Форум » Нас четверо! » Сын » Ответить
Сын
stella: Фандом -Трилогия Герои - четверка и Рауль Размер - мини Жанр: - рассказ Это, скорее, размышления на тему.
Ответов - 14
stella: Граф и д’Артаньян пошли вперед по галечному пляжу, но Рауль, присев на камень у самого прибоя, не заметил их ухода. Мысли его были далеко, уносились в Бражелон, в детство, когда все было так безоблачно и прекрасно. Голоса отца и друга затихли вдали, и Рауль оглянулся вокруг: он был один, наедине с морем и небом. Он сам загнал себя в безысходность, не оставил себе выбора, согласившись на эпопею в Джиджелли, и мысли о вечности занимали его теперь не меньше, чем воспоминания о прошлом. Сколько он себя помнил, он видел рядом с собой отца и Гримо. До 6 лет он был под покровительством кормилицы, потом появились учителя, но верховой ездой и фехтованием с ним занимался сам граф. И всегда при этом упоминал шевалье д’Артаньяна. Гасконец стал для Бражелона частью самого Атоса еще до того, как он был представлен мушкетеру. Действительность оказалась нисколько не приукрашенной красноречием графа: живой д’Артаньян был так же молод, горяч, хитер и искренен, так же отважен и целеустремлен, так же добр и отзывчив, как и в рассказах отца. И он принял Рауля сразу и безоговорочно. Оглядываясь назад, виконт никогда и нигде не мог бы упрекнуть капитана в чем-то, что не соответствовало его представлению об истинном дворянине. У них с шевалье сложились почти товарищеские отношения: во всяком случае, Рауль знал, что к д’Артаньяну он может идти с любой проблемой, тогда как отцу он не всегда мог бы раскрыть свои потаенные мысли и желания. Капитан мушкетеров опекал его, как родного сына, оставаясь при том в чем-то равным ему. Может быть, это происходило вследствие природной ребячливости гасконца, у которого всегда наготове была шутка, и который при любом раскладе готов был на веселую проказу. Д’Артаньян вбил себе в голову, что граф де Ла Фер чрезмерно строг с сыном и, всякий раз при встрече интересовался, не нужно ли виконту денег на какую-нибудь невинную шалость, на которую так горазды военные. Но Рауль не пил, Рауль не гулял, и в карты играл только по прямому указанию своего начальника, принца Конде. Для Атоса это стало бы неприятным сюрпризом, но д’Артаньян знал об этой прихоти Принца, и по-своему сочувствовал Раулю. По мнению гасконца, если уж Атос отправил сына к такому полководцу, как Конде, он должен был учитывать и то, что тот может поставить виконта в положение, которое никак не соответствует тому, чему он наслушался в наставлениях от отца. И, понемногу, д’Артаньян на свой лад стал просвещать юношу о том, что творится вокруг. Рауль, в действующей армии, успел узнать и увидеть многое из того, о чем рассказывал отец, но Атос не постарался просветить его насчет маркитанток, насчет звериной жестокости солдат, ворвавшихся в осажденный город, насчет мародерства и насилия. Все это Бражелон узнавал по ходу, сам, испытывая потрясение, отвращение, и, в итоге, замыкаясь в себе, прикрываясь доспехом невозмутимости и деланного безразличия, которое все же не прикрыло его ужас и отвращение в день казни д’Эмери и Лиодо. Но больше всего поражала Рауля дружба отца и гасконца. Как они выбрали друг друга в первый день знакомства, так и пронесли эту дружбу через всю жизнь. Иногда Рауль даже испытывал нечто, похожее на ревность, наблюдая их двоих. Им достаточно было беглого взгляда, одного слова, простого прикосновения к плечу, чтобы они поняли друг друга. Это была дружба, прошедшая через испытания, горе и радость, общие победы и одни горькие поражения. Это были общие воспоминания и одна боль. У Рауля так не получилось с де Гишем, хотя они были в армии очень близки. Но Гиш, со своей влюбленностью в герцогиню Орлеанскую, как-то отошел в сторону, обособился, и в нужную минуту виконт не нашел в его лице ни дружеской поддержки, ни откровенности, которая так была ему необходима. Придворный оказался сильнее друга. В той истории, что так больно ударила по отцу и сыну, только д’Артаньян и Портос доказали на деле, что старая дружба важнее расположения монарха. Рауль, в письмах отцу, которые он слал графу регулярно, невзирая на то, в каких условиях находился, делился с ним происходящим, советовался, признавался в своих страхах или мечтах, но никогда не задумывался по-настоящему, насколько он важен для отца и насколько граф нуждается в нем. Здоровый эгоизм молодого существа, которому кажется, что он и все, кто ему дороги, вечны и защищены его любовью. Надо быть справедливым: Атос сам научил сына быть сдержанным в проявлениях чувств, и почти никогда не позволял себе ни лишней ласки, ни лишней похвалы. Он был строг, но справедлив, и любое одобрение поступков сына для Рауля было высшим счастьем, а любое недовольство – настоящим горем. Так они и жили, взаимно сдерживая свои эмоции и не показывая лишний раз свою обоюдную привязанность. Только письма, да взгляды и улыбки, были для них доказательством той горячей любви отца и сына, что жила в их сердцах. Теперь Рауль жалел, что не рассказывал отцу обо всех своих мечтах. Он стеснялся признаваться, как много места в его жизни начала занимать маленькая Луиза, он инстинктивно, по нескольким шуткам Атоса, уловил, что граф не принимает всерьез его чувств, считая все это детской игрой, и только потом, когда отец запретил ему видеться с Ла Вальер, начал искать причину такого неприятия. Но истинной причины неприязни так и не понял. Атосу не привыкать было к одиночеству, но оно становилось непереносимым, если он надолго был разлучен с сыном или друзьями. После эпопеи с Англией и королем Карлом, граф, если у друзей не было времени, сам находил возможности посещать их. Но проехаться в Париж, чтобы повидаться с д’Артаньяном или Арамисом, или в Пикардию к Портосу было легко и реально. Навещать же Рауля, когда он был в армии могло быть воспринято начальством, как бестактность: Атос никогда бы не позволил себе такой слабости (хотя посещение отцами сыновей совсем не было редкостью у дворянства), разве была бы ей какая-то причина, кроме тоски и желания обнять сына. Но такого повода не находилось, и граф, тщательно скрывая свое беспокойство, когда Раулю приходилось участвовать в боевых действиях, довольствовался письмами. Рауль никогда не позволял себе злоупотреблять обществом отца и друзей, сознавая, что, как бы хорошо к нему ни относились и как бы не любили его, друзьям хочется общения, где он может оказаться невольным свидетелем сцен и слов, которые касаются только их, четверых. Но виконт был достаточно проницателен, чтобы ощутить разницу, когда они были все вместе, или когда граф и д”Артаньян оставались вдвоем. Раулю не раз чудилось, что капитан посвящен в нечто в жизни отца, что не известно остальным друзьям. И даже теперь, когда Атос приоткрыл перед ним завесу, скрывавшую часть прошлой своей жизни, история его женитьбы была известна виконту только в общих чертах. Но было в этом прошлом нечто, что знал лишь один д’Артаньян, а Рауль никогда не задавал лишних вопросов, догадываясь с некоторых пор, что в жизни графа было немало мрачных и страшных страниц. Отец был сдержан и немногословен, но, если бы Бражелон мог слышать, что говорил он другу в эти минуты, идя с ним у кромки прибоя, он, возможно, не бросился бы к Бофору с просьбой об отставке, но дал бы себе слово забыть о том, какую тайную цель преследовало его решение отправиться на войну. Нет, он наверняка дал бы себе слово быть предельно осторожным ради графа, потому что в том беспредельном отчаянии признания услышал бы приговор не только самому себе, но и своему отцу. Но Рауль оставался на своем камне, а граф с капитаном ушли уже довольно далеко, и пора было возвращаться. Д’Артаньян опередил графа, подошел к виконту и, собираясь переубедить виконта в его решении писать Ла Вальер, привел совсем не к тому результату. Да, ревность они с Бражелоном понимали по-разному: порывистый гасконец не мог долго таить в себе чувства, ему необходим был результат, пусть и отрицательный – но немедленно. Рауль, скрытный и сдержанный, как и отец, упивался своим горем, терял в нем душевные силы, но и приобретал силу в разгорающейся ненависти. Только сила эта вела не к мести, ни к жизни, а добавляла ему решимости умереть. И все же Рауль видел, что силы у графа уже не те, потому при прощании с д’Артаньяном поручил его заботам друга. Он так надеялся, что этого будет достаточно, чтобы удержать душу графа де Ла Фер в земной юдоли. Д’Артаньян опоздал на несколько минут и на две жизни. Гасконец ощущал свою вину перед друзьями. Вину, в которой никто бы его не упрекнул, настолько она была эфемерна, но это не мешало мушкетеру ощущать ее тяжким грузом, в особенности теперь, когда все закончилось так