Форум » Нас четверо! » A casu ad casum » Ответить
A casu ad casum
stella: Фандом: "20 лет спустя" Герои: Арамис, Д'Артаньян, герцогиня де Шеврез Размер: мини Жанр: рассказ Статус: закончен Отказ: Рыбе за подкинутую цитату.
Ответов - 13
stella: A casu ad casum - от случая к случаю Д’Артаньян и Арамис беседуют в келье аббата. «20 лет спустя» гл.10 «Аббат д’Эрбле» (Во избежании путаницы, кому принадлежат какие слова, я проставила имена, как в пьесе) Д’Эрбле: «Друг мой, я уже сказал, что между мной и герцогиней де Лонгвиль нет ничего: одни шутки, не больше. Я говорю о герцогине де Шеврез. Вы виделись с ней по возвращении ее из Брюсселя после смерти короля? Д”Артаньян: Конечно. Она тогда еще была очень хороша. Д’Эрбле: Да, и я тоже как-то виделся с ней в то время: я давал ей превосходные советы, но она не воспользовалась ими; я распинался, уверяя, что Мазарини любовник королевы; она не хотела мне верить, говорила, что хорошо знает Анну Австрийскую и что та слишком горда, чтобы любить подобного негодяя. Потом она очертя голову ринулась в заговор герцога Бофора, а негодяй взял да и приказал арестовать герцога Бофора и изгнать герцогиню де Шеврез. Д’Артаньян: Вы знаете, она получила разрешение вернуться. Д’Эрбле: Да, и уже вернулась… Она еще наделает глупостей. Д’Артаньян: О, может быть на этот раз она последует вашим советам? Д’Эрбле: О, на этот раз я с ней не видался; она сильно изменилась.»
stella: - Наконец-то! – так отреагировала дама, дочитав полученную депешу, и отбросила ее небрежным жестом. – Наконец-то я могу вернуться. Но решение это было несколько преждевременным: чтобы вернуться, надо было преодолеть некий запрет, специально оговоренный в завещании покойного французского короля. Никогда и ни при каких обстоятельствах герцогиня де Шеврез не могла позволить себе забвения. С той минуты, как семнадцатилетняя Мари-Эме впервые была представлена ко двору, и до того часа, что она велела заложить карету, чтобы покинуть, наконец, Брюссель ради Парижа, все это время ее деятельная натура не знала покоя. Герцогиня чувствовала себя живой только тогда, когда ощущала свою причастность ко всему, что творилось в Европе. Даже находясь в ссылке, даже прибывая в изгнании далеко от родины, неугомонная интриганка умудрялась держать в своих прелестных ручках многочисленные нити, протянутые через европейские столицы. У мадам де Шеврез было два несомненных таланта: один – талант заговорщика, второй – талант демона-искусителя. Оба таланта тесно переплетались и достойно служили друг другу. Вернуться – и поскорее. Герцогине казалось, что жизнь и красота ускользают у нее сквозь пальцы, как песок, пока она сидит в Брюсселе, но делать было нечего: без разрешения Парламента ей не вернуться, а для этого просто необходимо, чтобы парламентские крючкотворы нашли формулировку, позволяющую обойти прямое указание Луи 13, до того ненавидевшего герцогиню де Шеврез, что он специально, в своем завещании, оговорил запрет возвращения верной подруги королевы. Значит, надо воздействовать на Парламент, и поживее. Чем быстрее придет его разрешение, тем раньше герцогиня сумеет взять под контроль королеву-мать и вернуть ее расположение. А дальше… дальше все будет зависеть только от ее предпочтений: Анна, милая подруга, никогда не могла ей отказать. Герцогиня пустила в ход все свои связи, задействовала своих бывших любовников, и письмо попало в руки самого надежного из них, самого верного. Мари-Эме не слишком интересовало, какими путями действовал этот друг, но разрешение было получено, и де Шеврез поспешно собиралась в путь, покидая опостылевший Брюссель. Все мысли ее были о Париже. Отель де Люинь по-прежнему оставался ее резиденцией. Герцог, в основном, проживал в Дампьере, дистанцируясь от всех жениных выходок. Фактически, Мари-Эме считала себя свободной, а, впрочем, муж никогда не был для нее помехой в ее приключениях. Зато она всегда могла рассчитывать на его помощь в деньгах, и не раз ему удавалось добиваться для нее помилования. Но, прежде всего, следовало осмотреться. Первой мыслью герцогини