Форум » Крупная форма » Житие НЕсвятого Рене. История девятая. Текст переработан! » Ответить
Житие НЕсвятого Рене. История девятая. Текст переработан!
Джулия: История девятая. Про то, что ученики со временем догоняют своих учителей На коленях у прелата развалилась белая пушистая кошка. Она лениво щурилась и наблюдала за тем, как рядом с креслом, на полу, играют ее котята. Малышам было около полутора месяцев: самый забавный и трогательный возраст. Сейчас все трое терзали коготками подол сутаны его преосвященства, но тот только улыбался, ощущая прикосновение мягких маленьких лапок. - Вы дозволяете им слишком много! – сказал второй мужчина, присутствовавший в комнате. Он был одет в светское платье и вид имел весьма представительный. – Смотрите, они порвут вам сутану. Прелат слегка пожал плечами. - Они слишком малы. Коготки у них совсем нежные. Пусть играют. - Они отвлекают меня! – недовольно сказал тот, что был в светском платье. – Любезный брат, я не разделяю вашей любви к кошкам. Вы, на мой взгляд, чрезмерно подражаете господину Ришелье. - У господина Ришелье есть чему поучиться, - епископ с удовольствием гладил свою белую любимицу. – Это достойный соперник. А кошки… дорогой мой, кошки – совершеннейшие создания на свете. Нам, людям, нужно им подражать во всем. Сколько грации, сколько изящества. Посмотрите в эти глаза! В них светится мудрость высшего порядка. Именно это пленяет меня в кошках. Непостижимость. Тайна. Загадка. Только что она играла и была довольна жизнью. Снисходила до ласк. И вдруг нежное создание выпускает когти – она готова к атаке на врага. Они – хищники. Они дозволяют человеку любить себя, но при этом сами остаются независимыми. - Они отвлекают меня! – еще раз повторил мужчина в светском платье. Его преосвященство усмехнулся и взял в руку серебряный колокольчик. Позвонил. В кабинет вошел секретарь. - Позовите аббата д`Эрбле. Пусть придет и захватит с собой корзинку. Секретарь поклонился и исчез. - Потерпите еще несколько минут! – епископ пребывал в благостном настроении и словно не замечал раздражения своего собеседника. – Кстати, обратите внимание на человека, который придет забирать этих прелестных малюток. - К чему мне ваши подчиненные? Прелат прищурился. Неопределенно хмыкнул. - Милый мой, вы пребываете сегодня в дурном настроении. Вы пришли ко мне с вашими проблемами. Я пытаюсь их решить. Вашим людям задание оказалось не под силу. Позвольте мне предложить вам моих людей. Тем более, что вы еще не представляете всю глубину ваших проблем… Раздался стук в дверь. Створка приоткрылась. В комнату зашел мужчина в сутане аббата. - Вы звали меня, ваше преосвященство? - Да, да. Заберите Августу. С некоторых пор она доверяет только вам, остальных царапает и кусает. И малышей, пожалуйста, заберите тоже. Не так-то просто было отодрать расшалившихся, пищащих котят от подола епископского одеяния. Аббат, стараясь сохранять серьезность, несколько минут возился с ними. Кошка Августа тревожно повела ушами, спрыгнула вниз. Но напряжение в ее позе тотчас сменилось гибкой расслабленностью: она узнала человека. Замурчала, потерлась головой об ногу аббата. Подпихнула лапой самого крупного из котят – тот пискнул и оставил подол сутаны в покое. Котята были благополучно погружены в глубокую корзину. Они возмущенно пищали, но выбраться не могли. Белоснежная красавица сама прыгнула на плечо аббату. - Отнести их к вам в комнату, ваше преосвященство? - Да, если вас не затруднит. И можете на сегодня быть свободны. Хотя… нет. Подождите меня в саду. - С вашего позволения, я вернусь в библиотеку. Завтра диспут, и я… Епископ кивнул. - Хорошо. Мы с графом уже почти все обсудили, я спущусь к вам. Аббат подхватил корзинку с котятами, позволил кошке Августе занять наиболее удобное для нее положение на своем плече – и исчез. Его преосвященство задумчиво посмотрел вслед молодому подчиненному. - Как он вам? Мужчина в светском платье пригладил бородку. - Движениями напоминает кота. Мое отношение к котам вам известно… Епископ усмехнулся, любуясь игрой света в камне роскошного перстня, украшавшем безымянный палец его левой руки. - Он француз. Брови второго собеседника удивленно взлетели вверх. - Неужели? Вот не знал, что вы по-прежнему принимаете к себе французов. - Орден стоит вне политики, дорогой брат! – улыбнулся его высокопреосвященство. Улыбка была очень многозначительной. - Неужели?.. Впрочем, вы, духовные лица, часто не понимаете, что происходит в мире! – Как раз мы отлично понимаем, что к чему. Иной раз даже лучше тех, кто выбрал политику в качестве основного дела своей жизни! – с неожиданной жесткостью парировал епископ. - В качестве подтверждения моих слов я хочу показать вам одну бумагу, которую получил около недели назад… по своим каналам. Вы же прекрасно знаете, милый брат, что у нас своя сеть осведомителей, своя тайная полиция во многих странах. В том числе и в тех, которые не являются дружественными для Испании… Мне кажется, содержание этой записки будет интересно именно вам… вам и нашему дорогому властителю, наихристианнейшему королю. Прочитайте-ка… Бумагу взяла холеная, полная рука. Жест невольно изобличал привычку указывать, а не подчиняться. Обладатель духовного сана и епископского аметистового перстня на правой руке искоса поглядывал на своего оппонента. Лицо его было исполнено лучезарной радости и умиротворения. Так, пожалуй, и должен выглядеть человек, который только что сделал ближнему своему осознанную – и очень большую притом! – гадость с заранее просчитанными последствиями. Последствия не заставили себя ждать. Второй собеседник побелел и напрягся. Потянулся к невысокому столику и залпом выпил содержимое бокала, который стоял на серебряном подносе. Нахмурился. Снова перечитал короткую – в семь или восемь строк – записку. - Дьявольщина!!! Лицо прелата стало не просто лучезарным – его озарил прямо-таки божественный свет. - Спасибо, милый брат. Я вынужден покинуть вас. Извините, вопрос не терпит отлагательств. - Вы правы! – обладатель аметистового перстня остановил его мягким жестом. – Но подождите. Только что я услышал упрек в том, что плохо разбираюсь в мирских делах. Позвольте опровергнуть ваше мнение. Мужчина в светском платье уселся на прежнее место. Вид у него был самый подавленный и озадаченный. - У меня есть один план по поводу этого визита. Именно поэтому я вас и пригласил, дражайший мой брат. Они действительно были родными братьями: епископ и вельможа. И только сейчас, в минуту, когда одним из них овладело отчаяние, внешнее сходство стало заметным. Младший из братьев упал на колени рядом с креслом и простер к старшему руки. - Игнасио! Игнасио, помоги мне! - Я помогу тебе, Роберто… - епископ брезгливо поморщился. – Прекрати паниковать. Ты нисколько не изменился с тех пор, как мы были детьми. Зачем я пошел в священники вместо тебя, а ты унаследовал отцовское состояние и графский титул, которые должны были стать моими? И что делать нам, людям духовным, когда его величество окружают советники вроде тебя? Посмотри на свое лицо в зеркало. Ты же бел как саван! Возьми себя в руки! - Игнасио, почему ты знал об этой записке, а я – нет? - Потому что ты – болван, который волочится за юбками. А я занимаюсь делом! – фыркнул его высокопреосвященство. – Ладно, не время для споров… Есть проблема, ее нужно решать. Я недаром пригласил сюда своего француза. Он приехал сюда как частное лицо для прохождения обучения в нашей мадридской коллегии. Подчеркиваю – как частное лицо, как священник. Его не касаются военные действия между нашими странами, его не касается политика. Его смиренная задача – подготовиться к сеянию божественного слова в умы юношества. Это мой протеже – не буду этого скрывать. Я испытываю к нему интерес исследователя. Он не такой, как все остальные. - Потому что он похож на кота? - Да, милый брат. Такой же гибкий и плавный. Если продолжать ваше сравнение – ему не хватает пока мертвой хватки, которая нужна настоящему опасному хищнику. Всем прочим он обладает в достаточной мере. Кроме того… кроме того, я имел возможность наблюдать, как на него реагируют женщины. Граф поджал губы. - Лицам духовного звания не подобает думать о женщинах. - Мы тоже люди… у нас имеются свои слабости… - его преосвященство улыбался. – А он на пятнадцать лет младше тебя, и у него горячая кровь. - К чему вы мне это все рассказываете? Ну да… я заметил, что ваш французский аббатик смазлив как девица. - И это имеет очень большое значение… Милый брат, лицо, о котором идет речь в записке, не может появиться в Испании с официальным визитом. Я не прав? - Еще как правы! Подливать масла в огонь… нет, и так достаточно жарко! - Следовательно, ни одно официальное лицо не должно быть поставлено в известность. Ни один официальный дом не может раскрыть перед этим человеком свои двери. Никто ничего не знает, никто ни за что не несет ответственность. Вместе с тем подобный гость не может жить в простой гостинице, не может ездить без надежной охраны… и нежелательно, чтобы этот гость самостоятельно устанавливал какие-то контакты на территории Испании. - В том и весь ужас! Я знаю, что она… в смысле – гость, о котором идет речь, не остановится ни перед чем. Это дьявол! Это создание преисподней! - Не стоит, - с улыбкой ответил прелат. – Не гневите Господа и не приписывайте этому созданию того, чего в нем нет. Ум и красота – не недостатки, а достоинства… Итак, многочисленная охрана исключается. Гостеприимство исключается. Но все это нужно обеспечить… в частном порядке. Имена ни к чему. Как вы думаете, наш гость легче найдет язык со своим соотечественником? К тому же – молодым и красивым? Граф задумался. Лицо его просветлело на глазах. - Это гениально, Игнасио! Это просто гениально! Получится, что все будет выглядеть как частная история? - Конечно. Я снабжу своего протеже деньгами. Помогу подобрать жилье. Милый маленький домик с садиком, уединенный. Как раз для нашего… гостя. - Вы в нем уверены, в вашем французе? - Как в самом себе. - И он сможет обеспечить ее безопасность? - Вполне. Не смотрите на него так презрительно, внешность обманчива. Он – отставной мушкетер, весьма ловко владеет шпагой и стреляет… уж извините за откровенность, милый граф, стреляет он куда лучше, чем вы. Я сам был тому свидетелем и кое-чем ему обязан. - Но согласится ли он… - Не переживайте. - Но… - И это предусмотрено тоже! – прелат легко махнул рукой. – Нет таких грехов, которые не нашли бы прощения… Граф не помнил себя от удивления. - Вы понимаете, что за оказанную услугу сможете просить у короля особой милости? - Прекрасно понимаю, и действую сообразно с этим. О милости мы поговорим потом… когда дело будет сделано, и частный визит удачно завершится. - Всецело одобряю вашу скромность. И когда ждать начала этого визита? - Думаю, что через полтора месяца. Наш гость собирается выехать через две недели. Но возможны всякие досадные задержки. Еще две недели я кладу на то, чтобы попутный ветер доставил нашего гостя к берегам Испании... Граф задумался. Затем налил себе в бокал вина. Уже спокойно и не без удовольствия сделал глоток. - Милый брат. Когда те пушистые создания, которых я видел в вашем кабинете, подрастут немного, я возьму у вас одного котенка. Пусть это будет кошка. Они такие ласковые!
