Форум » Не только по Дюма » ВЕРШИНА МАСТЕРСТВА » Ответить

ВЕРШИНА МАСТЕРСТВА

Atenae: А всё же без Дюма в нашей жизни никак нельзя. Или это я - маньяк, который его везде воткнёт? Даже в совершенно далёкую от него "Педагогическую... прозу". Ну, я-то точно маньяк. Так ведь не одной мне он выживать помогает! ВЕРШИНА МАСТЕРСТВА Всё началось странным прохладным августом, который едва ли когда-то удастся забыть – слишком много было всего и сразу. Вначале тот концерт, где Гошка вытворял немыслимое, обмирая от собственного всемогущества. Под конец выступления рубашка промокла насквозь, но он мог сказать: «Это есть шедевр!» Дурацкая фраза, но Гошка всегда её говорил, если имел на это право. С тех пор, как услышал эти слова от конопатого улыбчивого немца, приехавшего в училище «по обману опытом». Какого рода опыт приобретала европейская делегация в провинциальном «кульке» ясно без слов. Если учесть, что город до известных событий был закрытым для иностранцев, а четверть населения зарабатывала на жизнь, трудясь в «почтовом ящике». Так что едва ли интерес визитёров лежал в сфере иллюзиона. Но похвала была приятная, и Гошка её запомнил. Шедевр – вершина мастерства. И сознавать, что в двадцать лет ты этого достиг – вдвойне приятно! Потому что у Гошки Корецкого был талант, какой среди людей нечасто встречается. А у него был. И можно только радоваться по этому поводу. Гошка и радовался. Хотя талант пока причинял одни неудобства. Начать с того, что именно из-за таланта его не взяли в труппу. Экзаменаторы просто не могли понять, каким оборудованием он пользуется. А его наивные объяснения приняли за матёрый снобизм. Оборудованием Гошка не пользовался. Никаким. И уже очень давно. Но это экзаменаторов не устроило. И суровая тётка с «халой» на голове, оказавшаяся представителем Госцирка, заявила, что он пока ещё не Копперфилд, чтобы делать секрет из своих фокусов. А единственный секрет был в том, что никакой экзаменатор не хочет показаться глупее выпускника культпросвет училища. Даже если у этого выпускника явный талант. И внешность Копперфилда в придачу. Пижон, ясное дело! Поэтому всех, чьи фокусы были понятны, разобрали по разным труппам. А Гошка остался. Потому что он не был иллюзионистом. Он был просто волшебник. Может, в столице всё было бы проще. Там масса возможностей, да и за плечами было бы цирковое училище, а не смешной «кулёк». Но если мама работает вагоновожатой, и добрая половина твоей жизни прошла в трамвае, на многое рассчитывать не приходится. В Москве надо где-то жить. И платить за жильё. А в стране к 80-м годам не только коммунизм не построили, но и обещанная жилищная программа накрылась медным тазом. Потом и вовсе настала демократия, и понеслась «птица-тройка» вскачь, заставляя «коситься и постораниваться другие народы и государства». Впрочем, Гошка не унывал. Невозможно пропасть с его талантом в стране, которая каждое утро «заряжает» воду у экранов. В наступившее дикое и весёлое время всегда оставалась возможность лихого гастрольного «чёса», премудрость которого Гошка постиг в совершенстве. Наезжая в чужой город следовало начинать с местного ГорОНО, где ошалевший, с красными глазами начальник лихорадочно латал прорехи в бюджете образования, хватаясь за голову оттого, что на воспитание не осталось ни сил, ни средств. Надо было только убедить упомянутого начальника в его, Гошкиной, способности проблемы воспитания временно решить. За родительские деньги, разумеется. Начальник издавал соответствующий приказ, и замотанные учителя строем вели недорослей смотреть Гошкину «халтуру». Впрочем, ребятня о насильственном развлечении не жалела. Вместо того чтобы доставать кролика из шляпы, маг Корецкий выбирал в зале мордашку посмышлёней и предлагал нафантазировать чего-нибудь. Фантазия у ребятни была типовая, круто замешенная на импортной кинопродукции. Гошка тут же материализовывал эти порождения голливудско-гонконгского