Форум » Нас четверо! » Письма ненаписанные, письма непрочитанные » Ответить
Письма ненаписанные, письма непрочитанные
Atevs: Название: "Письма ненаписанные, письма непрочитанные" Фандом: "Три мушкетера", "Двадцать лет спустя" Персонажи: Д'Артаньян, Атос, Арамис, Рошфор Размер: мини Статус: закончен Благодарность, горячая, как пла…: тому, кто так терпеливо выполнял помимо функций беты, еще и множество других, для которых и греческих букв-то не придумали :) Краткое описание: Три (с половиной) истории о том, почему некоторые письма так и не были написаны, а некоторым не довелось быть прочитанными. Итак, где-то в черной дыре между окончанием действия ”Трех мушкетеров” и началом “Двадцать лет спустя”...
Ответов - 21, стр:
1 2 All
Atevs: АТОС Летние сумерки, неуверенные и робкие, окончательно сдались под натиском ночи. Она, пробуя свои силы, отвоевала сначала дальние углы комнаты, затем смелее, шаг за шагом заставила отступить последние лучи закатного солнца. И наконец, вовсе не скрываясь, густой темнотой объявила себя хозяйкой в комнате. Граф, поглощенный своими мыслями, пропустил и недолгую борьбу тьмы и света, и поражение последнего. Говорят, так и приходит старость. Вот, кажется, лишь секунду назад ты был молод, и жизнь кипела вокруг тебя, в тебе, сверкала и обжигала, а ты и не замечал, принимал как должное. А вот, вдруг, в миг, стоило лишь потерять бдительность, и ты старик, наполненный усталостью, слабостью и сожалениями. Атос тряхнул головой и грустно улыбнулся – ну что за мысли? Ему все-таки до старости еще далеко. Он еще полон сил и куда больше вовлечен в жизнь, чем тогда. Тогда… Атос еще раз качнул головой. Граф отложил перо и протянул руку за колокольчиком, но на секунду замер, перед тем, как позвонить. Посидеть еще в темноте и покое было заманчиво. Но он и так непростительно долго откладывал то, чем планировал заняться. Привычный негромкий звон в этот раз прозвучал резко, окончательно выдернув Атоса из оцепенения. На пороге появился Гримо. Пока слуга зажигал свечи, Атос подошел к окну и распахнул створки. Прохладный вечерний воздух пах летом и свежестью. Смешиваясь с запахом свечей и книг, он становился запахом дома, превращался в груди в спокойную радость. Атос был счастлив. Он не ожидал, что спокойная жизнь землевладельца может приносить радость ему, человеку, который в последнюю очередь ожидал увидеть радость и спокойствие своими спутниками. Конечно, главный виновник душевного равновесия графа сейчас сладко спал в своей комнате, в чистом детском сне снова переживая события беззаботного дня. Граф и сам удивлялся тому, как отзывалось его сердце радостью каждый раз, когда на вопрос: «Что же вам снилось сегодня, Рауль?» – ребенок рассказывал о смешном лохматом щенке, норовившем лизнуть его в нос. Об огромных, размером с сокола, красно-желтых бабочках, поселившихся в оранжерее и о том, как ворчал Гримо, гоняясь за ними в попытке прогнать. О том, как легко подружиться с серебристыми рыбками и веселыми русалками (они совсем-совсем не страшные!), если только научиться дышать под водой. И каждый раз отец благодарил бога за то, что сыну его неведомы еще ночные кошмары, и в глубине души надеялся, что так будет всегда. Хоть и понимал, что не будет. Атос был счастлив, но Атос знал, что крошечное облачко, почти незаметное над гладью усмиренных страстей, всегда ждёт, грозит однажды накрыть его хрупкий, драгоценный мир неведомой бедой. Атос вздохнул, и облачко, будто подхваченное его дыханием, послушно скрылось. Тревога отступила, но грусть осталась. Мысли сами собой вернулись к тому времени, родом из которого была его тревога. От мыслей о Рауле, горячо любимом сыне, граф незаметно перешел к мыслям о д'Артаньяне, которого любил по-другому, но не меньше, чем Рауля. Последнее время он все чаще вспоминал старого друга. Новая жизнь завладела графом полностью, отдалив от него воспоминания о тех страшных, тяжелых годах его жизни, когда он скрывал израненное сердце под мушкетерским плащом. И среди этих воспоминаний друзья занимали первое и главное место в его сердце. Атос поддерживал связь с Арамисом – они обменивались письмами, пусть нечасто, но все же достаточно регулярно. Дважды аббат д'Эрбле даже приезжал в Бражелон. От Портоса он тоже получил пару писем. Но Д'Артаньян… Как же так вышло, что самый дорогой, самый близкий его друг оказался единственным, с которым связь прервалась совсем? Атоса мучило чувство вины. Он уезжал из Парижа, как ему казалось тогда, чтобы окончательно кануть в небытие. Чувство стыда и осознание своей ничтожности стали причиной того, что он исчез из жизни д'Артаньяна. И чем больше проходило времени, тем тяжелее становилось бремя вины и неловкости. Но в последние дни Атос обнаружил, что все чаще думает о друге. Во время урока фехтования с Раулем, объясняя прием, он вдруг вспоминал, как объяснял это же молодому гасконцу. И Рауль удивлённо наблюдал, как опекун обрывает речь на полуслове и медленно опускает рапиру. В другой раз, увидев скачущего галопом всадника, граф чувствовал, как сердце пропускает удар, потому что что-то в манере того держаться в седле напоминало д'Артаньяна. На днях в Блуа какой-то крестьянин показался до того похожим на Планше, что Атос чуть не бросился к нему, лишь в последний момент осознав свою ошибку. А вчера, когда они с Раулем возвращались из Лавальера, у них спросил дорогу путник. Его гасконский выговор в первые мгновения буквально выбил Атоса из колеи. Все это неспроста. Атос чувствовал, что ему необходимо написать д'Артаньяну. Но раз за разом откладывал это, находил оправдания и не находил слов. А сегодня пришло письмо от Арамиса. Среди прочего друг упоминал и о выдающейся храбрости д’Артаньяна в последнем походе, о его ранении и благополучном выздоровлении. И откуда только господину аббату известно все обо всем? Впрочем, Арамис всегда умел находить нужные ему сведения. Его обширная корреспонденция не раз становилась поводом для шуток. Портос бы не удержался от намека: – Арамис, вам не кажется, что иметь столько кузин неприлично? – Портос, вы несправедливы, – вступил в голове Атоса д’Артаньян, – это может быть очередной издатель. Будь у меня столько издателей, только из моих книг можно было бы построить недурственные укрепления на манер Ла-Рошельских: вот хоть второй форт Сен-Жерве! – Удивительно, друг способен рассмешить его, даже когда его голос доносится через сотни лье и десяток лет. Нет, ему непременно нужно написать д’Артаньяну. Пока не поздно. Ему ли не знать, насколько непредсказуемой может быть жизнь. Д’Артаньян рискует своей каждый день. Да и сам он может ли быть уверен в том, что завтра роковая случайность не оборвет его собственную. Пожар, неведомая хворь, несчастный случай на охоте… Хотя последнее – вряд ли, это было бы слишком иронично, гасконец бы оценил. Атос едва сдержал нервный смешок. Граф решительно вернулся за стол, взялся за перо и вывел своим ровным почерком: «Дорогой мой друг!» Удивительно, но стоило только первым буквам появиться на листе, как исчезла с глади воспоминаний туманная дымка – милосердный подарок времени и неизбежная плата за душевный покой. Атос лишь усилием воли остановил руку, которая намеревалась вывести некогда такое естественное «Сын мой». Так он звал д’Артаньяна тогда. Но сейчас он не вправе позволить себе эти слова. Может быть, даже слово «друг» – это теперь слишком? Мысль испугала. Все эти годы слова «д'Артаньян» и «друг» были так неразрывно связаны для него, и связь эта, оказывается, поддерживала устойчивость его мира. «Я прошу у вас прощения за то, что так долго не давал о себе знать». Десять лет. Целых десять лет он так