Форум » Не только по Дюма » Не только по Дюма... » Ответить
Не только по Дюма...
Джоанна: Не единым Дюма жив фанфикшер! Несем сюда все прочее, на что нас вдохновляли иные книги, фильмы и просто наша фантазия!
M-lle Dantes: Многим хорошо знакомый баскервильский фанфик КТО В МЕРРИПИТЕ ХОЗЯИН Навеяно фельетоном "Дневник домохозяина" Понедельник. Один дома. Бэрил уехала на неделю. Взяла, конечно, с меня клятвенное обещание вымыть окна и каждый день подметать пол. Подумаешь, не справлюсь, что ли? На всякий случай написал на завтра список дел. Он, конечно, получился здоровый, с разворот "Таймс" (кто, кстати, мой "Таймс" ножницами порезал?), но ничего - если я всё рассчитал правильно, останется время и за бабочками погоняться. Вечером устроил роскошную холостяцкую пирушку. На ужин у нас с собакой по бифштексу. На десерт собака умяла жестянку печенья. А я пил вино и курил сигару. Давненько не чувствовал себя таким свободным. Вторник. Надо, пожалуй, пересмотреть кое-какие пункты в моём плане на сегодня. После долгих раздумий вычеркнул половину, посмотрел на оставшееся и сунул в расправилку для бабочек. Зачем протирать пол каждый день, если потом он сразу пачкается? Сами понимаете - в болоте живём. Достаточно снимать ботинки и мыть собаке лапы. И следить, чтобы она не лазила куда попало. Открытие: собаки всегда выбирают для прогулок самые грязные места во всей Гримпенской трясине. От мысли помыть ей лапы я отказался, а то останусь ещё и без брюк. Собаке я втолковал, что не каждый день праздник, поэтому бифштекса ей сегодня не обломится. Откровенно говоря, достать, разморозить и обжарить один бифштекс - само по себе мука мученская. Тем более посуду за ней тоже я мою. Куплю ей готовый корм. Среда. День сразу начался с открытия: если после прогулки по трясине не почистишь себе ботинки, этого не сделает никто. Теперь же в них только по трясине и можно гулять. Мортимер бы удавился от желания иметь такие окаменелости. Собаке я купил консервы. Она морщится, но ест. Больше никаких бифштексов! Никогда не думал, что они с таким завидным постоянством прилипают к потолку! Лучше съем яичницу с беконом. Встретился Генри Баскервиль. Набивался в гости, но, узнав, что Бэрил нет дома, как-то сразу скис и заторопился домой. Ну и не надо, я его кормить не собираюсь. Сам он корм собачий... Вечером случилось ЧП: собака разбила морилку, и из неё улетело 10 бабочек. Плод стараний за все прошлые выходные. На ужин один чёрный кофе. По-моему, я разучиваюсь его варить... Четверг. Больше никаких яичниц!!! Легче спьяну попасть в Баскервиля из духового ружья, чем яйцом на сковородку. Собака ест готовый корм. Завидую. А она, глупая, качает права и грозится, что выйдет замуж за комиссара Рекса и сдаст меня полиции. Если не дам ей булочек с колбасой. Набивался в гости к Баскервилю, но он уже знает, что Бэрил уехала, и начал болтать какую-то ерунду насчёт разгрузочно-овсяночного дня. А я бы и овсянку съел, да кто мне её подаст! Я перестал бриться. Надеялся хоть на этом сэкономить время, которое Бэрил никогда не теряет, потому что не бреется... Заходил Френкленд. Грозился подать в суд, потому что, видите ли, мои грязные ботинки оскорбляют его эстетические чувства и (здрасте!) политические убеждения. Я демонически рассмеялся ему в лицо. Ладно. Увидимся в суде. Достал с рудника резервный запас консервов на случай, если бы пришлось отсиживаться на Гримпенской трясине. Теперь я могу вымыть собаке лапы, потому что брюки уже безнадёжно испорчены... На обед и ужин копчёный язык. Пятница. Больше никаких консервов! По одной банальной причине - ночью собака залезла в шкаф и слопала их вместе с банками. Утром встретился Ватсон. Пробормотал что-то насчёт Минздрава и стрельнул у меня последнюю сигару. Днём пришла телеграмма от Бэрил. Она спрашивала, вымыл ли я окна и поменял ли занавески. Я демонически рассмеялся в телеграмму. Хоть это у меня действительно получается... Проблема с ванной. В ней дрыхнет собака. Впрочем, меня это уже не так беспокоит, потому что я перестал принимать ванну... Ночью пошёл на болота и украл обед у каторжника Селдена. Наконец-то еда! Бэрримор замахался на меня свечкой, но, увидев, на что похожи мои ботинки, упал в обморок. Суббота. Я чувствую себя совершенно разбитым. Даже бабочек ловить не хочется. Днём пошёл в хижину на болотах и украл обед у Шерлока Холмса. Это, конечно, приманка, и Лестрейд уже поджидал меня в засаде. Но я не промах: нацарапал на стене "Здесь был полоумный Селден" и смылся. Мортимер стал на меня нехорошо поглядывать. Наверно, думает, что я уже достаточно первобытный для того, чтобы заполучить мой череп. Всё, без собаки из дома не выхожу. Ночью приснилось, что я поймал на болоте циклопидеса и схрупал. Господи, прям объеденье! Воскресенье. Я чувствую, что пропадаю заживо. Мы с собакой раздражительны, сварливы, и от обоих разит болотом. На завтрак попробовал собачьи консервы. Ни собака, ни я не в восторге. НАДО ЧТО-ТО ДЕЛАТЬ!!! Иначе и в самом деле попаду в коллекцию к Мортимеру. Последним усилием воли схватил собаку под мышку и рванул через болото в Кумб-Треси. Три часа спустя. Лорочка - чудо. Поняла без слов. Пишу эти строки в любимой пижаме её мужа, после трёх обедов и двух горячих ванн. Собака любуется на себя в зеркало. Лорочка помыла ей лапы и подкрасила её тушью с блёстками. Мне кажется, я нашёл идеальный способ решения хозяйственных проблем. А вы как думаете?
M-lle Dantes: Мой детективный рассказ в английском духе МЕРДСТОН НАШИХ ДНЕЙ Когда полковник Мэйсон вошёл в гостиную, он застал там свою сестру в обществе миссис Ренаты Брайб – самой известной деревенской сплетницы. Увидев его, миссис Брайб заметно оживилась. - Ах, дорогой полковник! – тут же затрещала она. – А мы-то ждали вас! Куда же вы пропали? Спрашивать об этом не имело смысла, поскольку по красно-белому костюму и сапогам Мэйсона было ясно, чем он занимался последние полтора часа. Миссис Брайб вообще любила задавать такие бесполезные вопросы, и многие (весьма незаслуженно) считали её глуповатой. На самом же деле – было бы желание – она и сквозь кирпичную стену могла увидеть, что к чему. Однако вопрос есть вопрос, и он требует ответа. - Немного прокатился по полям, - ответил Мэйсон и сел в кресло, вытянув ноги. - Рон обожает лошадей, - вставила его сестра. Мисс Джемма Мэйсон была типичной английской девушкой с короткими светлыми волосами, вьющимися на висках, россыпью веснушек на вздёрнутом носике и очень светлой кожей, которая никогда не загорала, несмотря на жизнь сначала в деревне, потом в Австралии. Ей было восемнадцать – тот самый безответственный возраст, когда молодым людям (особенно тем, кого избаловали в детстве) свойственно говорить то, что они думают, и считать всех людей старше тридцати пяти развалинами и ретроградами. Миссис Брайб, которую так и подмывало упрекнуть Джемму за фамильярность (в конце концов, полковник был на пятнадцать лет старше сестры), не без труда поборола искушение и принялась засыпать Мэйсона такими же бессмысленными вопросами об Австралии. Услышав, что там действительно очень жарко, но кенгуру по улицам не бегают, она выдержала значительную паузу и сообщила новость, которой явно хотела поделиться с самого начала: - Вы ещё не слышали? Мюриел Джефферсон вышла замуж. Мэйсон помрачнел и принялся постукивать рукояткой хлыста по голенищу. - Не может быть! – воскликнула Джемма. – За кого? - Его зовут Хитклиф Эджворт, - объявила миссис Брайб. – У него, кажется, своё дело в Лондоне. Во всяком случае, он человек не бедный. Тем лучше для маленького Джерри. Вы же понимаете, ребёнку нужен отец… да и деньги тоже, - прагматично закончила она. Полковник отложил хлыст и закурил, стараясь не выдать своего волнения. - Они вернулись сюда на днях, - продолжала миссис Брайб. – Почти в один день с вами. Мистер Эджворт, его сестра и Мюриел с Джерри. Так вот, я к тому, что в воскресенье у них будет ленч, и вы, между прочим, приглашены, - не без злорадства добавила она. Но мелодрамы не получилось. - Мы придём, - спокойно ответил Мэйсон, стряхивая пепел с сигареты. В гостиной, куда провёл полковника и Джемму сухопарый дворецкий, который по возрасту мог соперничать с мумией из Британского музея, уже находились две гостьи: миссис Брайб и её лучшая подруга миссис О’Шэй – полная экспансивная дама с копной тёмно-рыжих кудрей и безразмерной сумкой. Обе приятельницы восхищались комнатой, как обычно, стараясь заглушить друг друга. - Говорят, эти обои из самого дорогого лондонского магазина! – восторженно сообщила миссис Брайб. – Умеют же люди обустраиваться! - А гравюры? Вы видели эти гравюры? – вторила ей миссис О’Шэй. – Ведь это настоящая редкость! Наверное, куплены у Джобсона… (Это имя она знала только понаслышке, в чём, впрочем, никогда