Ответов - 32, стр:
1 2 All
Джулия: *** Аббат д`Эрбле сидел в саду, как и было приказано. Вся скамья рядом с ним была завалена книгами. При появлении епископа аббат поспешно встал, отложил в сторону прибор для письма: удобная доска, которую можно положить на колени, чернильница, стаканчик с перьями… Судя по тому, что пальцы правой руки француза были испачканы чернилами, перо ему попалось не слишком удачное. А ножичка для заточки он не прихватил. - Вы так основательно готовитесь к завтрашнему диспуту? – удивился епископ. Аббат склонился перед ним, ожидая благословения. Г-н д`Кальварос привычно протянул руку, осенил подчиненного крестным знамением. Сел, шурша шелком сутаны. Бросил беглый взгляд на книги, разложенные на скамье. - Восхищаюсь вашим усердием в занятиях. Бледные щеки аббата чуть заметно порозовели. Епископ положил свою ладонь на руку француза. - Присаживайтесь, Рене, - ему нравилось называть аббата именно французским вариантом имени. - У меня к вам есть серьезный разговор. Аббат повиновался. Епископ еще раз посмотрел на книги. - Не слишком ли много времени вы уделяете чтению, мальчик мой? Своих симпатий его преосвященство не скрывал с самого первого дня знакомства. Поначалу француз очень настороженно относился к привязанности со стороны ректора, но затем понял: его преосвященство относится к нему примерно так же, как коллекционер древностей – к редчайшей античной амфоре из своего собрания. К тому же епископ охотно приближал к себе умных людей. Постепенно отношения начальника и подчиненного приняли довольно неформальный характер, но все же не перешли ту грань, за которой позволительна фамильярность. Аббат никогда не забывал про разницу в социальном положении и про то, что он – всего лишь подмастерье при Мастере. - Я люблю читать и узнавать новое, ваше преосвященство. - У всего есть своя мера. Вы ее превышаете. - Господь одобряет стремление к совершенным знаниям. Епископ тихо усмехнулся. - Вы умны, Рене. Вы знаете себе цену и не намерены ее сбивать. Вы из тех людей, которые легко произносят фразы «Я хочу» и «В моих интересах», но в то же время не забывают про фразы «Хотят другие» и «В общих интересах». Вы идете на компромисс, когда это нужно, и потрясающе неуступчивы, когда речь идет о вещах важных и принципиальных. Вы выделяете суть и ориентируетесь только на нее. Кроме того, у вас есть очень важная черта. - Какая же? - Вы понимаете, что Господь строго спрашивает с тех, кого одаривает множеством талантов. И, в свою очередь, спрашиваете сам с себя… - Я учусь этому у вас, ваше преосвященство. Епископ ласково улыбнулся. - У вас есть кое-что, что когда-то было и у меня. Я не о молодости. И не о красоте. Это – тлен… Вчера я случайно слышал, как вы молитесь. И признаюсь вам: я позавидовал. Вы не потеряли искренности в молитве. Аббат д`Эрбле вспыхнул от смущения как девушка – густым, жарким румянцем. Но смущение это было несколько иного свойства, чем мог бы предположить духовный наставник. Он вовсе не ожидал заработать похвалу. И не лицемерил, когда стоял на коленях три часа кряду, не поднимая низко склоненной головы. Если честно, с ним давно такого не случалось. Но здесь, в Испании, молитва стала ему жизненно необходима… Ему было не с кем общаться. По возрасту и по положению он находился в совершенно ином промежутке, нежели молодежь, обучавшаяся в колледже – но все же жил вместе со всеми, разве что келью ему выделили отдельную. Окружали его в основном испанцы. Было несколько итальянцев, поляков, немцев. И он один – француз. Говорить уже который месяц подряд приходилось либо на латыни, либо на испанском. Во всем можно найти свою пользу: его произношение стало безупречным, акцент окончательно исчез. Невольное одиночество превратилось в отшельничество. Сознательное, но от этого не менее горькое. Хотя… в детстве было хуже. В детстве он многого не понимал, а потому пытался бороться. Теперь – понимал, и воспринимал как благо. Часами сидел в библиотеке коллегии, жадно читал все, что задавали и сверх того. С книгой просиживал и в саду, примыкавшем к жилому корпусу – свежий воздух был все же необходим. Его куда-то звали – он вежливо отказывался. Крошечная стипендия, которую ему выплачивали, давала возможность вести самый скромный образ жизни. Те невеликие финансовые запасы, которые он привез с собой, давно были исчерпаны: жизнь в любой столице дорога. Он выбирался в город побродить по книжным лавкам, купить себе бумаги, чернил и перьев. Может быть, обновить что-то из мелочей вроде воротничка или манжет. Все это напоминало годы учения в семинарии. Тогда он тоже был аскетом поневоле. Но тогда ему было семнадцать… восемнадцать… Сейчас ему было значительно больше. В двадцать лет он уже совершил ошибку, которая стоила ему слишком дорого и перечеркнула все то, чего он так старательно добивался. Теперь у него не было права ошибаться. Надеяться что-то получить он мог только от Бога. Потому и молился, как когда-то в восемнадцать лет: много и горячо. Разве что раньше молитва шла больше от сердца, а теперь – от ума. Он был аскетом, монахом, книжником. Его образ жизни можно было легко отгадать по правой руке, на которой оставили легкие, но прочные мозоли перо (писать приходилось постоянно) и четки, перебираемые многократно в течение дня. Но шпагу эта рука держать не разучилась. И пистолет – тоже. Аббат посмотрел на свои пальцы. Заметил фиолетовые пятна, торопливо убрал руку под вышитый пояс, концы которого лежали на коленях. Перехватил взгляд епископа: один из тех взглядов, которые поначалу приводили его в состояние полнейшей растерянности. Его преосвященство, откинувшись на спинку скамьи, из-под полуприкрытых век любовался молодым коллегой. - Вы все больше напоминаете мне архангела Михаила с одной средневековой миниатюры. Я не думал, что нечто подобное мне придется встретить в реальности… - Ваше преосвященство… - Не смущайтесь. Ваше лицо представляет прелюбопытный материал для наблюдений за человеческим характером. - Что же особенного видите в моем лице? Прелат сорвал листик с абрикосового дерева. Покрутил его – и выкинул на дорожку. - У вас сложный характер, Рене, Когда я говорю про то, что вы напоминаете мне архангела, я подразумеваю гармонию и утонченность ваших черт. Это большая редкость. Несомненно, такие лица ценят женщины. Но мужчины – презирают. Подобная красота – тяжкий крест. Вы бы хотели выглядеть иначе? Отвечайте прямо. Аббат помедлил с ответом. - Пожалуй… десять лет назад я все бы отдал, чтобы быть похожим… на одного моего друга. Мы с ним настолько разные, что и сравнивать нечего. - Уверен, что десять лет назад на вас не так интересно было смотреть. Характер начинает отчетливо накладывать отпечаток на лицо после того, как мы достигаем зрелости. Вы уже близки к этой поре, несмотря на то, что выглядите очень молодо. Сколько вам в действительности, аббат? - В сентябре будет тридцать три. - Возраст Спасителя… Да, это уже порог зрелости. По вашему лицу я могу без труда прочитать, что у вас незаурядная сила воли. На это указывает линия губ, очертания подбородка. Вы в меру упрямы и заслуженно честолюбивы. Заслуженно – потому что в ваших глазах светится ум. Ум быстрый и гибкий. Это ваш рабочий инструмент, вы его шлифуете всеми возможными способами. Правильно… По природе своей вы вспыльчивы и обидчивы, но привычка научила вас сдерживать свои порывы… Я вижу артистический талант. Эти глаза могут смотреть жестко, а через секунду столь же легко лучиться страстью, не так ли? Для вас ум на порядок выше любого чувства. Это появилось в вашем характере совсем недавно, но уже успело укорениться. Похвальная черта для члена Ордена, желающего добиться высот в карьере. И, наконец, чтобы подытожить… Вывод, приятный для вас: у вас лицо человека, который может многого добиться на стезе дипломатии. Вы умеете выказать приязнь ко всем, и можете быть приятны многим. Особенно женщинам… Аббат вздрогнул. - Женщины созданы нам на погибель, и я бегу от этого соблазна! – тихо сказал он. Епископ сорвал еще один листок. Растер между пальцев. Посмеиваться перестал, взгляд стал серьезным. - Не от всякого соблазна разумно бегать. Вот что, Рене. Хватит играть в смиренника. Еще немного – и вы сам поверите, что таковым являетесь. Вот вам кошелек. Держите и не смейте отказываться. Здесь достаточно денег, чтобы снять дом поблизости от коллегии. Да. Маленький дом с садом, который будет огораживать вас от суеты и шума. Наймите себе слугу. Француза, как и вы. Чтобы было с кем говорить на родном языке, по которому вы соскучились. - Ваше преосвященство, зачем вы… - Я сказал вам – обойдемся без ложного самоуничтожения. Стипендия ваша будет увеличена, так что все свои траты вы будете оплачивать без труда. Вы ходите в той же одежде, в какой приехали сюда. Красота требует достойной огранки… я желаю, чтобы вы полностью обновили гардероб и лично проконтролирую это. Аббат молчал. На щеках проступили желваки. Про чернильные пятна он забыл– пальцы были на виду, нервничали, сплетались между собой, теребили кисточки на кушаке. Епископ усмехнулся. Лицо свое этот мальчик контролирует неплохо, но руки… растерян, сбит с толку, не может понять, в чем кроется причина столь необычных требований. Тридцать три… между ними двадцать лет разницы. Он действительно годится ему в сыновья. Уголки тонких, четко очерченных губ чуть дрогнули. Пальцы замерли. Он вскинул глаза. - Ваше преосвященство, что от меня потребуется взамен? - Ничего особенного, Рене. Просто – не бежать от соблазна. Идите, устраивайтесь на новом месте. Я навещу вас.
Джулия: ...В один из первых дней мая, ранним утром торговое судно «Эсперанса» пришло из испанских Нидерландов с грузом тканей. Никто не обратил внимания на мужчину в темном неброском плаще, который встретил даму, одетую так, как обычно одеваются жены состоятельных торговцев. Путешествие, видимо, не слишком хорошо сказалось на ее состоянии: она прикрывала лицо рукой и с трудом шла. Мужчина, вежливо поклонившись, помог ей сесть в карету. Экипаж был тяжелый, не слишком презентабельный с виду. Слуги закрепили на крыше кареты багаж. Мужчина, убедившись, что дама удобно устроилась внутри кареты, легко вскочил в седло и приготовился сопровождать экипаж верхом. Оба сохраняли инкогнито: лицо дамы было скрыто густой вуалью, лицо всадника надежно скрывала тень от широкополой шляпы. Карета продолжала свой путь несколько часов. Первую остановку сделали уже ближе к обеду. Лошадей распрягли и дали им отдохнуть. Всадник осторожно заглянул в карету. Дама крепко спала, прислонившись к стенке кареты и протянув на противоположное сидение красивые ножки в шелковых чулках со стрелками. Спящая путешественница сняла шляпу и плащ, солнечные лучи освещали ее лицо. Ей было лет тридцать пять на вид. Нежная румяная щечка, впрочем, могла принадлежать и более молодой особе. Изящный носик, прелестная, несколько капризная линия губ, искусно выщипанные брови. Роскошные светлые волосы. Она была восхитительно красива. На всадника ее лицо произвело странное впечатление. Он застыл как вкопанный, и уронил на траву поднос, на котором стояла бутылка вина и бисквиты. Поднять упавшее у него не хватило сил. Он не стал тревожить даму, провел дрожащей рукой по побледневшему лицу и молча отошел от кареты. Сел на поваленное дерево и погрузился в размышления. Когда прекрасная путешественница проснулась и вышла из кареты, на ней снова были и плащ, и вуаль, настолько густая, что черты лица даже не угадывались за плотной сеткой. Сопровождающий также позаботился о том, чтобы женщина не увидела его лица. Он торопливо надвинул шляпу пониже. Этот жест был замечен путешественницей. Она понимающе улыбнулась и пристально оглядела незнакомца с ног до головы. - Мы направляемся в Мадрид? – спросила она. Последовал молчаливый кивок. - Но почему вы один? Мужчина пожал плечами и почтительно поклонился. Путешественница поняла, что с ней не желают разговаривать, надула губки, стукнула веером по юбке. - Поехали скорее. Я тороплюсь. Сопровождающий и не думал противиться этому приказанию. Карета помчалась по дороге со скоростью, удивительной для столь внушительного с виду экипажа. Верховой не отставал, стараясь держаться у дверки.