трагично. Может быть, надо было ему не оказаться на пути у Ла Вальер, когда она спешила в Шайо? Может быть, не стоило так уклончиво отвечать на расспросы Рауля: он поддался двусмысленности положения, посчитал, что его письма Атосу хватит, чтобы разобраться с ситуацией по-отечески? И, самое главное: не стоило тогда, на берегу, давать советы, которые и привели к обратному результату. От всех этих «может быть» у д’Артаньяна было мерзко на душе, он ощущал себя почти палачом. Поделиться таким было не с кем: перед лицом Жизни он теперь оставался один-на-один с Роком. Раньше Атос принимал на себя многие удары, дождем сыпавшиеся на не в меру ретивых друзей. Он словно стоял у входа и отражал все атаки, ловя все мячи, летевшие в их сторону. У него была прекрасная реакция и необыкновенно развитое чувство товарищества. Он ощущал их компанию, как единое целое, и, когда они с Арамисом не в меру разошлись, защищая каждый свое, как они считали, достоинство, в первый раз властью, данной ему любовью к друзьям, сумел остановить дурацкое кровопролитие. Его: «Я так хочу!» подействовало на Арамиса и д’Артаньяна, как ушат холодной воды. Уже потом, остыв, мушкетер не раз задумывался, что мог испытывать граф, видя, как рушится их дружба из-за ерунды. А что должен был испытывать Атос, видя, как гибнет на его глазах собственный сын? Он ведь говорил, что будет любить Рауля еще больше, когда характер его определится. Определился, но стал ли он дорог отцу больше, чем он, д’Артаньян? Ревнивый овод иногда покусывал темпераментного гасконца, но это было раньше. Атос, как всегда элегантно, ушел от прямого вопроса: если он не хотел, он никогда не отвечал или умел найти достойный ответ на бестактный вопрос. Да, это было бестактно: спрашивать, кому отдаст предпочтение отец? Вопрос вылетел у д’Артаньяна помимо его воли, он тут же пожалел о нем, но Атос сумел ответить, уйдя от прямого ответа и тут же дал объяснение. А упрямый гасконец потом не раз спрашивал себя, правду ли сказал ему дорогой друг? Не был ли это момент откровенности, когда Атос почти признал, что сын все еще не оправдал его надежд? Как ни любил Рауля граф, эта любовь не туманила ему глаза настолько, что он не мог видеть определенных черт Рауля: его желание оставаться в тени, если речь не шла о сражении, его некоторое непослушание в вопросах с Ла Вальер, с которой он не старался прекратить всякую связь. Д’Артаньян понимал, что у графа де Ла Фер определенные планы на счет сына, потому что знал не понаслышке, как много сил приложил Атос для того, чтобы узаконить мальчика. Передние Лувра и Пале-Руайяля полны слухами: умный и наблюдательный человек может сложить из этой мозаики достоверную картину. Атос ничего не рассказывал, но Рауль говорил, рассказывал взахлеб, да и герцогиня де Шеврез не молчала. Д’Артаньян был не настолько легковерен, чтобы принять версию, что у Шевретты завелся такой юный поклонник. Захоти мушкетер, он запросто бы узнал подробности, но тут дело касалось Атоса, и мудрый капитан остановился на том, что подсказывал ему опыт и знание характера друга: это была тайна Атоса. В отличие от тайны миледи эту тайну ему Атос не раскроет, но не надо быть мудрецом, чтобы сопоставить факты из жизни герцогини и замечание Атоса вскользь в одном из разговоров, что он нашел Рауля в Аквитании, куда ему пришлось вернуться после одного важного поручения. То, что Рауль – сын графа, мушкетер понял при первой же встрече. А то, что граф и герцогиня были не просто знакомыми, понял, случайно увидев их троих у отеля Рамбуйе. Глаза Шевретты светились лукавством, когда она смотрела на графа и ласковым светом материнской гордости, едва она переводила взгляд на юношу. Герцогиня распахнула дверцы своей кареты и откинула занавески так, что она была на виду. Атос и Рауль стояли у подножки: Рауль был очень оживлен, граф спокоен и сдержан: что-то ему не нравилось, д’Артаньян это почувствовал сразу. Он прошел мимо, друзья его не заметили, в отличие от де Шеврез: герцогиня стрельнула глазами в его сторону и прикрылась веером. От Шевретты можно было ожидать всего, но Атос! А впрочем, это была именно та сторона жизни графа, о которой друзья ничего не знали, но в одном д’Артаньян был уверен: ангелом его друг не был. Сколько раз ловил он женские взгляды, брошенные на Атоса: лукавые и обещающие, стыдливые и восхищенные, откровенно зазывные и робкие! Но молчаливый и суровый мушкетер на них не реагировал, д’Артаньяну даже казалось, что он их не замечал. И вот – герцогиня де Шеврез! Выбор странный, учитывая, что между ними стоял Арамис. - Какой бес попутал вас, Атос? – бормотал про себя д’Артаньян, расхаживая по своей комнатке под крышей гостиницы «Козочка». – Какого черта вы остановили свой выбор на этой интриганке? Или? – он даже остановился, - или это она остановилась на вас, чтобы отомстить Арамису? Невероятно! Я никогда не поверю, чтобы Атос пренебрег дружбой ради женщины! Что сказал бы наш милый аббат, если бы узнал об этом? Впрочем, - остановил он сам себя, - уж это меня никак не должно занимать: лезть в любовные дела этой троицы, это пренебречь нашей дружбой, а это я себе никогда не позволю. Примем все так, как оно есть: для меня важно только то, что у Атоса есть сын, и виконт обещает стать достойным своего отца. Вот исходя из такой позиции д"Артаньян и взялся опекать Рауля де Бражелона в отсутствие графа. Надо признать, что это у него получалось неплохо, вопреки его собственным взглядам на себя, как на воспитателя. Он не раз становился с Раулем на фехтовальную дорожку, посвящая того в тонкости боя, которые были известны только ему, и с удивлением наблюдая, что многие его секреты известны юноше. Когда только их успел подсмотреть у него Атос, осталось для хитроумного гасконца тайной. Они отлично ладили с Бражелоном, и капитан молодел рядом с виконтом, ощущая, как возвращаются к нему задор и желание быть на равных с юным другом. Он, конечно, немного рисовался перед Раулем, но собственная молодость и молодой Атос представали перед ним в лице Бражелона. В особенности, когда память услужливо подкидывала ему нужные картины. В этот день Феррюсак, Первый лейтенант роты мушкетеров, немного запоздал, и когда он сменил молодого человека, уже был десятый час. Зимой темнеет рано, а накануне выпал снег, и с безоблачного неба холодная луна лила свой серебряный свет на ставший девственно белым Париж. Л’Артаньян спешил: они с друзьями договорились встретиться в кабачке на улице Арфы, и продрогший до костей мушкетер заранее предвкушал горячий суп и тепло очага. Новый мост был пуст, только у самых быков шумела Сена, уже схваченная у берегов льдом, а на памятнике королю всех французов лежала приличная шапка снега. Ближе к берегу д’Артаньян заметил темную фигуру в широком, длинном плаще. Инстинктивно, он положил правую руку на эфес. Рукоять, даже сквозь перчатку, обожгла холодом. Д’Артаньян немного поубавил прыти, и шаг его стал скользящим и напряженным. Неподвижная фигура у парапета чуть шевельнулась, и знакомый, севший на морозе, звучный баритон заставил гасконца вздохнуть с облегчением. - Ну, вот и вы, слава Богу, а то я уже опасался, что превращусь, поджидая вас, в статую, подобно королю Генриху. Два памятника на одном мосту – это явный перебор, милый друг! - Атос! – с нескрываемым облегчением воскликнул юноша. – вы что, ждали меня здесь, на морозе? И давно? - Не очень, но достаточно, чтобы понять, что лето мне нравится больше, - мушкетер постучал каблуками, пытаясь согреться. – Пойдем же, нас ждет тепло и горячее вино! - Куда мы пойдем? - Куда и договаривались: Арамис ждет нас на улице Арфы, ужин уже заказан. - Я задержался не по своей воле, - попытался оправдаться д’Артаньян, но Атос с улыбкой подхватил его под руку. - Арамис не будет на нас в обиде: он строчит очередное письмо, и ему ни к чему наши шутки. К нашему приходу он успеет отправить его по назначению. - Поэтому вы отправились за мной, Атос? - Вовсе нет: мне стало скучно смотреть то на бутылку, то на перо, бегущее по бумаге, и я решил полюбоваться на снег и звезды. - Вы становитесь поэтом, Атос? - Я перестал им быть после Армантьера, д’Артаньян. Я подумал, что вам будет скучно идти одному и решил составить вам компанию. Молодой человек посмотрел на друга и сжал его руку: ясно, что Атос не хотел, чтобы он шел в одиночестве в эту холодную ночь, рискуя нарваться на искателей поживиться чужими кошельками. Они пошли по набережной, искоса поглядывая по сторонам. Впереди вырисовывалась громада Консьержери, а у входа в Латинский квартал шевелилась какая-то темная масса: там назревала драка или, напротив, стража разбирала ее последствия. Обогнуть это скопление подозрительных личностей по соседним улочкам друзьям не хотелось: терять время, когда