Форум » Крупная форма » АНГЕЛ ДЛЯ ГЕРОЯ » Ответить
АНГЕЛ ДЛЯ ГЕРОЯ
Atenae: Сей опус представляет собой эксперимент, главная задача которого - очеловечить Мери-Сью. Автор отдаёт себе отчёт, насколько "миссия невыполнима". Но вдруг хоть что-то получится - о нас с вами, любезные госпожи, о человеческих отношениях? Главной издержкой этого эксперимента может оказаться непривычных ракурс рассмотрения всеми любимого Графа. Более всего опасаюсь выпасть из канона. Затея на роман, но что получится в итоге, не ведаю даже я сама. Статус: не окончено. Итак, АНГЕЛ ДЛЯ ГЕРОЯ Учили нас о книгах забывать. За непохожесть часто нам влетало. Хотели приучить нас пить и лгать, И отличать завязку от финала. А мы над сказкой плакали всерьёз, И не хотели слышать оправданья. Примите ж цену детских этих слёз, Как цену исполнения желанья! Мы верили, что это не игра, И что судьба от нас не отвернётся. И там, где всем печалиться пора, Лишь кончится роман… А жизнь начнётся…
Atenae: Сны и чудеса Всё началось из-за того, что Ирка боялась собственной квартиры. Ну, казалось бы, чего бояться, если живёшь в ней от самого рождения полных одиннадцать лет? Но когда воображение живое, а по ночам снятся ТАКИЕ сны, то вот как-то так само получается. Сон был из тех кошмаров, про которые не сразу скажешь, что кошмар. Только сердце бешено колотится, желая выпрыгнуть из груди, а в голове одна мысль: «Этого не было, не было, не было!» Но убедить себя не очень получается, так всё похоже на взаправдашнюю жизнь. Ирка нежится в родительской постели. Она всё ещё часто прибегает к папе с мамой по утрам, чтобы погреться между ними. Поболтать, посмеяться вместе, а то и вовсе «покататься-поваляться по маминой мясе», как говорит отец. Хотя Ирка уже большая. Но Иркина комната - длинная, темноватая, с обширным пространством за изголовьем кровати, - так неуютна. Особенно вечерами, если задремать или заиграться и не заметить, когда стемнеет. Тогда Ирка забивается на кровать с ногами и смотрит на стену, украшенную типовой репродукцией «Неизвестной» Крамского. А по стене, ходят загадочные тени, проплывают светящиеся пятна. А сама Неизвестная смотрит из полумрака холодными глазами. Возможно, она не желает девчонке ничего дурного, но от её взгляда нехорошо. Должно быть, всё дело в этом пространстве за головой, в окне, что находится там, рождая подспудное чувство незащищённости. В доме есть куда более удобная комната с окнами на юг. Но там шесть лет назад умерла бабушка. И с тех пор комната стоит нежилая. Ирка избегает бывать там по вечерам. А вот днём бабушкина комната становится ареной битв, сказочным городом. И вообще всем, чем пожелают Ирка и её лучшая подруга Мирка. С недавних пор там стали играть в мушкетёров. Итак, Ирка дремлет в родительской кровати. День будний, дома никого. Июньское солнце льётся в окно, занавешенное жёлтыми шторами. И наступающий день от этого такой… золотой. Хороший, в общем, день. И дремлется хорошо, не надо вставать и бежать в школу… У кровати вдруг появляется человек. Мужчина средних лет в чёрном плаще и шляпе. Он стоит близко-близко, так что Ирка хорошо видит мелочи. Плащ красивый, в талию, с широким поясом. Плащ красивый, а мужчина – нет. Невзрачный мужичок с неприятным острым лицом, в дурацкой маленькой шляпе. Что он делает у неё дома? Мужчина наклоняется и что-то говорит, но Ирка с перепугу и разобрать-то не может. Потом он вдруг исчезает, а Ирка просыпается с бешено колотящимся сердцем. Всё та же комната, всё то же солнце сквозь жёлтые шторы. Слава богу, сон! Ирка встаёт и идёт на кухню. Надо бы заесть сладеньким весь этот кошмар. Вчера мама принесла килограмм соевых батончиков в цветных бумажках. Ирка – странный человек. Все любят шоколад, хотя шоколадные конфеты – дефицит, их хорошо если три штуки попадётся в новогоднем кульке. А Ирке нравятся соевые батончики, и совсем не нравится шоколад. Так вот, батончики в доме есть, лежат в кухонном шкафу. И кто-то уже с утра угощался – на столике скомканная бумажка. Ирка влезает в шкафчик, достаёт конфету, и вдруг краем глаза ловит движение в коридоре. Поднимает глаза и успевает увидеть, как мелькает пола до ужаса знакомого чёрного плаща… И снова родительская постель, жёлтый свет сквозь занавешенные окна. И снова радость от того, что это сон, сон, сон! Ирка встаёт с опаской. В квартире тихо, слышно только, как каплет вода на кухне. Надо бы закрыть. Как была, в майке и трусиках, она опасливо идёт заворачивать кран. А потом смотрит на столик и видит ТУ САМУЮ СКОМКАННУЮ БУМАЖКУ. Ну, как тут не будешь бояться? Полдня Ирка бродила по улицам. Пыталась прогнать из головы кошмар. День вначале был такой, как обещал – солнечный, свежий, полный ароматов травы и молодых, но уже вовсю распустившихся тополёвых листьев. Ирка гуляла среди этих огромных тополей, радуясь, что они такие прекрасные, настоящие. Не то, что сон, где всё – обман на обмане. Кроме бумажки на столе, будь она неладна! Хорошо бы рассказать об этом Мирке. Они с пяти лет рассказывают друг другу сны, даже самые жуткие. Если поделиться этим с лучшим другом посреди белого дня, то становится совсем даже не страшно, а очень интересно. Но Мирки в городе нет. Она уехала с родными на свою любимую Песчанку, откуда вернётся только в конце лета – загорелая до черноты, с волосами, превратившимися из почти чёрных в каштановые. Хорошо бы сейчас наступил август, чтобы Мирка уже приехала, как в прошлом году, когда они неожиданно увидели друг друга и кинулись обниматься посреди улицы. Нет друга лучше, чем Мирка! Впрочем, у Ирки иных друзей нет, так - приятели. Зато с Миркой всё всерьёз и навечно. Как у трёх мушкетёров. Точнее, у четырёх. Прошлым летом Ирка случайно прочла эту книгу, которую мама взяла в деревню для себя, – и пропала! Улетела из реального мира. Она до сих пор не помнит, что же с ней было в те дни. Зато хорошо и подробно помнит, что творилось с четырьмя лучшими друзьями. Впрочем, может, это потому, что прочитала с тех пор книгу, наверное, тридцать раз. У неё даже игра такая есть: открыть «Трёх мушкетёров» с любого места и воображать, будто читаешь её впервые. Какой она предстанет отсюда? А отсюда какой? Сможет ли она её вот с этого самого места полюбить? Мушкетёры, конечно, самые лучшие. Но и среди них есть «самый-самый». Может, это только для Ирки? Нет, для Мирославы тоже. Они даже жребий бросали, кто будет Атосом в играх. Выпало Мирке. Ирке достался д’Артаньян. Тоже хорошо, конечно. Главное, что это Атоса лучший друг. Всё, как у них в реальной жизни. Просто теперь Ирке придётся целый год верховодить, что-то выдумывать, затевать разные авантюры. Потому что играть надо по-честному. Даже если характер совсем не тот. Но наедине-то с собой можно не скрывать, кто тебе нравится! Кстати, о характере. Характер не то, чтобы робкий, но такой… осторожный. Ирка всегда сто раз думает о последствиях, прежде чем сделать. Не авантюристка нисколько. И стесняется больше, чем надо. Хотя внешне не скажешь. Все думают, что она очень серьёзная и уверенная в себе. Эх, если бы! Нет, это даже хорошо, что ближайший год ей придётся быть д’Артаньяном. Это должно помочь. Пока вот надо расхрабриться и вернуться домой. Потому что после обеда налетела страшнейшая гроза, и бродить дальше сделалось невозможно. Собственная квартира её и солнечным утром пугала, а теперь враз смерклось и похолодало. А хуже всего, что родители прямо с работы поехали на дачу – накрывать помидоры. А автобусы плохо ходят. И до темноты папу с мамой ждать бесполезно. Ждать в пустой квартире, где утром КТО-ТО БЫЛ. Ну, пусть во сне, но ведь бумажка-то была настоящая! Но с другой стороны, дома «Три мушкетёра». И если усесться за книжку засветло, то дальнейшее вряд ли запомнится. Так Ирка и поступила. Забралась с ногами на диван в гостиной, открыла книгу наугад. То ли потому, что эти страницы были уже зачитаны до дыр, то ли ещё по какой причине, том раскрылся на главе «Жена Атоса». Совсем хорошо! Но ближе к десяти всё стало просто ужасно. За окнами грохотало и лило так, что было понятно: папа с мамой останутся ночевать на даче. В такую погоду нечего и думать высунуться на улицу. Ирка поплакала от досады и жалости к себе. А потом, наверное, всё же