Форум » Крупная форма » Житие НЕсвятого Рене, история шестая. Текст переработан. » Ответить
Житие НЕсвятого Рене, история шестая. Текст переработан.
Джулия: История шестая. Про то, что трусость иногда является величайшей добродетелью - Ну как? – спросил отец Эжен вошедшего в комнату отца Рене. – С кем из своих духовных детей вам удалось познакомиться сегодня? Отцу Рене, пребывавшему в дурном расположении духа и очень уставшему, вовсе не хотелось давать кому-то отчет о своих поступках. Но он вынужден был сдержать раздражение. Хуже нет, когда происходит ссора между соседями, которые делят одну квартиру на двоих. Тем более что он прекрасно понимал: отец Эжен не требует у него детального отчета. Просто по-соседски интересуется. Имеет он на это право? Конечно, имеет. Дела отца Рене в какой-то степени касаются и его тоже. Он – старший и более опытный. Они принадлежат к одному ордену. Отец Эжен курирует действия младшего коллеги. Различий между двумя священниками было куда больше, чем сходства. Отец Эжен только год провел в Париже, который отец Рене знал как пять пальцев. Отец Эжен был долговязым, нескладным, внешне непривлекательным мужчиной лет сорока пяти. Хороши у него было разве что глаза: большие, выразительные, темные, как вода в лесном озере. Тридцатилетний отец Рене выглядел куда моложе своего возраста, был тонок, очень изящен и, пожалуй, даже излишне миловиден. Отец Эжен мог считать должность исповедника в Парижской епархии верхом своего карьерного роста – отец Рене это назначение воспринимал как очередную ступеньку наверх. Отец Эжен был меланхоликом, отец Рене – сангвиником. Один был неряшлив, другой – аккуратен до педантичности. При других обстоятельствах отец Рене ни за что не согласился бы быть соседом отца Эжена. Но у того водились деньги, позволявшие снимать квартирку в хорошем квартале. А отец Рене был беден – настолько откровенно беден, что отец Эжен без лишних слов ссудил молодому коллеге некую разумную сумму на первое время и пригласил пожить у него до тех пор, пока служба церкви не начнет приносить отцу Рене хоть какой-то доход. Отец Эжен имел духовных детей в купеческом районе, отец Рене – в аристократическом. Естественно, что отца Эжена интересовали новые знакомства молодого аббата. - Еще три почтенные дамы. Одна жена советника парламента, две вдовы: маркиза и виконтесса. Шестьдесят три года и пятьдесят шесть. Отличный возраст! – Рене позволил себе ироническую улыбку. Затем он не без наслаждения скинул сапоги – зимняя слякоть не позволяла ходить в башмаках. – Один отставной военный, старый холостяк. Догадался, что я служил, и битый час уговаривал меня выпить с ним… - Что ж не выпили? – осведомился отец Эжен. - Я похож на любителя выпить? – аббат д`Эрбле упал в кресло и вытянул ноги. – Боже! Королевская служба и то легче, чем эти походы по кающимся… Чувствую себя наседкой, у которой разбежались цыплята… - Сколько еще осталось в вашем списке? - Двое. Одна старая дева и одна графиня. - Старая дева? Кто это? - Мадемуазель Рошен. Та, что в церкви Святой Анны сидит на третьей скамейке слева, а милостыню подает марципанами. Отец Эжен сочувственно покачал головой. Молодого коллегу следовало ободрить. Клиентура ему попалась не из легких. Старые девы каются в убийстве после каждого съеденного ими цыпленка, вдовушки перечисляют не только свои, но и чужие грехи, судейские, выбившиеся в «дворянство мантии», скупы до невероятности… - Вам повезло. Отец Рене, зайдя за ширму, переодевался: отец Эжен слышал только его голос. - Мне кажется, преподобный Дюбе нарочно выбрал для меня подобную клиентуру. Он решил, что во мне недостаточно смирения. Отец Эжен не собирался обсуждать решения начальства и перевел разговор на другую тему - На сегодня, полагаю, вы можете считать себя свободным. - Как бы не так! Я приглашен на ужин в к графу Шатодену. Я знаю его, мы вместе приехали в Париж. - Насколько я помню, граф – один из приближенных Ришелье? - Да! – сутана и темный скромный камзол временно были пристроены на верх ширмы, оттуда был снят куда более нарядный камзол терракотового цвета. - Полезное знакомство, сударь. Советую обратить на него самое пристальное внимание. Последняя фраза прозвучала негромко, но очень выразительно. Рука отца Рене еле заметно дрогнула. Можно было смеяться над тем, что отец Эжен регулярно опрокидывает на себя то тарелку, то бокал с вином, может ходить растрепанным и способен напялить на одну ногу шелковый чулок, а на другую – шерстяной. Но в вопросах, которые напрямую касались служения, он был главным. Аббат д`Эрбле, при всем своем везении, благоволении начальства и амбициозности, не мог за неполные два года постичь все тонкости, необходимые для успешного труда на ниве Божией. Может быть, он был куда более начитан и куда лучше, чем отец Эжен, знал труды отцов Церкви, но… как раз это было не главным для тех, кто исповедовал и причащал парижскую знать. О графе Шатодене аббат знал ровно столько, сколько можно узнать о своем попутчике за две недели путешествия в одной карете. О жене граф упомянул лишь раз. И только то, что он овдовел и женился вновь на девушке из провинции.
Ответов - 17
Джулия: Аббат переоделся, привел себя в порядок, наспех перекусил – и отправился в гости. В гостиной его ожидал сюрприз. С кресла навстречу ему поднялось совершенно неземное создание – хрупкое, голубоглазое, с нежным фарфоровым личиком. Голубые глаза смотрели тревожно, даже с испугом. Белокурые локоны отсвечивали блеском старого золота. Созданию было едва ли более двадцати лет. Рядом с массивным, высоким графом его юная супруга выглядела совсем девочкой. - Сударыня, аббат д`Эрбле, ваш новый духовный отец. Я вам рассказывал про него. Граф совершенно не замечал того, что происходит рядом с ним. И – слава Богу! Ибо на юную графиню и молодого священника одновременно нашло что-то вроде приступа столбняка. Во всяком случае, оба застыли на какие-то секунды без движения. Графиня залилась краской и поспешно опустила глаза… - Поговорите с господином аббатом. Надеюсь, вы найдете общий язык. Мне бы этого очень хотелось. Господин аббат, справившись со своими чувствами, поклонился в знак полного повиновения. Но разговор не ладился. Мадам де Шатоден скупо отвечала на вопросы своего нового духовного наставника. И старательно смотрела то в пол, то на свои руки. Аббат же не мог оторвать от нее взгляда. Ему было смешно и горько одновременно. Как мило: графиня де Шатоден – его духовная дочь! Нужно быть ОТЦОМ. Священником, лишенным телесных слабостей. Человеком, который чужд обычных страстей. Нужно быть старше и умнее… Он впервые в жизни будет исповедовать, имея на это полное право. Почему же с мадемуазель Рошен, которой сорок с лишним, у него все получилось легко и свободно, но вряд ли получится так же легко с мадам Шатоден? Может быть, потому, что он молод и отнюдь не свят? Он попросил ее рассказать о себе. Ничего особенного. Дочка знатного, но обедневшего дворянина. Граф де Шатоден богат, появилась возможность поправить финансовые дела. Кроме нее, в семье еще две дочери. Потому она не могла противиться воле отца. Да и сама понимала, что далее тянуть опасно. Ей двадцать. По меркам провинции, где она выросла – многовато для невесты. У графа это второй брак. Первая жена умерла семь лет назад. Есть взрослый сын, ему отойдет половина состояния. У нее детей пока нет. Замужем уже полгода. Любит цветы, любит книги. - Любите читать, сударыня? Уже успех – бедняжка сбилась с заученного тона. Взглянула на аббата своими чудесными лучистыми глазами. Снова покраснела. И шепотом ответила: - Да… Постепенно графиня Алиса разговорилась, нежные щеки румянило уже не смущение, а восторг девочки, которую впервые всерьез выслушали и не посмотрели на нее как на дитя, как на нечто несерьезное. Еще бы не выслушать – графиня оказалась умницей. У нее обнаружилось чувство юмора. Она была даже смешлива. Просто стеснялась сама себя, своей слабости, своей женственности. О, как он ценил и то, и другое!