бы не призналась). Бездна вкуса! - Не знаю, что вы в них нашли, - без особого пиетета возразила Джемма, - мне тут ничего не нравится. Не комната, а фамильный склеп. В глубине души Мэйсон, привыкший к простоте и яркости колониального стиля, был согласен с сестрой. Комната казалась ему чересчур мрачной. Серо-зелёные обои и тёмные гардины как будто сжимали её со всех сторон. Резная дубовая панель над каминной доской, безусловно, была выполнена с большим мастерством, но комнату не оживляла. Скорее даже наоборот. Что же касается гравюр, их было две, и обе они изображали нечто вроде судного дня. «Может, это и настоящий Дюрер или кто там ещё, - подумал полковник, - но лично я бы не повесил такие гравюры в доме, где есть дети. От такого зрелища у любого волосы дыбом встанут». Да, пожалуй, будь жив его старый друг Чарли Джефферсон, он бы не допустил до такого. Скрипнула дверь. Мэйсон обернулся. В гостиную вошёл высокий человек лет тридцати восьми, одетый во всё чёрное. У него было худое нездоровое лицо со впалыми щеками и несоразмерно высоким лбом. Рыжеватые волосы были причёсаны так гладко, что казались нарисованными. Глубоко запавшие чёрные глаза ничего не выражали. Такое лицо, пожалуй, можно было представить на одной из тех самых устрашающих гравюр. - Ах, мистер Эджворт! – оживилась миссис О’Шэй. – Вы ещё не знакомы? Полковник и мисс Мэйсон. - Рад встрече. Моё имя Хитклиф Эджворт, - ровным, глухим голосом представился хозяин. – Я слышал, вы были другом Мюриел и её покойного мужа. Ну что ж, я буду счастлив видеть вас в моём доме. Всё это время его зловещие чёрные глаза изучали полковника. Мэйсон ответил ему спокойным и уверенным взглядом. Приветствие Джеммы, напротив, было почти дерзким. Сегодня на ней было шёлковое платье довольно смелого фасона с крупным рисунком в японском стиле, которое уже вызвало неодобрительные комментарии обеих дам. Эджворт окинул девушку оценивающим взглядом, но ничего не сказал. - А как поживает Мюриел? – осведомился полковник. – Мы не виделись уже шесть лет. - Она здорова, - лаконично ответил Эджворт. – Она помогает моей сестре с ленчем. - А Джерри? – нетерпеливо вмешалась Джемма. – Разве его нет дома? - Моя дорогая юная леди, - с лёгкой укоризной ответил Эджворт, - в приличных домах дети не выходят к гостям. Странно, что вы задаёте такие вопросы. Джемма плотно сжала губы и отвернулась. Мэйсон знал сестру достаточно хорошо, чтобы понять, что она затаила обиду. - Скажите, - поспешил сменить тему Эджворт, - какие новости из Австралии? Ведь это, кажется, теперь независимая страна? Мэйсон начал было рассказывать, но тут дверь снова открылась, и в гостиную вошла Мюриел. Она заметно изменилась со дня их последней встречи, сильно похудела и выглядела совсем маленькой и хрупкой в своём тёмно-лиловом платье. Но и без того Мэйсон многого в ней не узнавал. Он не помнил ни тихой, как будто виноватой походки, ни этого заискивающе-тревожного взгляда снизу вверх. Впрочем, может быть, всё дело было в том, что муж был намного выше её ростом. - Ленч подан, Хитклиф, - сказала она. Голос её был непривычно тихим. За столом Мэйсон познакомился с сестрой мистера Эджворта Мэри – сухопарой непроницаемой дамой лет сорока с тугим узлом волос на затылке. Они были мало похожи друг на друга, даже глаза у них были разные – чёрные у брата и серо-стальные у сестры – но что-то общее Мэйсон всё же уловил: под пристальными взглядами обоих становилось тревожно и неловко. Разговор протекал вяло. Миссис Брайб и миссис О’Шэй держались с преувеличенным оживлением, которое, однако, не могло пробиться сквозь непроницаемость хозяев, на все вопросы отвечавших равнодушно. Где-то в середине трапезы разговор зашёл о детях. - Я лично считаю, что это большой недосмотр Творца, - заявил мистер Эджворт. – Мне грустно признаваться, но Джеральду не хватает мужского воспитания. Моя жена слишком снисходительна к нему. - Полностью с вами согласна, - с готовностью подхватила миссис Брайб. – Мальчику всегда нужен отец. Не так ли, полковник? - По-моему, - возразил Мэйсон, - вы путаете отца с карающей рукой правосудия. Надо подавать мальчику пример, а не избивать его, как ленивого осла. - Насчёт осла – это преувеличение, - защищал свою точку зрения Эджворт, - но в целом я не вижу ничего плохого в дисциплине, в том числе и в наказаниях. Странно, что вы не согласны со мной – вы ведь человек военный. - Да что вы понимаете! – неожиданно вспылила Джемма. – Вы что, никогда не были ребёнком?! - А вы, похоже, им и остались, - ледяным голосом ответила мисс Эджворт. Лицо Джеммы загорелось от возмущения, и она демонстративно уставилась в тарелку. - Во всяком случае, - объявил мистер Эджворт, - я собираюсь отправить Джерри в закрытую школу. - Это лучший вариант, - добавила мисс Эджворт, - но обучение в этом году подорожало. Сейчас, впрочем, всё дорожает… Разговор плавно перешёл на последствия биржевого кризиса. После кофе Эджворт предложил показать гостям оранжерею. - Хотя, - добавил он, - это роскошь не в моём вкусе. К сентябрю, скорее всего, она будет снесена. - Ну и зря, - возразила Джемма. – Или вам вообще противно всё живое? - Милочка, потрудитесь выбирать выражения, - понизила голос миссис Брайб. Чтобы не допустить новой ссоры, Эджворт направился к выходу и открыл дверь, пропуская гостей. Вслед за дамами последовала и Джемма – явно с намерением позлить Эджворта. Мэйсон и Мюриел остались одни. Ощущение неловкости висело в комнате, как одна из тех зловещих гравюр. - Опять ты меня не дождалась, - бросил Мэйсон в пространство. - Я не думала… - Мюриел ответила не сразу, - не надеялась… что ты сможешь меня простить. И потом, - её вдруг словно прорвало, - жить становилось всё труднее, и от тебя ни строчки, и Джерри… ему всё-таки нужен отец. А Хитклиф – он всё-таки поступил очень… Полковник внезапно ощутил прилив раздражения. - Ты хочешь сказать, его никто не просил жениться на женщине с ребёнком? – почти выкрикнул он. – По-моему, это не значит, что он должен вытирать об тебя ноги! - Рональд! – протестующее выдохнула Мюриел. – Я не могу выбирать!.. - А я говорю, можешь! – неожиданно для самого себя распалился Мэйсон. – Ведь мы живём в двадцатом веке! Почему бы вам не развестись?! - Это невозможно, - покачала головой Мюриел. – Хитклиф никогда не согласится. Это повредит его репутации… - Его репутация – его дело! – Мэйсон рассердился ещё больше. – Ведь ты не нищая, Мюриел! Мюриел отвернулась к стене. - Ты не поймёшь, - устало вздохнула она. – Я ведь только ради Джерри…
M-lle Dantes: - Нет, я его когда-нибудь убью! – пообещала Джемма, в ярости обрывая лепестки с ни в чём не повинной маргаритки. Брат и сестра решили дойти до дома не по деревне, а кружным путём – через сосновую рощу. – А я-то думала, Диккенс из головы сочинил всех этих Мердстонов и прочих! Бывают же люди!.. Мистер Эджворт навряд ли подозревал, что всего за вечер умудрился нажить себе смертельного врага. - А хорошо бы он оказался сбежавшим каторжником, - кровожадно фантазировала Джемма, - или немецким шпионом. А ещё лучше – серийным убийцей вроде тех, о которых пишут в газетах. Ох, всё бы отдала, лишь бы посмотреть, как его уводят в наручниках! Правда, Рон? Мэйсон не ответил. У него не выходили из головы слова Мюриел: «Только ради Джерри». Может быть, говорил он себе, она и права. Хорошо было мечтать на палубе парохода, когда он готов был посадить себе на шею хоть десять детишек. А на самом деле? Неужели это такой тяжёлый труд, что ради него она готова смириться даже с Эджвортом? Но всё равно, неужели всё зря? Спустя три недели, в один из вечеров, наполненных жарким медвяным ароматом позднего лета и дремотным гудением пчёл, на веранде сидел в шезлонге полковник Мэйсон, а напротив – его старый школьный товарищ, а ныне детектив из Скотланд-Ярда Брюс Лестрейндж. Оба попыхивали трубками и вели неспешную беседу. - И всё-таки ни за что не поверю, что ты приехал сюда только ради свежего воздуха, - сказал Мэйсон, провожая глазами прозрачно-серое колечко дыма. – Я не детектив, но готов держать пари, что тут не обошлось без какого-нибудь запутанного дела. - Твоя правда, - согласился Лестрейндж, коренастый брюнет с проницательными, чуть раскосыми глазами. – Я, конечно, не люблю болтать лишнего, но ты парень наблюдательный и надёжный. Ты, конечно, слышал о профессиональных вдовцах? - Это что-то вроде Смита, который утопил трёх жён в ванне? - Ну да. И похоже, мы имеем дело как раз с одним из таких. - Не может быть! - Это длинная история, - Лестрейндж снова набил трубку. – Началось всё с того, что нам передали одно неприятное дело. Где-то в горах Чевиота разбилась на машине семья. Муж, жена и маленькая дочка. Фамилия их была Фицджеральд. В живых остался только муж, да и его