уснула. Или нет? Из зала был виден кусочек бабушкиной комнаты. Совсем небольшой – часть стены между окном и платяным шкафом. И эта стена вдруг начала светиться - странно, мертвенно, фиолетово. Спокойный, ровный свет с каждой минутой делался всё ярче. Ирке стало холодно, на загривке зашевелились мурашки. Мамочки! Но помощи ждать бесполезно. Никакого шанса, что заскрипит ключ в замке и раздастся весёлый папин голос: «Ещё не спишь, Маленькая?» Вообще неоткуда ждать помощи! Одна во всём мире. Есть только гроза, и потустороннее сияние… и незнакомец утром был в её сне…и бумажка… Нет, есть ещё тяжесть любимой книги на коленях. Есть мушкетёры! Трусов плодила наша планета. Всё же ей выпала честь. Есть мушкетёры! Есть мушкетёры! Есть мушкетёры, есть! Ирка отчаянно чертыхнулась вслух. Вообще-то ещё недавно она этого не делала. Всё началось с того, как они дурачились с приятелем с третьего этажа. - Давай играть в «чёрта», - предложил Санька. – Кто первый помянет, тот и проиграл! И вот странное дело: никогда до этого Ирке не хотелось чертыхаться, а тут просто язык зачесался. Естественно, выиграл Санька. А потом обнаружилось, что доблестные мушкетёры чертыхаются через слово. Значит, они с Миркой тоже должны. Играть-то надо по-честному. Она и чертыхалась, как бы ей ни говорили, что девочку это не украшает. Мало, что там девочку украшает? Может, она в глубине души вовсе не девочка, а храбрый гасконец д’Артаньян! Эта мысль придала ей уверенности. В самом деле, где это видано, чтобы д’Артаньян испугался? «Атос не подал бы ему руки, Атос отрёкся бы от него». Можно подумать, что кардинал Ришелье – это менее опасно, чем дурацкий синий свет из стены! Ирка решительно встала с дивана и направилась в бабушкину комнату – навстречу собственному страху. Потому что перед мушкетёрами бояться было стыдно. - Есть мушкетёры! Есть мушкетёры! Есть мушкетёры, есть! На последнем слове она добралась до проклятой стены и с силой впечатала в неё ладонь. Так вот тебе!.. Стена внезапно разверзлась, втянув в себя руку, а потом и всё остальное. Шум в голове и мурашки перед глазами - всё как позапрошлой зимой, когда Ирка упала в обморок от духоты на новогоднем утреннике. Потом за окнами грохотнуло особенно сильно, и обморок закончился. Если это вправду был обморок. Вот только она была уже не дома. А где? Полутёмная комната, свечи догорают в литом канделябре. Двустворчатое окно с переплётом, за которым тоже бушует гроза. Потоки воды бьют в стекло и с шумом срываются с карниза. В камине краснеют угли, отбрасывая блики на шпагу с драгоценным эфесом, что висит над ним. А ещё - на портрет мужчины с голубой лентой на груди. Стол посреди комнаты. За столом человек. Он сидит к Ирке спиной, лица не видно, видны только тёмные вьющиеся волосы до плеч. А плечи ссутулены – то ли спит, то ли ему очень плохо. На столе – батарея пузатых бутылок. Ирке знакома эта комната. И человек за столом тоже знаком. Она так вот всё и представляла. Но одно дело воображать, сидя у себя дома, и совсем другое – видеть своими глазами. Он же пьяный, наверное? В глубине души Ирка всегда крепко боялась пьяных. Кто их знает, что у них на уме? Как у папы, когда он «переберёт». Сначала он добрый, даже липучий, а потом вдруг начинает злиться и может накричать на маму. На Ирку он никогда не кричит, но это всё равно страшно. Не любит Ирка пьяных. Но это же Атос! И если не подойти, не заглянуть ему в лицо, пока длится этот сон, ведь она потом всю жизнь будет жалеть. Ага, а если он спьяну тоже злой? Сейчас он Ирку не видит, а когда увидит?.. что будет тогда? А ничего не будет! Во-первых, наверное, это всё-таки сон. А во-вторых, это Атос, он самый лучший, потому ничего страшного быть просто не может. Ирка отлепилась от косяка и двинулась в обход стола. Он её увидел не сразу. А Ирка глядела и радовалась, что он такой, как есть. Она и раньше думала, что ни на какого актёра он не похож, а похож на самого себя. Потому что стоило фильму закончиться, она сразу забывала лицо артиста, хотя артист был хороший, красивый. А ей виделось совсем другое лицо. Вот это самое, которое сейчас. Волосы взъерошены, пряди в беспорядке упали на лоб. А лоб высокий, и морщин почти нет. Только одна складка между мучительно сдвинутыми бровями. Длинный прямой нос. Губы, полускрытые усами, твёрдо сжаты, но они совсем не тонкие, чуть подрагивают, будто он хочет что-то сказать, но сдерживается. И смотрит куда-то в сторону, глаза блестят, и взгляд странный. Словно он видит что-то такое, что очень не хочет видеть. Хотя там, куда он смотрит, точно ничего нет. Ирке ещё не приходилось наблюдать человека вот так, наедине с самим собой, когда на лице всё написано. Это неправильно, наверное, - словно подглядываешь в ванной. Рука с длинными красивыми пальцами потянулась к оловянному стакану, чуть не опрокинув его. - Не надо! – попросила Ирка. – Пожалуйста...
Atenae: *** Атос поднял глаза и увидел ангела. - Не надо! Пожалуйста! Вам пить вредно. Почему он сразу решил, что это ангел, когда были все основания полагать, что он напился до чёртиков? Наверное, потому, что демоны никогда не предстают в облике детей. И никогда не пытаются остановить человека, который так добросовестно трудится над самоуничтожением. Хотя у Атоса было убеждение, что небеса его недолюбливают. Или вовсе забыли о нём. Но вот, ангела прислали. Он всегда думал, что ангелы должны быть такими… эфемерными. С крылышками. А этот конкретный был очень даже крепеньким. Как грибок. Голос резковатый, мальчишеский. Две косы с синими бантами. Странная обтягивающая рубашка без признака ворота и почти без рукавов. Не менее странные панталоны – длинные, до самых щиколоток, тёмно синие, с красным галуном в два ряда. Ребёнок в самом конце того возраста, когда пол ещё определяется с трудом. А уж в такой одежде – и подавно. А на ногах – тапочки. Со смешной кошачьей рожицей. Эти тапочки его окончательно добили. Ну, как после этого относиться к небесам всерьёз? Нижняя губа, полненькая, как гриб-маслёнок, дрожит, будто ангел собирается плакать. Вот не надо, а? А то он заплачет тоже. Возрыдает от жалости к себе. Или заржёт жеребцом, тоже не исключается. Потому что, сколько можно уже? Он долго молился. Молил, чтобы у него забрали жизнь. Или хотя бы отняли память. А вместо этого ему заявляют, что вино вредит здоровью! - Вам же от этого не легче, - сказал ангел тем же низким шмелиным голосом. И губка-маслячок задрожала сильнее. Атос выпятил губу, передразнивая видение. Хуже не будет. Потому что хуже просто некуда. А видение вдруг просияло широчайшей улыбкой. Так понравилась его гримаса? А он ещё не так может! Но улыбка погасла также внезапно. - Не надо. У вас глаза такие… вам плохо. Не надо пытаться быть весёлым. - На вас, барышня, не угодишь, - сказал Атос. Он всё же решил считать ангела девочкой. Косы, бантики. Хорошо, что волосы не белые, просто светлые с едва заметной желтизной. Ещё одного белокурого ангела он бы просто не вынес… *** И вовсе он не пьяный! Не такой, каким бывает отец. Не противный. Даже когда передразнивает. И совсем не удивился, что она здесь. Наверное, во сне так и должно всё быть. И не рассердился, когда она сказала. Папа обычно сердится. Боится, вдруг его посчитают пьяницей. Папа культурный, интеллигентный, ему не всё равно, что про него люди думают. Значит Атосу всё равно? Как же так? Он же дворянин, им, дворянам честь превыше всего. «Я прощаю вам мою разбитую жизнь, я прощаю вам мою утраченную честь, мою поруганную любовь и мою душу, навеки погубленную тем отчаянием, в которое вы меня повергли!» Какая уж тут честь, если всё так?.. - Но вы же не виноваты, что она такая гадина! Шпионка, воровка, убийца. Вы же в этом не виноваты. Он горько усмехнулся: - Нет, в этом не виноват. Только в том, что я безмозглый болван. И в том, что убил её. Кстати, как небеса относятся к убийству? - А вы её не убили, - буркнула Ирка и осеклась. Он что, не знает, что она осталась жива? Это значит, д’Артаньян ему ещё не рассказал? И встречи в «Красной голубятне» тоже не было? - Не убил? - Не убили, - сказала Ирка. Что уж тут, раз всё равно проговорилась. У него сделалось такое лицо… непонятное. Будто всякое выражение куда-то ушло. И глаза