… Аббат, почему вы так побледнели, когда я рассказала про каноника? Вы никому не расскажете и об этом? Если мощи будут выставлены на всеобщее обозрение… бывали случаи, когда они теряли силу… Бедная девочка, разумеется, думала только о своем. - Не расскажу. Вы хотите сказать, что никто из педагогов коллегии об этом не знает? - Об этом знают только те, кто бывал там сам… - Значит, я тоже туда спущусь! – решительно сказал аббат. – Хватит об этом. Спасибо за рассказ, ваше высочество. Вы даже не представляете себе, как я польщен вашим доверием. Она слабо улыбнулась. - Я почему-то доверяю вам… Аббат слегка коснулся губами протянутой маленькой ручки. Рука была теплой и слегка дрожала...
Джулия: *** Он был почти уверен в своей догадке. Разложению тела «святого Пьера» мешает сухой, прохладный воздух склепа. Аббат интересовался не только вопросами богословия и политики, он много читал и на другие темы, потому прекрасно знал об исследованиях, которые проводили итальянские ученые прошлых веков. Возможно, благодаря особенностям сухого воздуха удастся не только доказать, что несчастный барон де Боде был убит, но и понять, как это произошло. Но он по-прежнему не знал, кому потребовалась смерть де Боде и какое отношение к спрятанному в склепе трупу имеет брат ректора, маркиз де Фоссо. Николя говорил, что видел братьев вместе. Ограничивалась ли роль ректора только тем, что труп был спрятан на территории колледжа? Были и другие вопросы: как школяры умудряются проникать в запертый подвал церкви, почему именно могиле престарелого каноника оказали такое пристальное внимание и те, кто решил положить туда второе тело, и те, кто пошел добывать вожделенный череп… Предоставив Арману-Мерсену де Боде пребывать там, куда его положили два года назад, аббат занялся делами ныне живущих. Утро следующего дня застало его в монастыре урсулинок за долгой беседой с настоятельницей. Затем аббатиса пригласила на несколько минут Тересу. Ради третьей беседы была освобождена от несения ежедневного послушания Дениза. Мадемуазель де Боде явилась в келью к матери настоятельнице – и пробыла там не менее двух часов. Четвертая беседа состоялась в саду, где прогуливалась мадемуазель де Бурбон. Аббат постарался закончить этот разговор как можно быстрее, сославшись на то, что рискует опоздать на занятия в коллегию. Девушка выслушала его – и кивнула в знак согласия. От города до колледжа аббат долетел за четверть часа. Если бы он видел, что молоденькая принцесса следит за ним, поднявшись на стену монастыря – заставил бы коня скакать еще быстрее. Потом были занятия – до самого вечера, без перерыва. Вечером, после мессы, аббат позвал к себе Филиппа и Николя. И этот разговор занял не один час. Ночь аббат провел не в постели, а за письменным столом. Свет в его келье погас лишь тогда, когда часы на колокольне отмерили четыре удара. После утренней мессы он вновь помчался в монастырь урсулинок, где передал мадемуазель де Бурбон пять конвертов, предназначенных разным адресатам. Рене имел причины не отправлять эти письма через почту. Анна-Женевьева раз в три дня отправляла курьера в Париж и с такой же периодичностью получала ответы от матери, брата и знакомых.
Джулия: Он уже шел по парку, когда мадемуазель де Бурбон догнала его. Сама – хотя могла бы послать камеристку или еще кого из слуг. В руках девушка держала какой-то сверток. - Вот, - сказала она, пытаясь отдышаться. – Мне показалось, что это вас заинтересует. Я была в гостях у мадам де Боде, матери Денизы. У них хорошая библиотека, но сейчас мадам Луиза нуждается в деньгах и распродает ее. Я купила эти книги для себя, но с удовольствием подарю вам. Здесь удобное Евангелие и некоторые труды Фомы Аквинского. Дениза сказала, что отец очень любил именно эти книги. Она унесла их к себе прямо с его стола. Во взгляде аббата она прочитала еще незаданный вопрос, и торопливо пресекла попытку озвучить его: - Нет-нет, мне это не составило никакого труда. И я уверяю вас, что книги так и хранились у Денизы. С того самого дня, как погиб ее отец. Она никому не позволяла дотрагиваться до них. Закладки лежат точно на тех местах, где и были. Аббат не посмел отказаться, хотя ему очень хотелось. Подарок был слишком дорогим, но все правила приличия отступали перед возможностью внимательно изучить книги, которые так любил де Боде. Потому он просто с благодарностью посмотрел на порозовевшую от смущения девушку и почтительно поцеловал ее руку. Вернувшись в коллегию, он хотел немедленно приступить к изучению пометок на полях книг (они должны, обязаны были там найтись!), но к нему пожаловал неожиданный гость. Отец Рене торопливо засунул книги под подушку и открыл дверь. На пороге стоял отец Сильван. Он принял приглашение войти, присел в единственное кресло, цепким быстрым взглядом окинул обстановку. Аббат прислонился спиной к шкафу и вежливо спросил, чем может помочь коллеге. Через минуту он даже не мог сдержать свое удивление. Отец Сильван, ссылаясь на простуду (действительно, он разговаривал сиплым шепотом), просил отца Рене заменить его на кафедре в воскресенье! За право произнести воскресную проповедь в церкви при коллегии священники едва ли не дрались: отец Сильван предпочитал никому не доверять эту обязанность. И тут он сам просит об одолжении новичка, который еще ни разу не проявил свой дар проповедника! Толстенький, со слезящимися глазами и распухшим носом, отец Сильван был так жалок, что у аббата д`Эрбле язык не повернулся отказать. Проповедовать отец Рене не любил, предпочитая кафедре исповедальню. Но и отказываться было глупо: если отказаться сейчас, то больше его никто и никогда ни о чем не попросит. К тому же в воскресенье на мессу в церковь коллегии приезжала почти вся городская знать. Это обстоятельство являлось заслугой отца Сильвана, который сумел своим красноречием превзойти признанных проповедников из прочих уважаемых Орденов. Рене подозревал, что среди воскресных прихожан наверняка будет и маркиз де Фоссо, и вдова барона де Боде. Чтобы сделать какие-то выводы, аббату нужно было познакомиться и с тем, и с другой…
Джулия: *** Проповедовать аббат не любил, но по гомилетике, которая считалась трудной дисциплиной, постоянно шел в числе сильнейших, причем почти без усилий. Когда он готовился – его хвалили за основательность и вдумчивое отношение к Слову. Когда вся подготовка ограничивалась торопливо уточненной темой и трехминутной общей молитвой перед началом семинара – восхищались умением говорить четко и в то же время вдохновенно. Священное Писание аббат знал отлично, свободно ориентировался в трудах святых Отцов Церкви, прекрасно чувствовал настроение аудитории и был научен не затягивать проповедь на долгое время. К этой проповеди он готовился. Ему нужно было превзойти в красноречии признанного проповедника, произвести благоприятное впечатление на даму и одновременно иметь возможность наблюдать за теми, кто будет сидеть на первых скамейках. Задача не из простых… К тому же Рене знал, что перед началом мессы, когда он наденет полное облачение, на него может снизойти понимание: приготовленная проповедь хороша… но для другой аудитории и в другое время. А здесь, сейчас нужно говорить о чем-то другом. И противиться этому пониманию невозможно. Оно – свыше. Отец Рене часто тяготился своей сутаной и обязанностями, которые она на него накладывала. Но священническое призвание - дело другое. А оно у него было.