Джулия: *** Благословенные летние дни с ярким солнцем, бурными ливнями и жарой нравились не всем. Мария Медичи, королева-мать ныне царствующего французского монарха, принадлежала к числу тех, кого подобная погода раздражала. - Черт бы побрал эту жару! – проворчала себе под нос королева-мать. - Вы не любите солнце? – донеслось из глубины комнаты. – Странно. А мне нравится здешний климат. В Испании сейчас, должно быть, сущий ад. Здесь воздух не такой сухой. Чувствуете, как с прудов тянет прохладой? - Не чувствую! – пожаловалась Мария Медичи. – Будь я во Франции – сама бы, добровольно уехала в Блуа. Там легче дышится. - Надеюсь, уже осенью вы исполните свое желание, ваше величество. Шансы есть. На границе собирается испанская армия. У нас достаточно сил, чтобы начать военные действия в конце июля. Можно и раньше, но хочется действовать наверняка. Королева вспомнила, наконец, что на поясе у нее висит веер, и пустила его в ход. Можно бы было вызвать пажа с опахалом, но мальчишки имеют уши. Мария не хотела, чтобы разговор между нею и гостем кто-то слышал. И так шпионов хватает. За нею шпионят все. Испанцы, иезуиты, люди Ришелье. Если на контроль со стороны испанцев она согласна, иезуитов также можно терпеть, то клевреты его высокопреосвященства опальную королеву раздражали хуже жары. Она была подозрительна, и тщательно подбирала себе людей. Но все равно допускала ошибки. Бывший епископ Люсонский, которого она же сама и возвысила в свое время, стал страшным соперником. Ах, покинь Людовик сей грешный мир – и все бы было по-другому. Гастон всегда слушался мать. Милый, хороший мальчик. Проказливый, веселый и ласковый. Людовик с детства был другим. И любил отца. Мария скрипнула зубами. Старшего сына она терпеть не могла. Младшего – обожала. - Я получила письмо от Гастона. Недели полторы назад. Он поддержит нас и согласен оказать любое содействие. - Никаких особых действий от него никто не ждет. За ним хорошо наблюдают. Пусть не рискует. Мы заручились его согласием, и этого вполне достаточно. Он сыграет свою роль в решающий момент. Но от вас, мадам, мы ждем активной помощи. У вас свои осведомители во Франции. У нас – тоже. Объединим усилия, как это уже бывало. - Дон Хорхе, вы полчаса говорите мне об объединении усилий. Но зачем вам слабая женщина, когда армия стоит на границе? - Затем, что нам нужны верные люди в Париже. Люди, преданные вам. Люди, которые имеют причины не любить Ришелье и содействовать воцарению вашего младшего сына, герцога Орлеанского. Нужен надежный канал связи. Не стану скрывать, мой десять дней назад перестал действовать. Вы лучше знаете Париж. - Я не была в Париже несколько лет! – живо возразила королева. - Требуется некто, находящийся вне подозрений. Тот, кто ведет светский образ жизни и принимает гостей. Ни в коем случае не из приближенных герцога Орлеанского. Фигура полностью нейтральная. Или даже человек, преданный королю. - Не слишком ли смело? – королева слегка усмехнулась. И громко чихнула. Дон Хорхе сделал вид, что не заметил этого. - Мы сможем спокойно передавать информацию, пользуясь домом, но не ставя в известность его хозяина! – возразил он. – Мне ли объяснять вам эти тонкости, мадам? - Тогда почему вы не желаете использовать кого-то из приверженцев кардинала? Возьмите хоть Шавиньи. Испанец не мог не улыбнуться. Королева, глядя на него, тоже улыбалась. - Шавиньи? - Ну да. - Почти сын кардинала? - Вы верите в эти бредни? - Кто знает… - Бред. Это может быть женщина? - Лучше мужчина. - Тогда подготовьте мне список людей, которые попали в круг вашего внимания. Я подумаю над вашим вопросом, и через пару дней мы все обсудим… …Через пару дней дон Хорхе отправил в Париж гонца. Письмо, благополучно доставленное из Парижа в ответ, свидетельствовало – новый канал для связи налажен, и какое-то время можно не опасаться, что люди кардинала перекроют его. Кардинал не может быть провидцем, он не заподозрит одного из своих сподвижников в измене. Тем более, что хозяин дома сам был не в курсе, что его гостеприимством несколько злоупотребляют.
Джулия: *** …Мадам Алиса де Шатоден гостей принимала только потому, что так было приняло в кругу знакомых ее мужа. Молодая графиня была слишком скромна, чтобы иметь успех в роли хозяйки салона. И вдруг к ней стали ездить. Господа Малерб и Вуатюр освободили для посещения салона мадам де Шатоден два дня. Вторник и четверг. Это было удивительно. Пришлось переносить собрания в большую гостиную и каждую неделю приглашать настройщика – клавесин расстраивался оттого, что на нем постоянно кто-то играл. Граф, пожалуй, радовался тому, что его жена перестала сидеть затворницей. И всячески поощрял ее попытки сделать их дом более открытым, чем прежде. Прошел всего месяц – и бывать у Шатоденов стало правилом хорошего тона. Все восхищались хозяйкой. Мадам де Шатоден расцвела от внимания, превратилась в настоящую красавицу. Общество пришло к единодушному признанию того, что прелестная Алиса - приятная собеседница и большая умница. День, когда в числе посетителей оказались разом полтора десятка известных в салонному кругу людей, стал знаковым. Появилась новая звезда на парижском небосклоне – графиня де Шатоден. Поговаривали, что со временем молодая хозяйка займет место, которое ныне принадлежало мадам де Рамбуйе. Никто не догадывался, что стихотворные опыты молодой хозяйки написаны другой рукой. Они были милы, изящны, остроумны – что еще требовать от знатной дамы, которая увлеклась модной игрой в рифмы? Гости сочиняли наперебой, то же требовалось и от хозяйки. Алиса напрочь была обделена даром легкой строки. Изящные триолеты, рондо и сонеты за нее сочинял аббат д`Эрбле. Тот единственный гость, которого она была рада видеть в любое время. Тот единственный, кто ее действительно понимал. Вечером должен был состояться очередной прием. Малерб задал тему для сочинения – «Сердечная привязанность». Накануне аббат никак не мог появиться в доме Шатоденов, поэтому сейчас следовало торопиться. И не отвлекаться на посторонние темы. - Опишите мне, как вы понимаете тему. Говорить о сердечной привязанности, глядя в огромные глаза аббата, было невероятно сложно. Потому что все, что происходило в эти полгода между аббатом и графиней, было именно на эту тему – сердечная привязанность. Сначала их связывали официальные отношения, затем – доверительные, теперь – дружеские. На этом бы и остановиться, но… Но Алиса с ужасом понимала, что ей хочется большего. Чем дальше, тем сильнее. Она была влюблена – влюблена первый раз в жизни. Ради спасения души следовало бы отказаться от почти ежедневных встреч с молодым священником, но граф Шатоден – святая простота! – сам привечал аббата. Он даже слышать не захотел о том, чтобы жена вновь поменяла духовного отца. Алиса ожидала разоблачения и кары, но граф усмотрел в ее робкой просьбе дамский каприз и велел графине немедленно принести извинения аббату – он решил, что жена в порыве чувств надерзила своему духовнику. И встречи продолжались. Одно дело было смотреть на любимого в присутствии многих людей – молодая женщина сопротивлялась желанию своего сердца. Совсем другое – когда они оставались наедине. А наедине они оставались часто. Вот как сейчас, например… - Как я понимаю тему… - Да, сударыня! - Эта тема… - Малерб пожалел вас! – голос любимого звучал нежной чарующей мелодией. - Она достаточно легкая и позволяет допустить множество вариантов. Быть сердечно привязанной можно к кому угодно. И никто не найдет в подобном чувстве ничего дурного. Ему легко рассуждать. В его чувстве к ней в самом деле ничего дурного. Наверняка. Конечно, она ему нравится. Куда больше, чем та же Бланш-с-Марципанами. Кстати, она ему ни разу еще не исповедовалась по-настоящему. Духа не хватало… Многочасовые беседы, которыми наслаждались оба, исповедью считать было нельзя. Она собралась с духом и выпалила: - Сердечная привязанность, аббат, это особое расположение к человеку, весьма нежное и чувствительное. Подобную привязанность можно завоевать, но часто она возникает сама по себе, без вмешательства сознания. Без нее невозможна дружба... - Но и любовь тоже? Повисла пауза. - Графиня, вам нехорошо? Как ему объяснить, что она... что ей... - Аббат, напишите сами. Я вполне вам доверяю. Она встала с кресла в тот самый миг, когда он шагнул ей навстречу. Графиня наступила себе на подол, потеряла равновесие – аббат едва успел ее подхватить. Его тонкие руки оказались неожиданно сильными и надежными. Он без труда удержал ее… и не спешил отпускать. Она коснулась пальцами плеча аббата. Он смотрел на нее с нежностью, глаза волшебно мерцали и казались совершенно бездонными. Она, окончательно потеряв рассудок, приподнялась на цыпочки – и… Спас положение граф де Шатоден. Он вернулся от кардинала. Как вовремя он вернулся! Еще секунда - и она непременно натворила бы глупостей!