впереди тебя ждет ужин и тепло – это поистине бессмысленная трата времени. Поэтому мушкетеры беззаботно направились прямо к толпе, надеясь беспрепятственно обогнуть ее. Народ собрался вокруг двух воришек, уже связанных и валяющихся на снегу. Бригадир жандармов тем временем изучал содержимое мешка, который он выпотрошил прямо на землю. Д’Артаньян засмотрелся на арестованных, поскользнулся, и только благодаря поддержке Атоса не упал, но что-то привлекло его внимание под ногами. Он нагнулся, и восхищенно присвистнув, показал Атосу предмет, едва не ставший причиной его падения: это был столовый нож с рукояткой из слоновой кости. - Смотрите-ка, Атос, какая игрушка! – он протянул свою находку товарищу. – Видно, воры успели отбросить этот нож, надеялись потом подобрать. Интересный какой, никогда такого не видел. - Вряд ли вам приходилось бывать там, где пользовались такими ножами, д’Артаньян, - Атос, поднеся нож к самым глазам, старался рассмотреть его лезвие, но света луны явно было недостаточно. К тому же ветер, дувший со стороны Сены, заставлял глаза слезиться, и все плыло перед взором мушкетера. Гасконец так и не понял, что вызвало слезы на глазах у товарища, а Атос был рад ветру, скрывшему истинную причину его сентиментальности: он узнал нож из столовых приборов, принадлежавших его семье. Набор таких ножей достался матери графа от итальянских предков, которые еще в середине 16 века породнились с французами. Старинная реликвия, вызвавшая так много воспоминаний, но как она оказалась в руках этих воришек? Атос решительно растолкал зевак, набежавших на шум, поднявшийся во время поимки воров, и подошел к бригадиру, который все еще рассматривал брошенные на снег предметы. Атос протянул ему нож рукояткой вперед, как если бы это было боевое оружие. - Взгляните, сержант, вам не кажется, что нож из этой коллекции? – небрежно произнес мушкетер, высматривая в куче награбленного только ему одному ведомые предметы. - Нож? А где вы его взяли? – бригадир уставился на Атоса, который, поправляя шпагу, небрежно распахнул свой плащ, позволяя лицезреть под ним форму королевского мушкетер, и переведя взгляд на стоящего рядом лейтенанта этих же мушкетеров. – Господа, это краденный нож, остальные в этой куче. - Потому-то мы вам его возвращаем, как улику. Вы хотя бы знаете, кого они ограбили? - Это они скажут сами, на допросе, - ухмыльнулся блюститель городского спокойствия. – У нас быстро им языки развяжут. - Да не знаем мы, в чей дом зашли: пустой он давно стоит, двери и окна заколочены были, - простонал скрученный по рукам и ногам воришка. - Мы разберемся! – успокоил его жандарм. – Расскажете сами, как туда залезли. А за находку спасибо, ваша милость, приобщим к делу. - Вот и хорошо, - Атос снова подхватил под руку д’Артаньяна, уводя его с места происшествия. – Вы куда их отведете? - Сначала в Консьержи, это поближе, а там разберемся, - бригадир наклонился, собирая в мешок все, что оказалось раскиданным по земле: серебряный кувшин, несколько канделябров, с дюжину столовых ножей и серебряное блюдо. Гасконцу очень хотелось рассмотреть их поближе, но Атос решительно и с силой подтолкнул его вперед. - Ну, что вы, в самом деле, Атос, - запротестовал молодой человек, - дайте же рассмотреть, ведь это же не простые вещи, не с бедного дома украдены. - Еще из какого не бедного! – горько улыбнулся мушкетер. – Идемте, друг мой, идемте, Арамис, наверное, уже умирает с голоду, дожидаясь нас.
stella: Луковый суп распространял умопомрачительный аромат, но Атос есть не спешил, в задумчивости грея пальцы об исходящий паром глиняный горшочек, в которой плавала гренка с корочкой плавленого сыра. - Атос, вы же так ждали ужина, - вернул его к действительности голос д’Артаньяна. – Луковый суп хорош пока не остынет. О чем вы размечтались? - Да так, ни о чем, - мушкетер тряхнул головой, прогоняя видение, неотступно маячившее перед его глазами. Ему шестнадцать лет. Он стоит на площадке лестницы, ведущей на галерею второго этажа, и оттуда отлично видно, как слуги накрывают на стол. Сегодня Рождество и матушка обещала, что вернется домой из Лувра, чтобы отметить праздник вместе с отцом и Оливье. Граф приехал на несколько дней в Париж, чтобы закончить какие-то дела и остаться с семьей на Рождество. Виконта он привез с собой, хоть сын и не просил о такой милости. Предпраздничная суета в парижском доме графа де Ла Фер заставляла сладко сжиматься сердце: Оливье не часто приходилось отмечать праздники с родителями. Сейчас огромная люстра под потолком опущена, слуги меняют свечи, очищают от воска подсвечники, начищают до блеска цепь, на которой подвешен кованый, в три яруса, обод. У стола – своя суета: ставят не только стулья и табуреты, но и простые скамьи. Значит, граф решил и слуг посадить за праздничный стол? Это так не похоже на сурового графа де Ла Фер, который всем и всегда умеет определить место, положенное по рождению! Но Рождество – праздник семейный и в этот день весь дом стал как одна семья. Взлетают скатерти над столом, мягко опускаясь на столешницу, падая красивыми складками под умелыми руками, звенят тарелки и кубки, раскладывают ножи и двузубые вилки: итальянское новшество, введенное Екатериной Медичи, но и по сей день необычное даже в богатых домах. Виконт поймал шуструю Лизон, которая несла в корзинке ножи и вилки: таких ножей он никогда не видел. Широкие лезвия украшены нотным станом, на котором выгравированы нотные знаки, и слова, которые надлежит пропеть: «Благодарим тебя, Боже, за твои блага!». Оливье с интересом пересмотрел содержимое корзины: ножи все разные, ноты рассчитаны на бас, тенор, контртенор и сопрано. Можно петь хором! Чертовы итальянцы, придумают же такое! Что ж, у него тоже готов подарок для матушки, только пока еще не время его показывать: юноша опустил ножи в корзинку Луизон, ласково провел пальцем по нежной щеке, и вздохнув, сделал знак ей заняться своим делом. Желание еще раз увидеть подарок, который он припас для матери, заставило его вернуться в свою комнату. Маленькая шкатулка из редкой породы дерева источала горьковатый незнакомый аромат. Тонко запела невидимая пружина, и крышка поднялась, открыв взгляду содержимое шкатулки. Три миниатюры, в пол ладони величиной, три портрета: граф, графиня и виконт. Художник принадлежал к школе Клуэ, и сумел передать не только поразительное сходство, но и основное в характере членов семьи Ла Фер. Оливье несколько минут любовался лицами родителей, потом, нахмурив тонкие брови, уставился на собственный портрет: чеканные черты отца уже проглядывали в юношеской округлости щек, а в углах губ пряталась улыбка графини. Оливье сам себе не нравился, хотя понимал, что уже сейчас привлекает внимание женщин. Вот и сегодня за праздничным столом могут быть гости, среди которых будет та, которая себя уже считает его женой! Девица де Люсэ хороша, спору нет, но она его совсем не волнует, не то, что та античная статуя, что стоит в парковой беседке Ла Фера. Юноша мечтательно вздохнул, захлопнул шкатулку и задумался: до приезда гостей еще было достаточно времени. - Горячий суп в холодную ночь, после утомительного дежурства – это прекрасно! – д’Артаньян шумно вздохнул, отодвигая от себя опустевший горшочек из-под супа. – Тот, кому пришел в голову подобный рецепт… - … был очень беден и очень голоден, - закончил за него Арамис, который ковырял ножом угря. – Жаль, не во всяком трактире подают вилки, есть с ножа неприлично. - Бог мой, господин аббат, вы же не в отеле Рамбуйе! – подцепил его лейтенант мушкетеров. - В отеле никто не устраивает обедов, - вяло отмахнулся Арамис. - Вот если бы вы увидели те ножи, которые нам с Атосом привелось лицезреть по дороге сюда, - вспомнил мушкетер, – разрисованные, с дорогими рукоятками, с какими-то латинскими изречениями на лезвии, вы бы сразу захотели спеть благодарственную молитву тому угрю, с которым вы никак не разделаетесь. Гляди, и аппетит бы у вас появился. - Ножи? О каких это ножах рассказывает наш друг? – встрепенулся будущий аббат. - Речь идет, по-видимому, о ножах, мода на которые пришла из Италии, - Атос отодвинул свой ужин в сторону, зато машинально стал крутить в пальцах кинжал, которым он недавно резал хлеб. – Это весьма дорогие столовые ножи, модные с прошлого века. На лезвие чеканили ноты и слова какого-нибудь гимна, который можно было исполнять хором всем гостям, распевая свою партию в зависимости от того, каким голосом кто обладал. Довольно невинное развлечение за столом, но оно было очень популярно при наших отцах. - Так вам оно знакомо, Атос? – д’Артаньян забыл об ужине, с чисто детским любопытством ожидая рассказа. - Мне как-то пришлось встречать Рождество за столом, где гости распевали гимны руководствуясь такими ножами, - Атос