Джулия: *** …- В Книге Премудрости Соломона мы читаем, что «Бог всех милует, потому что все может, и покрывает грехи людей ради покаяния». Следующий фрагмент того же чтения дает нам понять почему Бог так поступает: «Ты любишь все существующее, и ничем не гнушаешься, что сотворил; ибо не создал бы, если бы что ненавидел. И как могло бы пребывать что-либо, если бы Ты не восхотел?». Четыре лица в первом ряду. Больше никого в церкви словно и не было – прочие сливались в единую безликую массу. Грузный темноволосый мужчина с неприятно надменным лицом: темные, чуть навыкате, глаза, ямка на гладко выбритом подбородке, роскошный камзол, сильные, крепкие кисти рук, утонувшие в пышных кружевах. Маркиз де Фоссо. По левую руку от него сидит женщина лет сорока, все еще очень красивая. Светло-каштановые волосы, яркие зеленые глаза, неожиданно твердо очерченный овал лица, горделивая осанка. Пальцы, унизанные перстнями, трепещут на закрытом молитвеннике. Одета с изысканностью парижанки и благородной простотой дамы, имеющей хороший вкус. Это мадам де Боде, будущая теща маркиза. Рядом – Дениза. Очень бледная, очень похожая на мать и в то же время – совершенно иная. Куда более нежная и женственная, куда более очаровательная, хотя ее красота и не такая яркая, как у Луизы де Боде. И, наконец – мадемуазель де Бурбон, приехавшая вместе с Денизой. Не иначе, как поддержать подругу. Ангел в голубом платье, золотисто-белокурые волосы переплетены нитками жемчуга, прелестное личико раскраснелось, огромные глаза редкого бирюзового оттенка блестят так ярко, что можно различить это даже с кафедры. Она смотрит на него не отрываясь, чуть склонив голову направо, точно ожидая, что Дениза может ей что-то шепнуть украдкой. Но Дениза молчит. Над рядами летит только голос проповедующего священника. Аббат делает краткую паузу, чтобы сделать первый вывод, который одновременно будет темой его проповеди и смотрит на Луизу де Боде. Та ощущает его взгляд и невольно выпрямляет спину. Он сегодня три часа кряду провел у зеркала, завивая волосы и приводя себя в порядок. Вдохновенная проповедь произведет большее впечатление, если священник хорошо выглядит. Как ему успели донести, вдовствующая баронесса весьма ценит красивых мужчин. Даже цвета облачения подчеркивают внешнюю привлекательность отца Рене. Черное и золотисто-белое… Золотисто-белое… Как волосы Анны-Женевьевы. Почему он не может не смотреть на мадемуазель де Бурбон? - Эти слова ясно дают нам понять истину, но наш ум часто отказывается ее воспринять… Истина же в том, что Бог любит все свои создания, даже самые грешные и заблуждающиеся. Бог любил кровавого императора Нерона. Бог любил всех тех, чьи имена мы вспоминаем с содроганием так же сильно, как святого Августина, названного Златоустом, как святого Фому Аквинского, чьи мощи покоятся недалеко отсюда…Как могли бы они существовать, если бы он их не желал и не любил? Другое дело то, что люди так трагически часто разочаровывают Божье человеколюбие, даже если Он глаза свои закрывает на наши беззакония... Как трудно нам понять и согласиться на Божье прощение и терпение, если нам самим их не хватает!.. Что он делает?! Ему нужно обличать, а он говорит о милосердии. Ему нужно заставить затрепетать от ужаса сердце маркиза Фоссо, а он смотрит в сияющие бирюзовые глаза юной принцессы – и не может… Он говорил о Закхее и о том, что Господь Иисус явился к нему в дом не потому, что в Иерихоне не нашлось более достойных людей, а потому, что Закхей более всех в нем нуждался. По-прежнему стояла тишина. - Так, если приходят вам в голову бунтующие мысли о несправедливости Бога, тогда спросите сначала самого себя, разве ты исправил все то, что испортил в своем маленьком мире? В духовном мире не существуют слуг и некому дать поручение исправить последствия своего греха. Нужно все делать самому. Вы часто пытались навести порядок в себе и вокруг себя? Скажите правду. И если ваш ответ – «нет», то вы не имеете права упрекать Бога в Его терпении и милосердии, ибо Бог милосерден и по отношению к вам… Аббат чувствовал, что слова идут от сердца, а потому оказывают нужное воздействие. Он уже не берег голос, как вначале, когда контролировал себя полностью. Неважно. Он говорил о желании мести, но постоянно сбивался на тему любви и всепрощения. - Мы склонны толковать слова Апокалипсиса и некоторые высказывания Апостолов как некий залог нашего личного благополучия. Конечно, я настолько праведен и настолько верую, что достоин спасения. Я регулярно хожу в исповедальню, я посещаю мессу, я жертвую бедным, я стараюсь не грешить – стало быть, я неподсуден. Господь в гневе своем накажет всех, кто хуже меня. Наконец-то воцарится справедливость, и одни получат все казни египетские, а я буду вознагражден за свои добрые деяния… Как это наивно и смешно! Так рассуждать позволительно только неразумным детям, но не взрослым людям, и это не есть христианское мышление… Он цитировал апостола Павла – откуда в памяти всплыла цитата про «не спешить колебаться умом и смущаться ни от духа, ни от слова, ни от послания, как бы нами написанного, будто уже наступает день Христов»? - Как сложно отделить того, кто совершает беззаконие от его поступков! Как трудно прощать и полюбить всех тех, кто насмехается над моей любовью и плюет на мое прощение! Может поэтому, обессилен собственной грешностью, я иногда почти готов просить Бога отомстить всем нам? О, Господи! Научи меня Твоими глазами смотреть на мир. Научи меня прощать Твоим сердцем. Аминь… И вдруг – волной по церкви ответное «Аминь». Отец Рене стоит, прикрыв глаза. Внутри - ощущение свободы и легкости. Как у человека, который стряхнул с плеч тяжкий груз. Дальше уже не полет ввысь, не вдохновение – всего лишь ремесло, привычный обряд, ничуть не мешающий разглядывать прихожан. Оказывается, церковь полна: свободных мест нет. Ректор кривит губы - не иначе, как втайне надеялся на то, что неугодный ему лично аббат опозорится на проповеди. Кажется, он разочарован результатом. Отец Сильван тоже кисло улыбается, яростно дергая четки. А вот маркиз четки перебирает осторожно, точно боясь порвать нить, скрепляющую круглые камушки в единое целое. Госпожа баронесса смотрит на аббата влажными глазами. Отлично. Просто лучше некуда. Если подойдет благодарить после окончания мессы - цель достигнута. Общаться с дамой с глазу на глаз всегда гораздо легче. Дениза задумчива. А Анна-Женевьева... Аббат почувствовал, что краснеет. Его счастье, что как раз пришло время повернуться лицом к алтарю. Еще не хватало, чтобы ее высочество разглядела его запылавшие щеки...