буквально вытащили с того света. А поскольку проживала эта семья в Лондоне, то местная полиция с радостью взвалила эту историю на нас. Как будто бы обычная авария – не справился с управлением, но когда я начал разбираться в этом деле, всё оказалось не так-то просто. Во-первых, покойная миссис Фицджеральд носила эту звучную фамилию не больше шести месяцев. До того она звалась миссис Бэском и была вдовой одного очень состоятельного торговца чаем. Во-вторых, она оставила завещание, согласно которому этот самый мистер Фицджеральд в случае её смерти был бы неплохо обеспечен. Ну, а в-третьих – ты, наверное, и сам догадался – перед самой поездкой супруги застраховались в пользу друг друга. Так что мистер Фицджеральд нежданно-негаданно разбогател. Впрочем, насчёт «нежданно» - в это что-то не верилось. Мы уже собирались взять его на подозрение, но он оказался хитрее и отправился долечиваться на континент, а все дела оставил своей секретарше – скучнейшей, кстати, и респектабельнейшей особе. От неё мои люди ничего не добились. Она получила за него наследство, и с тех пор о Фицджеральде ни слуху ни духу. - И ты решил, что это не первый случай? – догадался Мэйсон. - А как же иначе? Очень уж ловко он замёл все следы. Я поднял дела из архивов и выяснил, что за год с небольшим до того похожий случай произошёл в Манчестере. Утечка газа. И опять спасти удалось только мужа. На этот раз его фамилия была Симпсон. И женат он был на вдове одного издателя с двумя детьми. Тогда он, по-видимому, ещё не научился ждать, потому что со свадьбы прошло всего три месяца. За которые он, впрочем, успел стать наследником жены и застраховать всё новоприобретённое семейство. Присяжные вынесли вердикт «несчастный случай», а мистер Симпсон объявил, что жизнь в Англии усугубляет его страдания, и перебрался к кузине в Ирландию – вместе с наследством, разумеется. - Значит, получается, что Фицджеральд и Симпсон – одно лицо? - Вот тут-то и начинается самое интересное. Я встретился с соседями погибших и подробно их расспросил. Так вот, если верить их рассказам, Симпсон и Фицджеральд абсолютно друг на друга не похожи! И дело не в каких-нибудь усах или бородавке на носу. Симпсон был высокий и стройный, а Фицджеральд – низенький и неприметный. - Ну, хороший актёр… - начал было Мэйсон. - Даже хороший актёр не сможет играть свою роль двадцать четыре часа в сутки, - с сомнением покачал головой Лестрейндж. – Я списал эту разницу на то, что миссис Фицджеральд была, что называется, гренадёром, а рядом с миниатюрной миссис Симпсон любой покажется видным мужчиной. Но когда я посмотрел больничные карты, то понял, что запутался окончательно. У них разные группы крови! - Одна карта могла быть поддельной, - предположил Мэйсон. - Рискованная авантюра, если учесть, что оба были на волосок от смерти. Но я всё-таки не сдаюсь. Мы выяснили, что у Симпсона был счёт в банке соседнего с вами города. И не так давно кто-то снял с него деньги. Я только не знаю, проездом ли здесь наш Мердстон или же замышляет очередное злодейство. У вас тут не появлялись в последнее время какие-нибудь приезжие?.. Рон! Ты меня слышишь? Мэйсон, собиравшийся набить трубку свежим табаком, вдруг замер, поражённый внезапной мыслью. Он сидел с трубкой в руке и пытался вспомнить, какое же слово в рассказе Лестрейнджа подсказало её. Ну конечно! «Мердстон». Он вспомнил, как они с Джеммой возвращались домой после первого визита к Эджвортам. Да, именно она сравнила его с Мердстоном. И добавила: «Хорошо бы он оказался серийным убийцей». Ирония судьбы, иначе и не скажешь. Неужели мечта Джеммы сбывается? - Послушай, Брюс, - Мэйсон отложил трубку. - Мне кажется, я знаю того, кто тебе нужен. А ещё через три дня, даже прежде, чем Лестрейндж дождался сведений из Лондона, деревню облетела страшная новость – у Эджвортов случилось несчастье. Вся семья за ленчем отравилась грибами. Мэйсон узнал о случившемся от миссис Брайб, которая забежала к ним якобы для того, чтобы вернуть Джемме журнал. - Разумеется, их тут же забрали в больницу, - поведала она со смешанным чувством ужаса, восторга, и, что скрывать, злорадства. – Но, говорят, они уже не жильцы на этом свете… Мэйсон едва не задохнулся от желания вышвырнуть её из дома, но вместо этого бросился на улицу сам, прыгнул в машину и помчался в город. Кровь бешено колотилась у него в висках: «Случилось, случилось…». Этот лихорадочный ритм словно нёс его вперёд, заставлял изо всех сил давить на педаль, не выпускать руля из побелевших пальцев. Приёмный покой больницы обрушился на него со всех сторон похоронной, горько пахнущей тишиной. Голос доктора почти не достигал ушей. - Сожалею, но к ним никак нельзя, сэр. Чувствуя, что захлёбывается этой размеренной тишиной, Мэйсон судорожно схватил доктора за плечи: - Они живы?! - А разве я не сказал? Отравление, конечно, серьёзное, но мы успели вовремя. Миссис Эджворт и мальчику ничего не угрожает. - Но мне сказали… - Должно быть, про её мужа. Вот кому действительно не повезло. Организм был очень ослаблен. Мы не смогли ему помочь. «Не угрожает…» Мэйсон едва нашёл в себе силы сделать два шага до обитого клеёнкой диванчика. Напряжение отпустило так внезапно, как будто из тела вынули все кости. Он дышал жадно, глотая воздух, будто воду, и шептал что-то невразумительное. И только через несколько минут до него дошёл смысл последних слов доктора. На улице Мэйсона уже поджидал Лестрейндж. Вид у него был мрачный и разочарованный. - Похоже, всё совсем запуталось, - сообщил он. – Я-то думал, что поймаю моего Мердстона с поличным, так нет же – взял и сыграл в ящик! И, представляешь – его группа крови не совпадает ни с Симпсоном, ни с Фицджеральдом! Чертовщина какая-то! - Но ты всё-таки докажешь? - Работа такая, - кивнул Лестрейндж. – Я уже переговорил с местной полицией. Надо осмотреть дом и хорошенько расспросить сестру этого Эджворта. - А разве она не в больнице? – Мэйсон вдруг осознал, что ни разу до этой минуты не вспомнил о ней. - Нет, похоже, её не было дома во время того злополучного ленча. Надеюсь, у неё достаточно мозгов, чтобы ничего не трогать до моего приезда. Поедешь со мной? Ты ведь бывал в доме и знаешь, что у них где. Мэйсон кивнул. Он знал, во всяком случае, догадывался, зачем Лестрейндж позвал его с собой. Мэри Эджворт, высокая, прямая, в неизменном чёрном платье, встретила их в дверях. Лицо её было так же непроницаемо, а тугой пучок так же безупречен, как и в день их первого знакомства. - Это, безусловно, очень печальный случай, - проговорила она своим ровным низким голосом, - но так ли уж необходимо вмешательство полиции? Ведь доктор говорил о пищевом отравлении. А у Хитклифа, к сожалению, было слабое здоровье. - И тем не менее без официального расследования не обойтись. Видите ли, «пищевое отравление» и «яд в пище» - это несколько разные понятия. А доктор установил, что ваш брат и его семья были отравлены атропином. - Это невозможно, - отрезала мисс Эджворт. – Никто и ничего не мог добавить в банку. Мюриел покупала грибы при мне. - Но вы их не ели? - Да, потому что я была в городе и поела там. - Мне придётся изъять остатки консервов, - сказал Лестрейндж. – Они на кухне? - Нет. Похоже, служанка их выбросила. Мы думали, что это некачественные грибы. Это ведь часто случается у нынешних производителей, не так ли, инспектор? - Хм… В любом случае мы осмотрим кухню. Возможно, придётся вызвать эксперта. А пока скажите, мисс Эджворт: ваш брат был раньше женат? - Я не понимаю, при чём здесь это, - вздёрнула подбородок мисс Эджворт. - При том, что, возможно, это и не первая трагедия в его личной жизни. Скажите, вам ничего не говорит фамилия Фицджеральд? Или Симпсон? Мисс Эджворт пожала плечами, но от Мэйсона не ускользнуло, как она чуть прикусила тонкую бледную губу. - Я очень сожалею о смерти моего брата, - жёстко сказала она, - и готова помочь вам, но не позволю порочить его имя. В убийствах, на которые вы намекаете, он никак не может быть виновен. – Она встала и принялась перебирать газеты на журнальном столике. Мэйсон наблюдал за движениями её худых рук. Какая-то мысль не давала ему покоя ещё с первых минут разговора. Какая-то закономерность, на которую никто не обратил внимания… Но которая всё же существовала… - Да, мисс Эджворт, речь идёт о двух эпизодах убийства, - продолжал Лестрейндж. – Причём жертвами становились женщины и маленькие дети. И у нас есть основания полагать, что убийца, который в обоих случаях скрылся от правосудия… И тут всё стало на свои места. - Постой, Брюс, - перебил Мэйсон. – Нет, мисс Эджворт, ваш брат действительно не совершал этих убийств. Потому что на самом деле их убили вы. Ведь это вы были кузиной мистера Симпсона и секретаршей мистера Фицджеральда, верно? Мисс Эджворт отступила