Джулия: *** ...Стоя в нише окна, полускрытый портьерой, аббат д`Эрбле рассеянно наблюдал за собравшимся обществом. Ему нынче совсем не хотелось быть одним из центров внимания. Граф появился вовремя – еще секунда, и он застал бы аббата и его духовную дочь целующимися. Все к тому и шло. Вот что бывает, когда полгода слишком старательно исполняешь свои обязанности, выслушиваешь исповеди кающихся и даешь исключительно нравственные советы. Он в Париже, но он ни разу не зашел в «Сосновую шишку», ни в «Еретика», ни в одно из других мест, где они с друзьями бывали ежедневно. Существовало только унылое, показное благочестие. Он соблюдал посты – но только потому, что отец Эжен строго следил за этим. Он был благопристоен до тошноты, хотя чем дальше, тем больше тяготился этим. Один друг по-прежнему находился в Париже. Но обстоятельства складывались так, что встреча все откладывалась и откладывалась. Когда Арамис выбрал время прогуляться до мушкетерских казарм, ему ответили, что лейтенант с небольшой группой мушкетеров сопровождает его величество в поездке. Король уже вернулся. Может быть, стоит навестить д`Артаньяна? Аббат вспомнил про лейтенанта – и невольно задержал взгляд на человеке, который только что вышел из кареты и направлялся в дом графа. Запоздавший гость. Просто он чем-то напоминал д`Артаньяна. Что-то общее в походке, в манере держаться… Разумеется, не д`Артаньян. Но все же… Аббат обернулся в сторону дверей, чтобы не пропустить момент, когда гость войдет в залу. Шли минуты – тот не появлялся. Словно кто подтолкнул аббата в спину – иди и посмотри, почему заинтересовавший тебя человек не спешит присоединиться к приятному обществу. Аббат тихо прошел за спинами гостей и выскользнул в коридор. Никого. Странно. Куда же он делся? Дело становилось любопытным. Стараясь не шуршать подолом сутаны, аббат двинулся вперед. Совсем рядом скрипнула дверь одной из комнат. Аббат отступил в тень и притаился в какой-то нише. В следующую секунду он просто вжался в стену и затаил дыхание. На расстоянии протянутой руки от него заканчивали разговор двое мужчин. Говорили по-испански, шепотом. К счастью, аббат отлично понимал этот язык. - ...и передайте ему на словах, что час близок, и от его решимости зависит все! - один голос заканчивал фразу. - Непременно передам. Монсеньор целиком предан вам, вы знаете. Монсеньор? Неприкрытая лесть, или же человек, о котором идет речь, в самом деле имеет право именоваться так? - Письма для ее величества попадут к ней в руки не позже конца следующей недели. Шорох ткани. Ничего не видно. Ах, чёрт! У них есть свеча. Если тот, кто держит ее в руках, сделает хотя бы полшага в сторону выемки в стене, Рене обнаружат. Аббат почти перестал дышать и вытянулся в струнку. Блик света переместился в другую сторону - собеседники собирались направиться к выходу из дома, а не в салон. - Когда мне вновь ждать вас? - В следующую среду. Придет почта из Мадрида, от другой дамы, которая участвует в нашем деле. Или письма от королевы. В любом случае, будьте готовы... Рене, лишенный возможности посмотреть на лица беседующих, старательно запоминал голоса. Если кто-то их этих двоих при нем заговорит не в полный голос, а шепотом, аббат его узнает. Видимо, речь о новом заговоре, в котором принимает участие Мария Медичи... или речь шла про Анну Австрийскую? Монсеньор... подозрительно подходит к Гастону Орлеанскому. Впрочем, этого стоило ожидать. Гастон не может не принять участие в авантюре такого рода, он - наследник престола, к нему обращены надежды слишком многих... Дама из Мадрида... в Мадриде сейчас гостит герцогиня де Шеврез. Думать - потом, когда будет время. А сейчас - снова вжаться в стену. Один человек пошел к выходу, так и не появившись в салоне. Другой же направился по коридору к освещенной зале. Не спеша, как обычно ходят люди, находящиеся в глубокой задумчивости или неожиданно обремененные какой-то проблемой. Человек прошел мимо. Выждав время, аббат вышел из своего укрытия и вернулся в салон. Он внимательно рассматривал всех присутствующих мужчин. Кто же из них разговаривал в коридоре с незнакомцем? Но времени для анализа ему не дали. Затащили в круг знакомых, заставили рассуждать о литературе. Тут уж не до таинственных незнакомцев, беседующих с другими незнакомцами на политические темы…
Джулия: *** Лето набирало силу. Бланш-с-Марципанами, как обзывали за глаза мадемуазель Рошен, беседовала с аббатом не в доме, а в саду. Смешная и странная старая дева, помимо привязанности к сладкому, обладала еще одним невинным увлечением – она сама выращивала цветы на небольшом участке, располагавшемся рядом с ее домом. - Это резеда, аббат. Она красиво цветет и дивно пахнет. Аббат слушал ее внимательно. Цветы были и вправду красивы, как бывает красиво все, что сотворено Господом в первые дни творения. «Взгляните на лилии полевые… царицы не имеют такого наряда…» - Наклонитесь, понюхайте. Вы молоды, у вас отлично гнется спина, ваше преподобие. Смех старой девы был звонким и молодым. Аббат смотрел на ее лицо и представлял, какой милой девушкой она была в молодости. - Бланш, почему вы не ушли в монастырь? - Потому что я очень люблю жизнь, – ответила старая дева. – И не люблю стен вокруг себя. Вы, верно, считаете меня странной? Она снова звонко рассмеялась. - Вот эта девочка, с которой я люблю побеседовать за рукоделием… графиня Алиса Шатоден – она молода, но вокруг нее стена. И ей плохо за этой стеной. Хотя там тоже есть воздух, солнце, трава и цветы. Но она не властна распоряжаться сама собой. - Вы несправедливы к монастырям. Я не так давно объяснял одной маленькой девочке, что монахини добры, хоть и бывают строгими. - Маленьким девочкам не повредит строгость. Ну, а взрослым девочкам больше нужна ласка. Даже таким взрослым, как я. Аббат чуть отвернулся. Упоминание о мадам Шатоден заставило его покраснеть. А старая дева обладала наблюдательностью сверх всякой меры. И как не покраснеть, если ночью его ждут у неприметной калитки, ведущей в сад особняка Шатоденов? Свидание было назначено утром, во время краткой встречи в церкви. Графиня вложила в его руку маленький ключик и исчезла с такой стремительностью, что Рене даже не успел ничего ей сказать. Объяснились они накануне – Вуатюр задал сонет на тему «Запретная страсть». Задание стали выполнять вместе – как всегда. А графа поблизости не случилось… Рассматривая резеду и левкои, лилии и розы, аббат все время не мог отделаться от мысли, что ключик, вложенный ему в руку прелестной графиней, отвлек его от чего-то важного. Его у выхода из церкви задержала не Алиса. Что-то важное… очень важное… - Посмотрите на этот сорт. Он называется «Месье», господин Редо вывел его специально для королевского сада. Месье! Аббат вздрогнул. Он вспомнил. Пожилой дворянин попросил поднять упавший молитвенник. Шепот показался аббату знакомым. Он где-то слышал его. Слышал. Несколькими днями ранее. В доме де Шатоденов. Шепот, говоривший от имени Гастона Орлеанского. Конечно, можно было ошибиться. Но… На всякий случай следовало выяснить, кто этот дворянин, посещающий раннюю утреннюю службу в скромной церкви Святой Анны, где аббат д`Эрбле дважды в неделю читал проповеди. Слава Богу, головоломка сошлась! Очнувшись от своих дум, аббат вновь был готов любоваться розами сорта «Месье» и поддерживать беседу со старой девой. Но Бланш рядом не оказалось: она, подобрав юбки, бежала к калитке, за которой виднелась мужская фигура. Последовали объятия, поцелуи, приветствия, и, наконец, сияющая от удовольствия старая дева повела своего второго гостя в сад. - Аббат, это мой дорогой брат, виконт Франсуа Рошен. Он немного старше меня, но не в пример бодрее, чем я. Я уже ни на что не гожусь, а он до сих пор служит королю. - Не королю, дорогая сестра, - с достоинством ответствовал виконт. – Его брату, месье герцогу Гастону Орлеанскому. Право, сегодняшний день был полон сюрпризов. И ключик от калитки оказался самым предсказуемым из них. Перед Рене стоял тот самый дворянин из церкви. Аббат сбежал от Бланш-с-Марципанами под первым же удобным предлогом. Он сам не понимал, зачем проявляет неуместное любопытство в деле, которое его совершенно не касается. К заговорам все привыкли; составляется еще один. Наверняка – с целью сместить с престола Людовика и отправить в отставку кардинала. Для того, чтобы это понять, не нужно было обладать особым умом. Особенно после общения с Шевреттой… Может быть, именно прямое или косвенное участие герцогини в заговоре было для него тем самым обстоятельством, которое пробудило интерес? Мари далеко, Мари всегда играет по-крупному… Имя герцогини перекатывалось в душе остывающим угольком Он есть, но уже не жжет, не сводит с ума. Все рано или поздно заканчивается, в том числе и безумство, которое люди называют любовью. Он довольно безумствовал. Возможно, безумствовал бы и еще дольше, но разлука и годы, которые он отдал Богу, а не ей, своей Богине, сыграли роль. Скорее всего, он еще любит ее… но уже вполне в своем уме. И даже способен мало-мальски увлечься другой женщиной. Политика и сердечное увлечение вновь грозили переплестись. Дом Шатоденов… неужели граф – предатель? Вот это следовало выяснить… И хотя бы ради этого не отказываться от соблазна воспользоваться ключом...