Джулия: *** - Аббат, почему вы раньше не проповедовали? У баронессы Луизы де Боде - низкий, чуть хрипловатый голос. - Не представлялось такой возможности, сударыня. - Надеюсь, что теперь такая возможность у вас будет. Как вы смотрите на то, чтобы каждое воскресенье произносить проповедь в нашей домашней часовне? Мое поместье довольно далеко отсюда, и я не могу быть примерной прихожанкой. Попробуйте хотя бы раз. С господином де Фоссо, вашим начальником, я договорюсь. - Право, мадам, я не знаю… Зеленые глаза пристально взглянули на него. - Аббат, будем откровенны: вы молоды, у вас впереди карьера. Сколько вам лет? - Тридцать пять, мадам. Она позволила себе короткий смешок. - Выглядите как мальчишка, который не так давно закончил семинарию. Ну, что ж… Сюда просто так не попадают. Отец Рене остановился и опустил глаза. - Почему вы так уверенно об этом говорите? - Потому что знаю. Со временем узнаете и вы. Всегда нужно интересоваться правилами, которые установлены в том или ином месте… Итак, шалость обошлась вам дороговато. Потеряете лет пять, затем вас простят. Это не страшно, если вы будете иметь постоянную практику в исповедальне, будете проповедовать, будете преподавать. У вас есть курс? Вы куратор? Или Фоссо тоже считает вас совершенным мальчишкой? Разговор больше походил на допрос. При иных обстоятельствах аббат нашел бы способ прекратить эту беседу и удалиться, но сейчас он не имел права раздражаться. Нельзя. Играть роль светского щеголя, вынужденного носить сутану в силу обстоятельств. Госпожа баронесса уверена в том, что он попал сюда из-за любовной истории. Не надо ее разочаровывать. Напротив – нужно окончательно убедить ее в том, что причина его бед – некая высокопоставленная дама. Новый быстрый взгляд зеленых глаз. - Вы умны, аббат. Это несомненно. Глупец не скажет тех слов, которые я сегодня услышала. - Проповедь можно купить, мадам. Баронесса рассмеялась. - Нет уж. Эту вы написали сами для себя. Она была искренней, я почувствовала! Милый аббат, признайтесь: вы ведь очень честолюбивы, не правда ли? - Не отрицаю, мадам! Она легко ударила его веером по руке. - Луиза. Меня зовут Луиза, и я разрешаю вам называть себя по имени. «Неужели она позволила убить своего мужа из-за любовной интрижки? Всего лишь… Она ведет себя так, словно я – вещь, которую она намерена купить…». - Госпожа баронесса удостаивает меня незаслуженной чести. Снова короткий смешок. - Вы думаете? Тогда я даю вам шанс заслужить эту честь. Что вы делаете… скажем, послезавтра вечером? Я намерена пригласить вас на чашечку взбитых сливок и миндальный пирог…
Джулия: *** Визит к баронессе изрядно испортил аббату настроение. Мадам де Боде весь вечер задавала ему вопросы, на которые он не хотел отвечать. Это напоминало фехтовальный поединок. Уровень мастерства у обоих игроков оказался одинаковым. Победу не вырвал никто. Баронессе было некуда спешить, а аббат думал о том, что малейшая его промашка может стоить слишком дорого не только для Денизы и Николя, но и для него самого. Он приехал в коллегию в самом дурном расположении духа. Пошел в фехтовальный зал, застал там Ламболя, который давал урок Луи-Бастьену. Напросился на бой – и вынужден был раньше срока откинуть рапиру в сторону. У него было темно в глазах и после первой же минуты боя он понял, что способен нанести увечье мальчишке Картье. Он отошел в сторону и замер у стены, положив обе ладони на холодный камень. - Отец Рене… - Луи-Бастьен, ничего не понимая, смотрел на него, не решаясь подойти близко. Аббат с трудом преодолел колотившую его дрожь. Заставил себя улыбнуться. - У меня... тоже могут быть неприятности... - Вы расстроены из-за Николя? Или что-то еще случилось? Аббат отрицательно покачал головой. - Прошу извинить меня, шевалье. Я… не должен позволять себе того, что только что позволил. Это недостойно дворянина и человека старше вас по возрасту и опыту. Юноша присел на скамейку, опустив голову. - У меня и в мыслях не было обвинять вас. Я сам виноват. Я знаю, как должен был парировать правильно. Все, что вы мне показывали, я затем отрабатывал с отцом. Он говорит, что вы куда более сильный фехтовальщик, чем отец Этьен, и хотел попросить вас, чтобы вы давали мне уроки. Он вообще желает познакомиться с вами. Мне сегодня разрешили ночевать дома. Хотите, поедем вместе? Отец будет очень рад! Комната для вас найдется… Аббат подумал – и согласился. В дальнейшем он не раз вспоминал тот вечер – и благодарил Бога за то, что разговор с Робером де Картье получился длинным и откровенным. В небольшом доме жили всего трое: отец и двое детей, сын и дочь. Картье-старший был вдовцом. Жена умерла при рождении дочери, второй раз шевалье так и не женился. Детей воспитывал сам, стараясь передать им самое лучшее. Отец Луи-Бастьена чем-то напомнил аббату Атоса. Та же стать, та же величавая грация в движениях, та же скромность и та же приветливость. Мужчины сидели, распивая вместе третью бутылку вина. Общие темы для разговора нашлись сразу, но аббат ясно чувствовал, что его позвали в этот дом не только ради праздного любопытства. Однако Робер был не тот человек, чтобы доверять кому-то, не присмотревшись как следует. Вот он и присматривался. Серьезный разговор начался не раньше, чем Луи-Бастьен отправился спать. - Мальчишки часто ко мне прибегают. У них пока что на уме, то и на языке, и все их хитрости я вижу сразу. Так что спасибо вам, аббат. Не дали Николя совершить глупый поступок. Я им про то же говорил, но они разве меня послушают? Вы правильно решили. Нужно не побег готовить, а расстраивать свадьбу иными способами… Аббат почтительно склонил голову. - Я присматривался к вам довольно долго, - продолжал Робер, помешивая дрова в камине. – Теперь вижу: вы действительно желаете вывести на чистую воду убийц барона де Боде. Только потому, что у вас есть причины не любить вашего начальника? - У меня нет личных причин для неприязни к нему, но я знаю, что это скользкий человек, у которого темное прошлое! – искренне сказал аббат. - А его брат – что вы знаете о нем? - Почти ничего, но этого «ничего» достаточно, чтобы решить, что братья друг друга стоят. Робер помолчал некоторое время. Затем открыл новую бутылку вина. - Я буду предельно откровенен, святой отец. Луи-Бастьен мечтает о военной карьере, я хотел бы видеть его в королевской гвардии. Но у меня нет никаких связей в столице. А у вас, как мне кажется, есть… - Есть! – Рене кивнул. – И я помогу вашему сыну. Из него действительно получится отличный офицер. Слово дворянина. Это даже не услуга, это мой долг. Луи-Бастьен попадет в гвардию. Картье-старший подкинул в камин еще пару поленьев, выпрямился и пожал аббату руку. - Я верю вам, аббат. Вы честный человек и тоже служили, как и я. Потому я хочу расплатиться с вами за доброе намерение помочь моему сыну. Прямо сейчас. Я знаю одну занятную историю про славного охотника, маркиза де Фоссо… Видите ли, я много лет дружил с бароном де Боде. Могу сказать, что был его ближайшим другом, хотя встречались мы редко. Я никогда не ездил к нему. Наоборот, он приезжал сюда при любой возможности. Как мне кажется, я был одним из последних, с кем Боде разговаривал в день своей гибели. Аббат вздрогнул. - Вы кому-нибудь рассказывали об этом? – быстро спросил он. - Кому мне было рассказывать? – шевалье пожал плечами. – Тем, кто прикончил бы и меня, если бы знал о том, что я видел ссору маркиза и барона? Пейте, аббат. Пейте и ешьте. История долгая… Начать, пожалуй, нужно с того, что для Луизы это был второй брак. И для Армана-Мерсена – тоже. Что из себя представляет Луиза, вы уже поняли. А вот барон влюбился в нее как последний дурак. И женился на ней, поскольку был на редкость честным человеком…