на шаг. Её бледные скулы чуть порозовели. - Вы заговариваетесь, полковник! - В самом деле! – пробормотал ошарашенный Лестрейндж. – Но как же эти двое? - Они, скорее всего, давно там же, где и мистер Эджворт, - продолжал Мэйсон. – Ведь ваши сообщники наверняка успевали оставить завещание в вашу пользу, не так ли? Вот только на этот раз вам не повезло. Ведь у Эджворта, к сожалению, было слабое здоровье. Стальные глаза мисс Эджворт смотрели на полковника с вызовом. - Вы ничего не докажете, - процедила она сквозь зубы. - Думаю, это уже можно рассматривать как признание, - Лестрейндж вынул пистолет. – В любом случае, мисс Эджворт, мне придётся задержать вас – до выяснения обстоятельств. То, что произошло следом, заняло гораздо меньше времени, чем описание этой сцены. В руке Мэри Эджворт непонятно как оказалась тяжёлая бронзовая пепельница. Она с размаху ударила Лестрейнджа по запястью. Тот взвыл от боли и выронил пистолет. В следующую секунду пепельница пролетела в каком-нибудь дюйме от головы Мэйсона и упала в камин. Едва успев увернуться, Мэйсон увидел, что пистолет уже у мисс Эджворт. Оба бросились на неё, но Мэри оказалась быстрее – она приставила дуло к виску и спустила курок. Мэйсон положил свёрток с конфетами и апельсинами на столик и присел на край кровати. Мюриел слабо улыбнулась. Лицо её осунулось и выглядело совсем бледным в обрамлении тёмных волос. Но жизнь уже возвращалась на него из лучистых карих глаз, которые очистились от постоянной тревоги и всё больше походили на глаза прежней Мюриел. Лестрейндж стоял в дверях и вертел в руках пустую трубку. Он догадывался, что сейчас должен произойти важный разговор – его и самого ждало множество бесед, не менее важных – но любопытство просто не давало ему уйти. - Послушай, Рон, но как ты всё-таки догадался? – спросил он. - Ну, пока Эджворт был жив – ты извини меня, Мюриел – я очень хотел, чтобы убийцей оказался он. Поэтому и пытался исходить из того, что и он, и Симпсон, и Фицджеральд – это один человек. А когда Эджворт умер, я снова попытался всё вспомнить. Должна же быть деталь, которая объединяла все три случая! И тут меня осенило. Да, муж каждый раз мог быть разным человеком, но во всех делах фигурировала некая женщина, связанная с ним. В первом случае это кузина из Ирландии, во втором – секретарша Фицджеральда. Немолодая, не слишком болтливая и весьма респектабельная особа – словом, такая, какую никогда не станут подозревать. А когда мисс Эджворт вдруг сказала: «У Хитклифа, к сожалению, было слабое здоровье», - мне вдруг показалось странным: с чего бы ей сожалеть именно об этом? Может, как раз оттого, что два её прежних подельника оказались более живучими? - Сегодня утром пришла телеграмма из Ирландии, - заметил Лестрейндж, - что интересующий нас Симпсон скончался в прошлом году в Коннемаре при довольно странных обстоятельствах и оставил немалое наследство своей родственнице. По описанию она подходит под нашу мисс Эджворт. Сценарий её, по-видимому, был такой: она находила сообщника, который не без её помощи находил и очаровывал богатую вдовушку с детьми и, что самое главное – становился её наследником. После этого происходит несчастный случай. Жена и дети погибают, муж, на самом деле всё подстроивший, чудом остаётся в живых, забирает наследство и покидает Англию в компании нашей достопочтенной леди. Которая затем благополучно избавляется от него и отправляется на поиски новой добычи. - Господи, - Мюриел содрогнулась. – Я, честно говоря, всегда её побаивалась, но представить, что ты для неё – всего лишь одна из жертв… Дверь распахнулась, и в палату, едва не сбив с ног Лестрейнджа, вихрем влетела Джемма. - Сейчас же успокойся, Мюриел, тебе волноваться вредно! – выпалила она и потянула Лестрейнджа за рукав. – Пойдёмте, мистер Лестрейндж, вы не видите – им надо поговорить… - Понимаю, - кивнул Лестрейндж. – Только куда вы меня тащите, мисс Мэйсон? - В книжный магазин к Хортону, - Джемма требовательно тряхнула светлыми кудрями. – Надо же купить что-нибудь моему будущему племяннику. И. скорее всего, не единственному… Август 2008 г.
Anna de Montauban: Добавлю-ка и я что-нибудь в копилку креатива. Вот три стихотворения по мотивам польской трилогии Генрика Сенкевича, первые два написаны в 2005 году, третье - в 2006. Князь Ярема И снова день. Прозрачна даль над Сулой, И не объять степей. Играет ветер Requiem на струнах Серебряных дождей. На светлом небе - тенью облака. Как одинок рассвет сияющего дня. Княже мой, княже... По всей Руси - отсюда и до Ромен - Ты правил всем. Теперь же каждый шаг степных просторов Стал далью лет. В степь синей лентою вплелась река. Всё примет и всё вынесет смиренная земля. Княже мой, княже... Где были города - там ныне камни, Степь и полынь. Остались лишь названия - и память О днях былых. В тумане белом тонут берега. Червонным золотом - закат сентябрьского дня. Княже мой, княже... Посвящение Ежи Михалу Володыёвскому И дан обет, и два меча пересеклись крестом. Кого-то ждет победный день, кого-то - вечный сон, Ведь многим суждены кресты, лишь одному - венец. И к черным башням на скале льнет тихий Каменец... В руке не дрогнет острый меч, и сжат упрямо рот. О, только бы достало сил у тех, кто молча ждет, Когда последний бастион возьмет неверных рать. Один лишь раз на свете жить - один раз умирать. ...А где-то ветер, как шальной, гуляет по полям, И степь раскинула объятья тем ласковым дождям, Что слезы льют - который год! - над выжженной землей... Закат расплещется вином в тиши предгрозовой. Река быстра, и даль чиста, и ясен горизонт. Кому-то - месть и крестный путь, кому-то - светлый сон О временах, что позабыть - превыше всяких сил, О господине сей земли, о тех, кого любил... ...А здесь померк вечерний свет, за окоемом - тьма. Не жаль им голову сложить, смерть на миру красна. Рассудит время, кто был прав, кому отдать венец. Еще не раз встречать врагов восстанет Каменец, Еще не раз пройдут войска по травам и камням. Ценой свободы будет смерть, безмолвие - словам. Тому, кто гибель предпочел почету у врага, - Ему небесный ореол, и слава на века. А ей - не горе и не боль, не счастье и не радость, Но степь, и "это ничего", и на исходе август. Второе посвящение Ежи Михалу Володыёвскому И кто-то будет говорить о славе, А кто-то - о покорности судьбе. Но ласковыми, теплыми дождями Сентябрьский день заплачет о тебе. И сколько бы ни брошено проклятий, Благословенья лишь отыщут путь. И те, кто помнили при жизни счастье, Из тени смерти возвратятся как-нибудь.
Anna de Montauban: Джоанна, Джулия, я смущена и тронута! К сожалению, что-то не могу вспомнить, какое еще стихотворение сравнивали с "Мельницей", но в процессе копания в архиве ЖЖ нашла еще два стихотворения, которые сама у себя очень люблю. Один - исторический, посвященный некоему условному эпизоду истории Пьемонта (условному - потому что вполне приложимому к нескольким событиям этой истории). *** Я не помню земли, над которой стоит звезда вифлеемских волхвов, Но я вижу звезду, что горит над землей, на которой меня больше нет. Пряный ветер пьемонтских холмов в январе приближает весну. Сколько армий ушло из зеленых долин, чтоб сражаться за эту страну? Не найти верных троп до альпийских вершин под холодным покровом снегов. Кто здесь жил и страдал, обретет ли покой за порогом прощенных лет? Легкий ветер пьемонтских холмов пьянит, словно чаша вина, Что, полна до краев, с легким сердцем, как в юности, пьется до дна. Не прорваться гонцу в осажденный Турин, да и некому слать гонцов. Все давно решено, королевской рукой окончательный дан ответ. Только ветер пьемонтских холмов неподвластен земным королям, И не сдаст губернатор свой город врагу, пока этим ветром он пьян. По вершинам холмов, вдоль паданских долин маршируют отряды врагов. Но пока не накрыло Турин их волной, не окончен счет наших побед. Это ветер пьемонтских холмов в январе приближает весну. Я уже не увижу ее, но я знаю - мы выиграли эту войну.
Anna de Montauban: А другой - по мотивам легенды о Гаммельне. Флейта Гаммельна Я был рожден в веселом Гаммельне, в веселом Гаммельне, И с детства музыку любил. И вот, услышав как-то флейту странника, да, флейту странника, За ним пошел я вслед, про все забыл. Он шел и пел: "Я был из Гаммельна, я был из Гаммельна, Я с детства музыку любил. Однажды я услышал флейту странника, о, флейту странника, И с ним ушел, оставив всех, кто мил". Я сотни лет мечтал о Гаммельне, мечтал о Гаммельне, И так же музыку любил. И вот я снова с флейтой, в платье странника, да, в платье странника, Иду туда, где был когда-то мил. Я снова здесь, в родимом Гаммельне, в родимом Гаммельне, Ищу я тех, кого любил. Но вот лиха беда, в каком-то страннике, в каком-то страннике Не узнан тот, кто был когда-то мил.