Джулия: На ночь остановились в маленькой гостинице. Видимо, гостью ждали – хозяин сам встречал карету, в уютной комнатке на втором этаже был приготовлен роскошный ужин. Казалось, что подобную предусмотрительность дама восприняла как само собой разумеющееся. Оставшись в комнате одна, она скинула изрядно надоевшую ей шляпу. Она проделала длинный путь. Странно только, что нынешняя встреча получилась такой скромной. Провожали ее отсюда куда более помпезно. Английское военное судно причалило к берегам Испании только для того, чтобы взять на борт блистательную гостью. Дама легко вздохнула. Почести и церемонии – не главное. Лишь бы добраться до Мадрида и переговорить со всеми, с кем нужно. Дело серьезное, не терпящее отлагательств. Она и так долго тянула: надеялась неизвестно на что и непонятно на кого, писала покаянные письма людям, которые могли бы помочь, но не захотели. Нет, нужно действовать самой и ни на кого не полагаться. Тем более, что сейчас она действует не в интересах других, а исключительно в своих собственных. За спиной скрипнула дверь. Дама живо оглянулась и схватилась за стилет, спрятанный в корсаже. Она не боялась никого и ничего, и это утверждение не звучало как бравада. Но на пороге возник всего лишь трактирщик с подносом в руках. Низко кланяясь, хозяин восторгался способностями своего повара и просил гостью отдать должное приготовленным яствам. По его словам, они были достойны украсить королевский стол. Гостья чуть не расхохоталась. Ей постоянно приходилось бывать на королевских обедах то в одной стране, то в другой. И она видела куда более изысканную обстановку. Но возражать не хотелось. Она живо села за стол и принялась за трапезу. К ее величайшему удивлению, еда в самом деле оказалась превосходной. В дверь постучали. В комнату вошел сопровождающий ее дворянин. Он успел переодеться, скинуть плащ и сапоги для верховой езды. - Мадам, вам угодно будет принять ванну? Ванна? В этой провинции? Забавно! А ее спутник, оказывается, не немой! Но у него такой странный голос… глухой, отрывистый. - Похоже, что те, кому вы служите, отлично изучили мои вкусы! – рассмеялась дама. – Да, я не прочь освежиться. Может быть, вы скажете, что простыни, которые ждут меня на постели… - Шелковые, мадам. Разумеется, шелковые. - Вы шутите! – недоверчиво нахмурилась дама. Тут же быстро вытерла руки салфеткой, и с легкостью, присущей только очень молоденьким непоседливым барышням, подбежала к приготовленной кровати. – Ах! Простыни были шелковые. Блюда, которые украшали стол – ее любимые. Она это поняла только сейчас. Ей подали ее любимое вино, и она пила его так, словно иначе быть не могло. Изумление приезжей дамы достигло предела. - Откуда вы знаете… Дворянин шагнул ближе к свету и наконец-то повернулся лицом к даме. Она жадно всмотрелась в его черты. Вдруг лицо ее изменило свое выражение. Изумление. Недоверие. Смятение. Все сразу. - Вы? Боже, это не можете быть вы… - Почему же, мадам? Это я. Большие голубые глаза дамы увлажнились. - Шевалье… - прошептала она. – Вот сюрприз. Что вы здесь делаете? - Сопровождаю вас, как вы уже поняли. По дорогам Испании легче ездить с одним, но надежным провожатым, чем с целым отрядом, собранным непонятно из кого. - И вы знали, что я… - Нет, не знал. Мне было приказано встретить благородную даму, инкогнито прибывшую из испанских Нидерландов и благополучно доставить ее в Мадрид. - Но тогда как… - Вы спали с утра. Мы останавливались, я заглянул в карету. И узнал вас. Оставалось только послать мальчишку, который меня сопровождает в качестве слуги, на этот постоялый двор, и попросить приготовить все к вашей встрече. Казалось, дама слушает – и не слушает одновременно. Ее щеки раскраснелись, глаза сияли взволнованно. Между тем дворянин продолжал держаться подчеркнуто официально. - Вы разделите со мной ужин? - Спасибо, мадам, я сыт. - Мадам? Что означает такое обращение? - Простую вежливость, не более. - Прежде вы любили называть меня иначе. И имели привилегию говорить мне «ты». - Раньше – да. С тех пор прошло довольно много времени. - Да что с вами? – не выдержала дама. И довольно решительно обняла своего сопровождающего. – Вы меня первый узнали, но ведете себя странно. Я понимаю, что у вас есть причина злиться на меня. Я не писала вам. Да, не писала. Потому что не знала, куда. Письма, посланные в Нанси, вернулись назад. Ваши наставники не пожелали сказать мне, где вы и что с вами. Что я могла подумать? Я же сама… я изгнанница, и никто не знает, где я буду завтра. Я живу как нищенка – подаянием, и боюсь заглядывать в завтрашний день… - Мадам, вы никогда не были трусихой! - шевалье не делал попытки отстраниться, и голос его стал куда мягче, чем прежде. Он уже не пытался играть роль: он был самим собой. – Ваша смелость и решительность всегда вызывала у всех зависть… - Я была моложе… - губы дамы задрожали. – И… я знала, на кого опереться. Теперь – нет. Я одна… Из голубых глаз хлынул поток слез. - Мадам… ваша светлость… герцогиня… Мари, Мари, прекратите… Милая, не надо… Какая, к чертям, выдержка, когда на плече плачет женщина. Женщина, которая… которую… для которой он готов отдать все. Отрицать очевидное бессмысленно. Даже если она врет ему – он верит каждому ее слову. Безоговорочно и слепо. - Мари, милая, вы не одна, поверьте… Мари… - Рене, вы меня не оставите? – сквозь слезы выдавила она. - Никогда… - теперь уже и он обнимал ее, утешая, гладил по волосам одной рукой. И лица их были близко-близко друг к другу. - Правда? - Правда. Ну, не плачьте же. Незачем. У нас много времени. Вы мне все расскажете. Все, что сочтете нужным. Возвращайтесь за стол и подкрепляйтесь. - Рене… Милый мой… Господи, я не верю. Ты мне снишься? Он наклонился и поцеловал ее в заплаканные глаза – сначала в правый, потом в левый. - Не снюсь… Она заглянула в его лицо. И прочла ответ на все свои незаданные вопросы. Ответ однозначный, не подлежащий сомнению. Любит. По-прежнему любит. - Будешь со мной ужинать, мой рыцарь? - Буду. Прекрасная Шевретта… - Тогда – к столу. - Ванна? - Ванна потом. Я голодна. К тому же у меня нет камеристки. - Вы пустились в путь одна, герцогиня? - Пришлось. Помнишь маленькую Кэтти? Она по-прежнему мне служит, но – увы! – бедняжка не выносит морских путешествий. Так что Кэтти будет ждать меня уже в Мадриде. Мне очень не хватает ее… А предложить сыграть роль камеристки такому важному кавалеру, как вы, я, право, не решаюсь… - В прежние времена мне случалось выполнять эту роль. И вы не жаловались. - Вы сами сказали – в прежние времена, шевалье. Вдруг вы не согласитесь? - Что изменилось с тех самых «прежних времен», Мари? Герцогиня де Шеврез расхохоталась своим неподражаемым смехом. - Обожаю вас! И тут же тихо, взволнованно добавила: - Боюсь, что ничего… - Я боюсь того же, - в тон ей ответил он. Нет, все же изменилось. В прежнее время, лет десять назад, они бы не дали друг другу поужинать. И даже разговаривать стали бы, лишь утолив первый голод иного рода. Сейчас все получилось по-другому. Ужин, разговоры. Оба точно привыкали общаться заново. Аббат был сдержан. Минута, когда нежность переполняла его, прошла, и он вернулся к манере общения, привычной для него в последнее время. Мари его сдержанность была в новинку: она привыкла видеть рядом романтичного юношу, у которого любая эмоция была написана на лице. Раньше больше говорил он – теперь она. Рассказывала: то с грустью в голосе, то заливаясь смехом. Смеялась она низким, альтовым смехом. Более глубоким, более загадочным, чем раньше. И смотрела на него удивленно и настороженно, точно не узнавая в молодом мужчине своего верного юного пажа. Он понимал, что и она изменилась, но не мог пока точно сказать, в чем именно состоят эти изменения. Главное, что она моментально вернула свою прежнюю странную власть над ним. Пока ее не было рядом, ему казалось, что он свободен делать все, что хочет. Но стоило ей появиться вновь – и наваждение возобновилось с прежней силой. Умом он понимал глупость и безнадежность происходящего. А душа… душа страстно рвалась к ней.
Джулия: «Не от всякого соблазна нужно бежать…» - Вы по-прежнему сочиняете стихи, шевалье? - Иногда. В том, что стихи по-прежнему сочиняются, он не признавался никому. И никому свои творения не показывал. - Прочитаете что-нибудь новое? Обожаю ваши сонеты! - Потом. Если по-прежнему будете хотеть их слушать. - Буду! – пообещала она. Встала из-за стола, потянулась устало. – Рене, вы обещали быть моей камеристкой. Приступайте к своим обязанностям… ...Естественно, что обязанности камеристки были выполнены с отменным прилежанием. На следующий день оба проспали чуть не до полудня, после чего Мари, яростно ругаясь, сама боролась с крючками и застежками до тех пор, пока «камеристка» успевшая одеться, не пришла к ней на помощь. Наспех перекусили и поехали. Но теперь это была точно совсем другая поездка. Конь аббата скакал за каретой. Сам Арамис сидел рядом с герцогиней и чувствовал себя прежним двадцатилетним идиотом. Хорошо еще, что герцогиня не пыталась воспользоваться своим явным преимуществом. - Мари, куда мы гоним? Есть точный срок, когда ты должна прибыть в Мадрид? Объясни мне, что происходит. - Ты знаешь, что я вынуждена жить в Англии, что мои поместья парламент конфисковал по приказу короля? Дошло до того, что я не могу даже увидеть своих милых девочек! Бедные мои малышки! Слышать от Мари де Шеврез подобные речи было по меньшей мере странно. Раньше она иногда упоминала про сыновей от первого брака, а дочери от второго словно и не существовали. - Я получила письмо от мужа. И имя герцога де Шевреза раньше было под негласным запретом. - Что же пишет герцог? - Он пишет, что обращался с просьбой к кардиналу. Кардинал готов смягчиться, но король… - Да, правда. Людовик вас не особо любит. - Проще сказать – ненавидит! Словом, я должна использовать все возможности, чтобы вернуть себе свое состояние. Какое они имели право! А король еще заявил, что если моя нога ступит на территорию Франции, он отрубит мне голову! - Какой ужас, герцогиня! - Рене, я осталась нищей! Она смеется. В ушах покачиваются бриллиантовые сережки. О, мадам, вы вряд ли знаете, что такое настоящая бедность. - Неужели английский король не предложил вам денег взаймы? - Предложил! Но я рассчитываю справиться сама. За тем и приехала. В милой солнечной Испании слишком многие мне обязаны кое-чем, чтобы забыть о тех услугах, которые я им оказывала… совершенно бескорыстно. Рене, я могу стать корыстной? Я имею право? Ну! Смотрите мне в глаза и скажите – я имею на это право? Карету заносит на повороте. Герцогиня падает в объятия шевалье. - Имеете, конечно! Колесо, попавшее в глинистую колею, не так-то легко ее покинет. Карета, запряженная четверкой лошадей, несется по дороге, которая не рассчитана на такую скорость. Встать и занять свое место на противоположном сидении совершенно невозможно. Зато находиться там, где находишься – весьма приятно. И даже удобно. - Рене… - Мари… Деньги… политика… боже, какой вздор существует в мире! И вообще – до Мадрида больше суток пути, о делах – потом! Успеется! Сейчас найдутся дела поинтересней. - Мари, вы сумасшедшая. Сердитый шепот: - Можно подумать, что вы не знали об этом?..
Джулия: *** В Мадрид они прибыли к вечеру третьего дня. Арамис воспользовался советом епископа и выписал к себе Базена. Верный слуга приглашение принял. Он приехал в Мадрид как раз в тот день, когда аббат должен был отправиться встречать таинственную гостью. Судя по всему, за время отсутствия хозяина ему удалось навести в доме порядок. Появление мадам де Шеврез стало для Базена неприятным сюрпризом, но он был слишком вышколен, чтобы задавать господам глупые вопросы. Лезть с советами к аббату при свидетелях тем более не считал нужным. Базен наверстал свое, когда помогал аббату принимать ванну после дороги. Арамис пребывал в благостном расположении духа, а потому половину суровой проповеди пропустил мимо ушей. Затем прислушался – и засмеялся. - Что за трогательная забота о моей душе?! - Ее светлость будет жить здесь? – вопросом на вопрос ответил Базен. - Да, Базен. Разумеется, здесь. - Долго? Это была уже явная дерзость. Тонкие темные брови аббата недовольно дернулись. - Сколько ее светлости будет угодно! – ледяным тоном отрезал он. – Подай полотенце. Базен исполнил приказание, но опасную тему не оставил. Он прекрасно понимал, что худшее, чего ему стоит ждать – это всего лишь гневный окрик. Отказать себе в удовольствии прочитать хозяину заслуженную мораль слуга просто не мог. В конце концов, он был куда старше его по возрасту и по жизненному опыту. - Сударь, вы духовное лицо! Вы понимаете, что подумают… Испания такая набожная страна, а вы… Какой позор будет, если узнают! В доме священника живет женщина! И вы с ней… - Что – я с ней?! Базен побелел от страха. По лицу господина было ясно видно, что надвигается гроза, и нешуточная. Слуга струсил и прикусил язык. - Орден, в котором я состою, Базен, основывается на строжайшей дисциплине, как и армия! – тихим, странно спокойным голосом сказал аббат. - У меня есть приказ, он не обсуждается. Мне приказано принять госпожу герцогиню как можно лучше. И ты мне в исполнении этого приказа будешь помогать. Отказываешься – дверь открыта. Базен вытянулся по-военному, что было для него несвойственно. - Двойная оплата, сударь! – выдохнул он, сам испугавшись своей наглости. Арамис, прищурившись, смотрел на него. - Каков нахал! – медленно произнес он. И вдруг рассмеялся. – Хорошо, Базен, хорошо. Двойная оплата. Но не думай, что я слишком разбогател. Все же я священник, и обет личной бедности стараюсь не нарушать. Хотя… ты прав. Скромность и понятливость требует дополнительной оплаты. Несомненно. - Я так рад видеть вас, сударь! – с ворчливым добродушием признался Базен, помогая своему господину выбраться из деревянной широкой бадейки. - Я тоже рад видеть тебя, Базен. Но у тебя теперь будет больше работы. Кстати, не думай, что не придется полировать мою шпагу и приводить в порядок ботфорты. Базен тоскливо вздохнул. - Ваше преподобие, когда вы служите ближайшую мессу? Всегда хотел послушать… «Ваше преподобие» выхватило у слуги большое полотенце, небрежно завернулось в него и повалилось на кровать в приступе истерического смеха.