боялся… Чего? «Наследство, которое так неожиданно на меня свалилось, потребовало от меня покинуть службу, покинуть…» Перо споткнулось на этом слове, кляксы едва удалось избежать. Покинуть? Бежать! Снова бежать. Второй раз. Исчезнуть, раствориться, сгинуть. Все равно где, лишь бы подальше ото всех. От того, кто с каждым разом все безыскусней будет прятать тревогу за наигранной веселостью. От того, кто будет страдать, наблюдая за падением друга, не в силах помочь и спасти. Атос помнил, как, используя каждую возможность, д’Артаньян сопровождал его в тавернах и кабаках, пил с ним в квартире на Феру. Падал с ног от усталости после тяжелого дежурства, отменял свидания, менял график караулов (думал, наверное, что проворачивает это незаметно), но каждый раз находил его, чтобы не оставлять одного, не дать совершить глупость. Обжигающая смесь стыда, раздражения и признательности докатилась волной из глубины памяти, разлилась в груди. Только теперь – куда меньше раздражения, куда больше признательности. «… вас и поселиться в небольшом поместье Бражелон близ Блуа...» Он приехал в имение в начале лета. Бражелон предстал перед ним в прекраснейшем из возможных своих видов. Но Атос едва был способен оценить окружающую красоту. Он был занят, слишком занят. Граф горько улыбнулся. Эгоистично оплакивал себя, упивался презрением к себе, прикладывал невероятные усилия, чтоб сжить себя со свету. Он старался, и, несомненно преуспел бы, если бы вдруг не обнаружил, что как для человека, решившего, что больше не принадлежит миру живых, этот мир интересует его подозрительно сильно. Океан отчаяния значительно обмелел в сравнении с первыми годами после… Пламя свечи нервно подрагивало в такт его участившемуся сердцебиению. Пришли в движение тени на стенах, воспользовавшись неуверенностью света – призраки прошлого? Отражения его былых терзаний? В последние годы тени отступили. Ему удавалось отгонять их, находить спасительный свет в улыбке сына. Только иногда они врывались в его сны, влекли назад, напоминали об ошибках, погружали в состояние отчаяния, которое лишало воли своей безысходностью. Когда-то рука друга на плече и успокаивающий шепот вырывали его сознание из цепких лап непрошенных образов. Теперь он и сам находил в себе силы раз за разом оставлять кошмары во мраке самых темных ночей. «Десять лет не прошли незамеченными, я изменился, превратился в настоящего сельского жителя, д’Артаньян. Возможно, вы удивитесь, но оказалось, что выращивать ирисы – не такое уж скучное занятие. Не сравнится с нашими былыми приключениями, но и мне уже, слава богу, не двадцать лет». Как же нелегко давались строки. Вот уже не меньше часа прошло, а он так и не решился рассказать о главной перемене в своей жизни. Да и как рассказать в письме о том, что перевернуло мир, разделило его на до и после? Как объяснить, какое место занимает теперь ребенок в его жизни и, что не менее сложно, в его доме. Господи, это ведь д’Артаньян! Скажи он ему лично, что бы тот сделал? Взглянул бы чуть пристальней, кивнул бы головой и… Отправился бы учить Рауля чему-то, что лишь с большой натяжкой можно было бы назвать безопасным занятием для восьмилетнего ребенка. А все, что Атос не скажет, его друг поймет и так. «Я взял на воспитание сироту, которого оставили у двери сельского священника. Мальчика зовут Рауль». Сколько всего в этих строках! Вновь обретенная жизнь, надежда, пробуждение, исцеление… «Полагаю, его ждет военная карьера, и я был бы счастлив, если бы он имел возможность узнать вас, чтобы в будущем ваш пример и ваш совет помогли воспитать в нем воина». А ведь его исцеление началось раньше. До Рауля, до Бражелона, до Армантьера… Неожиданный порыв ветра, принесший неведомо откуда запах влажной травы и речного ила, загасил свечу на столе. Граф вздрогнул и сам отругал себя за чрезмерную впечатлительность. Всего лишь ветер, всего лишь разыгравшееся воображение. Нет уж! Атос из прошлого пережил встречу со своим кошмаром и выжил. Граф де Ла Фер в настоящем зажег свечу. А ведь гасконцу все-таки удалось его спасти. Только понял это Атос далеко не сразу. Он выжил, потому что ему было ради чего жить. Он жил из страха за жизнь дорогого ему человека, из чувства долга перед друзьями. «Я очень часто вспоминаю годы, прожитые бок о бок с вами, Портосом и Арамисом. И воспоминания эти поддерживают меня в моменты уныния, вселяют уверенность в завтрашнем дне». В едва слышном потрескивании пламени Атосу слышатся звуки выстрелов. Будто сквозь время он чувствует свою почти сказочную неуязвимость. Вот рядом с ним д’Артаньян. Он обнажает шпагу: – Господа ларошельцы! Мне, право, жаль, что вы так мало цените нашего великого кардинала. Он так великодушен, что готов помиловать не только вас, но и, хотелось бы думать, нас, – гасконец весел и возбужден. Он знает, откуда-то они все знают, что сегодня их не убьет ни вражеское оружие, ни собственная дерзость. – Грехи-то уж нам хотя бы отпустит, – невозмутимо добавляет Арамис, но в глазах та же отчаянная вера в успех. – По дороге на эшафот, – хохочет Портос. – Атос, берегитесь! Он оборачивается вовремя, всегда вовремя. Удар отражен играючи. Он не может умереть, покуда у него есть враги, которые угрожают его друзьям, покуда у него есть друзья, нуждающиеся в его помощи. Огонек свечи выровнялся, шипение стихло, видимо, прогорел отсыревший кусочек фитиля. Что ж, пора заканчивать это такое короткое, но такое долгое письмо. «Друг мой, надеюсь, что вы навестите меня, когда сможете. Мои двери всегда открыты для вас». Неровный стук сердца отдавался в кончиках пальцев, будто несказанные слова просились на бумагу. Осознание того, что он мог потерять, а, возможно, уже потерял, признательность и любовь, страх и грусть – все это было в словах, неуместных в письме, опоздавшем на десять лет. Они были как пламя свечи – теплое там, где только зарождается, но обжигающее там, где становится практически невидимым. Атос отложил перо и провел рукой сквозь вытянувшийся огонек свечи. Несколько лет назад он, не подумав, показал этот фокус Раулю. Увидев блеск в широко раскрывшихся глазах ребенка, Атос выругался про себя. Но переживал он зря. Рауль, рассудительный и осторожный, уже имел возможность испытать, насколько опасен может быть огонь. И весь восторг, все изумление предназначались самому графу. Кажется, мальчик решил, что опекун бессмертен. Нет, свою ошибку граф тут же исправил – рассказал о том, каким разным может быть пламя: грозным разрушительным бедствием, но и послушным инструментом в руках того, кто знает, как его использовать. И прочитал небольшую лекцию о том, насколько важны знания, как, сочетаясь с храбростью и силой, повышают шансы на успех любого начинания. Он даже разрешил Раулю проверить самому, но восхищение и вера в его неуязвимость из глаз сына никуда не делись. Как не исчезли они и из глаз д’Артаньяна. Даже тогда, когда ошарашенный свалившимся на него открытием, смущенный и растерянный, его юный друг спустился наутро в главный зал амьенского трактира. А ведь Атос хотел (теперь можно себе в этом признаться) чтобы д’Артаньян понял, чтобы перестал смотреть на него как на… полубога. Но и после той ночи ничего не изменилось. И ради этой смеси восхищения и любви приходилось вновь и вновь выбираться из пропасти, в которую он раз за разом ввергал себя. В конце концов привычка выбираться стала достаточно сильной, чтобы у него появился шанс. У него. И у Рауля. – Д’Артаньян, д’Артаньян… Знал бы ты… Ах, к черту! К черту все: этикет, приличия, сомнения! «Я обязан нашей дружбе многим. Я уверен, что именно она, как ангел-хранитель, берегла нас от гибели все эти годы. В ней – наша сила. И я уверен, что