Форум » Не только по Дюма » Сказка нашего двора. (20 лет спустя) » Ответить
Сказка нашего двора. (20 лет спустя)
Nika:
Ответов - 21, стр:
1 2 All
Nika: Вещей, которых боялась Светлана, в этой жизни было очень мало, и две из них уже произошли. Но поскольку день, который, казалось, никогда не настанет, все-таки настал, она поняла, что этих вещей на самом деле несколько больше, чем она думала. «Возьми себя в руки, старая истеричка,»--приказала она себе как можно строже. Но толку от этого было мало. Давид в военной форме был похож на молодого Старыгина, хоть он ее на самом деле никогда не приводил в особый восторг, сейчас она просто случайно обратила на это внимание. Или нет, скорее, на молодого Кикабидзе. Или, впрочем, тоже нет. Черт, на кого же он так похож? «Возьми себя в руки»,--повторила она себе еще строже. Вот сейчас это все закончится и она спокойно выпьет кофе под диск своего обожаемого... Скорей бы только это все закончилось. Через пять дней он будет дома. Все будет в порядке. Все служат и все возвращаются. Ну, почти все, 99 процентов. С их еврейским счастьем... «Заткнись, старая коза. Если так думать, не долго рехнуться». Лев Давыдович, с виду совершенно бесстрастный, давал Давиду последние указания. Хотя, какие там могли быть указания? Вот шпагой Лев Давыдович до сих пор владел неплохо. Они даже до последнего дня тренировались во дворе. Соседи, местные и русскоязычные, уже даже перестали обращать на них внимание. Один израильтянин даже попросил показать пару приемов, если не трудно, а то мало ли что. Лев Давыдович с удоволствием исполнил просьбу, попутно выяснив, что «Трех мушкетеров», оказывается, перевели на иврит. Однако самой книжки у соседа, к сожалению, не оказалось, но он обещал поискать. Детям, конечно, было гораздо проще читать на иврите, а удовольствие от такого можно было получить только если вещь легко читается, а не если задумываться над переводом через слово. И то сказать спасибо, что по русски они говорили довольно хорошо, если учесть что родились они здесь и в среде языка никогда не были. Впрочем, среды и тут было предостаточно, если разобраться. Светлана, наконец, нашла в себе силы прислушаться к разговору. --...И помни, что твой старший брат был настоящим героем. Ты должен быть достоен его имени. «Так я и думала. И как это у него все так естественно выходит и совершенно без пафоса? Может, потому, что он действительно во все это верит?» --Попрощайся с мамой,--велел Лев Давыдович. С Шошаной они простились еще вчера, поскольку у нее начиналась летняя практика в университете и отпроситься она никак не могла. Давид, не долго думая, опустился на колени и поднес ее руки к губам. --Да не так, несчастье мое, а по человечески!—не выдержала Светлана.—Неужели просто обнять нельзя? --Светочка, тебе что-то не нравиться? --Я не понимаю, зачем тебе нужно было современного ребенка пичкать всем этим. --Предки, вы хоть подождите, пока я уйду, а потом ругайтесь,--вставил Давид. --Мы не ругаемся,--хором ответили родители. --Давай я тебя на вокзал отвезу,--сказал Лев Давыдович. --Не надо. Только хуже будет. Лучше я сам. Лев Давыдович кивнул. --Позвони, как только доберешься. --Ну конечно. Шалом. Дверь за ним закрылась, Светлана вздохнула. --Иногда пять дней могут тянуться очень долго, правда, Лева? --Иногда всего лишь один час может быть целой вечностью,--кивнул Лев Давыдович.--Успокойся, все будет в порядке. Кстати, хочешь, скажу, на кого он стал похож? --Да уж, пожалуйста. --Конкин. --Кто? --Владимир Конкин. Место встречи изменить нельзя. --Ах да, конечно. Пожалуй, ты прав... В четверг, когда они втроем сидели на кухне и пили вечерний чай, неожиданно раздался звонок. Гостей они не ждали, а Давид должен был приехать только завтра. Лев Давыдович открыл дверь и с удивлением уставился на приятного человека лет тридцати пяти, который показался ему знакомым, только он никак не мог вспомнить, где они виделись. --Добрый вечер, Лев Давыдович, вы меня совсем не узнаете? --Вова?!!! --Слава богу. Может, впустите? --Как... --Да ведь вы меня сами приглашали в гости, тогда еще, помните? Только я почти за двадцать лет все никак не собрался, а сейчас вдруг стукнуло.. Ничего, что без приглашения? Если что, и я в гостинице могу пожить. --Ты что, с ума сошел? Заходи, заходи! Светочка, посмотри, кто к нам явился! Когда эмоции улеглись, Вовка, то есть теперь это уже конечно был не Вовка, а весьма солидный молодой человек с очень приятной внешностью, которого Светлана совершенно издевательски стала называть «Владимир Сергеевич», предложил всем прогуляться, так как он давно не видел Иерусалима. Светлана заметила, как он поглядывает на Шошану и сказала, что им уже пора спать, а молодежь может идти куда хочет. Лев Давыдович тоже это заметил и у него были свои соображения на этот счет. Они как раз остались вдвоем—Шошана собиралась у себя в комнате, Светлана была на кухне. --Вова, позволь спросить, отчего ты до сих пор не женился? Тридцать пять лет вполне приличный для этого дела возраст. --Мы вечно искали и ищем поныне фатально-несбыточный свой идеал,--пожал плечами Вовка.—Скорее всего, я просто всех женщин с Сашей сравниваю. Понимаю, что неправильно, но ничего с собой не могу поделать. --Правильно, что понимаешь. Только, пожалуйста, не сравнивай с ней Шошану. --Лев Давыдович! --Я видел, как ты на нее смотрел. --Она просто очень красивая. Вот и все. Было бы интересно, если бы я на нее не посмотрел. --Вова, я очень тебя прошу. Она девочка впечатлительная, в силу своего возраста. Ты сам таким был. Не мне тебе обьяснять. --Лев Давыдович,--Вовка обиделся до такой степени, что у него даже задрожал голос.—Даю вам слово, что у меня в мыслях не было даже подумать о том, о чем вы говорите. Вы мне верите? --Ты дал мне слово, этого достаточно. Возьмете машину? --Нет, спасибо. Какая уж машина в старом городе. --Ты молодец, что приехал. Мы правда давно тебя не видели. Вы все-таки там поосторожней, мало ли что. --Спасибо, Лев Давыдович. Не волнуйтесь, мы скоро вернемся. Лев Давыдович закрыл за ними дверь и подумал, что поспать в самом деле было бы совсем не плохо. Ему ведь все-таки уже 68, даже почти 69. А это уже почти 70. А после этого уже можно просто биться головой об стенку. Лучше об этом не думать, тем более, что он все-таки достаточно бодр и спортивен, благодаря фехтованию. --Светочка, что с тобой? Взгляд Светланы подозрительно застыл в одной точке. Такое с ней было всего лишь один раз за все время, что они были вместе, когда Антоше должно было исполниться тридцать лет. Тогда с ней была такая истерика, что даже он не смог ничего сделать. Что уж там наговорил дядя Шломо, до сих пор известно одному богу, но удивительно, как на нее подействовало одно его присутствие. Было в нем что-то такое, что всегда действовало успокаивающе, еще тогда, когда он был даже просто таксистом. Дядя Шломо велел звонить, не стесняясь, если такое случиться еще раз, но Светлане тут же стало ужасно стыдно и она обещала держать себя в руках, хотя этого совершенно не требовалось. Но она почему-то не позволяла себе ни малейшей слабости, даже при нем. Только уж если совсем приперло, поэтому Лев Давыдович стал быстро вспоминать все даты рождений и смертей, но ничего не смог вспомнить. --Как же он на Вову был похож. Я всегда это говорила, как только я Вову тогда увидела. --Светочка, успокойся, любимая... --Уроды, уроды, уроды!—закричала она.—Средневековые вонючие скоты! Сильно им это помогло? Как можно поднять руку на ребенка? А Саша? Господи, да он на меня четыре года посмотреть боялся, такой он добрый был... --За четыре года до Берлина можно дойти,--тихо сказал Лев Давыдович. --Шесть, Лева, шесть... мало они нас тогда положили за эти шесть лет? До каких пор это все продолжаться будет? боже мой, да как же может мать свое дитя не уберечь... господи, если с Давидом что-нибудь случиться, я этого не переживу, клянусь тебе... --Светочка, солнышко мое, успокойся, ничего с ним не случиться, обещаю. --Ты что, предсказамус? --Нет, просто я уверен, что все будет хорошо. Ну успокойся, успокойся. Ну вот, перестань плакать, а то я сейчас дяде Шломо позвоню. --Испугал... ой, да что же это со мной такое, в самом деле... прости меня, пожалуйста, я просто старой истеричной дурой становлюсь. --Да что ты такое говоришь. Никто никогда не поверит, сколько тебе лет. --Врешь. --Я? --Ах да, с кем это я говорю... --Хочешь чаю? --Нет, лучше не оставляй меня сейчас. И вобще никогда не оставляй меня, я без тебя умру. --Ну что ты такое говоришь... --Правду. Ты же это так любишь. --Хорошо, солнышко, хорошо. Все будет хорошо. Завтра Давид уже будет дома. Спи, любовь моя. В это время Вовка с Шошаной, решив, что им надоело бродить по узеньким запутанным улочкам старого города, хотя там было масса увлекательных вещей, решили, что неплохо бы поесть мороженного. В будние дни многочисленные кафешки с едой разных национальностей работали до самого позднего вечера, поэтому оставалось только выбрать, какое именно. У Шошаны было свое любимое, в которое она потащила Вовку. Мороженое долго не приносили, поэтому они просто сидели и почему-то улыбались друг другу, без всякой на то причины. Вовка вдруг вздрогнул—тонкие пальцы девушки как будто невзначай коснулись его пальцев. Он хотел отдернуть руку, но вместо этого сам потянулся к ее руке. Впрочем, следующее прикосновение вернуло его на землю. --Перестань. Я тебе в отцы гожусь. --Какая глупость. Ты меня старше всего на 15 лет. Кто рожает детей в 15 лет? --Я твоему отцу слово дал. --Слушайте, вы там, в вашем Ленинграде, все такие помешанные на этих ваших... как их... папа мне рассказывал... мушкетеры, да? --Не все,--погрустневшим голосом ответил Вовка.—Через одного. --Ну при чем тут папа,--упрямо продолжала Шошана, снова коснувшись его пальцев.—У меня своя голова, у него своя. Или я тебе не нравлюсь? --Нравишься. Очень. Вот именно этого я и боюсь. «Да где же, наконец, это чертово мороженое?» --Ну чего ты так боишься? «Остановись, дурак. Остановись сейчас, пока еще можно.» Чего он боиться? Слово он все-таки дал. Нарушить слово не так просто, тем более, данное не кому-то, а Льву Давыдовичу. Да ведь в конце концов, это Володина сестра. Володина. А он ведь ему почти, как родной брат. Это что же вобще получается? А если учесть разницу в возрасте, так совсем уж черти что и сбоку бантик? --Ну что ты так на возрасте зациклился?—ему вдруг показалось, что он отчетливо слышит Володин голос. --Володя?—мысленно воскликнул Вовка. --Ну да, тебе же обьяснили, что мы живы. Да не подскакивай ты так, это просто эмоциональная связь, ничего страшного. --Слушай, что же мне делать? Вот влип ведь... --С моей стороны возражений нет. Я вас благословляю. --Спасибо. Нет, правда. Вот бы еще твой отец нас благословил, вам бы всем цены не было. --А нам итак нет цены, между прочим. --Володя! --Ну ладно, ладно. Я с ним поговорю тоже. Дело в том, что у папы, как бы это сказать... --Старческий маразм? --Я хотел сказать—переходный возраст. Не обращай особо внимание. --А слово? --Ох, господи, да с тобой труднее чем со мной! Считай, что это моя проблема, а не твоя. --Ладно, спасибо еще раз. Я тебя еще услышу? --Не сомневайся. Вовка покачал головой. Присниться ему все это никак не могло, поэтому обьяснение про эмоциональную связь очень походило на правду. --Слушай, а давай в Тель-Авив на море поедем?—предложил он вдруг неожиданно для себя самого. --Правда? А машина-то дома. А возвращаться плохая примета. Давай лучше просто здесь в гостинице переночуем. --Ты совсем с ума сошла? --Я тебе нравлюсь? --Еще как. --Так почему же я сошла с ума? Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? Вовка подумал, что и это обьяснение ему тоже вполне подходит... Это было уже совсем не смешно, но ничего, кроме злополучной гостиницы «Царь Давид» им обоим не пришло в голову. Поэтому они отправились именно туда. «Остановись, пока еще можно»,--на всякий случай, без особой надежды на успех, сказал себе Вовка. И тут же, противоречя сам себе, взял ее на руки и понял, что остановиться уже нельзя. Впрочем, он понял это еще в кафе, а если уж совсем честно, то даже раньше, но так же честно продолжал надеяться на свое благоразумие, до самого последнего момента. Но какое уж там благоразумие, когда перед тобой такое божественное создание? Это уж было совершенным кощунством, но тут он подумал, что она пожалуй даже красивее, чем Саша, хотя это уж было совершенно невозможно в его представлении до недавнего времени. Девушка обняла его за шею и поцеловала. Вовка подумал, что теперь он пропал совершенно точно. --У тебя кто-то был?—зачем-то спросил он шепотом. --Нет. Я тебя ждала,--серьезно ответила она. --А откуда ты знаешь, что я—это я? --Не знаю. Просто знаю, и все. Этому нет никакого физического обьяснения, как говорит папа. Ой, прости, пожалуйста, я не хотела. --Ладно, с папой будет отдельный разговор. Не бойся,--совершенно уж не понятно для чего добавил он еще тише. --По моему, ты боишься больше чем я. У тебя самого хоть кто-то был? --Я похож на идиота? --Нет,--засмеялась она.—Просто иногда мне кажется, что это я тебя старше. Может, ты меня уже наконец поцелуешь? Их разбудил телефонный звонок. --Шушерка, я тебя, кажется, рожала с наличаем такого предмета, как совесть? Позволь узнать, куда девался сей предмет? --Ой, мама!—пискнула Шошана.—Мамочка, прости... --Я сказала папе, что ты у подруги, а Вове стало неудобно и он решил остаться в гостинице. Выражение лица проверь, перед тем, как домой зайти. --Мамочка... ты самая лучшая... --Я знаю. Но лучше вам все-таки с папой поговорить. И лучше этого не откладывать. Вова очень хороший мальчик. Я вас благословляю. --Но как ты догадалась... --Солнышко, когда ты проживешь столько лет, сколько я, ты не будешь задавать таких вопросов. Марш домой. Оба. Кстати, Вова пусть тоже выражение лица проверит. Шошана закрыла телефон. --Ох, не завидую я тебе. Зато мама нас благословляет. «Они что, сговорились?»--тоскливо подумал Вовка. Хотя Светлана старательно подготавливала пути отступления, Лев Давыдович родился далеко не вчера и лишь сделал вид, что ее обьяснение его устраивает на данный момент. К тому же после того, что было с ней вчера, он совсем не хотел никаких обьяснений. Но уж когда он узрел обоих с совершенно счастливыми лицами, несмотря на предупреждение Светланы, ибо как они не старались быть серьезнее, их только почему-то распирал смех, да к тому же они держались за руки, у него пропали всякие сомнения, которых в общем и так было совсем не много. Светлана лишь покачала головой и вздохнула, надеясь лишь на то, что он хотя бы вспомнит сам себя в таком возрасте. --Где вы были?—спросил он обоих. Шошана молчала, надеясь на Вовку или хотя бы на мать. --Лева,--тихо сказала Светлана.—Я же тебе сказала. Чем тебе не подходит мое обьяснение? --Ты меня обманула,--медленно произнес Лев Давыдович.—Как ты могла? --Лева, ты что, совсем с ума сошел? --Вова, выйди из моего дома и никогда больше сюда не возвращайся. --Папа! Я, кажется, к этому имею какое-то отношение! --С тобой у меня будет отдельный разговор. --Лев Давыдович, вы не понимаете... --Ты мне тоже давал слово. Вон отсюда. Я тебя не знаю. --Лева, ты что, белены обьелся? Совсем спятил? Прекрати немедленно! Вовочка, не обращай на него внимания... --Светочка. Я тебя очень прошу. Я очень тебя люблю, но не делай так, чтобы я сейчас наговорил лишнего. --Ты уже наговорил лишнего. --Вова, уйди, пожалуйста,--повторил Лев Давыдович таким тоном, что даже Светлана не решилась ему возразить. Вовка молча хлопнул дверью. --Лева, тебе не кажется, что ты немного перегнул палку? --Я тебя просил не лезть в это. --Что? Ты хоть сображаешь, что ты говоришь мне? Мне? Шошана поняла, что им сейчас не до нее и спряталась у себя в комнате до лучших времен. --Ты меня обманула. --Послушай, ты, граф де Ля Фер! Я тебе родила двоих детей, ты, наверное, до сих пор не понял, почему я там себе ни одного стона не позволила? Боже мой, так это и есть старческий маразм, да? Ты хоть можешь представить, что это такое—родить ребенка? --Я могу представить, что такое его вырастить. --Нашел чем гордиться! У тебя просто другого выхода не было, вот и все! --У тебя тоже! --Знаешь что, Лева. У меня есть выход сейчас. Вот в него я и пойду. А ты пока успокойся. Поговори со своей дочерью. Не порть ваших отношений из-за средневековых предрассудков. --О господи... да что же это со мной делается, в самом деле... Светочка, любимая, не уходи. --Да люблю я тебя, люблю, вот смешной. Один раз за все время покричать тоже можно. Даже интересно было, как это делается. Но только мне сейчас правда нужен воздух. Поговори с ней, Лева. --Ты только не долго. --Хорошо, не волнуйся. Светлана успела уйти далеко. Владимир Сергеевич, собственно, тоже родился не вчера и поэтому терпеливо ждал в подьезде либо ее, либо Шошану, но ее появлению он обрадовался даже больше, поскольку это означало, что Шошана обьясняется с отцом и все еще образуется. Светлана убедила Вовку, что скорей всего так оно и будет и чтобы он не особо обращал внимание на сказанное. Но пока что лучше переждать хотя бы пару дней, пока все само собой успокоиться. В самом конце Вовка все-таки не удержался и поцеловал ей руку. «Таки они там через одного сумашедшие»,--подумала Светлана, поднимаясь наверх.—«Это хорошо, что Шушерке так повезло. Он ее на руках носить будет, как Володя Сашу...» Шошана успокаивалась на кухне ромашковым чаем. Она хотела приготовить и отцу, но Лев Давыдович еще раз попросил прощения и сказал, что что-то хочет спать. --Мамочка, ты меня прости, но я позвонила Давиду. Сказала, что у нас тут все немножко с ума сошли. Он сказал, что может выехать раньше. --Ну и напрасно было его дергать. Подумаешь, какое важное событие, папа расшумелся. Он хоть извинился? --Еще как. Я думала, на колени встанет. --С него станется. --Даже сказал, что можем пожениться, если хотим. --Боже мой, да он просто растет над собой... --Ты хочешь чаю? --Нет, солнышко. Я пойду к папе. Не сердись на него, он просто очень тебя любит. --Я знаю... --Лева, ты что? Лева, очнись немедленно, слышишь, перестань меня так пугать... Лева, да что с тобой такое, боже мой! --Мамочка, что случилось? --Шушерка, вызови скорую... немедленно... папе плохо, я сама тут ничего не смогу, я не кардиолог, к чертовой матери... --Мамочка, только успокойся, все будет хорошо... сейчас, сейчас... --Лева, да как же ты можешь... все ведь было в порядке... я же без тебя просто умру... --Вам обьявляется строгий выговор, Светлана Моисеевна. Дядя Шломо долго вытирал руки махровым полотенцем, перед этим он их так же долго и тщательно мыл. --Ну и кем надо быть, девочка, чтобы не отличить ложный инфаркт от инсульта? Хорошо хоть у Шушерки хватило ума скорую не вызывать, а мне позвонить. --Дядя Шломо, вы слышали, что доктора обычно себе не могут диагноза поставить? Ну так а мы--одно целое. Лучше скажите, это не опасно? --Да что тут опасного? Неприятно, конечно, но ничего опасного. Неделю постельного режима и никаких волнений. Вы меня поняли, дети? Шошана тщетно пыталась сделать вид, что она тут не причем, но получалось это довольно плохо. Давид уже успел добраться до дома и был мрачнее тучи. Дом для него всегда был крепостью, сколько он себя помнил, а тут вдруг стали твориться совершенно непонятные вещи. --И вам, Светлана Моисеевна, тоже неплохо отдохнуть. --Хорошо, дядя Шломо. Давид, ужин в холодильнике. Сделаешь дяде Шломо чай и без чая его не выпускай, чтобы он не говорил. Шушерка, пойдем со мной. --Дядя Шломо, то, что у папы, правда не опасно? --Я же сказал... дай мне два пакетика чая, не жадничай. Я люблю покрепче. --Пожалуйста. Но мне кажется, что вы меня обманываете. --Давид, я тебя держал на руках когда ты был вот такого размера,--дядя Шломо изобразил размер.—Скажи, могу я тебя обмануть? --Меня нет, а вот маму очень даже. --Ты грубиян, Давид. Дай еще пакетик, не жадничай. --Пожалуйста. Я грубиян? --Да, ты. Вот Володя, царствие ему небесное... --Слушайте, дядя Шломо. Сделайте одолжение, перестаньте меня сравнивать с вашим Володей. Надоело, честное слово. Я не он и никогда им не буду. --Н-да,--проговорил дядя Шломо, глядя на Давида.—Это точно, грубиян. А я тебе, между прочим, книжку принес.—Дядя Шломо положил на стол «Трех мушкетеров» на иврите.—Просвещайся. Это великая книга. --Простите меня. Я просто нервничаю из-за папы. --Ладно. Все мы тут немножко нервные. Я пошел.—дядя Шломо вылил чай в раковину.—Скажешь маме, что я две чашки выпил. --Позвольте узнать, зачем вам нужно было переводить три пакетика чая? --Из принципа. --Из какого еще принципа? --Из еврейского. --Но вы ведь... --Давид, я уже давным-давно еврей, а ты все еще грубиян. --Но зачем вам это было нужно? --Чтобы у моих детей не было лишних проблем в этой стране. Давид хотел сказать, что его детям, которым было уже никак не меньше тридцати пяти и которые выросли такими здоровыми бугаями, что скорей всего сами могли устроить проблемы всем, кто попробовал бы об этом заикнуться, это нужно было, скорей всего, как собаке второй хвост, к тому же по матери они все равно евреи, но понял, что спорить с дядей Шломо совершенно бесполезно. Давид открыл книгу и его взору предстала строчка, ставшая столь же бессмертной, как и первая строчка Библии. «В первый понедельник апреля 1625 года все население городка Менга, где некогда родился автор «Романа о розе», казалось взволнованным так, словно гугеноты собирались превратить его во вторую Ла-Рошель».