Джулия: …История в самом деле была долгой. Аббат молчал и хмурил брови. Картье-старший смотрел на своего собеседника с одобрением: ему нравилось и это молчание, и эта хмурая мина на лице. - Я рассказал вам все, что знал. Вам это поможет. После краткой паузы Рене д`Эрбле кивнул. - Вы правы, что до сих пор молчали. Там, где сейчас находится барон, довольно места для вас… и для меня тоже. Если я допущу ошибку. - Они его все же убили, так? Аббат снова кивнул. - Вы верите в Божье возмездие? - Я предпочитаю сам быть орудием в руках Господа! – глаза священника сверкнули. - Есть одно обстоятельство, которого убийцы не учли, - спокойно заметил шевалье. – Охота была устроена вон там, в долине. Сейчас темно, вы плохо разглядите. Они приехали с другой стороны… Ночью Арман был у меня. Сидел там же, где сидите вы в эту минуту. И писал письмо. Длинное. - Вы знаете его содержание?! - Не знаю. Но вы можете узнать. - Каким образом?! - Письмо осталось у меня. Оно написано шифром, который я так и не разгадал. Я даже не знаю, кому оно адресовано…. Он говорил, что собирается отправить его в Париж при первой же возможности. Вот, аббат… - шевалье достал из кармана камзола незапечатанный конверт. - Это вам. Берите - и попытайтесь прочитать. В вашей голове больше ума, чем в моей. Армана убили потому, что у него тоже была умная голова. Если нужно свидетельствовать – готов сделать это. Мне терять нечего. Луи-Бастьен и Жанна уже достаточно взрослые, чтобы справляться с трудностями самостоятельно... Было уже поздно, хозяин хотел провести аббата в комнату для гостей, но отец Рене заинтересовался книгами. Он вспомнил про пометки, которые действительно нашлись на полях томика трудов Фомы Аквинского. И про красивую закладку с цитатой, лежавшую на начале «Суммы теологии». Она прилипла к странице. Шевалье де Картье не препятствовал. Наоборот, сразу вспомнил, что Боде привез такой же томик и к нему домой, часто брал в руки. Когда барон сочинял последнее письмо, книга лежала рядом с ним, и он то и дело обращался к ней. Видимо, шифровал какие-то цитаты. Кому? Зачем? Аббат вдруг подумал, что ключ от шифра мог содержаться на закладке. Просто барон настолько часто пользовался шифром, что заучил его наизусть. Закладка осталась лежать в домашней книге, подсказки можно было найти и в томе, который Боде привез другу. Если догадка была верна, то остальное оказывалось делом времени. Утром отец Рене и Луи-Бастьен уехали. Аббат прошел к себе, заперся на пару часов – благо, до обеда он был свободен от лекций и дел. Он внимательно изучил закладку. Еще раз пересмотрел пометки барона и свои собственные записи. Положил полоску шелка так, как она лежала изначально. Взялся за письмо с шифрованным текстом. И вдруг понял, как это читать. Первая же расшифрованная строчка дала ответ на вопрос «Кому было адресовано письмо». Адресатом был его высокопреосвященство кардинал Арман-Жан дю Плесси, герцог де Ришелье…
Джулия: Долгожданная почта из Парижа пришла на следующий день. Аббат вскрыл конверты прямо в монастыре урсулинок – дело не требовало отлагательств. Мадемуазель де Бурбон, передавшая ему корреспонденцию, деликатно вышла из комнаты. «Рене, дружище! Не спрашиваю, почему ты заинтересовался Морисом Фоссо, но заклинаю опасаться его. Никто в целом мире не может быть уверен, что этот человек его не предаст. Для Фоссо существуют только личные цели и задачи. Поскольку я считаю себя твоим должником, рискну доверить бумаге историю того, как он оказался в Тулузе. Как там оказался ты – знаю. Крайне удивлен твоей неосмотрительностью. Не мы ли с тобой говорили о том, что пора прекращать быть пажом у ног мадам де Шеврез…» «Милый Рене! Польщена тем, что вы все еще про меня помните, и скромное имя Камиллы де Буа-Траси не изгладилось из вашей памяти. Вы прекрасно знаете, что я крайне расположена к вам, и сделаю все от меня зависящее, чтобы вы вернулись в Париж. Право, без вашего обаяния и остроумия салон Катрин много потерял. Вы интересуетесь маркизом де Фоссо. Милый шевалье, что у вас может быть общего с этим человеком? Впрочем, не спрашиваю, поскольку вы всегда были подобны ларцу, набитому своими и чужими тайнами. Про Анри де Фоссо я знаю не так много, но если мои впечатления о нем помогут вам – я буду рада оказать вам услугу…» «Дорогой аббат, что вы делаете в Тулузе, и почему письма от вас приносит слуга в ливрее дома Конде? Неужели вы оставили служение нашей святой матери-Церкви и вновь вовлечены в водоворот мирской жизни? Впрочем, это меня совершенно не касается. А вот ваш вопрос, касающийся негодяя Фоссо, застал меня врасплох…» «Господин аббат! Да, я являюсь крестной матерью Денизы, и воспитывалась вместе с ее матерью, Луизой Иссуден…» «Д`Эрбле, спасибо за предупреждение, постараюсь помочь вам. Первым делом обратитесь за помощью к вашему провинциалу, но постарайтесь сделать это таким образом, чтобы об этом никто из ваших коллег не знал. Во-вторых, ради вашей личной безопасности должен открыть вам обстоятельства, о которых вы не можете знать…». Отлично. Просто лучше нечего и желать. Аббат сложил письма в карман сутаны. - Хорошие ли новости? – спросила мадемуазель де Бурбон, которую он встретил в саду. - Пожалуй… - Но вы все же чем-то озабочены? - Я не могу уехать отсюда сам, но мне необходимо отправить в Париж очень надежного гонца. Срочно. Чтобы он летел как стрела и столь же быстро вернулся с ответом… - Наш курьер еще не уехал! – живо откликнулась девушка. – Этот человек служит нам двадцать лет, и его отец тоже служил у нас. Я уверена в нем как в самой себе. - О, ваше высочество! Могу ли я просить вас… Личико Анны-Женевьевы просияло. - Какие пустяки, господин аббат! Ведь я, кажется, помогаю не только вам, но и Николя с Денизой. Правда? - Правда, ваше высочество. От скорости и надежности курьера зависит, сумеем ли мы расстроить свадьбу вашей подруги и маркиза. Я надеюсь, что она выйдет замуж за