она жива во всех четырех сердцах, так долго бившихся рядом. Поэтому я прошу вас об одном, д’Артаньян. Если когда-нибудь вам понадобится моя помощь, вы приедете ко мне. Без колебаний. Несмотря на годы разлуки, несмотря ни на что. Даже если не сочтете нужным ответить на это письмо». Атос вдруг почувствовал, как вмиг схлынула лихорадка, отступило нервное возбуждение. Круговерть воспоминаний и угрызений совести улеглась, остановленная несомненной истинностью последних строк. Уже куда спокойнее уверенными ровными буквами Атос дописал: «Сын мой, вы все также дороги мне. Время не сможет этого изменить. Берегите себя. Ваш Атос». Д'Артаньян всегда будет для Атоса самым близким другом. Даже если сам д'Артаньян больше не считает другом его. Это его право, но и у Атоса есть право сказать, что для него все осталось по-прежнему. *** Атос поднялся из-за стола. Одну за другой потушил все свечи, кроме одной. Запечатанный и подписанный конверт оставил на столе – Гримо отправит его с утренней почтой. Теперь можно и спать. Есть еще несколько часов перед тем, как привычные дела потребуют от него вступить в новый день. Но, подчинившись неожиданному порыву (что поделать, такая уж получилась ночь), зашел в комнату к виконту. Мальчик спал так трогательно безмятежно, хотя, судя по сброшенному одеялу и смятым простыням, где-то в царстве снов совсем недавно состоялось целое приключение. Граф поправил одеяло, очень осторожно коснулся губами лба сына, и хотел было также неслышно отправиться к себе. Но задержался еще на мгновение, любуясь красивым личиком, дрожащими в неровном свете тенями ресниц, детской мягкостью щек. Атос вздохнул и направился к двери. – Господин граф? Вы здесь? Я проспал? – услышав испуганный шепот, граф вернулся к кровати. – Нет, Рауль. Простите, что разбудил. Спите, до утра ещё много времени. Успокоенный этим ответом Рауль послушно закрыл глаза. Атос улыбнулся. Как же легко дети пересекают границу между сном и бодрствованием. Атос вновь вздохнул и уже было положил руку на дверную ручку, но все же не удержался: – Что вам снилось, Рауль? – очень тихо и без особой надежды услышать ответ спросил Атос. Но Рауль улыбнулся сквозь полусон: – Рыцари… Трое… Нет, четверо… Самые смелые и сильные рыцари. Они спасали прекрасную принцессу. И спасли, потому что они всегда непобедимы, когда… – договорить Рауль не успел. Сон – такой нетерпеливый товарищ, когда тебе всего восемь лет. Атос кивнул головой и вышел за дверь. *** Остановка на почтовой станции не была так уж необходима, но сменить лошадей именно здесь, в Блуа, было предпочтительней, чем ехать дальше. Доводом в пользу этого решения была вполне сносная кухня местного трактира. К тому же кто-то недавно очень настойчиво рекомендовал ему отведать местных сливок, утверждая, что они не хуже, чем в Шамборе. Сомнительно, но стоило проверить. Отдавая поводья слуге, Рошфор услышал негромкий возглас. Граф готов был поспорить, что издавший его человек был ему знаком. Высокий, худой, одетый, как положено слуге из хорошего дома. Посыльный, привезший на почту корреспонденцию хозяина? Отчего же он кажется знакомым? Да и возглас – неужели и Рошфор был узнан? По старой привычке Рошфор напрягся. Но тут же вспомнил, что на этот раз никакие страшные тайны ему не угрожают. Да и враги, которых стоило бы опасаться, или давно уже не враги, или… гм… пребывают там, откуда уж точно навредить не смогут! Впрочем, терять бдительность не стоило. Рошфор хотел было окликнуть незнакомца (или все же знакомца?), но тот вскочил на коня и выехал за ворота, да еще и будто бы озаботившись тем, чтоб лица его было не разглядеть. – Ай, ну и черт с ним! – пожал плечами Рошфор. Обед действительно был неплохим, сливки оказались превосходными, и граф думать забыл о странной встрече. Только вот мысли его, цепляясь друг за друга, пустились по причудливому пути. Рошфор вдруг почему-то вспомнил, как больше десяти лет назад на его пороге неожиданно появился граф де Ла Фер. *** Атос пришел к Рошфору вскоре после первой дуэли того с гасконцем. Непроницаемого Рошфора он своим приходом все же озадачил. Да и сам Атос, казалось, не был уверен в том, зачем пришел. – Граф де Ла Фер, чем обязан? В этот раз Атос лишь вздохнул, услышав титул. – Как ваша рана, граф? Рошфор приподнял бровь. – Благодарю, хорошо. Неужели вы зашли справиться о моем здоровье? – Скажем, этот вопрос меня волнует не в последнюю очередь, учитывая то, о чем я хотел бы поговорить с вами. – Похоже, мы будем говорить о д'Артаньяне, – кивнул Рошфор. – Мне нужно будет уехать из Парижа – неожиданное наследство от родственника, – Атос замолчал. – Поздравляю. Пришла очередь Атоса неопределенно кивнуть. Да уж, счастливым граф де Ла Фер не выглядел. Уставшим, до черта уставшим выглядел граф де Ла Фер. Бледность выдавала не то крайнюю степень благородства, не то начальную стадию лихорадки. До Рошфора доходили слухи о том, что хм… злоупотребления вином мушкетера Атоса участились после возвращения из Ла-Рошели. А количество тех, чью компанию он готов был терпеть – уменьшилось. Разве что д'Артаньян все ещё неизменно сопровождал друга. Впрочем, в этом винить стоило, скорей всего, непомерное, раздражающее гасконское упрямство. И все же... Причина прихода графа де Ла Фер все еще была неясна. – Я уезжаю из Парижа так же, как ранее уехали Арамис и Портос. Я не могу остаться, но мне горько сознавать, что я оставляю д’Артаньяна одного… Рошфор едва не расхохотался. – Я правильно понимаю, вы предлагаете мне присмотреть за д’Артаньяном? Граф, не кажется ли вам, что ваше хм… предложение несколько… неуместно. И оскорбительно. В первую очередь для самого д’Артаньяна? «Пьян он, что ли? – подумал, Рошфор. – Нет, вроде не похоже. Но это настолько нелепо…» – Кажется, конечно. Рошфор, он мне как сын. Я знаю, что о таком не просят и… – Атос вновь запнулся. Рошфор почувствовал себя неловко. Очень сильно захотелось, чтобы обстоятельства непреодолимой силы положили конец этой беседе. Ворвавшийся со шпагой наголо гасконец был бы как раз кстати. Или кто-нибудь из осведомителей со срочным донесением – тоже подошло бы. Почему-то представлялось, что донесение обязательно будет о том, как д’Артаньян в очередной раз совершенно случайно и крайне удачно споткнулся и угодил прямо в центр старательно сплетенной его высокопреосвященством интриги. Черт, пожалуй, сейчас он и правда предпочел бы невыносимого лейтенанта безупречному графу, переставшему договаривать фразы до конца. – Мне было бы спокойнее, если бы я знал, что в Париже у д’Артаньяна остались надежные друзья. «Сошел с ума, не иначе», – Рошфор пристально посмотрел Атосу в глаза. И ему очень не понравилось то, что он увидел. Нет, там не было безумия. Там не было ничего, кроме решимости и отрешенности. Вот оно что… – Атос, – Рошфор впервые использовал это имя, – вы говорите так, будто не собираетесь больше… возвращаться в Париж. – Кто может знать, как сложатся обстоятельства? «Кое-кто, похоже, очень хорошо представляет, как будут складываться эти загадочные обстоятельства. Но меня-то ведь это не касается?» – Рошфор почувствовал злость. И предпочел вернуться мыслями к основному вопросу. – Надежный друг… Подумать только, похоже все, решительно все намерены подружить меня с д‘Артаньяном, – пробормотал он себе под нос. – Простите, граф? – Господи, я надеялся, что последний раз слышал фразу: «Виконт, пойдите поиграйте с шевалье», когда мне было лет пять. Кузен де Рие уже тогда был совершенно несносен, к тому же труслив. Тогда дело закончилось дракой. Боюсь, сейчас исход будет похожим. Изваяние совершенного дворянина в мраморе улыбнулось почти по-человечески. Рошфор почувствовал