была мысль о переодевании, но рядом не было верной Кэтти, которую можно было бы послать на разведку или с которой можно было бы выйти в город. Герцогиня впервые задумалась по-настоящему, что за время ее отсутствия в Париже могло многое измениться. Разведку произвести все же стоило, но для этого годился и портшез. И ее светлость не преминула им воспользоваться. Случаю было угодно, чтобы первым знакомым лицом, выходящим из Лувра, оказался мушкетер. Герцогине понадобилось всего мгновение, чтобы его имя само всплыло в памяти. Она часто слышала его от своей горничной Кэтти, его не раз называл милый Рене. Но Рене сейчас в отъезде, отцы-иезуиты довольны молодым человеком, и раз от разу дают ему все более серьезные поручения. А этот милый гасконец… - Господин д’Артаньян! – нежный голосок из глубины портшеза заставил мушкетера остановиться. – Господин д’Артаньян, подойдите! - Когда мне приказывают таким приятным голосом, я вынужден повиноваться! – мушкетер хмыкнул, но приблизился, покручивая ус. Занавеска портшеза чуть сдвинулась рукой, затянутой в шелковую перчатку, и лейтенант мушкетеров увидел, как поверх веера блестят задорные глаза. – Сударыня! – он приподнял шляпу в знак приветствия, - мадам, чем обязан? - Я не ошиблась, вы мушкетер его величества, шевалье д’Артаньян, - дама опустила веер и прижала палец к губам, призывая к молчанию. – Вижу, и вы меня узнали, шевалье. Это делает честь нашей памяти. Господин д’Артаньян, не посетите ли вы меня завтра, после полудня, если вы будете свободны от службы? – сказано это было таким игривым тоном, что гасконец оторопел. - Госпожа герцогиня, любая ваша просьба равноценна приказу! – мушкетер прищелкнул каблуками, отчего шпоры на его сапогах зазвенели о брусчатку. - Вот и прекрасно, я жду вас завтра. Нам будет о чем поговорить! – занавеска опустилась, и портшез мягко уплыл, покоясь на руках двух дюжих лакеев. Лейтенант д’Артаньян остался стоять столбом, совершенно потрясенный и встречей, и просьбой герцогини. - Что ей от меня нужно? – бормотал он, расхаживая по своей комнатке в гостинице «Козочка». – Такие женщины, как герцогиня, не станут звать в гости безвестного лейтенанта мушкетеров только для того, чтобы угостить его вином. Что она хочет у меня узнать? Мадам умница, с ней надо держать ухо востро, но и я тоже не какой-то там несмышленый птенец. Одними женскими прелестями меня уже не возьмешь, после миледи я стал недоверчив, как Атос. А, впрочем, что гадать заранее: герцогиня, судя по слухам, всего несколько дней, как вернулась. Ей надо осмотреться, но неужели именно меня она выбрала для того, чтобы узнать все сплетни и новости Парижа? Как жаль, что рядом нет Арамиса: именно он мог бы лучше всех просветить нашу Шевретту, - с досадой вырвалось у гасконца. Имя, сорвавшееся у д’Артаньяна, очень метко, хотя и непочтительно характеризовало характер и поведение герцогини де Шеврез, но именно оно и выдало опасения мушкетера. Но увиливать от свидания он не собирался: его не менее, чем мадам де Шеврез, разбирало любопытство. Лейтенант, как и любой военный человек, был пунктуален. Поэтому в означенный час он взбежал по пологим ступеням отеля де Люинь. Привратник был, видимо, предупрежден о его визите, потому что даже не стал спрашивать имени господина: он почтительно открыл перед ним дверь. Эта маленькая любезность заставила д’Артаньяна в очередной раз подкрутить усы, и, звеня шпорами по изразцовым плитам пола, он последовал за лакеем, который, доведя его до двери герцогских покоев, распахнул двери настежь, не дожидаясь приказа. Значит, так было угодно мадам. Мушкетер вошел – и замер. Герцогине де Шеврез минуло в ту пору сорок три года, но даже самая придирчивая соперница не смогла бы дать ей больше тридцати пяти. Живость характера, природная подвижность, блеск глаз, прекрасно сохранившаяся кожа, дивные волосы – все это призвано было очаровывать, и очаровывало современников. Одетая просто и изысканно, герцогиня восседала в огромном кресле, как на троне. Ноги ее покоились на бархатной подушке, а на коленях лежала забавная