Lys: Спасибо за сказку! :) Действительно сказку, странным образом выглядящую так реально, что веришь всему безоговорочно. Даже встречам с д'Артаньяном :) и общению через миры. Это кажется просто необходимой частью действительности, где даже не появляясь, ощутимо присутствуют мушкетеры. Наверное потому, что для тех, о ком идет рассказ, наши любимцы тоже абсолютная реальность, как и для нас :) За парочку Лев Давыдович и Света - много отдельных благодарностей. *Грустно вздыхает* - такую бы женщину в жизнь Атоса... Я надеюсь, Давид книгу прочтет?
Nika: Lys пишет: *Грустно вздыхает* - такую бы женщину в жизнь Атоса... о да, да... или хотя бы даже наполовину такую Lys пишет: Я надеюсь, Давид книгу прочтет? И не только он
Nika: В пятницу днем, перед приездом Давида, Вовка с Шошаной лежали на остывающем песке тель-авивского пляжа. Багровое солнце медленно опускалось в воду Средиземного моря. Это было чудесное время суток, когда дневная жара медленно отступала и народ валил либо на улицы, либо на пляж после трудовой недели. А они как раз успели попасть на пляж до навалившей толпы и сейчас были почти одни. Вовка обожал море, а в Ленинграде не очень-то покупаешься по человечески в Финском заливе, и кроме того, местное море и пляж были совсем не такие. Поэтому в нем немедленно проснулся 15ний мальчишка, каким он был в то далекое лето, когда впервые оказался в Израиле и кстати скорее всего на этом же пляже. Шошана с трудом вытащила его из воды, иначе он легко просидел бы в море до утра, тем более что при местном климате это было вполне позволительно. Тем более, что мама строго наказала быть дома к ужину и не опаздывать. Вовка, наконец, смирился с тем, что на сегодня моря достаточно. Они лежали рядом, держась за руки в самом дальнем уголке пляжа, и никому не было до них никакого дела. Двигаться, а тем более уходить совершенно не хотелось, но Вовка обещал Давиду захватить его с автобусной станции, поэтому надо было собираться. Но не шевелиться можно было еще фактически целых полчаса. --Вов,--вдруг тихо спросила Шошана.—Тебе когда надо обратно уезжать? Вовка снова обиделся. Он даже перестал гладить ее пальцы и приподнялся на локте, хотя до этой минуты совершенно твердо намеревался не шевелиться положенные полчаса. --Ну уж нет, умница моя. Не дождешься, никуда я теперь не уеду. Если только, конечно, ты не пошутила по поводу того, что я—это я, и еще про кучу интересных вещей. --Я похожа на идиотку? --Нет. Только мне иногда до сих пор кажется, что все это снится. --Не сниться. Только ужасно не хочется жить вместе с мамой и папой. --Понятное дело, и мне этого не хочется. Придется потерпеть хотя бы пару месяцев, пока я не выучу ваше тарабарское наречие. --Тебе хватит двух месяцев выучить язык, на котором говорят четыре тысячи лет? --А я вундеркинд. Володя всегда это говорил. --Какой ты счастливый,--вздохнула Шошана.—Ты его хотя бы видел. Интересно, какой он был... --Видел. И не только его. Когда-нибудь я тебе расскажу одну штуку, но только не сейчас. --Ладно, не сейчас. Тем более что нам пора ехать за моим несносным братом. --У тебя замечательный брат. --Ты не знаешь, каким он может быть. Мне иногда кажется, что он совершенно серьезно думает, что папа любил Володю больше, чем его. --Ерунда. Я с ним поговорю. --Ты? --Ну да, я. Что тут такого? Поверь, мне есть что ему сказать. Поехали? --Не хочется уходить отсюда. Но надо. Поехали. Вовка подал ей руку, Она встала, набросила платье и влезла в сандалии. Вытираться полотенцем тоже не было необходимости. --Ну чего ты вздыхаешь?—спросил Вовка, влезая в футболку.—В следующую пятницу обязательно приедем опять. Хочешь мороженое? --Нет, не хочу. Мне почему-то кажется, что мы сюда еще долго не вернемся. --Ну перестань, перестань. Идем, не тормози. Или ты хочешь так?—он поднял ее на руки, прижал к себе и осыпал поцелуями, чувствуя себя в эти минуты счастливейшим из смертных. --На нас люди смотрят,--слабо попыталась возразить она.—Отпусти, я сама... --Не хочу,--упрямо сказал Вовка и опустил ее на землю только рядом с машиной. --Ну вот, теперь я совершенно точно знаю, что ты—это ты,--кивнула она. --А, значит, до того у тебя все-таки были какие-то сомнения? --Нет. Но теперь я просто в этом убеждена. Поехали. У самого вьезда в Иерусалим Шошана вдруг почувствовала себя не очень хорошо и попросила Вовку ехать помедленнее. Вовка тут же испугался, но она заверила, что это, скорей всего, обыкновенное женское недомогание, с ней это часто бывает и ничего страшного в этом нет. Поскольку у Вовки не было причин усомниться в ее словах, он продолжал ехать дальше, однако еще через пять минут она попросила остановить машину. Вовка исполнил ее просьбу, Шошана бросилась в кусты и ее вывернуло почти наизнанку. Она все еще продолжала убеждать себя, что это все тоже женское недомогание, просто в не очень хорошей форме. Она не успела привести себя в порядок, как Вовка уже был рядом с бумажной салфеткой, осторожно вытер ей лицо, хотя она опять пыталась слабо возражать и в довершении всего стал поить водой из бутылки, как маленького ребенка. --Ты что, Сушечка?—спросил он теперь уже совершенно испуганным голосом.—Что с тобой такое? --Ты еще лучше, чем я думала,--сказала она, немного отдышавшись. --Да что ты все обо мне? Лучше скажи, что с тобой происходит? --Да ничего. Я же говорю, у меня это просто в несколько обостренной форме бывает. Видимо, оттого что я поздний ребенок. Нечего волноваться. --А мама что говорит? --Да что она может говорить? Либо таблетки, либо терпеть. Я не хочу таблетки. Но после сегодняшнего наверное придется. До такой степени пожалуй никогда еще не было. Ну успокойся, Вов, ничего страшного, просто неприятно. Спасибо тебе. --Да ты с ума сошла. За что спасибо-то? Поехали? --Да, только давай немножечко посидим сначала. Пару минуточек, хорошо? Вовка кивнул и они уселись рядом с машиной на обочине дороги. --Ты правда никуда не уедешь?—спросила Шошана, положив голову ему на плечо. Ответа она не услышала, так как почувствовала, что задыхается и перед глазами становиться темно. «Вот наказание мое,»--подумала она.—«Надо было сразу соглашаться на таблетки...» Последнее, что она почувствовала, были Вовкины руки. Вовка подумал, что не стоит тревожить ни тетю Свету, ни уж тем более Льва Давыдовича. Оба знали, что они собирались в Тель Авив, а пробки на дорогах в пятницу вечером было самым обычным делом. Поэтому Вовка додумался позвонить Давиду и спросить, где ближайшая больница, не вдаваясь в подробности и пытаясь хоть как-то выкрутиться из положения, что дело вобще не в них, а им просто надо кому-то помочь, поэтому они задержаться и чтобы их не ждали. Однако врать Вовка с детства не умел, поэтому получилось все не очень убедительно, хотя Вовке уже было совершенно не до Давида. Давид сделал вид, что верит всему сказанному и заверил, что прекрасно добереться до дома сам. Доктор с трудом выпихнула Вовку из палаты, сказав, что ей надо осмотреть Шошану, которая все еще лежала без движения. Ровно через десять минут она вышла к Вовке сама, почему-то с весьма довольным видом. --Чему вы так улыбаетесь?—спросил Вовка, ничего не понимая. --Женское недомогание, молодой человек? Ну ладно, девочка не разобралась, хотя в таком возрасте уже пора, но вам-то сколько, простите, лет? --Столько не живут,--буркнул Вовка. У него начинало зарождаться кое-какое подозрение, но он все еще отказывался этому верить.—Постойте, но ведь мы... но это же совершенно невозможно! --Молодой человек, мне что, илементарные вещи вам нужно обьяснять? --Нет, спасибо, не нужно. Но почему... --У некоторых женщин такое бывает в самом начале. Я рекомендую постельный режим, хотя бы первый месяц. Ничего страшного, все будет хорошо. Да вы, я вижу, как будто совсем не рады? --Что вы. Вы даже представить не можете. Я просто не могу во все это поверить. --Ну так вы пойдите погуляйте. Ей в любом случае нужен покой по крайней мере часа два, а нам нужно ее осмотреть. И не нервничайте. --Скажите, доктор, так это на самом деле точно? --Ну конечно. Поздравляю вас. --Спасибо. А кто? --Да вам в самом деле надо все обьяснять. Рано пока еще об этом говорить. Месяца через три придете. Погуляйте, погуляйте, молодой человек, вам это не помешает. Доктор ушла, посмеиваясь по дороге. Вовка, в совершенном смятении, вместо того, чтобы пойти, как ему советовали, на воздух, уселся на стул в приемной и попытался собраться с мыслями. Единственное, что он успел подумать, было, что мама просто умрет от счастья, так как последние пять лет она уже просто достала его разговорами о том, что она так и не дождеться внуков. «Вот я ей сейчас покажу, »--довольно подумал Вовка и тут увидел Давида. --Что тут у вас случилось?—сразу спросил Давид. --Ничего страшного... видишь ли, дело в том, что, кажется, твоя сестра немножко беременна. В следующий момент Вовка по достоинству оценил фразу о квадратных глазах, ибо глаза Давида обрели по меньшей мере именно эту форму. --Это что, точно?—наконец спросил он, перестав наконец моргать и обретя дар речи. --Доктор говорит, что точнее быть не может. --Да вы все мировые рекорды побили,--сказал Давид, садясь рядом с Вовкой.—Поздравляю вас, что ли... так это что получается, теперь ты—мой брат? --Получается, что так,--кивнул Вовка. --Вот замечательно. Всегда мечтал о старшем брате. Живом. «Так, кажется, у мальчика в самом деле проблема,»--подумал Вовка.—«Ничего, это исправимо. Главное, что задатки в нем хорошие. Будем работать.» --Давид, у тебя переходный возраст? --Нет, это, кажется, у тебя переходный возраст. Слушай, я одного не понимаю. Вы что, переписывались, общались, фотографии друг другу посылали? Нет, я слышал про интернетовские отношения, но я был бы в курсе, если бы это было по крайней мере так... --Во первых, нет, а во вторых, это, кажется, немножко не твое дело. У тебя что, со мной лично проблема? --Послушайте, вы, Владимир Сергеевич. Шошана—моя сестра, и я не хочу, чтобы с ней случилось что-нибудь плохое. Она могла наболтать тебе все, что угодно, мы с ней, как говорит мама, неисправимые романтики, но тебе-то уже сколько лет? --Заткнись, Давид. Ты что, ее ко мне ревнуешь? Или еще какие-нибудь проблемы есть? Говори, я добрый сегодня. Разберем все по одной, обещаю. Давид вскочил и сжал кулаки. --Вы не смеете со мной так разговаривать. --Давай подеремся, а? Прямо здесь, в больнице, или шпаги у твоего отца попросим? Я тоже кое-что умею... --Ты? В самом деле? Тебя-то кто учил? --Володя. Давид сел. --Успокоился, дядюшка? --Прости. Я просто на самом деле очень ее люблю. --Так ведь я ее тоже люблю. Можешь не верить, но это на самом деле так. --Кажется, я тебе верю. Только ты бы хоть кольцо ей подарил, а то некрасиво как-то получается. Надо уж чтоб по всем правилам было. --Правильно говоришь. Только где я в пятницу вечером кольцо найду? --Я знаю одно место,--сказал Давид. К этому моменту в повествовании тот добрый читатель, у которого хватило ангельского терпения и нервов добраться до этого самого места, наверняка уже пришел к выводу, что дороги наших героев вели либо в гостиницу «царь Давид», либо на арабский рынок. Поскольку Вовке и Давиду нечего было делать в первом пункте, то они отправились в пункт второй, по дороге болтая уже в самом деле если хотя бы не как братья, то по крайней мере как близкие друзья. --Эй, молодые люди! Тот читатель, у которого... впрочем, терпеливый читатель понял, что нашим героям никак не миновать встречи с навязчивой цыганкой. --Молодые люди, у вас жены есть?—сразу же поинтересовалась цыганка. --У меня есть невеста,--ответил Вовка. --У тебя, дорогой? Не староват ли ты для таких заявлений? --Слушайте, тетя. Вы что больше хотите--чтобы у вас что-то купили, или чтобы у вас ничего не купили? У вас кольца обручальные есть? --Нет, такого нет,--вздохнула цыганка.—Но есть вот такая штука.—И она достала коралловое ожерелье, которые, видимо, у нее не переводились. --Пятьсот шекелей, молодые люди. --Моему отцу вы такое за четыреста продали,--заметил Давид. --А, так вот почему ты мне знакомым показался! Сам-то что не женишься, молодой, красивый? --Не на ком пока,--ответил Давид.—Вов, купи лучше эту штуку вместо кольца. У мамы такая же, она от этого просто без ума. --Да не за 500 же шекелей,--в ужасе сказал Вовка.—Я вобще считайте безработный в данную минуту. Вовка тут же вспомнил, что такая же штука, как говорил Давид, была и у Саши, но 500 шекелей были для него сейчас запредельной суммой. --Если она отдаст за триста, я тебе одолжу,--сказал Давид.—Отдашь, когда сможешь. --Спасибо,--сказал Вовка.—Ты настоящий друг. --Да иди ты к черту... дама, вы согласны за триста? --Только ради вашего брата, царствие ему небесное. Вот алмазный был человек, упокой господи его душу... --Перестаньте, или мы вобще у вас ничего не купим,--заметил Давид. Вовка покачал головой, но ничего не сказал. «Работать придется много,»--подумал он еще раз. --Дай-ка руку, молодой, красивый, бесплатно погадаю. --Еще чего не хватало! --А мне интересно,--сказал Вовка.—Гадайте, чего там. --Да у тебя все итак на лице написано. Будете жить долго и счастливо и умрете в один день. Подходит? --Но я же ее старше... --А я говорю—в один день. А вот юноше я бы погадала, не будь он таким упрямым. --Ладно, черт с вами. --Так... будет у тебя тоже большая, красивая любовь... --Слушайте, тетя!—перебил Вовка.—А вы мне лучше работу на ближайшее будущее не можете нагадать? --Будет тебе работа,--кивнула цыганка.—Не мешай. Будешь... будешь большим начальником в армии. --Я?—удивился Давид.—Не может быть. Да какой из меня начальник, в армии особенно. Дай бог два года там высидеть. --Я знаю, что говорю,--продолжала цыганка.—Будешь генералом. Не меньше. Только не сразу, а постепенно. Можешь мне поверить. Будет...—она вдруг отпустила руку Давида так же, как когда-то Володину.--Ну ладно, идите. Нечего тут всяким бредом заниматься, а тебя, между прочим, жена ждет,--добавила она, глядя на Вовку. Вовка подумал, что устал удивляться за сегодняшний день, поэтому на последнее заявление почти не обратил внимания. --Она тебе не показалось странной?—спросил Давид, когда они почти уже подошли к больнице.—Что она там про меня наговорила? --Не обращай внимания. Странная она, это точно. --Ну ладно, братец, я пожалуй домой поеду, а то предки там вовсе извелись наверное,--сказал Давид.—Обрадовать их, или вы сами? --Мы сами. Точнее, я сам. Секрет-то сможешь до завтра держать? --Даю слово,--кивнул Давид.—Хотя от папы трудно что-то скрыть, но я постараюсь. --Давид, мне кажется, ты хочешь еще что-то сказать. --Да нет, я уже все сказал. Извини, еще раз. Впрочем, знаешь... папа все время твердит, что я должен быть достоин Володиного имени. Не скажешь, что я должен для этого делать? --Ничего. Поменьше об этом думай. У меня есть что тебе рассказать, только не сейчас. Шалом. --Ладно, шалом. Шушерку поцелуй от меня. --Не сомневайся.