непонятное облегчение. – Не думаю, что д’Артаньяна вам доведется когда-нибудь упрекнуть в трусости. – Да уж. Этот гасконский дьявол был создан мне на погибель. Ваш д’Артаньян спит и видит, как бы отправить меня в преисподнюю. – Вы так думаете? – Атос, не переставая улыбаться, слегка наклонил голову. Рошфор вздохнул: – Нет, не думаю. Он мог меня убить в этой дуэли. У него была такая возможность – я очень неосторожно подставился. Но он не стал. Атос кивнул и улыбка его, наконец добравшись до глаз, растопила голубой лед. А под ним проступила теплая синева океана. «Что же такого он видит в этом дерзком мальчишке, что ради него пошел на этот странный разговор? Такого, что только упоминание о нем способно вытащить его из этого болота отчаяния хоть на короткий миг? Непонятно...» – подумал Рошфор и сказал: – Но не исключено, что отсутствие желания убить меня не остановит вашего друга. Его вообще, помнится, весьма трудно остановить. – Вы ведь понимаете, Рошфор. – Что? – Почему д’Артаньян так дорог мне. «А вы проницательны, граф де Ла Фер. Понимаю. И это, и почему он так ценит вас». – Граф, мне бы хотелось верить, что, помимо того, что вы лишились рассудка, существует другое объяснение тому, что вы здесь. Поскольку было бы очень жаль, сойди вы с такого острого ума. Эта не то шутка, не то комплимент, не то и вовсе оскорбление подействовали именно так, как Рошфор и рассчитывал. Атос рассмеялся, и Рошфору показалось, что… возвращение в Париж – не так уж невозможно. *** – Интересно, где сейчас граф де Ла Фер? А впрочем, почему меня это вообще волнует? Мало мне дуэлей с одним д'Артаньяном? Жак! Черт, где этот бездельник? Надеюсь, лошади готовы…
Atevs: Арамис На Нуази спускалась ночь, один за другим скрывая в подступающей темноте убогие домишки и подкрадываясь все ближе к каменным стенам монастыря. Вечерню уже отслужили, дневные дела были завершены, братья разошлись по своим кельям. Аббатство погружалось в сонное оцепенение послезакатных часов. Это было его время. Для всех он предавался молитве в уединении и размышлениям, посвященным богу. На самом же деле для него это было время погружения в мирскую суету во всех ее разнообразных проявлениях. И с каждым днем, проведенным в этих стенах, созданных для отвращения достойных душ от греха, он все более жаждал наступления этих вечерних часов, в которые его деятельная натура наконец окунается с головой в дела мирские и, что уж, часто далеко не безгреховные. Однако сегодня господин аббат был не в настроении. Он сидел за столом, глядя не то на обесцвеченный сумерками тополь за окном кельи, не то, что более вероятно, на свое отражение в стекле. Его тонкие пальцы двигали полупустой кубок с вином по столу. В этот момент никто бы не посмел даже предположить, о чем думает шевалье д'Эрбле. И менее всего был склонен рисковать Базен. В такие редкие моменты меланхолии своего господина он предпочитал не показываться ему на глаза, однако гонец прибыл четверть часа назад, и тянуть дальше было попросту опасно для жизни. Глубоко вздохнув и придав своему лицу наиболее смиренное выражение из всех имеющихся в его арсенале, Базен тихо приблизился к креслу и произнес: – Господин аббат, гонец из Парижа привез письмо. Арамис протянул руку, молча взял конверт и сделал Базену знак удалиться, что тот и поспешил выполнить, возблагодарив господа, что в этот раз обошлось. Адресатом на конверте был указан брат Мартен Мишон. Эта шутка, придуманная самим Арамисом, первое время веселила его, но сейчас вызвала лишь глухое раздражение. Нетерпеливо разорвав конверт, он прочитал донесение: «Брат мой! Молодой друг нашего отца решил привести в исполнение свой план по замене старого виноградника, заручившись поддержкой соседей, а также ваших старых знакомых. Все больше проникаются этой идеей дядюшка и наш пожилой капитан. Удивляет симпатия к этому делу графа – нашего английского подопечного. Нам казалось, что он приверженец старого доброго красного вина. Однако, скорей всего, из этой идеи все равно ничего не выйдет, и мы это увидим уже в самое ближайшее время. Наш дорогой старый винодел имел возможность ознакомиться с планом и приготовился срубить на корню все новопосаженные кусты». Арамис ухмыльнулся. Эта бессмысленная чушь про виноградники – донесение о том, как продвигается заговор де Сен-Мара, интрига, которая мало его занимала. Ему предлагали принять участие, но он был слишком хитер и осторожен, чтобы броситься в это более чем сомнительное предприятие. Глупец Сен-Мар слишком самонадеян, слишком молод и чрезмерно горяч. Арамис думал, что тот испортит дело непременно, рано или поздно. – Главный конюший! – не без раздражения процедил сквозь зубы аббат д’Эрбле. – Занялся бы лучше лошадьми! Однако именно это дело он посчитал неплохой возможностью для проверки навыков своего юного протеже. И его молодой осведомитель явно делал успехи в составлении тайных писем. Этого мальчишку-семинариста де Лорье он учил сам. Юноша, безусловно, подавал надежды. Кроме того, глядел на него с почти щенячьим восторгом. Это было приятно. Да и услуги его стоили аббату недорого. Слог, конечно, хромает, намеки местами слишком очевидны, а местами слишком уж мудреные. Старый винодел в письме – сам герцог де Ришелье. Отец – король, капитан – де Тревиль. На этой мысли Арамис поморщился. Неужели капитан решил замарать себя этой интригой на старости лет? А вот наш английский подопечный... Черт бы побрал этого полиглота де Лорье. Арамис встал, подошел к полке с книгами и достал английский глоссарий. Подопечный – pupil, protege, ward. Вард. Не может быть. Граф де Вард? Арамис вернулся к письму, которое поначалу хотел было бросить в камин, как не представляющее интереса. Два имени: де Тревиль и де Вард – вызывали смутное беспокойство. Да нет, вполне конкретное беспокойство. Перед мысленным взором загорелись две красные стрелки, обе сходились в одной точке. Д'Артаньян, черт побери. Де Вард в заговоре против Ришелье? Нет, это, конечно, возможно. Раз уж он, Арамис, не плетет интриг против его преосвященства, почему бы когда-то верному псу кардинала не начать? Но интуиция кричала, что здесь что-то нечисто. А интуицию свою Арамис уважал. – Итак, предположим, что это именно то, чем кажется. И что де Вард в этой интриге как раз на своем месте. То есть на том, где ему приказано быть его господином. Это значит, что заговорщикам недолго осталось. Глупцы и дилетанты. И плевать я на них хотел. Но если на это клюнул Тревиль, легко предположить, что мушкетеры окажутся втянуты в эту мутную историю, возможно, даже не осознавая. А если вернуться к нашему подопечному… Чем не способ свести счеты со старым врагом? Я бы воспользовался такой потрясающей возможностью. Голова лейтенанта мушкетеров не настолько прочно приделана к его туловищу, чтоб не покатиться в первую очередь. Так-так. От меланхолии господина аббата не осталось и следа. Ей на смену пришла лихорадочная энергичность бывшего мушкетера. Арамис вышагивал по комнате, продолжая размышлять: – Но не замешан ли в это д’Артаньян по доброй воле? Нет, это маловероятно. Он честолюбивый авантюрист, но все же чертовски умен, он бы не полез в этот капкан. Кроме того, будь это так, де Лорье бы меня предупредил. Он знает, что меня интересует все, касающееся лейтенанта мушкетеров. Это его, кстати, весьма забавно озадачивает. Но не объяснять же ему, да и что тут объяснять? Арамис сделал еще один круг по комнате. – Итак, будем исходить из того, что на данный момент д'Артаньян не замешан в интригу ни на той, ни на другой стороне. В лучшем случае, такое положение вещей сохранится. Заговорщики будут схвачены, зачинщики лишатся голов, остальные