Джулия: …Понятливость Базена проявилась сразу. За ужином он прислуживал идеально: блюда появлялись на столе точно сами собой и так же бесшумно и незаметно исчезали, когда приходила надобность заменить их. Ванна для мадам герцогини была приготовлена роскошная: вода в ней благоухала розмарином и лавандой. Ну, и верх понятливости: ночная сорочка прелестной Мари, ее чепец, домашний халат и меховые тапочки обнаружились в комнате аббата. Последующие несколько дней были удивительно похожи один на другой. Одна даже не вспоминала, что у нее есть какие-то неотложные дела, другой забыл про свои занятия, диспуты и семинары. Арамис лишь однажды покинул дом – доложить его преосвященству о выполнении поручения и о том, что гостья прибыла в Мадрид благополучно. Ректор коллегии улыбнулся, поблагодарил… дал своему подчиненному неделю отпуска – и чек на кругленькую сумму. Аббату хотелось скорее вернуться назад, к себе – но беседа затянулась и приняла серьезный характер. Можно даже сказать, что на пару часов к Арамису вернулась способность ясно соображать. Но только на пару часов. Значение имело только то, что ОНА ждет его. Первый раз за все время их связи ОНА принадлежала ему всецело. Она никуда не собиралась исчезать, ее ни с кем не нужно было делить. Ни от кого не требовалось прятаться. На третий или четвертый день Мари изволила высказать желание прогуляться по улице, а не просто выйти в сад. Они даже сходили к мессе – вечерней. Зашли в лавку со сладостями, накупили всякой ерунды – причем герцогиня радовалась как девчонка и хлопала в ладоши, а затем Рене, не раздумывая, одарил любимую прелестным украшением: Мари приглянулся перстенек в лавке ювелира, и она так вздыхала, что устоять было невозможно. В конце концов, наконец-то платила не сама Мари, а он. Перстенек был принят крайне благосклонно, герцогиня посмотрела на возлюбленного влажным долгим взглядом, и Рене очередной раз почувствовал, что эта женщина сводит его с ума – в буквальном смысле слова. Бороться с этим было выше его сил. Пока. Они много разговаривали. Мари рассказывала о своей жизни в Англии, о приключениях, которые привели ее туда. Аббат смотрел на нее и думал: насколько твердым может быть характер у женщины. Иную выпавшие на ее долю испытания сломили бы, и надолго лишили способности улыбаться и радоваться жизни. А мадам де Шеврез продолжала со смехом воспринимать все невзгоды и тягости. Богиня, которая держала в своих руках его душу, была ласковой и шаловливой. Доверчивой, слабой, нуждающейся в поддержке и утешении. Она же оставалась изумительной любовницей, неистовой в наслаждении.. Он больше, чем когда-либо, понимал ее, восхищался ее силой и слабостью, ее мудрой насмешливостью, ее незаурядностью и непохожестью на других женщин. Но в то же время… Он повзрослел и приобрел жизненный опыт, которого у него не было в двадцать лет. Мари уже не была единственной женщиной в его жизни. Потому какая-то часть рассудка упрямо сопротивлялась нахлынувшему наваждению и подсказывала: все, что сейчас происходит - опять не счастье, а лишь его иллюзия. Мари твердит о любви и предается ей со всей страстью, но в голове у этой женщины – не одни постельные забавы и болтовня о прошлых днях. Она приехала не для того, чтобы осчастливить давнего возлюбленного. Просто ей нужна передышка. И чем дольше затягивается ее бездействие, тем более важным можно считать дело, по которому она приехала в Мадрид. Но другая часть рассудка, одурманенная, пьяная от восторга, не хотела о чем-то думать и искать тайный подтекст в очевидном. Мари достаточно было посмотреть на него, встать с кресла и томно потянуться. Вот и сейчас… от стремительного движения кружевной пеньюар слетел с ее белоснежного плечика, и… И снова наваждение закружило и сшибло с ног, увлекло куда-то в небесные высоты. Да, у него были другие женщины, но лишь Мари он доверял не только тело, но и душу, отдавался ей полностью, безоговорочно и позволял творить с собой все, что угодно. А она этим доверием охотно пользовалась. Вернуться в реальность после такого было очень трудно. Этот процесс занимал достаточно много времени. Мари, понимающе улыбаясь, осторожно гладила его по щеке, обводила кончиками пальцев контур губ любимого, перебирала локоны, нежно целовала в висок. У него не было сил ни на что. Мир вокруг все еще расплывался цветными пятнами. Сердце, до этого готовое вырваться из груди, сейчас еле билось: тяжелыми, сильными ударами. - Ангел мой… я хотела бы попросить тебя об одном одолжении. Она не учла одного: в такие минуты он необычайно остро воспринимал все окружающее. Душа, еще не вполне вернувшаяся в тело, улавливала малейший оттенок интонации, а движение ощущала в тот момент, когда оно едва зарождалось. Когда Мари произнесла слово «одолжение», ее голос напрягся и зазвенел. Неуловимо изменилась поза. Мушкетер Арамис согласился бы, не раздумывая. Он не раз вспоминал, как она в качестве одолжения когда-то попросила у него идти в караул не в форме, оставить мушкетерский плащ дома. Знал бы он тогда, для чего это ей потребовалась… То есть не «для чего», а «для кого» - для милорда Бэкингема… Все подобные «одолжения» в прошлом оборачивались весьма интересными историями, в которых он принимал участие на правах безмолвного свидетеля, которого откровенно использовали. Теперь он желал знать, ради чего он будет рисковать. Ибо «одолжение» наверняка заключало в себе изрядный элемент риска. Он не торопился отвечать. Спокойно дождался момента, когда к нему вернется способность говорить и совершать какие-то действия. Принес ей и себе вина. Смакуя пахнущий летом и солнцем напиток, прикрывал глаза от удовольствия. И понял, как поступит. Он – нынешний мог играть с Шевреттой на равных. Пусть не во всем, но все же… Уж тем самым способом, который она только что так ловко применила к нему, он теперь владел отлично. Мари ожидала ответа – а он отставил бокал в сторону, притянул ее к себе и принялся целовать. Герцогиня тихо ахнула и затрепетала. Это был верный путь переменить ситуацию с точностью до наоборот. И он сработал. На вопрос, заданный нежным шепотом чуть позже, Мари ответила чисто машинально. А когда после первой же фразы прикусила язык – было поздно отпираться. - Мари, я не враг, я друг. И я хочу знать, ради чего тебе все это. Подумаем вместе. Возможно, я что-то подскажу тебе. Ведь я живу здесь уже какое-то время, и мне могут быть известны подробности, которых ты не знаешь. Она замешкалась на секунду. - Ты понимаешь, во что ввязываешься, прекрасный мушкетер? - Понимаю. Вполне. Мари, я уже не мальчик. Ты мне доверяешь? Она улыбнулась слегка. Стала серьезной. - Да. Доверяю. Но это опасно. Ты – священник. И я не хотела бы… - Мари, я иезуит. Орден не запрещает мне очень многого… если это послужит к вящей славе Господней. - Иезуит… - задумчиво повторила она. Помолчала несколько минут. Арамис не торопил ее. Наконец, молчание было прервано. - Хорошо. Ты прав. Было бы глупо не посвятить тебя в детали. Тем более, что без твоей помощи я вряд ли обойдусь…
Джулия: *** Нельзя сказать, что для аббата д`Эрбле ее рассказ стал полным откровением. О чем-то его предупредил в конфиденциальной беседе ректор коллегии, о чем-то он догадывался сам, какие-то вещи были очевидными для любого думающего человека, который хотя бы немного интересуется вопросами большой политики. Непростые отношения Франции и Испании, личные пристрастия и антипатии первых лиц этих стран, расстановка сил в противоборствующих лагерях, роль английских дипломатов, тончайшие нити, на которых подчас висели судьбы многих людей – все это предстало в каком-то ином свете. Разумеется, Мари, как и всякий человек, не могла не внести в свой рассказ изрядную долю субъективизма. Лирика была отброшена в сторону. Мадам де Шеврез, не покинув ложа любви, с увлечением предалась своей второй страсти – политике. Голос был холоден, она улыбалась иначе, чем некоторое время назад. Не нежность, а цинизм. Или жалость. Или презрение. В зависимости от того, о ком шла речь. Для начала она рассказала аббату, который слушал с предельным вниманием, о нынешнем положении испанской партии при французском дворе. Каждому ее участнику дала емкую, но исчерпывающе откровенную характеристику. Выходило, что довериться никому нельзя. И, как ни странно, по правилам склонен играть только самый страшный соперник – кардинал. - Вы говорили, что писали ему, Мари? - Да. Он ответил. Он сочувствует мне, но не может ничего противопоставить королевской воле. - Не может или не хочет? Мари усмехнулась. - Я не могу решить. Понять, чего хочет Ришелье, можно только при личной встрече с ним. Я лишена такой возможности. - Вы по-прежнему состоите в переписке с королевой? Шевретта покачала головой. Досада, обида, сожаление – вот что было написано на ее лице в тот момент. - Мы не общались уже очень давно. Я перепробовала множество способов… но у кардинала отличная разведка. Видимо, мои письма не достигают адресата. - Вы можете предположить, что королева сама не желает отвечать вам? У аббата в руках была козырная карта, но он не спешил ее разыгрывать, потому что не знал, насколько сама Мари осведомлена о последних новостях из Франции. Если да – скажет сама. Если нет… но этого просто быть не может! Мари вновь отрицательно качнула головой. - Я и хотела попросить вас помочь мне установить контакт с надежным человеком. Он сейчас здесь, но вот-вот отправится во Францию. - Испания воюет с Францией. Лучше не рискуйте. Досмотр на границе очень строгий, любое сообщение фактически прервано. Частным лицам практически невозможно пересечь границу… Герцогиня прижала пальчик к губам шевалье. - Вот мы и подошли к вопросу, который меня сейчас крайне заботит. Рене, ангел мой, я на вас надеюсь. Вы правы. Но любую ситуацию можно обратить себе в пользу. Слушайте, что нужно сделать…
Джулия: *** …Собеседником аббата был доминиканец лет сорока, с живыми, умными глазами. Его левую щеку пересекал широкий уродливый шрам, придававший лицу неприятное выражение. Впрочем, Арамис не обращал на это обстоятельство никакого внимания: он прекрасно знал, при каких обстоятельствах монах заработал эту отметину. - Значит, она ищет новый канал связи, потому что не доверяет старым? - У нее есть на то причины. Она написала Анне восемь писем, все они остались без ответа. У его высокопреосвященства отличная разведка. Монах удовлетворенно улыбнулся. - Надеюсь, вы согласились организовать все через Орден, членом которого состоите? - Да. Раньше это было проще сделать. Пока отец Коссен, духовник его величества, был жив, у нас имелся надежный человек прямо во дворце. Он мог свободно общаться с ее величеством, и столь же свободно посещать нашу общину на улице Сент-Антуан. Теперь все куда сложнее. Но ничего невозможного нет. - Аббат, осторожней. Вы в курсе, что мадемуазель Лафайетт впала в немилость, и король снова ухаживает за Мари д`Отфор? - Да, мне сообщили об этом. - Кто? - Ректор коллегии. У нас состоялся довольно откровенный разговор. Я должен помогать герцогине, поскольку свое появление в Испании она не собирается афишировать. Исключительно частный визит. Никаких появлений при дворе или в домах лиц, которые широко известны. Это может навредить ей… и не только ей. Она и так натворила достаточно глупостей. - Вы понимаете, что оказались между молотом и наковальней? Арамис кивнул. - Это был мой выбор. Я реально оцениваю возможные последствия своего решения. - Уважаю ваше мужество. Но успокою вас: в данном случае вы ничем не рискуете. Выполняйте данное вам поручение. Даже если письмо герцогини не перехватят прежде, чем оно попадет в руки королевы, оно не принесет никакого вреда. Ее величество ныне не склонна к политическим интригам. На губах аббата д`Эрбле появилась легкая понимающая улыбка. - Я знаю об этом, и крайне рад такой перемене в настроении ее величества. Так я могу действовать? - Разумеется. Как раз эту часть поручения вам надлежит выполнить быстро и четко. - А что дальше? Я новичок в такого рода делах, и нуждаюсь в руководстве. Но бывать здесь часто – означает навести подозрение на вас. - Я сам вас найду, когда возникнет необходимость. Слава Богу, Мадрид – такой город, где в рясе монаха моего ордена ходит каждый пятый. Все усердно молятся и тут же с не меньшим усердием предаются пороку. В том числе и монахи. Вы давно бывали в борделе, аббат? Вопрос был задан совершенно серьезным тоном. Ни малейшего тона лукавства или издевки ни в голосе, ни во взгляде. Аббат д`Эрбле вспыхнул до корней волос. - Ни разу за свою жизнь там не бывал: ни в Париже, ни тем более здесь! - Да ну? - Не было ни малейшей необходимости в подобных посещениях. - Даже у мушкетера его величества, который не был связан священными обетами? Помнится, мы с виконтом Дюссо… Арамис усилием воли согнал со щек краску. Его не пытались ни в чем уличить. Просто его собеседник не может не подшучивать над давним знакомым. - Говорю же: не было необходимости. Находились… куда более спокойные места… Доминиканец кивнул с прежней серьезностью. - Но с одним из таких мест познакомиться придется. В случае, когда вам срочно нужно будет связаться со мной, обращайтесь в заведение Кончиты Лопес по прозвищу Монашка. - Той, которая соблюдает постные дни и в обязательном порядке направляет своих подопечных к мессе? - Ну вот, а говорили, что не знаете! - Об этом знает весь Мадрид! - Вполне приличное место для господина, который желает развлечься, не привлекая к себе особого внимания. Даже если за вами будут следить, внутрь никто не пойдет. И контролировать не будет: в борделе один выход, Кончита вышколила всех… Найдите ее саму, и покажите ей вот этот перстень. Если я жив и нахожусь в Мадриде, то донья Кончита найдет меня в течение получаса…
Джулия: *** Аббат д`Эрбле стал ушами, глазами и ногами мадам де Шеврез. Никуда не выходя из маленького домика, герцогиня с помощью своего верного рыцаря решала одну проблему за другой, восстанавливала прерванные связи, отправляла письма. Писем было много, и адреса на них значились самые разные. Судя по ним, мадам де Шеврез имела весьма обширный круг интересов. Торговцы полотном во Фландрии соседствовали с первыми лицами Англии, Италии и Франции. Настоятели и настоятельницы монастырей, советники парламентов, стряпчие… По ночам Мари сидела за письменным столом, и на попытки обнять ее реагировала недовольным движением плеч. Правда, когда ей самой было нужно, не скупилась на ласки. Аббат не возражал, но и в прострацию уже не впадал. Герцогиня почувствовала себя хозяйкой и вздумала устанавливать свои порядки. Командовать приходилось в основном Базеном, тот не деликатничал и пересказывал свои претензии Арамису. Рене вяло отмахивался. Он устал. Раньше их с Мари связывала нежная привязанность друг к другу, не омраченная никакими бытовыми трудностями. Деньги у Мари водились всегда, и много: она и сама была в свое время богатой невестой, затем ее богатство преумножил первый брак. Покойному де Люиню перепали все владения, принадлежавшие Кончини, затем их унаследовала молодая вдова… Теперь жить приходилось на скромные средства аббата. Мари и в бедности желала сохранять привычки аристократки, весьма и весьма затратные. Женские прихоти и недомогания, перепады настроения, откровенное раздражение, которое герцогиня то и дело срывала и на Базене, и на Арамисе… Раньше ничего подобного она себе не позволяла. Зато степенью ее откровенности, часто цинично-безжалостной, можно было насладиться в полной мере. В какой из дней она упомянула имя графа Рауля-Диего Касанегра? За окном бушевала непогода. Едва минул полдень - а в комнате горели свечи. Ставни были плотно прикрыты. - Я немного знаком с его женой, доньей Марией, - сдержанно отозвался аббат. Врать и отрицать очевидное он не собирался. Мари посмотрела на него пристально и скривила губы. Вздохнула. - Мне нужно получить от него деньги. Сумма не такая обременительная. Он вряд ли откажет. Но дело в том, что мне совершенно не хочется, чтобы мое имя присутствовало в этой сделке! Он не должен знать, кому дает чек!