собачонка, которая, увидев вошедшего, громко тявкнула и соскочив на пол, подбежала в гостю, чтобы тщательно обнюхать его сапоги. Осмотр удовлетворил ее, и она пристроилась у кресла хозяйки на такой же подушке, что была у той под ногами. По знаку герцогини д’Артаньян приблизился, и, преклонив колено, словно перед королевой, поцеловал надушенные пальцы. Потом, по знаку ее руки, сел рядом, на приготовленный стул. - Итак? – вопросительно произнесла герцогиня, спокойно рассматривая гостя. - Итак, я здесь по вашему приглашению, мадам, - подхватил лейтенант, откровенно любуясь хозяйкой. – Весь день и всю ночь я терзался вопросом, что могло понадобиться от меня вашей светлости, чем могу я помочь бедной изгнаннице, которая вернулась ко двору королевой? - Вы хитрец, господин д’Артаньян, и вы не любите ходить вокруг да около: вам подавай ответ сразу и на блюдечке. Но я не буду долго вас мучить, - расхохоталась герцогиня. - Сударыня, я человек военный, прямой, чужд салонных ухищрений, - ответил немного сконфуженный гасконец. - Значит, вы сильно переменились, мой лейтенант, - неподражаемым тоном ответила Шевретта, кладя руку на его пальцы, теребившие шляпу. – Я помню, что мой, и ваш друг Арамис, характеризовал вас всегда, как умного и находчивого юношу, способного обвести вокруг пальца любого хитреца. Что же произошло? Вы разочаровались в жизни и в своих хозяевах? - Бог мой, мадам, у меня только один господин, как и у всех нас – его величество король Людовик 14. - Но король еще слишком мал, и от его имени говорит его мать, королева-регентша. Она вас не оценила? – прямо задала вопрос герцогиня. - У ее величества нет повода обращаться ко мне, - ответил задетый гасконец. - После всего, что вы для нее сделали, мой друг, вы вправе были ожидать награды, - серьезно, и даже сурово, промолвила де Шеврез. «Это первая заявка на то, из-за чего она меня вызвала!» - подумал мушкетер. – Я лишь исполнил свой долг, - сказал он вслух. - Мой друг, вы позволите мне так вас называть, ведь мы с вами заочно знакомы так давно? Мой друг, мне, которая вам помогала по мере своих сил только из любви к своей королеве, не надо объяснять, в чем состоял ваш долг. Но, может быть, еще не все потеряно, и я сумею вам помочь в будущем. Вы ведь все еще при дворе, не так ли? - Не стану отрицать, я все еще на службе. - И все в том же чине, как я поняла, хотя прошло немало лет с того дня, как вы получили патент из рук покойного кардинала? - Вы прекрасно осведомлены, мадам, для человека, только попавшего в столицу, - не удержался д’Артаньян. - Я любопытна, мой милый мушкетер. Любопытна, как все женщины. «И даже более других!» - ответил ей взгляд гасконца. - Но, быть может, вы могли рассчитывать на помощь нынешнего кардинала? – невинный вопрос не застал д’Артаньяна врасплох, но презрительная улыбка была роскошью, которую он мог себе позволить. Де Шеврез поняла его. - Очень жаль, если так. И, тем не менее, я думаю, что королева имеет право на то, чтобы вспомнить о своих старых друзьях, - герцогиня взяла со столика рядом веер из страусовых перьев и стала неторопливо обмахиваться им, не спуская глаз с д’Артаньяна. - Ее величество очень прислушивается к словам своего первого министра. Мое нынешнее положение, мадам, это результат мирного характера господина Мазарини, который предпочитает все проблемы решать с помощью финансов, а не шпаг. Высокая политика кардинала Ришелье нынче решается с помощью итальянской игры масок, - съязвил мушкетер. Герцогиня задумалась на минутку, чуть надув губки. «Я сказал даже больше, чем мог! – подумал гасконец. – Она умница, и все уже поняла.» Де Шеврез, действительно, поняла все, хотя надежды не потеряла. Но отпускать гостя не собиралась. Она позвонила, и приказала вошедшему лакею не беспокоить ее, пока она сама его не позовет. Потом встала и, взяв за руку лейтенанта, повела его в соседнюю комнату, где оказался прекрасно сервированный стол с изысканной трапезой. - Давайте поедим, прежде всего, - она указала ему на стол, и д’Артаньян покорно принялся ухаживать за дамой, уже предчувствуя финал.