того, кого любит. Если письмо вовремя будет доставлено в Париж, я ручаюсь за то, что маркизу будет не до женитьбы. - В таком случае, гонец отправится тотчас, как только будет готово ваше письмо! – воскликнула девушка. - Оно готово, ваше высочество, - с поклоном ответил аббат. - Давайте его сюда. И не беспокойтесь. Оно будет доставлено по адресу. - Ваше высочество, но адрес... - Что вас смущает, аббат? «Меня смущает то, как вы на меня смотрите, ваше высочество. Я ясно вижу в ваших глазах то, чего не имею права видеть...» - Прочитайте его сами, - аббат протянул ей конверт. Она торопливо перехватила его, как бы случайно скользнув кончиками пальцев по его руке. Все же мадемуазель де Бурбон нельзя было отказать в выдержке. Она прочитала адрес - и лишь прикусила губку. - Все будет передано по назначению, - серьезно сказала она. Ее высочество сдержала свое обещание. Через полторы недели, когда несчастная, заплаканная Дениза де Боде примеряла свадебное платье, из Парижа примчался запыленный гонец. Бирюзовые глаза Анны-Женевьевы были печальны. Но она, подавая письмо адресату, смотрела на аббата без осуждения. Грусть, понимание, усталость. Отчаянная надежда. И еще много того, что заставило аббата торопливо отвести взгляд. Он вскрыл конверт. Пробежал глазами содержимое письма. - Ну? – не выдержала девушка, и, нарушая этикет, схватила его за руку. Руки у нее были ледяными. - Дениза выйдет замуж. Но не за маркиза Фоссо. Теперь я могу поручиться за это, - тихо сказал Рене, не пытаясь отстраниться и словно не замечая того, что молодая принцесса ведет себя недопустимо вольно. Все же они в святом месте, он – в сутане, а она… А она – вскрикнула от радости, поднялась на цыпочки и… ...и поцеловала его. Видимо, хотела в щеку, но он чуть-чуть повернулся – и получилось, что в губы. На несколько мгновений его руки обвили ее талию, прижали девушку к себе. В висках бешено застучала кровь, глаза непроизвольно закрылись. И все это время он, поддавшись собственной преступной слабости, отвечал на этот полудетский, неумелый поцелуй. - Ой… - только и вымолвила она, когда он, опомнившись, опустил руки. Щеки мадемуазель де Бурбон пылали, глаза сияли шальным блеском. Еще секунду аббат и принцесса смотрели друг на друга – ошеломленные, растерянные. Затем она, подобрав юбки, резко развернулась на каблуках, и что есть духу помчалась по дорожке сада. Аббат стоял на месте, ошалело глядя ей вслед. Что он мог поделать с уже случившимся? Что он вообще мог поделать? И куда было ему девать странное, неуместное открытие, которое он сделал в эту секунду? Оставалось самому броситься бежать – в противоположную сторону, но с той же прытью. И молиться, чтобы этой сцены никто не видел, ничьи глаза… Выбегая из калитки сада, аббат едва не сбил с ног мать-настоятельницу. Та мигом забыла о своей роли зрелой, сдержанной особы: по-девчоночьи взвизгнула и со всего размаха шлепнулась на скамейку. Аббат, кажется, даже не заметил этого. Аббатиса смотрела ему вслед круглыми от удивления глазами. Она машинально поправила съехавший набок апостольник и вместо молитвы произнесла совершенно мирские слова: - Ничего себе!..
Джулия: …Молоденький семинарист Рене д`Эрбле, находясь в подобном в состоянии, обычно влетал в комнату и, не раздеваясь, бросался на кровать лицом вниз. Аббат д`Эрбле неторопливо отвел коня в стойло, на несколько минут зашел в преподавательскую, перекинулся парой слов с коллегами, забрал необходимые ему книги и записи. Все это время он казался совершенно спокойным – во всяком случае люди, которые его плохо знали, были полностью уверены, что это так. На кровать он не бросился со всего размаху, а медленно присел на самый краешек своего ложа. Оглядел глазами давно привычную обстановку. Он ненавидел себя за неуместную, глупую слабость, которая возникла помимо его воли. Он ненавидел тех, кто когда-то придумал сословные границы – хотя в инчх обстоятельствах воспринимал их как должное. В конце концов, он – нищий, бесправный, не имеющий ничего своего в этой жизни, кроме чести! - тоже был дворянином по праву рождения. Рука медленно, привычным движением стянула со стола простенькие четки из яблони. Нужно было занять себя чем-то привычным, каждодневным, рутинным. Или же пойти в фехтовальный зал и довести себя до изнеможения, дать себе такую физическую нагрузку, чтобы свалиться без сил – и ни о чем уже не думать. После испанской истории он позволял себе уже не любить Мари так, как раньше. Он вообще старался не обращать внимания на женщин. Даже легкая, ни к чему не обязывающая интрижка казалась ему сейчас пустой тратой времени и сил. Мадам де Боде выдала ему такой аванс, что и полный кретин понял бы, чего от него ждут. Но… даже искушения воспользоваться намеками баронессы не возникало. Он знал, что его нынешнее оцепенение рано или поздно закончится: обет целомудрия был для него непосильным грузом. Он нарушал его постоянно – то с одной, то с другой. Но чтобы очнуться от своего ледяного сна вот так… при таких обстоятельствах… чтобы причиной смятения стала молоденькая девочка, почти ребенок?.. Его целовали слишком многие – но ТАК поцеловали первый раз. Было совершенно очевидно, что мадемуазель де Бурбон сама испугалась своего порыва. Было столь же очевидно, что она совершенно не похожа на прочих великосветских дам. Аббат понял, что ему хочется улыбнуться. Бедная девочка. Как ей сейчас, должно быть, неловко и стыдно… Ничего. У нее пройдет эта блажь, не может не пройти. Стоит ей вернуться в Париж, как она начнет появляться на балах, ей подыщут жениха, и… Дальше думать не стоило. Это его не касалось. Совершенно. Она уедет. Она не может оставаться здесь, в этой глуши, вечно. У нее иная судьба… Это он будет через несколько лет сидеть в своей келье и улыбаться при мысли о том, что когда-то эта девочка любила его… О, женщины, женщины! Вы созданы на погибель роду человеческому. Вы… Четки упали на пол. Аббат вскочил и схватился рукой за стул, чтобы не упасть. Мысли его сделали столь резкий поворот, что и вправду легко было потерять ориентацию в пространстве. Боже, как все просто, когда известен ответ. Он теперь знал – знал наверняка! – почему убили барона де Боде, кто это сделал и кому это было выгодно. Аббат некоторое время стоял на месте, чтобы справиться с головокружением. Затем присел к столу и принялся быстро писать письмо. Какое счастье, что он не поспешил с этим делом! Это было бы непозволительная ошибка. Всякая лирика напрочь вылетела у него из головы… Запечатав письмо, он сам, лично, отвез его по нужному адресу. Такие письма не доверяют посторонним. Теперь оставалось только одно – дождаться вечера и спуститься в склеп. Посмотреть на тело барона де Боде. Лично удостовериться, что возникшая в голове догадка верна, и иного развития событий просто быть не могло!..