разума, превращая любой зал в сказочный дворец, космический корабль, поле эпической битвы или джунгли юрского периода. На эрудицию он не жаловался, так что у него редко могли попросить то, чего он не в состоянии был представить. Лишь бы тема дала толчок. И вот, выложившись по полной («Это есть шедевр!»), в том самом проклятом августе он вдруг нарвался на злопыхателя, который раскатал его, как дорожный каток. И добро бы у злопыхателя имелись основания! Это был очень бледный дядька не первой молодости с лицом врубелевского Демона, в пиджаке second hand, который практичные немцы обрекли на бессмертие, нашив на локти нашлёпки из кожи. И в стоптанных, порыжелых башмаках. Эти башмаки особенно вывели Гошку из себя. «Всему своё время, и время каждой вещи под солнцем…» Что о себе думает человек, даже не почистивший свои опорки, - наплевать! Но какое он право имеет плохо думать о других? Гошка старался одеваться элегантно, как подобало молодому красавцу-иллюзионисту. Хотя финансовые возможности имел самые скромные. Но врубелевский Демон обдал его с головы до ног скептическим взглядом и произнёс: - Дешёвка! Это было несправедливо и обидно. Гошка собирался надерзить, но заглянул в глаза собеседника и понял, что тому хочется его обидеть. И остался спокоен. - Я так не думаю. - Правильно. Ты вообще пока не думаешь. Надо было немедленно ответить, а Гошка вдруг заткнулся, ощутив, что он родился вот только что. И он просто делает то, что нравится, и не задаётся никакими вопросами. Но у него всё получается, чёрт возьми! - Ничего у тебя пока не получается. Талант есть, темы нет. - А разве какая-то тема нужна? - Ты с детьми работаешь всё-таки. - Ага. И поэтому обязан «сеять разумное, доброе, вечное». Что я должен показать подрастающему поколению? «Поднятую целину» или «Малую Землю»? - Не ерепенься, - отрезал Демон. – Ясно, что ты не можешь показать то, что сочинили другие. А что сочиняешь ты сам? Гошка осёкся. Этот мужик знал о нём больше, чем любой в этом мире. Он знал даже то, чем Гошка ни с кем не делился. Что лежало в столе, упрятанное в три толстые синие тетради. Как есть, Демон! - Не понял! – небрежно промолвил он. Надо же было что-то сказать! Демон оскалился без малейшего признака веселья, и… потолок гримёрки вдруг расселся, впуская яркое тропическое солнце, верхушки древовидных папоротников и башку тираннозавра. Башка приветливо клацнула зубами над Гошкиной головой и застыла в ожидании. - Теперь понял? – спросил Демон. Что ж, увиденное в комментариях не нуждалось! - Вы тоже можете… - Раньше мог. Теперь берегусь - для здоровья вредно. И Гошка почему-то не смог спросить, с чего этот лермонтовский персонаж вдруг начал демонстрировать ему свои способности. Которые до сего дня Корецкий считал уникальными. А оно вот оно как! - И что, интересно? – допытывался Демон. Гошка пожал плечами. Интересно не было, но признать это означало поставить под сомнение всё, чем сам занимался вот только что. Демон, впрочем, это понимал. - Не интересно, - вынес он вердикт. – Скучно, как забор. Тебе кажется, ты что-то можешь, а на самом деле только время теряешь зря. Двадцать лет позади, сколько собираешься жить? - А это при чём? - При том что такую силу воображения использовать, чтобы весёлые картинки малевать… - мужик устало махнул рукой. – Что ты можешь изобразить такого, чего ещё не показал бы Голливуд? И для чего? Эго потешить? Бабла срубить, чтоб «галстук новый в горошек синий я надел»? Галстук на Гошке был без горошка, но именно что новый – надетый в первый раз. - Ладно, предположим, я книжки собираюсь писать. - Ну, так пиши! – взорвался Демон. – Хватит дурака валять! Ты думаешь, что время – это то, чего бесконечно много? Самая опасная иллюзия. Придёт момент, и тебе его как раз не хватит. Думай, Корецкий, думай! Гошка и хотел бы не думать, да не мог. Не шёл из головы проклятый мужик. И почему он именно к Гошке прицепился?