стелла: Ника спасибо! Вам удалось передать то хрупкое равновесие между жизнью и смертью которое наверное будет ощущаться в Израиле еще не один десяток лет. И ощущение чуда которое тебя постоянно преследует. Хоть многое и изменилось -а это ощущение никуда не уходит.
Калантэ: Ника, здорово! Правда. Можно, конечно, вывалить кучу придирок, но совершенно не хочется, потому что... В общем, цепляет, и все тут.
Nika: Шошана вздохнула и наконец открыла глаза. Вовка в ту же секунду соскочил с кресла, упал на колени и поднес к губам ее руки. --Как ты?—тихо спросил он. --Я, все-таки, кажется, идиотка,--пытаясь улыбнуться, ответила Шошана.—В моем возрасте уже пора различать такие вещи. Я тебя сильно испугала? --Немножко,--соврал Вовка, и на этот раз у него это получилось довольно убедительно.—Доктор сказала, до завтра нужно здесь побыть. Хочешь, позвоню маме? --Да ты что. Что мне, два года? А что ты им сказал? --Давид им сказал, что мы застряли в Тель-Авиве и до завтра не выберемся. --Ну вот и хорошо. А завтра скажем им правду. А он-то уже знает? --Угу. Ты права, он-таки может быть несносным. Но это исправимо. --Но он все равно очень хороший, правда? --Конечно. Мы уже подружились. Сейчас тебе нужно спать, Сушечка. --А ты? --А я успею. Спи. --А что ты все-таки собираешься делать? --Ничего особенного. Держать тебя за руку. --До самого утра? --Пока ты не проснешься. --Ты с ума сошел? --Нисколько. Просто я тоже понял, что ты—это ты. --А до этого ты сомневался? --Нет. Просто теперь я в этом совершенно убежден. Спи, пожалуйста. Шошана поняла, что спорить с ним совершенно бесполезно, к тому же ей вдруг стало так хорошо и спокойно, что она не заметила, как закрыла глаза и уснула до самого утра. Когда утром они подьехали к дому, она даже не стала сопротивляться тому, что Вовка уже просто без разговоров взял ее на руки, заметив только, что доктор прописала постельный режим, значит, его долг обеспечить постельный режим. Не рассчитал он, точнее, просто забыл, только одно—что сегодня суббота, а потому все будут дома и обьяснений не миновать прямо с порога. А уж увидев лица родителей, Вовка тут же понял, что Давиду не удалось держать секрета и все уже в курсе. Вовка только мысленно поблагодарил бога за то, что они не явились в больницу вчера вечером. --Прости меня, пожалуйста,--шепотом сказал Давид, после того, как Шошана оказалась на диване, укутанная шерстяным пледом, хотя на улице было жарко, но Вовка намеревался следовать всем предписаниям врачей. —Мама меня насквозь видит. Я изо всех сил старался, честное слово. Она мне даже зайти в квартиру не дала, сразу все поняла. Я не понимаю, как это у нее получается. --Ладно, не важно,--так же шепотом ответил Вовка. --Что вы там шепчетесь?—спросила Светлана.—Вова, ты знаешь, что ты сейчас должен сделать? Вовка почему-то покраснел и замер в ожидании сцены, вроде той, которая была неделю назад. На всякий случай он уже даже сделал шаг по направлению к двери. --Вы должны пожениться,--заявила Светлана, давясь смехом.—А ты, Вова, должен принять иудаизм. Немедленно. Вовка пожелал оказаться где-нибудь не здесь—а например в семнадцатом веке. И желательно, во Франции. --Что ты, Светочка,--теперь уже Лев Давыдович изо всех сил старался казаться как можно серьезней.—Я никогда не смогу принять такой жертвы. Меня потом всю жизнь совесть мучить будет. Правда-правда. --Ой, Лева,--задумчиво сказала Светлана.—А сколько нам осталось той жизни, а? --Мама! Ну что ты такое говоришь!—крикнула Шошана со своего дивана.—Как можно шутить такими вещами, а? Да он, между прочим... Она хотела рассказать про вчерашнюю ночь, но во-время подумала, что родителям пожалуй незачем рассказывать такие подробности их отношений. Хотя мама, наверное, оценила бы. Но папа наверняка нашел бы, что добавить. Хотя, наверное, тоже оценил бы. Однако Вовка решил сделать их обоих и не долго думая опустился на колени. --Ты выйдешь за меня замуж?—спросил он тут же без долгих предисловий. --Надо папу спросить по правилам,--заметила Шошана. --Лев Давыдович, я прошу у вас руки вашей дочери. --Пожалуйста, Вова. Если никто не против, то я тем более не стану возражать. И прости меня за прошлое, пожалуйста. Нервы и все такое... --Да я уже об этом и думать забыл,--сказал Вовка.—Я все еще должен принять иудаизм? --Я бы на это посмотрел,--задумчиво произнес Давид.—С большим удовольствием. --Я с тобой все-таки когда-нибудь подерусь,--пообещал Вовка.—С еще большим удовольствием. Дальнейший обмен любезностей прервал телефонный звонок. Давиду позвонил его товарищ из армии и предложил поехать на пикник на озеро Кинерет. Давид сказал, что в этот раз придется обойтись без него из-за семейных обстоятельств, но Светлана тут же сказала, что он тут совершенно не причем и может ехать с чистой совестью. --Сушка, а давайте вы с нами тоже поедете. Мы тебе и там постельный режим можем организовать. Тем более, что с Вовой ты вобще не пропадешь,--предложил Давид. --Ну уж нет, я вас боюсь,--сказала Шошана.—А вот Вова пусть поедет. Возьмите его с собой, Давид. --Я сам собирался это предложить. --Да ты что?—возмутился Вовка.—Как я тебя оставлю? --Вова, не беспокойся,--сказала Светлана.—Шушерка права, ты еще все успеешь. А отдохнуть лишний раз никогда не вредно. --Да я же там самый старший буду,--использовал Вовка свой последний аргумент. --Не самый,--сказал Давид.—Там еще наш командир Авидан будет. Ему тридцать шесть лет. Он тебя старше на целый год. --Тогда ладно,--согласился Вовка. --Я все-таки не понимаю, что вы делаете почти каждые выходные на этом вашем Кинерете,--все-таки вставил Лев Давыдович. --Да ничего особенного. Жарим мясо, поем песни, а утром ходим по воде как Иисус Христос. --Так это и есть Тивериадское море?—догадался Вовка. --Это не море,--сказала Светлана.—Это лужа. Самое мое большое жизненное разочарование. --Мама, ну как ты можешь шутить такими вещами?—сказал Давид.—Не обращай на нее внимания, Вова. Иордан у нее тоже ручеек, а не речка. Я пошел собираться. --Вова, могу я тебя попросить об одном одолжении?—спросил Лев Давыдович. --Пожалуйста. --Видишь ли, я примерно представляю, что там будет. Давид впечатлительный мальчик, и я бы хотел... --Я вас понял, Лев Давыдович. Даю слово не спускать с него глаз. --Хм. Слово ты мне как-то, кажется, уже давал. Вовка опять густо покраснел, который раз за этот день. --Да перестань, Вова. Мы тут все взрослые люди. Если честно, я очень рад, что именно ты будешь мужем моей девочки. Я никому другому не доверил бы ее так, как тебе. Вовка пытался сообразить, что полагается ответить на такое и так ничего и не придумал. --Я подумаю насчет иудаизма,--наконец выдавил он. --Перестань, мой мальчик, Светочка пошутила. Надо же понимать, в самом деле. Кстати, твоим родителям я уже звонил. --Они на седьмом небе? --Еще бы. Ну хорошо, поезжайте, отдохните. Только присматривай за Давидом, очень тебя прошу. --Лев Давыдович, у Шушерки должен быть постельный режим. Строгий. --Я понял. Не беспокойся. Строже, чем со мной, просто быть не может. Лучше скажи мне, что у тебя произошло с Димой. --Я не хочу об этом говорить. --А по-моему, как раз хочешь. --Да я сам не знаю, что произошло. Сначала он говорил, что у него семья, а у меня нет и что у нас ничего больше нет общего. Потом еще какой-то бред стал говорить в том же духе. Я обиделся. Потом он обиделся, на то, что я обиделся. --Это глупости. Вы же десять лет за одной партой сидели. --Лев Давыдович, а я что могу, если он сам не хочет? У меня, между прочим, сейчас тоже семья, только мы уже больше не в соседних парадных. --Я с ним поговорю. --Не надо, пожалуйста. Очень жаль, что мама вам все рассказала, я не хотел. --Это ты зря, Вова. Нельзя бросаться такой дружбой. Особенно после того, что вы вместе пережили. Димочка не прав, у вас общие воспоминания. Этого достаточно. Вовка пожал плечами, как бы говоря, что если Льву Давыдовичу приспичило говорить с Димкой, то кто он такой, чтобы возражать. Вовка сам не мог понять, что между ними произошло. В один прекрасный момент они просто перестали общаться. А в самый прекрасный момент перестали даже здороваться при случайной встрече. Они не ссорились и не ругались, они просто перестали дружить, если это так можно было назвать в таком возрасте. Вовке, наверное, было больнее это ощущать, поскольку тогда он был один и его даже во дворе стали называть Атосом, хотя он не стремился к этому и даже честно пытался с кем-то знакомиться, но все обычно заканчивалось одним и тем же. И как же он был сейчас счастлив, что все закончилось именно так. А может быть, в самом деле, пусть поговорит, тем более, что он сам это предложил. Хуже-то от этого точно не будет... Друзей Давида звали Иоав и Зеев. Точнее, Игорь и Саша. Игорь жил в Израиле с двухлетнего возраста и Игорем его никто почти уже не называл. Зато Саша приехал всего лишь два месяца назад и в принципе не должен был еще служить в армии, а закончить сначала хотя бы начальный курс языка. Но вот с языком у Саши была такая же проблема, как у дяди Шломо. Саша всю жизнь занимался английским языком, поэтому третий язык, несмотря на молодость, просто не желал помещаться в мозг. Саша подумал, что надо попасть в языковую среду, к тому же, раньше сядешь, раньше выйдешь, поэтому он сам попросился в армию. Здесь его, однако, ждало жестокое разочаровние, поскольку пятьдесят, если не семьдесят процентов служащих все равно были либо сами недавние эмигранты, либо второе поколение, как Давид. Этому поколению родители замечательно вдолбили, что они должны сохранять русский язык, поскольку лишний язык никогда не помешает, да и не следует забывать язык тех мест, откуда родом родители. Поэтому восемьдесят процентов общения все равно происходило на русском. Немногие израильтяне собирались в свои кружочки и подпускали только с бутылкой «Столичной», которая им почему-то особенно приглянулась. А после «Столичной», как водится, разговоров уже в любом случае не получалось. Саша уже не знал, куда деваться. Настоящий цирк наступал, когда Авидан, один из немногих “иностранцев”, как Саша любил называть израильтян, начинал терпеливо давать Саше указания о том, что он должен делать, временами тоже переходя на английский, временами вставляя известные всем не очень приличные русские слова. «Ты меня понял?»--спрашивал Авидан под уже нескрываемые хихиканья остальных ребят. Саша кивал из приличая, потому что был слишком хорошо воспитан, и делал все в точности наоборот. Авидан не знал, куда от него деваться, а Саша уже совершенно не знал, что ему делать. «Моя бабушка мне сказала, что я должен быть в среде, чтобы учить язык,»--жаловался он всей части, причем ему уже было совершенно все равно, слушают его или нет.—«Я дождался среды. Потом был четверг, потом пятница. Сколько раз я должен еще ждать среду?»--вопрошал Саша. Саша пожаловался на жизнь Вовке. Но здесь он не нашел сочуствия, поскольку Вовка знал несколько языков программирования, так что иврит его совершенно не пугал. Это был просто вопрос времени. Давид предложил поспорить на полтинник, кто из них заговорит быстрее. Вовке нужны были деньги, но он отказался, так как ему стало жаль Сашу--это было бы просто не честно. Было ясно, что спорить тут совершенно не о чем. Игорь был «главным» в компании, поскольку машина была его. Авидана на сей раз он позвал лишь потому, что он все-таки был их командиром и оказался в городе вместе с ними. Авидан был в их глазах уже совершенно взрослым, к тому же, у него уже было двое мальчиков десяти и четырнадцати лет. Игорь был только благодарен, что Авидан додумался не взять с собой старшего. Авидан заверил, что поехал лишь потому, что его жена решила, что и ему необходимо отдохнуть в компании молодежи, но чтобы они совершенно его не стеснялись. К тому же он был хозяином Большого Кальяна, который как раз очень даже помогал не стесняться командира. Вовка подумал, что Лев Давыдович пожалуй был прав, когда просил его следить за Давидом. Давид косился на Большой Кальян всю дорогу, а в довершении всего заявил, что никогда не пробовал такой штуки раньше. --Я твоему отцу слово дал!—тут же вставил Вовка. --Командир, скажите ему,--сказал Давид. --Каждый настоящий солдат израильской армии должен хоть один раз за свою службу попробовать Большой Кальян,--строго произнес Авидан. --А что значит «кальян»?—спросил Саша, достав свою записную книжку и приготовясь записывать новое иностранное слово. --Кальян значит наргила,--невозмутимо ответил Игорь. --А что значит наргила? --Наргила значит кальян,--еще более невозмутимо закончил Игорь. «Кальян значит наргила и наоборот»,--записал Саша.—«Сегодня суббота, до среды еще три дня...» —Вова, да что вы так на нас смотрите? Это все равно что кофе без кофеина,--заверил Вовку Игорь.—Хотите, сами попробуйте. Ваша жена ничего не узнает. Правда, командир? Скажите ему... --Я похож на этого... как его... вашего Павла Морозова?—спросил Авидан по английски.—Попробуйте, Владимир, в честь нашей дружбы. Русских друзей у меня еще никогда не было. --Что он сказал?—спросил Игорь, так как он специализировался в арабском языке и не понимал ни слова по английски, так же, как Саша на иврите. --Он меня русским обозвал,--обьяснил Вовка.—Отстаньте вы от меня с вашим кальяном, ради бога. Какой же вы пример подаете молодежи, Авидан? --Нормальный здоровый пример. Ну, кто первый? --Я,--мужественно сказал Давид. Вовка схватился за голову и тут же стал лихорадочно соображать, что он скажет на сей раз. Давид сделал затяжку.—Тьфу, какая гадость! --Слава богу,--заметил Вовка. --Дайте-ка еще. Я не распробовал,--сказал Давид. --Я с тобой больше не играю,--махнул рукой Вовка.—Чтоб ко мне потом никаких претензий не было только. --Там еще много, командир?—спросил Игорь. --До утра хватит,--пообещал Авидан.—На всех и с добавкой. Я все-таки рассчитываю, что мой новый русский друг тоже к нам тоже присоеденится. --Ни за что на свете,--сказал Вовка как можно более убедительней. --Это вы сейчас так говорите,--сказал Игорь.—Это Саша еще Галича не пел сегодня... Вовка давно заметил гитару, только он не знал чья она. Сначала он подумал, что наверняка Давида, но Давид сказал, что ему медведь на ухо наступил, поэтому папа с ним еще в детстве бросил заниматься. Оказалось, что гитара Сашина, да еще двенадцатиструнная, да еще Саша кроме Галича вобще никого не хотел признавать. После Большого Кальяна на берегу Тивериадского моря, которое все же больше напоминало пруд, но по которому все-таки когда-то ходил Христос, если верить Библии, а не верить Библии оснований не было, Галич звучал особенно внушительно. Повстречала девочка бога, Бог пил мертвую в монопольке, Ну, а много ль от бога прока В чертовне и в чаду попойки ? Ах, как пилось к полночи ! Как в башке гудело, Как цыгане, сволочи, Пели "Конавэлла" ! Давид уже давно спал, а Авидан и даже Игорь, который старался говорить по русски только из уважения к Вовке, хоть ему это и стоило немалых усилий, естественно, даже при синхронном переводе не могли бы понять ни одного слова при всем желании, зато Саша нашел благодарного слушателя в Вовке. Вовка никак не мог взять в толк, почему Саша все-таки не может усвоить еще одного иностранного языка, если он был в состоянии вспомнить все это, ни разу не сбившись, после изрядного количества Большого Кальяна. А девчонка сидела с богом, К богу фасом, а к прочим боком, Уж домой бы бежать к папане, А она чокается шампанью. Ах, елочки-мочалочки, Сладко вина напьются В серебряной чарочке На золотом блюдце ! Кому чару пить ?! Кому здраву быть ?! Королевичу Александровичу ! Вовка ничего не имел против Галича, но ему стало интересно, нет ли у Саши чего-нибудь повеселее в репертуаре, тем более что "конавэлла" на берегу Кинерета звучала немного диковато. Но Саша сказал, что с него на сегодня хватит и они с Игорем каким-то образом улеглись спать валетом в спальном мешке. Авидан заметил, что они обычно всегда так спят и ничего удивительного в этом нет. --Я вас очень прошу, мой новый русский друг, никому не рассказывать о том, что мы тут были с Большим Кальяном,--сказал Авидан по английски.—Дело в том, что я посвятил армии всю свою жизнь и ничего другого больше не умею. Если меня выгонят, вам придется учить меня программированию. Бесплатно. Последнее слово Вовке совсем не понравилось и он заверил Авидана, что он в любом случае никогда бы никому ничего не рассказал, а программированию научиться в любом случае не вредно. «И эти дети должны защищать Израиль в случае войны,»--подумал Вовка, оглянувшись на спящую троицу.—«Володя в свои двадцать и то выглядел солиднее. Или мне это сейчас так кажется?» --Я с вами совершенно согласен, мой русский друг,--сказал зачем-то Авидан. --Откуда вы знаете, о чем я думал? --Каждый, кто попробует Большой Кальян, будет знать мысли своих товарищей. Вы точно не хотите? А то как-то нехорошо получается... --Ни за что на свете,--как можно тверже и решительнее ответил Вовка. --В следующий раз обязательно,--сказал Авидан и отправился спать в свой мешок. Вовка подумал, что следующего раза не будет еще долго и устроился прямо под сосной. --Родина тебя не забудет,--тут же услышал он чуть насмешливый Володин голос. --Ну и как тебе твой братец? --Нормальный здоровый современный ребенок. --Нормальный здоровый ребенок... что я твоему папе скажу? --Да что тебе папа дался? Поговорю я с ним, поговорю... хочешь, лучше скажу, кто у вас будет? --Нет, не хочу. Хочу удивиться. --Ну так слушай,--продолжал Володя, совершенно проигнорировав последнее заявление.—Вобще-то такое бывает ну очень редко, но у вас тоже родяться близнецы. Вовка подскочил и решил, что теперь ему это совершенно точно сниться. --Володь, ну я же просил! Совесть есть или как? И что мы будем с ними двумя делать? --Извини, не сдержался... да ничего, то же, что и с одним. Только я тебе пока ничего не говорил. Все равно никто не поверит. --Считай, что я тоже не верю. --Твое право. Кстати, хочешь еще одну штуку скажу? Я тоже никого другого с Шушеркой не представляю. Тут я с папой полностью согласен. --Я сейчас заплачу,--сказал Вовка. --Сейчас ты будешь спать, причем часов до трех дня. Ты считай уже вторую ночь не спишь... Кстати, Вова, присматривай за Давидом. Изменить все равно ничего нельзя, но насколько я в курсе, эта сумашедшая четверка собирается ввязаться в какое-то международное предприятие, и кончиться это может не очень хорошо. --Что ты хочешь сказать? --Я не могу сказать больше того, что уже сказал. Все будут живы, но если хотите избежать лишнего стресса, смотрите за ними в оба. Особенно Авидан, он вобще без тормозов если дело какой-нибудь авантюры касается. Перед своими мальчишками рисуется, так что за ним в первую очередь глаз да глаз. --Ладно, я понял. Я тебя еще услышу? --Разумеется. До связи.