Джулия: *** На следующий день он вышел из дома рано и направился к иезуитской коллегии. Дон Игнасио принял его без промедления: кажется, епископ специально освободил время для беседы с аббатом. Она не заняла много времени. Затем аббат д`Эрбле первый раз за прошедшие дни посетил несколько занятий, заглянул в библиотеку. Запах книжной пыли, приветливая улыбка монаха, заведовавшего библиотекой, и характерное покашливание, которым он всякий раз сопровождал перечисление названий заказанных книг – все это после перерыва перестало быть рутиной и приобрело неожиданную свежесть. Он с наслаждением позанимался пару часов, после чего направился в фехтовальный зал – к отцу Карлосу. Физическая нагрузка, от которой тело немного отвыкло, тоже принесла радость. Отец Карлос был доволен тем, что сегодня его коллега и давний приятель вспомнил про фехтование. Они загоняли друг друга до седьмого пота – причем аббат д`Эрбле проиграл три боя из пяти. Реакция у шевалье была явно не на высоте. - Ищите варианты защиты, аббат, завтра я намерен устроить вам настоящий бой! – смеясь, пообещал отец Карлос после того, как они сняли нагрудники и отправились к большой бочке с водой, стоявшей в углу зала. – Вы расслабились и потеряли скорость движений. Я не премину этим воспользоваться! «Ищите варианты защиты»… Фраза, сказанная вскользь, приобрела для отца Рене совершенно иной смысл. Он поблагодарил за занятие, назначил время для следующего, переоделся и вновь направился к ректору коллегии. Его преосвященство занимался посадкой кустов жимолости в саду коллегии – садоводство было его страстью. Завидев своего подопечного, ректор неторопливо вытер руки о салфетку и приготовился слушать. - Д`Эрбле, возникли новые обстоятельства? Обращение по фамилии придавало разговору официальный тон. Обычно дон Игнасио предпочитал обращаться к своему любимцу по имени. - Да, ваше преосвященство. Вы утром отказали мне в моей просьбе, но я намерен вновь повторить ее. Уже с другими условиями. Мы можем использовать связи мадам де Шеврез при французском дворе в своих интересах. Помнится, вы упоминали о том, что не против познакомиться поближе с госпожой де Сенсе, подругой бедняжки де Лафайетт? Герцогиня не откажется содействовать в этом вопросе и наверняка сообщит что-то интересное о госпоже де Сенсе… в обмен на не менее интересные факты о графе Касанегра. Ректор задумался. Затем медленно поднял глаза. - Вижу, моя краткая лекция пошла впрок. Отлично, Рене, отлично. Лицо молодого священника сохранило прежнее невозмутимое, серьезное выражение, хотя похвала такого рода из уст отца Игнасио стоила дорого. - Я хотел, чтобы вы сами пришли к этой мысли. Вы сделали это даже быстрее, чем я ожидал. - Но это совершенно естественно! – пожал плечами аббат. – Маленький обмен любезностями. - Я хвалю вас не столько за предложенный способ, сколько за выделенное имя. Да, госпожа де Сансе обижена тем, что ее удалили от королевы ни за что. Обида – отличный способ перетянуть ее на нашу сторону. Будучи близкой подругой мадемуазель де Лафайетт, она наверняка не оставалась в стороне от кое-каких дел, в которых бедняжка Луиза так помогала нам… Что ж, аббат, я согласен с вами. Маленький обмен любезностями. Нынче вечером я найду минуту сам приехать и поговорить с… вашей гостьей. Вашей очаровательной гостьей… Тон, которым была сказана последняя фраза, не оставлял сомнений в том, что ректор отлично осведомлен о тонкостях взаимоотношений аббата и герцогини. - Гостья очаровательна. Но… несколько утомительна! – неожиданно сказал Арамис. Ректор усмехнулся. - Подождите четверть часа, пока я закончу работу. Полюбуйтесь этими чудесными растениями. Созерцание природы удивительно проясняет ум и дарит сердцу радость. А по поводу утомления… за все приходится платить. Сейчас мы пойдем к казначею, и он выплатит вам кое-что в качестве моральной компенсации. Кроме того, наша беседа с доньей Марией может затянуться до утра. Скажем, часов до пяти. Этого времени вполне достаточно, чтобы передохнуть. Кстати, я вспомнил кое-что. Нынче назначен большой королевский совет. Граф Касанегра, который заинтересовал нашу очаровательную гостью, обязан на нем присутствовать. Как бы на него не напала икота в самый неподходящий момент: ведь мы будем говорить о нем… Упражнение на концентрацию воли, показанное его преосвященством месяца два назад, помогло: аббат д`Эрбле не покраснел, как это неизбежно должно было бы случиться. Последние фразы, произнесенные ректором коллегии, напрямую затрагивали личные интересы Арамиса и весьма прозрачно намекали на то, что обоюдная симпатия, возникшая между красавцем-французом и одной из ближайших подруг ее величества королевы Испании, не осталась незамеченной.
Джулия: *** Графиня Касанегра принимала гостя, сидя в широком кресле у себя в кабинете. Донью Марию знобило. Несмотря на довольно теплую погоду, в комнате стояли две жаровни с углями. Молодая женщина куталась в большую шаль, глаза ее блестели так, как это обычно бывает при начале простуды. Ректор отчасти угадал – симпатия между графиней и шевалье, несомненно, существовала, но причины следовало искать в области человеческих отношений куда более прочной и спокойной, чем любовные страсти. Хотя разговор шел именно о любви. - Почему он не написал? – спрашивала испанка, в волнении теребя концы шали. – Не захотел? Он забыл про меня? Аббат покачал головой. - Он все помнит, не сомневайтесь. Но после произошедшего считает, что лучше подавить свое чувство. Он уверен, что его нынешнее уродство возмутит вас, и вы будете лишь жалеть его – в лучшем случае. В худшем же отшатнетесь, а такая реакция для него равносильна смерти. Дайте ему время осознать, что, в сущности, ничего не изменилось. Донья Мария опустила глаза. - Неужели ему так досталось, что он изменился до неузнаваемости? – прошептала она. - Разумеется, он изменился. Я не скажу, что это прежний красавец. Но ведь вы любите не лицо, донья Мария… Слабая улыбка возникла на губах женщины. - Не лицо. Душу. Лицо – ничто, если в нем не отражается душа. Надеюсь, душу не изуродовали? - Ему трудно. И ему не хватает вас… - просто ответил аббат. – Он вас любит по-прежнему, иначе давно бы уехал. Оставаться здесь ему опасно. Его разыскивают люди Оливареса, он вне закона. Как ни странно, нынешнее его состояние идет на пользу делу, которому мы все по мере сил помогаем. Он почти никуда не выходит. А если и выходит, то его не узнают. Он выглядит теперь старше своих лет, он поседел. И физически все еще окончательно не восстановился. Графиня серьезно кивнула. - Аббат, я знаю, что вы были мушкетером тогда же, когда мой Хуан служил в гвардии Ришелье. - Да, сеньора. - И вы помогали королеве Анне в то время, как Хуан был вашим врагом. - И это правда. - Вы иезуит. - Глупо отрицать. - Тогда почему вы решили играть на нашей стороне? Арамис в свою очередь улыбнулся. - Не считайте меня лучше, чем я есть на самом деле. У меня нет никаких возвышенных целей, меня не преследует ностальгия, как это, видимо, случилась с вашей августейшей повелительницей. Просто Франция – моя родина. Испания пытается развязать там гражданскую войну. Франции это не нужно. Как честный француз я должен забыть о своей неприязни к… конкретному человеку, и направить свои силы на общее благо. Мне терять нечего, я беден и одинок, я стараюсь помогать, чтобы приобрести в будущем хотя бы что-то. К тому же во Франции остались люди, о которых я часто вспоминаю. И мне приятно думать о том, что я в чем-то помог им. - У вас есть люди, о благе которых вы печетесь? - Я непохож на человека, испытывающего к кому-то сердечную слабость? – аббат опустил глаза. – Но признаюсь вам, графиня: на этой земле есть хотя бы один человек, к которому я искренне привязан, которого ценю и уважаю. Весь мой патриотизм и склонность играть честно – его заслуга… Я благоговею перед ним как школяр перед учителем. Потому, ввязываясь в эту историю, я думал не о высоких целях, а о том, что он меня одобрил бы… Есть и другие люди, мнение которых для меня важно. Мне повезло с друзьями. - А… любимая? – графиня слегка покраснела. – Что она про это думает? Аббат, напротив, побледнел. - Извините, донья Мария… я не могу ответить на этот вопрос. - Это я должна просить у вас прощения. - Не стоит. Вы меня не обидели. - Тогда… она обидела вас? Вы изменились в лице. Аббат помолчал, глядя на красные огоньки, пляшущие на углях. - Мне трудно объяснить… - тихо сказал он. - Обида – это другое. Я полюбил ее, будучи еще безусым юнцом, и с тех пор радовался тому, что это чувство со мной. Если хотите, я привык к нему, и даже не задумывался – зачем оно мне, что оно мне дает. Теперь я задумываюсь… настолько часто задумываюсь, что, право, не уверен, что люблю по-прежнему. Я прозрел, и мне неожиданно больно от этого. Но я выдержу. Лучше сейчас признать, что случилось, и перетерпеть боль. Один раз. Я и так непозволительно долго лелеял свои иллюзии. Какое-то время оба хранили молчание. - Аббат… по-вашему, я тоже живу иллюзиями? - Ваши иллюзии имеют право на существование, потому что они выдержали испытание временем и разлукой. Мои же просто глупы. Я бы предпочел, чтобы мне так же, как Жану, изуродовали лицо, но оставили в сохранности душу. У меня цело лицо, но душа… - Ренато, не преувеличивайте! Д`Эрбле горько усмехнулся. - Я не знаю, ради чего я живу. Раньше – знал, теперь – не знаю. Не спрашивайте меня больше об этом, Мария. Я боюсь, что пожалею о том, что вам только что сказал. Вы мой друг, вы чудесная женщина, но… в этом мире, если хочешь выжить, лучше доверять только себе самому. Мне слишком долго везло. У меня были друзья, у меня была любимая женщина. Я был счастлив. Видимо, отпущенная мне доля счастья закончилась. Он вздохнул, провел рукой по лбу. Донья Мария с состраданием смотрела на него. Наконец, Арамис опустил ладонь и сказал совершенно спокойным, будничным тоном. - Мадам, вспомним о делах. Вы упомянули о том, что ее величеству необходимо кое-что сообщить… тому, о ком мы уже упоминали сегодня. Поговорим о том, как выбрать наиболее быстрый и надежный способ…
Джулия: *** Несмотря на поздний час, он опять отправился в коллегию. По пути заглянул домой, скинул светское платье и переоделся в сутану. По его просьбе Базен приготовил ту, что по своей строгости больше напоминала одеяние простого монаха. Одевая господина в платье духовного лица, слуга сиял от восторга. Наконец-то сбылась его мечта! Арамис собирался посетить маленькую часовню при коллегии. Ему необходима была длинная молитвенная медитация. Он обрадовался тому, что не встретился с Мари. По словам Базена, она плохо себя чувствовала и весь день не вылезала из кровати у себя в спальне. В окнах кабинета ректора горел свет: преподобный отец Игнасио часто засиживался допоздна, решая различные вопросы и принимая визитеров. Аббат поднялся по лестнице. Кабинет ректора располагался на том же этаже, что и часовня. Можно было заглянуть… но видеть никого не хотелось. На нем были не сапоги, а легкие башмаки на невысоком каблуке. Обувь была настолько удачно сделана, что набойки не стучали по паркету. Походка же у господина аббата всегда была по-кошачьи неслышной. К тому же Арамис шел медленно, и со стороны казалось, что это не человек, а тень, скользящая по навощенному паркету без малейшего напряжения. Сквозняк задул свечу, которую аббат держал в руке. Арамис отошел в сторону, чтобы зажечь ее вновь от горевшего светильника. В этот момент несколько человек вышли из кабинета ректора и остановились в той же комнате, что и аббат. Арамис видел их, но самого аббата скрывала портьера. Одним из вошедших был сам отец Игнасио. Еще двоих д`Эрбле не знал. Третьего – встречал, это был очень высокопоставленный вельможа. И, наконец, четвертый… То есть - четвертая. Герцогиня де Шеврез: в скромном платье, в длинном плаще, который совершенно не подходил для погодных условий, но зато имел широкий капюшон, который при надобности легко было накинуть на голову в течение секунды. Арамис замер, сделал полшага назад и затаил