Ответов - 11

Atenae: С самого детства была у Корецкого привычка: когда что-то не клеилось, он садился в мамин трамвай и ехал по городу. Слушал родной голос, отчётливо объявляющий остановки, и успокаивался. Ещё он любил стоять у прозрачного стекла, на котором написано: «Отвлекать водителя во время движения запрещается!» И смотреть, как мама ведёт трамвай. Но в передние двери заходил и толкался народ, тогда маленький Гошка шёл в самый хвост, садился там и наблюдал, как широкий современный проспект сменяется тенистой улицей, стиснутой облупленными жёлтыми «сталинками», а потом и вовсе пестрым частным сектором. Потом вдруг всё отсекала кирпичная стена, и трамвай начинал скрипеть на поворотном круге. Люди с чемоданами спешили к выходу – их ждала дорога. Но дорога была там: за депо, за насыпью, за мостом. Она гремела и лязгала, перекликалась гудками маневровых и голосами диспетчеров из динамика – и звала. Пассажиры уходили на этот зов, а Гошка оставался в пустом вагоне. И тогда приходило успокоение. В тот день, когда врубелевский Демон его расстроил, Гошка сел в первый попавшийся трамвай. Потому что было всё равно. Лишь бы колёса стучали. По случаю рабочего дня в вагоне было свободно. Гошка сидел у передней двери и потихоньку переживал обиду. - «Горсуд», - объявила вожатая. – Граждане, приобретайте абонементы! На остановке никого не было. Но с тротуара неожиданно рванул к трамваю щуплый мальчишка лет десяти. И Гошка прикипел к сиденью, ощутив вдруг, что сейчас будет. Потому что по левой полосе, вопреки всем правилам, летел вишнёвый «Москвич 2141», в народе именуемый «зубилом». И останавливаться не собирался. Если б и собрался, не успел! Одним скачком Корецкий оказался на асфальте, нелепо развернулся, вскинув ладони в отвращающем жесте, и мучительно представил, как тормозные колодки намертво прикипают к барабану. Рывок… резкий запах горячей резины… и настырный воробей, которого чуть в блин не раскатали – вот он, в руках. Гошка медленно выдохнул. - Ну, ты, дядя, силён! – произнёс мальчишка сиплым голосом. - Силён, силён. Пошли отсюда. Водитель «зубила» виновато переругивался с вагоновожатой. На тротуаре стала собираться толпа. Гошка протиснулся, толкая пацана перед собой и чувствуя, что рубашку снова надо бы сменить. - Дядь, а ты кто? - Конь в пальто! Много будешь знать – скоро состаришься. Мальчишка насмешливо кивнул: - Очень приятно! А я Вован. С первого взгляда было ясно, какого Вован поля ягода. Нос картошкой, болячка на верхней губе. Лицо маленькое, с кулачок, но какое-то поношенное. Штаны на коленках пузырями. Классическое «дитя пьяной субботы». - Ну, дядя, я пойду, - пацан переступил с ноги на ногу. Хреновым Гошка был бы фокусником, если бы не почувствовал, что его лишили бумажника. - Не шали! – строго сказал он, отнимая добычу. - Силён! – с большим уважением повторил Вован. – Щипач? За этот день Корецкого обидели дважды. И оба раза незаслуженно. - Дурак ты! Я волшебник. - Гы, - сказал Вован. - И сейчас я скажу, что ты здесь делаешь. Из интерната удрал. Для такого вывода магия не требовалась. Одежонка типовая, а интернат в четырёх кварталах. - Ага, - беззаботно согласился Вован. - Ну и зачем? - Да ну его! Мне надо, – пацан ковырнул свою болячку. - Спорим, всё равно сбегу? Гошка поднатужился и родил удачную мысль: - Спорим, я сейчас покажу, чего ты хочешь? Если угадаю, пойдёшь обратно в интернат. Вован скептически ухмыльнулся. Гошка вдруг понял, что сам он в сравнении с этим малолетним бродягой – домашний мальчик с бантиком на шее. Так что иллюзия должна быть жёсткой. Даже если и не угадает, пацану «весёлая картинка» понравится. Увидев, как давешнее «зубило» с разгону врубается в серую бетонную стену, вспыхивает, а потом взрывается без звука (озвучить картинку Гошка не рискнул), Вован довольно ухмыльнулся: - Отвал башки. Дай пять! Гошке стало смешно, он протянул мальчишке ладонь: - Пошли что ли? Он чувствовал себя странно. Внутри вновь воцарилось приятное состояние глубокого самоуважения, на которое он имел право вопреки всем придиркам Демона. Эгоистическое чувство, конечно. Но чем плохо? Вован живой. И жизнь ему спасла вовсе не иллюзия – вполне реальное чудо. Надо всё осмыслить, как следует. Сдать только этого ухаря воспитателям. В интернате пахло так, как почему-то всегда пахнет в подобного рода заведениях: перловкой и мокрыми тряпками. И стены были разрисованы аляповатыми устрашающего вида крокодилами и Чебурашками – даже взрослая психика сломается от такого дизайна. Гошке захотелось поскорее уйти, но надо было закончить дело. Передача беглеца состоялась в пустой учительской. - Горе луковое, - вздохнула немолодая женщина-завуч с усталым лицом без малейшего признака макияжа. – Иди в столовую, твоя группа уже пообедала. Вован был паинькой. Если и решится снова удрать, то не сегодня. Жрать, наверное, захотел. - Спасибо, что привели этого балбеса, - неофициально сказала завуч. Гошка протянул ей визитку, у него их было много – не для форсу, из практических соображений. Кто вспомнит, что заходил «вольный художник» лет двадцати, выступать просился? Другое дело, когда в руках у того, кто властен дать тебе работу, кусочек плотного картона, где написано: «Маг-иллюзионист Георгий Корецкий». Запоминается, блин! - Анна Григорьевна, - формальнее от «имя-отчества» разговор не стал. – Директор на совещании, а этот гаврик в бега