Джулия: *** ... – Я не знаю, как вас теперь называть. - Достаточно имени. Губы Алисы дрогнули. - Ну! – подбодрил ее аббат. И тихо рассмеялся: ему самому впервые стало неудобно от мысли о том, что он – священник. Именно потому, что графиня придавала этому значение. - Я не могу! – смутилась она. - А вы попробуйте! – шевалье, продолжая улыбаться, наклонился к скромнице и обнял ее. Графиня, трепеща, обвила его шею руками и наконец-то выдохнула: - Рене, любимый… Ох, Рене, что мы с вами натворили… И томно прикрыла глаза. - Покаетесь утром. Я склонен отпустить вам этот грех. - Не шутите. - Какие уж тут шутки! Я серьезно. - А вы? Вам кто отпустит грех? - Я не намерен каяться. Во всяком случае, пока не намерен точно. Разве вам было плохо? - Как в раю! – призналась она. – Ох, Рене… слышите? - Бьет три часа. - В пять встанут слуги… вам придется уйти чуть раньше. - Конечно, сударыня. Не волнуйтесь, все будет хорошо, ваше доброе имя не пострадает. И мое, надеюсь, тоже… - Мне страшно за вас… - Не стоит бояться за меня. - Рене… - Да? - Вы уйдете только без четверти пять? Вы не оставите меня раньше? - Ни за что на свете. Молодая женщина облегченно вздохнула. Бедняжка разрывалась между двумя чувствами: она не могла побороть свою любовь, и одновременно трепетала при мысли о том, что ее немедленно постигнет кара за измену мужу. Но грома небесного не приходилось ожидать. Ночь была тепла и тиха. Легкий ветер колыхал занавески. Горящие в подсвечниках несколько свечей скупо освещали спальню. - Рене, я… - Да? - Ничего… мне нравится называть вас по имени. Оно такое звучное и нежное одновременно. - Никогда не думал, что в нем есть что-то особенное… - Ты весь особенный… ты мой, да? Ну вот, она перешла на «ты». Отлично. - Да. Твой. До рассвета еще два часа. Спать не хочется совершенно. Какой, к чертям, сон? Граф – идиот, если пренебрегает сокровищем, которое ему дано. А графиня – прелестна. Прелести нужно воздавать должное. - Рене… что вы делаете… не надо… Он тоже будет идиотом… если послушается. Но он сделает лучше. Он немножко волшебник нынче ночью. Она даже не догадывается, как легко длинное «не надо» превращается в короткое, как вздох, страстное «еще!»… ...К себе аббат возвращался не без четверти пять, а в четверть шестого - прощание затянулось. И он оказался не в силах его сократить. До чего приятно иногда совершать глупые поступки! Настроение было самым мечтательным. Времена мушкетерства словно вернулись назад. Он в Париже, он возвращается домой после ночи любви, и… Ах, совсем забыл! Ему что-то нужно соврать Эжену. Рене тихо рассмеялся своим мыслям. И только собирался шагнуть из зеленых зарослей на дорожку, ведущую к садовой калитке, как услышал голоса за зеленой изгородью, которая, по счастью, скрывала его с головой. Аббат тут же забыл о романтических грезах. Он пригнулся и осторожно приблизился к разговаривающим. Первые же слова, произнесенные одним из собеседников, заставили его затрепетать от чувства, весьма далекого от любви. - Принц передал вам бумаги? Несколько фраз пришлось пропустить ради соблюдения осторожности: Рене, пользуясь возможностью, бесшумно приблизился максимально близко к собеседникам. Они о его присутствии даже не догадывались, аббат же видел сквозь листву только две мужские фигуры. Зато слышал – прекрасно, благо, в утренней тишине любой звук доносился особо отчетливо. А мужчины чувствовали себя в полной безопасности и разговаривали пусть и негромко, но не шепотом. Один из голосов принадлежал французу – речь была быстрой и чистой. Судя по некоторым ноткам в интонациях, говорил человек, привыкший, чтобы ему подчинялись беспрекословно. Однако, в данном случае он вынужден был считаться с мнением собеседника, который хоть и говорил по-французски бегло, но все же с акцентом. Иностранец имел более сильные позиции, и не собирался этого скрывать. - Час близок. Его высочеству нужно передать, что дон Хорхе назначил начало наших действий на начало августа. Он человек осторожный, и старается предусмотреть все варианты. - Почему только август? Ведь мы договаривались о середине июля. - Вы ручаетесь за то, что гарнизон будет ослаблен? Вы пожимаете плечами? Вот видите. Вы не можете ручаться за себя и свободу своих действий. В голосе того, который говорил по-французски чисто, прорвалась смесь растерянности и раздражения: - Как же я могу ручаться за свободу своих действий, если Ришелье не далее, как вчера, вызывал меня к себе, и устроил едва ли не допрос? Вы не общались с ним лично, вы не знаете. О, это страшный человек! Он предвидит все, он угадывает тайные мысли, еще не успевшие зародиться! Аббат сумел немного раздвинуть ветви. Теперь он видел более отчетливо. - Он прозорлив, вы правы, но не всемогущ. Уверяю вас, волноваться не о чем. Ваша благонадежность не вызывает подозрений. Вы – родственник его величества, вы у него в фаворе. Родственник его величества? Как мило! Родственники его величества нежно любят венценосного кузена - прямо клубок шипящих змей. Право, иногда приятно чувствовать себя одиноким и никому не обязанным. И кто же этот нежный родственник, который в данный момент дрожит от страха? - Вы думаете? - Принцев крови не казнят на эшафоте, монсеньор. - Но я не вынесу и заключения! - Вы думаете о поражении, когда нужно думать о победе. - Король может не захотеть поехать со мной! - Оставить вас, своего кузена? Отказаться от возможности самому руководить военными действиями? О, король поедет! - Но вам нужно, чтобы с ним поехал и кардинал! - Конечно же, кардинал поедет. Он не оставит ни короля, ни вас. - Но тогда в чем заключается моя роль? - Граф, не нервничайте. Вы ведете себя как пансионерка, которой объявили, что она помолвлена. Черт возьми, будьте мужчиной. Граф в самом деле нервничал, о чем свидетельствовали его движения и поза. Он беспрестанно поправлял манжеты, переступал с ноги на ногу, теребил перевязь… - В чем заключается моя роль? - Вы должны убедить короля поехать. Не волнуйтесь, узнав об этом, кардинал поедет тоже. Вы должны уверить короля, что опасность есть, но небольшая. Испанцев немного, вы держите ситуацию под контролем, и переход их войсками границы не есть критическая точка. - Но если кардинал захворает? В последнее время его здоровье значительно ослабло! - Будем молиться о том, чтобы святые даровали его высокопреосвященству побольше здоровья… - собеседник графа, остававшийся безымянным на протяжении всего разговора, нехорошо рассмеялся. Родственник короля, видимо, справившись со своими чувствами, начал ему вторить. - О, да. До границы он должен доехать. - Он даже должен увидеть своими глазами славные испанские войска, которым суждено промаршировать до Парижа. - Да, но здоровье кардинала должно затем резко ухудшиться. - Вы правы, но это уже не ваша забота, а наша. Вы, монсеньор, ни в чем не будете замешаны и сможете спать со спокойной совестью… Да, время. Сейчас встанут слуги, может кто-то появиться. Я не хочу, чтобы нас видели вместе, особенно здесь. - Кстати, почему вы выбрали именно этот дом? - Шатоден – доверенное лицо кардинала. Он честен, потому Ришелье ему доверяет. - Вы хотите сказать, что Шатоден ни о чем не знает? - Абсолютно. - Но как же вы решили использовать именно Шатодена? - Он удобен, граф. В случае возникших трудностей его можно будет использовать как разменную фигуру. На него можно найти компромат. Брат графини, Раймон Ла Клери, целиком разделяет наши взгляды. Благодаря салону в доме графа теперь легко встречаться. Вы ведь уже несколько раз посещали встречи у графини, и, кажется, были весьма довольны? - Да. Милое общение. Графиня прелестна… Виконт – тоже. Но сейчас он в отлучке, как же я получу письма и отдам свои депеши? - Мы найдем другого человека, вхожего в дом графини Шатоден. Откровенничать с ним не надо, он надежен, но совершенно не в курсе происходящего. Отнеситесь к нему как к почтовому голубю. - Вы так уверенно об этом говорите! - Я знаю, о чем говорю. И вам советую поменьше сомневаться. Все, граф. Мне пора, вам тоже. В эту пятницу непременно навестите Шатодена. - Как я узнаю вашего человека? - Он сам подойдет к вам. У него на руке будет мой перстень. Вот этот. Вы узнаете его? - Без затруднений. До скорой встречи. - До скорой встречи. Первый из собеседников пошел к калитке раньше другого. Тот, кого именовали графом и родственником короля, задержался в саду. Аббат не мог не рискнуть. Он чуть приподнялся с земли и напряг зрение, выжидая момент, когда мужчина обернется лицом к окнам особняка, выходящим в сад. Пришлось замереть в неудобной позе на несколько бесконечно долгих минут. Но ожидание оказалось не напрасным: мужчина действительно оглянулся, проверяя, все ли в порядке. Рене чуть не вскрикнул от удивления. Граф Суассон. Командующий французскими войсками как раз на том участке, где испанцы намеревались перейти границу. Прелестно. Еще более прелестно, чем можно было ожидать.