неожиданно встал, давая понять, что рассказа не будет, а гасконец замер, сообразив, что тот нож, что попал им в руки, был знаком его другу слишком хорошо. - Так это был?.. – начал было д’Артаньян, но Атос остановил его. - Я пойду, друзья. Провожать меня не надо, у меня еще есть дело, которое мне надо закончить, - он дружески кивнул, бросил на стол пару монет за ужин, к которому толком так и не притронулся, надел шляпу и плащ, и скрылся в проеме двери. Атос и Арамис изумленно переглянулись и остались на своих местах: тон старшего товарища не допускал возражений. Вскоре и они, закончив свою трапезу, покинули кабачок. Атос, выйдя на улицу, остановился в задумчивости: его не на шутку интересовала судьба украденных предметов, но не в Консьержери же за ними отправляться? И мушкетер избрал другую дорогу. Ему не надо было спрашивать, как пройти к слишком хорошо знакомому ему дому: ноги сами принесли его на набережную, туда, где высился трехэтажный отель с заколоченными дверями и плотно затворенными жалюзи на окнах. Огромный и мрачный, он безжизненной громадой выделялся среди новеньких особняков. Атос подошел ближе и, неожиданно, налетел на невысокого толстяка, по виду какого-то судейского, который в присутствии двух приставов ждал, пока сорвут доски с входных дверей дома. Толстяк бросил взгляд на военного, который с непринужденным видом осматривал стены дома, отвернулся, потом еще раз, словно не веря самому себе, всмотрелся в незнакомца, который снял шляпу, стоя перед входом, и всплеснул руками: - Ваше сиятельство, господин граф де Ла… Атос, нахмурившись, шагнул к нему так резко и быстро, что толстяк, зажав себе рот ладонями, замолчал. - Молчу, молчу! Господи, боже мой, так вы живы! Господин Бурдон!.. - Мэтр, без имен! Что вы здесь делаете? - Меня послал мой патрон, ему доложили, как вашему поверенному, что дом был ограблен. Я должен составить опись предметов, которые украдены, ведь, согласно вашему распоряжению, дом уже куплен, как и вся обстановка и утварь. Список у новых владельцев, а тут такая неприятность! – клерк засуетился: видно было, что появление графа де Ла Фер, о котором он ничего не знал, полагая его умершим, поразило толстяка до глубины души. Он вытащил платок и вытер пот, который, несмотря на мороз, заструился по его лицу, и постарался украдкой рассмотреть Атоса. Но мушкетер, невозмутимый с виду, непринужденно вошел в наконец освобожденную от досок дверь и остановился на пороге, при свете двух факелов в руках приставов пытаясь рассмотреть внутренность дома, оставленного им много лет назад. Нижняя зала, та самая, которую он помнил ярко освещенной и нарядной, с блестящими от лака резными деревянными панелями, сейчас казалась мрачной пещерой. Вся мебель, составленная по углам, громоздилась тяжелыми глыбами, полумрак скрадывал детали, не позволяя понять, что из себя представляют эти бесформенные, кое-где небрежно покрытые пыльной тканью, стулья, табуреты, поставцы и жардиньерки. Один массивный стол, протянувшийся почти через весь зал, объединял своей столешницей, тусклой и местами покоробленной, прошлое и настоящее этого дома. В прошлом, которым он сейчас упирался в былых свидетелей великолепия этого жилища, был свет, музыка, приемы гостей, звон посуды и неспешное шуршание крахмальных юбок. Настоящее дома было и теперешним существованием его хозяина, застывшего перед своим прошлым: мрачным, темным, тусклым, как пыльная посуда на поставцах, спрятанная сейчас под тяжелыми тканями, и лишенным малейшего присутствия любых женских юбок, настоящим, в котором не было надежды. - Как воры проникли в этот дом? – Атос обернулся к оставшемуся на пороге клерку. – Дверь была заколочена. - Через двор, господин! – ответил один из приставов, сообразив, что отвечать следует этому мрачному господину с внешностью аристократа. – Они перелезли через ограду, а во дворе закинули веревку на балку и влезли в окно второго этажа. Вся посуда и серебро были в комнате второго этажа. Воры знали, куда лезли: дом не охраняется. - Мне все равно, от кого они это узнали, - недовольно пожал плечами Атос. – Выясняйте истину сами, - он перевел взгляд на клерка. – Мэтр Дюшен, постарайтесь все выяснить. Мне необходимо, чтобы опись, по которой будет составляться купчая, соответствовала действительности. И передайте мои пожелания известному вам лицу: он знает, как распорядиться деньгами, вырученными от продажи дома. Да, и еще одно: мне необходимо пройти в спальню. Во избежание ненужных разговоров я хотел бы это сделать в вашем сопровождении, мэтр. Думаю, один из приставов может нам посветить. Они поднялись на второй этаж: когда-то здесь была спальня графини. Атос ни секунды не колебался; под его рукой открылся потайной ящичек в изголовье кровати и мушкетер достал небольшую шкатулку. Три портрета были на месте, и он облегченно вздохнул: вовремя же он вспомнил об их существовании. Теперь они не попадут в чужие руки, и, что бы не случилось, останутся с ним. - Ваша милость, не приказано трогать что-либо в этом доме! – дернулся было пристав, но Атос достал миниатюру, на которой он был изображен и молча поднес ее к глазам стражника. Тот, покоряясь этому властному жесту, уставился на портрет, потом на сам оригинал и, не имея ни сил, ни желания сопротивляться очевидному, молча поклонился. Граф де Ла Фер бросил взгляд по сторонам, кивнул присутствующим, и удалился тем неспешным шагом, который дает понять окружающим, что все его действия законны. Он знал, что больше никогда его нога не переступит порог родного дома. Мужская фигура в длинном тяжелом плаще, темневшая в начале моста, напомнила д’Артаньяну что-то мучительно знакомое, но полузабытое. Какое-то приключение? Какая-то встреча? - Господин д’Артаньян, а я вас поджидаю почти час! Граф говорил, что вы сменяетесь в пять, а уже почти шесть и совсем стемнело. Король вас не жалеет, - почти возмущение в таком знакомом юношеском голосе! - Рауль! Ты упрекаешь короля? Твоему отцу это бы не понравилось. - Граф не любит, когда злоупотребляют чужим временем. Но я склонен думать, что это постарался кардинал, - постарался переложить вину с короля на Мазарини рассудительный виконт. - Но не в этом случае, мой мальчик. Я едва не спутал тебя с отцом: в давние времена у него был такой же плащ, и, однажды, он поджидал меня таким же зимним вечером на этом же месте. У меня идея! В честь этого воспоминания мы пойдем с тобой в одно заведение, где очень вкусно готовят. - К Марго? – Рауль не так часто бывал в Париже по долгу службы, и его познания местных заведений не выходили дальше «Толстухи Марго», стряпни Мадлен в «Козочке», да изредка – «Еловой шишки». - О, да ты уже знаком с ее кухней? Похвально. Но в этот раз мы пройдемся в сторону Латинского квартала. Я отведу тебя туда, где тебя угостят пищей простой, но которой не погнушался бы и сам его величество, а его величество очень любит поесть. К тому же нас там ждут. - Ждут? – удивился Бражелон. – Я кому-то понадобился? - Сам увидишь, я заранее ничего рассказывать не буду, - мушкетер подхватил под руку виконта, и, чувствуя, как дежа вю ведет его в прошлое, поспешил к знакомому кабачку. Ничто не изменилось в этом заведении за прошедшие четверть века. Стены не стали темнее, а потолочные балки ниже: что значат какие-то двадцать пять лет, когда эти стены видели воинов Франциска 1, вернувшихся после поражения при Павии и сам Бенвенутто Челлини сиживал здесь с учениками! Теперь же, на самом видном месте, восседал барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон в окружении такого количества блюд, мисок, тарелок, горшочков и кувшинов, что их бы хватило на целую роту гвардейцев. Д”Артаньян, довольный произведенным эффектом, подтолкнул Бражелона в объятия Портоса, и подкрутил усы: рядом, у стены, незаметного в тени, он рассмотрел Арамиса, облаченного в светское платье, и в шляпе, низко надвинутой на лоб. Оставив Рауля принимать поздравления Портоса, на которые гигант был щедр, мушкетер уселся напротив господина главного викария, который, переодевшись в светское платье, предпочитал оставаться в полумраке. Тем не менее, он дружески пожал протянутую руку. - Ну, и как вам наш виконт? - д’Артаньян улыбнулся, заметив, с каким пристальным вниманием следит Арамис за сыном их общего друга. - Вырос, возмужал. Я давно его не видел, все дела-дела… Вы не находите, д’Артаньян, что Бражелон все больше походит на графа? – Арамис не спускал глаз с молодого человека. - Ничего удивительного, Арамис. На кого же еще ему быть похожим, как не на родного отца? – хмыкнул д’Артаньян. – Сыновья, как правило, больше походят на мать, но мы не имеем чести знать матушку господина виконта, - он пожал плечами, словно сожалея об этом обстоятельстве, но краем глаза отмечая, как