наладился. А у меня двое в изоляторе с кишечной инфекцией - хоть разорвись. Пока обнаружили, что его нет... Слава богу, мало ли что могло… - она махнула рукой. Гошка не стал говорить, что, в самом деле – «могло». Вместо этого он спросил: - Часто бегут? - Случается. Особенно поначалу, пока привыкнут. Вова бродяжил вместе с отцом, ему сложно теперь. Ничего, вот директор вернётся. В этой фразе не было угрозы, скорее упование. Может, в самом деле, приедет директор и отучит Вована бегать. И других тоже… - Я мог бы выступить у вас, - сказал вдруг Гошка. Анна Григорьевна негромко, но неожиданно официально произнесла: - Боюсь, нам нечем будет вам заплатить. Внезапная тоска пронизала Гошку. То, что не до конца удалось сегодняшнему Демону, с успехом довершила эта усталая тётка в очках. Которая зарплату получает не живыми деньгами, как Корецкий, а цветными фантиками. Фантики называются «купоны», на них написана сумма заработной платы на месяц. Но отоваривают их в магазине процентов на сорок, больше не дают. Зарплата в десятках тысяч, а есть нечего. У мамы в трампарке тоже так… - Я бесплатно могу. Анна Григорьевна посмотрела в упор. Толстые стёкла очков делали заметнее каждую морщинку у глаз, а увеличенные оптикой зрачки казались не совсем обычными. И очень строгими. - Спасибо. Гошка и раньше побаивался аншлагов. Полный зал ребятни с редкими вкраплениями взрослых. И все двигаются, визжат, жуют, чем-то кидаются. Трудная публика! Но аншлага страшнее Гошка не видел. Роль актового зала выполняла рекреация с расставленными поперёк низкими крашеными скамеечками. И на этих скамеечках – всё население интерната, сколько их есть. Человек двести. И все странно тихие. Сидят и смотрят на красиво одетого волшебника, который сейчас начнёт фокусы показывать. Как всегда, он попросил, чтобы дети сами заказали «чудо». Ноль реакции – те же туповатые лица и немое ожидание. Гошка наудачу выхватил из переднего ряда крохотного пацанёнка в пёстрой байковой рубашке: - Ну, давай! Чего ты хочешь? Пацанёнок облизнул губы и что-то тихо прошептал. Корецкий не расслышал и спросил снова. - …чтобы речка… - прошелестел пацан. Вот блин! Нормальный мальчишка семи или сколько там лет слово сказать не может. Впрочем, кто сказал, что он нормальный? Не трусь, Корецкий, сам знал, куда шёл. Сейчас, будет вам речка… Гошка уверенно раздвинул пространство, превратив мерзкую, размалёванную цветочками и радугами рекреацию в поросший травкой берег. Над водой вырос тополь, к мощной ветке которого волшебник дерзко привесил «тарзанку». Такая же в деревне у деда – покрышка от «Жигулей» на крепком канате. Она была настоящая, и вода была настоящая: с водорослями на дне, среди которых стояли меланхоличные рыбы. - Кто купаться хочет? Ну? Никто не проявил желания, хотя лица ожили. Тогда Гошка пустился во все тяжкие, махом превратил рубашку и колготки «заказчика» в красивые синие плавки и закинул его на «тарзанку». Мальчишка издал тихий писк, улетая к середине реки. Потом канат вернул его обратно, а Гошка запустил снова. Писк перешёл в восторженную тональность. - Дядь Гоша, теперь я! Рядом уже тёрся сегодняшний знакомец Вован. Гошка его не переодевал, эту проблему он решил сам и теперь топтался рядом в чёрных «шофёрских» трусах. Корецкий снял с «тарзанки» осчастливленного мальца и уступил место Вовану. Тот деловито поплевал на ладони, уцепился за край покрышки и, победно гикнув, полетел, широко расставив ноги. Такой же раскорякой бухнулся в воду, наверняка ушибив задницу. Но тут же вынырнул совершенно счастливый: - Отвал башки! Теперь от желающих не было отбоя. Оказалось, что в зале есть живые дети. Но Гошка скоро прекратил забаву: - Ша, тараканы! Теперь другая речка. Это вылетело само, он прикусил язык, мгновенно глянув на Анну Григорьевну. Глаза за толстыми очками были строгими, но карой не грозили. Гошка махнул на всё и принялся творить иллюзию. Русло стало шире, исчезла весёлая «тарзанка». Вместо обрыва с тополем развернулись дали за излучиной. На берегу вырос маленький феодальный замок с башенкой. А по реке заскользил чёрный драккар под полосатым парусом. Кажется, входя в узкие реки, викинги садились на вёсла. Раскритиковать за недостоверность Гошкино творение было некому, а без мачты не так красиво. Парус надувало ветром. На бортах алели длинные щиты, а между ними щерились заросшие лица в рогатых шлемах. Странное молчание публики. Обычно эта картинка у Гошки шла на ура, но интернатские почему-то не отреагировали. Тупите, ребята? Ладно, смотрим дальше. Драккар ткнулся острым носом в берег. Гошка заставил драконью голову зависнуть над публикой в лучших традициях шедевра «Прибытие поезда». А потом с корабля посыпались вопящие викинги, размахивая секирами и мечами. Зал, наконец, проняло. За Гошкиной спиной кто-то сдавленно всхлипнул. Потом ещё. А потом маг почувствовал, что его дёргают за штанину. Гошка скосил глаза: рядом стоял пацан, заказавший речку. - Дядя волшебник, не надо. Я не хочу… Иллюзия развалилась, как стёклышки в калейдоскопе. Гошка несколько раз перемешал их, заставляя свет преломляться в цветных узорах, а потом всё убрал. - Концерт окончен! Благодарю за внимание! Странно, цветная мозаика заворожила их больше, чем живая картина, которой Корецкий заслуженно гордился. Созерцая напряжённые, серьёзные лица и чуть приоткрытые рты, Гошка вновь подумал, все ли здесь нормальные?

