Форум » Вести с полей » Статьи о творчестве Александра Дюма » Ответить
Статьи о творчестве Александра Дюма
Джулия: В этой теме собраны статьи, посвященные творчеству А. Дюма-отца.
Ответов - 33, стр:
1 2 All
Джулия: Дюма: Три мушкетера Так вот, если специалист по социальной психологии или социологии читает этот роман, то обращает внимание на то, как здорово описаны и применены характеры четырех друзей. По сути, они представляют собой качества или составляющие сверхдеятельной, результативной и эффективной личности. Один из них - это воплощение нравственных ценностей, безупречной морали и правильного поведения. Другой - воплощение силы и нерассуждающей, абсолютной верности. Третий - это совершенный комбинаторный и аналитический разум и хитрость. И, наконец, четвертый - это объединяющая всех и вся, невероятная воля, воля как в полагании цели, так и в её достижении. В сверхличности, которую и представляют эти четыре друга, все эти качества на месте и каждое качество достигает своего абсолютного развития. Hа читателей это сочетание оказывает просто магическое действие. Подсознательно они чувствуют, что именно такая личность непобедима и совершенна. Причем такая личность, каждое из качеств которой есть тоже как бы личность, т.е., в достаточной степени и автономная, но также и прилаженная к другой такой же. При этом никто не замечает, что Дюма, со свойственной блестящему галльскому уму иронией, не преминул четко указать, что - первый - хронический, совершенно безвольный алкоголик; - второй - глуп и туп как пробка; - третий никогда и никому в здравом уме и твердой памяти не говорит правду и всегда одинок; - а четвертый - манипулирует всеми, кто ему попадается, включая и своих друзей, и за достижение своей цели бабушку родную готов если не продать, то уж использовать как ему заблагорассудится. Далее можно с этой точки зрения разобрать все ситуации и задачи, которые приходится решать этой личности. Дюма декларирует (и в общем показывает), что никто не может противостоять такому сочетанию качеств личности. Эта личность, как кристалл, поворачивается то одной, то другой стороной. Hо и государство, и спецслужбы, и злодейские злодеи просто отступают перед этим сверхсуществом. Она же, эта личность - одновременно и идеальная группа. Философское и социальное значение этого романа значительно больше, чем принято считать. Оно, это значение, как всегда у Дюма, не выпирает, как у какого-нибудь неуклюжего немца, даже и такого великого, как, скажем, Гёте. А, напротив, идеи смягчаются занимательнейшим сюжетом, искромётными диалогами (знаменитая "дюмовская" короткая строка), великолепным юмором и проч. ...Вот интересно, почему ничего подобного не было у англичан? Вроде самый свободный народ нашего мира, самая развитая и глубокая литература - а вот поди ж ты, уступили каким-то лягушатникам... :) Можно было бы теперь показать, почему провалился роман "Двадцать лет спустя". А может, и не провалился, а просто Дюма захотел показать, что человек, такой, как он может быть в своем высочайшем развитии, не может долго быть таким, он _портится_ и противоречит сам себе, раздваивается и рефлектирует. Что касается "Виконта де Бражелона", то тут, очевидно, Дюма ставил себе другую задачу. Hо это уже совсем другая история. Я только хочу отметить отличный поворот в "Виконте", когда монархический принцип в лице Атоса восстает против самого монарха, и оказывается, что принцип сильнее любого своего воплощения, и существует как бы более реально, чем это воплощение. Такие дела. Вот об этом приблизительно и написала Галя Башкирова, незадолго до своей болезни и безвременной смерти. Мне об этом рассказал её близкий друг, психолог и писатель, и мы довольно много времени провели, разбирая и моделируя с одной и с другой стороны различные ситуации и повороты "Трех мушкетеров". Потом этот принцип пытались воплотить многие писатели, они пытались описать идеальную группу, тоже результативную и непобедимую. Hо им не хватало понимания гениального открытия Дюма - что такая группа должна быть построена _не по функциональному_, а по личностному принципу. Тут много можно еще замечать. Hапример, об отношении разума и религии, как это показано Арамисом. Можно разобрать тень этой личности - тех, кто ей прислуживает, и почему слуги именно таковы и служат именно тем, кому они служат. В общем, читайте "Трех мушкетеров", господа! Я понимаю того человека, который, по рассказу какого-то русского писателя, всю жизнь читал только одну эту книгу, и закончив её в очередной раз, немедленно начинал читать снова. Кстати, не помнит ли кто-нибудь, где и кем рассказан этот случай? http://www.2lib.ru/getbook/1209.html
Капито: Джулия пишет: В общем, читайте "Трех мушкетеров", господа! Я понимаю того человека, который, по рассказу какого-то русского писателя, всю жизнь читал только одну эту книгу, и закончив её в очередной раз, немедленно начинал читать снова. А это случайно не про меня?:)))))))))))) Только я обычно ДЛС перечитываю.
