Форум » Не только по Дюма » Маленький домашний концерт » Ответить

Маленький домашний концерт

jude: Название: "Маленький домашний концерт" Фэндом: Рагуэль "Житие св. Пелагия", исторические события Персонажи: кордовский халиф Абд ар-Рахман III, его хаджиб (первый министр) Ахмад ибн Сейид, писец Реуэль Жанр: шутка Рейтинг: PG-13 Размер: мини Статус: закончен Краткое содержание: о том, как рождаются легенды

Ответов - 8

jude: А был ли мальчик? Или необходимое предисловие Св. Пелагий Кордовский (Сан Пелайо) — мученик X в., 13-летний юноша, галисиец. В возрасте 10 лет был отдан заложником ко двору халифа (тогда еще эмира) Кордовы Абд ар-Рахмана III вместо своего дяди-епископа. Мальчика затем должны были обменять на пленников-мавров, но этот обмен не состоялся. Согласно житию, Пелагий был замучен за отказ отдаться халифу, известному развратнику. Прежде чем выбросить изувеченное тело в воды Гвадалквивира, охваченные страстью палачи буквально растерзали юношу. С XVI в. образ святого вновь становится популярным, и не только в Испании. Во Франции в 1623 г. даже был поставлен спектакль по мотивам жития. В житие Пелагия есть одна странность. И дело не только в том, что это единственное известное житие католического святого, где в роли христианской девственницы, отданной на поругание, оказывается мальчик. И даже не в том, что халиф ведет себя, как опереточный злодей - так положено по законам жанра. А в том, что это житие очень хорошо укладывается в каноны арабских и еврейских авантюрных новелл того времени: от сюжетных перипетий до авторского слога. Немного поменять концовку - и перед нами готовая история из "Тысячи и одной ночи" или "Рассказов о любви" Яакова бен Элазара. Общая сюжетная канва: идеальный союз двух любящих сердец ---> в эту идилию вторгается третий - похотливый старикан, который похищает возлюбленного отрока и причиняет ему страдания ---> финал: зло наказано, добро торжествует, любимые воссоединяются, снова идилия. Финал жития, конечно, решен иначе: Пелагий погибает, но, погибнув, он воссоединяется с небесным Супругом, Богом. И для христианской аудитории это счастливый финал. Эротический подтекст, в целом, не характерный для христианской литературы (зато очень характерный для арабской и еврейской), в житие, написанном Рагуэлем, довольно ощутим. Поэтому было высказано предположение, что автор этого текста (крещеный?) еврей, строящий свою повесть по хорошо знакомым ему литературным канонам. Рагуэль назван священником лишь в одном списке жития X в. и нигде более. Но есть исторический прецедент, когда трактат еврейского поэта Шломо ибн Гвироля был принят за христианское сочинение и веками изучался в семинариях. Именно эту версию я взяла за основу. Халиф Абд ар-Рахман, действительно, обвинялся современниками в распущенности и праздности. Почему бы врагам не заказать на него памфлет?)

jude: Кордова, лето 929 года Когда солнце стало клониться к западу и удушающая дневная жара сменилась приятной прохладой, халиф Абд ар-Рахман III, зевавший над очередным посланием готского эмира, отложил государственные дела до утра, отпустил советников и писцов и, бросив склонившемуся перед ним в смиренном поклоне хаджибу: «Завтра, все – завтра!» – неприлично быстро покинул залу. Хаджиб досадливо поморщился: «Мальчишка!» Мальчишкой эмир, всего несколько месяцев назад провозгласивший себя халифом, не был. Его возраст уже приближался к возрасту Пророка (да благословит его Аллах и приветствует), когда того посетил архангел Джабраил. И все же он вел себя, как избалованный юнец или как гаремная женщина. Хаджиб догадывался, где найдет халифа – в садах, в окружение оленеглазых пажей и светловолосых евнухов, музицирующим или слагающим стихи. Только за этими занятиями Абд ар-Рахман чувствовал себя по-настоящему счастливым. Ахмад ибн Сейид знал это и, хоть и не одобрял подобной распущенности, старался, насколько мог, облегчить бремя, лежавшее на плечах его господина. Дело, о котором хаджиб хотел поговорить с халифом, было сущей безделицей. Он и сам мог приказать пытать этого еврея, а потом, когда бы выяснил, кто заказал ему гнусный пасквиль, снял бы с него голову. Это не заняло бы много времени: кордовские палачи знали свое ремесло. А еврейчик стал трястись и молить о пощаде, едва переступив порог темницы. Там ибн Сейид его пока и оставил – поразмыслить о скоротечности жизни. Хаджибу почему-то казалось, что эта история развлечет халифа, утомленного дневными заботами и, подумав еще немного, он кликнул стражника: – Приведи узника, еврея… как его… – ибн Сейид щелкнул пальцами, силясь вспомнить имя. Впрочем, какая разница, как звали того, кто умрет еще до заката дня. – Реуэля, господин? – подсказал высоченный рыжебородый сиклаби.* – Да, да, его. И не сюда, а в сад. * Сиклаби – раб, чаще всего славянского происхождения.