уставились в пустоту. Только заблестели ещё сильнее. Он вдруг спрятал лицо в ладонях. Ирке разом стало жарко, стыдно, и очень горько. Он же не плачет, да? Тогда чего он? *** Атос не плакал. Когда тёплая ладошка коснулась его всклокоченной шевелюры, которую вот уже сутки он расчёсывал исключительно пятернёй, он отнял ладони от лица. Просто не хотелось, чтобы его потрясение кто-то видел. Даже ангел. Тем более ангел. Небеса решили его пощадить? Он хотя бы не убийца. Почему же и после этого известия так пусто на душе? Барышня-ангел перестала гладить его по голове и как будто засмущалась. Нахмурила брови и почти сердито произнесла: - Вы не обрадовались. Вам как хуже: когда она живая, или когда мёртвая? Ответа он сам не знал. Ангела это удивило. - А разве так может быть? Вы же это должны понимать, да? - Должен. Но не понимаю. Видишь ли, дело даже не в ней, не в том, жива она или нет, а в решении, которое я принял. От этого решения совесть меня не освободит, верно? Подрастёшь – поймёшь, может быть. Хотя, что я? Дай бог тебе никогда этого не узнать! Почему он решил, что ангелы растут? Может потому, что лично ему достался вот такой - губастенький, по-детски наивный. В тапочках. - На вас не угодишь, - сердито сказала она, не замечая, что в точности повторила его слова. И бровки снова сердито сошлись, даже складочка между ними образовалась. - Почему? Вполне можно, - миролюбиво сказал Атос и улыбнулся. По крайней мере, он надеялся, что получилась нормальная улыбка. – Уберите меня отсюда, а? Куда-нибудь, хоть в ад. Я не хочу ничего помнить. Не хочу разбираться, в чём виноват, а в чём нет. И если она живёт, раз так угодно небу, пусть хотя бы меня не будет. Наяву он никогда не позволил бы себе выглядеть таким… виноватым. Но это всего лишь пьяный сон. И можно побыть наивным мальчишкой, каким перестал быть два года назад. И сейчас это можно сказать. Ангелу. Без крыльев, но в тапочках. - Я не могу вас забрать, - сказал ангел в тапочках. – Потому что это же сон. И потом… а как же Портос, Арамис, д’Артаньян? Вы что их бросите? Вы им очень нужны. Очень-очень! Так, последнее имя ему было незнакомо. - О чём вы, барышня? Кто такой д’Артаньян? Барышня густо покраснела и сказала одно слово: - Ой! - Что «ой»? Интересно, что бывает ангелам, если они случайно скажут, чего не следовало? Хотя… если она чего-то и испугалась, то явно не розги. И самое смешное, что испугалась, похоже, за него. Барышня-ангел некоторое время хмурилась и поджимала губу. Он успел заметить, что губа с трещинкой, и она её частенько покусывает. Словно трещинка может болеть. У ангелов – тоже может? Потом, кажется, решилась, и лицо разом посветлело. - Ладно, я скажу. Раз всё самое лучшее у вас ещё впереди. Атос скептически поднял бровь, но вслух не произнёс. Как, ЕЩЁ лучше? - Д’Артаньян – ваш самый хороший друг. Ну, точнее, будет. Я не знаю, когда. Скоро, наверное. И вдруг снова заразительно улыбнулась. Положительно, когда она улыбается, у неё совсем другое лицо. Гораздо милее. Он не мог не сказать ей этого. Улыбка стала ещё шире: - А у вас тоже! И Атос понял, что улыбается в ответ. Не ожидал. Вот так. Небеса решили его утешить. Несмотря на явное непотребство его состояния. И сегодня, и в обозримом промежутке времени. Сколько же месяцев он не просыхает? Спрашивать об этом ангела неудобно. Придётся высчитывать самому. Или спросить Портоса. Гигант относится к этому проще. Арамису явно не нравится, но он не выражает осуждение открыто. И поэтому перед Арамисом стыдно. Так, я задумался о стыде. Значит, кошмар отступает. Спасибо тебе, ангел в тапочках! Взгляд ангела устремился куда-то ему за спину и снова стал очень серьёзным, даже растерянным. - Ой, кажется мне пора. Атос обернулся. Дверной косяк слабо светился фиолетовым. Девочка-ангел коснулась свечения и прошла сквозь него, бросив напоследок: - Вы только не пейте, ладно? Вы хороший. Да, если выпить столько божанси, будешь хороший. Или она что-то иное имела в виду? *** …На Ирку снова накатила дурнота, хотя во сне не может быть обморока. А когда в голове прояснилось, она обнаружила себя в бабушкиной комнате, а в прихожей внезапно вспыхнул свет, и папин голос тревожно спросил: - Ты почему не спишь, Маленькая?
Камила де Буа-Тресси: Ах, ангел в тапочках - это так мило. Здорово, мне очень нравится!
stella: Так а можно не пирожными кормить а подать сытный обед из трех блюд!
Atenae: Экий у Вас аппетит! А вдруг это не вкусная и здоровая пища, а пирожок ни с чем? Я ещё и сама не понимаю, получается ли. Ладно, кладу вторую порцию. Не могу допустить, чтобы наша Стелла с голоду умирала! Трое неразлучных Самое забавное, что лекарство, прописанное Небесами, помогло. Атос едва успел снять колет и сапоги, потом рухнул на кровать и впервые за долгое время проспал без сновидений. А в шесть утра пробудился неожиданно свежим. Или дело просто в том, что он в кои веки выспался? Продолжать попойку не хотелось, Атос знаком велел Гримо прибрать бутылки и отправился к господину де Тревилю. Для тех, кто знал его прежние намерения, это оказалось приятным сюрпризом. Неприятным сюрпризом было то, что господин де Тревиль всё же освободил его от дежурства, так что заняться было решительно нечем. И Портос с Арамисом куда-то запропастились. Он разминулся с обоими. Трезвый образ жизни имеет свои недостатки. Время было совершенно некуда девать. Часть дня он убил на визит к оружейнику, заказал новый клинок. Потом решил пообедать в кабачке на улице Феру, в двух шагах от дома. А там обнаружились приятели из полка. Деньги имелись, кости тоже. А теперь имелись и партнёры. И хозяин кабачка никогда не доносил, что у него играют. Ближе к вечеру в кабачок ввалился Портос. - Атос, вот вы где! Я заходил к вам домой, да так и не смог выдавить из Гримо, куда вы подевались. Положительно, мой друг, слуге надо позволять разговаривать хотя бы раз в неделю! Если учесть, что выходя из дома, он сам не знал, куда пойдёт, то сведения Гримо были верны. Другое дело, что Портоса они не удовлетворили. - А где наш аббат? Я искал вас обоих. На это ему решительно нечего было ответить. К счастью, именно в этот момент Арамис появился в дверях. И тут же вздрогнул, услышав приветственный рёв гиганта. - Арамис, чёрт бы вас побрал! Где вы бродите, когда у нас такое дело? На лице приблизившегося Арамиса появилась страдальческая гримаса. - Ради бога, тише, Портос. Или вы хотите, чтобы о вашем деле знал весь Париж? Право, достаточно одной улицы Феру. Рад вас видеть, Атос! Гигант спохватился: - А! Я тоже! Вы ведь, помнится, собирались испросить отпуск у господина де Тревиля и пить неделю кряду? Он пожал плечами: - Кажется, Господь намерен мне предложить лучшее занятие. - Никогда не надо сомневаться в милосердии Небес, - наставительно произнёс Арамис, но его бархатные, почти девичьи глаза уставились на Атоса с любопытством. Ибо нечасто мушкетёр затрагивал теологические темы. Портоса, впрочем, эти материи традиционно не волновали. - Ха, у меня есть верное средство от вашей хандры! Господа, что вы скажете о хорошей драке на двенадцать персон? Сувре, Кампана, Ферюссак, вы с нами? Упомянутые мушкетёры сошлись за их столом, хотя Кампана был уже изрядно навеселе, а Сувре пришлось согнать с колен хорошенькую служанку. Портос потёр руки: - Ну, Атос, помнится, вы говорили, что Господь создал гвардейцев его высокопреосвященства, чтобы спасать вас от скуки? Так у меня есть возможность вас хорошенько взбодрить! Какая забота, чёрт возьми! В этом был он весь. Атосу вспомнился один разговор, состоявшийся несколько месяцев назад. Некий молодой дворянин, недавно зачисленный в роту, искал его общества весьма настойчиво. К сожалению, он не нашёл ничего лучшего, чем спросить: - Атос, право, не могу понять, что вас связывает с этими людьми? Один – тупица, другой – неженка! - То, что им не придёт в голову задавать подобные вопросы, - ответил он. А потом осведомился, решится ли собеседник повторить свои слова «этим людям» при свидетелях, или удовлетворится его скромным обществом прямо сейчас на каком-нибудь пустыре? Болван принёс извинения тут же и в дальнейшем старался не показываться на глаза. Впрочем, если бы спрашивали всерьёз, Атосу было, что ответить.