Atenae: - Не все, конечно, - сказала Анна Григорьевна. – У кого родовые травмы, у кого задержка психического развития. Кто просто запущен донельзя. Наш контингент в основном от лишённых прав родителей. Бомжи, алкоголики. Беженцы тоже, эти по-русски с трудом говорят. Всякие есть, Гоша. А вы им викингов. Они понятия не имеют, что это такое. - Испугались, что ли? - Ну, и это тоже. Есть темы, на которых для детской психики лежит табу. Помню, в молодости я читала шестому классу горьковскую «Мать изменника» - глазёнки горели, нравилось. Тогда я прочла им «Нунчу». Знаете, они стали что-то искать под партами и в портфелях, возиться. Нет, они слушали, но им было неловко. Слишком эротично. Табу! - А что для этих табу? Анна Григорьевна стала вытирать свои очки, глаза сразу сделались беззащитными и нестрогими: - Я не знаю, Гоша. Они все разные, иногда месяцы уходят на то, чтобы понять. Кто боится громких звуков, кто-то писается по ночам. И у всех причины свои, хотя и сходные. Это ведь не обычные дети, каждый из дому, с улицы принёс какие-то страхи и проблемы. Растишь их, кажется, что-то начинаешь понимать. А приходят новые – и опять всё с нуля, - она махнула худой в морщинах рукой. – Вы простите, Гоша, это, наверное, не то, к чему вы привыкли. Но с нашими детками не всякая тема годится. Вновь этот разговор. Ещё утром Гошка готов был спорить с Демоном, а теперь испытывал растерянность. - И что же делать? Анна Григорьевна улыбнулась по-домашнему: - Что делать, Гошенька? Всегда одно и то же! Отмывать, стричь. Откармливать, лечить чесотку и педикулёз, а то и пострашнее. И учить, учить. Чтобы людьми были, а не яблоко от яблони… - А получится? – спросил Корецкий. - Что-то получится. Понимать их нужно, интересоваться всерьёз, и - ни боже мой - никакого сюсюканья, ложной жалости. Ваши сегодняшние «тараканы» - это было безобразно искренне, а потому простительно. Спасибо вам, Гоша, ещё раз. За Вовку и за концерт. И тогда Гошка сказал, обливаясь потом от этого решения: - Можно я снова приду? * * * Что же вам нужно-то, тараканы? Какая тема? Что у вас в головах? Как заставить проснуться нормальное любопытство, фантазию, украсить ваш убогий мирок? - Дядя Гоша, можно дом? – это Наташка. Её определили в интернат два года назад, после того, как бабка умерла. Бабка Наташку с пелёнок растила, мать чёрте где. Но девочке всё равно хочется дом. - Лучше приключения какие-нибудь, - сипит Вован. Но его не поддерживают. Наташку, впрочем, тоже не поддерживают. Просто сидят на кроватях и ждут. Уютное место: тридцать коечек в три ряда. На коечках человек семьдесят расселись кое-как. Шкафчики с налепленными буквами из азбуки. Отрядный уголок, картинка «Смерть комиссара». Хорошо, что изображение мелкое – самая тема, блин! Спокойной ночи, малыши! Ладно, пусть будет дом. Многие ли из них представляют, что это на самом деле такое? Гошка начинает, чувствуя, что получается похоже на детские страшилки про «Красную руку» или «Чёрную простыню»: - В одном городе жила семья. Мальчик, девочка, мать и отец. - Алкаш? – понимающе восклицает кто-то из дальнего угла. - Зачем алкаш? Нормальный отец, инженер. Гулял со своими детьми, книжки им по вечерам читал. Не знают они, в чём прелесть этой жизни. Но Гошка уже уничтожил спальню, воздвигнув вместо неё типовую квартиру с сервантом и «стенкой», со столом, на котором тихо светит декоративная лампа. Эту лампу он вылепил с особым удовольствием, вспомнив виденное однажды: прозрачное синее стекло, за которым неторопливо вращаются разноцветные рыбы, отбрасывая причудливые тени на стены и потолок. Балкон открыт, ветер чуть шевелит занавеску. А в темноте снаружи неторопливо бормочет полой водой река. И качаются пахучие гроздья сирени. Ему самому вдруг очень нравится эта картинка, словно он сам живёт в этом доме. А рядом с ним живут… Сейчас он точно знает, что в комнате есть только трое: он, мальчик и девочка. Только мальчики и девочки разные-разные. Шестьдесят вариантов! Нет, больше, наверное. Гошка обнимает Вовку с Наташкой и начинает читать негромко: Эх, как трётся спиною о влажную тьму река, На кремнистых уступах нутро своё разодрав. Ах, как рвётся ручей в буйство листьев, цветов и трав, Вожделея и помня, что летом ночь коротка. Тени скал под луною полночный плетут узор, В их объятьях качаются улицы и дома, А под кровом листвы Богоматерь стоит сама. А деревья столетние молятся на собор. Возле самого берега грезят во тьме сады, Той водою, что мимо стремится бог весть куда. Чтобы жизнь продолжалась, живому нужна вода, Без неё пропадут новорожденные плоды… Теперь самое сложное – удержать этот придуманный счастливый дом, не соскользнуть в чарующую картинку, созданную стихами Мицаренца. Она так и должна идти контрапунктом, оттеняя происходящее в доме. Отец читает стихи своим детям. Пусть увидят хоть раз, что это несложно – творить чудеса. Про это же все книжки написаны. Вам читали книжки? Что же вы знаете о жизни, тараканы? Пьянки, подвалы и подворотни – это не жизнь! И убогая сытость интерната – тоже не жизнь. Жизнь – это мечта! Кто-то вздыхает от всей души. Но Вован не сдаётся – несгибаемый парень: - А приключения? - Ну, приключения… Какие например? - Однажды вечером девочка пошла гулять, - неуверенно начинает любитель авантюр. - Ага, так её вечером одну отпустили, - раздаётся протестующий голос. Хорошо! Понимают ведь! Участвуют! Но и вправду пошла, маленькая негодница. Вовкиными стараниями уютная квартира уже превратилась в обсаженный огромными тополями тёмный проспект. Гошка вынужден пояснять: - Это потому что мама и папа были на свадьбе, а девочка встречала их. Но тут… Он не успел ещё придумать, что же собственно «тут». - Маньяк! Проза жизни, блин! Юрика поместили в интернат три месяца назад. До того он жил в трущобах на окраине, а там по весне нашли расчленённый труп. С тех пор Юрик ко всем пристаёт с историями про маньяков. Гошка хотел опровергнуть ужасное измышление, но поздно. Потому что маньяк – вот он. Тёмная коренастая фигура без лица. Очень страшно Юрке, как же его это преследует, если воплотилось вопреки воле настоящего мага! Страшно не только Юрику. Кто-то пищит из темноты, заставляя вспомнить, что они не на проспекте, а в вечерней интернатской спальне. Наташка восклицает шёпотом: - Дядя Гоша! Пусть кто-нибудь сделает, чтобы всё хорошо! Но сегодня никто не просит, как тогда: «Дядя волшебник, я не хочу!» Что-то изменилось. Что именно? Мера участия и доверия? Пусть кто-нибудь сделает… кто, чёрт возьми? Скорее! - Мушкетёр! – выдыхает Вовка. Какой к чёрту мушкетёр – в двадцатом веке? Фантазия у тебя, Вован, разыгралась не по-детски. А точнее – образования никакого. Учиться надо, блин! Книжки читать! Но ничего не попишешь – мушкетёр уже здесь. Самый натуральный, при шпаге. Гремя шпорами, гонит маньяка по пустому проспекту, а ребята смеются. Гошка тоже выдыхает, расслабляясь. - А дело всё в том, что в квартире у девочки была хронодыра. И девочка повадилась ходить через неё в разные страны и времена. И у неё там везде друзья были. - Отвал башки! Ну оторва! - Круто! А вот бы ещё… Будет и ещё! И ещё раз. Жива фантазия, понеслась, родимая! * * *