jude: Хаджиб не ошибся: Абд ар-Рахман прогуливался по усыпанным галькой дорожкам, словно пастух во главе стада ручных газелей – изящных сладкоголосых юнцов и юниц. Они были так похожи между собой, что ибн Сейид не всегда мог отличить, кто перед ним: мальчик или девочка. Все они носили короткие туники и шаровары, завивали волосы у висков, а девицы (те, у кого над губой не рос нежный пушок) даже рисовали себе усы, чтобы еще больше походить на юношей. Подумать только, усы! Но халиф, да и весь двор находили в этом особую прелесть. Иногда халиф срывал с ветки спелый плод, разрезал его на дольки и кормил своих пажей с рук, словно они и впрямь были газелями. Иногда он велел им петь или кружиться в танце, но вскоре махал рукой, требуя прекратить. Абд ар-Рахмана сегодня ничего не радовало. – Я вижу на твоем челе тень, о господин, – поклонился хаджиб, когда халиф его, наконец, заметил. – Тень, которую не может прогнать ни этот легкий ветерок, – он повел в воздухе рукой, – ни птичий щебет, ни смех этих детей. Халиф поднял на ибн Сейида тоскливый взгляд из-под длинных ресниц: – Если ты пришел говорить о войне, хаджиб, лучше сразу уходи. Мы опечалены. Не делай же так, чтобы мы начали гневаться. Пажи разом состроили кислые мины, подражая халифу, точно их лица были зеркалами, в каждом из которых отражалось расстроенное лицо Абд ар-Рахмана. Хаджиб склонил голову и отступил на шаг, выражая готовность повиноваться: – Мне кажется, у меня есть средство от твоей печали, о господин. Не обещаю излечить тебя раз и навсегда, но, может быть, сегодня… – он умолк, не договорив, и снова поклонился. – Ты принес нам новую касыду? – не выдержал молчания халиф. – Не касыду, но макаму,* – хаджиб подавил улыбку, отмечая, как загорелись глаза его повелителя. Ребенок, сорокалетний ребенок, которому пообещали рассказать сказку! – Читай же! – потребовал Абд ар-Рахман. Евнух по мановению руки принес кувшин с щербетом и подушки для халифа и хаджиба, а пажи расселись на траве, приготовившись слушать. Но ибн Сейид медлил: – Мне хотелось бы предоставить эту честь автору. А вот и он! – теперь хаджиб уже не скрывал веселой улыбки. Забава начиналась! Два рослых стражника-сиклаби протащили по дорожке уже знакомого ибн Сейиду узника. Еврей болтался между ними, будто не мог идти – словно ему перебили голени. Наконец, беднягу отпустили, и он, упав перед лицом халифа, так и остался лежать без движения. Халиф наморщил нос: – От него дурно пахнет, хаджиб. – Он провел две ночи в тюрьме, господин, – хаджиб перестал улыбаться и тронул узника ногой: – Подними голову, пес. Реуэль, дрожа, повиновался. Он больше не причитал и не стонал, как давеча в тюрьме, но по щекам у него текли слезы. Это был молодой человек лет двадцати с небольшим – несомненно мужчина, не евнух и не оленёнок. И также несомненно – не мусульманин. – Значит, ты поэт? – спросил охваченный любопытством халиф. – За что же тебя бросили в тюрьму? – Я писец, – голос узника звучал хрипло, сорвано, и ибн Сейид удивился этому: он не приказывал пытать еврея, еще рано. – Господин, ты помнишь Белайо?** – это имя хаджиб произнес с видимым усилием: христианские имена еще сложнее еврейских. – Белайо? – Абд ар-Рахман потер лоб пальцами, задумавшись: – Ах да! Тот готский мальчик. Он был красив, редкостно красив… – взгляд халифа затуманился: красоту, телесную и духовную, он умел ценить, как всякий правоверный. – Такая глупая смерть! Пажи зашушукались, и кто-то поспешно подал халифу чашку с щербетом. – Ты сочинил о нем макаму? – халиф наклонился к узнику и протянул ему чашку. – Выпей и утри свои слезы. Мы не хотим, чтобы твой голос дрожал, когда ты будешь нам ее читать. Музыку! – воскликнул он, зовя пажей. – Пусть играют, пока будет звучать повесть о прекрасном Белайо! – Я не стану! – Реуэль затрясся, как в ознобе. – Ты отрубишь мне голову, о халиф! Ты посадишь меня на кол! – Неужели твое сочинение так дурно написано? – изумился Абд ар-Рахман. Еврей молчал, и щеки у него пылали. – Его писанина столь ядовита, господин, – нарушил тишину хаджиб, – будто он макал свое перо в сок цикуты, а не в чернила! – Читай же! – настаивал халиф. – У нас сегодня тяжело на душе. И пусть твоя макама заменит нам чашу с ядом! Пусть читает! – он возвысил голос. – Заставьте его читать. Стражники шагнули к еврею и подняли его за плечи, но черноволосый паж проворно вскочил на ноги и протянул руку: – Я прочту, господин! Ведь есть же у него рукописи? Рукописи у хаджиба нашлись, и халиф милостиво согласился: – Читай, олененок! Печально запела флейта, и кудрявый чтец (или чтица?), поклонившись Абд ар-Рахману, начал повесть о юноше Белайо. Ибн Сейид, уже читавший эту макаму, не сводил напряженного взгляда с лица повелителя. Еврей, казалось, был близок к обмороку и не падал лишь потому, что его держала стража. А халиф – весь обратился в слух. Сперва он вздыхал, потом хмурился, дважды или трижды – порывался прервать чтение и, наконец, не выдержал: – Ты хочешь сказать, пес, что я пытался овладеть мальчиком посреди совета? – он стремительно поднялся, и все бывшие в саду замерли, ожидая грозы. – Интересно, как же я это сделал? Так? – он обнял узника за шею. – Или так? – он взял его за подбородок и притянул к себе. – Тьфу, как от тебя воняет! Несчастный еврей обмяк, повиснув на руках у стражников, не имея больше сил бороться с нахлынувшей дурнотой. А халиф внезапно расхохотался: – А вы все! – всхлипывал он, утирая слезы – Вы все пялились на нагого отрока и пытались его соблазнить. Не один я такой развратник! А мулла-то, мулла, поди, бороду на себе рвал от праведного гнева. А визири!.. Пажи радостно захихикали, представив эту картину, а евнухи угодливо заулыбались. Приступ дурного настроения у халифа миновал – грозы больше можно было не опасаться. – Отсыпьте этому псу триста… – проговорил Абд ар-Рахман отсмеявшись, и Реуэль, едва пришедший в себя, чуть снова не потерял сознание, подумав, что халиф сейчас скажет: «Триста палочных ударов», – но услышал: – Триста золотых монет, и пусть проваливает с глаз моих долой! * Макама - плутовская новелла, написанная рифмованной прозой. ** В арабском языке отсутствует звук [п], поэтому имя Пелайо (Пелагий) мавр произнес бы как Белайо.