Atenae: Всё началось с одного происшествия на Новом мосту, ещё прошлой зимой. Пон-Нёф в ночное время - не самое безопасное место, там частенько пошаливают любители сдёргивать плащи с прохожих. Дворянину, шедшему с дамой в романтическом уединении, особенно не повезло. Лакея, нёсшего фонарь, прирезали быстро. Шевалье пытался защищаться, но дама, повисшая у него на руке, сковывала подвижность, и это обстоятельство оказалось роковым. Бедняга пал в тот самый миг, когда на шум драки прибежали из темноты три солдата из полка де Тревиля. Атос, Портос и Арамис оказались на Новом мосту независимо друг от друга. Тогда они были едва знакомы, и редкое совместное стояние в карауле ничего к этому знакомству не прибавило. Видимо, судьбе надоело ждать, и она решила свести их самым радикальным способом. Мушкетёров было трое, бандитов – пятеро. Самые решительные вступили в схватку, самый осторожный прикрылся дамой и приставил к нежному горлу нож. Атос заколол своего противника первым. Мгновение спустя Портос сграбастал двоих нападавших и скинул в воду. Противником Арамиса оказался опытный бретёр, так что молодой человек провозился несколько дольше. Он присоединился к сослуживцам в тот самый миг, когда Атос попытался вступить в переговоры. Негодяй прижимался спиной к балюстраде, по-прежнему прикрываясь жертвой. Обойти его не было никакой возможности. Атос вложил шпагу в ножны и поднял руки, чтобы разбойник видел, что они пусты. - Отпусти женщину, и тогда, клянусь честью, ты уйдёшь отсюда живым. Бандит был невысок, дама оказалась одного с ним роста, так что прикрыла его почти целиком. Арамис достал пистолет и прицелился, но было слишком темно, чтобы попасть наверняка. Фонарь при падении не разбился, но откатился довольно далеко. Атос, желая помочь товарищу, поднял фонарь и начал обходить разбойника слева. Негодяй ощутимо занервничал. Сиплое дыхание стало учащённым, словно он уже выдержал схватку со всеми троими. - Пусть благородные господа стоят, где стояли! Иначе я проткну это лебединое горлышко. - Только попробуй, и пожалеешь! – пообещал Портос, но приблизиться не рискнул. Атос взглянул на Арамиса. Молодой человек едва заметно покачал головой, показывая, что не готов к выстрелу. Атос взвесил фонарь в руке. На лице Арамиса мелькнула улыбка, он утвердительно кивнул. В тот же миг мушкетёр швырнул фонарь вперёд. Бандит непроизвольно дёрнулся, на мгновение открываясь, и Арамис не дрогнувшей рукой нажал на спусковой крючок. Пуля пробила разбойнику лоб, он умер мгновенно. На свою беду, перепуганная жертва поняла одно – хватка злодея ослабела. В мозгу дамы мелькнула только одна мысль: «Бежать!» Она судорожно дёрнулась, пытаясь освободиться. Нож в мёртвой руке чиркнул по высокой груди, не причинив особого вреда, но в панике бедняжка сама напоролась на остриё. Портос оказался подле неё первым. Он хотел поднять женщину на руки, но остановился при виде рукоятки, торчащей из-под левой груди. - О нет, господа! Что же делать? Она ещё жива, но истечёт кровью в ближайшее время. И немедленно, если мы извлёчём кинжал. Оружием разбойника действительно был кинжал с гранёным лезвием. Он не нанёс бы серьёзных увечий, ударив вскользь, но теперь роковым стечением обстоятельств проник глубоко в грудную клетку. Арамис решительно отвёл дрожащие руки Портоса. - Я знаю одного хирурга неподалёку. Не Амбруаз Паре, но если Богу будет угодно, чтобы бедняжка жила… - он поморщился, не желая продолжать. - Сделаем носилки из плащей? – предложил Атос. Портос покачал головой: - Я буду острожен, - и как пушинку поднял рослую женщину с мостовой. Идти действительно оказалось недалеко. Но и это промедление усугубило дело. В глубине души Атос всегда был убеждён, что состояние раненной безнадёжно. Когда врач извлёк кинжал, брызнул фонтанчик алой крови. Хирург был действительно не Амбруаз Паре, впрочем, и великий целитель не смог бы вовремя перевязать артерию. Тампон, введённый в рану, не спас положение. Несколько минут спустя хирург накрыл тело покрывалом и отошёл, чтобы омыть руки в тазу. - Вы можете сообщить её близким, господа? Ей не должно оставаться здесь. - Мы не знаем, где искать родных этой несчастной. Я оплачу заупокойную службу и погребение, - сказал Атос, доставая кошелёк. Но Портос обнял их с Арамисом за плечи, увлекая на лестницу. Всегда уверенный здоровяк выглядел ощутимо растерянным. - Господа, я знаю, кто она. Это Клодин, жена мэтра Жильда, стряпчего с Медвежьей улицы. В обычном состоянии гордый Портос никогда не признался бы, что имеет знакомства среди стряпчих на Медвежьей улице, но сейчас его это не волновало. Волновали совсем иные вещи. - Но что же теперь делать, господа? Тот неудачник на Новом мосту - совсем не мэтр Жильда. И если мы доставим её домой, муж узнает о похождениях бедняжки. Надо ли? Атос готов был с ним согласиться, но Арамис покачал головой: - Предоставьте это мне. Дальнейшее было не самым приятным, но и не очень трудным. По соседству с хирургом обитал зеленщик, который за умеренную плату согласился отвезти тело в своей тележке. Арамис же так преподнёс эту историю, что безутешный супруг не заподозрил ничего дурного. Атос, которому было чуждо притворство, не мог не оценить его красноречие. Бывший семинарист ни на йоту не погрешил против истины, просто умолчал о некоторых деталях. Портос же с тех пор называл Арамиса «наш аббат» и уверял, что церковь многое потеряла, лишившись такого проповедника. Впрочем, это было уже после. А на следующий день они, не сговариваясь, сошлись в «Сосновой шишке», где сели рядом и принялись заниматься своими делами. Атос по обыкновению пил, Арамис что-то писал. Портос с аппетитом ел, поглядывая на них обоих, и в кои веки не решался заговорить. Видимо, Арамис показался ему всё же более доступным. - Что это вы там царапаете, милый друг? Арамис оторвался от своего занятия, аккуратно присыпал лист песком и сложил его. - Я переписывал рондо, Портос. - Рондо? - Ну да, рондо. Я сочинил его вчера. И теперь мне надо решить, показать ли его Вуатюру или Буароберу? - А обоим сразу нельзя? - Увы, нет, - вздохнул Арамис. - Почему? - По политическим причинам. - Потому, мой друг, что господин Буаробер в большой дружбе с кардиналом, а господин Вуатюр в немилости у его высокопреосвященства, - пояснил Атос. Арамис встретил это пояснение тонкой улыбкой, оценив осведомлённость однополчанина. Портос же шумно вздохнул, отхлебнул вина и сказал: - Ну и чёрт с ними! Знаете что, Арамис? Не показывайте его никому! Пусть оба удавятся с досады! Да, в этом был он весь.
Atenae: Зычный голос Портоса вернул Атоса к действительности. Мушкетёр продолжал делиться своими планами: - Бикара, Каюзак, Бернажу, де Жюссак. И ещё парочка на убой, кого они захотят взять. Что вы скажете, господа? - Но повод, Портос? - Они гвардейцы кардинала. Это вам не повод? Арамис кротко вздохнул: - Боюсь, что на данный момент недостаточный. - Ха! Арамис, не будьте таким эгоистом. Атосу надо развеяться. К тому же, я уже почти устроил дело. Помните Огюста Бикара из Наваррского полка? Огюст – славный малый, но его младший братец связался с нехорошей компанией. Я ему нынче так и намекнул, что его высокопреосвященство набирает в свою гвардию всякий сброд. Н-да, удар дубиной даже менее откровенен, чем намёк Портоса. И если это слышали ещё и Каюзак с де Жюссаком. И Бернажу, который всегда вспыхивает, как порох. Арамис вздохнул и произнёс: - Увы, Портос, но сегодня ничего не получится. Слишком поздно, слышите - бьёт одиннадцать? К тому же, Кампана едва стоит на ногах. - А, ну да. А завтра? - Завтра я буду занят. - Чем же это, интересно знать? - Я должен нанести визит госпоже д’Эгильон. - Ну а послезавтра? - Боюсь, что послезавтра я занят тоже. Читаю стихи в Отеле Рамбуйе. - А потом? - Четверг у меня тоже расписан. - А, конечно! В четверг вы наносите визит в особняк де Люинь! Не оттуда ли вы выходили, хитрец, когда я встретил вас третьего дня? Нежный румянец залил щёки Арамиса. - Портос, я же не спрашиваю, кого посещаете вы! - О, право! Развлекайте своих жеманниц, кто вам не даёт? Но у вдовы герцога де Люиня есть один существенный недостаток – герцог де Шеврез. Или вас это не смущает, аббат? Атос мог поклясться, что Портос едва ли когда-то переступал порог особняка Люиней. А вот тихоня Арамис, пожалуй, был туда вхож. - А если и так? Что из этого следует? – запальчиво воскликнул Арамис. Атос покачал головой и тихо произнёс: - Едите из всех кормушек, мой друг? Опасная тактика в наши дни. Герцогиня в большой дружбе с Шале. - И отсюда следует плаха! - победно завершил гигант. - Милостивый государь! Право, не знаю, что заставляет меня терпеть ваши выходки? - Быть может, благоразумие? – улыбнулся Портос, подкручивая усы. Атос вспомнил слова ночной гостьи и серьёзно произнёс: - А может, мы почему-то нужны друг другу? Арамис опустил голову, признавая его правоту. Он всё ещё злился, но не настолько, чтобы раздражение затмило истину. - Святые слова, Атос! – провозгласил гигант. – Есть повод выпить! Добродушный здоровяк-мушкетёр и помыслить не мог, сколь далеко идущие последствия имеет его затея. А если бы кто-то ему сказал, то едва ли он бы в это поверил. И уж наверняка не придал бы значения известию, что три часа назад в Париж на жёлтой лошади въехал д’Артаньян.
stella: А можно еще? А то на полдороге остановились!