Atenae: О том, что Вовка Сушко непременно убежит, директор знал с первого взгляда. Слишком привык пацан к вольной бродяжьей жизни под свистки локомотивов. Вовку Сушко отобрали у отца – бомжа со станции Мост. Этот господин полупочтенный продал и пропил квартиру, где Вовка был прописан с рождения. И куда школа смотрела, всякие там органы опеки и попечительства? Больше года семейство обитало в заброшенном бараке. Деньги добывал Сушко-младший, побираясь у поездов. На водку деньги, не на еду! Когда директор думал об этом, ему хотелось не «милость к падшим призывать», а громы и молнии всех богов, какие только есть. Потому что, привыкнув к этой ненормальной жизни и ублюдку-папаше, Вовка Сушко неудержимо рвался на волю. И директор пока не мог этому ничего противопоставить: ни теплую спальню, ни сытную кормёжку. И не держали Вовку ни кукольный театр, ни патриотический клуб, ни вечерние посиделки с разговорами. Время нужно, чтобы он понял вкус всего этого. А времени-то и не было Сушко сбежал, когда директор был на ежегодном августовском совещании руководителей органов образования. Сидел в зале и, скучая, слушал победные реляции о том, что за год в городе восстановили два детских сада. Восстановили, как же! Выселили из пристройки подростковый клуб, обосновавшийся там, когда основное здание передали под магазины и офисы. Которые и ныне там. В отличие от подростков. В зале было душно. Щемило сердце. А ведь директор тогда ещё не знал, что Вовка Сушко отправился в бега. И чем всё это закончилось. Беглецы бывали в интернате и раньше. Один из таких написал ему недавно письмо: «…я неделю гулял, а потом Вы меня нашли. Если бы Вы знали, как я боялся, идя рядом с Вами в интернат. Дорогой Георгий Васильевич, я, оказывается, всю жизнь боялся чего-то. Только Вы меня совсем не ругали. Отвели на ужин, а потом пошли в нашу спальню – рассказывать про разбойников. И это было так хорошо – Вы не представляете! Я это до сих пор вспоминаю. Будто я вернулся домой. Не к матери, а в такой настоящий дом. Потом, когда рассказывать по очереди выпало мне, я на три раза перечитал «Собаку Баскервилей» и всё равно волновался, что напутаю, и картинка не оживёт. Знаете, Георгий Васильевич, ребята все по-разному рассказывали, но когда говорили Вы, то всегда было как живое, и мы сами были там. Помните, Вы хотели написать книгу? Написали? Я бы почитал...» Какая там книга! Всё так и осталось в тетрадях, в набросках. Нереализованная жизнь. Вся растворилась в этих Вовках, Наташках, Юрках. И воспоминания расписаны по эпохам: эти годы – театр, эти – поисковая экспедиция по деревням области, по следам событий Гражданской войны. В тридцать лет – директор. Юное дарование? Да просто эта обуза больше никому не была нужна. И каждый раз думаешь, что где-то упустил, что всё могло сложиться лучше. Сколько времени ушло сквозь пальцы? Пять лет института – и никакого понимания. Всё на круглые пятёрки, а потом выясняется, что Выготский, Эльконин и Пиаже не в силах подсказать тебе, ответы надо искать самому. Нашёл, радуешься. Спасён Витёк Щербатый! А приходит такой вот Вовка – и весь опыт насмарку, начинай сначала. «…Знаете, Георгий Васильевич, уже взрослым я прочёл «Педагогическую поэму». Не оставляла меня тема сиротства. Так вот, Макаренко пишет, что в детском коллективе не должно быть «беспочвенных фантазий». А Вы нас этими фантазиями спасли. Магией слова заставили полюбить этот мир. Макаренко, конечно, великий педагог. Но в этом правы именно Вы! Кстати, я больше не Щербатый. Не к лицу совладельцу строительной фирмы такая улыбка. Фиксу, как мечталось в детстве, конечно, вставлять не стал – нормальный зуб, от натурального не отличишь. Я очень хорошо зарабатываю. Георгий Васильевич, может, я могу на интернат какие-нибудь деньги перевести? Помню же, крыша всегда текла, Вы вечно устраивали субботники по очистке её от снега. Подвиги для самых старших! Я ведь теперь могу помочь – спонсорская помощь или как…» Спасибо тебе, Витёк! Только не так это просто. Всю эту спонсорскую помощь так финансовые органы проверяют, словно в системе образования и есть главное гнездо коррупции в стране. Других коррупционеров нет, видимо. Крышу починить – это хорошо. Только на это нужны такие миллионы, что ты, Витёк, едва ли сможешь прислать. И потом, всё это уже никак не поможет Вовке Сушко со станции Локоть. Который попал под машину на проспекте Абая 21 августа сего года. Пока я на конференции сидел. Теперь вот думаю: был бы на месте – уследил или нет? Потом проверка, конечно. Шум до небес, выговор «с занесением» - за недостатки в преподавании ПДД. Получите и раздайте подчинённым. И бесполезно объяснять, что Вовка правила не нарушал, а нарушил водитель «зубила». Ничего это не меняет для Вовки. И чёрт с ним, с выговором, только сердце опять болит. Как болело, когда Анька Красавина – умница и баскетболистка – повредила руку на матче между школами, а под гипсом развилась саркома. Не может не болеть, когда за два месяца сгорает девочка четырнадцати лет. «Пусть кто-нибудь сделает, чтобы всё хорошо!» Кто? А ещё болело, когда судили Лёшку Иванова. Ты, Витька, должен его помнить – он младше тебя на три года. Пьяная драка, вот так вот! И не удержала Лёшку хвалёная магия слова. Кстати, с магией пришлось завязать три года назад, тогда мне поставили целый букет диагнозов: ишемия, стенокардия. И всё это в сорок пять. Врач сказал: «Беречься надо. Сменить профессию. Иначе – отсчёт пошёл». Пошёл отсчёт, но Вовке Сушко нет до этого никакого дела, потому что его отсчёт закончен, не начавшись. А мне с тонкими материями шалить нельзя – для здоровья вредно. И вот сижу я на лавочке, здоровье берегу. И жалею. Это ведь, Витёк, я себя жалею! Такой же эгоист, как в молодости был. Я ведь не меньше вашего от ваших успехов получал. Я получал право себя уважать и любить. Потому что вы меня любили. «Пусть кто-нибудь сделает, чтобы всё было хорошо!» Я сам готов об этом кого угодно просить, только кто и чем тут поможет? Мне нельзя больше, понимаете – нельзя! А ни на кого другого я положиться не могу. Не посадил дерево, не построил дом, сына не воспитал. Вся жизнь в набросках… А может, в набросках всё и дело? И наплевать, что нельзя. Теперь уже всё можно. Иначе век придётся презирать себя – от макушки до носков порыжелых старых ботинок. «Всему своё время и время всякой вещи под солнцем…» - когда-то ты ненавидел нечищеную обувь… Ну, волшебник! Ты же знаешь, что делать! Не сиди, давай! Пожалеть себя успеешь потом. Если время останется… «…Ты думаешь, что время – это то, чего бесконечно много? Самая опасная иллюзия. Придёт момент, и тебе его как раз не хватит. Думай, Корецкий, думай!..» …Визг намертво слипающихся тормозов… крики вагоновожатой… - Ну, ты, дядя, силён! - Силён, силён. Пошли отсюда… И всё хорошо, наконец. Только мешает тонкая ледяная иголочка, она воткнулась в грудь и не даёт дышать. И пошевелиться нельзя, иначе она сломается и останется там навсегда … Директор хотел улыбнуться, но это стало почему-то невозможно. Можно было только сидеть и смотреть, как уходят прочь мальчишка с болячкой на губе и молодой волшебник в новом галстуке, мечтающий достичь вершины мастерства… * * *