Nika: Прошел почти месяц. Однажды вечером, в четверг, когда Шошана дремала на своем диване, которого она уже стала воспринимать, как живое существо и ненавидеть, как своего кровного врага, а Вовка сражался в кухне с учебником иврита, а Светлана еще не вернулась с работы, Льва Давыдовича посетила счастливая мысль о том, что было бы неплохо навести порядок в письменном столе.Это было не слишком приятное, но однако же, необходимое занятие, а сейчас у него как раз было свободное время, поэтому он решил не откладывать на завтра то, что можно было сделать прямо сейчас. Он достал бумаги и совершенно неожиданно наткнулся на странный предмет. Странным предметом, по извлечении из ящика, оказался кинжал. Тот самый. Лев Давыдович осмотрел кинжал с разных сторон, чтобы убедиться, что он не спит и даже коснулся лезвия—в этот момент он убедился, что бодрствует, совершенно точно. Как же он здесь оказался? Очередное паранормальное явление? Не слишком ли он уже стар для таких явлений? При этой мысли Лев Давыдович на всякий случай оглядел ящик еще раз и заметил аккуратно сложенную записку, немного пожелтевшую от времени. Он развернул листочек, на котором каллиграфическим женским почерком был написан следующий текст: «Дорогой Лев Давыдович. Хоть господин граф и любит говорить, что подарки—не передарки, мне все-таки очень хочется, чтобы эта вещь осталась у вас. Я положила это к вам в карман, когда вы не видели. Поэтому не удивляйтесь, когда вы это обнаружите. Пожалуйста, подарите это вашему сыну, когда придет время. У вас обязательно должен быть еще один сын. Я этого очень хочу. Александра Яковлевна. ПС. Спасибо вам за чай в тот самый вечер. Я никогда этого не забуду. Саша.» Лев Давыдович покачал головой и перечитал записку несколько раз. Это было слишком невероятным, но тем не менее, фактом. Но только как же он совсем забыл об этом? Он решил не задаваться этим вопросом, аккуратно сложил записку и покачал головой еще раз. Все-таки чудеса еще продолжались. Сашенька, моя маленькая, самоотверженная девочка. Шушерка на тебя очень-очень похожа, и это совершенно замечательно. Как вы там, дети мои? Дети не отвечали, причем оба. Причем Володя не отвечал уже очень давно. Это могло озночать две вещи—либо, что у них все хорошо, либо, что здесь все очень плохо. Завтра приедет Давид, а Шушерке скоро можно будет встать. Значит, здесь все хорошо. И там у них тоже все очень хорошо. Иначе кто-то обязательно бы отозвался точно. --Лев Давыдович!—крикнул Вовка из кухни в совершенном отчаяньи.—Почему в вашем тарабарском наречии нету гласных? Ведь это же совершенное издевательство над здравым смыслом! Лев Давыдович спрятал кинжал и улыбнулся. Здесь все очень хорошо. Вовка, правда, признал, что иврит труднее всех языков программирования, вместе взятых, и он немного погорячился, когда сказал, что одолеет это за два месяца. --Владимир Сергеевич, последний раз, когда я проверял, все гласные были на месте. Только они называются «огласовки», но это дела совершенно не меняет. Завтра приедет Давид и все тебе обьяснит лучше меня, он на этом деле собаку сьел. --Еще чего! Я сам себе все обьясню! Вовка снова взялся за учебник. Ну что тут непонятного, в самом деле? «Буква Шин родственна латинской букве S и греческой букве Сигма. В кирилицу буква Шин пришла в виде букв Ш и Щ. Буквы шин и син, соответственно, обозначают звуки Ш и С. В неогласованом письме, где точечки не пишутся, эти две буквы - абсолютно одинаковы. В алфавите они тоже перечисляются вместе. Почему так сложилось - трудно сказать; хотя на этот счёт есть несколько теорий.» «Нет, вы мне обьясните... и на этот язык перевели «Трех мушкетеров?! Я, кажется, начинаю понимать Сашу... Не до такой степени, конечно, но все-таки...» --Как только ты попадешь в среду, у тебя все уложиться в голове само собой,--услышал Вовка Володин голос. --Попаду в среду... что я, Саша, что ли?—возмутился Вовка. --Кстати, присматривай за ними. У этих сумашедших уже почти готов план кампании. Зря папа Давиду «Трех мушкетеров» сейчас дал. Надо было до конца армии ждать. --Ладно, я буду присматривать, даю слово. --Слово ты уже давал... --Ты мне что-то сказать хотел? --Шушерка хочет папиного чая, только она стесняется попросить. --Смешная девочка,--сказал Вовка, включая чайник. --Нет, просто хорошо воспитанная, как я. Чай в верхнем шкафчике. Ромашковый, несчастье мое, «английский завтрак» тети Светы, она тебе голову оторвет если утром не досчитается пакетиков. --Я не хочу, чтобы тетя Света оторвала мне голову. --Я тоже так подумал. Лимоны в холодильнике, умник. Два кусочка. Молодец, кухонным ножом умеешь пользоваться, в отличае от папы. --Где у этих людей сахар? --Не сахар, а мед. Одну ложку. --Может, две? --Я сказал—одну. --Ладно,--сказал Вовка, и сам сьел вторую ложку меда.—Так что там у них за кампания? --Я же говорю, не могу сказать ничего конкретно. Просто скажи папе, чтобы он не нервничал. --Ладно, скажу. Слушай, Володь, а сколько тебе сейчас лет? --Много. Тридцать девять. А тебе? --Тридцать пять. Ужас, правда? Просто какой-то кошмар... --Главное, не думать об этом постоянно. Авидану вон тридцать шесть, а ведет себя на одном уровне с Давидом. Вобще его отцом не представляю. Однако же факт. --А меня?—спросил Вовка. --Не сравнивай себя с Авиданом. Выучишь язык, все будет в порядке. Кстати, спасибо тебе. --За что?—удивленно спросил Вовка. --За того придурка на ножках. Ну, за того Олега. Все время забывал сказать. --Да я уже тоже забыл. Подумаешь, ерунда какая. Кстати, почему Саша со мной на эмоциональную связь не выходит? --Хватит с вас эмоциональной связи... --Понял. Кстати, прости, был не прав, погорячился. Я же не знал, что все так закончится. --Зато сейчас все счастливы. Ты чай моей сестре отнесешь или как? У меня отбой. Про папу не забудь. --Ладно, не забуду. Я тебя еще услышу? --Не только меня. Скайп включи сегодня. --А...—понимающе протянул Вовка. Лев Давыдович все-таки поговорил с Димкой. Ну и зря. Вовке не очень хотелось возвращаться в то, что уже вряд ли можно было вернуть. Вряд ли что-то из этого разговора могло получиться стоящего. Только из вежливости. Володю больше не было слышно, но Вовка зачем-то обернулся по сторонам, подумал и добавил в чашку еще две ложки меда.
Nika: Давид задержался до понедельника. Если вы Светлана не была в курсе событий, то ей бы показалось это немного странным. Но Давид понятия не имел, что она была в курсе и вел себя как обычно, за исключением того, что они не поехали на Кинерет, и даже ни разу не встретились с Игорем и Сашей, хотя это было традицией—они практически не расставались даже по выходным. Давид обьяснил это тем, что ему хотелось побольше побыть с сестрой. Светлана собиралась возразить, что все его «бытие» закончилось тем, что Давид достал где-то «Двадцать лет спустя» и все выходные просидел у себя в комнате с книгой, выходя только чтобы поесть и выяснить непонятные места у Льва Давыдовича. Светлана старательно делала вид, что она совершенно ничего не знает. Ей было интересно, с какого места он начнет разговор. Словом, велась игра «кто кого перемолчит». В понедельник Давид встал одновременно с ней, они вдвоем почти в полном молчании позавтракали на кухне, пока остальные еще спали, затем молча смотрел, как она собирается на работу. --Давид, что случилось?—наконец не выдержала она. Она должна была признать, что нервы и у нее за последнее время стали сдавать. Все ведь было готово заранее, до каждого слова, и вот на тебе. Получается, она сама себя перемолчала. Скоро совсем будет пора на свалку. Еще лет пять назад она ни за что не позволила бы себе прямого вопроса, а выжидала бы до последнего, пока он не заговорит сам. Но должен же он был догадаться, что то, что он остался на три дня вместо положенных двух, лишь подтверждало то, что он явно что-то затевает. --Ничего, мама. --Тогда что ты на меня так смотришь? --Ничего, совершенно ничего. --Давид! --Если я скажу, что ты самая красивая женщина на этой земле, это будет очень странно звучать? --Очень странно, но очень приятно. Только не пытайся заговорить мне зубы. Я тебя насквозь вижу. --Я знаю,--кивнул Давид.—Можешь быть спокойна, я совершенно не пытаюсь заговорить тебе зубы. Я просто выжидаю правильного момента. --Вот как? Так же, как Саша входит в среду? --Примерно. Только наверное я сначала поговорю с папой. Я к тебе заеду на работу. --Пожалуйста, только зачем тебе ехать в Москву через Дальний восток? Ладно, делай что хочешь, только помни, что папе нельзя волноваться. --Я это всегда помню. --Вот это очень хорошо. Ладно, Давид, мне тебя жалко.—Давид посмотрел на нее совершенно непонимающим взглядом.--Мне вчера вечером звонил Авидан,--обьяснила Светлана. --Зачем, боже мой? --Просил моего благословения. Так что я примерно в курсе о вашем сумашедшем проекте, великие комбинаторы. --Ты что, серьезно? Почему именно твоего? --Потому что ты единственный сын и без моего благословения он бы на это не пошел. --И ты меня отпускаешь? --Я тебя отпускаю, Давид. И папа тебя отпустит тоже. Просто надо ему все это помягче преподнести. Мы никогда не станем тебе ничего запрещать. У тебя достаточно ума во время во всем остановится. Вот насчет Авидана я не совсем уверена, так что смотри за ним. Ты меня понял? --Я за Авиданом... это интересно... ладно, я понял. Но что же ты мне раньше не сказала? --Выжидала правильный момент. Тебе остался один папа. --Но я к тебе заеду—время все равно есть. --Ладно, как хочешь. С тебя кофе. --Лучше мороженое. С вареньем. --Ты прав, лучше мороженое. Только без варенья. --Мама! У меня без сладкого мозг не работает! Честное слово! --Одну ложку. Зубы испортишь. --Мам, а если я тебе скажу, что ты самая лучшая, это тоже будет странно звучать? --Нет, это как раз нормально будет звучать. Я поехала. Не опаздывай. «Мороженое с вареньем... детский сад какой-то, а не армия! А вдруг у них это все-таки получится?» Давид долго думал над той самой первой фразой, с которой следовало бы начать разговор, чтобы папа не волновался. Он ценил то, что мама сказала, что они фактически во всем ему доверяют—не всякие родители скажут такое, да еще прямым текстом. Однако легче от этого не становилось—два года все-таки два года, а оттуда, куда они собрались, не очень-то приедешь домой на каждые выходные. Кроме папы еще оставалась Шушерка, но с ее характером она сама бы поехала с ними, если бы не интересная история, как она называла последние события. Шушерка, к тому же, частично тоже была в курсе «сумашедшего проекта» и только целиком и полностью одобряла проект. К тому же Давид никак не мог предположить, что все так случиться, так что со стороны Шушерки претензий к нему быть не должно. Лев Давыдович уже встал и заваривал чай на кухне. Давид подумал, что во время этого священного процесса трогать его точно не следует, к тому же, Вовка еще тоже был дома, а уж он непременно выскажет все, что думает по этому поводу. Но Вовка собрался в центральную библиотеку за учебниками. Не прошло и двух месяцев, как он наконец освоил алфавит и теперь заявил, что следующим этапом будет ладино, а завершающим этапом—фарси. «Я вундеркинд»,--заключил Вовка свою тираду о языках местного региона, предвидя вопрос Льва Давыдовича, зачем ему все это надо. «Сказал бы я, кто ты»,--подумал Давид, но вслух ничего не сказал. Отношения никак не клеились—каждый раз, когда Вовка думал, что переходный возраст Давида кончается, хотя бы на Кинерете, да еще потом было пару совсем нормальных моментов, как Давид опять демонстративно поворачивался спиной, словно говорил прямым текстом, что третий лишний. Вовка решил махнуть на него рукой—проблем хватало и без Давида. Поэтому Вовка ушел в библиотеку не попрощавшись. После того, как Вовка покинул помещение, демонстративно хлопнув дверью--прочем, не слишком громко, так как Шошана еще не проснулась, но все-таки достаточно демонстративно, Давид понял, что отступать больше некуда. Однако первая фраза все равно никак не получалась. С мамой в этом отношении было гораздо проще. «Папе нельзя волноваться,»--повторил себе Давид и тут неожиданно для себя опустился на колени. Вобще-то это всегда был самый последний ресурс в подобных ситуациях, и приберегался он обычно для мамы, но в данном случае Давид не видел другого варианта начала разговора. --Папа, прости меня, пожалуйста. А вот это уже было совсем лишним, но уж что вылезло, то вылезло. --Давид, мальчик мой, что случилось? --Папочка, ты только, пожалуйста, не волнуйся. Все в порядке, правда! --Тогда, может быть, ты встанешь? Так удобней будет разговаривать. Давид поднялся. --Я уезжаю. --Я понял, мой мальчик. --Откуда ты знаешь? --Видишь ли, я вчера случайно... хм, как бы тебе сказать... ну в общем... --Ты что, подслушивал? --Вобще-то подсматривал. Просто мне не понравилось мамино выражение лица, когда позвонил Авидан. --Я его побью и поставлю в угол. --Давай-давай. Вот это по нему давно плачет. Полностью с тобой солидарен в этом вопросе. Могу я хотя бы узнать, где ты будешь находиться? Давид вздохнул. --Вобще-то я даже этого говорить не имею права. --Тогда не говори. --Папа! Этого никто не должен знать—ни мама, ни Шушерка, ни тем более ваш Владимир Сергеевич... --Давид, боюсь, что мама уже знает это и даже больше. Но раз тебе нельзя этого говорить, то пусть это знает только мама. --В Саудовскую Аравию. --Вы что, совсем рехнулись? --У нас строго секретное задание. --Так, ясно... точно рехнулись... и что же вы собираетесь там делать, сумашедшие дети? --Я не могу этого сказать. Даже тебе. --Хорошо, не говори. --Мы хотим найти Рона Арада. (Рон Арад—израильский военный летчик, пропавший без вести в 1986 году.) --Давид, ты совсем сошел с ума? За последние двадцать лет никто не смог с этим справиться, а вас, первогодников, посылают на такое дело? --Во первых, мы все—профессиональные лингвисты. Во вторых, мы вобще ни на что не рассчитываем, но попробовать надо. В третьих, мы сами попросились. --Вы сами? Тебе скучно живется? Или ты хочешь кому-то что-то доказать? --Я ничего не хочу доказать, папа. Я хочу быть достойным Володиного имени. Ты сам всегда мне это говорил. --Я пошутил. --В следующий раз будешь знать, как шутить такими вещами. --Давид, сыночек, но я же не имел в виду так... прости меня, я совершенно не имел права говорить тебе такие вещи... ты можешь еще отказаться от этой безумной затеи? --Ты хочешь, чтобы мои товарищи считали меня трусом? Ты мне сам руки не подашь после этого. --Перестань, Давид. Я тебе всегда подам руку, чтобы не случилось. --Я не могу от этого отказаться. Мы вместе на это согласились, я не могу сейчас никого подвести, понимаешь? --Да, это я понимаю. Но все-таки, будьте там осторожны. Пожалуйста, я очень тебя прошу. --Я буду, папа. Kстати, ты можешь не волноваться. Я вернусь совершенно точно. --Откуда такая уверенность? --Понимаешь, я тебе не хотел этого говорить. Ты, наверное, решишь что я точно сошел с ума... В общем, я говорил с Володей, вернее, он со мной. --Так ведь это нормально. Я с ним тоже часто разговариваю. --Ох, слава богу! А то я уже испугался что мы с Большим Кальяном переборщили... ой! --Давид,--покачал головой Лев Давыдович. --Я больше не буду, пап. Я только попробовать, честное слово. --Ладно, Давид. Я тебе никогда ничего не запрещал и не буду, у тебя своя голова на плечах. Надеюсь, ты сообразишь, когда надо во-время остановиться. --Да я уже остановился, пап. Правда. Я просто сначала не понял, что это Володя по настоящему. --Ладно, закрыли тему Большого Кальяна. Что тебе сказал Володя? --У него там один знакомый есть. На... Но... Навуходоносор? Лев Давыдович уже давно так не смеялся. И этого мальчика он должен сейчас, своими руками отпустить в логово врага? Как там в той шутке—Штирлиц был извращенец, поэтому во Вращенцах ему поставили памятник... --Давид, что у тебя по истории? --А что такое? --Нострадамус, мой мальчик, Нострадамус... и никому ни слова, а то нас всех в психушку без очереди отправят... --Я похож на идиота? --Ладно, ладно... зато теперь я буду совершенно спокоен. --Пап, еще один момент. Так как это все совершенно секретно, с нами не будет никакой связи. Вобще. Даже по интернету. «Штирлиц выстрелил в упор. Упор упал»... --Ладно, Давид. Если у мамы хватило сил на это согласиться, что уж остается мне. --Пап, можно я тебя кое-что спрошу? Что такое «великий комбинатор»? --Откуда ты это взял? --Мама меня так назвала. --Книжка есть такая, «Двенадцать стульев». Только вряд ли это на иврит перевели. А может, я сам этим займусь. Времени много, как раз к твоему приезду закончу. --Спасибо. Я тебя очень люблю, папа. --И я тебя, мой мальчик. В назначенное время все четверо встретились в центре Иерусалима. --Господа, у нас есть еще три часа свободного времени. Я предлагаю употребить их с пользой,--обьявил Авидан. --Что он сказал?—тут же спросил Саша. --Он сказал, что нам нужно хорошенько развлечься перед трудным делом,--сказал Игорь. --Хорошая идея,--кивнул Саша.—Я даже знаю одно местечко неподалеку. --Ты?—удивился Давид.—Ну ты даешь. Когда ты успел? Ты же в стране всего без году неделя! --А я люблю осматривать достопримечательности незнакомых городов. У меня такое хобби,--обьяснил Саша. --Что он сказал?—спросил Авидан. --Он сказал, что знает куда пойти,--обьяснил Игорь. --О-о!—протянул Авидан.—Да из тебя крутой разведчик будет! Уважаю! --Что он сказал?—спросил Саша. --Сказал, что три часа нам точно будет больше, чем достаточно,--усмехнулся Игорь. --Командир, но вы же женаты,--вдруг вспомнил Давид. --Ну и как одно мешает другому?—искренне удивился Авидан.--И вобще, не твоего ума дело. Идемте, господа. --Вы как хотите, а я в это не играю,--заявил Давид.—Меня не так воспитали. --Так и меня не так воспитали,--сказал Саша.