Джулия: *** …Пламя в фонаре металось от стенки к стенке. Свет, который падал сверху, из узких длинных окон, имел мертвенно-голубой оттенок, что придавало помещению жуткий вид. Человек робкий или излишне впечатлительный упал бы без чувств, так и не сумев переступить порог. Чтобы иметь возможность переступить порог, аббат пошел на хитрость. В итоге у ключаря на связке оказалось на один ключ меньше, чем было до того момента, когда вернувшийся из поездки озябший аббат д`Эрбле откупорил бутылку вина, обнаружившуюся у него в дорожном сундучке, и протянул один стакан хозяину каморки. Ключарь уснул минут через десять после того, как принял сильное снотворное. В каморке же были позаимствованы веревка, ломик и фонарь – вещи весьма полезные, когда отправляешься в склеп. Аббат не был излишне впечатлительным. Его никто не назвал бы трусом. Мушкетеру Арамису приходилось видеть вещи куда более страшные, чем полуподвальное помещение, в котором лежат совершенно безвредные мертвецы. Бояться нужно живых, а не мертвых. Живых аббат тоже не боялся, но понимал, что осторожность в таком деле лишней не будет. Дверь он оставил открытой поневоле – она не закрывалась изнутри. Ответ на вопрос «Почему именно могила Пьера Мезьера привлекала внимание» оказался прост. На саркофаг из белого мрамора падал свет из окна. К тому же его крышка, видимо, довольно легко поднималась. Аббат перекрестился и торопливо прочитал молитву. Одному пришлось туговато, но он справился. Верхняя плита сдвинулась в сторону. Да, Арамис был человеком не робкого десятка, но он не ожидал, что им овладеет дрожь. Было трудно заранее представить, что тело настолько хорошо сохранилось. Казалось, трагедия произошла совсем недавно. Рене вгляделся в черты лица барона де Боде. Действительно, этого человека можно было принять за святого: смерть не обезобразила его. Затем аббат осторожно откинул тонкий саван. Да, вот они – следы кровавых пятен на белой ветхой ткани. Так и есть. Мертвого барона спрятали сразу после убийства. Значит, Николя не почудилось: он действительно все видел. Видел только потому, что лежал в палате для приболевших школяров – и никто не мог знать, что именно в ту ночь у него пройдет жар. И ему захочется открыть окно и глотнуть свежего воздуха… Окна лазарета – единственное место, откуда видно двор за церковью и вход в склеп. Труп барона затащили внутрь, и ректор сам, посреди ночи, бегал по каменным плитам двора и подтирал кровавые пятна. Убийцам очень нужно было, чтобы барона считали без вести пропавшим, чтобы никто не видел его мертвым – иначе бы состояние и титул моментально ушли в руки отца Николя. В противном случае права сохраняла Луиза. Какая заботливость, какая предусмотрительность… На теле обнаружились восемь ран, одна – огнестрельная и семь колотых. Выстрелили в спину и добили для верности. Сейчас уже невозможно было определить, какая из ран стала смертельной. Отец Рене перекрестился еще раз, прошептал молитву и торопливо вернул тело де Боде в прежнее положение. Расправил саван. Фонарь коптил и чадил, нужно было торопиться. Аббат узнал все, что требовалось. Он мог свидетельствовать в суде. Крышку удалось поставить назад только после десятка неудачных попыток. Аббат вытер тыльной стороной ладони пот с лица и почти без сил опустился на пол. Сердце в его груди билось так сильно, что Рене казалось: он вот-вот умрет от перенапряжения. Пора было возвращаться. Фонарь погас, когда Рене почти поднялся на верхнюю площадку – его задул порыв ветра. Ветер? Сквозняком открыло и входную дверь? Больше ничего он подумать не успел: сзади раздался шорох. А затем на голову Рене д`Эрбле обрушился удар страшной силы, от которого аббат упал. Вниз по ступенькам покатилось уже бесчувственное тело…
Джулия: *** …Потолок. Высокий белый потолок. И расплывающееся в тумане нежное личико с бирюзовыми глазами. Глаза распухли от слез. Какое дивное видение… - Матушка Регина, матушка Регина! Он очнулся! Он очнулся лишь затем, чтобы вновь впасть в забытье. Но пожилая монахиня, перекрестив раненного, встала на колени перед распятием, висевшим на стене. - Ваше высочество, теперь я ручаюсь за его жизнь. Мадемуазель де Бурбон опустилась на колени рядом с монахиней и погрузилась в молитву. Пять дней ни у кого не было никакой уверенности в том, что аббат выживет. Слишком большая потеря крови. Слишком тяжелые повреждения. К тому же он долго пролежал на ледяном полу склепа. Все вместе наверняка погубило бы отца д`Эрбле – он никогда не отличался геркулесовым здоровьем. А уж с раскроенным черепом – и подавно. Из ловушки его вытащили Филипп и Марсель. Но привела их Анна-Женевьева. Именно в ту ночь юная принцесса решила вторично посетить могилу «святого Пьера». Причина была неизвестна сопровождающим, но очевидна для самой девушки. Она получила письмо от матери, в котором Шарлотта-Маргарита извещала ее, что герцог де Бофор отказался от своих претензий на руку мадемуазель де Бурбон. Анне-Женевьеве было о чем попросить доброго святого Пьера, который с такой легкостью исполнял даже несбыточные желания. Школяры проникали в склеп своим путем: в одном из окон вынималась решетка, рама легко раскрывалась, вниз спускалась лестница. Вся троица без проблем очутились внутри. И Марсель, отошедший в сторону из деликатности – негоже подслушивать чужие молитвы! – увидел аббата, распростертого на полу. Надо отдать должное принцессе: она не упала в обморок. Напротив, тут же показала, что характер у нее весьма решительный. Она распорядилась, чтобы молодые люди немедленно бежали за помощью и была в склепе одна все время до возвращения Марселя. Тисье привел врача. Аббата увезли к урсулинкам: в колледже не было целителей, которые могли бы помочь несчастному. Все происшествие каким-то чудом удалось сохранить в тайне… Все это Рене узнал еще через пару дней, когда сознание вернулось к нему окончательно.