M-lle Dantes: Мой любимый фанфик по Толкиену: ВОЖДЬ ДУНАДАНОВ Дельце как будто бы подвёртывалось выгодное. Но я начну по порядку. Мы были с Чёрным Психом на северо-западе, возле Ривенделла. Тогда-то нам и прошло в голову сделаться похитителями. Должно быть, как говаривал потом Псих, «нашло помрачение ума», но пока мы об этом даже не подозревали. Есть там одна хоромина, без всякого намёка на современные удобства, и, конечно, называется «Последний Домашний Приют». Я-то в простоте душевной полагал, что это концертный зал – там всё время пели так, что крыша тряслась – и только потом сообразил, что надо же этим лужёным глоткам где-то жить. У эльфов чадолюбие развито значительно сильнее, чем в Мордоре, и мы решили сыграть именно на этом. К тому же мы знали, что за нами никого не пошлют, кроме пары полоумных эльфов, которые будут носиться по округе, оглашая воздух идиотскими песнями. Жертвой своей мы выбрали не эльфёнка (чёрт их знает, сколько им лет), а дунаданчика по имени Арагорн, с которым сам Элронд носился, как дурень с писаною торбой. У мальчишки была насупленная физиономия и глаза такого цвета, как мэллорн, который переехали паровым катком. Мы не сомневались, что добрейший Элронд выложит за него никак не меньше двух тысяч у.е. Однажды мы с Психом взяли катафалк и поехали в Ривенделл. Мальчишка вырезал на заборе своё имя обломком меча. - Эй, Арагорн! – крикнул Псих, извлекая из-под плаща моргульский клинок. – Хочешь получить мороженое и прокатиться? Мальчишка, не говоря ни слова, вытащил из кармана рогатку и запулил круглым камнем Психу в лоб. - Они за это дорого заплатят, - проворчал Псих, разглядывая вмятину в шлеме. Мы всё-таки запихали его в катафалк. Он дрыгался, молотил кулаками и тыкал всюду своим обрубком. Мы приехали к горе Заверть, где в лощине у нас был лагерь. Там я оставил Психа с нашей добычей, а сам поехал отвести катафалк обратно. Возвращаюсь – Псих вертит в руках покорёженный шлем, а мальчишка завладел его седлом и вырезает на нём своё имя. - И что это у нас происходит? – вопрошаю я. - Ты его ещё не видел, - вздыхает Псих. – Это сейчас он стал потише, а пока тебя здесь не было, тут такое творилось! Извержение Ородруина по сравнению с ним – просто мультик по палантиру. Он обзывает себя Вождём дунаданов, а я – старый ангмарский король, и когда на рассвете вернутся сыновья Элронда, меня будут долго и торжественно пинать. - Потерпи, приятель, - серьёзно сказал я, - и подумай о тех у.е., с которыми мы смоемся в Мордор! Я притащил Арагорну поесть (ни один паршивый орк не будет морить пленника голодом, если рассчитывает хоть что-нибудь за него получить), но у него, видно, было крепко завинчено в голове насчёт того, что нельзя брать еду у незнакомых призрачных дядек, и он опять замахал своей культяпкой. Впрочем, когда мы отошли в сторону, Арагорн всё-таки набросился на еду. При этом он каждые пять минут вспоминал, что он вождь дунаданов, вскакивал и начинал бегать по лощине, прислушиваясь и осматриваясь. - Скажи-ка, Арагорн, - поинтересовался я, когда это веретено с шилом в заднице в шестой раз плюхнулось на траву, - тебе не хочется домой? - Не-а, - отозвался он, хрумкая сухарником. – В Ривенделле мне здорово надоело. Эльфы только воспитывают, а на войну не берут. Мне у вас нравится. А почему Псих такой зелёный? Я с натянутой улыбочкой растолковал ему, что дядя Псих немножко приболел и поэтому его не следует обижать, а вообще-то он жёлтенький и пушистенький. Но, похоже, мальчишку этот ответ вполне удовлетворил, потому что он опять рванул на разведку. Однако через пару минут он вернулся, завалился на траву и вскоре уже спал, как бревно. - А знаешь, - сказал я Психу, - таким он мне даже нравится. - Хорошо бы он проспал так ещё пару дней, - вместо ответа пробурчал Псих, - боюсь я его. Мы с Психом взобрались на вершину горы Заверть и сидели там в обнимку, боясь пошевелиться и разбудить его. Наконец, то ли я, то ли Псих – в общем, кто-то из нас, а может, и оба сразу – начал клевать носом, и вскоре мы заснули и повалились вниз. Но лично я ничего не заметил. Правда, мне снился премерзкий сон, будто бы я подавляю восстание орков, которые подожгли крепость и оглушительно галдят. Когда я проснулся, я не понял, сплю я или не сплю, потому что кое-что из моего сна продолжало меня беспокоить. Кто-то (или что-то) по-прежнему вонял и вопил. Я открыл глаза и увидел Арагорна, который носился по полянке с оглушительными воплями, и с ужасом сообразил, что он поёт эльфийскую песенку. Честно говоря, я предпочёл бы услышать от него самые оскорбительные выражения в свой адрес. - А ну заткнись! – прикрикнул я и пошёл разбираться, чем это воняет. Оказалось, что за ночь мальчишка развёл костёр и бросил туда здоровущую охапку ацеласа – вонючей эльфийской конопли; целая поляна этой паршивой травки обнаружилась возле нашего лагеря. Я слетал за водой и залил костёр, но вони не убавилось. Тут проснулся Псих и забормотал сквозь сон: «Ну, ты, убери за собой…» - ему, видно, снилась санкомиссия в Кирит Унголе. Мальчишка тут же подскочил, набросился на Психа и начал колотить его своей культяпкой по голове. Скажу я вам, не хотел бы я оказаться на месте Психа. Его шлем гудел так, что мне пришлось зажать уши. Когда же я наконец подхватил Психа за шиворот, он висел, как мешок, и ноги у него подгибались. Арагорн сейчас же вытащил верёвку и привязал Психа к дереву каким-то заковыристым узлом. Мне вспомнились его вчерашние угрозы насчёт «отпинать», но, судя по его поведению, сейчас он собирался сжечь Психа на костре. Я отогнал его и с большим трудом разрезал верёвку. Псих повалился на траву, как тюк сена, потом открыл глаза и пробормотал: - Глюк, знаешь, что бы я сделал, если б я был Сауроном? - Ты полежи, - говорю я ему, - ты ацеласа надышался. - Запретил бы дунаданам размножаться, - отвечает он. – Слушай, Глюк, давай скорее напишем письмо Элронду, а то нам, пожалуй, и не удастся сбыть с рук эту нуменорскую бестию! Я нашёл, что это дельная мысль. Мы опять залезли на гору, взяли карандаш с бумагой и составили такое письмо: М-ру Элронду, Ривенделл. Мы спрятали вашего подопечного в надёжном месте. Не пытайтесь искать его самостоятельно. Если вы хотите снова увидеть Арагорна живым, вам придётся заплатить две тысячи у.е. мордорской валютой. Завтра в 11 часов вечера отравляйтесь на Троллиное нагорье и положите шкатулку с деньгами под лапу самого жирного тролля. Не пытайтесь впутывать в это дело дунаданов и прочие силовые структуры, иначе вы больше никогда не увидите вашего мальчика. Два злодея. Мы три раза перечитали это письмо, потом я сложил его в виде птеродактиля и запустил в сторону Ривенделла. Когда оно улетело, мы с Психом обнялись и на радостях сплясали «Канкан в аду». Арагорн куда-то подевался, изрезав перед этим все наши пожитки. Тем не менее Псих был счастлив, как никогда. - Слушай, Глюк, - сказал он мне, - может, он и от нас сбежал? Наконец-то я усну спокойно… Эта фраза навела нас на дельные мысли, и мы с Писихом завалились спать на верхушке Заверти, на всякий пожарный случай очертив вокруг себя большой круг. На закате меня разбудил оглушительный визг Психа. Не шипение, не сипение, не завывание, ни один из тех звуков, которых можно ожидать от голосовых связок порядочного назгула – нет, именно земной, ужасный, унизительный визг, каким визжит Галадриэль, увидев на мэллорне колорадского жука. Ужасно слышать, как в девятом часу вечера в Пустоземье визжит большой, страшный призрак. Я вскочил и с ужасом обнаружил, что мальчишка сидит на Психе и сверлит своим обломком его кольчугу в том месте, в коем назгулу угрожает скорейшее развоплощение. Тут уж я не стерпел, стащил его с Психа и отодрал за уши. Он обиделся и погрозил мне культяпкой. Я оттащил Психа в сторону и еле-еле привёл в себя. - Что происходит?.. – неразборчиво пробормотал он. Не успел я ответить, как над ухом у меня что-то просвистело, а через секунду я увидел, как Псих повалился вниз вверх тормашками и воткнулся в таком положении в землю, как редиска на грядке. Арагорн прятал в карман рогатку. Это окончательно вывело меня из себя, и я собрался отхлестать его, но мальчишка внаглую начал оправдываться: - Во-первых, нечего было трогать Вождя дунаданов! А во-вторых, я вообще не думал, что так получится. А правда, Псих здорово торчит? Со стороны это, может, и было здорово, но Психу такое положение явно не нравилось. Во всяком случае, я битый час выдёргивал его обратно. Наконец Псих посмотрел на меня и заявил дохлым, но твёрдым голосом: - Знаешь, Глюк, убегу я отсюда, как пить дать. Эта двуногая ракета сведёт меня в могилу, даром что я дохлый. Я задумался, что бы ему ответить, но тут что-то шмякнулось мне на голову. Я огляделся в поисках Арагорна, но это оказалось письмо, сложенное в виде – представьте себе – падающей звезды. Я развернул его и прочитал: Двум злодеям. Я ознакомился с вашими условиями и считаю, что они не слишком разумны. Поэтому предлагаю вам компромисс: вы приводите Арагорна домой и платите мне 50 у.е любой валютой (кроме мордорской). Постарайтесь сделать это ночью. Только держитесь подальше от Каминного зала, не мешайте эльфам отдыхать от Арагорна. С совершенным почтением, Элронд. - Великий Саурон! – воскликнул я. – Это же форменный шантаж! Но тут я перевёл взгляд на Психа и увидел в его глазах мольбу побитой собаки. - Глюк, - говорит он, - ну что такое, в конце концов, деньги? Если я проведу с ним ещё один день, меня свезут в сумасшедший дом. Глюк, я готов за тебя в Ородруин, и в Бруинен, и к Барлогу в зубы. Но с тех пор, как мы украли эту самонаводящуюся бомбу, я ничего другого так не боюсь – кроме, может быть, ещё «Телепузиков» по палантиру. Конечно, тут я сразу понял, как должен поступить настоящий друг. Нам с трудом удалось отловить Арагорна и уговорить его вернуться с нами в Ривенделл. Мы наплели ему, что Элронд купил ему настоящую мифрильную кольчугу и что скоро его возьмут на войну с орками. Ровно в полночь, в то самое время, когда мы рассчитывали уже унести ноги с денежками, Псих собственноручно отсчитывал в руку Элронду пятьдесят брыльских серебрушек – всё, что у нас осталось. Когда мальчишка сообразил, что мы его оставляем, он взвыл не хуже любого назгула и вцепился Психу в ногу, и оторвать его было ещё труднее, чем Голлума от красной икры. Как Элронду в конце концов удалось это сделать – сам поражаюсь. - Сколько вы сможете его держать? – спрашивает Псих, пятясь к дверям. - Силёнки у меня уже не те, что в прошлую эпоху, - отвечает Элронд, - но за десять минут я вам ручаюсь. - Отлично, - говорит Псих. – За десять минут я перевалю через Туманные горы, пробегу через Гондор и Рохан и как раз успею добежать до мордорской границы. Хотя ночь была очень звёздная, Псих очень толст, а я умел очень быстро бегать, я нагнал его только на перевале Красного рога.