jude: Хаджиб имел право входить в покои халифа без доклада. И причиной тому была не столько его высокая должность, сколько их давняя, еще детская дружба. Абд ар-Рахман не спал и кивнул в ответ на легкое покашливание ибн Сейида: – Иду… Полог откинулся, и хаджиб успел заметить на подушках черноволосую кудрявую голову: давешний чтец… Или, все-таки, чтица? – Ты зря отпустил его, господин, – посетовал хаджиб минутой позже, когда они с Абд ар-Рахманом уже сидели за чашей вина. – Следовало выяснить, кто заплатил ему за эту писанину. – Пустое! – халиф беззаботно потягивал напиток, запрещенный Пророком. – Ему заплатили мы. И рукописи теперь у нас. – Он напишет еще, – возразил ибн Сейид. – И у него были копии. Эту макаму уже знают в городе. – Тем более, – Абд ар-Рахман мягко улыбнулся. – Значит, беспокоится поздно. – Но ты можешь запретить ее, господин, приказать сжечь рукописи. – Не надо ничего жечь, – халиф кивнул рабу, застывшему чуть поодаль, требуя подать еще вина, и хаджиб понял, что спорить бесполезно. Халиф нынче ночью был настроен пофилософствовать. – Как будет угодно господину, – он вытащил из-за пазухи смятые листы. – А с этим что делать? – Отправь готскому эмиру, – Абд ар-Рахман зевнул, прикрыв рот ладонью. – Ему должно понравиться. *** В 967 г. мощи св. Пелагия были перенесены из Кордовы в Леон, а позднее - в Астурию.

Кэтти: jude , здорово написано. Тут у нас в Израиле у наших двоюродных очень много с именем Абдарахман

stella: А все равно история горькая по сути. О качестве текста говорить, это только дифирамбы петь.) Здорово, как обычно. jude , вас Восток поглотил окончательно.

jude: Кэтти, stella, спасибо! Если верить уже арабскому историку, то насилием Абд ар-Рахман не брезговал. Им, наверное, мало кто брезговал на Востоке. Но в любом случае это происходило за закрытыми дверями, не на показ. И нет сведений, что от этого пострадал кто-то из почетных пленников - жертвами оказались рабы. Эти рассказы могли быть и черным пиаром: в халифате шла внутренняя борьба, и очернить правителя было выгодно. Но, в целом, издевательства над рабами не были чем-то необычным, увы.

stella: Раб - он и есть раб. Держали для тяжелых работ, и для удовлетворения своего эго: приятно было сознавать, что есть рядом кто-то, кто ниже тебя по положению и кого можно унижать и издеваться беспрепятственно и безнаказанно. А если это еще и иноверец, так вообще - чего не сделаешь во славу Аллаха?



полная версия страницы