Джулия: *** Выяснить, почему виконт Раймон Ла Клери ввязался в заговор, не составило особого труда. Ла Клери располагали бумагами, дававшими право на капитанскую должность в одном из привилегированных полков гвардии. Но Ришелье, который должен был подписать заветный патент, отказал юноше. Аббату было ясно как день, какими соображениями руководствовался кардинал: восемнадцатилетний юнец не имел достаточного опыта – только пылкость и довольно эгоистические побуждения сделать карьеру. К тому же он был старшим сыном в семье, ему предстояло наследовать титул. Не иначе, как граф Ла Клери сам попросил кардинала не потакать мальчишке. Таким образом, Ла Клери-младший попал не в армию, а в штаб, под крылышко к Месье и графу Суассону. Французская армия уже несколько лет оставалась без хороших полководцев, и юному виконту дали понять, что он выдвинется, если проявит рвение в освоении теоретических знаний. Раймон ждать не хотел. Он не понимал кардинала. Зато Месье, видимо, пообещал ему местечко получше и повыше, если заговор удастся привести к желаемому финалу. Именно Раймон уговорил сестру открыть свой салон и принимать гостей. Ему, разумеется, помогли – у мальчишки было не так много связей, чтобы обеспечить собраниям у мадам Шатоден необходимую популярность. И лишь потом, когда круг лиц, бывавших у Шатоденов регулярно, достиг нужного уровня, там смогли появляться очень важные персоны. В этом не было ничего удивительного – тот же Суассон бывал во всех мало-мальски модных местах, а потому его краткие, церемонные визиты к Шатоденам не могли вызвать подозрения. Теперь аббат знал, кто были те двое в коридоре, разговаривавшие по-испански. Оправданная осторожность – мало кто из слуг мог похвастаться тем, что владеет этим языком. Д`Эрбле исправно исполнял свои обязанности – но то была рутина, не отвлекающая от размышлений. Мысли аббата крутились вокруг заговора: зачем нужно, чтобы кардинал оставил Париж и отправился вместе с королем? В это время последует удар с другой границы? Подкупят чернь и устроят бунт? Вариантов можно было придумать бесчисленное множество. Он перестал теряться в догадках, когда ему в руки попали письма, адресованные лично его королевскому высочеству. Случилось это очень просто: отец Эжен, невзрачный меланхолик, попросил молодого коллегу о пустяковом одолжении: передать графу Суассону два редких издания. Сам он не может исполнить просьбу, ибо вывихнул ногу и еле ходит. Рене пообещал. Уехал якобы по делам. А сам, совершив несколько кратких визитов, помчался в Бур-ла-Рен. По случаю прохладной погоды там было не слишком много гуляющих. Аббат без особых затруднений нашел уединенную полянку, уселся на пенек и внимательно осмотрел обе книги. Переплеты у каждой были с тайником. Одно письмо предназначалось Гастону, другое – графу Суассону, который вот-вот должен был отправиться на границу. Предателя назначили главнокомандующим: король воспротивился воле кардинала и уважил кузена… Оба послания были зашифрованы, но аббат по воле случая знал шифр. Правда, некоторые обозначения успел подзабыть, но все же с расшифровкой справился достаточно быстро. И его заколотило: не от холодного ветра, а от чувства стыда и отвращения. Он привык ко многому, но это… Гастону и Суассону давали четкие, не терпящие двусмысленного толкования инструкции. Политика – дама циничная, но для всякого цинизма тоже существует предел. Во всяком случае, Рене так полагал. Сейчас, сидя на пеньке в Бур-ла-Рен, он понял, что в политике цинизм может быть беспределен. Убивать заведомо безоружного человека – гадость. В той ситуации, которая должна была возникнуть, кардинал явно оставался безоружным. В церковь не ходят в кольчуге. Мессу не служат в окружении охранников. Охрана не успеет среагировать. Кардинала и его людей убьют в церкви. Теперь все было ясно: каналы связи, ключевые фигуры, общий смысл. Аббат не поленился записать расшифрованный текст и того, и другого письма. Теперь у него в руках трепетали пятнадцать листков, исписанных мелким изящным почерком. Тем самым почерком, который приводил в восторг мадам де Шеврез. Уж не Шевретте ли он был обязан тем, что ему вновь доверили обязанность связного? Уж не она ли за него поручилась? «Мы найдем другого человека, вхожего в дом графини Шатоден. Откровенничать с ним не надо, он надежен, но совершенно не в курсе происходящего. Отнеситесь к нему как к почтовому голубю». А почтовый голубь оказался чрезмерно умным для роли, которую ему отвели… Рене сидел, смотрел на листки бумаги – и, пожалуй, первый раз в жизни всерьез пытался решить: на чьей стороне находятся его личные интересы. До этого он всякий раз оказывался на стороне Месье. Те, кому положено было знать про него все, прекрасно были осведомлены о том, что он всецело предан мадам де Шеврез и разделяет ее политические убеждения. Он и сам еще нынче утром твердо причислил бы себя к сторонникам его королевского высочества герцога Орлеанского. Гастон – умный, образованный, галантный, понимающий и в науке, и в искусствах – был в его представлениях куда более привлекательным правителем, чем нелюдимый, капризный, мрачный Людовик. Участие в заговорах на стороне оппозиции давало ему прекрасный шанс продвинуться в иерархии Ордена: иезуиты поддерживали интересы Испании. Он был курьером, он ловко вырывался из ловушек людей Ришелье – и делал карьеру. Стремительную, головокружительную. Отец Эжен именно этой стремительности и завидовал: для него-то все было в прошлом. Но после прочтения этих писем аббат обнаружил, что в его душе, помимо честолюбивых стремлений и любви к главной интриганке Франции, живут и другие чувства. Ему было нестерпимо жаль кардинала. В результате долгого и тесного общения с Атосом он приобрел какие-то совершенно рыцарские представления о дворянской чести, о долге благородного сословия перед Францией. Скорее всего, Атос просто привел в некую стройную систему взгляды, которые сам Рене имел и прежде. Но теперь эта система ценностей и убеждений не давала аббату ни малейшего шанса на компромисс. Или – или. Или забыть свои собственные представления о том, что должен делать дворянин, а что неизгладимо запятнает его честь, честь всего французского дворянства – и остаться в стороне. Передать письма. Позволить событиям развиваться так, как запланировано заговорщиками. Или… Или вспомнить о том, что он, Рене д`Эрбле прежде всего является французским дворянином. О том, что он уже проливал свою кровь за Францию и своего короля. За Людовика, за настоящего короля – а не за Гастона. Тогда следует поступать так, как велит совесть. Кардинала собирались прирезать как свинью. В церкви. Безоружного. Даже не вооруженная засада. Просто убийство. В святом месте. Словосочетание «Собор святого Михаила» привело аббата в состояние, близкое к ярости. Те, кто убивает в церкви, не могут быть правы. Но как предупредить его высокопреосвященство? В письмах было все. Все, кроме дат. Так ничего и не решив, аббат покинул уютную полянку. Разумеется, письма он вернул туда, где они лежали. Вечером он передал книги… А затем почти неделю мучился сознанием собственного бессилия. Как назло, ему было некогда: навалилась масса дел, не терпящих отлагательства. На шестой день он не выдержал и очень осторожно попросил графа Шатодена передать записку его высокопреосвященству. Шатоден обещал. Записка была написана и отдана графу вечером 5 августа. А в ночь на 6 августа испанские войска пересекли границу. Адская машина начала вращаться, и остановить ее было уже невозможно. Утром кардинал и король выехали к Катле, который был осажден испанскими войсками. Выехали так спешно, что записку своему патрону граф Шатоден передать не успел. Через пять дней после этого в поход выступила вся французская армия. Виконт Ла Клери уехал вместе с Гастоном. Графиня де Шатоден, нежно привязанная к младшему брату, все глаза выплакала – ей чудились всякие страхи, хотя Раймон уверял ее, что его и на мушкетный выстрел не подпустят к окопам. Вечером она пришла в опустевшие комнаты Раймона. Виконт собирался в дорогу второпях. Молодая женщина в задумчивости дотрагивалась то до одной вещи, то до другой. Небрежно брошенный на спинку стула плащ – забыл, будет переживать. Нужно унести с собой и при первой же оказии послать в армию… Раскрытый медальон с женским локоном внутри… она знала про эту безделушку, но привыкла видеть в ней матушкин локон. Локон был совсем не матушкин – белокурый. Алиса нахмурила брови: она не слышала, чтобы у брата была любовница. И вообще… ее брат… ах, она постоянно забывает, что Раймон уже не мальчик, а вполне самостоятельный молодой человек. На столе какое-то письмо. Начато и не закончено. Алиса машинально пробежала его глазами. Ей было приятно видеть быстрый крупный почерк брата. Сначала она не поняла содержания. А когда поняла, тихо охнула, прижав к груди руку. У нее нестерпимо защемило сердце и закружилась голова. Постояв некоторое время в полной неподвижности, графиня встала – бледная как полотно, и на негнущихся ногах пошла к себе. Раймон… это не может быть правдой! Не может! Раймон… епископ Люсонский держал тебя на руках, когда тебе было три года. Епископ был человеком, который спас состояние и честь графа Ла Клери. Ты должен лизать ему руки как верный пес… А ты… чем тебя прельстили? Алиса упала на колени и начала молиться.