дыхание. - Сударыня, вам срочно необходимо уехать! – говорил епископ. – Утром вас уже не должно быть в Мадриде. Отправляйтесь немедленно, потому что в ином случае я не отвечаю за вашу безопасность. Мои люди помогут вам собраться, человек, который распорядится насчет судна в наши владения в Нидерландах, уже отправился в путь. Вас будут ждать. Нигде не останавливайтесь. - Но я не закончила свои дела! – возражала герцогиня. Правда, чувствовалось, что она упрямится только по привычке, а на самом деле готова уступить. - Орден ссудит вас нужной суммой и сделает так, чтобы ваше появление на английской земле прошло без огорчений! – заверил герцогиню отец Игнасио. – Вы помогли нам. Мы считаем своим долгом совершить ответный жест доброй воли. О процентах не беспокойтесь. Отдадите, когда ваши дела наладятся… - Так где вы его видели? – нетерпеливо осведомился один из незнакомцев. Судя по всему – дворянин, причем дворянин высшей пробы. - В церкви Святого Себастьяна. Примерно час тому назад. Я не могла обознаться. Доминиканский монах, который передавал какую-то записку донье Касанегра. Графиня, кажется, была его любовницей, пока не вышла замуж?.. Он передал ей один конверт и взял другой. Они некоторое время разговаривали, но, к сожалению, очень тихо. Я не смогла разобрать ни слова… - Возьмите людей и арестуйте его! – коротко распорядился важный незнакомец, обращаясь к своему спутнику – тому, что был также незнаком аббату. – Наверняка все это осиное гнездо располагается по адресу… Он назвал адрес, от упоминания которого Арамис вздрогнул. Доминиканский монастырь, свидание в церкви, ненависть, прорвавшаяся в голосе Мари – все указывало на то, что они думают про одного и того же человека. В голосе епископа также сквозили ненависть и злое торжество - но они имели совершенно иные причины. Аббат был прекрасно осведомлен о взаимной неприязни, которую доминиканцы и иезуиты испытывали на протяжении многих десятилетий. Возвышение Ордена, основанного святым Лойолой, проводимая им политика, особое благоволение со стороны Святого Престола и привилегии, которых добились иезуиты, вызывало неприязнь со стороны других влиятельных монашеских орденов, самым сильным из которых был именно орден доминиканцев. Возможность щелкнуть по носу противникам и доказать их связь с врагами Испании – что могло быть более привлекательным? - Полагаю, что если все пройдет удачно, то вы можете рассчитывать на те послабления, о которых просили его величество. Он прислушается к вашему мнению, и будет прав. Его преосвященство одобрительно кашлянул. - Окружите монастырь, и арестуйте хоть всех монахов разом! Главное, чтобы не ушел тот, кто нас так интересует. С графиней разберемся потом, это не главное. - Но в этой цепочке могут возникнуть имена и погромче, чем имя Марии Касанегра! – насмешливо проговорила Мари де Шеврез. - Это даст его величеству повод сообщить об этом своему французскому родственнику. В обмен на прощение одной коронованной особы мы попросим прощения для другой. - О, нет! – запротестовал епископ. – Прощения мы попросим для госпожи герцогини. Слава Богу, королева Анна ныне в полной безопасности. - Почему вы так уверены в этом? – спросила Мари. - Королева Анна ждет появления ребенка. Если все будет хорошо, то осенью Господь благословит Францию наследником. Новость была ошеломляющей. Мари не удержалась и ахнула. А аббат, стоявший за портьерой и жадно ловивший каждое слово, в эту секунду понял очевидную и не подлежащую сомнению вещь: время мадам де Шеврез в политике закончилось. Она, несомненно, способна была еще попортить кровь королю Людовику и Ришелье, но все попытки добиться одной ей ведомых целей отныне были обречены на провал. Ее милая «сестра», королева Анна, при всей своей легкомысленности, не могла не понимать: рождение ребенка, наследника престола, дает ей возможность никого не бояться. Ни ненависти мужа, ни притязаний Гастона Орлеанского на корону Франции. Слабость здоровья Людовика позволяла ей надеяться на регентство после смерти мужа – вплоть до совершеннолетия дофина. Для Анны теперь существовал один выход: перестать интриговать. А без поддержки августейшей подруги Шевретта становилась обыкновенной интриганкой и теряла терновый венец мученицы, который завоевала за годы борьбы с кардиналом… Но герцогиня, похоже, не отдавала себе отчет в происходящем. Она досадливо дернула плечиком и заявила: - Анна наверняка родит девочку, потому ничего не кончено! С этим утверждением трудно было спорить, и мужчины лишь переглянулись. Герцогиня же, почувствовав свое моральное превосходство, решительно заявила: - Я последую вашему совету, преподобный отец, и немедленно уеду. Но и вы сделайте свою часть дела. Раскрыв этот заговор, вы легко добьетесь поставленных целей. Все четверо исчезли.
Джулия: Аббат выскользнул из своего укрытия и торопливо направился в противоположную сторону: благо, коллегия имела несколько выходов. О молитве ли теперь думать? Он оказался во внутреннем садике коллегии, почти бегом бросился в библиотеку, которая имела свой отдельный вход как со двора, так и с улицы. На его счастье, там было еще открыто, к тому же на его пути никто не попался. Покинув стены коллегии, Арамис задумался. Бежать в монастырь? А если брат Себастьян… или, как привычнее для памяти и слуха, Жан-Пьер де Луаре, бывший гвардеец его высокопреосвященства и нынешний монах-доминиканец, бывший враг и нынешний если не друг, то верный союзник, в жилах которого течет и французская, и испанская кровь, находится не в своей келье? Ах, черт… И тут в голове всплыло: «В случае, когда вам срочно нужно будет связаться со мной, обращайтесь в заведение Кончиты Лопес по прозвищу Монашка». Аббат, несмотря на серьезность ситуации, не мог сдержать короткий смешок. Он вырядился в сутану для того, чтобы идти в заведение мадам Лопес? О, видел бы его Базен! Впрочем в кармане у аббата был кошелек, а впереди находились несколько лавочек, которые, несмотря на поздний час, еще не были закрыты. Ему без проволочек продали готовый костюм горожанина. После переодевания Рене поспешил к цели. Заведение Кончиты Лопес было солидным и почтенным местом, поставленным на широкую ногу. Улицу перед ним освещали фонари, а неподалеку от дверей постоянно маячил отряд охраны. Охрана была немой, слепой и глухой – в переносном смысле, конечно. Имелась охрана и внутри – недобросовестные клиенты, норовившие удрать без оплаты, встречались и среди клиентуры доньи Лопес. Редко, но попадались и негодяи, обижавшие девочек. Оружие при входе полагалось сдавать. Аббат с явной неохотой расстался со своим арсеналом: кинжал с тонким длинным лезвием был при нем постоянно. Шпага отсутствовала, поскольку из дома Арамис уходил в одеянии духовного лица. Сейчас оставалось только пожалеть об этом. На входе он не сказал ничего, а потому был препровожден в общий зал, где клиенты в ожидании своих пассий могли скоротать время и отдохнуть. Аббат выбрал самый укромный уголок и сел в тени, ожидая, пока мимо пройдет кто-то из слуг. Брату Себастьяну он сказал правду: в заведениях подобного рода ему никогда бывать не приходилось, потому любопытство заставило его внимательно осмотреться по сторонам. Общая комната с легкостью могла служить и гостиной знатной дамы. Никакой вычурности, никакой пошлости. Все чинно, уютно, со вкусом. Дорогая мебель из дуба и клена, деревянные панели между окнами. Правда, античные сюжеты, выбранные для гобеленов, украшавших стены, были один фривольней другого, но подобные изображения встречались и в домах знатных сеньоров. Кресла имели широкие подлокотники и к тому же были рассчитаны на то, что в них вполне можно поместиться вдвоем. Девушки, которые беседовали с господами, сидевшими в креслах и на низких пуфиках, ничем не напоминали тех дешевых жриц продажной любви, которых предостаточно было и на улицах Парижа, и на улицах Мадрида. Модные прически, красивые платья, украшения, блестевшие в волосах, сияние драгоценных камней (которые, впрочем, могли быть искусными подделками). Сборище красавиц на любой вкус. Нежные блондинки, причесанные и одетые на французский манер, жгучие брюнетки, причесанные на манер испанский, в мантильях, в белых рубашках, черных корсажах и красных юбках. Лишь присмотревшись попристальней, Арамис заметил, что дамы отдают предпочтение слишком ярким тонам в одежде, слишком сильно румянятся и подводят глаза… К тому же в воздухе ощущался устойчивый аромат «ангельской влаги», в состав которой, как было известно любому галантному кавалеру, входили сок из цветков цитрусовых, розовая и миртовая вода. Продолжить свои наблюдения ему не удалось. В тот момент, когда он, кусая губы от нетерпения и досады (сам аббат был в безопасности, но для других время шло вперед, и каждая минута была на вес золота), решил встать и сам навести справки о местонахождении мадам Лопес, к нему подпорхнула прехорошенькая девушка в очень декольтированном платье, которое весьма выгодно выставляло напоказ грудь, достойную античной богини. Мадемуазель метнула на посетителя быстрый оценивающий взгляд – настолько откровенный, что аббат почувствовал, что его щеки, помимо воли, заливает краска. Он не привык к подобным взглядам. В светских салонах принято было разыгрывать целый спектакль ухаживания – длинный и церемонный. Девушка же без всяких церемоний, за считанные мгновения оценила его, не стесняясь и не скрывая своих намерений. - Сеньор желает развлечься? – спросила она, так и продолжая смотреть ему в глаза. Девушка была молода и красива. Но как раз развлечься сеньор вовсе не хотел. - Мне нужна ваша хозяйка! – сказал он, перехватив тоненькое запястье девицы, и усаживая ее к себе на колени. Но жест, выполненный пусть и очень аккуратно, тотчас подсказал сеньорите, что хозяйка в самом деле нужна, и срочно. Лицо прелестницы мигом изменило выражение. Девушка продолжала улыбаться заученной улыбкой, но смотрела уже иначе. Взгляд стал настороженным. - Неприятности, красавчик? – ответила она, легонько проводя нежной ручкой по волосам Рене. – Подожди, сейчас я ее найду. Если подойдут, скажи, что ты уже выбрал девушку. Обращение на «ты» резало слух. Но сейчас это не имело значения. Девушка упорхнула, но быстро вернулась. Знаком показала, что следует идти за ней. Аббат подчинился. Ничего другого ему не оставалось делать: он совершенно не знал местных нравов. Красотка провела его в небольшую комнату, где не было никого. - Сеньора велела передать, что скоро придет. Если ты голоден, тебя велено накормить. От еды аббат не отказался. Слуга почти сразу внес на подносе обед, которым сеньор мог подкрепить свои силы. Арамис окинул взглядом принесенную еду и не смог сдержать улыбки. О, как знакомо! Черепаховый суп с амброй, рыба по-нормандски, филе оленя в сливочном соусе, жареный голубь, спаржа в соусе холландее, пудинг из костного мозга, бордо. Право, здешнее меню ничем не отличается от тех блюд, которыми его потчевали в домах с куда более приличной репутацией. Все, что стояло на подносе, могло не только утолить голод, но и разжечь любовный пыл кавалера. Он успел дойти до спаржи, когда в комнату вошла хозяйка. С первого взгляда на нее становилось ясно, почему бордель обставлен как светский салон, и почему сюда ходят в основном знатные господа. Сама донья Кончита сохранила броскую, яркую красоту, присущую уроженкам Андалусии. Одета она была в темное платье со строгим воротничком: набожная госпожа, а не хозяйка увеселительного заведения для господ. Осанка родовитой сеньоры, соответствующие манеры. Умные выразительные глаза - Вы меня спрашивали, сеньор? Аббат поспешно вытер руки о салфетку и поднялся навстречу. - Да, сеньора. Чтобы передать вот это. Он подал женщине перстень. Та заметно побледнела, пошатнулась. Вынуждена была опереться рукой о столешницу. - Тот, кого мы с вами знаем под именем брата Себастьяна, сказал мне недавно, что вы можете найти его, если он в Мадриде и жив. Он жив, он в Мадриде. Но ему грозит смертельная опасность. - Что случилось? – непослушными губами прошептала донья Кончита.