при его словах явственно вздрогнул Арамис. – Так что мы отмечаем несомненное сходство Рауля с нашим Атосом. Знаете, - непринужденно продолжил он, откидываясь на спинку стула, на котором уселся, закинув ногу на ногу, - знаете, Арамис, я ведь имею возможность наблюдать виконта чаще, чем его видит сейчас его родной отец. Мальчик храбр, обладает уже сейчас хладнокровием Атоса, в случае опасности умеет оценивать ее и действовать не только очертя голову, но и сообразуясь с обстоятельствами. У него живое воображение, и он может стать отличным командиром. К тому же, как говорят, у него прекрасные рекомендации не только от Принца, но и от Тюренна. А его происхождение… - Безупречно, - быстро проговорил Арамис. - Кто спорит, - гасконец пристально посмотрел в глаза друга, но Арамис выдержал его взгляд не дрогнув, хотя в глубине его зрачков вспыхивали странные огоньки. «Теперь я в этом не сомневаюсь!» - подумал мушкетер, расстегивая крючок на воротнике камзола, и более не желая продолжать двусмысленный разговор. - Рауль! – окликнул он виконта, - Рауль, господин дю Валлон еще не замучил вас своими наставлениями? - О, нет, - охотно откликнулся Бражелон, - господин барон беспокоится, чтобы я не остался голоден. - В таком случае, мой милый, вы уже насытились, как я предполагаю, и вам пора пересесть за наш столик, потому что здесь вас ждет еще один друг, - и д’Артаньян подвинулся вместе со своим стулом, давая возможность Раулю сесть поближе к господину д’Эрбле. Арамис воспользовался тем, что Рауль оказался на свету и изучал его лицо с жадным вниманием, ища в чертах виконта что-то одно ему знакомое. Но вот Бражелон улыбнулся на какую-то шутку д’Артаньяна, и викарий с чувством удовлетворения откинулся на скамью: в уголках губ юноши промелькнуло подтверждение мыслям Арамиса: он узнал эту улыбку и это обрадовало его. Арамис долго избегал общения а Бражелоном, хотя поводов для этого было предостаточно, но в тот день, когда они пытались освободить узников Рюэйля он просто не смог отказать юноше присоединиться к отряду. Но тогда он так и не смог заставить себя смотреть ему в глаза, боялся сам не зная, чего: наверное, увидеть в виконте слишком хорошо знакомые черты. Теперь страхи и волнения были в прошлом и, глядя на юношу, он мог спокойно видеть его сходство с матерью. Арамис часто, еще тогда, когда они не были знакомы с д’Артаньяном, представлял, что Атос – его отец или, скорее, старший брат. Разница в возрасте у них была невелика – лет 5-6, но чувствовалось, что в жизни их старшего товарища было нечто, что увеличивало этот срок в несколько раз. Атос умел опекать, не будучи навязчивым, не читая проповедей и ничем не показывая свое превосходство. Под его незримым покровительством им с Портосом удавалось избегать многих неприятностей, и только потом, обдумывая очередное происшествие, Арамис понимал, что Атос знает людей и свет куда лучше их двоих, провинциала из Пикардии и недоучившегося семинариста. Со временем их отношения несколько выровнялись, каждый приобрел столичный опыт и боевое крещение, но Атос остался для своих друзей негласным наставником и покровителем. А для Арамиса он был еще и человеком, который не дал ему погрязнуть в гарнизонном быту. Арамис подозревал, что и он сам сослужил аналогичную службу Атосу, но, в любом случае, им обоим их заумные философские беседы помогали не опускаться до уровня незатейливых солдатских шуток. Арамису понадобилось несколько лет, чтобы понять до конца очередную эскападу Мари Мишон. Понять, но не принять. И, только увидев Рауля воочию, издали, не показываясь мальчику на глаза, поверить, что Атос сказал ему правду. Понадобилось двадцать лет, чтобы Арамис мог вот так, спокойно, смотреть на виконта, не испытывая к юноше никаких чувств, кроме искреннего расположения и легкой зависти. Зависти не к тому, что это сын не его, а друга, а к тому, что Рауль получает всю любовь графа только потому, что он его сын. Д’Эрбле был неправ: Атос любил друзей так же горячо и преданно, как и в дни молодости, готов был отдать за них жизнь, но любовь отца и любовь друга не одно и то же. Рауль, пока он сам не стал отцом, не поймет, на что способна родительская любовь. И никакой друг никогда не сможет ему объяснить ту смесь радости, восторга, страха, нежности и чувства ответственности, которое испытывает отец, впервые держа на руках крохотный живой комочек. Д”Артаньян, видя, что молчание Арамиса делает встречу друзей несколько натянутой, счел своим долгом нарушить молчание. - Рауль, граф знает, что вы в Париже? – спрашивая, он одной рукой подвинул виконту чашку с шоколадом, будучи уверенным, что редкое еще лакомство Бражелону знакомо, а другой – притягивая за полу камзола господина дю Валлона, которому совсем не по душе было оставаться за своим столом в одиночестве, и он его покинул, чтобы присоединиться к друзьям. - Почему вы забрали от меня виконта? – запоздало возмутился барон Портос. - Да потому, мой дорогой, что я испугался, - мушкетер подвинулся, чтобы Портос смог поставить и стул для себя. - Чего испугались? – Портос с шумным вздохом утвердился на жалобно скрипнувшем стуле. - Что вы закормите виконта до смерти. Не все, мой милый, способны поглотить такое количество блюд, а Рауль, как воспитанный человек, не посмел бы вам отказать. Но я спрашивал, - вернулся д’Артаньян к волновавшему его вопросу, - я спрашивал, знает ли граф, что вы в Париже? - Я писал графу, что буду здесь проездом. Если он сумеет вырваться, он приедет. - Разве что-то может меня остановить, если есть возможность повидаться со всеми вами? – Атос, зайдя в кабачок, взглядом отыскал друзей. - Граф! – Рауль вскочил и бросился к отцу. - Я надеюсь, для меня найдется место рядом с вашей компанией, - Атос, явно наслаждаясь моментом, оперся на плечо сына. - И он еще спрашивает! – воскликнул гасконец, вскакивая в свою очередь и обменявшись с Атосом крепким рукопожатием. – Дорогой граф, я был убежден, что вы нас не лишите своего общества ни при каких обстоятельствах! - Обстоятельства, а точнее – погода, мне действительно благоприятствовали, - Атос расположился за столом. – Черт, я здорово промерз, пока добрался сюда. - Вы верхом? - Нет, я решил прогуляться и, признаться, довольно быстро об этом пожалел. - А где вы остановились? – вступил в беседу Арамис, который ждал момента, чтобы отвлечь Атоса от общего восторга по поводу встречи. - Как всегда, в «Зеленой лисице», но я подумываю о том, чтобы снять в Париже дом. Рауль должен знать, что у него и в Париже есть свой угол. - Ну, так уж и угол! – прогудел Портос. – Вы, дорогой граф, умеете сделать уютное жилище из любой норы! - Это скорее заслуги Гримо, - улыбнулся граф. – Этот его талант я заметил еще в бытность свою на улице Феру. Но оставим это: я безумно рад всех вас видеть, и намереваюсь припомнить наши былые вечера. - Может, нам стоит, в таком случае, перебраться в «Сосновую шишку»? – предложил Портос. - Далеко и холодно, - недовольно отверг предложение Арамис. – Всем нам полезно тепло. - Арамис, что с вами? Вы стареете или считаете нас стариками? – возмутился Портос, которому уже стало жарко после всего съеденного и выпитого, и он был не прочь прогуляться по морозу. - Портос, я прежде всего забочусь о том, чтобы все мы могли спокойно насладиться встречей, - недовольно поморщился викарий. – И дайте отдохнуть графу де Ла Фер. - Атос, - он наклонился к графу, который сидел уже рядом с ним, - мне надо с вами поговорить. - Не сейчас, - тихо ответил ему Атос. – У меня тоже есть для вас новости. Как ни тихо произнес эти слова граф, д’Артаньян их все же услышал, и насторожился. «Очередная интрига, и опять он Атоса втягивает в какую-то авантюру!» - подумал с досадой, в которой сам себе не хотел признаваться, мушкетер. Странные отношения сложились у них с Арамисом с юности. Оба, и бывший семинарист, и гасконский провинциал испытывали с первых дней странное чувство: в бою они безоглядно доверяли друг другу, но едва дело доходило до дружеских посиделок, молодых людей словно кто-то подменял. Каждый хотел оставить за собой последнее слово, будь то дружеский спор или какое-то суждение. Вряд ли они в те дни отдавали себе отчет, что это негласное соревнование - всего лишь желание выглядеть более достойным в глазах старшего товарища. Доказать свою правоту – и заслужить одобрительное слово Атоса, вот это и была истинная причина всех их споров и стычек. Но Атос, слушавший их пикировку, только улыбался, мудро и ласково, и, если спор принимал уж слишком ожесточенную форму, грозя перейти в ссору, умел остановить нарождавшийся конфликт одним движением бровей или веским словом. После этого два петушка опускали взъерошенные перья и послушно чокались стаканами, заблаговременно наполненными Портосом.