Джулия:
Джулия: Больного не разрешали навещать никому. Но для одного человека все же было сделано исключение. К аббату впустили главу тулузского провинциала Ордена, Леона де Бьербансе. Провинциал был коренным бретонцем, и это накладывало отпечаток на все его поступки. В частности, он был упрям как осел и верил не умозаключениям, а фактам. К тому он славился качеством, редким для досточтимых отцов-иезуитов: непоколебимой честностью. Как ни странно, собственная честность помогала ему безошибочно распознавать чужое вранье. Юлить господин Леон позволял очень немногим - и то в порядке игры, правила которой он всегда устанавливал сам. В то же время преподобный Бьербансе прекрасно владел даром интриги, имел способность располагать к себе других людей. Господин Бьербансе отлично наладил сеть осведомителей самого разного уровня: от мелких слуг до влиятельных сеньоров. Визит главы провинциала вряд ли можно было считать рядовым явлением. Аббат д`Эрбле попытался хотя приподнять голову, приветствуя важного гостя – но тут же повалился назад. Перед глазами замерцали золотые мушки. Монахиня торопливо поднесла к его носу флакон с нюхательной солью и не удержалась – бросила укоризненный взгляд на провинциала. Аббат быстро пришел в сознание. - Лежите спокойно. Это лучшее, что вы можете сейчас сделать для общего блага! – мягко пожурил его Бьербансе. - Лежите и поправляйтесь! Надеюсь, вы можете говорить? - Могу! – сказать было куда легче, чем кивнуть. Представитель Ордена уселся в удобное кресло. Посмотрел на лицо подчиненного – и покачал головой. Аббат был неестественно бледен. Волосы пришлось сбрить начисто, чтобы обеспечить удобство лечащим врачам – повязка оставляла открытым только лицо. Самый страшный удар пришелся чуть выше правого виска. Рене прекрасно понимал, что его спасло исключительно вмешательство Провидения. - Я получил ваше письмо, аббат, и почти сразу же – депешу из Парижа. Признаюсь: давно уже не был настолько ошеломлен. Мне казалось, что здесь не может быть никаких особых потрясений. Вы вместе с моим парижским коллегой сумели убедить меня, что это далеко не так. Но скажите: каким образом вам, новому у нас человеку, удалось раскрыть такую тайну? - Именно потому, что я здесь новый человек. Никаких личных интересов. Я сам по себе. Если вы желаете, я могу объяснить все. - Сделайте одолжение, любезный аббат… Монахиня, приставленная к больному, вынуждена была покинуть помещение. У дверей она столкнулась с матерью-аббатисой. Женщины переглянулись. Обе знали, что подслушивать нехорошо, но любопытство – порок, присущий всем евиным дочерям до единой. Если монахиня вынуждена была остаться в коридоре и стоять, прислонив ухо к двери, то аббатиса опрометью бросилась в хорошо знакомый ей секретный коридорчик, откуда можно было услышать все до слова и при этом остаться невидимой. К сожалению, самое начало рассказа она пропустила: спуск по лестнице, затем подъем по другой, небольшой променад по коридору – все это отняло некоторое время. Однако, аббатиса торопилась, и потому поэтому все самое интересное услышала. - …после этого я окончательно понял, что в этом деле не все так просто. То, что маркиз желает видеть своей женой именно Денизу де Боде, меня не удивило: девушка красива и скромна. Но Николя сказал, что барон решительно протестовал против этого брака. Естественно: барон был всецело предан кардиналу Ришелье, к тому же ненавидел предателей. Маркиз Фоссо был дважды предателем. Первый раз он предал короля и кардинала, второй раз – Гастона и своего кузена Монморанси… Я написал нескольким людям, с которыми тесно общался прежде. К счастью, в Париже у меня был достаточно широкий круг общения, что позволило мне собрать максимум сведений… Повисла пауза: аббату было трудно много говорить, но он мужественно преодолевал свою слабость. - И я неожиданно выяснил, что ректор был замешан в очень темной истории, из которой выкрутился чудом. Его вина не была доказана лишь потому, что единственного человека, который мог свидетельствовать против него, нашли с кинжалом в сердце на следующее утро после ареста молодой женщины, которая была верной сообщницей Фоссо. Она отказалась сообщать, кто ей помогал. В итоге старший из братьев Фоссо, в тот момент еще не член Ордена и вообще человек, не помышлявший о духовной карьере, скрылся в неизвестном направлении. Это было спасением для него, в противном случае из него вытрясли бы правду и открыли для господина Мориса два пути – на плаху или на гребной флот его величества. Его сообщница была приговорена к клейму и семи годам тюрьмы. Через год ей удалось бежать… Снова возникла пауза. Мать-аббатиса изнывала от любопытства. - Полагаю, что бежала она не куда глаза глядят. У нее появился неожиданный покровитель. Заподозрить его в подготовке побега было невозможно: за месяц до этого события он покинул Париж и отправился куда-то в провинцию. К тому же он носил рясу, был тюремным каноником. Кто упрекнет священника в столь неблаговидном деле? - Вы уверены в этом? - Совершенно уверен. Девушка оказалась именно там, куда он был назначен. Бедная сиротка, нежная, тихая, благочестивая. К тому же восхитительно красивая… Неудивительно, что через какое-то время один местный дворянин пожелал на ней жениться. Его желание окрепло после того, как выяснилось, что девушка не бесприданница – кое-какое наследство у нее есть. Свадьбу справили на славу, через год дворянин стал счастливым отцом. А еще через полтора – умер от лихорадки, оставив жене и ребенку свое незапятнанное имя и около десяти тысяч ливров годового дохода… Молодая вдова хранила верность его памяти семь лет. Срок достаточный для того, чтобы соблюсти все приличия. Потом она вновь обрела семейное счастье. И стала носить фамилию и титул нового мужа. - Мадам де Боде – преступница? - Да. По милости этой женщины погибли семь человек. По ее милости… и по милости ее любовника. - Но вы в своем письме упоминали и имя его старшего брата, маркиза… - Его нельзя было не упомянуть. Анри де Фоссо все эти годы снабжал брата деньгами и всячески помогал ему. Он знал все, кроме имени Луизы де Иссуден… - Вам трудно говорить, аббат. Довольно. Я знаю историю о том, как Фоссо хлопотал, чтобы его отправили именно сюда. И кто ему помогал в этом. Отдыхайте. - Еще немного, с вашего позволения. Барон де Боде был тем человеком, который косвенно пострадал от действий Фоссо-младшего и мадемуазель де Иссуден. Он поклялся отомстить - и почти докопался до истины. За это его и убили. Как только баронесса поняла, что один чиновник продал ее мужу копии материалов судебного дела, и Боде вот-вот узнает правду – она тотчас связалась с Морисом Фоссо и предупредила его об опасности. Фоссо согласится взять еще один грех на душу: у них просто не оставалось времени на то, чтобы действовать более осторожно и продуманно. Баронесса не знала о том, что бумаги еще не в руках ее супруга. Он должен был получить чуть позже… Спонтанность этого убийства породила множество проблем. Там же, в лесу, где они подстерегли барона, она поняла, что если тело мужа найдут, то это повредит прежде всего ей самой. Она останется без денег. Титул, согласно брачному контракту, перейдет к младшему брату барона, наследство – тоже, а она будет получать лишь пенсию от нового барона де Боде. Потому сообщники спрятали труп… - После ваших слов полагаю, что… там был еще один труп? - Были еще два. Чуть позже. Луизе пришло в голову, что можно инсценировать побег барона с любовницей. В него была влюблена молоденькая мадемуазель д`Оржемон. Убили ее и ее горничную. Где искать их несчастные останки – я не знаю. А труп барона лично Фоссе привез в церковь колледжа и спрятал в склепе. С помощью отца Сильвана. - Что?! - Вы удивлены? Прочитайте внимательно его послужной список. Этот человек с самого начала знал, кто такая Луиза де Иссуден, поскольку он и помог ей бежать из тюрьмы, снабдил деньгами на дорогу. Правда, в истории с убийством барона отец Сильван возник случайно. Один из учеников коллегии заболел так сильно, что возникла необходимость в присутствии священника. Больница колледжа, как вам хорошо известно, находится напротив заднего входа в церковь. Ночью там никого нет. Отец Сильван, совершив обряд, возвращался к себе и увидел, что братья Фоссо снимают с лошади бездыханное тело барона де Боде. Он помог им спрятать труп, а затем смекнул, что своими знаниями можно воспользоваться в личных целях. Каждые три месяца ректор вынужден был доставать кругленькую сумму для того, чтобы отец Сильван продолжал молчать. Порой приходилось пользоваться казной коллегии – и это замечали воспитанники… Если бы Николя де Вильруа не пожаловался мне, я бы никогда ни о чем не узнал. Аббат говорил все тише, все чаще вынужден был делать паузы. - Труп барона лежит там, где я его обнаружил: в усыпальнице под церковью колледжа. Есть десятки свидетелей. Дело в том, что наши школяры выдумали культ «святого Пьера Тулузского» и активно поклонялись новоявленному святому, которого сами же и придумали… Отец Сильван получал деньги за молчание и пособничество. Маркиз де Фоссо решил, что в качестве платы за свое молчание потребует ни больше ни меньше, как наследство барона и руку его падчерицы… Забыл сказать: не трогайте мадемуазель Денизу. Она ничего не знала… и мне бы не хотелось, чтобы она узнала, что из себя представляет ее мать. Я не хочу, чтобы… - Я понял, аббат. Кажется, ее руки просил еще один претендент? – судя по изменившейся интонации голоса, Бьербансе улыбался. - Да. Николя де Вильруа. Мой воспитанник. Но есть препятствие… - Полагаю, препятствий нет. Я все понял. Спасибо за рассказ, любезный аббат. Поправляйтесь скорее. Не буду более мучить вас своими расспросами. Остальное зависит уже не от вас… Аббатиса перевела дух и перекрестилась с истовостью глубоко верующей христианки. И тут до ее ушей долетел испуганный девичий вскрик. А затем – голос Бьербансе. - Ваше высочество! И вы, юная сеньора… Вас до сих пор не научили тому, что подслушивать под дверью нехорошо?..