Джулия: - Его убежище обнаружено. Я боюсь, что уже поздно предупреждать его об опасности. Его нынче вечером видели в церкви и опознали. Я слышал собственным ушами, как отдавался приказ о его аресте, и… Сеньора Лопес остановила его повелительным движением руки. - Объяснения потом. Когда был отдан приказ? - Около часа назад. Точнее сказать не могу. - Вы не знаете здешних порядков. У нас еще есть шанс. Отдыхайте… и молитесь. Молитесь, сеньор. Она поднялась и, шурша юбками, стремительно вышла – даже выбежала! – из комнаты. Еще полчаса ожидания – и появились новости. Как и полагается, одна из них была хорошей, а другая – плохой. Хорошая заключалась в том, что монастырь пока что не потревожили слуги закона. Плохая же состояла в том, что отца Себастьяна застать на месте не удалось. - Но вы хотя бы нашли способ известить его об опасности? – спросил аббат. Сеньора Лопес кивнула. - Если его не поймают где-то на улице, - мрачно усмехнулась она. – Ему везет на такие встречи. А ведь я предупреждала… - А донья Касанегра? Зря аббат задал этот вопрос. Глаза его собеседницы вспыхнули. - Графиня Касанегра? Нет, пусть выкручивается сама! Я не буду ей помогать! Нет-нет, кабальеро, у знатных сеньор и дам вроде меня разные дороги! Арамис все понял и с досадой ударил кулаком по столу. - Донья Кончита! Я понимаю ваши чувства, но сейчас не время выяснять отношения. - Не время? – женщина гневно свела брови к переносице. – Эта нахалка его губит, а вы ее защищаете! - Губит? - Как еще назвать то, что она сделала? Это из-за нее он пренебрег возможностью покинуть Испанию, оказаться в безопасности! Он уже год каждый день рискует жизнью – и все потому, что ему нужно видеть ее хотя бы изредка! А она… она много сделала для того, чтобы видеть его? Чтобы лечить его раны? Это ведь я спасла его, это я подобрала его на улице – истекающего кровью, беспомощного! Это я увезла его в безопасное место и выходила! Она опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Аббат смотрел на нее и думал, что иные монахи слишком медленно закрывают за собой тяжелые двери монастыря: все мирские соблазны успевают проникнуть вслед за ними, и продолжают преследовать даже в стенах обители. Это относилось и к нему тоже. Донья Лопес знала об опасности, нависшей над доминиканцем, но вряд ли подозревала про истинную причину, побудившую брата Себастьяна остаться в Испании. Она считала, что тот рискует собой ради былой любви. Аббат правильно поступил, умолчав о нитях, связывавших испанский монастырь с дворцом кардинала Ришелье. - Я больше не буду здесь сидеть! – сказал Арамис, поднимаясь с места. – Пойду искать его сам. Мне опасность не грозит, никто даже не знает, что я проник в эту тайну. - Ищите… если найдете, приводите его сюда. - Зачем такой риск? Зачем подвергать вас опасности? Если начнется обыск, нас быстро обнаружат. Испанка только усмехнулась. - Не обнаружат. Я уже распорядилась. Вас будут ждать свежие лошади. И у меня есть верная возможность вывести за городские стены и его, и вас, господин француз. В моем заведении один вход – это известно всем. Но то, что выходить отсюда можно по-разному, знаю только я…
Джулия: *** Аббат вышел на улицу в растерянности. Легко сказать, что отправился искать человека – но как найти его, когда не знаешь, куда направиться? Даже приблизительно не знаешь… «Исходите из возможностей и склонностей людей, Рене. Зная характер человека, легко предположить, чем он может заниматься». Будь Себастьян человеком светским, он бы отправился наносить визиты знакомым. Будь Себастьян по-настоящему набожным, он бы сейчас находился в стенах монастыря: наступал час вечерней молитвы. Будь Себастьян чревоугодником, он бы обнаружится в одном из кабачков… Нет, в голову ничего не приходило. Аббат шел куда глаза глядят. И не сразу понял, почему два дюжих молодца преграждают ему дорогу. А когда понял – понял и то, что нашел Себастьяна. Особняк графа Касанегра был, видимо, окружен со всех сторон. Если предположить, что в момент, когда Мари де Шеврез случайно увидела давнего врага в церкви, разговор между Себастьяном и испанской графиней шел совсем не о политике… если вспомнить, что влюбленные слишком давно друг друга не видели… если предположить, что сеньора Касанегра уговорила возлюбленного уделить ей хоть немного внимания… Аббат скрипнул зубами, но развернулся и исполнил приказание выбрать себе другую дорогу. Хм… он знает, где Себастьян. Но как туда пробраться? Действовать следовало быстро, но крайне осмотрительно. Несколько минут, потраченные на наблюдение за особняком и за окружившими его, позволили сделать вывод: активные действия пока не начались. Охрана занимается тем, что препятствует кому-либо заходить в особняк и приближаться к нему со стороны площади. Не видно также, чтобы кто-то выходил из дома Касанегра. Значит, дело не так плохо. Нынче четверг – день, когда вечерами у короля собираются приближенные. Следовательно, графа почти наверняка нет дома. В его отсутствие вряд ли осмелятся производить детальный обыск. Шанс был – пусть и самый ничтожный. Прежде всего следовало самому попасть в дом. Легко сказать, трудно сделать. Однако, уязвимое место нашлось, причем довольно быстро. Пятеро стражников, карауливших очередную калитку, ведущую в сад, разделявший два особняка – графа и его соседей, имели вид заядлых любителей пропустить стаканчик-другой. Мужчины явно скучали, лениво переговаривались и с тоской посматривали на дверь кабачка, видневшуюся в переулке. Было душно. Собиралась гроза. Рене, притаившись в тени, слышал, что стражники обсуждали возможность ненадолго покинуть пост и заскочить в кабачок за бутылочкой-другой вина. Ждать пришлось недолго. Сначала в направлении вожделенной двери направился один. За ним, не сговариваясь, потянулись остальные. Конечно, они оставили дверь кабачка открытой. И один – видимо, самый исполнительный – почти тотчас вышел назад с бутылкой и куском окорока. Но тех двух или трех минут, что улица оставалась свободной, хватило вполне. Аббат очутился в саду, под прикрытием зелени. Вряд ли караулят и внутреннюю территорию. Но по саду ходили люди. Шанс сохранялся – благодаря темноте, окутавшей Мадрид. Альгуасилы разместились у фонтана, журчавшего в саду. Позиция была удобная: просматривались все окна, выходившие на эту часть дома, открытая галерея второго этажа, дверь, предназначенная для прислуги и спуск в сад из уже упоминавшейся открытой галереи. Получасом ранее трудно было бы пробраться в дом или покинуть его незамеченным. Теперь же можно было попытаться… Стена, сделанная из грубо обтесанного дикого камня, была идеально приспособлена для лазания по ней. Очень помогал довольно добротно сделанный трельяж, по которому вились лозы дикого винограда. В качестве подсобного средства, помогающего удерживать равновесие, аббат использовал пояс от своего одеяния. В ботфортах он точно сорвался бы. А башмаки, удобные и разношенные, позволяли оставаться максимально быстрым в движениях и бесшумным. Он оказался не на втором этаже, где была галерея, а чуть выше, но ему ничего не стоило перепрыгнуть на плоскую крышу галереи, приходившуюся между вторым и третьим этажами. Окна спальни и будуара доньи Марии находились на третьем этаже, рядом была комнатка ее камеристки, девушки надежной и проверенной. Если не идти, а ползти – вряд ли в такой темноте его разглядят с земли. Окно спальни графини было слабо освещено. Окно комнаты камеристки – чуть приоткрыто, но не освещено. Лезть в окно, в котором горит свет – сущее безумие. К тому же везение закончилось: галерея до спальни графини не доходила, обрывалась точно рядом с окном камеристки Инес. Аббат как раз ломал голову над тем, что ему делать теперь, когда из темноты донесся взволнованный девичий голосок: - Эй, кто здесь? Уходите немедленно, иначе я кликну слуг! Девушка держала в руке крюк для выколачивания перин. - Инес, это я, дон Ренато… - Что вы делаете на крыше, сеньор? - Не зажигай свечу, Инес, и отойди от окна. Видишь людей во дворе? Девушка осторожно приоткрыла створку пошире. Но свое «оружие» из руки не выпустила. - Ой, стража! - Твоя госпожа дома и принимает посетителя, не так ли? Ответом было молчание. - Не до тайн! – зашипел аббат. – Им обоим грозит беда! Дом окружен. Когда приедет граф, и графиню, и ее гостя арестуют! - Ой! – донеслось из окна. - Помоги мне забраться, иначе я сорвусь! Крюк для перин превратился в своеобразный рычаг, благодаря которому Рене д`Эрбле смог попасть туда, куда ему было нужно. Правда, он порвал себе камзол и потерял пряжку от туфли, но это было неважно. Донье Марии ничего не пришлось объяснять. - Хуан! Хуанито, беда! Жан-Пьер вышел из-за портьеры, застегивая камзол – не менее бледный и взволнованный, чем его возлюбленная. Аббат в нескольких словах рассказал им, что произошло. - У вас есть план, аббат? – деловито осведомился монах. - Пожалуй, есть. Слушайте… Ничего более умного мне в голову не пришло, но для начала хорошо и это. Сударыня, вы согласитесь помочь мне разыграть небольшой спектакль?..
Джулия: *** …Доминиканец вышел из дома через неприметную калитку в боковой стене. Ему дали отойти шагов на сто. Монах передвигался не слишком торопливо: двигаться быстро ему мешала заметная хромота. Его окружили неожиданно, обыскали, отобрали кинжал, спрятанный под плащом. Одному против десятерых, да еще и безоружному, было не выстоять. Монаху, однако, не причинили никакого физического ущерба. Он сдался без боя – раз, существовал приказ доставить его невредимым по указанному адресу – два, да к тому же человеку в монашеской рясе уважаемого ордена в любых обстоятельствах было бы обеспечено почтительное отношение – три. Монаха запихнули в подъехавший экипаж, дверцы которого были не украшены никаким гербом. В карете, кроме арестованного, сидели еще три человека. - Вот мы и встретились, сударь, я вам это предрекал давно. Наша последняя встреча, видимо, ничему вас не научила! – с издевательским смешком приветствовал пленника один из сидевших внутри экипажа. – Теперь при вас нет оружия, потому вы мне ничего не докажете. Доминиканец хранил молчание. - Ничего, я знаю множество способ развязать язык господам вроде вас! – пообещал тот же человек. Доминиканец по-прежнему был нем и неподвижен. Казалось, он все еще не верит тому, что попался. Карета довольно долго кружила по улицам столицы, пока, наконец, не остановилась. Задержанного вывели под такой охраной, какую обычно выделяют для сопровождения в тюрьму лиц знатного происхождения. Двойной ряд испанских мушкетеров, плюс пять стражей, шедших впереди пленника и столько же сопровождающих позади. Все это говорило о том, что арестовали важную птицу, и опасаются мести со стороны сообщников. Но на сей раз устрашать было некого, кроме пары десятков зевак, которые моментально сбегаются посмотреть на любое мало-мальски значительное событие. Толпа состояла преимущественно из подгулявших завсегдатаев окрестных кабачков и мальчишек, так же зрелищем могли насладиться жители вторых этажей, которые имели привычку хладнокровно распахивать ставни на любой подозрительный звук, и так же хладнокровно их закрывать, когда событие заканчивалось. Обычно наблюдать приходилось за ходом очередного поединка или нападения бандитов на припозднившегося купца или дворянина. Мушкетеры остались охранять здание. Задержанного ввели внутрь, группа проследовала через пару залов и лестницу, соединявшую первый этаж со вторым. Доминиканец по-прежнему не желал снять капюшон, хотя в доме было откровенно душно. Он просто несколько раз поднимал руку и вытирал пот, выступивший на лбу – изящным батистовым платком с кружевами и серебряной вышивкой. Кусочек дорогой ткани в пальцах скромного монаха выглядел куда более чем странно, но на это несоответствие пока что никто не обращал внимания. Монах некоторое время стоял между своими стражами, а затем решительно направился к креслам, стоявшим в углу комнаты, по виду напоминавшей приемную кабинета знатного вельможи. Никто не воспрепятствовал ему сесть и вытянуть ноги. Бежать из комнаты было все равно невозможно… Сколько времени прошло – арестованный не заметил, хотя мог бы сосчитать при желании, сколько кругов проделали четки в его правой руке. Каждая молитва занимала определенное количество минут, давно сосчитанное. А то, что монах молился – не подлежало никакому сомнению. Наконец, из соседней комнаты вышел офицер, и пленника провели в кабинет, ярко освещенный не одним десятком свечей. Там находились несколько мужчин, увидев которых, доминиканец вздрогнул. Разглядев их как следует, монах произнес первую за все время фразу. - Я бы желал поговорить наедине с его преосвященством. Его преосвященство Игнасио д`Кальварос, ректор иезуитской коллегии, сдержанно кивнул и собирался встать со своего места, но его удержал возглас другого сеньора, присутствовавшего в комнате: - Сначала я хотел бы посмотреть в глаза этому сеньору. Я слишком долго об этом мечтал. Монах среагировал на эту реплику почтительным поклоном. - Охотно. После того, как я поговорю с его преосвященством. Смиренная интонация голоса, казалось, возымела обратное действие: мужчина, вне себя от ярости, подскочил к пленнику и содрал с него капюшон: - Сейчас условия диктую я, слышите вы!!! И я не намерен… Видимо, он собирался вылить на пленника всю свою ненависть, но слова неожиданно застряли у него в горле. Вместо ненавистной физиономии, изуродованной длинным, во всю левую щеку, шрамом, чуть задевавшим уголок рта – о, это лицо было слишком памятно, ибо проклятый француз сумел вернуть удар и несколько подпортить внешность своего противника! – взору Роберто д`Кальвароса, родного брата ректора коллегии, графа и гранда, кавалера ордена Золотого Руна, начальника охраны его наикатолического величества Филиппа IV, одного из первых вельмож в государстве открылось бледное от гнева лицо незнакомого мужчины. Впрочем, нет. Он где-то видел это лицо, но где? - Дьявол вас раздери, кто вы?! - Именно это я и хотел сказать вашему родственнику, сеньор! – с прежней почтительностью ответил незнакомец. Досточтимый ректор коллегии стремительно схватил пленника за плечи и развернул лицом к себе. - Пресвятая Дева… - только и вырвалось у него. Что правда, то правда: мужчина в рясе доминиканца был французом, как и тот, кого нужно было схватить. Проклятая нация дамских угодников… И что делать теперь, когда из-за банальной любовной интрижки подняты на ноги столько людей, когда дело дошло до слуха его величества, когда все были уверены в успехе? - Вы были сегодня в церкви Святого Себастьяна? – спросил его преосвященство, внимательно вглядываясь в лицо своего воспитанника. – Я ваш начальник, и к тому же ваш исповедник, так что извольте отвечать так, словно мы одни!