Anna de Montauban: M-lle Dantes, ну, почему же? Вот, например, есть такое... Не туда и безвозвратно (литературная пародия) На острове посреди реки стоял замок. Не какая-нибудь лачуга, выстроенная орками, где не на что сесть и нечего съесть - нет, замок был когда-то эльфийским, а значит - благоустроенным. А в этом замке жил Саурон. Саурон! Если бы вы слыхали хотя бы четверть того, что слыхала о нем я, а я слыхала лишь малую толику того, что о нем рассказывают, вы были бы готовы к самой невероятной истории. Там, где он появлялся, тотчас же прорастали удивительнейшие приключения, и немало сыновей и дочерей достойных родителей пускались в странствия, увлеченные его рассказами. Но в настоящий момент Саурон не имел ни малейшего желания устраивать приключения. Он только что проснулся, позавтракал, и вышел за ворота своего замка подышать свежим воздухом. И в это время мимо проходил Финрод. О! Об этом герое тоже можно говорить бесконечно. Его папа взял себе жену из Тэлери, и с тех пор во всех его детях нет-нет да и проскальзывало что-то не совсем нолдорское. Финрод очень любил приключения, хотя сам их не устраивал - но зато использовал каждую возможность поучаствовать в каком-нибудь приключении. Сейчас он как раз участвовал в приключении, устраиваемом его другом Береном. Сам Берен, разумеется, тоже был здесь с десятком эльфов, которые, как истинные подданные Финрода, тоже любили приключения. Около дышащего свежим воздухом Саурона они несколько задержались, ибо Саурон вежливо сказал: - Доброе утро! Финрод бросил на него подозрительный взгляд и спросил: - Что вы хотите сказать этим вашим "Доброе утро"? Просто желаете нам доброго утра? Или утверждаете, что утро сегодня доброе - неважно, что о нем думаем мы? Или имеет в виду, что нынешним утром все должны быть добрыми? - И то, и другое, и третье, - ответил Саурон. - А еще то, что таким утром очень хорошо стоять и дышать свежим воздухом. Пожалуйста, присоединяйтесь ко мне... - Благодарю вас, - сказал Финрод, - но нам некогда стоять и дышать свежим воздухом. Видите ли, мы участвуем в приключении, устраиваемом нашим другом Береном. - О-о, тогда понятно! Но мне хорошо и здесь, на Острове, и я не собираюсь участвовать в каких-то там приключениях! - С этими словами Саурон поймал утреннюю почту, сброшенную ему большой летучей мышью, и притворился, что читает. Он решил, что Финрод и его компания не внушают доверия. К тому же он ужасно не любил приключения, которые устраивал не сам. Но Финрод и не думал уходить! Саурон поднял глаза и раздраженно произнес: - Доброго утра вам! Поищите себе компаньонов где- нибудь в Дортонионе или Хитлуме! - Для чего только не служит вам "Доброе утро"! Вот сейчас оно означает, что мне и моим спутникам следует немедленно убираться, - грустно сказал Финрод. Саурон слегка устыдился. Яванна приложила в свое время немало усилий для его воспитания, и не все эти усилия пропали даром. - О, что вы... Пожалуйста, заходите ко мне на чашечку чая... Прямо сейчас! Финрод и его спутники заметно оживились. - С удовольствием! - заявили все двенадцать. Через несколько минут они уже весело шагали по коридорам замка, и их голоса эхом отдавались в высоких залах. - И чего ради я пригласил его на чашечку чая? - простонал Саурон, с трудом поспевая за своими гостями...
Джоанна: Из моего толкиенистского прошлого. Фразы, подслушанные на ролевой игре и на турнире: "Какой я Саурон, если я без штанов?" "Мертвые, уйдите с поля боя!"
M-lle Dantes: ДЮМА + ТОЛКИЕН = ... - Ну-ну, Вор во тьме, - вопросил Смог, - чего тебе надо? - Обижаете, - ответил Бильбо, галантно снимая Кольцо и шаркнув мохнатой ножкой. - У меня к вам деловое предложение. - Интересно... - протянул Смог. - Вот уведомление от банкирского дома "Торин и Ко", - сказал Бильбо. - Я хотел бы открыть в вашей сокровищнице неограниченный кредит. - Но позвольте, - Смог поскрёб когтистой лапой инкрустированное бриллиантами пузо, - слово "неограниченный" в применении к сокровищам звучит несколько туманно... - Значит, вы сомневаетесь? - прервал хоббит. - То есть? - Смог выпустил из ноздрей струю свекольного дыма. - Ну, господа Торин и Ко не связывают себя определённой суммой, а для господина Смога существует предел... - Господин Бильбо, - Смог хватил лапой по груде старинных монет времён Первой эпохи, - моей сокровищницы никто не считал. - В таком случае, возможно, я буду первым, кто это сделает. Кстати, - добавил Бильбо, - я предвидел подобные затруднения. Вот уведомление от лориенского банкирского дома "Мэллорн инкорпорейтед" и ещё одно - от бургомистра Эсгарота. Смог ничего не понял, но на всякий случай решил согласиться - чтобы не терять престижа. - В таком случае моя сокровищница к вашим услугам, - провозгласил он. - Берите что хотите. Если вам нужно колечко, так и скажите - колечко. - Колечко? - Бильбо вздохнул. - Гэндальф всемогущий, если бы мне нужно было только колечко! У меня в кармане всегда есть колечко. Вот, кстати, - он вынул из кармана Кольцо Всевластья, - недавно приобрёл по случаю. Превосходная чеканка, между прочим.
M-lle Dantes: Просто лирическое МОМЕНТАЛЬНОЕ ФОТО Я люблю на шее тонкие бусы И тошнотный запах дешёвых пирожных, Я люблю казаться циничной и грустной, Экзальтированной и осторожной; Я люблю выбирать такие ответы, Чтоб скрывать свои мысли хоть на минуту, Я люблю давать сухие советы И в чужих несчастьях искать приюта; Я люблю читать обиду и зависть, Помещённые перед любимой книгой, Я люблю быть одна, находясь с друзьями, И молчать, когда начинают игры; Я люблю людей, стоящих во мраке, Но с глазами цвета осеннего неба... Это я - силуэт на мятой бумаге, Это я - мулине перепутанных нервов.
Леди Лора: Потянуло на осеннюю лирику) Я отвлекаюсь от серьезных дел, Осенний дождь гасит дождями душу И в этот светлый и прозрачный день Я свой покой и песней не нарушу. Я буду ждать вечернего звонка И пряных фраз о бесконечном лете... Под мягким пледом, с чашкой молока И парой строф в сиреневом конверте. Я так люблю уют осенних дней, Когда молчат серебряные струны. И кажется, что нет вокруг людей - Лишь я и плед. И серый кот бесшумный... Звенящий мир хрустальной тишины. С лучами ослепительного солнца На желтых листях - оттисках луны И блюдах луж прозрачных аж до донца.