—Одно другому не мешает, совершенно верно. Только бабушке не рассказывайте, а то она мне руки не подаст. --Эх ты, а еще Галича поешь,--заметил Давид. --Что он сказал?—спросил Авидан. --Это был непереводимый народный фольклор,--ответил Игорь.—Давид не хочет с нами. --Ну и не надо, только никому ни слова, в самом деле. --Понял, не дурак. Я пока пожалуй к Стене Плача схожу. Встретимся на станции. --Давид, ты в порядке?—спросил Саша. --В полном. Не обращайте на меня внимания. Давид сам не мог обьяснить, почему ему приспичило пойти именно туда именно сейчас. Никто из них не был слишком религиозным, ни папа, ни мама, ни уж тем более они с Шушеркой, поэтому чем ближе он подходил к площади, тем больше задавался этим вопросом. Дело кончилось тем, что он зазевался до того, что чуть не забрел на женскую половину, а в этом не было бы ничего смешного. --Молодой человек, глаза вы свои потеряли, что ли? Это, конечно, было обыкновенным совпадением—девушка, которую он чуть не толкнул, зазевавшись, явно была израильтянкой, судя по внешности и произношению, а «Три мушкетера» совершенно точно не самая распостраненная книжка среди местного населения. Поэтому Давид не стал даже размышлять на тему, было ли это цитатой или просто стечением обстоятельств и собрался проследовать на свою половину. --Молодой человек, вы, может быть, недавно приехали, поэтому не обучены манерам? Может быть, вы все-таки извинитесь?—не отставала девушка. Это уже становилось по настоящему интересным. Давид даже взглянул на девушку—она показалась ему очень красивой. --Вобще-то я здесь родился,--сказал Давид.—Прости, я не хотел. --Ладно, вижу, что не хотел. Что ты так на меня смотришь? --Ты очень красивая. Прости, я не хотел,.—опять добавил Давид. --За это как раз необязательно извиняться. Послушай, мне кажется, я тебя откуда-то знаю. У тебя случайно нет старшего брата? --У меня был брат,--кивнул Давид.—Он умер. Я его никогда не видел. А что? --Это грустно,--сказала девушка.—Постой, на сколько он тебя был старше? Давид подумал, что быстрее будет не разговаривать загадками и рассказал про Володю. --Не может быть,--сказала девушка.—Я подумала, что ты показался мне знакомым, но ведь так просто не бывает. --Что ты хочешь этим сказать? --Мы с мамой были там, в том торговом центре, когда все это случилось. Если бы не он, я бы сейчас с тобой тут не разговаривала. Мне было всего пять лет, но я это очень хорошо на всю жизнь запомнила. --Не может быть,--сказал теперь уже Давид.—Как тебя зовут? --Аяла. А тебя? --Давид. А сколько тебе лет? --Двадцать пять. А тебе? --Двадцать. То есть, почти двадцать один. Все равно я маленький,--вздохнул Давид. --Ты не маленький. Ты просто меня немножко младше. И вобще это не проблема. --Есть еще одна проблема,--сказал Давид и рассказал ей все, умалчивая, конечно, про самые строго секретные места. --Значит, два года без права переписки,--сказала Аяла. Давид улыбнулся. Сейчас это звучало именно так.—Два года это совсем не страшно. Только мне будет уже двадцать семь к тому времени. --Так ведь и мне будет двадцать три. «Этого просто не может быть,»--повторил себе Давид.—«Такого не бывает. Даже в книжках. Лично я про такое никогда ничего не читал. Стоп. Стоп, стоп, чем это я хуже Владимира Сергеевича? Действительно, чем это я его хуже? Ничем я его не хуже. Ну, подумаешь Большой Кальян один раз... вот если она действительно будет меня ждать два года, тогда я по настоящему в чудеса поверю...» --Если я тебя поцелую, ты меня не отправишь в психушку?—спросил Давид. --Нет. Я сама собиралась спросить тебя тоже самое. Только не здесь. --Ах да, в самом деле. А где? --У нас еще целых три часа. Можем успеть на море и обратно. У меня машина. Если хочешь, конечно. --Хочу. Ключ давай. --Что? --Я говорю, ключ давай от машины. --Извини, пожалуйста. Мою машину кроме меня водил только один человек—тот, кто ее продавал. --Ну так я буду вторым. Не хватало еще чтобы меня дама везла. Ключ давай. Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Давид едва удержался от желания поцеловать ее прямо здесь. «Если я сейчас все брошу к чертовой бабушке, меня, наверное даже Авидан поймет»,--мелькнуло у Давида.—«Да, но папа не подаст мне руки... это он только так говорит, что всегда подаст... а вот что он будет при этом думать...» «Поезжай, Давид»,--послышался Володин голос.—«Поезжай, все будет в порядке, слышишь.» «Дя я даже не думал...»”Думал, думал. Но это не важно. Главное, что последняя твоя мысль была очень правильной.” ”Спасибо тебе, Володь.” “За что?” «За то самое.» «За такие вещи нельзя благодарить. И вобще, не надо об этом больше. » «Ладно.»”Вове позвони. Он ведь переживает, между прочим.” «Ах да. Но не сейчас, сам понимаешь. Я тебя еще услышу?»”Не сомневайся...”
Nika: Поскольку поедание мороженого с Давидом затянулось, Светлана задержалась на работе и вернулась домой совсем поздно. В кухне горел свет—судя по возвышающейся стопке учебников, Вовка явно не шутил, когда обещал выучить арабский и судя по всему, это происходило параллельно с изучением иврита. Зачем это было нужно, Вовка сам не мог бы никому обьяснить, однако факт был фактом. К тому же у Вовки было хорошее настроение—Шушерка весь день чувствовала себя прекрасно и по расписанию завтра ей уже можно будет встать. В довершение всего, в самую последнюю минуту позвонил Давид и они по настоящему помирились—да собственно, они ведь и не ссорились. Просто в них обоих еще прыгало детство, в Давиде, конечно, больше чем в Вовке, но Вовка был доволен, что у Давида хватило ума сделать первый шаг. Сам бы он не пошел на такое, только если бы Володя попросил. Давид не стал вдаваться в подробности, что звонил он именно по Володиной просьбе. Зато он не выдержал и рассказал про Аялу, взяв слово, что Вовка ничего не скажет маме и папе, поскольку это все слишком походило на сон и он сам еще хорошенько этого не переварил. Давид даже не стал знакомить ее с друзьями. Игорь с Сашей может еще и поняли бы, но Авидан явно не желал становиться взрослым, несмотря на своих мальчишек. Поэтому Вовка оказался единственным, посвященным в его личную жизнь. Не считая Володи. Но Давид был уверен, что у Володи хватит ума не общаться с отцом на эту тему. Светлана отобрала учебник и велела идти спать. Вовка немного повыпендривался, неизвестно для чего, но тут, вспомнив о том, что Светлана видит всех членов семейства насквозь, испугался за секрет Давида и быстро скрылся в комнате. В спальне тоже еще горел свет—Лев Давыдович решил не откладывать дела в долгий ящик и начать перевод прямо сегодня. Дело оказалось не из легких. То есть он, конечно, предполагал, что легко не будет. Но кроме того, что литературный язык намного отличался от разговорного, там еще присутствовал непереводимый народный жаргон и в немалом количестве. Если делать страницу в день, как сегодня, хватит как раз на два года. Вот и хорошо, как раз будет чем заняться все это время. Он даже не услышал, как скрипнула дверь. --Привет, Лева,--устало сказала она, села на кровать и сбросила туфли. Боже, как хорошо оказаться дома после такого длинного и трудного дня! Она совсем стареет, это точно. Давид вымотал ее больше, чем все пациенты вместе и по отдельности. И еще у Вовы взгляд какой-то не такой, как обычно. Довольный, это точно, но не только тем, что Шушерке можно завтра встать. Если бы она так не устала, он бы просто так не ушел. Завтра она непременно все узнает, пусть не сомневается. Вот только сначала надо выспаться. Пока из пушек не запалят. И до этого она никуда не поедет, так и знайте. --Светочка, почему ты та поздно сегодня? --Этот маленький троглодит сказал, что в Саудовской Аравии явно не наблюдается мороженого... --Понял. Но вид у тебя не важный. --Ерунда, не волнуйся. Я просто давно так поздно не задерживалась. Зато завтра, пока не высплюсь, никуда не поеду, так и знай. --Пожалуйста, любимая. Тебе за это ничего не будет? --За тридцать лет работы я, наверное, это заслужила. Даже если меня и выгонят, мы ведь не умрем, правда? --Нет, конечно. Кстати, если даже ты совсем не будешь работать, мы тоже не умрем. Ты не думала об этом? --Так нельзя, Лева. Осталось всего два года. Зато потом я тебе надоем так, что ты не будешь знать, куда от меня деваться. --Что ты тут за глупости говоришь, любовь моя? --Лева, что мы наделали? Зачем мы его отпустили? До меня только сейчас дошло, что мы два года не будем знать, где он и что с ним! Или ты хоть на секунду предполагаешь, что они действительно его найдут? --Светочка, Рон Арад там вобще совершенно не причем. Ему нужно самоутвердиться. Я так думаю, у них там секретная разведшкола. Моссад за границей, где-то так. --Неужели нельзя самоутверждаться, не играя в Штирлица? --Светочка, ну будет, успокойся. Хочешь знать, почему я совершенно спокоен? Володенька разговаривал с Нострадамусом... --Боже мой, опять ваши мушкетеры? Я так надеялась, что мы это переросли... --Это нельзя перерости. И между прочим, лично я совершенно спокоен. --Ладно. Раз тут сам Нострадамус замешан, куда уж мне деваться,--вздохнула Светлана и устроилась поудобней. Однако сон совершенно не шел, хотя ей казалось, что она уснет, едва только добереться до подушки. --Лева, кстати, ты мне так и не рассказал, отчего она умерла,--совершенно неожиданно для себя сказала она. --Кто?—машинально спросил Лев Давыдович, хотя прекрасно понял, о чем она спрашивает. --Она,--повторила Светлана, глядя куда-то мимо него. Сколько лет ему тогда было, двадцать три или двадцать четыре? Тогда все женились сразу после института, если не во время. Теперь ему казалось, что тогда были другие и люди, и отношения. Все было гораздо проще. И дети тоже у всех появлялись сразу. К тридцати годам все уже были совершенно солидными папашами и мамашами, и никому это не казалось чем-то странным или из ряда вон выходящим... И счастье воспринималось тоже как что-то обыкновенное. Представить, что оно в скором времени закончится, просто никому не приходило в голову... Тогда он впервые узнал, что это значит, когда земля уходит из-под ног. Там не принято было ждать в коридоре. Когда ему позвонили, он долго не мог понять, о чем идет речь и все надеялся, что эти странные люди ошиблись номером. Похорон он не помнил вобще. Вернее, конечно, он там был, но ничего не видел и не слышал... --Ладно, не надо. Но про Сашу я тебе все-таки рассказывала,--напомнила Светлана. --Кесарево сечение,--сказал он, закрыв глаза и стараясь вспомнить тот страшный день. --Ты шутишь,--медленно произнесла Светлана.—Да ведь это же илементарная операция. Ее студент-первокурсник проведет с закрытыми глазами под чутким руководством. --Солнышко, если человеку на роду суждено, он и от аппендецита умрет. Я фаталист, видишь ли. --Уроды... --Не надо, не надо. Они как раз тогда сделали все, что смогли. У нее просто остановилось сердце, вот и все. --Господи, Левочка, прости меня... прости, я не знаю, что на меня нашло, коза старая... --Как ты сказала? --Старая коза. --Интересно. Это получается что я—старый козел, муж козы? --Нет, успокойся, ты просто мой муж. Это самая замечательная вещь, которая могла со мной случиться. --И со мной тоже. Кстати, я одного все-таки не могу понять. --Что, Лева? --Шушерка с Вовой. Нет, ты пойми меня правильно, я человек либеральный... --Ты просто Ганди. --Подожди, подожди. Я всегда знал, что Вова замечательный мальчик. Всегда. Это правда, он всегда это знал. «Лев Давыдович, вы нам не одолжите пару картошек? Мама еще с работы не вернулась, а мы с папой есть хотим.» «Ну так приходите к нам обедать.» «Лев Давыдович, извините, папа сказал, что он вобще не может понять, как у вас Володя нормальным здоровым ребенком растет при вашем питании.» Нормально растет, подумал он тогда. Золотым ребенком. Всем бы такого. Да уж, всем бы, тогда был бы не мир, а сказка... «Лев Давыдович, извините, папа сказал, что у нас мука заканчивается...» «Хорошо, Вова, бери все, что тебе нужно.» «Лев Давыдович, папа сказал, что вернем когда зарплату получим.» «Я в этом не сомневался.» «Папа сказал, в таком случае сказать вам, что вы--настоящий друг.» «Вовочка, извини, у меня сессия в институте, ты мне мешаешь... Вова, яйца возьми, оладьи без них никак не выйдут, это даже я знаю.» «Да папа сказал, что яйца уже неудобно просить.» «Неудобно штаны через голову одевать.» «Как вы сказали?» «Сгинь, вундеркинд!» Теперь, пожалуй, при всем желании так не скажешь. Да и нет нужды. --Чему ты улыбаешься? --Так, вспомнил кое-что. Ну так вот, я-то это знал, но как Шушерка это поняла? И еще практически с первого взгляда. --Да очень просто. Это просто знаешь, и все. Этот брак был заключен на небесах, как наш с тобой. --Но нам и то целых три дня понадобилось. --Ты так считаешь? Да я это тоже с первого взгляда поняла, как только тебя увидела. Просто сначала было не до того, а потом я ждала удобного момента. Вот и все, проще простого. Иногда достаточно одного взгляда, чтобы сразу все понять. --Наверное. А иногда можно десять лет с человеком просидеть за одной партой и не знать, этот человек закроет тебе глаза после смерти. Я про Сашеньку. --Я знаю. Я поняла тогда, что это она сделала. --Мне иногда кажется, что нам это все приснилось и никакой сказки не было. А Сашенька просто умерла. Мало ли отчего. --Ой, Лева! Как же это я забыла! Смотри-ка, что я нашла! Она открыла ящик тумбочки и достала кинжал и пожелтевшую записку. --Ну вот, а ты говоришь--приснилось. Паранормальное явление продолжается. --Черт! Как же это я... я все-таки, пожалуй, старый козел... вот оно, начало склероза... --Типун тебе на язык. Рано еще. --Я должен был это Давиду дать. --Ну вот, это судьба, раз ты фаталист. Значит, это ему там не понадобиться. Теперь я совершенно спокойна. Отдашь, когда он вернется. --Ну слава богу. Главное, что ты спокойна. Ты мне закроешь глаза, когда я умру? --Мы умрем в один день. Как в сказке. --Хорошо, в один день, если ты так решила. Но до этого еще далеко. Я еще лет на пятнадцать рассчитываю. Ты будешь спать сегодня, любовь моя? --Сегодня уже завтра,--ответила она совсем сонно.—Учти, пока я не высплюсь... --Я понял, понял. Пока пушки не запалят. Спокойной ночи. --Спокойной ночи... Вовка отчего-то проснулся под самое утро, хотя он тоже лег совсем поздно и тоже был исполнен желания спать до тех пор, пока не произойдет что-нибудь кардинальное. Он повернулся тихонько поцеловать спящую Шошану и остановился на полдороги. Она лежала не шевелясь, с глазами, полными слез, держа руку на животе. Вовка тут же вспомнил все, что ему было известно о беременности. «Господи, только не это. Пожалуйста, только не это...» --Сушечка, что с тобой? --Мне очень, очень больно... --Глупый ребенок, что же ты меня не разбудила? --Ты поздно лег. Я не хотела тебя беспокоить по пустякам. --Совсем с ума сошла. С тобой каши не сваришь,--заметил Вовка и бросился за тетей Светой. Ему тоже не хотелось ее беспокоить, но другого выхода он не видел. --Мамочка,--заплакала Шошана, как только Светлана села рядом с ней и положила руку на одеяло.—Мамочка, мне так страшно! --Тетя Светочка, что это такое?—испуганно спрашивал Вовка, держа Шошану за руку. --Спокойно, дети, только спокойно... ничего страшного, все обошлось. Иногда бывает, что просто болит без всякой причины. Доченька, успокойся, это надо просто потерпеть. Боюсь, вставать тебе нельзя будет еще недели две. Ничего не поделаешь, другого пути нет. --Я сойду с ума за эти две недели! --Не сойдешь,--пообещал Вовка.—Это все не страшно, главное, что обошлось. Тетя Светочка, а можно нам... --Боюсь, Вова, что и с этом тоже придется подождать. --Да я же про море. Вы ведь знаете мой способ передвижения. --Да я же про тоже. Лучше перестраховаться. --Ладно,--кивнул Вовка. Шошана наконец уснула. --Это точно не опасно? --Вова, даю тебе слово, что если будет что-то, что вызовет у меня подозрение, я первая вызову скорую. Успокойся, пожалуйста. Выпьешь со мной кофе? --Да, пожалуй. Спать уже поздно, точнее, рано. Увидя пирожки с творогом, которые, похоже, являлись тут вечным и неизменным завтраком, Вовка тоже принялся предаваться воспоминаниям детства, однако его вывел из задумчивости вопрос, поставленный в упор, поскольку Светлана терпеть не могла говорить намеками. --Ты мне расскажешь, что случилось? --О чем вы говорите? --У тебя вчера выражение лица было какое-то не такое. Рассказывай. Вовка вздохнул. Ну как она это делает, в самом деле? --Извините, тетя Светочка. Я дал слово, и на этот раз я его сдержу. «Да здравствует Пантелеев. Как же Шушерке с ним все-таки повезло, в самом деле.» --Между прочим, Вова, я—мать твоей любимой женщины. --Между прочим, тетя Светочка, я—муж вашей единственной дочери. Как вы можете на меня давить такими вещами? Да будь я хоть негр преклонных годов, я слово дал, понимаете? --Между прочим, ваша Библия говорит, что ложь во спасение не есть ложь. --Так, теперь еще и Библия. Пошел-ка я. --Куда ты собрался в такую рань? --Работу искать. Надоело висеть у вас на шее. --Какие глупости! --Это не глупости. Просто вы не мужчина, поэтому не можете понять, что это для меня такое. Вовка собрался и хлопнул дверью, но не очень громко и вышел на улицу, сам еще хорошенько не зная, что он должен сейчас предпринимать. --Вова!—закричала в окно Светлана.—Вова, вернись, я все прощу! Вова, я подумала, если вы будете очень осторожны, в тенечке на пляже посидеть совсем не повредит, слышишь? «Ага, один ноль, наши победили,»--довольно подумал Вовка и остановился. --Тетя Света!—закричал он в ответ.—Вам когда-нибудь говорили, что вы—самая лучшая в мире теща? --Нет, Вова, ты первый. Но надеюсь, что не последний. Не задерживайся поздно. Она закрыла окно и стала собираться на работу. Выспаться до победного конца видимо, еще долго не удасться...