Джулия: *** …Аббат почти перестал появляться у женщины, которая его любила сверх всякой меры. Он помнил о ней, но его куда больше занимали другие дела. Например, он ежедневно навещал Бланш-с-Марципанами и завел приятельские отношения с виконтом Рошеном. Это дало свои результаты. Виконт, который куда хуже аббата переносил постоянное нервное напряжение, решил расслабиться. И не отказался от предложения выпить прекрасного вина. Аббат принес десять бутылок. Двое мужчин до глубокой ночи сидели в саду у старой девы. Один пил – и много. Другой, казалось, не отставал – но на самом деле был совершенно трезв, а вино из своего стакана выливал под тот самый куст роз сорта «Месье», которым хвалилась Бланш. Поначалу виконт был начеку и лишнего не болтал. Но аббат обладал способностью вызывать доверие у людей и при желании мог разговорить любого. К тому же Рене отчаянно блефовал: он примерно представлял себе круг лиц, замешанных в заговоре, и ссылался то на одного, то на другого. Затем упомянул о факте знакомства с Гастоном. Когда в разговоре случайно всплыло имя Мари де Шеврез, очень удачно смутился и нарочито быстро перевел беседу на другую тему. Наконец, упомянул о том, что выполнял некоторые услуги по заданию некого Ордена, и последняя была как раз… Виконт попался на удочку. Аббату удалось угадать пароль – и Рошен после этого уже ничего не стеснялся. Он выложил все или почти все, что знал. Диалог сопровождался громким смехом виконта и его пьяными шуточками. Сведения, полученные от виконта, замечательно дополняли то, что аббат уже узнал из писем. Он теперь испытывал к Гастону острое чувство неприязни. Нет, это была не ненависть. Скорее, жалость, смешанная с брезгливостью. Рошена аббат не жалел. Ему в тот момент почему-то было жаль только розовый куст, под который он все выливал и выливал содержимое своего стакана. Интересно, розы «Месье» выносят шамбертен в таких количествах? Или бедной Бланш придется расстаться с кустом? Виконт, противно икая, хватал собеседника за руки. Ему было уже плохо, но он все равно пил. Аббат посетовал на то, что сам он не увидит гибели кардинала. Виконт посмотрел на него совершенно осоловевшими глазами. - Вы непременно хотите это увидеть? Тогда, молодой человек, вам нужно не позже, чем послезавтра, отправляться в дорогу.., После этого в его утробу влез еще один бокал вина. Рене помог виконту дойти до спальни и оставил его там, не сомневаясь в том, что наутро приближенному беспутного Гастона обеспечено шикарное похмелье. И он вряд ли вспомнит, о чем шла беседа. Смысл, пожалуй, восстановит, но детали явно ускользнут из памяти… Днем позже аббат с замечательным простодушием выдержал настоящий допрос. Да, виконт, мы пили вместе. Да, пили много. О чем шел разговор? Да много о чем. О том, что вина виноградников около Блуа бывают ничуть не хуже тех, которые привозят из Орлеана. О войне с Испанией – конкретно о том, что вы чувствуете себя не слишком хорошо, и потому не стали сопровождать своего патрона в нынешней кампании. О том, что кардинал слегка нездоров, но это не помешало ему отправиться на границу вместе с королем. Дон Хорхе? Нет, такого испанца точно не вспоминали. Зато вспоминали дона Франсиско де Мельоса, генерала испанцев и фельдмаршала Октавио Пикколомини, главнокомандующего имперских войск. Шутили на тему того, что испанская пехота сломает зубы о французские скалы. Все ключевые моменты разговора были так или иначе упомянуты – в самом невинном контексте. Виконт, поначалу взвинченный, расслаблялся на глазах. И вот после этой, последней беседы аббат почувствовал непреодолимое желание хотя бы несколько часов провести в обществе женщины, которая не будет говорить с ним о политике. Ему требовалось утешение, забвение, передышка – называйте каким хотите словом желание хотя бы ненадолго не думать про чужие интриги. После грязи особенно остро воспринимаешь чистоту. То, чем одаривала его Алиса Шатоден, было чисто, ибо истинная любовь грязной быть не может. Алису он застал в слезах. Судя по всему, молодая женщина пребывала в состоянии глубокого отчаяния. Она еле подняла голову, заслышав легкий шорох открываемой потайной двери. - Добрый вечер, аббат… - тихо прошептала она. – Вы несете мне утешение… - Что случилось, сударыня? На «сударыню» она не отреагировала. Рене присел рядом с ней, обнял за плечи и нежно привлек к себе. Она с какой-то детской доверчивостью ткнулась лбом в его плечо и замерла. - Алиса, ангел мой, что случилось? Тихий мелодичный голос и интонация, полная участия, заставили графиню разрыдаться с новой силой. Некоторое время она не могла говорить, только всхлипывала и шмыгала носом, как это делает человек, который плачет уже долго и никак не успокоится. - Так что же случилось? - Я… я не могу вам сказать… Боже, я не могу… Вы… Она решительно замотала головой, отгоняя всякий соблазн выложить все начистоту. - Я ваш друг, Алиса! – как можно более ласковым голосом сказал аббат. Не подействовало. Слезы продолжали течь. - Я не только ваш друг, но и… ведь нас связывает нечто большее, чем дружба. Новый поток слез. Рене поспешно встал, принес ей вина и заставил выпить. Зубы молодой женщины стучали о край бокала. Она вся дрожала как в лихорадке. - Алиса, вы меня слышите? Я не только ваш друг, я не только ваш возлюбленный… я имею право исповедовать, я ваш духовник. То, что не сможет вынести друг, то, что не сможет понять возлюбленный… я не выдам никому вашу тайну, и у меня и в самых потаенных мыслях не будет желания осуждать вас за что-то. Я и сам достаточно грешен. Бедняжка вцепилась в плечи аббата. - Вы не знаете, о чем просите… - Вы что-то узнали… что-то опасное для вас? - Не для меня! – наконец, не выдержала она. – Рене, Рене, ради всего святого: я взываю к вашей порядочности. Про иезуитов говорят разное… - Про иезуитов – может быть… но что «разное» вы слышали про меня лично? Сердце молодого человека тревожно ёкнуло. Неужели Алиса узнала про то, что честного Шатодена собираются сделать козлом отпущения? Она сжала его руку и внимательно посмотрела в глаза аббата. Смотрела очень долго. Потом вздохнула. - Хорошо. Я верю вам. Но… это позор для нашей семьи. - Мадам, я священник. Я принимаю исповедь, если вам угодно исповедоваться. Он пересел в кресло. Алиса опустилась рядом. - Я согрешила, святой отец… - начала графиня с какой-то неживой интонацией. Не выдержала, встала и упала к нему на колени. Слезы, слезы, женские слезы. Пришлось гладить ее по голове. Целовать. Нежно растирать ледяные руки. Успокаивать. Процесс успокоения плавно перетек в другой, еще более интимный. И только потом Алиса, тихо вздохнув, сказала уже вполне осознанно: - Рене… я случайно узнала то, что мне не положено было знать. Раймон по молодости и горячности ввязался в скверную историю. И я боюсь, что живым он из нее не выйдет. Я нашла на его столе черновик письма. Там множество поправок, но смысл ясен. Раймон участвует в заговоре, он вообразил себя спасителем Франции. И он… Рене, он должен убить кардинала Ришелье! Аббат прикусил губу. Вот и последний кусочек из общей картинки. - Он должен подойти к кардиналу после окончания мессы в соборе Святого Михаила. И применить стилет. Кардинал истечет кровью на месте. Спасти его не успеют… Она снова плачет. Это невыносимо. Ее слезы стали той самой капля, которой не хватало, чтобы он все же ввязался в это дело и один попытался сделать то, что они однажды сделали вчетвером. Правда, для королевы. И еще важная оговорка – тогда они действовали только по велению своей совести и ради дружбы. Сейчас Рене рисковал куда больше. Вряд ли его наставники будут в восторге, если узнают, что духовный коадъютор д`Эрбле действовал не в интересах Ордена. Он и сам не знал, в чьих интересах. Просто понимал, что иначе не может. Иначе будет презирать сам себя. Победить кардинала в результате ловкой интриги – одно дело. Убить священника в церкви – совсем другое. И пусть кто-то посмеет ему сказать, что и здесь цель оправдывает средства. Чёрта-с-два! - Это все, что было в черновике? Алиса замотала головой. Слезы в ее глазах высохли, она молча смотрела на своего возлюбленного. - Постойте… нет, это не имеет значения… - Имеет значение решительно все! - Ну… там был какой-то бред. Месье швырнет свою кровь под ноги узурпатору, и узурпатор захлебнется в крови. Именно так. И еще почему-то про розы из сада Бланш Рошен. Конечно! Месса за победу французских войск! Будут цветы, много цветов. Лилии и розы. Символ Франции, символ короля – и символ победы. Условный знак – букет роз. Как только Гастон швырнет его под ноги к кардиналу, случится непоправимое. Наверняка стилет будет не только у несчастного Раймона… - Не волнуйтесь ни о чем. Я постараюсь сделать все, что смогу. На какой день назначена месса? - Через четыре дня… все войска должны расположиться лагерем. Четыре дня? Более, чем достаточно. - Рене, но что вы можете сделать? Вы в Париже, а Раймон уехал… - Значит, я тоже уеду. - Но у вас дела! - Я испрошу отпуск. - Пресвятая Дева! – вырвалось у нее. И прекрасная графиня снова разрыдалась. Она уже не знала, кого ей потерять страшнее: брата или любимого. А, может быть, и того, и другого… Снова пришлось утешать ее. Приводить неоспоримые доводы. Убеждать, что это единственный разумный выход из ситуации. Когда неоспоримые доводы не подействовали, в ход пошли еще более неоспоримые. Они были хороши тем, что Алиса перестала возражать и на какое-то время вообще ни о чем плохом не думала. Да и Рене позволил себе хотя бы два часа уделить чему-то приятному…
Джулия: *** …Отпуск ему дали без лишних разговоров. И даже не спросили, куда он поедет. Отцу Эжену Рене сказал, что устал, и желает совершить увеселительную поездку. Куда – он сам еще не решил, но думает посетить источники в Форже. Воды в Форже… В Форж, помнится, они ездили за подвесками королевы. Модное среди знати место. Скучающие дамы. Конечно, увеселительная поездка. Отец Эжен с кислым выражением пожелал аббату д`Эрбле не слишком-то веселиться. И добавил, что отдыхать лучше в уединении. Лично он предпочитает именно такой способ проведения досуга. Рене вспомнил про то, что именно отец Эжен передал ему книги для графа Суассона, и едва сдержался от ехидной улыбки. Ехидство было бы показывать весьма неосторожно. Куда безопасней образ молодого повесы, который трепещет при мысли о том, что ближайшие пару недель можно ходить в светском платье и вкушать запретные удовольствия… Да, пусть все думают, что он поехал в Форж. В Париже оставаться неспокойно. Испанцы действовали более чем успешно, и за несколько дней значительно продвинулись в глубь французской территории. Все чаще поговаривали о том, что Париж будет осажден. Наиболее горячие и наиболее предусмотрительные стали принимать меры на случай того, что осада в самом деле случится. Набирали ополчение. Город готовился к войне, и никому не было дела до малозначительных духовных лиц... …Следовало торопиться. Минимум отдыха, подстава за подставой. Королевские курьеры, сменяющие друг друга, ехали примерно с той же скоростью. А он был один. И он не был д`Артаньяном, не знающим устали. Он был сделан из другого теста. И если ему удалось совершить невозможное, то только за счет того, что в хрупком, изящном теле жил стальной дух. Тот, кого раньше называли Арамисом, пришпоривал коня и вспоминал сказки про четырех рыцарей, которые рассказывал на ночь маленькой испанке. Он чувствовал, что друзья одобрили бы его. И это придавало ему силы. Поспать ему удалось от силы часа три за всю дорогу; у него онемели ноги, порой он вообще был на грани потери сознания от нервного напряжения и физического переутомления. Но он доехал быстрее, чем думал - французские войска отступили за Уазу, и таким образом сократили путь... Рене нашел место в гостинице, которая располагалась в лье от французского лагеря. Шатаясь от усталости, добрел до кровати. И понял, что ложиться не будет – до тех пор, пока не увидится с Гастоном лично, с глазу на глаз. Именно с Гастоном. Ибо Гастон обладал одной неоценимой добродетелью – брат короля был трусом. А у аббата д`Эрбле за последние дни собралась целая коллекция любопытных фактов, которые могли подбить Гастона на проявление этой добродетели. Вряд ли следовало кого-то просить о помощи. Мало ли кто из приближенных Месье также посвящен в тайну заговора. Зато у самого аббата имелось нечто, способное сыграть роль ключа, открывающего Сезам. Скромное кольцо с иранской бирюзой. Кольцо Марии де Шеврез. Двери, которые закрыты для аббата д`Эрбле, распахнутся перед посланцем герцогини.