stella: «Если бы я был Арамисом, - размышлял д’Артаньян, возвращаясь к себе на Тиктонскую улицу, - я бы обязательно сумел повернуть дело в свою пользу. Но, увы, я не умею использовать женщин, зато они умеют использовать меня!» Мушкетер кривил душой, или, попросту, не хотел будить свою совесть воспоминаниями. Светлый образ Констанс так и остался для него недостижимой мечтой, и, кто знает, случись все иначе, что сталось бы с их любовью в рутине обыденности? Вспоминая разговор, последовавший, когда он стал собираться домой, д’Артаньян должен был признаться себе, что мог бы быть более сдержанным. Шевретта едва не добилась своего, сделав из нового любовника очередное свое орудие. - Я могу надеяться, что сегодняшний день был для меня первым, но не последним, Мари? – он нагнулся, чтобы в последний раз поцеловать красавицу. - Все зависит от вас, милый Шарль, - она тихонько вздохнула, глядя на мушкетера из-под длинных ресниц. – Я хотела дать вам поручение, но не знаю, уместно ли просить вас о таком: вы на службе. - «И когда это вас смущало?» - ответил он ей взглядом. - Вы знаете, как люблю я милые шутки. Вы, наверное, слышали о сарабанде? - История старая, но от этого она не стала менее забавной. Но должен вам заметить, что его итальянское преподобие человек светский более, чем пристало лицу духовному. К тому же он не давал, как говорят, обет безбрачия. Герцогиня посмотрела на него расширенными глазами: похоже, это была для нее новость, и новость приятная. Она как-то поспешно протянула руку для поцелуя, и д’Артаньян понял, что пора уходить. Точно так же он понял, что Шевретта сбросила его со счетов: у нее появилась новая мысль, и подал ее он. - Вот так со мной всегда, - пробормотал гасконец, дергая себя за ус. – Вроде схватил удачу за хвост, а она все равно ускользнула. Арамис никогда не раскрывал своих козырных карт любовнице, даже в стихах; потому он и был постоянным любовником у герцогини, а ты – только случайным. А Арамис, тем временем, возвращался в Париж, не имея в своих планах даже мысли о д’Артаньяне. С тех пор, как он расстался с друзьями, связь их практически прервалась. Иногда он думал о них, в особенности об Атосе, и о странной судьбе, столкнувшей его с графом де Ла Фер, но жизнь перемалывала его своими жерновами, и все меньше времени оставалось на воспоминания. Порой тоска накатывала такой волной, что он, пытаясь унять ее, поспешно творил молитву. Все дальше в прошлое уходила и Мари-Эме. Он, как верный рыцарь, по-прежнему исполнял ее поручения, но она все реже вспоминала о нем, и все циничнее и трезвее становились его мысли о поведении возлюбленной. Частенько он сам себе бывал смешон, когда начинал вспоминать собственную наивность и восторженность. И вдруг она вспомнила о давнем друге. И, как всегда, он забыл свои обиды, и принялся улаживать ее дела, как свои собственные. И в этом ему помогло новое знакомство: с некоторых пор он сблизился с одним из близких знакомых Маргариты Ванель. Энергичный и умный Николя Фуке имел много знакомых и приятелей в парижском парламенте, и именно на него Арамис и рассчитывал, чтобы помочь своей давней любовнице. Фуке знал, с кем и как говорить, к тому же у Арамиса сложилось впечатление, что молодой советник и сам заинтересован в возвращении герцогини. Арамис не сомневался, что у Фуке большое будущее, и, возможно, будущий финансист уже сейчас готовит себе друзей среди знати. Хлопоты Фуке увенчались успехом, и теперь он рассчитывал на помощь Арамиса, чтобы засвидетельствовать почтение герцогине де Шеврез. А сам аббат д’Эрбле, посмеиваясь над охватившей его дрожью, готовился к свиданию с бывшей возлюбленной. Он ни секунды не сомневался, что прекрасная Шевретта будет просить его об очередной услуге. С ним