Nika: Утро началось с того, что директор больницы, доктор Либерман, как-то странно с ней поздоровался, встретившись в лифте. Точнее сказать, не поздоровался вовсе—что-то буркнул себе под нос и уставился в пачку бумаг, без которой его вобще никто никогда не видел. «Старый хрыч,»--подумала Светлана. Доктору Либерману было под семьдесят, но по этажам он бегал он быстрее некоторых молоденьких медсестер и на пенсию, судя по всему, вобще не собирался.—«Злиться на меня за вчерашнее? Вот это номер! Но ведь я же ему сказала, что Давид уезжает. Не может быть, чтобы это было только из-за вчерашнего. Может быть, у него самого что-то стряслось? Все-таки не первой молодости человек...» В довершенни всего доктор Либерман и вышел из лифта, не взглянув в ее сторону, хотя обычно он всегда желал хорошего дня. Она дала себе слово зайти к нему в положенный перерыв, но в перерыв к ней зашел дядя Шломо. У них сложились удивительные отношения за годы работы. Они привыкли понимать друг друга с полуслова, полувзгляда, полуоборота. Иногда им даже не надо было разговаривать. Это стало уже такой привычкой, что стало частью жизни и вне работы—если что-то у кого-то случалось в семье, им достаточно было взглянуть друг на друга, чтобы почувствовать поддержку во всем. Дядя Шломо шутил, что мечтой всей его жизни было, чтобы она переквалифицировалась на его ассистента, на что Светлана всегда и неизменно отвечала «не дождешься». Однако сейчас произошло нечто совсем странное. Взглянув на него, она сразу поняла, что что-то случилось, но дядя Шломо был только мрачен, как туча, поэтому она не смогла больше ни о чем догадаться. --Светлана Моисеевна, доктор Либерман просит тебя зайти к нему в кабинет. «Точно, выгонит за вчерашнее. Ну и дурак. Мне же лучше. Совсем сдурел на старость лет...» --Прямо сейчас? Иван, неужели нельзя подождать до конца приема? «Ну хоть сегодняшний день я отсижу до конца. Да и перед людьми неудобно.» --Девочка, доктор Либерман сказал прямо сейчас. Ты же знаешь, он шутить не любит. Я пойду с тобой. --Не надо. --Надо. --Иван, ты мне скажешь, в чем дело? --Нет, девочка, доктор Либерман тебе сам все скажет. --Ты что, с ним заодно? --Как ты можешь? --Ладно, идем. Поскольку доктор Либерман выглядел еще мрачнее, чем дядя Шломо, ей стало совсем не по себе. «Это уже явно не об этом,»--мелькнуло у нее. --Садитесь, Светлана Моисеевна. Она села, молча переводя взгляд с одного на другого. В воздухе повисло что-то очень не хорошее. Она пыталась прочесть что-то на лице дяди Шломо, но тот продолжал оставаться совершенно непроницаемым. --Светлана Моисеевна, мы получили результаты биопсии. Ах, вот оно что. С Давидом у нее совершенно это вылетело из головы. И хорошо, потому что обычно в таких случаях предполагаешь всякую дрянь. А когда постоянно думаешь о всякой дряни, то она обычно тут как тут... --Доктор Либерман, насколько мне извстно, у этой штуки может быть только два результата. Говорите, пожалуйста. Я не школьница и в обморок не грохнусь, обещаю вам. --Иван, скажите ей вы. Я не могу, у меня что-то давление скачет в последнее время. Доктор Либерман упорно отказывался называть дядю Шломо дядей Шломо. «Да какой он Шломо, Светлана Моисеевна. Вы на его лицо посмотрите.» Поэтому в больнице его все называли Иваном, а уж она сама не отставала от всех. Непроницаемости дяди Шломо как не бывало. Он вскочил и при докторе Либермане позволил себе стукнуть кулаком по столу, что было совсем из ряда вон выходящим. --Как, как можно было так на себя махнуть рукой, я тебя спрашиваю? Школьница и то сообразила бы! --Не кричи на меня, Иван. Моя мама всегда говорила, чем меньше знаешь, тем лучше спишь. --Дура! Светлана не стала уточнять, кого он считает дурой, ее или маму. --Сядь, Иван,--повторила она.—Ты думаешь, я химиотерапии испугаюсь? --Скажите ей, доктор Либерман,--дядя Шломо сел.—Я не могу, у меня, кажется, тоже давление. --Все гораздо серьезнее, Светлана Моисеевна. Доктор Либерман сейчас был похож на настоящего чеховского доктора—маленький, старенький, хоть и очень бодрый, с бесконечно добрыми глазами. И говорил он что-то такое, что сознание пока до конца отказывалось воспринимать. Что там Лева вчера говорил? Фаталист, Ганди... ерунда какая-то... кинжал какого-то графа, которого лет триста как тоже нет... спокойно, спокойно... Володе тогда тоже было страшно... ну что же она, собственно, хотела? Почему это должно было ее обойти—только потому, что у нее уже было достаточно горя? Так болезнь—это совсем другое... --Светлана Моисеевна... --Да, доктор, я вас слушаю. Так сколько, вы говорите, мне осталось? --Иван, я не могу. Скажите ей вы. Дядя Шломо достал сигареты, несмотря на то что сидел прямо под надписью «не курить». --Иван, если ты будешь травить себя этой гадостью, ты умрешь раньше, чем я. Доктор Либерман печально покачал головой. --Три месяца,--совершенно не своим голосом проговорил дядя Шломо и закурил. Никто не стал его останавливать. Дядя Шломо что-то прикидывал в уме.—Пять, при максимальной дозе. --Давайте максимальную дозу. Дядя Шломо опять вскочил, однако тут же сел. --Ты знаешь, что такое максимальная доза? Ты, я вижу, как товарищ Сухов, хочешь сначала помучаться? Да если бы там был другой вариант, я бы сам настоял на этом! --Успокойся, Иван,--совсем тихо сказала она.—Еще два месяца жизни рядом с ним и с детьми? Ты думаешь, я откажусь от этого, чего бы это не стоило? В кабинете стало тихо так, что стало слышно только тиканье настенных часов. --А если...—вдруг спросила она, глядя в пол. Жить калекой и инвалидом было бы мало радости, но все-таки это было бы лучше, чем ничего. --Это уже тоже не вариант,--мрачно ответил дядя Шломо.—Я бы сам сделал операцию, если бы был хоть малейший шанс. --Ах да. Я на секунду забыла, что ты хирург, и даже нейро. Доктор Либерман лихорадочно искал правильные слова и все никак не мог их найти. --Ну что же,--наконец сказала она, видя, что, скорее всего правильные слова сейчас нужны им обоим, что было не удивительно. Ведь по ее собственной теории самые сильные мужчины иногда оказывались совершенно беспомощными, и сейчас это как раз был тот самый случай.—Мне не на что жаловаться на господа. Нет, в самом деле. Я думала, что умру в тридцать пять лет, а я прожила еще почти столько же. Я думала, что не смогу больше любить, а я любила двадцать пять лет. В конце концов, у меня двое замечательных, прекрасных, взрослых детей и я им уже не нужна. Да, мне, в самом деле, грех жаловаться на господа бога. --Прости нас,--наконец сказал доктор Либерман. --Какие глупости, доктор. Они снова помолчали. --А теперь, мальчики,--сказала она.—Теперь я вас попрошу об одном одолжении. Мой муж ничего об этом знать не должен. Поклянитесь мне, что никто из вас ничего ему не скажет. И детям, естественно, тоже. --Ты с ума сошла,--сказал дядя Шломо.—Ты не сможешь это скрывать до самого конца. Он все равно догадается. --Мне обычно всегда удается то, что я захочу. Вот двадцать лет назад мне захотелось, чтобы арабы не пристрелили нас на дороге, как слепых котят, и мне это, кажется, вполне удалось. Ты помнишь, Иван? Поклянитесь. --Зачем тебе это надо? --Разве ты его не знаешь? Вы хотите, чтобы он умер раньше, чем я? Обещайте, немедленно. Поклянитесь мне самым святым, что у вас есть. --Но послушайте, Светлана Моисеевна,--доктор Либерман поднялся с кресла.—Это, в конце концов, аморально и не этично! Человек имеет право знать, что происходит с близким ему человеком! Я протестую, как доктор, как твой коллега, как твой друг, просто как человек! Слышишь? Я ему сам скажу, если у вас не хватает духа... --Если вы это сделаете, доктор Либерман, я потеряю к вам всякое уважение. Доктор Либерман сел. --Я не советую вам до этого доводить,--добавил дядя Шломо. --Клянусь жизнью своих детей,--тихо произнес он.—Хоть я все равно против... --Это уже не важно, раз вы поклялись. Теперь ты, Иван. --Чтоб мне никогда не увидеть моей Вологды. --Ты все шутишь, Иван? --Пусть в Израиле никогда не построят третьего храма божьего и пусть иудеи никогда не соберуться все вместе в доме своем... --Перестаньте, дядя Шломо,--сказал доктор Либерман. --Видишь, до чего дошло?—заметила Светлана.—Доктор Либерман наконец тебя признал за полноправного соотечественника. Что тебе еще для счастья нужно? --Клянусь жизнью моих детей,--едва слышно произнес дядя Шломо и закурил вторую сигарету.