будут сосланы. Возможно, должность капитана мушкетёров освободится, и д'Артаньян сможет воспользоваться ситуацией. В этом случае я с радостью откупорю бутылку самого красного вина за старого кардинала и нового капитана. Арамис покачал головой и вздохнул: – И когда все было так просто? Рано или поздно де Тревилю понадобятся ловкость, ум и шпага д'Артаньяна. А среди прочих достоинств нашего друга, увы и к счастью, преданность – далеко не самое последнее. Он выполнит приказ даже против воли. Да что приказ! Он ринется в петлю даже без приказа, чтобы спасти де Тревиля. Чертовы гасконцы. Итак, что делать? Предупредить д’Артаньяна? Нет уж, несмотря на очевидность этого решения, боюсь, это может привести к прямо противоположным результатам. Фраза «Дорогой друг, будьте осторожны» – всегда действовала на него, как красная тряпка на быка. И я не склонен думать, что тут что-то изменилось. Кроме того, де Тревиль. Д’Артаньян считает себя обязанным Тревилю слишком многим. Раскрыть ему положение дел – еще более верный способ заставить его с задором нырнуть в заговор по самую макушку. Кстати, в этом случае у заговорщиков, может, и появился бы шанс – ловкость нашего гасконца – единственное, что может спасти болвана Сен-Мара. Ну уж нет! Точно не я стану тем человеком, который подаст им эту идею. Значит, действовать придется через третьих лиц. Да еще так, чтоб этот гасконский дьявол ни о чем не догадался. Может, спросить совета у Атоса? – Арамис покачал головой. – Нет, так на эшафоте окажутся сразу два моих товарища. И второй способен натворить глупостей еще более впечатляющих, чем первый, стоит ему только намекнуть, что его другу грозит опасность. Особенно, если этот друг – д’Артаньян. Нет, Атосу тоже лучше ничего не знать об этом деле. Арамис сел за стол. Он перебирал и тасовал, как карточную колоду, всех известных ему людей, имеющих хоть какое-то влияние при дворе. Раскладывал карты, соединяя фигуры между собой, отметая заведомо бесперспективные связи. Его пальцы бегали по столу, будто он действительно раскладывал пасьянс. Внезапно он замер и откинулся в кресле. На воображаемом поле карточной битвы осталась одна единственная карта. Сомнительная с точки зрения любого обыкновенного человека, знакомого с д'Артаньяном. Но Арамис не считал себя обыкновенным человеком. *** Граф де Рошфор с некоторым удивлением глядел на письмо, которое четверть часа назад принес ему молоденький семинарист. "Господин граф, С моей стороны крайне дерзко обращаться к вам с просьбой об услуге. Однако я все же рискну. У меня есть основания желать, чтобы ближайший месяц наш общий знакомый, лейтенант мушкетеров, провел вдали от его величества и тем более от его высокопреосвященства. А поскольку король намеревается отправиться в Руссильон, было бы весьма неплохо, чтобы под любым предлогом лейтенант остался в Париже, а ещё лучше был отправлен с поручением в Аррас, Бретань, Лондон, Алжир или Новый Свет. Куда угодно, лишь бы в сторону, противоположную Лангедоку. Я знаю, что, несмотря на три следа, оставленных вам на память нашим другом, вы питаете к нему расположение, поэтому, надеюсь, во имя былой вражды и нынешней симпатии вы сможете найти способ оказать ему и мне эту услугу. Со своей стороны, могу только заверить, что не забуду этого и верну долг при первой же возможности. С глубочайшим почтением Арамис, Аббат д'Эрбле. P.S. Я уверен, вы понимаете, что наш гасконский друг ничего не должен знать об этом». Рошфор чувствовал невольное восхищение, читая письмо, которое можно было назвать вызывающе дерзким. И граф не видел ни одной причины, почему бы ему не расхохотаться и не сжечь эту бумажку. Но, тем не менее, он снова и снова перечитывал письмо. – Эти четверо наглецов воистину безумны. Впрочем, за это мы их и любим, – губы де Рошфора скривились в саркастической ухмылке, – вернее, поэтому они всё ещё живы. Нет, правда, мне спасать д'Артаньяна?! Но он уже знал, что выполнит просьбу Арамиса. Потому что на самом деле причины были, и даже несколько. Во-первых, аббат был совершенно прав – д'Артаньян нравился Рошфору, у них завязалось даже нечто вроде осторожной дружбы. Во-вторых, кто знает, как повернется жизнь в следующее мгновение. Не исключено, что Рошфору уже в самом скором времени понадобится помощь, а четыре блестящих ума и великолепных шпаги, обладатели коих считают себя обязанными ему, лишними не будут. В-третьих, Рошфор дураком не был, он догадывался о причинах, по которым Арамис хотел удалить д'Артаньяна подальше от Ришелье. Граф обреченно вздохнул. – Ладно, господин аббат, ваша взяла. Но что я могу сделать? Д'Артаньян подчиняется де Тревилю и королю. Его величество, отбывая в Лангедок, естественно потребует от своих мушкетёров сопровождать его. Возможно, часть роты останется в Лувре для защиты дофина? Маловероятно, но стоит разузнать. Это был бы самый простой путь. Что ещё? Несколько дней назад гонец из Шампани привез письмо его высокопреосвященству. Кажется, речь шла о новых волнениях в Седане. Скорей всего, ничего серьезного. Но кардинал захочет удостовериться. Возможно, мне удастся убедить его отправить туда д'Артаньяна? Задача не из лёгких. Тем более, что придется убеждать ещё и д'Артаньяна. И обычно это заканчивается для меня очередной неделей в постели. Ладно, разберемся. Наметив таким образом план действий, Рошфор отправился в Пале-Кардиналь, решив положиться в остальных деталях на свое чутье, умение импровизировать и удачливость – если не свою, то д'Артаньяна. И, как всегда бывает, когда голова занята решением непростой задачи (а Рошфор с удивлением обнаружил, что все больше и больше хочет эту задачу решить в силу не то азартности натуры, не то, невесть почему – небезразличия к судьбе гасконца), выход нашелся. Ришелье сам подкинул ему идею. А вернее, не Ришелье, а один мятежный барон из Безансона. Рошфор возблагодарил господа за то, что по воле его на свете существуют такие восхитительные болваны. Барон очень кстати решил, что самое время заключить союз с врагом. Разумеется, не барону тягаться с монсеньором кардиналом и его тайными агентами. Уже через неделю все доказательства измены, в большинстве даже подлинные, лежали на столе его высокопреосвященства. Ришелье вызвал своего главного шпиона. Для ареста барона Рошфору было предложено взять десяток лучших людей. Тут Рошфору всего-то и оставалось, изо всех сил скрывая ликование за напускной досадой, напомнить о том, что некоторый хм… беспорядок на конюшнях его величества требует его, Рошфора, присутствия при дворе в ближайшие месяцы, о чем его высокопреосвященство уведомил его только вчера. А заодно и о том, насколько высоко Ришелье ценит весьма сомнительные достоинства гасконца. – Рошфор, вы предлагаете д'Артаньяна? Человека, с которым вы, верный данному слову, ладите настолько прекрасно, что я вынужден регулярно оставаться без своего лекаря? Его высокопреосвященство явно пребывал в скверном расположении духа. Напоминать о том, что Рошфор вполне обходится услугами лекаря, обитающего за два квартала по соседству, и в дополнительной заботе не нуждается даже после встреч с д’Артаньяном, точно не стоило. Кроме того такая возможность отослать гасконца в даль дальнюю – подарок небес. Надо будет после не забыть отправить барону в Бастилию пару бутылок красного вина. Он и не догадывается, какую услугу оказывает д'Артаньяну. Как не догадывается и д'Артаньян. Рошфор погрузился в мысли о том, какое именно вино выбрать. – Вы не слушаете меня, граф. – Отчего же? Ваше высокопреосвященство говорили, что барона следует арестовать. И что я не доверяю д'Артаньяну. И что д’Артаньян как нельзя лучше подходит для дел такого рода.