герцогиня не разыгрывала спектакля: она сразу приступила к делу, чтобы поскорее получить возможность поговорить о том, что ее волновало. А волновал ее, как и предвидел Арамис, только один человек: кардинал Мазарини. - Как вам жилось все это время, Рене? – Мари сладко потянулась всем телом, и уткнулась любовнику в плечо. - Пришлось много путешествовать, - ответил Арамис, намеренно игнорируя ответ, который Мари хотела получить: «Ангел мой, разве я живу, если я вдали от вас?» - Отцы иезуиты очень довольны вами, мой друг. - Так вы с ними состоите в переписке? – вяло поинтересовался аббат. - Ну, не так чтобы я вела активную переписку, но вы же знаете мои отношения с Испанией. А их влияние на Филиппа очень велико. Периодически мне перепадала весточка о том, что происходит и во Франции, и неоднократно упоминалось ваше имя, Рене. Вы же знаете, как я любопытна. - Вы следили за мной, прекрасная Мари? – Арамис с шутливой угрозой склонился над возлюбленной. - Только для нашей взаимной пользы, мой очаровательный протеже. Вы же не забыли, что это именно я спрятала вас от гнева кардинала в Нанси? - Никогда этого не забуду, - серьезно произнес Арамис, и герцогиня не поняла, что в этих словах было правдой: что он никогда не забудет, что он едва жизнью не ответил за ее интригу, или что он действительно благодарен ей за этот приют в Лотарингии. - Вы остались человеком светским, Рене, несмотря на свой духовный сан. Вам не кажется, что в будущем вы могли бы достичь положения, ничем не худшего, чем нынешний кардинал? Вы умны, красивы, образованы, вы поэт, мой милый, и все эти достоинства вам обеспечат успех не только у женщин. - Бог мой, какие комплименты вы мне расточаете, Мари, - улыбнулся не без сарказма бывший мушкетер. – Но вы забываете, что, чтоб стать Мазарини, нужно быть Пульчинелло, итальянским фатом, способным создать такой образ, который может обольстить королеву. А у меня – только одна королева, вы, герцогиня, - и он поцеловал Мари-Эме так, что она на мгновение смогла позабыть обо всех своих интригах, а он – подумать, что она затеяла на этот раз. - Я слышу со всех сторон, что Мазарини обладает почти королевской властью, - вернулась к своей мысли герцогиня, довольно быстро овладев собой. – Как такое могло произойти? - Ее величество очень одинока после смерти короля. - Рене, о чем вы? Когда это королева не была одинока? Ни в молодости, ни в зрелости у нее, кроме меня, не на кого было опереться. Ну, еще была донья Эстефания, Ла Порт, Монгла… но вы сами понимаете, это всего лишь слуги, тогда как я, - она тяжело вздохнула, - я была ее верной подругой. И, Рене, я хочу ею остаться. - Королева очень изменилась, говорят все, кто ее окружает, Мари. А кардинал… он строго следит, чтобы ни с кем у королевы не было дружеских отношений. - У него есть на это право? - Да. Он ее любовник. Услышав такой прямой ответ, Мари-Эме даже подскочила на постели, отбросив руку Арамиса, которой он прижимал к себе любовницу. - Никогда не поверю, чтобы испанская гордячка приблизила к себе итальянского фата настолько, чтобы… - она задохнулась от возмущения. - Приблизила же Мария Медичи к себе Кончино Кончини! - Медичи – итальянка, и всегда была банкиршей. Уж я -то знаю, я была ее придворной дамой, - разозлилась Мари. - И тем не менее – это факт, который уже никто не отрицает, - устало вздохнул Арамис, и начал одеваться. - Доказательства, у вас есть доказательства, господин аббат? - Чего вы хотите от меня, герцогиня? – он присел на край кровати, чтобы она могла застегнуть крючки на его воротнике. - Я хочу, чтобы вы помогли мне встретиться с королевой, Рене. - Вы хотите ей задать те же вопросы, что задали мне? - Не все ли вам равно, Арамис, что и как я спрошу у королевы? Главное, что