stella: Прошли годы, друзья несколько утратили задор и пыл спорщиков, потом судьба разлучила всех четверых, разметала по Франции, но Арамис не забыл об Атосе, время от времени обмениваясь с ним письмами и, изредка, навещая графа де Ла Фер. Мысль о том, что он, пусть и косвенно, но приложил руку к выздоровлению друга, грела душу Арамиса, теша его надеждой, что уж теперь-то он приобрел право на первенство в душе Атоса. Одно время они особенно сблизились, это было, когда Арамис вернулся во Францию после учебы в Парме. Но Атос мгновенно почувствовал перемены в характере друга, и это оказалось для графа не слишком приятным открытием. Арамис что-то таил в душе, и это не было любовной тайной. Однако граф де Ла Фер умел быть выше политических пристрастий и дворцовых тайн: он был свято привержен раз данной клятве, и Арамис, несмотря на всю свою проницательность, не сумел угадать, что Атос не все принимает в аббате д’Эрбле. Теперь же Арамис с нетерпением ждал, что за новость принес ему граф. - Я получил письмо от нее, - одними губами произнес Атос, и господин викарий чуть шевельнул бровью, не выразив ни удивления, ни досады. Времена, когда даже само упоминание любимого имени действовало на него подобно животворному лучу солнца, прошли безвозвратно. Но неужели оно все еще что-то значило для Атоса? То, что спустя много лет, мимолетное знакомство перешло в довольно длительный светский роман друга, не было для Арамиса секретом. Когда-то, поначалу, это уязвляло его, даже вызывало чувство ревности. Потом он, размышляя о странностях судьбы, столкнувшей Атоса и Мари Мишон с ее странным чувством юмора, пришел к выводу, что потрясающий цинизм его милой белошвейки превосходит все, что может простить любящий мужчина. И, в особенности, не сможет он простить ребенка – плод этой случайной и нелепой встречи. Даже то, что этот мальчик стал спасением для друга, даже это долгое время не могло примирить Арамиса с тем, что сердце Атоса теперь занято еще и сыном. Ему казалось, что для него у Атоса не осталось в душе даже уголка. Он отчаянно не желал быть вторым и, не умея уже ревновать к бывшей любовнице, стал ревновать графа к его сыну. Фронда многое изменила в отношении Арамиса к людям и в его отношении к своей судьбе. Он окончательно определился, чего хочет от себя и от мира. И оказалось, что хочет он очень многого. Когда он это понял, он в первую минуту испытал почти мистический страх. Потом страх ушел, переродился в уверенность в своем предназначении. И с этой поры все в жизни д’Эрбле стало подчинено его необыкновенной цели. Впрочем, такой ли уж необыкновенной и недостижимой? Сикст V тоже не сразу понял, чего ждет. Арамис был умен, самолюбив до болезненности, целеустремлен, храбр, учен и искушен в политике. Он умел идти на жертвы и жертвовать другими. И он владел тайной, в которую его посвятила, не без жестокого умысла, коварная герцогиня. Надо ли говорить, что даже косвенное упоминание о ней не вызывало в его сердце прежнего трепета. Любовь умерла окончательно, отодвинутая другой, тоже уже ушедшей, любовью, и только любовь к себе и друзьям еще привязывала викария к прежнему Арамису. Они вышли из кабачка и шли, как встарь, тесной группой: парижский сброд вряд ли прятался от холода по своим норам. Арамис и Атос шли чуть впереди, Портос и д’Артаньян опекали Рауля. - Так что она пишет? – шепотом спросил Арамис. - Интересуется, как ей списаться с вами. Не похоже, что ей удастся так быстро вернуться во Францию. - Меня вполне устраивает, что она далеко, Атос! Вы ей ответили? - Не успел, письмо передали мне у дверей гостиницы, но в любом случае мне неизвестен ваш адрес. - Прекрасно! Я догадываюсь, зачем я ей понадобился. От этой женщины можно ждать всего! Атос, будьте осторожны, на ее удочку легко попасться. - Друг мой, я давно понял ее нрав. Мне важно было ее отношение к сыну, но, увы! В письме она даже не упоминает о виконте, хотя не видела его лет пять. - Она человек настроения. - Это не оправдывает ее в моих глазах, как мать. Впрочем, Рауль уже вышел из возраста, когда остро нуждаются в присутствии женщины. - Вы думаете? – тонко улыбнулся викарий. – Зато он входит в возраст, когда женщина становится необходима. - О, - Атос покачал головой, - в этом плане он надежно защищен своей мечтой. Наша юная соседка окончательно вскружила ему голову. - Эта малышка, ваша соседка? – Арамис даже замедлил шаг. – неужели это все еще продолжается? - Да, и меня это начинает беспокоить: она ему не пара. - Вот что, Атос, дайте мне возможность встретиться с Раулем наедине и поговорить по душам, - задумчиво проговорил викарий. – Мой сан дает мне право для такой беседы, но, кроме этого, есть еще одно право, - он бросил острый взгляд на графа, - я неким образом причастен к счастливо сложившейся жизни Рауля, хотя ему это и не должно быть известно. Ваш мальчик стал для меня сыном, хотя, быть может, вы и не ощущали этого ранее: вы так старательно прятали его от меня. Атос смущенно хмыкнул, но ничего не ответил. - Я не в обиде на вас, граф, я понимаю, какими соображениями вы руководствовались, когда придумывали для Бражелона всякие поручения, чтобы он случайно не попался мне на глаза. Одно время я думал, что это – ревность, потом понял, что это ваша всегдашняя деликатность. Милый друг, теперь я всего лишь прелат, и в этом качестве постараюсь быть вам полезным не менее, чем мушкетер, - он пожал руку графа, с радостью ощущая крепость ответного рукопожатия. Пока д’Артаньян с досадой прислушивался, не в силах уловить хотя бы слово из беседы Арамиса с Атосом, Портос развлекал Рауля кулинарной темой, описывая супы, которые готовит его повар. Рауль слушал, улыбался, иногда поддакивал, но мыслями был далеко. Больше всего он хотел бы сейчас оказаться в постели, выспаться, наконец, вволю, после утомительной поездки, но, стоило ему взглянуть на четырех друзей, как ему становилось стыдно: они тоже проделали неблизкий путь, тоже, наверняка устали, и они были много старше его! И все же, как молодо блестели их глаза, как радовались они, встретившись в полном составе! И ноги сами несли их туда, где прошла их юность: к Люксембургскому саду и Сен-Сюльпис. Подозрительная компания, как нарочно, вынырнула посередине улицы Феру. Бывшие мушкетеры переглянулись: место было слишком знакомым – узкая щель улочки Сен-Пьер. - Мне это что-то напоминает! – Портос, не церемонясь, вытащил свою шпагу из ножен. – Друзья, вот вам и повод согреться. Эй! – он решительно шагнул вперед, - кто из вас смелый? Я намерен поквитаться за старую неудачу, я не люблю этот переулок, он мне напоминает о проигрыше. Атос, - барон задорно подмигнул графу, - теперь-то мы не будем в такой невыгодной позиции, как в той стычке. Я не люблю неоплаченные счета, даже если возвращать долг надо уже сыновьям кредиторов. - Бог с вами, Портос! – попытался остановить его Арамис, - вы пьяны, мой друг. Это не гвардейцы кардинала, это какие-то уличные забулдыги. Не стоит связываться с простонародьем, тем более что тот счет мы оплатили у монастыря Дешо. - Арамис, я не пьян, я выпил ровно столько, сколько полагалось при количестве съеденного, - возразил барон. – И это мне совсем не мешает видеть расстановку сил: а она такова, что пятеро дворян, подобных нам, могут передвигаться по Парижу как им заблагорассудится. А эти господа, вон под тем крыльцом, вознамерились нам помешать. Д’Артаньян, - Портос ухватил мушкетера за локоть, - взгляните, мой командир: эти проходимцы собрались перекрыть нам