Atenae: «Здраствуй Серёга! Как ты там ниболеиш? У мамки работа есть? Ты давай ниболей. И к Гандону ниходи нефиг што деньги даёт. Для нево пацаны тырят по вагонам. Он атмажица а ты типа маленький нипасадят! Пасадят в детприёмник а тебе нильзя с тубиком. Знаишь Серёга я сечас приехать нимагу. Ты только нипадумай што у меня завёлся друг здесь. У меня нет друга лутше тебя! Ты ниобижайся ладно? Он можит и друг но он всеравно низнаит. Ево зовут Гошка. Он воспитатель в интернате. А ешё он валшебник делаит как мультики после клея только паправде и голова нибалит. Атвал башки вотбы так научица да? Как там мой папан галодный пади? Я нихачу штобы он на железку ходил. Ему нифига ниподают всеравно што авганец. А поездом зарежит косова. Вотбы всё было как раньше. Штобы мама живая и наш дом и мушкитёры по телику. И папан бы нипил. И штобы ты был здаровый. Я сечас ниприеду патамушто надо узнать адну штуку у Гошки. Мультики это мультики а машину он паправде астанавил! Значит можна всё делать паправде. Я уже пачти понял всё скоро буду пробавать сам. Ты только нибалей Серёга! Я скоро. Твой друг Дартаньян»