Atevs: Д'Артаньян Д'Артаньян сидел за столом. Перед ним лежал лист бумаги. Д'Артаньян смотрел на лист, не отрывая взгляда, и во взгляде этом было столько ярости, будто ему снова двадцать лет, а вместо ни в чем не повинной бумаги перед ним ухмыляющееся лицо самого Рошфора. Впрочем, Рошфор теперь по иронии судьбы ему чуть ли не друг, а его друзья… В этом и было все дело. Несчастный лист бумаги должен был бы стать письмом другу, причём конкретно этот лист был преемником многих других таких же. И ему, как и его предшественникам, грозила та же участь – сгинуть в прожорливой пасти камина гостиницы "Козочка". Д'Артаньян вскочил со стула и стал мерить комнату широкими нервными шагами. – Что же мне написать? Черт побери, как же это сложно! Почему я не Арамис? Вот уж кто не стал бы тратить столько времени, чтоб написать ничего не значащее письмецо! Ещё б и зарифмовал пятистопным ямбом. Эх, Арамис… Как и следовало ожидать, направление, которое приняли мысли д'Артаньяна, радости не принесло. – Случись в моей жизни хоть что-то, тогда можно было бы просто написать: «Атос, я стал капитаном. Кстати, как вы, черт побери?». Или «Арамис, дорогой друг, за мной гонится свора шпионов кардинала, спрячьте меня в любом женском монастыре на ваш выбор». Или «Портос, давайте зададим трепку этим наглецам!». И дело было бы сделано. Но ни-че-го. Со мной не происходит ровным счётом ничего! Что прикажете писать людям, которых я не видел больше десяти лет? «Вчера во дворце мимо меня прошли тридцать восемь придворных, из коих пятнадцать были женщинами, а двадцать три – не были»? «Вот уже девятьсот пятьдесят три дня, как ничего не произошло»? Проклятье! Д'Артаньян снова вернулся за стол, взял перо и старательно вывел: «Дорогой Атос!». Вскочил, отшвырнул перо, скомкал лист и отправил его в дальний угол в компанию к ещё трем «дорогим Атосам», двум «милым Портосам» и, почему-то «господину Арамису». – Мадлен, вина! – закричал гасконец так громко, что хозяйка услышала бы его, даже если бы не подслушивала все время под дверью. Поднос с вином уже полчаса ждал около двери. Мадлен проворно подхватила его, вбежала в комнату, привычным взглядом оценила обстановку: «Семь, – про себя вздохнула она, - ну ничего, пока ещё рано нести ветчину». До монолога «Почему они сами мне не пишут? А ещё друзья…» оставалось пять черновиков и две бутылки вина. А до выступления на тему "Какого дьявола я, болван, сам не писал им?" ещё примерно бутылок пять. Мадлен поставила бутылки, обновила запас бумаги и выскользнула из комнаты. Несколько раз в течение вечера поднимаясь наверх и любопытствуя у замочной скважины, Мадлен, к изумлению своему видела, что лейтенант пишет! Чертыхается, пьет, отшвыривает перо, снова чертыхается, снова пьет, но пишет! В следующий раз, уже ближе к ночи, еще раз поднявшись наверх к своему самому любимому, но самому несносному постояльцу, она застала его храпящим на кровати. Стянула с него сапоги, укрыла одеялом, подобрала перо, села за стол и прочитала: «Дорогой Атос! Надеюсь, вы простите меня, что так долго не писал вам. Вы знаете, я не большой любитель писать письма. Кроме того, не так просто оказалось найти вас. Только сейчас мне удалось разузнать у наших общих знакомых, что вы в Руссильоне. Я собираюсь передать вам весточку с одним из сослуживцев, который едет в эти края. Искренне надеюсь, что вы здоровы, и навестите меня, когда будете в Париже. Несмотря на долгую разлуку, вы все также дороги мне, как и наши Арамис и Портос, и думаю я о вас много чаще, чем пишу вам письма. Ваш д'Артаньян». – Ох уж эти мужчины, – качая головой прошептала Мадлен. – Надеюсь, в этот раз получится, а то он, бедняга, сопьется в попытках написать три строчки ни о чем. А моё заведение совсем разорится, если придется еще хоть раз пытаться что-то выведывать у этих господ мушкетеров. Наутро не до конца протрезвевший, д'Артаньян обнаружил на столе письмо, написанное его собственным почерком. – Что за дьявольщина? – пробормотал он, разглядывая бумагу. – Это я, что ли? Удивление его сменилось изумлением на строках про Руссильон, и полным недоумением в отрывке про сослуживца. – Кстати, а как я узнал, какие именно края? Интересно… Ах, черт, черт, черт! Ведь Мадлен же что-то говорила… или кого-то расспрашивала? Продувная бестия!» Голова после вчерашних упражнений в эпистолярном жанре болела, но настроение д'Артаньяна явно улучшилось. – Вот это я перебрал вчера! – самодовольно хмыкнул д'Артаньян, запечатывая письмо. – Но написано складно. Благо, мы, гасконцы, так хорошо умеем пить. Да и идея с гонцом чертовски удачна. Гм… Надо разузнать сегодня, не едет ли кто в те края. А вот второе письмо, лежавшее на краю стола, наполовину скрытое чистыми и исписанными листам, д'Артаньян увидел не сразу. Он уже собирался выходить, когда заметил край строгого конверта. – Дьявольщина, – в который раз за утро помянул гасконец нечистую силу. – Письма, которые сами себя пишут и письма, которые сами себя доставляют… Нет, с Мадлен однозначно пора поговорить! Д’Артаньян взял письмо со стола: знакомая бумага, знакомая печать – когда-то он уже получал такое. В голове зазвучал голос Атоса, не без иронии говорившего о том, что письмам с гербом его высокопреосвященства стоило бы уделять больше внимания. Д'Артаньян грустно улыбнулся своим воспоминаниям, бросил ещё один взгляд на то, другое, письмо и вздохнул. – Ну что ж, узнаем, чего хочет от меня господин кардинал, по дороге. Д'Артаньян взял шпагу, оба письма и вышел за двери. На лестнице гасконец, увлеченный распечатыванием письма, едва не сбил с ног человека. – Черт побери! Сударь, возможно, вы не слыхали, но так неуклюже передвигаться в присутствии мушкетера его величества – плохая примета. Д’Артаньян наклонился поднять разлетевшиеся в разные стороны листы. А разогнувшись, наконец обратил взор на своего невольного обидчика. – Господин д’Артаньян, вы все так же неосторожны на лестницах и все так же игнорируете приглашения его высокопреосвященства. – Рошфор! – д’Артаньян наконец справился с бумагами, прицепил на место шпагу и протянул графу руку. – Какими судьбами? Неужели вновь пришли меня арестовать? – в голосе гасконца прозвучала некоторая надежда.– Ах, хорошо бы! Но нет. Прошли уж те времена, счастливые времена! – Увы, нет, мой друг. Пришел лично убедиться, что вы прочитали записку, – Рошфор ответил на рукопожатие и выразительно посмотрел на письмо в руках д’Артаньяна. – И, как вижу, не зря. Но не расстраиваетесь. Я с радостью прогуляюсь с вами до Пале-Кардиналь. А там – кто знает…