она мне ответит. - Анна Австрийская никогда не примет вас, не посоветовавшись со своим супругом. А он никогда не даст ей такого совета, Мари. Если вы хотите встретиться с королевой, - Арамис не без тайного удовольствия наблюдал, как ошеломленная Шевретта пытается что-то сказать, - вам прежде придется встретиться с Мазарини. Попробуйте найти пути к нему, но я не верю, что он вас примет. А если и примет, - добавил аббат жестко, - то лишь за тем, чтобы отправить вас в новую ссылку. Вы этого хотите, Мари-Эме? - Вы не хотите мне помочь? – герцогиня прямо посмотрела в глаза Арамису. - Вы не хотите мне верить, что эта встреча будет концом вашей свободы? - Вы пугаете меня, потому что ревнуете! – вдруг выпалила де Шеврез. - Я вас ревную? Да, это правда, я всегда вас ревновал, мадам, но лишь к тому, кто достоин моей ревности, - глухо прозвучал в тишине голос аббата. - Ревновать к фигляру – ниже моего достоинства. Делайте все, что вам угодно, но, если вас в очередной раз вышлют, дайте мне знать: я постараюсь вам помочь. Отвесив изящнейший поклон, Арамис покинул покои герцогини. Его душили ярость, досада, возмущение: вся гамма чувств отвергнутого любовника. «Напишу Атосу!» - подумал он, чувствуя, как уходит обида и в уме складываются строчки будущего письма. Герцогиня де Шеврез сгоряча бросилась в заговор герцога де Бофора. Герцог очень скоро был арестован, а Шевретта в очередной раз сослана – в хорошо знакомый ей Тур. Оттуда она несколько раз писала Арамису, но тот ей не ответил: его поглотила новая страсть. Прошло пять лет, и, как и в прошлый раз, герцогиня увидела выходящего из Пале-Руайяля лейтенанта д’Артаньяна. На этот раз она сидела в карете, и ничто не мешало ей пригласить мушкетера сесть рядом. - Мадам, вы снова в Париже! Я рад вас видеть! - А вы совсем не меняетесь, и по-прежнему лейтенант? – за милой улыбкой и милостивым жестом д’Артаньян почуял яд. - Мадам герцогиня, если кто и не меняется, так это вы: вы так же прекрасны и так же молоды! - Ах, боже мой, господин д’Артаньян, я знаю цену мужской лести. Когда даме нечего сказать, говорят, что она прекрасна. А, между тем, последние пять лет, что я провела в ссылке в этой дыре, пагубно отразились на моем здоровье. - Я вас вспоминал все эти годы, - не моргнув глазом соврал гасконец. - Ваши слова – да к моим о мужском комплименте, - расхохоталась герцогиня, стукнув его веером по колену. Удар получился сильнее, чем дама рассчитывала: сказалось ее настроение. – Но как вам живется, друг мой? - Правду? - Только правду, лейтенант. - Прескверно: мне скучно. - Мазарини скуп? - Не то слово. Но оставим в покое меня и кардинала. Вы в Париже надолго? - Надеюсь, что навсегда, - загадочно улыбнулась герцогиня де Шеврез. – Но я очень рада, что сумела повидаться с вами, мой храбрый мушкетер, - она многозначительно улыбнулась, давая понять, что мимолетное свидание ни к чему их не обязывает. Просто им обоим приятно вспомнить прошлое. Д’Артаньян провожал глазами карету без сожаления: Мари-Эме де Шеврез была не его героиней. Вместе с ней исчезли на много лет неясные надежды и неясная гордость. Герцогиня же, едва отъехав, уже не думала ни о мушкетере, ни об былом флирте. Прошло еще полгода, и, стоя у окна так, что ее фигура полностью пряталась за кружевом занавесей, герцогиня наблюдала, как на углу встретились четыре всадника. Загадочная улыбка блуждала на ее лице: троих из этой четверки она знала очень близко, а с двумя ее связывали ушедшая молодость и сын.
Рыба: Д'Артаньян живёт в гостинице "Козочка" прежде чем встретиться с Шевреттой... Да, теперь ясно - это был знак!
stella: Это 1643, а д'Артаньян жил у Мадлен последние 6 лет перед началом повествования "20 лет".)) Точно - знак.
Lumineuse: Здорово получилось!