Nika: Дядя Шломо в тоске топтался перед дверью дома Светланы. Он предварительно позвонил Вовке и убедился, что их не будет дома. Светланы по его расчетам тоже не должно еще было быть по крайней мере часа два. Двух часов ему точно хватит. «Я клятву дал»,--наконец сказал он себе, перестав на секунду расхаживать взад и вперед.—«Я поклялся жизнями своих детей. Ну что за ерунда, в конце концов? Двадцать первый век, какие еще клятвы? Ну хорошо, допустим, оставим этот бред с клятвой. Либерман тоже хорош, первый начал. Куда же мне было деваться? Я тоже протестую, как доктор. Он имеет право знать, вот это правильно. Да, да, это совершенно правильно. Он мне потом сам спасибо скажет. Может быть, даже сейчас.» Он дастал сигареты.«Главное, не смотреть ему в глаза, тогда все будет нормально. Да, это правильный подход. И правильное решение. Ты прав, Иван, ты совершенно прав. Либерман, может быть, сам на это бы пошел, но он уже постарше, ему тоже вредны такие стрессы. Человек имеет полное право знать, что происходит с близким ему человеком.» С этой мыслью дядя Шломо подумал, убрал сигареты, поднялся на второй этаж и позвонил в их квартиру. «Шма, Исраэль, Адонай Элохейну, Адонай Эхад» ( Внемли, Израиль: Господь, Бог наш, Господь — один! [Благословенно славное имя царства Его во веки веков!]),--сказал он себе, в ожидании, пока откроют дверь.—«Спокойно, спокойно, ничего страшного в этом нет. К тому же наша Библия говорит, что ложь во спасение...» Последней фразы он додумать не успел, поскольку в это время Лев Давыдович открыл дверь, удивленно уставился на дядю Шломо, не потому, что тот явился без приглашения, а потому что была середина рабочего дня. Поскольку Лев Давыдович продолжал соображать, что все это значило, дядя Шломо сам пригласил себя на чай, а Лев Давыдович не стал возражать. «Но там же не будет спасения,»--вдруг подумал дядя Шломо, проходя в кухню.—«Значит, это все-таки просто ложь? Вы знаете, господа, мне уже все равно. Не верю я в то, что это хоть как-то повлияет на жизнь моих детей. Да и фраза про уважение только к Либерману относилась, следовательно, мне уже нечего терять. Да и отступать теперь уже некуда.» --Лев Давыдович, мне, пожалуйста, покрепче, если не жалко,--напомнил дядя Шломо. --Да-да, я помню,--Лев Давыдович достал три пакетика, хотя он никак не мог понять, как можно такое пить.—Чем обязан? --Сядьте, пожалуйста. --Да-да, я сел. Берите сахар, прошу вас. У дяди Шломо был свой неизменный рецепт чая—на три пакетика полагалось три ложки сахара и три куска лимона. Дядя Шломо обьяснял это тем, что в русской культуре число три было символичным, а он не собирается отступать от своих корней, даже после того, как стал евреем. --Лев Давыдович, я, к сожалению, должен сообщить вам не очень приятную новость. Точнее сказать, совершенно неприятную. «Ну все, Иван, теперь тебе уже точно некуда деваться. Сказавши а надо сказать и б, или как там говорили...» --Что вы говорите, дядя Шломо? У Светочки неприятности на работе? Так это все ерунда, уверяю вас. «Это, конечно, можно назвать и неприятностями на работе, если б это не было так грустно…» --Лев Давыдович, скажите, вам известно, что женщинам после 50ти лет рекомендуют ежегодно проверяться у врачей? --Да ведь Светочка сама доктор. О чем вы говорите? Дядя Шломо второй раз за этот день потерял контроль над собой. --Вы что, оба надо мной издеваетесь? Вы это серьезно говорите? Вам самому сколько лет, прости меня господи? --Столько не живут... --Вот именно, столько не живут. --Вы мне скажете в чем дело, или так и будете загадками говорить? --Вы обещаете не волноваться? --Я спокоен, как Державин. --Кто-кто? --Декабрист такой был, Державин. Разве вы по истории не помните? «Обалдеть. Державина он помнит, а что такое мамограмма в этом доме, похоже, никто не проходил.» Некоторое время Лев Давыдович молча смотрел на остывающий чай. --Это ужасно,--наконец медленно сказал он.—Неужели ничего нельзя больше сделать? --Я же говорю, Лев Давыдович. Я сам предложил бы операцию, если бы это хоть что-то изменило. --Что я могу сделать, чтобы ей было легче? --Боюсь, что только быть рядом. Иногда, знаете, это помогает больше чем все технологии и таблетки. Только я попрошу вас еще об одном... Дядя Шломо рассказал о последнем разговоре в кабинете доктора. К его удивлению, Лев Давыдович отреагировал на это сравнительно спокойно. --Светочка в своем репертуаре. Я вам очень признателен за то, что вы мне все рассказали, дядя Шломо. Не беспокойтесь, она не будет знать, что это были вы. --Что вы ей скажете? --Я что-нибудь придумаю. Не беспокойтесь. --Благодарю и вас за это. Я пошел. --Выпейте чаю. --Спасибо. Не хочется. Дядя Шломо попрощался и уехал обратно на работу. Лев Давыдович закрыл лицо руками и заплакал. Но никто этого не видел и не слышал. --Доктор Либерман, позвольте вам задать личный вопрос? Вы верите в ад? Доктор Либерман внимательно посмотрел на него и покачал головой. --Вы же знаете, Иван, в иудаизме нет понятия ада. Дядя Шломо достал сигарету. --В вашем иудаизме его изобретут специально для меня. Я ему все рассказал. Доктор Либерман подвинул ему пепельницу, хотя курение в кабинете и вобще в помещении, естественно, запрещалось, но иногда даже из таких правил делаются исключения. --Вы меня презираете? --Господь с вами. Я бы сам ему все рассказал, но у меня, понимаете ли, давление... Ванечка, вы бы в самом деле не увлекались бы этой гадостью. --Да-да, доктор, вы правы, я сам сколько раз уже бросал. Вот закончится этот кошмар, и брошу по настоящему, даю слово. --Не надо давать слово, прошу вас. Как он там? --Они друг друга стоят. Думаю, будет в порядке. --Я тоже так думаю. Светочка не сказала, куда она поехала? --К Стене плача. Скажите, доктор, она вам в самом деле помогает, эта ваша стена? --В это либо веришь, либо нет. Попробуйте сами. --У меня еще до этого есть пять месяцев... Это плохо, когда приходишь к Господу только тогда, когда тебя совсем припрет, думала Светлана, выходя с площади. Но что уж поделаешь, если мы выросли в стране, где к этому не приучали. И потом, она ведь не для себя просила. Она с этим как-нибудь справиться. Только бы у него хватило сил все это пережить. Остальное—не важно. Она вдруг остановилась у самого выхода. Давид. Мой мальчик, мое солнышко, мой сыночек. Я больше тебя никогда не увижу. Доктор Либерман, конечно, сразу же сказал, что в таком случае стоит только сообщить командованию—он будет дома в тот же день. Но тогда об этом сразу же узнают все. Да и Шушерке тоже не следует лишний раз волноваться. Не надо его дергать. Не стоит его тревожить, пусть играют в своего Штирлица сколько хотят, молодость—такая короткая вещь. Он ведь взрослый мальчик, он должен знать, что родители не вечны. Мысль о Давиде доканала ее окончательно. Так она и знала—начинается. Пока она ничего об этом не знала, она действительно спокойно спала, а головокружения, появившееся в последнее время, просто списывала на возраст. Да если бы они ей ничего не сказали, она через три месяца, скорей всего, просто легла бы и умерла. Мало ли от чего. А теперь придется стиснуть зубы и идти до самого конца, чего бы это не стоило. --Что с вами?—спросил ее незнакомый женский голос. Она едва не упала от внезапно наступившей слабости. Чьи-то руки заботливо ее поддержали. Она пришла в себя—на этот раз это действительно было просто головокружение—и увидела незнакомую девушку, с тревогой глядящую на нее. --Вам нехорошо? --Спасибо, это у меня просто, вероятно, от жары. Спасибо вам, я пойду. --Куда же вы пойдете? На вас лица нет. Давайте посидим немного, пока вам не стане получше. --Что вы, мне не удобно вас беспокоить. --Это вовсе не беспокойство. И вобще-то я—медсестра, и я вижу, что вам еще далеко не хорошо. Светлана не стала говорить, что она доктор и к тому же они живут совсем недалеко отсюда. Девушка ей почему-то сразу понравилось и ей вдруг захотелось о ней все. Она даже забыла обо всем остальном. --Мне кажется, я вас где-то видела,--сказала девушка, когда они уже сидели в кафе и ждали мороженого.—Постойте, подождите... вы знаете, у меня ведь феноменальная память, мама говорит, что это уникальное явление... я с пяти лет помню всех людей, которые потом каким-то образом появились в моей жизни... мне кажется, я вас видела на похоронах того мальчика, который убил араба в торговом центре в Натании... Мама говорит, что мы каждый день должны молиться за его душу, ведь если бы не он, нас бы не было... Каждый день, конечно, не получается, но раз в месяц я сюда обязательно прихожу... так я вас сегодня случайно увидела... вы, наверное, думаете, что я—сумашедшая? --Нисколько,--ответила Светлана более чем серьезно. Она никак не могла понять, почему она тоже чувствовала, что с этой девушкой она встретилась не просто так. --А вы... --Я жена его отца. --А у вас больше нет детей? --Есть, двое. Сын и дочь. А почему ты меня об этом спрашиваешь? Девушка внимательно на нее посмотрела. --Вашего сына зовут Давид? Я только сейчас заметила, как вы похожи. --Откуда ты его знаешь? --Я его жена... вы, наверное, думаете, что я совсем сошла с ума? Как вам кажется, можно за три часа понять человека настолько, что точно будешь знать, что умрешь с ним в один день? --Рассказывай,--тихо сказала Светлана. Аяла рассказала ей все. --Вы думаете, что мы оба сошли с ума? --Нет, мое солнышко. Я этого не думаю. Напротив, я теперь совершенно спокойна. --Почему вы это сказали? Светлана не стала требовать от нее клятв и обещаний, она просто попросила никому не рассказывать—она видела, что Аяла будет нема, как могила, а ей надо было кому-то выговориться. Иван, конечно, был бы хорошим «платочком», но иногда посторонний человек успокаивает лучше, чем самый близкий, поскольку меньше тебя знает. --Это ужасно. --Это жизнь, солнышко, и никуда от этого не деться. Но теперь я буду совершенно спокойна. --Я обещаю, что никому ничего не скажу. --Спасибо. Ты придешь к нам в гости? Я познакомлю тебя со всеми, они тебе понравяться. --Мне будет трудно смотреть им в глаза, зная то, что я знаю, и знать, что они не знают этого. Я к вам приеду на работу. --Хорошо. Так, наверное, в самом деле будет лучше. --Знаете, мама всегда говорит, что нет родственника, хуже свекрови. А мне кажется, что я вас уже очень люблю. --Мне тоже это кажется, моя девочка. Я за вас очень рада. Мне пора домой. Они простились, Аяла осталась доедать мороженое. «Ну и денек. Но какие же они молодцы. Еще один брак на небесах. Леве, пожалуй, пока об этом говорить рано—это надо еще переварить...» И тут она поняла, почему у Вовки в тот вечер было такое довольное выражение лица. Она прокрутила в памяти все последние события. Точно, оно все подходит под временные рамки. А над Вовкой можно будет немного подшутить. Как—пока еще не совсем ясно, но обязательно, это точно...
Nika: Через неделю Светлана была вынуждена признать, что это штука оказалась гораздо сильнее, чем она предполагала. После очередного приступа тошноты, во время которого она старательно пряталась в ванной, перед глазами запрыгали красные точки, она окончательно признала, что теперь ей стало по настоящему страшно. «Если это и дальше будет продолжаться в том же духе, меня и на три месяца не хватит, не то что на пять. Если я буду так думать и сдамся сейчас, так оно и будет. Надо просто взять себя в руки. Это всего лишь болезнь. Слышишь, ты, дрянь? Я проживу ровно пять месяцев, и ни дня меньше. Я тебе покажу, кто из нас сильней, я или ты...» Однако дрянь, судя по всему, так не считала. «Спокойно, спокойно. Дышите глубже, вы взволнованны,»--убеждала она себя и тут поняла, что сейчас просто потеряет сознание. Последней мыслью было что надо хотя бы прислониться к стенке, падать на пол не слишком приятно. «А ведь это даже интересно. В обмороке я еще никогда не была. Интересно, как там и что...» Оказалось, что там—совершенно ничего нет, кроме пустоты и темноты. Но даже сквозь пелену небытия она совершенно отчетливо почувствовала его руки, сильные, родные, нежные. Ей захотелось сжаться в комочек и чтобы он ее от всего спрятал. Чтобы ничего этого не было. Чтобы были только она и он. Но даже сейчас она ничего не скажет, потому что он не должен этого знать. Надо только что-то придумать, чтобы звучало правдоподобнее. --Что с тобой, жизнь моя? Господи, лучше бы он не произносил последней фразы. Куда же теперь деваться? --Левочка, ты только не волнуйся, пожалуйста. --Я спокоен, как Державин. --Кто-кто? --Декабрист такой был... разве не помнишь? Так что с тобой, все-таки? Он прекрасно знал, что с ней, и знал, что это только начало. Но ему очень хотелось, чтобы она сама все сказала ему. Он итак целую неделю делал вид, что ничего не подозревает. --Левочка, ты знаешь, у меня складывается такое впечатление, что я, кажется, беременна. --От святого духа? --Ну, если ты--святой дух... --Светочка, любимая, ты знаешь, у меня складывается такое впечатление, что ты все-таки совершенно убеждена в том, что я—старый козел. --Я его задушу. --Кого? --Либермана. --Оставь старичка в покое. Он тут не при чем. --Ага, понятно. Я так и знала, что Ивану нельзя доверять. Ты его лицо хитрющее видел? --И он тут тоже не при чем. --Но тогда откуда ты все знаешь? --От верблюда. Точнее, от Володи. --Лева, не обманывай меня! Я вас всех насквозь вижу, включая Володю! --Как ты могла? --Тебе нельзя волноваться. У тебя сердце. --А у тебя нет совести. Мы ведь договорились умереть в один день. --Мы посовещались, и я решила, что я передумала. Ты меня понял, Лева? Обещай... --Я не буду ничего обещать. Кстати, я тут тоже кое-что решил, раз мы посовещались. --Ты что-то решил без меня? --Да ведь ты тоже решила без меня. Я просто решил в ответ. Я кое-что почитал об этой максимальной дозе. Это чудовищно. Человек в нормальном уме не пойдет на такое добровольно, а ты, кажется, в более чем нормальном уме. --Лева! Именно поэтому я не хотела тебе ничего говорить! Я знала, что ты выкинешь что-нибудь такое! Это еще два месяца жизни, понимаешь? Человек в нормальном уме не откажется от этого добровольно! --Это будет не жизнь. Я прекрасно знаю, что ты это решила не для себя, но я не хочу, чтобы ты из-за меня страдала. И Шушерка с Давидом тоже этого не допустят. --Лева, ты перегрелся на солнце? --Напротив, я никогда не мыслил более трезво, чем сейчас. Тебе дать почитать или ты мне на слово поверишь? --Я тебе всегда верю. Хорошо, ну можно, я хоть один разочек попробую? --Ты сейчас сама себя слышишь? Да если бы я мог, я бы сам через все это десять раз прошел вместо тебя... --Я знаю. Не говори пока Шушерке ничего. Ей тоже вредно волноваться. Я ей сама скажу, только чуть позже. --У Шушерки есть Вова. Я за нее спокоен. Давид уже тоже большой мальчик. --Лева! Обещай, что... --Обещаю. Я буду в порядке. --Ты мне закроешь глаза? --Угадай с десяти раз... --Папа, ты меня слышишь? --Слышу, Володенька. Ты давно не появлялся. --Извини, пожалуйста. Было чем заняться. Я тобой горжусь. У меня просто нет слов. --Я сам не верил тому, что ей говорил. --Все правильно, папочка. Только кинжал убери. --От кого? --От себя, естественно. --Какой ты у меня умный. Я же сказал, что не думаю об этом. --Это ты сейчас так говоришь. Убери, говорю, от греха подальше. --Володенька, есть гораздо менее болезненные способы ухода из жизни. Не волнуйся, я это уже пережил. К тому же, я забуду потом отдать Давиду. --Я тебе напомню. --Ладно, если ты так просишь. --Папа, с Давидом все в порядке. --Спасибо. А ты ему не передашь... --Нет, я не могу вмешиваться в ход событий. Не надо его беспокоить. --С этим и я согласен. --Ладно, я вижу, что ты в порядке, при данных обстоятельствах. Кстати, ты знаешь, что Димка третьего ребенка ждет? Они сказали, что пока не родится девочка, они не успокоятся... --Да? Это интересно... только что же они с Вовочкой не поделили? Неправильно это все. --Пап, тебя в самом деле это сейчас может интересовать? Впрочем, ты в своем репертуаре. Ладно, попробую и с ним поговорить. Держись, папочка. У меня отбой. --Я тебя еще услышу? --Не сомневайся...
Nika: --Папочка, ты опять не спишь? Шошана тихонько открыла дверь, так же тихо вошла в комнату, поставила на тумбочку чашку с горячим чаем, села рядом и положила голову на плечо, как в детстве. Лев Давыдович уже несколько ночей никак не мог заснуть. Ничего не помогало—ни таблетки, ни народные средства, ни лекция о вкусной и полезной пище от дяди Шломо. В конце концов он просто принял это как должное и перестал с этим бороться, тем более, что отоспаться можно было и днем. Это, конечно, было совсем не нормально и правильно, но дядя Шломо в конце концов тоже сказал, что не знает, что с этим делать, поэтому оставалось только мириться. --А ты почему не спишь? --Я тебе чай принесла. --Спасибо, моя девочка. Но теперь ты ляжешь? --Нет, я подожду Вову. Он еще тоже не лег. --Ты знаешь, мое солнышко, у меня такое впечатление, что вы не спите из-за меня. --Ты совершенно не прав, папочка. Мы не спим из-за себя, а не из-за тебя. Как ты? --Я в порядке. В полном. --Ты в последнее время что-то слишком часто это повторяешь. --Потому что это так и есть. --Папа, ты когда-нибудь думал над тем, в чем заключается смысл жизни? --Что?—удивленно спросил Лев Давыдович.—Ну конечно, думал, мое солнышко. И не только я, можешь быть уверена. Ты сама в порядке? --На удивление, тоже в полном. И что ты думаешь по этому поводу? --По поводу чего? --Папа, в чем смысл жизни? --В любви,--вздохнул Лев Давыдович. --Да? И зачем она нужна, это любовь? Мы все равно потеряем тех, кого мы любим. Рано или поздно, так или иначе. --Доченька, что с тобой такое? --Не знаю. Я все время об этом думаю в последнее время. Прости меня, папочка, я пойду спать. --Подожди. Выпей чай. Без этого я тебя не отпущу. Она взяла чашку, выпила несколько глотков и печально улыбнулась. --Я вобще-то это тебе принесла. --У нас есть еще. Ну как, получше? --Немножко. Ты прав, это всегда помогает. --Теперь ты ляжешь? Мне кажется, я сегодня наконец тоже усну. --Да, конечно,--ответила она, не двигаясь с места.—Да-да, сейчас, одну секундочку. --Сушечка, что с тобой?—он внимательно посмотрел на нее—она была совершенно белого цвета, без одной кровинки в лице. --Сейчас, папочка. --Вова!—Вовка тут же влетел в комнату.—Вова, пожалуйста, сходи за машиной. Мы пока спустимся вниз. --Может быть, лучше наоборот? --Вовочка, придется ехать тебе. Мне лучше не надо сейчас за руль. Пожалуйста, нельзя терять время. Вовка вылетел из квартиры быстрее, чем пуля из мушкета. --Папочка, мне так страшно! --Все будет в порядке. Ты меня слышишь? Все будет в порядке, моя девочка, мы с Вовой будем с тобой. Ну, пойдем потихонечку, тут всего один этаж. Никогда в жизни второй этаж, на который они с самого детства с Давидом взлетали за одну секунду наперегонки, не казался ей так далеко от первого. Как же хорошо, что папа рядом. Самый замечательный, самый лучший на свете. Они всегда знали, что с родителями им страшно повезло. Проще сказать, таких родителей не было ни у кого из друзей. И они с Вовой обязательно постараются быть такими же. Только надо это пережить. Надо успокоиться, в этом нет ничего страшного. Все рожают детей. Она ничем не отличается от других, разве только тем, что она в последнее время стала ужасной трусихой. Ничего, это всего лишь из-за беременности, никто никогда не обвинил бы ее в трусости. Это пройдет. --Сушечка, пойдем, мое солнышко. Оказалось, что за все это время она не сдвинулась с места. --Папочка, мне кажется, я не могу... Лев Давыдович тут же взял ее на руки, как ребенка. Надо было сразу это сделать, как же он не догадался. Вот уж действительно, старость не радость. Но страшно становилось только когда он сам думал о своем возрасте, а на самом деле он ощущал себя моложе минимум бы лет на пятнадцать. Особенно сейчас, когда он стал ей так нужен. --Поставь меня сейчас же, тебе тяжело! --Успокойся, пожалуйста. У меня никого нет на свете дороже тебя и Давида. С тобой все будет в порядке. Ты меня слышишь? --Да, папочка. Я бы сама дошла, правда. --Да-да, конечно, в следующий раз так и будет, обещаю. Кстати, я вдруг понял, в чем еще смысл жизни, кроме любви. --Правда? В чем же? --Ты скоро это тоже поймешь сама. --Мне кажется, я уже это поняла. --Будем считать, что мы оба решили задачу, над которой тысячилетиями бьются все мудрецы и философы мира. Такое тебе подходит? --Мы с тобой очень умные,--она выдавила жалкое подобие улыбки, но все-таки это уже был прогресс.