Калантэ: А дальше?! Ну не могу я не придраться - уберите рогатые шлемы, ну пожалуйста! Ну не носили их викинги!!! Хотя по сравнению с тем, как мне понравилось - это ерунда, но...

Atenae: Можно и убрать, конечно. Так дело же не в том, носили или нет. А в том, как представляет это Гошка. Рисует типовую картинку, шаблон массового восприятия. А на тот момент он гигантом мысли совсем не является. А дальше - всё! Дальнейшее - молчанье, как у Гамлета. Это конец рассказа. Нарочно оставленный открытым. А и скорости ж у Вас, мой друг!

stella: Пронзительно! Больно!

Калантэ: Atenae, это не скорость. Это странный глюк - я оставляла сообщение после отрывка "концерт окончен, благодарю за внимание". Видно, вклинилась и писала сообщение, пока Вы выкладывали продолжение... Иначе бы и не вспомнила про рогатые шлемы, и про продолжение бы не спрашивала... Автору - поклон.

Atenae: Спасибо, коллеги! Вот так и выживаем.

Nika: Калантэ пишет: Ну не могу я не придраться - уберите рогатые шлемы, ну пожалуйста! Ну не носили их викинги!!! "В массовой культуре викингов часто изображают с рогатыми шлемами. На самом деле, археологи не могут точно сказать, какой формы были шлемы викингов. Представление о рогатых шлемах связано с рисунками, обнаруженными в захоронениях (например, Осебергский корабль). Сейчас учёные склоняются к тому, что если шлемы с рогами и использовались, то только в ритуальных целях, а не в бою."Это мелочь

Ульрика: Мне очень понравилось!



полная версия страницы