Кэтти: Шевретта дешевая потаскушка в ранге герцогини, та же Кэтти в сто раз благороднее ее. И заговорщица из нее никакая. Всегда проигрывала и отправлялась в ссылку. Все потеряла: и состояние , и уважение супруга, и любовь. Всех предала и в жизни, и в Каноне. Дюма верен исторической правде. Я вот подумала: может Атос так сурово воспитывал Рауля, что хотел задушить в нем на корню задатки матушкиного характера?
Lumineuse: Кэтти пишет: может Атос так сурово воспитывал Рауля, что хотел задушить в нем на корню задатки матушкиного характера? Интересная мысль. А что? Мог граф волноваться на этот счёт, вполне поначалу. Но я полагаю, что Рауль и повода ни разу не давал заподозрить матушкино наследие в характере.
Кэтти: Lumineuse , была в нем эта скрытая страстность. Трижды в" Виконте де Бражелон прорвалась; 1. Во время объяснения с отцом после возвращения того из Англии,2. во время второго объяснения , когда он просил Атоса сосватать ему Луизу у короля и почти шантажировал незнанием имени своей матери, 3. Во время финального объяснения с Луизой, где он так страстно говорит о своих отнюдь не " братских" чувствах к ней. 4. Да и еще, когда на венчании Генриетты и Филиппа он слышит как молодые придворные обсуждают новых фрейлин как скаковых кобыл и, будучи принужден держать в узде свои чувства , раздирает под камзолом свои кружева и кожу в кровь. Атос своим воспитанием наложил на его страстную натуру жестокую узду. Был ли он прав? Не знаю, ведь не кисейную барышню воспитывал. О чем граф и сам сожалел, в их последнем разговоре в Тулоне. Хотя будь виконт другим, он бы не вызывал такого сочувствия читателя- романтика. А именно для такового и писал Дюма.
Lumineuse: Кэтти, те черты характера Рауля, на которые Вы сейчас обратили моё внимание, имхо, не имеют ничего общего с тем, что Вы написали выше о Шевретте: дешевая потаскушка в ранге герцогини ... И заговорщица из нее никакая. ...Всех предала и в жизни, и в Каноне Качества, которые Вы отметили у Рауля говорят о его неравнодушии, глубине его чувств и постоянстве его натуры. Имхо, он по характеру – полная противоположность маме. Подобные качества как раз характерны для самого Атоса. И если граф от чего и пытался уберечь сына строгостью воспитания, так это от повторения собственных ошибок, зная, как непросто жить с такой глубиной эмоций...
stella: Атос сам - натура очень даже эмоциональная. И - воспитание и самоконтроль у него тоже дают трещину, и не раз. Мысль о том, что граф всячески старался искоренить в сыне то, что могло у него быть плохого от матери давно мне в голову пришла. Но, кроме всего, воспитывая мальчика, он не только сам был ему примером. Он ведь еще и сам не знал, что сумеет сделать для сына, чтобы ввести его в общество. И готовил его к жизни, к сопротивлению, к подходящему моменту, совсем не зная, что может послужить достойным поводом. Он воспитывал в нем мужчину, рыцаря - и внешне воспитал. Но в душе сын оказался рохля, не приспособленным ни к какой внешней лжи. не обязательно лгать самому - это гадко, но надо уметь достойно встретить ложь, которая тебя окружает. Рауль не смог. Он - еще и образец житейского вырождения рыцарских идеалов в новом времени.
Кэтти: stella , ой я тебя умоляю. Не делай из Рауля Дон Кихота. Атос конечно с его воспитанием напортачил. Нельзя воспитывать мальчика на примерах рыцарских романов и своих якобы безупречных предков. Насколько безупречны в моральном и иных смыслах были Куси, Роганы и Монморенси, это не пример для подражания.
stella: Это нам они не пример. А для списка почитаемых юным рыцарем нужны были их воинские доблести, а не человеческие. Нас, малолетних идиотов, тоже пытались воспитывать на примерах Ленина со товарищи, и их фантастических биографий. И мы, до определенного возраста, (кто раньше, кто позже) верили. Так что что Куси (у которых все же было кому подражать), все же получше, чем товарищ Дзержинский или Ворошилов. У каждого времени свои кумиры.
полная версия страницы