—А все-таки ты лучше подожди нас дома. Мне так будет спокойнее. --Нет, моя девочка. Я никуда не уйду, и не проси меня об этом. Договорились? --Да, папочка. Вовка, кусая губы и сам стараясь изо всех сил не заплакать, смотрел, как ее подключали к капельнице и прочим неприятным аппаратам. Он прекрасно понимал, что так было положено, но ничего хорошего это не предвещало. А уж когда доктор, та самая, которая принимала их в первый раз, попросила выйти в коридор, ему стало вовсе не по себе. Лев Давыдович ласково сжал руку и шепнул, что все будет в порядке. Вовка был только благодарен судьбе за то, что он по крайней мере был сейчас не один. --Господа, я, к сожалению, должна сообщить вам не очень приятную вещь... Лев Давыдович начал догадываться. Догадки не привели его в восторг, но он взял себя в руки. --Доктор, неужели без этого совсем не обойтись? --К сожалению, видимо, нет. Да что вы так боитесь, молодые люди? Это пустяковая операция. Думайте о том, что ей не будет больно, вот и все. Пожалуйста, подпишите бумаги, молодой человек. --Вова...—начал было Лев Давыдович. --Что? --Нет, ничего. Подписывай, пожалуйста. Это просто формальный документ, что мы со всем согласны. --А мы со всем согласны?—зачем-то спросил Вовка. --У нас нет выбора,--вздохнул Лев Давыдович. Вовка подписал бумаги. --Молодые люди, вам придется нам помочь. Ваша девочка ни за что не соглашается. Не могу же я против ее воли делать ей укол. --Я с ней поговорю,--сказал Вовка. --Может быть, лучше я?—спросил Лев Давыдович. --Сначала я. Вовка вернулся минут через пять. У него был вид побитой собаки. Льва Давыдовича, впрочем, ждал тот же результат, хотя обычно Шошана слушалась его с полуслова. Вовка лихорадочно соображал, что же теперь делать и тут вдруг понял. --Лев Давыдович, подождите меня, пожалуйста. Я попробую еще раз. --Вовочка, что ты ей скажешь сейчас, что ты еще не сказал до сих пор? --Что я буду держать ее за руку. --Ты с ума сошел? --Напротив, я никогда еще не мыслил так трезво, как сейчас. «Где-то я это уже слышал»,--подумал Лев Давыдович. --Хорошо, мой мальчик. Если ты на это решился, я не стану тебя отговаривать. --У вас все равно ничего бы не вышло... Доктор, однако, совершенно не придерживалась этого мнения. --Молодой человек, вы хотите, чтобы меня выгнали с работы? --У вас все равно не получится по другому. Вы же видите, это у нее не просто так . Пожалуйста, позвольте мне остаться, я вас очень прошу. --Не позволю. Это аморально, в конце концов. Вы сами уйдете или мне придется охранника вызывать? Вовка задумался. Драться с охранником не входило в его планы, хотя он конечно кое-что мог. Но Лев Давыдович бы это точно не одобрил. «Воланд, ты совсем рехнулся? Нашел, где геройствовать. Выйди, пожалуйста, все будет в порядке, обещаю.»”Слушай, Володь, я, кажется, по крайней мере в твою личную жизнь не вмешивался.” «Ты так считаешь? Уймись, говорю. Родина тебя не забудет.» «Володь, если я тебя сейчас вежливо пошлю, ты не очень обидишься?» «Вова, я тебя никогда ни о чем не просила,»--услышал вдруг Вовка голос, который не слышал уже очень давно.—«Пожалуйста, не мешай людям работать. С Шушеркой все будет в порядке.» «Анжелика?» «Ты уйдешь или нет?» «Прости, Анжелика, я этого не сделаю даже ради тебя. Я все сказал.» “Ну все, Саш. Уж если он ради тебя этого не сделает, мы тут уже ничего не сможем. Отбой по полной программе...” --Молодой человек, вам все-таки очень хочется, чтобы о вас написали в газетах? --Доктор, что тут у вас происходит?—спросила вдруг неизвестно откуда появившаяся девушка в светло-бирюзовой форме медсестры. Вовке вдруг показалось, что он ее откуда-то знает, Шошана тоже взглянула на нее с любопытством, а девушка в ответ внимательно посмотрела на нее. --Сумашедший дом. У нас всего лишь внеплановое кесарево, а они тут Сталинградскую битву организовали. --Тебе что, два года?—строго спросила девушка Шошану. --Нет,--жалобно ответила Шошана.—Мне не два года, мне двадцать два... ну то есть, почти... столько же было первой жене моего папы, а она умерла во время операции... Доктор вздрогнула и уже почти готова была согласиться, чтобы Вовка остался. --Это было в другое время и в другой стране,--сказала девушка.--Если я останусь с тобой, тебе не будет страшно? --Не будет,--неожиданно для себя и тем более для Вовки, которого все еще не покидало чувство, что он откуда-то знает эту девушку. --Выйдите, пожалуйста,--сказала ему девушка.—Вы можете даже поехать домой или подождать в кафе внизу. Это займет несколько часов. --Мы подождем внизу,--сказал Вовка, поцеловал Шошану и вышел. Он сам не мог себе обьяснить, почему сейчас он был совершенно спокоен. --Откуда я тебя знаю?—спросила Шошана девушку. --Я жена твоего брата,--ответила Аяла.—Я тебя почти сразу узнала. --О чем ты говоришь? --Думаешь, вы одни такие быстрые?—улыбнулась Аяла.—Я тебе потом все расскажу. Спи, пожалуйста. Я тебе уже сделала укол и ты ничего не заметила, правда? --Правда. Ты позовешь Вову, когда я проснусь? --Конечно. Сразу же. Спи, все будет в порядке. --Я не могу понять, откуда мне кажется, что я ее знаю,--сказал Вовка, когда они сидели внизу в кафе и пили чай.—Я ее никогда раньше не видел. --Ты не обратил внимание, какого у нее цвета глаза?—спросил Лев Давыдович. --Я не обращаю внимание на цвет глаз других девушек, Лев Давыдович,--тут же обиделся Вовка.—Впрочем... кажется, голубые. А волосы черные. Я ничего не понимаю, я же вобще не смотрел на нее. А почему вы спрашиваете? --Так, для себя,--Лев Давыдович что-то вспоминал.—Действительно, странно. Может, это такая форма дежавю? Вовка вдруг оторвался от чая и совершенно неожиданно увидел Давида. Вовка на всякий случай поморгал, но Давид никуда не исчезал. --Лев Давыдович, я не знаю насчет дежавю, но по моему, сейчас перед нами молчаливая галлюцинация... --Что, не ждали?—спросил Давид. --Лев Давыдович, она разговаривает,--заметил Вовка. --Давид, мальчик мой, это в самом деле ты? --Ну конечно, папочка,--Давид наконец бросился обнимать отца, затем крепко пожал Вовке руку. --Но как... --Я подумал, что у меня всего одна сестра и оставить ее в трудную минуту бессовестно. --Молодец, Давид. Но с Вовой можно было бы и не беспокоиться. --Вобще-то, папа, если честно, есть еще и другая причина... --Я знаю,--улыбнулся Лев Давыдович. --Откуда?! --Да, действительно, откуда?—подхватил Вовка.—Давид, я тут не причем, правда... --Мама мне все рассказала. Она с ней случайно познакомилась. --Кстати, где...—Давид остановился на полуслове и побледнел. Лев Давыдович прижал его к себе и погладил по голове, как в детстве. --Мама на небе,--тихо сказал он.—Она просила сказать тебе, что очень тебя любит. --Почему вы мне не сообщили? --Она не хотела тебя тревожить. Ты же знаешь, у нас желание дамы закон. --Я не могу в это поверить. --Думай о том, что ей больше не больно. Мне это всегда помогает. Ты уже пойдешь наконец к своей жене? --Ты будешь в порядке? --Не беспокойся, Давид, я за него отвечаю,--сказал Вовка. Давид направился к двери, но вдруг остановился. --Пап, Владимир Сергеевич меня молчаливой галлюцинацией обозвал... что это значит? --Книжка такая была, «Мастер и Маргарита». Я тебе потом расскажу... «Кажется, я влип,»--подумал Лев Давыдович.—«Похоже, придется и это переводить на ридну мову, а это вам не приключения великого комбинатора... ладно, что не сделаешь ради любимого сына... » Аяла вышла из палаты и устало опустилась в кресло, стоявшее у двери в коридоре. Она хотела спуститься вниз к «молодым людям» и сообщить, что все прошло хорошо, но доктор увидела, что она едва держиться на ногах и сказала, что пойдет к ним сама. «Успокойся, успокойся. Все закончилось, просто я больше никогда в жизни не буду ассистировать в операциях близким людям,»--уговаривала себя Аяла.—«Это был исключительный случай. А ну, перестаньте немедленно!»--мысленно сказала она ладоням, которые никак не хотели перестать противно дрожать.—«Я сейчас поеду домой, сьем полкоробки мороженого и лягу спать. И просплю до послезавтрашнего дня. И пусть меня никто не трогает...» В тот же момент кто-то закрыл ей глаза ладонями и спросил удивительно знакомым голосом: --Правда, ты сейчас обо мне думала? «Так, теперь еще и галлюцинации. Только этого мне не хватало. Ладно, я сразу лягу спать, без мороженого.» На всякий случай она осторожно сняла с глаз ладони и изумленно уставилась на Давида. --Это правда ты? Я не сплю? --Давай я тебя поцелую, и ты мне скажешь, спишь ты или нет?—предложил Давид. Они поцеловались. --Но как...—спросила она, все еще не веря тому, что видит его. --Я больше не мог без тебя,--сказал Давид.—Ты мне каждую ночь снилась, правда. --Ты мне тоже. Еще бы чуть-чуть, и я сама бы к тебе поехала, правда. --В Саудовскую Аравию? --Куда угодно... Они поцеловались еще раз. --Как там моя сестричка? --Вся в тебя. Упряма как тысяча чертей. К ней пока нельзя, она будет спать еще несколько часов. Поехали. --На море?—спросил Давид. --На кладбище, глупый мальчик. --Тогда давай возьмем папу. --Нет, не сейчас. Сейчас тебе там нужно побыть одному. --Я тебе говорил, как я тебя люблю? Ключ давай. --Даже не думай. Ты же только что после самолета. --А ты после операции. Ключ давай, говорю. Еще не родилась та женщина, которая будет меня везти на машине. --Давид... --Ладно, туда я, обратно ты, так и быть. --Давай я туда и обратно. Еще не родился мужчина, который будет указывать, что мне делать. Не думай, пожалуйста, что ты исключение. --Ладно, давай сегодня ты, а в следующий раз я. --Только если ты никуда больше не уедешь. --Я больше никуда не уеду. Никуда и никогда...
Nika: Последняя песнь поэмы. --Так кто же все-таки у них родился?—спросила я. Это я, дочка Димы Палия, Диана. Та самая, про которую папа говорил, что пока не родится девочка, они не успокоятся. По счастью, я появилась сразу после второго брата, иначе у нас точно был бы сумашедший дом. Так что папе, можно сказать, повезло—«падали листья, я родилась». Хотя братцы у меня, пожалуй, мировые... Сегодня у меня день рождения. Мне исполнилось восемнадцать лет. Братцы отправились в магазин закупать мясо—завтра мы поедем за город с кучей разного народа. А пока можно спокойно выпить чая с мамой и папой. Как говориться, тепло, светло и мухи не кусают. Папу несло—он решил рассказать мне свою сказку именно сегодня, и ничто не могло его остановить в этом кардинальном решении. Он, оказывается, давно все это записывал, но готово это стало совсем недавно. Мама говорила, что папа, как Хемингуэй, в сером свитере и пишет диалогами. А учительница русского языка говорит, что если в произведении нет описаний длиной на страницу, или хотя бы на три четверти, то из этого надо делать пьесу. Но папа сказал, что он не драматург, и к тому же они время от времени все-таки думали. К тому же папа продолжал настаивать, что все это было на самом деле. Конечно, портреты Володи и Саши в черной рамке у нас в школе—тому живое, то есть не совсем, доказательство. Их история стала легендой, хотя в школе, естественно, рассказывали только половину правды. Остальной половине все равно никто бы не поверил. Из всего рассказанного правдой могло быть только одно—что дядя Вова поехал в гости и влюбился в Шошану с первого взгляда, как во французких романах. Про Володю и Сашу можно было очень легко додумать. --Я их сам видел,--не унимался папа. --Да, папочка, конечно. Кого ты видел? --Мушкетеров, упрямое дитя! --Да-да, папочка, конечно, обязательно. Скажи пожалуйста, а почему не Шерлока Холмса или капитана Блада? --Да потому, что каждый пишет, как он слышит... то есть, у кого что болит, тот о том и говорит... то есть, ну если ты все время будешь думать о капитане Бладе, будь осторожна со своими мечтами. --Подожди, папа. Кто родился у Шушерки? --Как это кто? Нострадамус сказал близнецы, значит, близнецы. --А Нострадамуса ты тоже видел? --Нет, его видел только Володя. --Хорошо, а почему ты поссорился с дядей Вовой? --Я не ссорился. Оно само разошлось. Иногда так бывает. --Даже после мушкетеров? --Так ты мне веришь? --Ни капельки. --Тогда даже после мушкетеров. --А почему ты ему просто не позвонишь? --С какой стати? Почему я должен первый? --Потому что ты первый начал. --Я же говорю, я ничего не начинал, оно само. --Вы до утра намерены препираться?—поинтересовалась мама.—Заметь, Ди, я тебе подарила на день рождения телефон последней модели, а папа тебя сказками кормит. --Слушай, мам, а что если мне на летние каникулы в Израиль смотаться? Телефон у меня есть, так что связь будет... --Ди, не вздумай, пожалуйста. Это не страна, а Бермудский треугольник. Вова поехал и не вернулся, Елена Аркадьевна поехала и не вернулась, а там, между прочим, сорок пять градусов в тени... --Мам, да я не буду в тени. Я хочу в Средиземном море покупаться. --Да где ты там будешь жить? --Ну если они все настоящие, то найдется у кого. --Я не собираюсь звонить вашему дяде Вове!—провозгласил папа.—Кстати, Ди, ты вобще «Трех мушкетеров» удосужилась прочесть? --Это не женская книга,--вставила мама.—Чему она вобще учит? Какой-то граф свою жену повесил на дереве... --О боги, я слышу голос Елены Аркадьевны, слово в слово,--сказал папа.—Интересно, это все женщины так думают по этому поводу? Ладно, Ди, собирайся. Только я поеду с тобой. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. К тому же дяде Вове 55 лет скоро, а тут и подарочек явится. Боже, как я стар. Я просто суперстар... --Мам, а ты с нами поедешь? --Нет, я терпеть не могу жару. Мне всегда наш климат всем подходил. Я вобще не понимаю, зачем тебе это надо, Ди. Пусть папа едет сам и мириться со своим дядей Вовой. Пусть он тебе вместо этого лучше новый компьютер подарит. --Мы не ссорились!—снова провозгласил папа. Я сама не могла понять, почему мне пришла в голову именно эта идея. В Израиль у нас почти никто не ездил отдыхать. Это было не модно. Ездили в Испанию, Грецию, на Кипр, но в Израиль почти никто и никогда. Да и само это слово появилось во дворе только после истории с Володей. Но собственно, а почему бы и не туда? Уж там точно есть чем заняться. Я, может быть, хочу посмотреть на Храм Гроба Господня. И вобще там куча интересных вещей. --Нет, мам, я не хочу новый компьютер. Я хочу с папой в Израиль. Мама покачала головой, но ничего не сказала. В этот момент в дверь позвонили. Папа пошел открывать, а я зачем-то пошла за ним. Папа был совершенно уверен, что это братцы вернулись с охоты за провиантом, поэтому он не стал спрашивать кто. --Привет, Дим,--сказал дядя Вова.—Ничего, что я без приглашения? --Да с каких пор тебе нужно было приглашение в мой дом? --Это хорошо. Только я не один. Это мой сын Яков, прошу любить и жаловать. Прицепился, как банный лист, говорит, хочу с тобой на Ленинград посмотреть и все тут. --Ди, иди сюда, тебе друга по разуму привели! --Типун тебе на язык,--сказала мама.—Ты непременно хочешь, чтобы твоя единственная дочь жила в стране, где сорок пять градусов в тени? --С чего ты это взяла?—искренне удивился папа. --Яков, поздоровайся с дамой,--велел дядя Вова. Мама тут же принялась пихать папу под локоть, потому что Яков, не долго думая, поцеловал мне руку. Никто и никогда не целовал мне руку. Братцы не в счет, их папа воспитывал. Я еще все время думала, что кому-то когда-то обязательно с ними обоими повезет, а мне с кем повезет? Как там у папиного незабвенного Шаова—«гляжу с тоской на наше поколенье, все ждут метафизической халявы...» --Идите, дети, идите,--сказал папа.—Нам надо поговорить в спокойной обстановке. --А куда нам пойти, па? --В Эрмитаж, конечно, глупое создание. Яков, вы были когда-нибудь в Эрмитаже? --Это там, где атланты?—спросил Яков. --Кто? --Где без питья и хлеба, забытые в веках, атланты держат небо на каменных руках,--продекламировал Яков. --Вова, как вам это удалось?—удивилась мама.—Даже наши дети уже не сразу это вспомнят. --Ничего особенного,--пожал плечами дядя Вова.—Все не от питания, а от воспитания. --Вы уже уйдете наконец?—спросил папа. Я посмотрела на него более чем выразительно Папа вздохнул и полез за кредитной карточкой. --На, ненасытное создание. И помни, что мама подарила тебе телефон последней модели... Тот добрый читатель, который добрался вместе с нами уже почти до самого конца повествования, ибо папа до самой последней минуты, пока мы не покинули помещение, продолжал настаивать на том, что все это им не приснилось, наверняка уже сделал вывод, к чему приводят такие прогулки. Правда, «царя Давида» у нас, конечно, не было, зато у нас есть Астория, а там тоже неплохо кормят. Утром позвонил папа. --Ди, ты знаешь, я вобще, конечно, человек либеральный... --Ты просто Ганди, папочка. Мы скоро вернемся. --Помни, пожалуйста, что кредитка—вещь не резиновая. --Я помню, папочка. На билет в Израиль хватит? --Идите сначала домой. Дома все обсудим... Значит, брак на небесах—это в самом деле не сказка. Будьте осторожны со своими мечтами, иногда они сбываются...
Камила де Буа-Тресси: Nika, спасибо большое, очень оптимистичная история, всегда поднимающая настроение!!!!
Lys: Nika, спасибо. Это было не просто интересно, трогательно, с юмором – это было талантливо. Удивительное дело, хороший, по-настоящему хороший конец не выглядит притянутым за уши. Обычно читая фик, знаешь, что все это выдумка, а Сказка, несмотря на свое название, читается как совершенно реальная история, с абсолютно реальным д'Артаньяном (видна симпатия автора – очень живой получился ) и остальными. От меня отдельное спасибо за графа. Всегда хотелось посмотреть на него со стороны неграфоманским взглядом. Поскольку мне это недоступно, за то и спасибо – показали. Не знаю, закладывалось-ли изначально это авторской мыслью, но получилось прекрасное напоминание, что роман, даже самый лучший – это не вся жизнь. Вернее, он не может и не должен быть жизнью, которая всегда интереснее, шире и многообразнее. И, наверное, лучше, потому что непредсказуема. Финал романа изменить нельзя (а очень хочется), но «написать» свою жизнь и менять сюжет в жизни вполне реально, если хватит смелости и решительности. А этому можно научиться – у мушкетеров, например Можно еще долго разбирать достоинства - великолепное чувство юмора , прекрасно выписанные, нешаблонные и ужасно привлекательные характеры (Светлана и Лев достойны Оскара :)), нестандартные ходы ("обратная связь" с родителями - здорово), а можно просто сказать - АВТОРА! P.S. Еще писать обязательно, сколько осталось неохваченных тем :))
Nika: Подарок Lys: Саша в 17ом веке:
Nika: Светлана:
Диана: Замечательная сказка. Только, может быть, последняя пара все же останется в Ленинграде?
Nika: Диана Рада, что вам понравилось. Сказка, собственно, закончилась--так что что будет дальше, читатель волен сам додумать.
полная версия страницы