Anna de Montauban: Нашлось еще из старого: Там за белой рекой, Меж зеленых холмов – Мой дом среди высокой травы… Только ветру в поле хорошо на приволье, Лишь кукушка не вьет своего гнезда. У истоков ветра, на пороге рассвета Я построил свой дом среди высокой травы. Где река станет морем, на светлом лазорье Я оставил сердце свое навсегда. На краю всего света, за оградою лета Ты найдешь мой дом среди высокой травы. В светлом храме печали, где нас повенчали Одной и тою же горькой судьбой, И у стен Монтальбана, за дымкой тумана – Я видел мой дом среди высокой травы. На морском причале, в конце и в начале, Я сердцем всегда был с тобой. Разрушенным храмом, стеною заката Дождись меня, дом среди высокой травы. Меж зеленых холмов, Да за белой рекой – Мой дом среди высокой травы…
Теодор де Виллеру: Такие прекрасные стихи здесь выкладывают - отдаю дань восхищения и не надеюсь перещеголять :) *** У Бога было пять глиняных чашек, в которые он наливал воду. В одну наливал - с танцующим солнцем, в другую - с теплым зовом природы, В третью - с синим пушистым небом, росой, сверчками и журавлями, В четвертую - с прикосновением рук, а в пятую - с мыслями и полями Вечерними, пахнущими дорогой. А еще - с деревянными кораблями. Вода плескалась, играло солнце, и корабли, заважничав, плыли, Курчавый матрос в драной тельняшке кричал другому: "Где виски, Билли?!", И Билли неуклюже оправдывался, что виски, дескать, в глаза не видел. "Да ладно, - смеялся тот, в драной тельняшке, - скажи, что выпил. Я не в обиде". Они делили остатки виски И допивали, под мачтой сидя. А в парусах, наплесканных Богом, сидели звезды, шептались, пели. И Билли вдруг вспоминал, как встретил в полях человека - тогда, в апреле, Когда заходили домой ненадолго. И было ветрено: непогода, Но тот - босиком шел по талому снегу, и снег бежал, превращался в воду. Жена сказала Билли: "Опомнись. Бросай-ка пить". Он не пил полгода. И вот сейчас, пока пахнет полем, и морем, и чайками, и сверчками, Пока корабль с волны на волну идет, почесываясь боками, И Билли выпил, и вспомнил утро, он что-то главное понимает. Но мир течет, как вода, - и мачты, и звезды спутаны облаками, Босой матрос сидит, улыбаясь. Ладони в глине, она - комками. Спит Билли и видит во сне: он - пять чашек, В которые Бог его наливает.
Теодор де Виллеру: Еще одно сейчас выкладываю, остальное пусть полежит. Стихотворение - по "Ребекке" Дафны Дю Морье. Для меня сейчас особенно актуально, так как мы с ней имеем дело в виде мюзикла. *** - Ребекка, - сказала она ему так, как будто ножом провела по венам. И сдвинулся в комнате кавардак, и резко и остро запахло тленом, И он понимает, какой же он был дурак, пытаясь - играя! - в салочки со вселенной. - Ребекка, - шепнула она и его волос коснулась - дыханьем спертым, сердечным грузом, Он чувствует себя, как колосс на ножках глиняных, с глиняным мягким пузом, Он думал, что сбежать будет просто, но он не смог. И вот он стоит, качаясь, В нем ненамного ведь больше роста, чем в ней. Но в ней гораздо больше отчаянья. Она глядит на него - змеей, свернувшейся в тумбочке прикроватной. Он чувствует, что хочет убить ее, заткнуть ей рот, лицо залепить ей ватой, Лишь бы не видеть этот прицельный взгляд - о, она знает, как стреляют навылет. Она позволяет ему не идти назад, но и вперед не пустит, засыплет пылью, Заставит жить и прошлое делать былью. - Ребекка, - пробормочет она, как будто они оба в первом классе, И учат грамматику - всю, до дна, и повторяют хором - а день ненастен, И так домой хочется. Только дома - она. Она повторяет за ним шаги и думает то, чего он боится. Она видит там, где он не видит ни зги, и не дает ему съехать, сорваться, спиться, И по ночам он мокрые трет ресницы И тихо шепчет: "Господи, помоги". - Ребекка мертва, - говорит он ей, встав не с той ноги. - Пожалуй, я съезжу еще на денек в столицу. Она улыбается: "Ладно, Максим, беги". Ему не сбежать. Ребекка в ее глазницах.
Леди Лора: Я тоже чуть-чуть поспамлю))) Лорелея Она хотела просто быть счастливой, Забыв о толще социальных стен. И ни о чем ему не говорила, Сдаваясь в добровольный сладкий плен. Прекрасный замок, горы, воды Рейна И юный, донельзя влюбленный граф... Она не видела вражды семейной, Не понимала, где таится враг. К чему ей жемчуг, золото, наряды, Пусть будет он, иное - суета! Но вслед за ней летели злые взгляды - Как были недовольны мать, сестра... Любил иль нет, к чему терзанья? Он на охоту без нее ушел, А вслед за тем, в порыве состраданья, Сестра присела за накрытый стол. "Зачем ты ждешь его? Кому ты веришь? К невесте он уехал, там прием. А через месяц - свадьба. Ты уедешь В свой обветшалый, грязный отчий дом. Подумай же, к чему позор нам лишний? Уйди сама, укройся в монастырь! Вот кошель золота - то вклад наш личный Для пострига и новенький псалтырь!" К окну, а кавалькада уж далеко, Скрывается за лесом пыльный шлейф. Как стало в будуаре одиноко... В мозгу два слова только: "не жалей"! Смирись! Исчезни! Заплати за счастье! Посыпались жемчужины на пол Сказав сестре "Спасибо за участье!" Она уперлась кулаками в стол. Танцует комната, в глазах застыли слезы. Куда тепрь? Ну нет, не в монастырь! На берег Рейна, где родились грезы, Она мечтала обрести там мир. В одной рубашке, косы без повязки, В руках тяжелый пепельный валун. Но тут из волн, как чародей из сказки Поднялся жуткий призрачный горбун. "Зачем тебе губить красу такую? Подумай, Лора, ты ведь молода! Оденься в золото, встань на скалу крутую И боль уйдет, как талая вода! Тебе я дам бессмертье, дивный голос, Ты отомстишь им всем, я в том клянусь!" Сломала Лора золотистый колос... "К чему мне голос? Лучше расшибусь..." "Оставь, подумай, он к тебе вернется, И будет о любви тебя молить! Свекрови злой несчастье отольется, Золовке больше в гости не ходить!" "Не искушай, моя любовь сильнее, Отчаянья... И я почти сдаюсь..." "Сдавайся, жить всегда труднее, Но в вечности не слаще, я клянусь!" "Согласна я, любовь сильней к нему." "Тогда клянись моей слугой остаться!" "Клянусь." И волны утащили в тьму, Чтоб вновь на берег в золоте подняться. Холодный Рейн бурлит в вечерний мгле, Гуляют рыбаки костром сжигая берег, А на прибрежной неживой скале, Закат рисует облик рейнской девы. Сидит она, расчесывая косы, В златом уборе, смотрит с высока, И песня мелодичная уносит Речному духу тело рыбака. Один, другой, десятый, все - утонут... И вот по Рейну весело плывет Корабль графа с молодой женою Свершая первый свадебный маршрут... Впервые задрожал прекрасный голос, Но дух ей шепчет: "Ты мне поклялась!" И гибнет рыцарь молодой с женою До берега им не добраться вплавь. Река свирепо, бьет корабль о скалы... И Лора онемев на них глядит. Как месть страшна, и горечью отравы Ей имя графа губы холодит. С тех пор еще над Рейном раздается Печальный, обольстительный напев. Опять рыбак о скалы расшибется, Спускаясь подводу в обьятья водных дев. За месть платя чрезмерною ценою, Над Реном в жемчугах стоит она. Любуясь вечною, холодною волною Безмолвным изваянием без сна.
Anna de Montauban: Я обещала песен. Ну вот. Стихи мои, а поет мой давний друг Токлиан. По ссылкам - mp3. Левий Матвей. Исход Тихо дремлет Иерусалим под полуденным солнцем. Что за яростный месяц нисан выдался в этом году... В знойном мареве плавятся дали, и пыль на дорогах Кружит и кружит вокруг одиноких, пустившихся в путь. Мерно течет Иордан потоком расплавленной меди - Как знать, не вбирает ли воды его Флегетон? Вот и все позади. Небеса не упали на землю. Алой не стала роса на траве в Гефсиманском саду. Горы стоят где стояли, реки несут свои воды К ясному тихому морю... Плывут облака в вышине... Льется, как прежде, солнечный свет на сады и озера. Тихо дремлет Иерусалим за моею спиной. http://www.toklianmusic.narod.ru/files/leviy_.mp3 К этому же стихотворению, что-то вроде второй части диптиха. Левий Матвей. Возвращение Каждому свой путь, и всему свое время - Время уйти, и время вернуться назад. Черные птицы взлетели в высокое небо, Белые стрелы ударили в землю; и сделалась кровь. Долго ль осталось бродить по дорогам, взметенною пылью Знаки рисуя креста? Да почти ничего: Станет морем река Иордан за тем горизонтом, До которого шаг, что длиннее всей жизни моей. Есть время солнцу сжигать пески, облака и годы, Есть время воде омывать каменистые берега. Время принять решенье и время ответить За каждый шаг, за каждое слово и вздох. Мне ль убояться лучистых вод Иордана, Мне ль устрашиться камней иерусалимских твердынь? Было время идти по дорогам и спать на каменьях - Теперь же время возвращаться назад.