Atevs: Ветер – Позволите вопрос? – Рошфор отложил в сторону нож. – Что вам снилось, д'Артаньян? Гасконец не донес кружку до рта и уставился на Рошфора: – Хотите попрактиковаться в толковании снов, граф? Странный объект вы для этого выбрали. Меня ждет дальняя дорога... – Да-да, в компании демона из преисподней! Берегитесь! – Рошфор улыбнулся так демонически, как только мог. – Вы ругались во сне. Очень изобретательно. Я даже пожалел, что под рукой не оказалось пера и стопки бумаги. Но пару выражений я запомнил. Даст бог, мне никогда не придется их использовать. Ещё для нескольких мне потребуются ваши комментарии. – Я вас разбудил, простите, Рошфор. – Я подумал, что у вас гость, которому вы совсем не рады. Решил проверить, постучал, но вы не ответили. Так что же вам снилось, д'Артаньян? – Ветер, просто ветер, друг мой, – пробормотал д'Артаньян устало и потер глаза в попытке избавиться от остатков песка в них. *** Д'Артаньяну действительно снился ветер. Этот сон преследовал его уже несколько месяцев. Проклятый ветер! Стоило только слегка ослабить бдительность, и он тут как тут – налетал порывом из-за угла, врывался в горло, отбирал вдох, сыпал пылью в глаза. Д'Артаньян сжимал ладони так сильно, что поутру с трудом мог разжать кулаки, но каждый раз, каждый чертов раз просыпался разбитым и побежденным, с чувством потери, скрипящим на зубах песком, пустотой на кончиках пальцев. Бояться погоды в его возрасте – что может быть глупее? Но снова и снова врывался в его сон этот проклятый ветер. Дразнил, грозил, насмехался. Белым голубем выпархивал лист из рук, медленно издевательски медленно кружился, переворачивался, оставляя ему только слова, которые, как ни старайся, никак не разобрать. «... что бы не случилось...» А оно случалось. Снова и снова, ночь за ночью. Как же так? Он, всегда такой проворный, не успевал. Он, выходивший победителем из сотни схваток, проигрывал этот поединок всегда. Вокруг гремели выстрелы, но он все равно бросался вдогонку. Медленно, слишком медленно! Кто-то тянул его за рукав, что-то кричал. Он не слышал что - свист пуль, грохот ударов собственного сердца в ушах и ветер, ветер, ветер… «... ирисы …» Это что вообще такое? Черт побери! Только модных выдумок безумных садовников ему не хватало! Надо будет спросить у Мадлен к чему снятся ирисы… «…сын мой…» Черт! Черт! Черт! Д’Артаньян вновь устало потер глаза. *** Рошфор внимательно смотрел на д'Артаньяна. Вчера гасконец был бодр и весел, сегодня – выглядел уставшим куда больше, чем накануне, после десяти часов, проведенных в седле. Смысла в такой спешке не было – не такое уж срочное это дело. Но д'Артаньян вполне резонно заметил: – Рошфор, кому как не вам знать, что в любой момент какая-то незначительная мелочь, например, камешек под копытом лошади или какой-нибудь дерзкий молодой провинциал – и самый безупречный план покатится к чертям в преисподнюю. Я предпочитаю спешить, когда это возможно. Уж лучше мы с вами напьемся в Париже, выполнив поручение. Вы знаете, я больше всего люблю напиваться в Париже, убедившись, что дело сделано, а я все еще жив. Рошфор знал. Назвать д’Артаньяна безрассудным было бы большой ошибкой. А совершать эту ошибку Рошфор уже давненько перестал. И он был согласен с д’Артаньяном, потому возражать не стал, только счел своим долгом напомнить: – Кстати, господин бывший провинциал, ваше эффектное появление в Менге моим планам не помешало. – Не ваша в том заслуга, – пробурчал д’Артаньян. Рошфор кивнул, сдерживая улыбку. Путешествие будет увлекательным. Главное, не увлечься чересчур. Впрочем, а не на это ли он втайне надеялся, получив приказ отправиться в Безансон за гасконцем? Нет, совершенно непонятно, почему монсеньора разгневала выходка д’Артаньяна. Настолько, что самому Рошфору было приказано отправляться за своим, как выразился его высокопреосвященство, протеже (Протеже, подумать только!). Чего Ришелье, собственно, ожидал? Вот сам Рошфор совсем не удивился, когда прибыв наконец к месту событий увидел, как рассеиваются в лучах восходящего солнца остатки призрачного войска, так возмутившего кардинала, как напуган арестованный барон-неудачник, как раздражающе доволен собой д’Артаньян. И вот теперь Рошфор наблюдал, как уныло и без должного задора поглощает нехитрый завтрак гасконец, еще вчера излучавший заразительный азарт. Впрочем, еда действительно оставляла желать лучшего, как и вся обстановка этой, с позволения сказать, гостиницы. – Граф, а вы знаете, что такое ирисы? Теперь пришла очередь Рошфора изумленно уставиться на д’Артаньяна. – Ирисы? – Я думаю, это какие-то цветы, – д'Артаньян беспокойства собеседника решил не замечать, – но, хоть убейте, не представляю, как они выглядят. Тысяча едких замечаний выстроились в очередь в голове Рошфора. Выбор был непростым. Но, перехватив серьезный задумчивый взгляд д'Артаньяна, Рошфор лишь переспросил: – При чем тут, ради всего святого, ирисы, шевалье? – Вот и я не пойму… – с заметным усилием гасконец выдернул себя из этой несвойственной ему задумчивости и, прищурившись, посмотрел на Рошфора. – Может быть, я устал от этой опасной неблагодарной службы и хочу послать все к чертям. – Устали! А как же! Разве что от того, что ваша служба недостаточно опасна… – Рошфор вспомнил блеск глаз д’Артаньяна в тот момент, когда с призраками было покончено. – Или от этого, – не без самодовольства проговорил лейтенант. – Не все ли равно? Сброшу этот осточертевший плащ и поселюсь где-нибудь в провинции, эти ваши ирисы и буду выращивать. – Мои? – Рошфор вздохнул и покачал головой. Как же быстро проблемы д’Артаньяна всякий раз становятся его собственными. – И все же, друг мой, в чем причина вашей печали? Вы блестяще справились с поручением, хм... совершили очередной подвиг. И, надо сказать, себе не изменили – все то же безумие, все то же ребячество. Чем же вы не довольны? – Простите, граф. Вы правы. Я молодец, а печали мои – ерунда. Так, письмо из прошлой жизни, – Дурные вести? – Если б я только знал! Я не успел прочитать. Надеюсь, очень надеюсь, что нет. Д’Артаньян вновь впал в задумчивость. Он выглядел, как человек, потерявший что-то очень важное. Рошфор хотел было спросить, чего же все-таки д'Артаньяну не хватает, но в последний момент передумал. Д'Артаньян задумчиво жевал ветчину и молчанием, казалось, вовсе не тяготился. «Ну что ж, если подумать, меньше слов – больше шансов у нас обоих вернуться в Париж целыми и невредимыми». Д'Артаньян, приподняв бровь, наблюдал, как граф де Рошфор встал, достал из камина уголек и принялся что-то рисовать прямо на стене. – Ребячество, говорите? Граф, не знал, что вы склонны к таким школярским безобразиям! Берегитесь, мелкие проступки прощают реже, чем крупные промахи, – д'Артаньян не видел рисунка, но предвкушал неплохую шутку. – Черт побери, рисование? Может, вы еще и споете? – Эти стены давно пора хотя бы побелить, что ли... – Рошфор сделал шаг в сторону, предлагая д'Артаньяну насладиться шедевром. Но эффект был неожиданным – гасконец побледнел. Вдруг сильный порыв ветра, невесть откуда взявшийся в сегодняшнюю тихую погоду, с грохотом отбросил ставень.. Д'Артаньян вздрогнул, оторвал взгляд от рисунка и провел рукой по лбу, стирая наваждение. – Что это, граф? – Ирис, д'Артаньян, – Рошфор несколько растерялся. – Вы сказали, что не помните, как они выглядят… Привиделось же! Это другой цветок. Он не имеет никакого отношения ни к скользкому берегу ночной реки, ни к зловещему силуэту старой мельницы, да и к этому мерзкому тяжелому чувству, неясно из каких глубин памяти вынырнувшему. Проклятый ветер! Д'Артаньян залпом допил содержимое кружки и, отставляя ее на стол, уже весело покачал головой: – Вы неважный художник, Рошфор! – А вы никудышный ботаник, д'Артаньян! – Две раны, граф, две! Вам не кажется, что этого достаточно? – Вы правы. В путь, д'Артаньян!