Atenae: Ладно, эту историю сегодня добью. Но дальше-то мне вас потчевать, почитай, нечем будет. Одна главка, да полглавки, да четверть главки! К вопросу о самоуважении В общем, если бы не это «дело», которое пытался устроить Портос, возможно, дальнейшее не оказалось бы таким сюрпризом. Когда за порогом кабачка им повстречались шестеро гвардейцев во главе с Жюссаком, Каюзаком и Бикара, никому из мушкетёров не пришла мысль о ловушке. Скорее о возможности обговорить подробности предстоящей встречи. Впрочем, Кампана был слишком пьян, чтобы мыслить, а де Сувре – слишком занят тем, чтобы заставить Кампана держаться вертикально. - О, господа, нам положительно везёт сегодня! Я даже начал как-то уставать от ваших физиономий! – воскликнул Портос. – А как насчёт завтрашнего дня? - Не будет никакого завтра, - ответил Бернажу. Каюзак подобно Атосу предпочитал делать, а не говорить, он молниеносно выхватил шпагу. То же сделали остальные. - Милостивые государи, не кажется ли вам, что такое нетерпение граничит с подлостью? – спросил Арамис своим мелодичным голосом. У Арамиса такие вещи выходили особенно оскорбительно. Ответом ему были два выпада, сделанных Каюзаком и Бернажу одновременно. Удар Бернажу Арамис парировал, хотя и не слишком удачно – батман стоил ему клинка. Бернажу был раскрыт, но довершить успех молодому мушкетёру оказалось нечем, его шпага обломилась у самой рукояти. От удара Каюзака Арамиса защитил Атос, успев вклиниться между гвардейцем и спиной друга. Увы, Каюзак действовал с ближней дистанции. Чтобы прикрыть Арамиса, нужно было чуть больше места. Или чуть больше времени. Тогда Атос достал бы гвардейца нижним квартом. У него не было ни времени, ни места. Было собственное плечо. Им он и поймал вероломный удар. Успев подумать, что по счастью Каюзаку тоже тесно для затеянного манёвра, если в этом манёвре участвует ещё один человек. И что рана едва ли окажется смертельной. А потом была неожиданно ошеломляющая боль. Атос сам не заметил, как оказался на земле. Усилием воли разогнал накатившую дурноту и успел подняться на одно колено, но тут на него рухнул мёртвый Кампана. Боль полыхнула с новой силой, и теперь уже бороться с ней не было никакой возможности. Уже лежащего его настиг чей-то сапог, и этот сапог стал последним, что Атос запомнил из всего длинного дня.
Atenae: *** Он открыл глаза и обнаружил себя в постели. Всё случившееся можно было списать на очередной пьяный кошмар. Когда бы не детали. Боль в плече. Залитые кровью простыни. Тревожные лица друзей. - Боже, Атос, как вы нас напугали! Пожалуй, возглас Портоса прозвучал излишне громко. В ушах и без того гудело. Видимо, он потерял много крови. - Со мной всё… в порядке. Как наши дела? - Могли быть лучше. Мы потеряли Сувре и Кампана. Нас и Ферюссака арестовали, но по дороге Арамис чертовски ловко отвлёк их внимание, а я немного постукал по головам. Так что нам удалось улизнуть. Вас эти канальи сочли мёртвым. Чёрт возьми, Атос, я и сам так подумал! Ну и счастливчик же вы! Оказывается, если хмыкать и даже ухмыляться, тоже может быть больно. Атос решил впредь выражать свои эмоции экономнее. - Я счастливчик, Портос. Рана… не очень серьёзна. - Именно что серьёзна! Был момент, мы уж подумали, что вы не доживёте до утра. У вас, должно быть, душа гвоздями прибита к телу? Всё это время Арамис странно молчал и пристально вглядывался в его лицо. - Как вы себя чувствуете, Атос? - Пока чувствую. Если верить Портосу, это уже достижение. - Ещё бы, чёрт возьми! Неожиданное высказывание из уст бывшего семинариста. До чего он их довёл? А что он чувствует, в самом деле? Странное дело, он ощущал… спокойствие. Плечо, конечно, болело. Но если не двигаться, то терпимо. Голова, конечно, кружилась. Но это тоже пустяки. По сравнению с теплом рук, которые сжимали его запястье (кажется, Арамис собирался посчитать пульс, да так и забыл). И других рук, что лежали на здоровом плече, чтобы предупредить резкое движение, если бы ему вздумалось такую глупость совершить. И теплоту двух пар таких непохожих глаз. Ангел не обманул. Кажется, он им действительно нужен. И это было новое ощущение, которым хотелось насладиться в полной мере. Круглые голубые глаза Портоса смотрели виновато. - Простите меня, дружище! Если бы не моя затея, сейчас вы были бы целы. - Полно вам, Портос! Это действительно меня… отвлекло. Оказывается, если просто улыбаться, ничего болеть не будет. И всё же, видимо, улыбка вышла жалкой. Гигант забеспокоился: - Вам надо поспать! - А вам – в караул, - напомнил Арамис. - Эх! Да, чёрт возьми. Я и забыл, - вид у Портоса был расстроенный. - Ступайте, мой друг. Я вне опасности. И никто не придёт сюда сводить со мной счёты. - Я побуду здесь ещё какое-то время, - пообещал Арамис. Портос – добрейшая душа – кажется, всё ещё переживал. Он только махнул рукой, подобрал со стула свой форменный плащ, окровавленный и изрядно продранный в ночной переделке, и удалился, что-то невнятно бормоча. Интонация у этого бормотания была непривычно минорная. Теперь у постели раненого оставался только Арамис. И выглядел он странно напряжённым. Словно собирался с силами, чтобы что-то сказать, да всё никак не мог решиться. Наконец молодой человек поднял голову и взглянул на него очень строго. - Почему вы так поступили, Атос? Хм, подобного вопроса он не ожидал. Ему казалось, что всё и так очевидно. Но Арамис был серьёзно настроен, серьёзнее не бывает. - Я не спрашиваю, почему вы спасли мне жизнь. За это можно только благодарить, и я вам благодарен. Но… Почему вы выбрали именно этот способ? Вам не пришло в голову иное? Кажется, он слишком слаб, чтобы анализировать. Ну да, в тот момент это показалось неплохой идеей. Однако бывший семинарист не собирался сдаваться. Невзирая на отсутствие ответа. - Хотите, я вам скажу? Вы просто не стали рассматривать иные возможности. Можно было парировать, не подставляя себя под удар. Но вы этого не сделали. - В этом случае успех был гадательный. Вас могло задеть, несмотря на все мои старания. Арамис сверкнул глазами: - Да! Я был бы ранен. Не убит! Ранен легко. И вы это понимали. И всё же предпочли гадательному верное. И подставили себя. Знаете, что в этом меня расстраивает больше всего? Отвечать необязательно. Теперь Арамис непременно выскажет всё, что накопилось. Но чем он его так задел? Молодой человек склонился к нему, кусая губы. Было видно, как ему неприятно говорить то, что он собирался сказать. - Атос, я прошу вас выслушать и не обижаться. Вы поступили так не потому, что цените мою жизнь. А потому что не цените свою. Чувствуете разницу? Да, чёрт возьми, разница была. Он потерял за эту ночь много крови, и всё же её осталось довольно, чтобы мучительно покраснеть. - Понимаете, о чём я толкую? Вы швырнули свою жизнь на кон так же небрежно, как швыряете на стол плату за обед. Не подумав о тех, кому вы дороги. Не подумав о воле Творца, который не желает вашей гибели настолько, что счёл нужным вмешаться. Вы считаете себя хорошим христианином, Атос? Вот это вопрос! - Я не считаю себя хорошим человеком, Арамис. Если бы вы только знали… - Я ничего не знаю. Я сужу по тому, что вижу. И другие тоже. И Создатель, который читает в душе у каждого, и который знает о нас всё, - он судит тоже. Нынче ночью я видел Его волю! Которую вы пытаетесь отрицать. Знаете, что у вас есть ангел-хранитель? Он это знал. Не хотел верить, но знал. Но откуда Арамис?.. - Как он выглядел… ангел? - Ребёнок. Девочка лет десяти. - С косичками? - С косичками, - Арамис мимолётно улыбнулся. - Ангел помогал вам удержать кровь, пока не подоспели мы с Портосом. И после этого вы продолжаете думать, будто ваша жизнь не угодна Небесам? - Я не знаю, что думать, Арамис. Но тут есть повод задуматься. Глаза Арамиса просияли. - Задумайтесь, мой друг! Задумайтесь! Атос задумался, и ему захотелось провалиться сквозь землю. От тревожных, вопрошающих глаз друга, который волнуется за него. - Чёрт возьми, Арамис, я едва не взвалил на вас тяжёлую ношу. Молодой человек рассмеялся и воскликнул: - О, я рад, что вы об этом догадались! Да, гадко. И стыдно. Если бы он погиб, Арамис должен был жить с мыслью о том, сколько за эту жизнь заплачено. Это много хуже, чем попрекать благодеянием. - Арамис, я не знаю, простите ли вы меня? Получается, что в тот момент я действительно больше думал о себе. Думал, что… это будет неплохая смерть. Эгоизм чистейшей воды. Ваши упрёки полностью справедливы! Молодой мушкетёр вздохнул, лицо его затуманилось. - Не совсем так. Но вдруг это поможет? – он не стал продолжать. – Портос прав, вам нужно отдохнуть. Я сейчас уйду, а вы спите, набирайтесь сил. И извините меня за этот разговор. Я рад, что вы спасли мне жизнь, и что для вас всё закончилось не так уж плохо! Поверьте, очень рад! Да, конечно, он верил.