Джулия: - Да, ваше преосвященство! – голос молодого священника дрогнул, щеки побледнели еще больше. Но взгляд ректора был страшен, и отступать было поздно. Да и незачем. - Зачем? - У меня была назначена там встреча. - С кем? Отвечайте без обиняков, я приказываю вам еще раз. - Ваше преосвященство, но… - Немедленно отвечайте! - С дамой, ваше преосвященство. Со знатной дамой. Этого довольно? - Ее имя! Повисла пауза. - Я не могу сказать, ваше преосвященство! - Превосходно, что вы так беспокоитесь о чести дамы! В таком случае – где письма, которые она вам передала? - При мне, ваше преосвященство. - Давайте их сюда!!! Три конверта весьма изящной формы перекочевали в руки ректора. На восковой печати одного из них выделялся вензель ее величества. Этот конверт был вскрыт незамедлительно. Лже-доминиканец стоял, низко опустив голову. Сделал он это, чтобы никто не видел, что он улыбается, кусая себе губы до крови. Один из уроков, преподанных отцом Игнасио, гласил: лучше потерять малое, но выиграть в большом. Сейчас аббат применял теорию на практике. Лучше прослыть человеком, которого любовь интересует больше, чем политика. В тридцать с небольшим это объяснимо. Пусть думают, что у него интрижка со знатной испанкой и он потерял голову от страсти. Что угодно, кроме правды. Правда привела бы его на эшафот. Он – двойной агент, он – креатура Ришелье, на него сделана ставка… пусть сейчас он потеряет возможность одним рывком сделать карьеру в Ордене… Конечно же, епископ не станет держать подле себя человека, не оправдавшего надежд. При первой же возможности его пошлют назад во Францию. Многое придется начинать сначала. Но зато останется приятное сознание того, что он, новичок в политических интригах, переиграл мэтров дипломатии, оставил их с носом… А практики ему и во Франции хватит. Наверняка. Для людей, обученных мастерству интриги, дела всегда найдутся… Какое счастье, что Мари уже едет прочь из Мадрида, и они не встретятся… Она бы могла разнести весь его план в клочки. Она никогда не поверила бы в то, что обозналась. Мысль о том, что Шевретта не вмешается, доставила ему некоторую радость. - Герцогиня, вы? Как кстати… - раздалось у него за спиной. – Посмотрите-ка: этого человека вы видели нынче вечером в церкви, а затем – заходящим в дом графа Касанегра?
Джулия: Герцогиня подошла к пленнику. Всмотрелась в его лицо. Вздрогнула. Прикусила губу. Нахмурила брови. Неожиданно горькая морщинка пробежала по гладкому лбу. Голубые глаза потемнели. - Повернитесь к свету, сеньор! – сказала она отрывисто. – Так, хорошо. Наклонитесь немного вперед. Сама протянула руку, растрепала локоны аббата, накинула одну темную прядь ему на щеку: так, как это сделал бы порыв ветра. Кончики ее пальцев коснулись щеки шевалье. Легко и… нежно. Говорить было невозможно. Но они так долго знали друг друга, и так легко читали невысказанное по мимике, тончайшим изменениям во взгляде… Она поняла, что он врет. Он даже не попытался отрицать это. Крылья ее носа дрогнули. Зрачки чуть расширились. «Неужели вы… с ней? Когда я…» Он опустил ресницы. На краткое мгновение. Этого хватило, чтобы она приняла решение. И спросила – глазами. «Вам надо, чтобы я подтвердила?» Непроизнесенный вопрос был настолько очевиден, что аббат не выдержал – потупился и покраснел. Когда он пересилил себя и вновь взглянул на свою возлюбленную – Мари слегка улыбалась. «Да, Мари. Надо. Очень надо». «Вы потом объясните мне, что здесь за история?» «Конечно». «И будете просить прощения?» «Буду!» Она улыбнулась чуть более откровенно – уже не только уголками губ. «Вы меня любите?» Будь он проклят, если соврет! «Да». Любит. «И я тоже». Бесконечно долгий, влажный, полный теплоты взгляд. Появившийся в тот момент, когда ожидать его было невозможно. При самых неподходящих обстоятельствах. Ах, Мари, Мари… Вы всегда верны самой себе. Сумасбродны и непредсказуемы. - Да! – сказала она твердо. – Он похож на того человека, которого я видела. Прядь волос могла прилипнуть к щеке. Сами видите – в темноте ее можно принять за неровность на коже… Но письма?.. – она запнулась, как бы пребывая в растерянности, и с присущей ей живостью воскликнула. - Письма были точно! - Эти? – с самым кислым видом спросил дон Роберто. Мари повертела в руках конверты. - Да, эти! – без запинки ответила она. – Вот это, синее, я запомнила очень хорошо. На нем был вензель королевы. Синее письмо в самом деле было с вензелем королевы. Кислым стало не только лицо дона Роберто. В своем письме королева просила некого французского ювелира скопировать для нее пару украшений из шкатулки Анны Австрийской и найти способ переслать колье и серьги ей. Мол, она вынуждена была продать эти заметные драгоценности, чтобы получить наличные деньги, и если это станет известно – ее ждут неприятности. Письма, написанные рукой доньи Марии, были адресованы ее дальней родственнице, настоятельнице монастыря ордена святой Урсулы. В первом она заказывала обедни за себя, своего мужа и своих детей – тон послания был официальным. Во втором, личном, графиня раскаивалась в том, что допустила супружескую измену и испрашивала разрешения накануне Петрова дня посетить обитель и пожить там месяц – другой с целью замолить свой грех. Указывала молодая женщина и имя виновника своего грехопадения. Мари посмотрела на своего возлюбленного с жалостью. Епископ – с разочарованием, граничащим с презрением. Дон Роберто – с пониманием. - Вы свободны, аббат! – со вздохом распорядился дон Роберто. – Ступайте, и не волнуйтесь. Письма будут переданы по назначению. - Но… граф узнает, что случилось! – аббат постарался, чтобы в его голосе прозвучала глубокая тревога. - Мы ему все объясним! – не глядя более на своего подопечного, через плечо бросил отец Игнасио. – Ступайте домой, аббат, и завтра в десять будьте у меня… Мари ничего не сказала.
Джулия: *** …Дома на кровати лежала записка, написанная торопливым почерком, так хорошо знакомым аббату. Арамис отослал Базена к донье Кончите – узнать новости. Слуга быстро исполнил поручение и принес хозяину конверт. Аббат распечатал его, прочитал короткое послание. Бледное лицо озарила улыбка. Базен обрадовался именно этой улыбке, а не денежному вознаграждению за труды. Впрочем, он скрыл от хозяина, что одно вознаграждение уже получил – туго набитый кошелек вручила ему дама в мантилье, которая отдала конверт. Но главной радостью дня для Базена стало не весомое прибавление к капиталу, который он старательно собирал. Госпожа герцогиня уехала! Уехала насовсем, о чем сама сказала Базену, который с невероятным рвением помогал ей собирать вещи. По такому случаю Базен позволил себе необычный для себя поступок: стянул из продуктовых запасов бутылочку прекрасного вина, пару бисквитов и, нагрузившись этим, отправился в гости к соседскому слуге, с которым приятельствовал. Аббат его отсутствия даже не заметил. Рене д`Эрбле несколько раз перечитал записку. Растерянно посмотрел на пламя, плясавшее в камине. Затем аббат присел к столу, взял перо, несколько листов писчей бумаги, зажег свечи и принялся писать что-то, бормоча себе под нос и время от времени отщелкивая пальцами некий ритм. Арамис первый раз за последние несколько лет писал послание не в прозе, а стихами…
Джулия: *** Разговор с ректором коллегии, состоявшийся на следующее утро, растянулся надолго. Так надолго, что Базен три раза вынужден был разогревать обед, ожидая хозяина. Хозяин вернулся с лицом несколько бледнее обычного, но довольный собой и миром. - Базен, укладывай вещи. Мы уезжаем. Про грядущие перспективы поездки в Рим и про то, что его господин делает стремительную карьеру, Базен был наслышан немало – не от самого аббата, разумеется. Поэтому он рьяно принялся за дело, попутно бормоча себе под нос заученные про запас фразы на итальянском языке, которые наверняка пригодятся исполнительному слуге. Некоторое время Арамис не замечал его бормотания. Затем прислушался. - Вы учите итальянский, Базен? Зачем вам это? - Затем, сударь, - с почтительным поклоном ответил Базен, - что мы отправляемся, наконец, в Италию, где вас рукоположат в сан епископа, вы будете таким знатным вельможей, и князем церкви… Вы ведь оставите меня в услужении? Я согласен и на половинное жалование! Упитанная физиономия Базена сияла от восторга. Аббат вздохнул: - Базен, друг мой, вам приятно было бы оказаться снова во Франции? - Да, сударь, я был бы не против. Говорят, что итальянцы – сущие плуты, и честному человеку в их стране приходится трудновато. Но ради удовольствия служить вам я поеду куда угодно, и окажусь полезным, будьте уверены! Аббат еще раз вздохнул, но слуга не обратил на это внимания. - Базен, вы говорите искренне? - Да, сударь! – с жаром подтвердил Базен, продолжая сиять. - Ну, так мы едем во Францию… - самым ласковым голосом заявил аббат с тем выражением лица, которое было так свойственно мушкетеру Арамису. - Зачем, сударь? - Затем, что в епископы меня рукоположат не в этом году. И даже не через год. Думаю, Базен, что этого события придется подождать достаточно долго. Но, друг мой, ты клялся не оставить меня в беде. За твои добрые намерения я хочу забыть о вырвавшихся у тебя словах о половинном жаловании… Базен соображал долго. Потом с выражением покорности на лице сказал робко: - Так вы не будете епископом? Арамис расхохотался. - Буду, Базен, непременно буду. Базен тяжело вздохнул: - Ох, сударь. Лучше бы вы оставались мушкетером, и не морочили мне голову. Аббат д`Эрбле продолжал хохотать до слез. - А что, Базен, это мысль! Я непременно подумаю! Быть мушкетером лучше, чем епископом! Смех аббата был так звонок и заразителен, что Базен не выдержал и рассмеялся тоже. Отсмеявшись, слуга и господин принялись укладывать вещи вместе – в полном согласии друг с другом. - Я пошутил, Базен! – сказал аббат через некоторое время. – Я не стану больше мушкетером, даже не рассчитывай на это. Но для того, чтобы я получил сан епископа, мне потребуется твоя помощь. - Как не помочь, сударь. Я уже понял, что без моей помощи вы мало чего добиваетесь. Аббат не рассердился на дерзкие слова. Он улыбнулся и ответил: - Пожалуй, ты прав… И засунул в саквояж свою сутану.
Коза Маня: У Арамиса, ИМХО, прибавилось жесткости. В то же время перед Шеврез он по-прежнему беззащитен. Откровенно, страстно и целомудренно. Так лучше, хотя лично мне немного жаль вырезанный в этом варианте разговор с девицей из борделя.
Мари: без комментариев
Джулия:
Джулия:
Джулия:
Nika: Красота-то какая!
Эжени д'Англарец: Как прекрасно и романтично! Арамис просто великолепен! А какие глаза!
Джулия:
Olga: Очень красивые рисунки!
Джулия:
Olga: Джулия Вам можно книгу издавать! И великолепные иллюстрации уже есть!
Гиллуин: Не то чтобы я все поняла, но все равно очень увлекательно.
полная версия страницы