Джулия: *** Что сказать, чтобы история оказалась полной? На следующий день стало известно, что маркиз де Фоссо неожиданно покинул свой замок и отбыл в неизвестном направлении. Почти одновременно ректору де Фоссо было предложено уйти в отставку. Прихожанки роняли слезы по безвременно почившему от сердечного приступа отцу Сильвану. Правда, в их скорбных речах то и дело возникала робкая надежда на то, что светоч учености святых отцов не погаснет, и проповеди регулярно начнет произносить новый преподаватель коллегии, отец д`Эрбле. Луиза де Боде объявила, что после свадьбы дочери она покинет сей грешный мир и удалится в монастырь. Рене встал на ноги только в январе, а больничный покой покинул только в конце зимы. Все это время его регулярно навещала мадемуазель де Бурбон. Девушка вела себя как ни в чем не бывало: просто теперь она появлялась в сопровождении то Тересы, то Денизы, и никогда – одна. Все шло к тому, что Дениза станет со временем приближенной в доме Конде, а Николя и Луи-Бастьен получат превосходные рекомендации для поступления в королевскую гвардию. Николя и Дениза объявили о помолвке. Все было хорошо.
Джулия: *** Аббат и молодая принцесса увиделись наедине только в день отъезда мадемуазель де Бурбон. Весна 1639 года была ранней. Уже начинали набухать почки на деревьях. Пахло сырой землей. Девушка сидела на скамейке в полном одиночестве и задумчиво смотрела на небо. - Ваше высочество, у меня до сих пор не было возможности поблагодарить вас… Я обязан вам жизнью… - Не стоит, аббат! – оборвала его Анна-Женевьева. – Точно так же я поступила бы для любого из тех, кого уважаю. - Я не сомневаюсь в вашем благородстве, но все же… Я буду молиться за вас – это единственное, чем я могу выказать свою благодарность. Бирюзовые глаза затуманились. Затем девушка вскинула голову. - Аббат, я попрошу вас… - она запнулась на мгновение, а затем тихо продолжила. – Дайте мне слово, что вы поможете мне в тот день, когда я скажу вам, что нуждаюсь в вашей помощи. Слово честного и благородного дворянина. - Слово! – так же тихо сказал аббат. Она чуть улыбнулась и кивнула в знак согласия. Аббат хотел сказать еще что-то, но не успел: к беседке бежали Тереса и Дениза… Тремя месяцами позже, в середине июня состоялась свадьба Николя и Денизы. Невеста была восхитительно прекрасна в своем белом платье и венке из флердоранжа, жених – трогательно взволнован. Не менее взволнован был и священник, совершавший священный обряд. Аббат д`Эрбле ужасно боялся заглядеться молоденьких очаровательных девушек из числа подружек невесты и в итоге перепутать слова или порядок действий. Это волнение поневоле заставляло его сохранять серьезность. Луиза де Боде старательно отводила глаза в сторону. Она понимала, что ее пощадили только ради счастья дочери. Но вот аббату д`Эрбле не довелось произнести проповедь, столь трепетно ожидаемую прихожанами – а особенно приходанками Прямо на свадебном торжестве к нему подошел Леон де Бьербансе, мужчины некоторое время тихо разговаривали между собой, старательно сохраняя при этом приветливое, беззаботное выражение на лицах. На этот краткий эпизод никто, казалось, не обратил внимания. Аббат некоторое время побыл на празднике, но затем, улучшив момент, торопливо удалился – не по ярко освещенной главной аллее парка, примыкавшего к дому Боде, а по боковой. Милый, любезный аббат д`Эрбле тотчас превратился в шевалье д`Эрбле, который вполне осознавал степень нависшей над ним опасности. Его предупредили, что необходимо немедленно покинуть Тулузу – причем так, чтобы никто не знал, куда исчез скромный преподаватель риторики. Как заверил господин Бьербансе, почтовые подставы были приготовлены. О вещах, оставшихся в коллегии, тоже не стоило беспокоиться – верный человек позаботился о том, чтобы собрать их и доставить к месту, где аббата дожидалась лошадь. Покинув территорию усадьбы через неприметную калитку в ограде, аббат огляделся по сторонам и тихо свистнул. Из темноты донесся такой же свист, послышался перестук копыт лошади, которую кто-то вел в поводу. - Полагаем, послезавтра риторику у нас будет вести кто-то другой… - многозначительно произнес знакомый голос. Аббат вгляделся в лицо подошедшего – и не мог сдержать смешок. Филипп. Ну, разумеется. - А ты все равно не собирался готовиться к уроку! – сказал кто-то второй. - Картье, вы обещали быть благоразумным и успешно закончить год! – кусая губы, чтобы не расхохотаться, ответил Рене. Впрочем, никакой строгости не требовалось. Он уже не был педагогом. Он снова стал непонятно кем: перекати-поле, ни дома, ни туго набитого кошелька в кармане, ни перспектив в жизни… Они пришли провожать: все, кроме Николя. - Святой отец, вы нам напишете? Аббат кивнул. - С вами, Картье, я надеюсь увидеться в Париже. Мое изгнание не вечно. Рано или поздно я вернусь. Долгое прощание – не для мужчин. Все ограничилось крепким рукопожатием напоследок. Аббат торопливо переоделся в светское платье – в неприметный дорожный камзол. Затем занес ногу в стремя и легко вскочил в седло. - Берегите себя, святой отец! – Филипп перекрестил уезжающего. Аббат все же не выдержал – рассмеялся. - Друг мой, вы говорите мне так, словно я – маленький ребенок, впервые уезжающий из дома! Так строго, так веско… Филипп вздохнул и переглянулся с Луи-Бастьеном и Марселем. - Святой отец, извините за нахальство, но… но вы мальчишка хуже, чем мы все, вместе взятые! Аббат на секунду потерял дар речи. Собирался было гневно свести брови, но вдруг понял, что Филипп не так уж и преувеличивает. Через мгновение хохотали все четверо…
Джулия:
Коза Маня: Стало лучше. Текст более компактно выглядит, убраны незначительные эпизоды, которые раньше мешали. Спасибо за работу!
Nika: А иллюстрации какие! Особенно последняя, глаз не отвести
Джулия:
Джулия:
Джулия:
Эжени д'Англарец: Как романтично! Особенно иллюстрация с поцелуем!
Камила де Буа-Тресси: Прекрасно, и текст и иллюстрации!
Джулия: Проповедь в соборе
Камила де Буа-Тресси: Джулия пишет: Проповедь в соборе Ах, очень красиво!
Гиллуин: Прекрасная история! Это уже не эпизод из жизни, а полноценный рассказ. Или даже повесть? Никогда не умела их различать.
полная версия страницы