дорогу. - Меня их намерения мало интересуют, - д’Артаньян, в свою очередь, обнажил шпагу, сделав приглашающий жест и виконту, и Рауль не стал ждать повторного приказа. Атос и Арамис, оценив ситуацию, приготовились к драке, а Арамис еще и вытащил пистолет. Однако ночных искателей поживы эти приготовления не впечатлили: скорее всего, они заметили, что дворяне не слишком молоды, и это успокоило бандитов. - Что будем делать? – одними губами спросил Рауль. – Атакуем первыми или подождем, пока они что-то предпримут? - Если мы атакуем первыми, им точно конец, - довольно громко ответил ему д’Артаньян. – Если мы оставим им право сделать выбор, у них еще останется шанс выйти из этой встречи целыми и невредимыми. Подождем. На той стороне его услышали, и, видимо, перебросились несколькими словами, но не ушли. - Эй, благородные господа! - зычный голос одного из ночных разбойников эхом отразился от близких стен домов. – Нам нужны всего лишь ваши кошельки. Отдайте их добровольно и можете идти восвояси. Для вас это все равно безделица, а для нас это целое состояние. - Как бы не так! – ответил им зычный бас Портоса. – У нас есть куда поместить наши денежки, в Париже достаточно приютов для найденышей и истинных бедняков. Убирайтесь с нашего пути подобру-поздорову, пока мы не разозлились. - Лично я никуда не уйду, пока не нанижу на свою шпагу хотя бы парочку негодяев, - вдруг заявил Арамис, которым овладело воинственное настроение. – Давно я не пускал ее в ход. - Арамис, сейчас у вас появится такая возможность! – Атос, бросив насмешливый взгляд на господина главного викария, обернулся, чтобы удостовериться, что Бражелон тоже во всеоружии, и удовлетворенно вздохнул: молодой человек был спокоен, словно не ему предстояла драка с бандитами, которые никаких дуэльных правил соблюдать не станут. И в ту же секунду ночные бродяги бросились в атаку. С первой же минуты стало ясно, что это опытные бойцы, которые отработали тактику подобных нападений до мелочей, и которым отлично знакома топография улицы. Пять человек, маячивших на углу переулка, были только частью банды. Остальные четверо выскользнули из двора, отлично знакомого четверке друзей. Когда-то в доме рядом жил Атос, и именно через этот двор можно было сократить путь на улицу Могильщиков. Положение оказалось достаточно тяжелым: десять бандитов против пяти дворян расположились так, что отступать друзьям было некуда. На каждого приходилось по два противника, и неизвестно было, сколько еще может появиться в подкрепление бандитам. У д’Артаньяна мелькнула мысль, что таким большим отрядом ночные искатели приключений не являются: слишком незначительным окажется для них улов после дележки кошельков, а смерть пяти дворян не сможет не отозваться расследованием и облавой злачных мест. Похоже, кто-то из друзей опять задел чьи-то интересы, и от него хотят избавиться. Додумать эту мысль мушкетер не успел: на них напали, и сделали это со стороны садов Люксембурга. Д’Артаньян краем глаза увидел, как Бражелон встретил сразу двух противников и улыбнулся: молодой человек не выглядел новичком в бою, действовал он спокойно и умело. Бой, разгоревшийся между бывшими мушкетерами и напавшими на них проходимцами, с каждым мгновением все больше напоминал тщательно подготовленное нападение. Очень быстро друзья поняли, что щадить их не будут и нападавшие получили четкое указание устранить «неразлучных». Размышлять времени не было, противники наседали, и д”Артаньян, как и его товарищи, перешел в нападение. Против мушкетеров была их малочисленность и возраст, опыт же давал преимущество. Впрочем, их противники тоже не были новичками в этом деле, и очень скоро обе стороны почувствовали взаимную ярость. Бывшие мушкетеры столкнулись в тесном переулке не просто с уличными ворами – дело пришлось иметь с самыми настоящими бретерами, профессиональными убийцами, а не обычными ночными грабителями. Правда, и нападавшие очень быстро поняли, что скрестили шпаги не с юнцами, а мастерами клинка, не новичками в дуэльном деле. Это еще больше подзадорило сражавшихся, и в темноте, едва рассеиваемой светом из верхних окон домов улицы Феру, видно было тени, мечущиеся по улице, и слышался звон металла. Искры дождем сыпались со шпаг, время от времени кто-то из сражавшихся разражался проклятием или испускал крик боли, но понять в этой свалке кто пострадал было невозможно. Впрочем, свалкой это мог назвать только человек, неискушенный в драках, бывших едва ли не нормой на улицах Парижа, еще не утратившего в то время свой средневековый облик. Улица Феру была узкой, а переулок Сен-Пьер вообще больше напоминал щель между домами. Для боя на шпагах попросту не было места, в особенности для тех, кого осаждали сразу два-три противника. Выдержать такую драку можно было не более нескольких минут, и вскоре стало ясно, что дела тех, кто был в меньшинстве, оставляют мало надежды на благоприятный исход. - Это что же, Феру будет опять местом нашего поражения? – взревел Портос, в ярости хватая ближайшего нападающего в охапку и с такой силой швыряя его на сообщников, обступивших Рауля, что двое из троих больше не поднялись. – Вперед, друзья, прорвемся! Клич был брошен вовремя, потому что под ногами у оборонявшихся мушкетеров уже валялись пятеро бандитов. Кто был ранен, а кто мертв, разбираться не стали. Поле боя осталось за четверкой и Бражелоном, остальные нападавшие скрылись, поняв, что добыча не по зубам. Следовало заняться и собой, потому что драка не осталась без последствий и для друзей. Компания, держась уже поближе друг к другу, насколько могла быстро, отправилась в гостиницу к Атосу. Уже перед самыми ее дверями Арамис покачнулся и, если бы Атос не подхватил его, свалился бы на мостовую. - Вы ранены? – граф с тревогой всмотрелся в лицо друга, но света фонаря над входом было явно недостаточно. - Царапина, - сцепив зубы, Арамис ухватился за плечо Атоса и добавил в полголоса, – Атос, я узнал кое-кого из нападавших: это люди де Реца. - Сейчас мы все зайдем ко мне и пошлем за врачом, – нахмурился граф. – Друзья, еще кому-то нужна помощь? - Час поздний: где мы его найдем? – пробурчал Потос. – Я цел и навредим. Виконт, вы как? - Если не считать парочки синяков, говорить не о чем. - А как вы, д’Артаньян? На вашу долю досталось не меньше трех. - Пару царапин эти красавцы мне оставили на память, но тем хуже для них: троих я точно проткнул, а кто из них жив остался после этого - уже не мое дело, - мушкетер ухмыльнулся не без самодовольства. – Бражелон, а вы молодец, славно отделали своих противников. - У меня не было иного выхода, - рассмеялся Рауль, - вы же все смотрели в мою сторону. Все же после такого испытания ловкости, нервов и выдержки, жизнь, даже если вокруг расстилается не слишком гостеприимный ночной город, холодный и морозный, освещенный только светом луны, жизнь все равно кажется прекрасной тому, кто только что избежал смертельной опасности. Несколько взвинченные, друзья потребовали врача и вина и прошли в комнаты, снятые графом. Гримо не спал и, едва взглянув на Арамиса, тут же сам отправился за врачом. Атос и д’Артаньян тем временем помогли Арамису снять плащ и камзол: рана почти не кровоточила благодаря холоду, но в тепле кровь пошла снова: чья-то шпага прошлась по ребрам д’Эрбле. - Вот что значит слишком часто читать требник! – поддел друга Портос, но Арамис на этот раз даже не возмутился; по-видимому ему по-настоящему было плохо. - Кажется, Портос на этот раз действительно прав, пробормотал