Atenae: *** Он остался один, но сон не шёл, несмотря на слабость. Вначале мешало солнце, очень рано начавшее светить сквозь незанавешенные окна. Потом на улице заорали разносчики. А потом он понял, что свет и разносчики не виноваты. И что спать ему мешает стыд. Чёрт возьми, он получил целый ряд уроков за неполные двое суток! И если учить его взялись так настойчиво, то на это стоит обратить внимание. Во-первых, приходится признать, что если ему безразлична собственная жизнь, то есть люди, которые относятся к этому вопросу иначе. И это очень хорошие люди. Много лучше него. Во- вторых, свидание с ангелом неожиданно оказалось истиной, а значит, он должен осмыслить всё услышанное в ту ночь. И, в-третьих, он совершенно не заслуживает таких богатых даров! Что он сделал, чтобы о нём были такого доброго мнения? Да ничего! Просто, хвала Господу и родителям, ему досталась располагающая наружность. Ему верят на слово и не требуют подтверждения. Хотя он дал себе слово не пользоваться этим преимуществом никогда в жизни. С тех самых пор, как услышал о нём в Лувре. …- Подойдите, Арман, - матушка ободряюще улыбнулась. Дама, к которой он приблизился, не улыбнулась. У неё было несколько одутловатое лицо и глаза навыкате под тяжёлыми веками. Из-за этих век взгляд дамы выглядел сонным. Арман привык к ясным, живым глазам, сразу отражающим чувства и мысли человека. А по этой даме было не понять… Почему-то казалось, что она скучает и злится. Пухлая белая кисть протянулась ему навстречу. А глаза только мазнули по нему вскользь. Непонятно, куда дама смотрит. Не на него, это точно. - Что же вы? – шепнула матушка. – Королева разрешает вам поцеловать её руку. Арман вежливо поклонился и едва коснулся губами этой руки. Почему-то ему это было неприятно. И кожа у королевы оказалась неожиданно холодная. - У вас красивый сын, Изабель, - сказала королева. Голос тоже был холодный, высокий, резкий. – Его внешность сделает ему карьеру при дворе. Первенец Марии Медичи был хил и слишком часто болел. А сердце королевы было отдано младшему сыну, рождённому всего два года назад. Принцу Гастону, которому никогда не быть королём. Не поэтому ли вид здоровых, жизнерадостных мальчиков в глубине души совсем не радовал королеву? Арман напрягся. Если для карьеры при дворе нужно только быть красивым, то для чего человеку иные добродетели, о которых толкует отец? Честь? Мужество? Благородство? В данный момент ему приходилось призывать всё своё мужество, чтобы не убежать из этого зала. Если придворная карьера требует, чтобы он находился здесь, под холодными взглядами тех, кому не нравится, и тоже изображал, будто ему нравятся другие, то он, пожалуй, не согласен. - Сколько ему лет? - Десять, Ваше величество. Он ровесник нашего юного короля. - Я дала бы больше. Очень высокий для своего возраста. Он хотя бы не глуп? - Он много читает. Королева поморщилась. Арман тоже. Ему не очень нравилось, что о нём говорят, словно его здесь нет. И вовсе он не высок, только что в соседней зале видел пажа и повыше. Кажется, его гримасу заметили и на него тут же обратили внимание. - Подите сюда, молодой человек. Вы желаете служить при дворе? Арман ответил со всей возможной твёрдостью, стараясь, чтобы голос не сорвался: - Я хотел бы служить королю. И я хотел бы удостоиться этой чести за мужество и доблесть, а не за красоту. Королева-мать натянуто улыбнулась. - Каков гордец! Сущий римлянин. Мама улыбнулась тоже, но как-то безрадостно. - Весь в отца. Почему она будто извиняется? Она же очень любит папу. И всегда гордилась им. Королева снова оборотилась к нему. - Римлянин? И доблестный, как Цезарь? Вы знаете о Юлии Цезаре, юноша? Арман кивнул: - Я читал о нём, Ваше величество. - И что вы думаете о Цезаре? О, да! Он думал. И ещё не успел обсудить это с отцом. Но раз у него спрашивают… - Я думаю, Ваше величество, что Цезарь был великий полководец. И что гордыня погубила его, потому что недостойно жаждать того, что тебе не принадлежит. Он мог бы пояснить весь ход своих рассуждений. Но его не спросили. Королева окончательно отвела он него сонные глаза. - Откровенен и прям до смешного. Покойному королю бы это понравилось. Арман счёл её слова за похвалу. Его не расстроило даже то, что Мария Медичи сказала: - Пока он слишком мал для придворной службы. Привезите его через годик, и мы подумаем над этим. Он даже обрадовался тогда. Потому что это означало, что они могут покинуть Париж и поехать домой. Но мама всю дорогу была грустна. Он спросил: - Королева сочла меня глупым? И получил поцелуй в лоб. - При дворе не принято говорить всё, что думаешь. Когда-нибудь вы это поймёте. Арман хотел возразить, но решил, что разумнее будет промолчать, чтобы не расстраивать матушку ещё сильнее. И ещё он подумал, что отец прав в своей нелюбви ко двору. И ещё… И не смог удержаться: - Но она сказала, что королю это понравилось бы! Значит, это было хорошо? Мама обняла его крепко-крепко, и он понял, что она совсем на него не сердится. - Мой милый ребёнок! Увы, вам не придётся жить при добром короле Генрихе. У вас будет совсем другая жизнь. К этому мы вернёмся, когда вы станете старше. Но и через год его придворная карьера так и не началась. Мама неожиданно занемогла и в три дня сгорела от пурпурной горячки. А когда граф пришёл в себя настолько, чтобы спросить сына о его дальнейших планах, Арман ответил, что хотел бы учиться в Наваррском коллеже. По крайней мере, там оценили его ум и трудолюбие, а не происхождение и внешность… Почему он вдруг вспомнил всё это? Не потому ли, что его ангел оказался ребёнком? Право, странный выбор у небес. Хотя, если честно, а сильно ли он сам повзрослел с тех пор, как имел глупость нагрубить королеве-матери? Ума не прибавилось, это точно. Достаточно вспомнить… чёрт, вот это как раз вспоминать не надо! Иначе с таким трудом обретённое спокойствие разлетится вдребезги. Да, сейчас он хотя бы спокоен. И за это стоило благодарить его рану. Физическая боль растворила в себе душевные терзания, не оставив им места. Чёрт, не хватало ещё заделаться флагеллантом и начать лечиться от них плёткой! Чтобы стать окончательно смешным. Но сейчас боль помогала. Потому что пока он не был способен к активным действиям, он мог только лежать и размышлять. И в этом был большой соблазн. Отказаться от всяких действий вообще. Как некие монахи на Востоке, о которых он читал в путевых заметках миссионеров. Ничего не желать. Ничего не выбирать. Ни о чём не жалеть. И это будет угодно Господу? Странно. Зачем тогда вообще рождаться? Зачем он появился на свет ладным и здоровым, когда двое его братьев не дожили до десяти лет? Зачем его любовно растили – не только как наследника титула, но и как гордость семьи? Чтобы через двадцать шесть лет образовался этот самодовольный слабохарактерный кретин, впадающий в истерику при малейшем поводе? Граф де Ла Фер! Нет, надо быть честным – повод был не малейший. Но он сам выбрал. Кого ещё благодарить за это счастье? И сам решил… наказать её. За свою ошибку, если вдуматься. Ангел сказал, что она и впрямь сущая гадина. Но разве дело в этом? Дело в том, что он постыдно испугался. Чёрт, он и сейчас боится. Потому и забился в эту щель. И убивает себя вином. Просто не хватает воли принять своё собственное решение. Или уж пустить себе пулю в лоб, чтобы окончательно довершить падение. А ещё ангел сказал, что она жива. И это значит, когда-нибудь он может с ней встретиться… Самое ужасное, что только может произойти, – это повстречаться ей таким. Раздавленным. Сломленным. Презирающим самого себя. Что тогда думать о ней? О своём праве судить её. Нет, это даже хорошо, что с графом де Ла Фер покончено! Граф был жалким сопляком. А сейчас самое время кем-то стать. Чтобы наконец перестать стыдиться себя. Чтобы выдержать ту встречу… если она когда-нибудь состоится. Быть может, из Атоса выйдет кто-то достойный уважения? И с чего начинать? С чего вообще начинается самоуважение? Почему об этом не задумываешься, пока оно есть? Долго размышлять над ответом не пришлось, он явился сам – в лице посыльного от господина де Тревиля. Капитан вызывал его к себе. Что же, значит, надо встать. И пойти туда. Несмотря на то, что даже Гримо при виде такого самоуправства осмелился возразить вслух. Но капитан, похоже, гневается. Это значит, ночная история дошла до него в искажённом виде. И если он не явится, Портос и Арамис будут отдуваться за неё вдвоём. А он будет валяться в постели, раненый герой. Мерзость! От первого же резкого движения стремительно потемнело в глазах. Атос с трудом нащупал стул, чтобы не упасть на раненное плечо с высоты собственного роста. И кто-то подпёр его собой, а сквозь звон в ушах пробился знакомый шмелиный голос: - Ну, так я и знала!