Grand-mere: Великолепно! "Письма пишут разные; слезные, болезные, иногда прекрасные, чаще бесполезные..." А самые главные, самые нужные письма остаются ненаписанными или непрочитанными... Очень понравился Арамис - он просто купается в своей стихии. Интересный мотив амьенской исповеди предложен. Очень изящен композиционный прием с появлением Рошфора в конце каждой части. Только мне как-то немного жаль, что Портос оказался вне этой "переписки", лишь в мыслях гасконца. Восхищает Ваш стиль. Готова разобрать на цитаты. Бледность выдавала не то крайнюю степень благородства, не то начальную стадию лихорадки И таких изюминок масса! А вот это стоит особняком... скажем так: яблоко с древа познания (а во многой мудрости, как известно, много печали). Говорят, так и приходит старость. Вот, кажется, лишь секунду назад ты был молод, и жизнь кипела вокруг тебя, в тебе, сверкала и обжигала, а ты и не замечал, принимал как должное. А вот, вдруг, в миг, стоило лишь потерять бдительность, и ты старик, наполненный усталостью, слабостью и сожалениями
stella: А ведь существует мнение, что на гербе и Франции и Иерусалима - не лилия, а ирис. Atevs , спасибо за роскошный подарок! Я получила такой заряд эмоций, что мне захотелось и самой писать. А у меня давненько не было такого желания. Оказывается в печальном безмолвии форума вызрело все же очередное чудо! Разбирать не буду: у меня так спокойно стало на душе, что слова ни к чему.
Кэтти: Atevs , очень интригующе. А письмо от Портоса ,или к Портосу будет? Ну почему фикрайтеры так часто обходят вниманием великолепного дю Валлона?
stella: Кэтти , Портос не любил писать еще больше, чем д'Артаньян. Не госпоже же дю Валлон писать за мужа?))
Кэтти: stella , ну почему то фикрайтеры зачастую обходят Портоса своим вниманием. Тем более, письмо от Портоса в Каноне присутствует. Д Артаньян его получил и прочитал , пусть и с опозданием. А от г- жи дю Валлон там была только приписка в пару строк. А наш гигант считал любое событие в своей жизни достойным внимания и похвастушек. На фоне более чем серьезных писем Атоса, Арамиса и Д Артаньяна письмо Портоса могло бы добавить доброго юмора. Но это мое мнение. Автору виднее.
stella: Кэтти , ты зря: фикрайтеры все же Портоса не забывают. Только думают, что он слишком "земной", чтобы им заниматься. А зря, Портос в своем "Завещании" раскрылся полностью.
Atevs: Grand-mere спасибо. Рада, что понравилось. stella. Благодарю stella пишет: Я получила такой заряд эмоций, что мне захотелось и самой писать. Это здорово! Кэтти Фик появился как ответ на то, что больше всего непонятно (и важно) для меня в трилогии. А именно - почему за двадцать лет писем не было, и что было в тех, что были. А с письмом Портоса как раз все понятно. Мы знаем, что оно было, что в нем было. Это вполне укладывалось в мои представления о Портосе. В этом месте я была спокойна, меня ничего не тревожило
stella: Для меня самая большая проблема в старости, что мое восприятие определенных вещей - на 25 лет, а подвижность подходит к восьмидесяти.)))) И Господи, я ведь на 13 лет пережила Атоса!
Кэтти: Да вот насчет письма Портоса. Там было приглашение на охоту. Д Артаньян на охоте не был. Письмо получил с большим опозданием. Но вот Атос и Арамис тоже были приглашены, но когда они встретились за дружеским столом и вспоминали свою молодость ни граф, ни аббат ни словом не упомянули о своем присутствии на охоте у Портоса. А ведь там явно должно было быть интнреснее и занятнее ,чем вспоминать языковые промахи де Бофора и скупердяйство Мазарини. Даже если господа де Ла Фер и Д Эрбле не смогли посетить охоту у Портоса, то к другу должны были полететь извинительные письма. А зная сеньора дю Валлон и письма должны были быть особыми, чтобы Портос и его супруга не обиделись. Ведь присутствие на охоте у Портоса графа де Ла Фер- родни Роанов и Куси сразу поднимало намного ее уровень в глазах местного дворянства. Разве нет?
Лея: Потрясающе! Прекрасное художественное произведение, чарующий стиль, изящная, как отметила Grand-mere композиция, главы, которые приближаются к разным жанрам и стилям - от детектива (Арамис) до психологического романа (Атос) и сюрреализма (Ветер). Но, что главное - попытки автора ответить на некоторые вопросы, отгадать некоторые загадки Трилогии. Каким образом Рошфор превратился из "демона" чуть ли не в пятого мушкетера и друга д'Артаньяна? Почему он в ДЛС оказывается в одном лагере с Атосом и Арамисом, почему помогает гасконцу? Почему "неразлучные" так редко переписывались после их разлуки? Atevs, большое спасибо!
Atevs: Лея, большое спасибо за отзыв:) И я рада, если эта хм... "разножанровость" не мешает восприятию. Кэтти. Да, возможно, конечно. Более того, и Арамис с Атосом, возможно, переписывались. Но в этот раз так получилось, что это не моя история:) Ко мне они с этими проблемами не пришли (а жаль). Что уж, я слишком д'Артаньяноцентричный мушкетероман, и слабо могу это контролировать:))) Вот в фике вокруг него и вся кутерьма.
Кэтти: Atevs , Вы замечательный Д Артаньяноман . Фик очень хорош. Я почему то решила, что в нем будет про ВСЕ письма. Невнимательно шапку прочитала.
Lumineuse: Д'Артаньяноцентричному мушкетероману от д'Артаньяноцентричного мушкетеромана: мне понравилось :))) Пусть кому-то, наверно, может показаться, что это фанфик про Рошфора, но мы-то знаем.... Очень душевно и очень верно, много подмеченных моментов... верю, что так могло всё и быть. Один не пишет, потому что вроде бы ничего не происходит и не о чем, а другой – потому что произошло слишком много важного, и слишком многое изменилось – как рассказать в письме?.. А про Арамиса и Портоса все понятно ))) Они пишут по делу Спасибо за работу! Приятно погрузиться в этот мир добрых чувств и ощутить незыблемость нитей, связывающих этих четверых друг с другом через расстояние и время несмотря ни на что!
Черубина де Габрияк: Atevs , спасибо за работу. Хороший фик. Хоть вы и Atevs пишет: д'Артаньяноцентричный мушкетероман но мне больше всего понравился здесь у вас образ Атоса.))
jude: Atevs, такой чудесный фанфик! Присоединяюсь к Стелле - спасибо за подарок!
stella: Atevs , а я, как заядлый Атосоман, при первом прочтении посчитала, что и вы смотрите на все глазами Атоса.)) Как бы то ни было, все не просто узнаваемы, все полностью соответствуют и каждый из нас нашел для себя то, что ему нужно.
полная версия страницы