он сквозь зубы. – Я теряю боевую форму за своими занятиями богословием. - Не стоит жалеть об этом, - улыбнулся Атос, - тем более, что вы сменили одни баталии на другие, политические, присталые вашему положению и возрасту. - И вы, граф, - через силу ответил ему улыбкой д’Эрбле, - намекаете на мой возраст. Увы, мои дела, значит, совсем плохи. Эта рана – именно результат занятий политикой. - Не думаю. Скорее, это результат ревности господина де Гонди. - Атос обернулся к дверям, - вот и Гримо с врачом! Пока хирург занимался Арамисом, граф сел рядом с Раулем, который молча следил за друзьями странно блестящими глазами. - Вот вам и пришлось поучаствовать в стычке, которая живо напомнила нам нашу молодость, - он взял руку сына в свою, – а мы расквитались с улицей Феру сполна. - Атос, а разве вы считали, что счет еще не закрыт? – удивился д’Артаньян. - Я и думать об этом забыл. - Естественно, - подал голос Арамис из-за спины хирурга, который заканчивал его перевязывать. – Вы же знаете об этом только по нашим рассказам. - Я не считал графа настолько злопамятным, - пожал плечами мушкетер. – По вашим же рассказам выходило, что Каюзак имел какие-то счеты с вами. А теперь речь о людях де Реца. Арамис вздрогнул: выходит, чертов гасконец услышал его слова, обращенные к Атосу. - У вас прекрасный слух, милейший капитан, - пробормотал он, не скрывая досады. - Не жалуюсь, - ответил тот, самодовольно покрутив ус. – Чем же вы так успели насолить коадъютору, господин викарий? - Политика, мой милый, политика, - неискренне улыбаясь, ответствовал господин д’Эрбле. – Господин коадъютор, видимо, числит меня в политических соперниках. - И поэтому готов вас устранить таким подлым способом? - Меня шокирует не это, - поморщился Арамис. – В конце концов он думает, что устраняет конкурента на свою красную шапку. Но я уверен, что люди, которых он послал, прекрасно знают в лицо не только меня, но и вас, д’Артаньян, а это уже прямой вызов королевской власти. - А меня не удивляет его поведение, - презрительно усмехнулся мушкетер. – Иметь дело с Мазарини это само по себе уже подписаться на непостоянство. Все эти метания господина Гонди только подтверждают, что господин первый министр неблагодарная скотина. - Фу, д’Артаньян, что за подражание выражениям нашего милейшего герцога де Бофора! – поморщился Арамис. - Я имею на это право, как пострадавший от вероломства его преосвященства! – заявил мушкетер с принужденным смехом. – Но, все же, должен признать, что со стороны де Реца было подлостью подсылать вам убийц. - Сан не позволяет нам скрестить шпаги, - вздохнул Арамис. – Но я все же с ним рассчитаюсь, уверяю вас: не за себя, а за вас, друзья. Пока шла эта беседа, Атос и Бражелон сидели в стороне, тихо беседуя о своем. Д’Артаньян, случайно взглянув на них, заметил на лицах отца и сына удивительное выражение. Эти двое были сейчас далеко от всего, что произошло и что происходило вокруг них. Что нужно человеку, чтобы чувствовать себя счастливым? Знать, что близкие тебе люди здоровы, спокойны и в безопасности. Глядя на отца и сына, д’Артаньян особенно остро ощутил, что, как бы ни любил его Атос, как бы ни любил он сам графа и Рауля, все равно есть нечто, что все же ставит Бражелона на другую ступень. Это – голос крови, голос сыновней и отцовской любви. То, что было у него в детстве, когда был жив его отец, что было в юности, когда и он и Атос сознательно обманывали себя, ища в своей дружбе родительскую и сыновнюю привязанность, пока настоящее отцовство графа не расставило приоритеты в этой любви. Слабая ревность резанула мушкетера, но он тут же спрятал ее за искренней улыбкой. - А не пора ли нам отметить нашу победу, старые вояки? – он вышел на середину комнаты. – Сдается мне, мы неплохо закончили этот вечер, а, друзья? Дружный хохот был ему ответом.
stella: you are my angel quotes Это те самые ножи. (Спасибо Lys за информацию)
Камила де Буа-Тресси: По-особенному задорно, тепло и близко, очень интересно получилось, Стелла! Спасибо!
Кэтти: stella , хорошо написано. И то что Рауля Четверка любила отеческой любовью очень хорошо показано. И то , что Д Артаньян и Арамис соперничали в молодости за почти отеческую любовь Атоса тоже. Я , правда не считаю , что это было единственной причиной их соперничества, там были и другие посерьезнее, но и эта была. А ты заметила, что в твоем рассказе бескорыстен только Портос. Арамису было важно вначале быть первым в сердце Атоса, затем он ревновал графа к де Шеврез и к Раулю. Д Артаньяну тоже хотелось, чтобы Атос любил его не меньше Рауля и он тоже немного ревновал. Рауль- тот открыто показывал, что для него любовь графа на первом месте и хотя он любил и уважал друзей отца, это было совсем другое чувство, чем то, что связывало виконта с отцом. И только Портос никого ни к кому не ревновал, а просто безоглядно любил всех; и друзей, и Рауля. И мне понравилось ,что незакрытый гештальт на улице Феру не смогли забыть и простить не только тщеславный Портос и злопамятный Арамис, но и такой почти полу-бог как граф де Ла Фер. Ничто человеческое ему оказалось не чуждо.
stella: Кэтти , мне кажется, что называя Атоса полубогом, друзья чуть иронизировали. По-доброму, любя графа, но немного не принимая и не понимая этой его отстраненности в делах житейских. Как будто, они даже немного боялись за него. Мне Атос представляется достаточно земным во всех отношениях человеком, и только его верность данному слову и его, тщательно соблюдаемые принципы выделяют его в чрезвычайных обстоятельствах. А в остальном - это человек, владеющий своими желаниями вследствии воспитания. И он порой срывается, и он способен и шутить по-доброму и язвить, и мстить, и подчиниться. А Портос... Портос слишком широк душой, слишком щедр, слишком чувствует себя частью того целого, что зовется "Четверка неразлучных", чтобы ждать от друзей чего-то, кроме такой же бескорыстной любви. А вообще-то, я не думаю, кто как будет выглядеть, оно как-то само получается, уж слишком они для меня живые и определенные, что хотят, то и делают, я за ними просто записываю.))
Lumineuse: Встреча четверки перед началом неизбежного финала. Да ещё и вместе с Раулем. И закрытие старых счетов. Символично
stella: В "Виконте" они ни разу не собрались все вместе. А какой соблазн сводить их!
Lumineuse: stella пишет: В "Виконте" они ни разу не собрались все вместе. А какой соблазн сводить их! Да-да, я поняла эту идею
Ленчик: Стелла, спасибо! Давно меня так фики не цепляли... Все очень верно схвачено. И правильными словами.
stella: Ленчик , я думала, сейчас на меня накинутся, тапки полетят! Писала долго, и, честно говоря, меня сильно Марина толкала: я на ней всегда проверяю, что получилось.)) Думала, помидорами закидаете за мое болезненное отношение к теме. А пока буду развлекать вас помаленьку кабанами и гиенами. Правда, на этот момент у нас кое-что пострашнее: пять обстрелы со вчерашнего дня. Ашкелону, где Кэтти, головы поднять не дают.
Grand-mere: Ленчик, ППКС! Стелла, я могла бы сказать, что это великолепные рассказы в рассказе, образующие гармоничное целое, но скажу другое: давно ничто так не брало за живое. Д’Артаньян опоздал на несколько минут и на две жизни. Здесь у меня просто дыхание перехватило. Спасибо, Стелла, и да хранит вас Всевышний.
stella: Grand-mere Даже не представляете, как этот самый Всевышний нам нужен. Час назад, по городам, где мы с Кэтти живем выпустили за 5 минут 137 ракет. И не все были перехвачены.
полная версия страницы