Калантэ: ВОт так всегда - на самом интересном месте! Atenae , это то, о чем я подумала, или?
Камила де Буа-Тресси: А дальше??? Действительно на самом интересном!!!
Atenae: Терпение, коллеги! Текст с пылу горяченький, косяков в нём - хоть неводом лови. Завтра поправлю слегка, положу ещё главку. Калантэ, саме воно!
Калантэ: Atenae А-ааааааа! - закричал дон Педро по-португальски... А мы обжечься не боимся!
Atenae: Не, ну меня же саму совесть будет мучить за тавтологии и неискоренённые розовые сопли. Вам оно зачем. Завтрева будет остывшее качественное блюдо.
Камила де Буа-Тресси: Atenae пишет: Завтрева будет остывшее качественное блюдо. Ждем-с!
Atenae: Не знаю, насколько оно качесвенно, коллеги, но поди не потравитесь? О мужчинах, женщинах и турках. Ещё бы ей не знать! Она ведь читала «Трёх мушкетёров». А он всего лишь в них жил. Так что Ирка начала об этом тревожиться с самого утра. Когда стало ясно, что всё происшедшее накануне – не совсем сон. Или совсем не сон. Вначале она просто радовалась. Валялась в постели и вспоминала подробности встречи с любимым героем. Потом ей захотелось проверить. Но среди бела дня ничего там не светилось, так что Ирка стала ждать ночи. Только кеды припрятала в комнате. А то вчера она к нему заявилась в комнатных тапках. Фу! Она рано отправилась спать, и даже подремала немного, не снимая штанов и футболки. Потому что приступать к проверке было рано: папа долго читал, свет не гас в родительской комнате. И после того, как погас, Ирка выждала, как следует. Минут двадцать, наверное. А потом на цыпочках отправилась в бабушкину комнату. Кеды ступали значительно тише, чем тапочки, так что её не услышали. Сама по себе стена не светилась, но стоило Ирке коснуться штукатурки рукой, как свечение появилось снова. На этот раз она даже не испугалась, потому что очень ждала этого. Хотя испугаться было чего. Она оказалась не в его квартире, как накануне, а вовсе на улице. И улица была совсем тёмная, узкая, без фонарей, только кабачке за спиной что-то слабо светило. Но оттуда никто носа не казал, хотя на улице творилось такое... Атоса Ирка узнала сразу. Во-первых, она к нему сюда шла. А во-вторых… ну, узнала и всё! Другого такого всё равно нет. А вот то, что он лежал на мостовой без сознания, а на ногах у него лежал ещё какой-то дядька… - это было очень плохо. Лицо Атоса она видела, он был совсем бледный. А дядька лежал лицом в землю. И когда Ирка попробовала его сдвинуть, не пошевелился и не застонал. Он же мёртвый, тот человек! По настоящему вот тут-то и полагалось как следует испугаться. Ирка очень боялась мёртвецов. И когда у них на улице были похороны, и играл духовой оркестр, они с Миркой забивались в комнаты подальше и даже надевали шапки с ушами, чтобы не слышать. Тут же было ещё страшнее. Потому что этот дядька умер не сам по себе, его убили. Но думать об этом оказалось некогда. Она мёртвого дядьку сдвинула, и Атос слабо застонал, не приходя в себя. Вот этот стон был пострашнее любого мертвеца. Страшнее не бывает, когда близкому человеку плохо, а ты ничем не можешь помочь. Слишком темно, чтобы разглядеть, куда он ранен. Впрочем, Ирка была сообразительной девочкой с хорошей памятью. «Но прежде, чем мы обнажили шпаги, двое из нас были убиты, а Атос так тяжело ранен, что немногим отличался от убитого…» Там, в темноте поодаль лежал кто-то ещё. Значит, это улица Феру, и ранен он в плечо. Она бы ещё думала какое-то время, но тут он снова застонал – глухо, мучительно. Ну, что же эти, там, в кабачке? Они не придут на помощь что ли? Ирка подбежала и принялась барабанить в закрытую дверь. Внутри явно кто-то был, там двигались, приглушённо разговаривали. Но всё равно никто не открыл. Гады! Ирка остановилась в нерешительности. Если по книге, то Портос с Арамисом скоро придут, и всё будет хорошо. А если по правде, то ему сейчас очень плохо. И что теперь, стоять и на это смотреть, что ли? Ну, да. А что она может сделать? Она же ничего не знает, ей одиннадцать лет всего. Ну и что же, что Элла Эмильевна в первом классе назначила её санитаркой, и она целую четверть таскала в сумке зелёнку? Всё равно же перестала, когда зелёнка разлилась и уделала ей букварь. А когда она стала вытирать его, то испортила ещё и платок. Сейчас у неё нет даже зелёнки. Превозмогая страх, она, почему-то на корточках, подобралась к мушкетёру и прикоснулась. Не к плечу, к лицу. И вот тогда ей стало по-настоящему, до одури страшно. Кожа была холодная и липкая на ощупь. Не должно быть у живого человека так. А он был ещё живой, это точно. Но похоже, что умирает. И если сейчас никто ничего не сделает, то будет совсем не как в книге. А кто делать-то будет? Кровь всё лилась и лилась. Ирка читала, что если её не остановить, то человек умирает очень быстро. Это если течёт из артерии. Если из вены, то не так страшно, время ещё будет. Знать бы, откуда у него течёт. Она достала из кармана носовой платок. По иронии судьбы платок был тот самый, которым она когда-то оттирала пролившуюся зелёнку. Он и теперь ещё до конца не отстирался. И этим платком Ирка неловко ткнула в рану. Атос застонал снова. Но она прикусила губу и надавила сильнее. Повязку накладывать всё равно нечем. Да и не умеет она. Ей казалось, что прошло очень много времени. Даже руки устали, начали дрожать. А она всё сидела и давила. Только устроилась так, чтобы голова и плечи мушкетёра лежали у неё на коленях. Так было удобнее. И от мёртвого дядьки подальше. Ирка не знала тогда, что тепло человеческого тела помогло ему не меньше, чем её неуклюжие попытки остановить кровь. Просто сидела, зажимала рану и очень боялась. И плакала, наверное. Потому что лицо было всё мокрое. А потом в темноте зазвенели каблуки, и выскочили двое в таких родных голубых плащах. Она их и не разглядела толком тогда. Просто воскликнула: - Ну, давайте быстрее уже! И что странно, они послушали и даже не удивились. Портос, как увидел, что происходит, охнул, подскочил и очень бережно поднял друга на руки. А потом почти побежал, тяжело топая. И это было совсем не смешно. Арамис задержался на миг, чтобы бросить на неё странный взгляд, и последовал за товарищем. А она – к той стене, через которую просочилась в XVII век. Не те обстоятельства, чтобы знакомиться.