Джоанна: Здесь живет мой опус на артуровскую тему: http://johanna-d.livejournal.com/76023.html#cutid1
Леди Лора: А меня вот пробило на такую предновогоднюю мечту Возможно, я оставлю все, как есть, Укрывшись с головой в пушистость пледа. Возможно, я себе позволю съесть Запретный плод, сегодня до обеда. Возможно, слов беспечный хоровод Забелит грусть предпраздничных раздумий, Быть может, этот черный небосвод Покажет мне во сне шабаш колдуний? Все может быть, когда неясен путь, Когда при встрече грезишь о разлуке, Когда меняется в снегу признаний суть И холодны протянутые руки. Запретный плод, пьянящий аромат Бесценных, как мечта, заморских специй... Покой и тишь, янтарный виноград, В углу стоит зеленая принцесса... Свеча горит мешая аромат Коричной страсти с разумом лаванды Мой темный и непраздничный наряд, Не впишется в гламур столичной банды.. Мой праздник будет одинок и тих. Без гомона и бурного разгула. Шампанское, свеча. Бокал и стих. И алый шарф на темной спинке стула. Итак, я отключаю телефон, Шампанское выталкивает пробку, Записывая свой вчерашний сон, Я отправляю прошлый год в подсобку. Глоток вина и новый светлый стих Ложится на несозданную ноту. И вот последний новогодний штрих - Цветаева. Стихи. Долой зевоту!
M-lle Dantes: Начало пародии-шутки на передачу "Федеральный судья". ТИМОШКИН, или ВСТАТЬ-СЕСТЬ, СУД ИДЁТ! Жил-был в норе под землёй Тимошкин. Не в какой-то там мерзкой грязной сырой норе, где со всех сторон торчат хвосты доширачин и противно пахнет плесенью, но и не в сухой песчаной голой норе, где не то что уликами не пахнет - не на что сесть и нечего съесть. Нет, нора была тимошкинская, а значит - благоустроенная. Она начиналась идеально круглой, под стать хозяину, дверью, выкрашенной синей краской, с сияющей ручкой в виде звёздочки точо посередние. Дверь открывалась внутрь, в длинный коридор, похожий на тунель, но со светом не только в конце и тоже очень благоустроенный. Стены были обшиты панелями, пол выложен плитками и устлан ковром, вдоль стен стояли полированные стулья, и всюду были прибиты полочки для книг, так как Тимошкин читал и чтил Уголовный кодекс. По обеим сторонам тунеля шли двери - много-много круглых дверей. Тимошкин не признавал восхождений по лестницам: залы, совещательные комнаты, библиотеки, буфетные (целая куча буфетных!), гардеробные (Тимошкин отвёл несколько комнат для хранения нарядных синих мундирчиков), адвокатские и просто комнаты располагались в одном этаже и более того - в одном и том же коридоре. Лучшие комнаты находились по левую руку, и только в них имелись трибуны - хорошенькие лакированные трибунки на любой рост и фасон. А кстати... кто такой Тимошкин? Пожалуй, следует рассказать о Тимошкине подробнее, так как и в наше время есть такие несчастные люди, у которых не ловит Первый канал или просто уроки во вторую смену. Им можно сказать одно: на Тимошкина стоит посмотреть, хотя в нём и нет ничего феноменального, если не считать умения спокойно качать головой, когда всякие болтливые и ушлые адвокаты, вроде Трещёва с Иваниченко, с шумом и треском рушат доказательственную базу обвинения. У Тимошкина толстенькое брюшко, одевается он по форме, преимущественно в ярко-синий мундир, носит очки, смеётся добродушным утробным смехом, особенно после обеда (а обедает Тимошкин, как правило, до и после заседания, если получится). Теперь вы знаете достаточно, и можно продолжать. В то время, о котором пойдёт наш рассказ, Тимошкин ещё не собирался пускаться на поиски судебных заседаний. Он жил-поживал в прекрасной норе, которую я так подробно описала, и был уверен, что никуда не тронется с насиженного места. Но я поведаю вам о том, как его втянули-таки в судебное заседание, и в результате он начал говорить самые неожиданные вещи и совершать самые неожиданные поступки. Может, кое-что он и потерял по ходу дела, но зато приобрёл... а что он приобрёл - судите сами. Случилось так, что в одно прекрасное утро, когда в мире было гораздо меньше шума и больше зелени (особенно баксов), а судебные шоу были многочисленны и благоденствовали, Тимошкин стоял после завтрака на крылечке и курил трубку, которая уютно упиралась в его круглый животик. И как раз в это время мимо проходил Пашин. Судья Пашин! Если бы вы слыхали о нём хоть четверть того, что слыхала я - а я слыхала лишь малую толику того, что о нём рассказывают, - вы были бы готовы к самым невероятным расследованиям. Судебные процессы вырастали как грибы всюду, где бы он не появлялся. Правда, он уже давно не появлялся в эфире, и многие даже успели забыть, каков Пашин с виду. Он отсутствовал с той поры, когда многие прокуроры были ещё младшими юристами. Так что в то утро ничего не подозревающий Тимошкин просто увидел какого-то гражданина с молотком. На гражданине была чёрная судейская мантия, светло-жёлтый галстук, лакированные ботинки, и ещё на голове у него была квадратная чёрная шапочка с кисточкой. - Доброе утро! - сказал Тимошкин, желая сказать именно то, что утро сегодня доброе. Но Пашин, въедливый, как все судьи, тут же метнул на него острый взгляд из-под широких бровей. - Что вы хотите этим сказать? - спросил он. - Просто желаете мне доброго утра? Или просто констатируете, не предъявляя доказательств, что утро сегодня доброе? Или имеете в виду, что сегодня утром все должны быть добрыми? - И то, и другое, и третье, - ответил Тимошкин. - И ещё - что в такое прекрасное утро отлично выкурить трубочку на воздухе. Присаживайтесь, отведайте моего табачку. Торопиться некуда, целый день впереди. - Прелестно! - ответил Пашин. - Но мне, знаете ли, некогда пускать колечки. Я ищу участника судебного процесса, который я ынче устраиваю, но пока что-то безрезультатно. - Ещё бы! Мы народ мирный, судебных страстей не жалуем. Ещё, чего доброго, пообедать из-за них не успеешь! - сказал наш Тимошкин, достал папку с только что придуманным сценарием и стал его читать, притворяясь, что забыл о судье: он решил, что тот не внушает доверия, и ожидал, что он пойдёт своей дорогой. Но Пашин и не собирался уходить, а продолжал внимательно разглядывать Тимошкина, так что наш герой даже немного рассердился. - Доброго утра вам! - сказал он. - Мы тут в судебных страстях не нуждаемся. Поищите желающих По Ту Сторону Экрана. - Для чего только не служит вам "доброе утро", - усмехнулся Пашин. - Вот теперь оно означает, что мне пора убираться. - Ну что вы... позвольте, не имею чести знать ваше имя... - Имеете, имеете, а я знаю ваше, милейший Тимошкин, и вы моё, хотя и не помните, что это я и есть. Я - Пашин, а Пашин - это я! Подумать только, до чего я дожил: прокурор отделывается от меня своим "добрым утром", будто я стиральный порошок рекламирую! - Пашин! Боже милостивый, Пашин! Неужели вы тот самый судья, который подарил судье Тарасову обложку для уголовного кодекса собственного изобретения - она ещё открывалась сама, а закрывалась, только если долбануть молотком? Тот самый, который рассказывал на лекциях такие дивные истории про отравителей и контрабандистов, про взломщиков и официальные сайты и везучих помощников частных детективов? Неужели вы тот самый Пашин, по милости которого столько юношей и девушек подавали документы на юрфак? Бог ты мой, до чего всё это было инте... я хотел сказать, умели вы перевернуть всё вверх дном! Прошу прощения, я никак не думал, что вы ещё... трудитесь. - А что мне ещё делать? - усмехнулся Пашин. - Приятно, что вы хоть что-то обо мне знаете. Значит, вы не совсем безнадёжны. Поэтому я дарую вам то, что вы у меня просили. - Прошу прощения, но я у вас ничего не просил! - Нет, просили, и сейчас уже во второй раз. Моего прощения. Я его даю. И пошлю ещё дальше. Я приглашу вас участвовать в судебном процессе, который я устраиваю. Меня это развлечёт, а вам будет полезно, если доживёте до конца. - Извините! Мне что-то не хочется, спасибо! Всего хорошего! Заходите на чай! Скажем, завтра? Приходите завтра! До свидания! И с этими словами Тимошкин повернулся, юркнул в круглую синюю дверь и захлопнул её за собой, стараясь в то же время хлопнуть не слишком громко - всё-таки судья есть судья. - И чего ради я пригласил его на чай? - размышлял он по дороге в буфет. Хотя он совсем недавно позавтракал, но после такого волнующего разговора не мешало подкрепиться парочкой кексов и глоточком чего-нибудь этакого. А Пашин долго ещё стоял за дверью и тихонько покатывался со смеху. Потом подошёл поближе и рукояткй молотка нацарапал на красивой синей двери странный знак - весы Фемиды и зашагал прочь. А Тимошкин в это время как раз доедал второй кекс и размышлял о том, как ловко он увернулся от судебного процесса. На другой день он, в общем-то, забыл про Пашина. У него была неважная память, и он обычно делать заметки в записной книжечке, например: "Пашин, чай, среда". Но в этот раз он так разволновался, что ничего не записал.
полная версия страницы