Джулия: *** …Франция не готова была к этой войне. Крепости Ла-Капель, Катле и Корби сдались испанцам без особого сопротивления. Дорогу на Париж можно было считать практически открытой для войск неприятеля. Ришелье как никто понимал, что королевству угрожает опасность быть низведенной до роли вассала Габсбургов, и более заботился о спасении великой Франции, а не о собственной безопасности. В этом Рене убедился очень быстро. Несколько встреч, несколько заданных вопросов – и аббат понял, что случилось невероятное. Судя по всему, люди кардинала, обычно столь бдительные, знать не знали о готовящемся заговоре! Всех более занимали причины неудачного начала кампании. Суассон оправдывал поспешное отступление внезапностью нападения противника и плохой подготовкой французской армии, командующим которой он был. Гастон с улыбкой на устах гарцевал в сопровождении своей свиты в опасной близости от передовых позиций и утверждал, что знает заговор против испанских пуль. Ришелье, скрепя сердце, вынужден был терпеть и того, и другого – внутренние распри в такое время были недопустимой роскошью. Король присутствовал на всех военных совещаниях и порой давал дельные советы. Шла осада Корби. Аббат д`Эрбле для начала добился свидания с капитаном де Тревилем. Встреча была краткой, но очень эмоциональной. Итогом ее стало то обстоятельство, что через три четверти часа священник вновь превратился в солдата и надел мундир. Единственное, что несколько омрачало его настроение – отсутствие в лагере лейтенанта д`Артаньяна. По словам Тревиля, гасконец выполнял какое-то особое поручение. Но то, что встреча была возможна – сомнению не подлежало. В полку, естественно, помнили мушкетера Арамиса. Возвращение в строй второго из «четверки великолепных» вызвало бурную радость сослуживцев. Еще один меткий стрелок и отважный воин лишним не был. Такая перемена статуса налагала на Рене определенные обязательства, но одновременно давала свободу передвижения по лагерю и знание паролей. А это ему и требовалось. «Сэкономленные» отступлением армии сутки аббат провел с пользой. Пока у него были силы, он действовал. Затем, пользуясь особым распоряжением Тревиля, уехал из лагеря в гостиницу и наконец-то отдал должное сну. Ему нужна была теперь не скорость, а ясность ума. Отдых восстановил его силы. Вечером следующего дня Гастону передали кольцо герцогини де Шеврез. До роковой мессы оставалось чуть более суток.
Джулия: *** Уже прозвучала команда гасить огни, но для герцога Орлеанского было сделано исключение. Гастон валялся на походной кровати и читал письма. Увидев знакомый перстень, он не удержался от радостного восклицания. - Кто это передал? – спросил он у своего камердинера. - Не знаю. Какой-то дворянин. Он ждет у палатки. Гастон нетерпеливо махнул рукой. - Зови его сюда, и проследи, чтобы нас не беспокоили. Слуга поклонился и вышел. Через несколько секунд в палатку проскользнул посетитель. - Добрый вечер, сударь. Вы правильно сделали, что дождались темноты и отбоя. Я и так окружен кольцом шпионов… Но времени мало, через час начнется совещание у кардинала, и я должен там быть. - Похвальное рвение с вашей стороны, ваше высочество! – с поклоном отвечал посетитель. – Но это совещание последнее, надо полагать? - Предпоследнее. Последнее будет завтра днем, перед мессой! – герцог встал и взял из вазы, стоявшей на столе, спелый персик. – Хотите фруктов, сударь? - Спасибо, я вполне сыт. - Что велела передать мне герцогиня? Послание устное или письменное? Сзади раздался тихий, но очень характерный щелчок. Герцог испуганно оглянулся, дабы проверить – не ошибся ли он. Не ошибся. Посетитель сидел на его кровати. Он успел сделать два дела: откинуть с головы капюшон, скрывавший его лицо, и взвести курок пистолета. - Послание устное, ваше высочество! – не без легкой иронии ответил дворянин. И взвел курок второго пистолета. Оба были направлены на герцога. – Послание длинное, поэтому соблаговолите присесть на вот этот стул напротив меня. И не делайте глупости. При первой же попытке крикнуть или бежать я продырявлю вас насквозь. С такого расстояния промахнуться невозможно. Герцог попытался выдавить из себя кривую улыбку. - Шутник… - неуверенно сказал он, и осекся. Как все трусливые от природы люди, он очень хорошо чувствовал настроение собеседника. Этот бледный дворянин шутить не собирался. Гастон понял, что выгоднее будет сидеть тихо и не рыпаться. - Итак, ваше высочество, поговорим по душам. Поговорим прежде всего о вас, наследнике французского престола. И о ваших материальных затруднениях. Я случайно узнал, что они у вас существуют. Конечно, проблемы такого рода возникают у всех. В этом случае порядочные люди просят в долг и оставляют расписку, не так ли? Одна ваша долговая расписка попала ко мне в руки. Вы по забывчивости оставили ее у виконта Рошена, вашего доверенного лица. А Рошен по забывчивости потерял ее. Теперь побледнел и Гастон. Губы его кривились в обычной нахально-снисходительной улыбке, но дрожали. Заметно дрожали. - Оставалось только подобрать эту бумагу с дорожки в неком саду. Извините, я любопытен, и потому прочитал ее. Не владей я испанским языком, я бы не смог сделать этого… Да-да, ваше высочество. Бумага составлена по-испански. В ней вы даете обязательство отработать предоставленную испанским королем субсидию. А именно: нанять армию для действий против французского короля, вашего родного брата. Так же вы обязуетесь в случае франко-испанской войны принять в ней участие на стороне августейшего Австрийского дома – именно так, вы не ослышались! – Австрийского королевского дома. Вы, наследник французского трона… Кроме того, в конверте с распиской случайно оказалась еще одна бумага. Она интереснее, чем первая, поскольку письма всегда приятней читать, чем финансовые обязательства. Письмо написано так же по-испански и адресовано вам. В нем некто показывает прекрасное знание французской истории. Например, намекает, что дважды Господь уже карал врага истинной веры и испанской короны. В 1572 году был убит адмирал Колиньи, а в 1610 году – Генрих IV, ваш батюшка. И никто не поручится, что божественное правосудие таким же образом не отметит кардинала Ришелье... На Гастона было жалко смотреть. По мере того, как посетитель говорил, лицо герцога Орлеанского раз пять меняло свой цвет. Гастон славился румянцем во всю щеку, который не исчезал ни при каких обстоятельствах. Сейчас аббат д`Эрбле вполне мог гордиться собой: только три человека могли заставить брата короля побледнеть. То были Мария Медичи, кардинал Ришелье и отец Жозеф, капуцин, правая рука кардинала. Герцог Орлеанский последовательно побледнел, побелел, потом его лицо приобрело желтоватый оттенок, и, наконец, стало бледно-лиловом. Взгляд беспокойно перескакивал с одного предмета на другой, но всякий раз рано или поздно натыкался на бесстрастное лицо собеседника. И на дуло пистолета, направленное в его сторону. Пистолет явно был тяжелым, но рука, которая держала смертоносное оружие, даже не дрожала. Почему-то именно это обстоятельство полностью парализовало Гастона. «Это сумасшедший. Это человек кардинала. Он убьет меня, не задумываясь». «Сумасшедший» между тем продолжал говорить. Медленно, негромко, ясным голосом. Без малейшего напряжения. Речь была обдумана заранее. Герцог не мог знать, что у посетителя нет никаких бумаг. Рене только прочитал письма, вывалившиеся из кармана захмелевшего Рошена, и тотчас вернул их на место. Лишний риск был ему ни к чему, он действовал только по своему усмотрению и не имел прикрытия со стороны сильных мира сего. Ставку он делал именно на трусость Гастона. Выбранная им тактика: ошеломить, прижать к стене, вынудить принять нужные условия – пока действовала, и действовала прекрасно. Гастон запаниковал. И, как всегда это бывало, начал юлить и делать признание за признанием. Его монолог растянулся на полчаса. Рене слушал и испытывал труднопреодолимое желание все же пустить пулю в лоб Месье. Смотреть на истерично рыдающего Гастона было противно. Внимать его признаниям – еще противней. Гастон ссылался на обстоятельства, на давление со стороны матери, на то, что у испанцев есть некие компрометирующие его бумаги, и он не мог поступить иначе. Он признался и в том, что на кардинала уже несколько раз покушались по распоряжению испанской стороны: первый раз убийце помешали, второй имел дурость спросить у одного доминиканского монаха благословление на свой подвиг ради веры – и был разоблачен еще до того, как пробрался в резиденцию кардинала. Когда Месье, наконец, сказал все, что хотел сказать, он утих, глядя на неумолимого судию глазами виноватого ребенка. - Хотите получить бумаги назад? – спросил Рене. Он постарался придать своему голосу самый жесткий, не терпящий возражений тон. Гастон, оценивший возможные масштабы кары за предательство, торопливо закивал. - На мессе, которую кардинал намерен служить послезавтра с утра, вы должны были подать условный знак. Знак к убийству кардинала. Вы очередной раз получили иудины червонцы, принц. Убить кардинала и снять осаду с Казале – такая плата назначена вам по нынешней долговой расписке? Бледно-лиловое лицо Гастона вновь изменило цвет. Оно приобрело цвет, близкий к трупному. Черт с ними, с бумагами. Если кардинал знает, КТО готовил заговор и знает про условия, которые обсуждались, все остальное не имеет значения. Нужно спасать свою шкуру. И не прекословить. - Если вы не подадите этот знак, вас пощадят. Мести со стороны прочих ваших… сторонников… можете не опасаться. Кстати, ради вашего же спокойствия. Кто, кроме графа Суассонского и вашей матушки, находится в сговоре с имперской коалицией? Я не беру во внимание восторженных молодых людей вроде виконта Ла Клери… Мраморная посмертная маска, в которую превратилось лицо Гастона, начала крошиться просто на глазах. Щеки Месье вспыхнули румянцем энтузиазма. - Я скажу, скажу! – горячо воскликнул он. И начал перечислять. Фамилии и титулы сыпались из него как из рога изобилия. Аббат жалел, что он – не человек кардинала. Желание пристрелить его высочество на месте не пропадало. Чтобы избежать искушения, он постарался побыстрее свернуть затянувшийся разговор и покинуть палатку. Аббат не сомневался, что Гастон никому ничего не скажет. Но о своей безопасности все же позаботился. Безопаснее всего было, как ни странно, в окопах. Рене напросился в караул. Испанцы то и дело открывали тревожащий огонь по французским позициям. Французы отстреливались. Всю свою злость и накопившееся негодование господин д`Эрбле выместил на солдатах неприятеля… …и заслужил с утра благодарность Тревиля, который хотел было внести имя шевалье д`Эрбле в список особо отличившихся солдат. Рене не без труда удержал его, сославшись на свое двусмысленное положение: он не стал скрывать от капитана, что в лагерь его привело дело крайней важности, но… сугубо деликатного свойства, не терпящее огласки. В награду шевалье Арамис вытребовал себе право сопровождать капитана на мессу. Разумеется, Тревиль обещал.