Atenae: *** Бог его знает, сколько времени она там провела, на улице Феру? Но в родном мире всё ещё была ночь, и родители спокойно спали. Ирка скользнула в свою комнату и решилась зажечь лампу, чтобы раздеться. Хорошо, что она это сделала, иначе утром не избежать бы неприятностей. И коленки любимых спортивных штанов, и подошвы кед были выпачканы кровью. И руки тоже – почти по локоть. С кедами она поступила просто – пошла в ванную и отмыла под краном. А вот со штанами как? Кто его знает, чем кровь отстирывают? Маму она удивила этим вопросом в семь утра. А ещё тем, что поднялась в каникулы в такую рань. И валяться дольше не собиралась. Про кровь мама сказала, что надо замочить в холодной воде с хорошим порошком. И встревожено спросила, что случилось. Пришлось соврать, что ночью было кровотечение из носа. С Иркой такое частенько случалось, так что это было почти не враньё. С некоторой точки зрения. А что выпачканными оказались почему-то штаны, об этом мама не узнала. Она торопилась на работу, за ней даже машину прислали, чтобы разыскивать вагоны, которые где-то застряли, а нужны были позарез на мамином комбинате. Папа пошутил, что мама поехала работать «тяни-толкаем». Но когда Ирка собралась задать ему свой очень нужный вопрос, он тоже ушёл на работу. Ну вот, теперь дожидайся обеденного перерыва! А ТАМ столько всего может произойти… Брюки Ирка замочила сразу. Вбухала в тазик полпачки дефицитной «Новости». Ладно, лишь бы отстирались. Мама сильно ворчать не будет. Они с отцом поощряют в Ирке самостоятельность. А пока штаны кисли, Ирка сидела на диване, подтянув коленки к груди, и думала мысль. Как тот Удав из мультика. А мысль у неё была такая. Вот она ночью зажимала Атосу рану, чтобы он кровью совсем не истёк. Если по книжке, то он бы и так не умер. Но она же видела, что мог умереть? А что, если все герои живут и побеждают только до тех пор, пока читатели о них заботятся? Переживают, как Ирка. Она же и раньше часто представляла себя рядом с ними, будто помогает им, делает что-то хорошее. Что если для того, чтобы книга хорошо закончилась, надо ей самой тоже что-то делать? Атосу сейчас плохо, она сама видела. А он ведь скоро встанет и пойдёт к господину де Тревилю. А тот давай ему руку трясти, как припадочный! А потом ещё д’Артаньян этот, гасконец бодучий! Нет, она очень любит д’Артаньяна, но что, нельзя под ноги смотреть? И после всех этих боданий-потрясений ещё драться у монастыря Дешо. Ну, совсем хорошо, да? Как жаль, что она не врач. Была бы врачом – притащила бы кучу всяких современных лекарств, чтобы Атоса подлечить. И вообще, фиг бы они у неё там все болели! Но она не врач. И даже не собирается им быть. Теперь уже совершенно ясно, что она будет учителем истории. Это ещё год назад думала, что, может, геологом. Чтобы динозавров копать. Но папа сказал, что геология – работа мужская. В поле здоровье нужно железное. И вообще, «у историка кругозор шире». Было бы здорово, конечно, - сразу стать, кем пожелаешь. И геройствовать там с ними в своё удовольствие. Но так ведь не бывает. Стать, наверное, можно только тем, кем ты можешь. И значит, про лекарства надо спрашивать у папы. Когда он придёт на обед. Это ничего, что папа тоже не врач. Он столько читает, наверняка знает, что делать. В общем, задумалась так, что едва не забыла постирать штаны. А потом еле успела разогреть борщ. Потому что у папы всего двадцать минут в запасе, а надо же его расспросить. - Зачем тебе? – сразу насторожился отец. Он всегда за Ирку очень переживал. - Для интереса, - сказала Ирка. – Вдруг кого-то ранят. Или в книжке с героем что-то произойдёт. - А-а, - сказал папа. – Раз для интереса, то возьми на полке в коридоре «Справочник практикующего врача». В общем, папа в своём репертуаре. Ирка на него даже частенько обижалась за это «возьми и почитай». Как будто она мало читает? Вот папа, ведь часами может разговаривать на самые разные темы, и с ним всегда интересно. А когда нужно до зарезу, возьмёт и отошлёт к справочнику. Ирка надулась и пошла читать. Настаивать не имело смысла, папа всё равно торопился на работу. Да и не станешь же говорить, что тебе нужны лекарства для мушкетёра! Мама бы поняла, она мушкетёров любит. А папа только посмеётся над их с мамой пристрастием к «детским книжкам». Как будто Ирка уже взрослая, в самом деле. К сожалению, справочник не очень помог. Там была куча непонятных медицинских слов, а Ирка не представляла, какую теперь энциклопедию читать, чтобы их перевести. Что же делать? Что она знает, в конце концов? Что ему больно. А будет ещё больнее. А что дают, чтобы не болело? Сама Ирка хворала частенько. Ангиной. Ячмени тоже донимали, но это давно прошло. Коленки расшибала. Ну, коленку залил зелёнкой, перетерпел – и нормально. Так, чтобы сильно и долго болело, с ней этого не было. О! У Мирославы часто зубы болят. Она тогда ходит несчастная и глотает анальгин. Вроде помогает. Как Мирка анальгин проглотит, с ней можно дальше нормально общаться. Анальгина в домашней аптечке не было. Сразу видно - зубами в семье никто не мается. Ирка растрясла копилку и обнаружила там один юбилейный рубль и ещё пятьдесят шесть копеек. Надо в аптеку бежать. Интересно, этого хватит?
Atenae: *** Успела она тютелька в тютельку. Ещё немного, и Атос ушёл бы к капитану не леченным. А так она его даже поймать успела, когда у него голова закружилась. А это тяжело, оказывается! Вчера она не заметила. Но когда на плечо тебе наваливается взрослый дядька, а ты ему до подмышки не достаёшь, как-то чувствуется, что ты ещё ребёнок. Хорошо, что он сразу выпрямился. А то бы они оба на пол грохнулись. Выпрямился и неласково глянул сверху вниз. - И не надо меня удерживать! А глаза-то, глаза! Мамочки! Ирке всегда было интересно, какого цвета у Атоса глаза. У артиста в кино были карие. В книжке вроде не написано. А теперь вот рассмотрела. Ой! Мирослава ходит в «художку», она говорит, что синий цвет – холодный. Ни фига ж себе холодный! Такими глазами костёр поджечь можно. Это он злится что ли? Когда она в первый раз к нему пришла, он так не глядел. Кажется, он не о том говорит, что она его поддержала. Кажется, это о том, куда он собрался. Да она же и не думает ему мешать! Потому что сегодня там должен появиться д’Артаньян. Ирка улыбнулась широко-широко. Чтобы он не сердился больше. - Я не буду удерживать, честно! Я вам анальгин принесла. Если выпить, то болеть не будет. Через какое-то время. Чудесные глаза перестали глядеть яростно, но остались суровыми. - Боюсь, времени нет. Меня ждут. - Успеете, - сказала Ирка, сама себе удивляясь. Всегда стеснительная была, даже со знакомыми. А тут – откуда что взялось? Интересно, что у него в кувшине на подоконнике? Кто его знает, можно ли анальгин вином запивать. Нет, к счастью, вода. И стакан чистый. Вот и хорошо. Атос таблетку принял безропотно и даже присел на стул. Ему всё-таки очень плохо, если не сопротивляется. Он очень упрямый, это Ирка уже поняла. Но Ирка тоже упрямая, мама говорит: «Турок незавоёванный. Убить легче, чем убедить!». - Как скоро ваше лекарство подействует? – спросил мушкетёр отрывисто. Ирка честно сказала: - Я не знаю. Но вам так идти всё равно нельзя. У вас день сегодня важный. И сражаться, когда так болит, тоже невозможно. Замечательные глаза на этот раз отразили вежливое изумление. Пополам с иронией. - Нужно быть полным идиотом, чтобы драться в таком состоянии. Но это про меня, да? Ирка сокрушённо вздохнула. - Надеюсь, что повод серьёзный, по крайней мере? Ирка вздохнула снова. - Нет? Значит, повод дурацкий. Оч-чень хорошо! Она кивнула. Кто его знает, что можно говорить героям? Вдруг от этого сюжет поменяется? А там д’Артаньян… Атос, похоже, правильно оценил её молчание. Задумчиво потеребил эспаньолку. - Всегда мечтал обрести подлинное хладнокровие и не срываться по пустякам. Интересно, получится ли? - Получится! – уверенно сказала Ирка. - Но не сегодня, так? Она кивнула. Что тут скажешь? Атос внезапно усмехнулся: - Похоже, мне достался замечательный ангел. Молчаливый, как Гримо. Ирка воззрилась на него с изумлением. Он увидел её реакцию и тоже удивился. Странное складывалось положение. Но Ирка не привыкла врать. Да и потом, это же Атос, он сам никогда не врёт. Только поймёт ли он правду? - Я не ангел, - тихо сказала она. - А кто же вы, барышня? - Никто, просто девочка. Из двадцатого века. Обыкновенная. И уставилась на свои голые коленки. Сегодня было жарко, спортивные брюки она постирала. А в XVII веке в шортах никто не ходит. В спортивных штанах, правда, тоже не ходят, но в них как-то приличнее. Атос молчал довольно долго. Ирка в конце концов решилась на него посмотреть. Нет, кажется, не сердится. Просто думает. И что он думает, интересно знать? Ирка не стала дожидаться, набралась храбрости, чтобы заговорить самой: - Понимаете, вы под конец жизни воспоминания написали. И д’Артаньян тоже. А в XIX веке Александр Дюма их нашёл и сочинил по ним книжку. «Три мушкетёра» - моя любимая книга. А вы - мой любимый герой. Всё! Высказалась. Что дальше? Атос смотрел на неё в глубоком раздумье. Потом медленно спросил: - И что, во всей этой книге не нашлось героя более достойного восхищения? Ирка обиделась. - Почему? Там все герои хорошие. И Портос, и Арамис, и д’Артаньян. – тут она вспомнила. Д’Артаньян... – Ой! Чего же вы сидите? Вас у капитана ждут! Атос тихо чертыхнулся и подскочил со стула. Сделал он это довольно легко. Или она его заговорила совсем, или таблетка подействовала. Но колет она ему всё равно помогала надевать. А то дёрнет плечом впопыхах. Жалко, что с ним пойти нельзя! Вот бы вообще не уходить отсюда. Чтобы увидеть их всех, со всеми познакомиться. А может подружиться. Вот Атос же не удивился совсем, она с ним сколько уже разговаривает. Но нет, сегодня никак нельзя. Не идти же по Парижу XVII века в шортах и гольфах, с голыми коленками! Говорят, что женщина просыпается, когда девочка впервые задумывается о своей внешности. До сих пор с Иркой этого не случалось. А теперь случилось – и как же некстати! Не могло подождать денёк. От чего ещё просыпается женщина, она, понятное дело, по малости лет не знала. И не догадывалась, что это, кажется, уже произошло. Когда смотрела, как аккуратно, но очень торопливо мушкетёр спускается по лестнице. «Невзирая на рану, которая его очень тяготит». С губ девчонки сорвалось восклицание, полное тихого восторга: - Во турок незавоеванный!
полная версия страницы