Джулия: *** …Месса была великолепна. Гастон стоял рядом с королем и благочестиво возносил молитвы за победу французского оружия. Смотреть на это лицемерие было тошнотворно. Но приходилось. После окончания богослужения все расступились, давая дорогу его высокопреосвященству. Рене д`Эрбле, который ни на секунду не терял из вида Раймона Ла Клери, находившегося в свите Месье вместе с десятком других молодых дворян, напрягся. И вперил взгляд в Гастона. Поскольку мушкетер находился во втором ряду придворных, сразу за спиной Тревиля, то Гастон почувствовал, что на него пристально смотрят. Герцог Орлеанский узнал вчерашнего посетителя, слегка побледнел… чуть замедлил шаг. И, гордо задрав подбородок, проследовал за королем. Цветы, которые вручили ему перед тем молодые девушки в белых платьях, остались у него в руках. Кардинал благополучно прошел мимо убийц, которые не осмелились атаковать без сигнала. На лице Раймона Ла Клери отразилось изумление, которое тотчас сменилось выражением потерянности. Но он ничего не мог сделать. Оставалось только догадываться, почему Гастон не подал условленный знак. Видимо, обнаружились новые обстоятельства… …Вечером произошли сразу несколько событий. Аббата, который как раз собирался идти к Тревилю, окликнул не кто-нибудь, а личный секретарь Ришелье, господин Шарпантье. - Господин Арамис, если не ошибаюсь? – близоруко прищурился он. – Не согласитесь ли вы составить мне компанию и прогуляться вместе со мной? Вас кое-кто хотел видеть… - Мне нужно отдать вам шпагу? – осведомился Рене, который ожидал чего-то подобного, и был готов к любому развитию событий. - Разве я господин де Кавуа? Или господин де Ла Удиньер? Я не военный, и не имею права требовать у вас шпагу. Но прогуляться советую… К совету Шарпантье стоило прислушаться. Таким образом, через краткий промежуток времени господин д`Эрбле оказался в палатке его высокопреосвященства в обществе самого Ришелье и отца Жозефа. Шарпантье скромно присел у дверей, но в его руках не было ни пера, ни бумаги. Более того – Ришелье, взглянув на неподвижно замершего молодого человека в лазоревом плаще с вышитыми крестами и королевскими лилиями, не смог сдержать улыбку. Это было по крайней мере необычно. - Кажется, я имею честь немного знать вас, сударь? - Скорее не меня, ваше высокопреосвященство, а моего друга, лейтенанта королевских мушкетеров шевалье д`Артаньяна! – скромно ответил Арамис. Кардинал усмехнулся. - Аббат, вы решили вспомнить, что когда-то носили мушкетерский плащ? По этой фразе было ясно, что кардинал в самом деле «имеет честь немного знать» именно шевалье д`Эрбле. Оставалось отвесить поклон во второй раз. - Присаживайтесь, шевалье. Раз вы в сапогах и при шпаге, забудем на сегодняшний вечер про наше с вами духовное призвание. Благо, и я в сапогах и при шпаге. Этот грех мы с вами отмолим. Шарпантье, распорядитесь насчет ужина. Верно, наш гость голоден и не откажется разделить с нами скромную походную трапезу. - Ваше высокопреосвященство, я, право… Кардинал улыбнулся еще раз. - Присаживайтесь, шевалье, и потолкуем. Мне сообщили поразительные сведения. Рассказ постороннего человека не заменит рассказ очевидца. Тем более – участника… Вы так скромны, что, начни я вас расспрашивать, обязательно умолчите о чем-то важном. Поэтому давайте сделаем так, молодой человек: я буду рассказывать про все так, как услышал от других, а вы поправляйте меня, если я вдруг ошибусь… ...Виконт Ла Клери присоединился к компании ужинающих часом позже, когда первое было съедено, и подали жареных куропаток, паштет и трюфеля в соусе. Это было второе событие, которое повлекло за собой третье. Через час после вечерней зори кардиналу доложили, что герцога Орлеанского нет в лагере. Он вместе с графом Суассонским отправился проверять посты. - Не связывайтесь, монсеньор! – посоветовал капуцин. Отец Жозеф пребывал в отменном настроении духа. Кардинал, вопреки обыкновению, отдавал должное мастерству своего повара и ел много и с удовольствием. Рене, у которого в горле пересохло от длинного рассказа, дегустировал вина с кардинальского стола. Бедный Раймон ничего не ел и общего благостного настоя не разделял. Ему было нестерпимо стыдно. Он слышал весь рассказ аббата д`Эрбле, и теперь мог осознать в полной мере степень своей недальновидности. - И что будет теперь, ваше высокопреосвященство? – осмелился спросить он. - Теперь? – Ришелье пожал плечами. – Полагаю, они сбегут. Оба. И Гастон, и граф. Я бы на их месте так и поступил. Я не намерен им препятствовать. Пусть бегут. Хотя бы на какое-то время я буду избавлен от необходимости наблюдать за ними. Едва он успел договорить эту фразу, как в палатку ворвался крайне взволнованный Ла Удиньер. - Ваше высокопреосвященство, его высочество герцог Орлеанский и граф Суассонский бежали! Их только что видели на испанской стороне! Юный виконт Ла Клери опустил голову. - Теперь вы понимаете, Раймон? – мягко спросил его Ришелье. У виконта не нашлось слов. Он плакал. …Четвертое событие случилось в самом конце ужина. Кардинал внимательно посмотрел на шевалье д`Эрбле и сказал: - Аббат, не желаете ли оказать небольшую услугу вашему другу д`Артаньяну? Вы, верно, заметили, что его нет в лагере. Арамис замер в ожидании. - Вы так нашпигованы тайнами государственного значения, что я намерен доверить вам еще одну. Так вот, д`Артаньян пять дней назад отправился в Корби с особым поручением. Судя по тому, что он не вернулся, у него возникли проблемы… Я уверен, что завтра утром Гастон и граф покинут эти места. Вам нечего опасаться разоблачения. Вы знаете испанский язык. Я дам вам план города и подскажу, как туда пробраться незаметно. Сумеете пробраться в Корби и выяснить, что сталось с господином лейтенантом? Ответом послужил утвердительный кивок. - Найти д`Артаньяна – ваша главная задача. Что касается его задачи… то надеюсь, что он сам вам ее объяснит, и вместе вы точно справитесь. Это не так сложно, как кажется. Иначе бы я послал разыскивать двух остальных ваших друзей. Поручение как раз для вас. Арамис не мог не улыбнуться. - Так что? – кардинал продолжал смотреть на мушкетера с интересом и вниманием. – Посылать за двумя оставшимися? - Боюсь, что у д`Артаньяна в запасе нет столько времени, - ответил Арамис. – Я постараюсь действовать за троих, ваше высокопреосвященство…
Эжени д'Англарец: Очень интересная история! Милая любовная интрижка и благородный поступок, достойный настоящего дворянина! Атос бы одобрил. Узнать бы теперь, что там с д'Артаньяном... Ждем следующую историю, по-видимому, в ней ответ.
Мари: Эжени д'Англарец пишет: Ждем следующую историю, по-видимому, в ней ответ. ага, ждем, причем с нетерпением
Джулия:
Джулия:
Джулия:
полная версия страницы