Лилия: Капито пишет: Джулия пишет: цитата: В общем, читайте "Трех мушкетеров", господа! Я понимаю того человека, который, по рассказу какого-то русского писателя, всю жизнь читал только одну эту книгу, и закончив её в очередной раз, немедленно начинал читать снова. А это случайно не про меня?:)))))))))))) Только я обычно ДЛС перечитываю. Это про всё наше дюманское сообщество.:)) Хотя я тоже чаще перечитывать ДЛС. На мой взгляд, хорошая статья. Единственное, я не согласна, что ДЛС провалились. Лично для меня, ДЛС самая любимая часть в трилогии, именно из-за своей реалистичности и отхода от идеальной картины, которая была в ТМ
Джулия: Юрий Зингер НЕЛЕГКАЯ СТЕЗЯ БАЛОВНЯ СУДЬБЫ Казалось, все способствовало тому, чтобы мы никогда не узнали об этом человеке. Мало того, при его жизни многие весьма солидные, маститые и пользовавшиеся уважением люди считали, что само его существование — какая-то ошибка, гримаса Провидения, и были бы рады, если бы судьба или случай исправили досадный промах. Начать с того, что его отца, будущего наполеоновского генерала Дюма Дави де ла Пайетри, угораздило появиться на свет, в Сан-Доминго от чернокожей рабыни и родовитого маркиза, французского полковника, который признал младенца. Откуда такое благородство чувств в 1760 году? От литературной и философской моды прежде всего. Мыслители и писатели-просветители так истово превозносили прелести свободной жизни на лоне матери-природы, вдали от мелочных великосветских условностей Версаля, так расхваливали нравственную чистоту «благородных дикарей», не тронутых развращенной европейской цивилизацией, что, может статься, маркизу показалось занятным и приятным делом выпестовать образцового юношу, пример «натуральной» добродетели. Мальчику дали по тем временам недурное образование, и отец повез его во Францию, где юный мулат, прямодушный, добрый, веселый, любезный, да к тому же обладавший геркулесовой силой и беспримерной храбростью, пошел по военной части. И вот в тридцать лет он уже подполковник, еще через полгода — генерал. Впоследствии сын этого генерала, писатель, повествуя о судьбах своих героев, будет часто ссылаться на таинственное влияние мировых сил, управляющих персонажами, этих незримых подручных самого Провидения (слово, которое он неизменно пишет с заглавной буквы; слуги Провидения, орудия Судьбы удостаиваются подобной же чести). В подражание ему можно сказать, что в биографии нашего генерала роль повивальных бабок выполняют Природа и Литература. Не читай маркиз модных философов — Вольтера, Руссо, Дидро, — умевших изложить свои воззрения не только в ученых трактатах, но и в занимательных, остроумных повестях, и поэмах, не стать бы бравому, мулату французским генералом. Правда, для этого должна была вступить в действие еще одна — главная — мировая сила: История. Это слово автор «Трех мушкетеров» и «Королевы Марго» также любит писать с большой буквы, и не зря. Начавшаяся в 1789 году Великая французская революция, как и всякая революция, наделала много бед, но в памяти французов навсегда осталась прежде всего красочным феерическим зрелищем с массовыми представлениями, парадами, уличными стычками, пламенными "речами ораторов и публичными казнями, со взрывами всенародного гнева и чествованием победителей внешних и внутренних врагов. Именно с нее начался «новый порядок», изменилась картина мира, пришли иные люди и нравы. Поскольку же, на счастье Европы, эта революция потерпела поражение, а самый кровавый и жестокий ее период, Террор, продлился менее трех лет, то разрушения, вызванные им, не вовсе парализовали жизнь нации; даже обескровившие Францию наполеоновские войны не смогли полностью довести ее до разложения и упадка. Зато для мыслителей следующего XIX века все это послужило предостережением, поводом к серьезным и плодотворным раздумьям о нравственном смысле исторических перемен, о том, на что способен отдельный человек в эпоху мировых потрясений, а также может ли отдаленная, хоть и возвышенная цель оправдать любые средства для ее достижения. «Театр истории», как любили выражаться на рубеже XVIII и XIX столетий, разыгрывал перед всем человечеством одну из самых своих захватывающих драм; каждый француз ощущал себя если не жертвой или героем, то заметным участником этого невероятного представления. Судьбы страны менялись, как казалось тогда, по прихоти каждого дня. Приверженность тому, что провозглашалось целью государственного служения вчера, завтра могла привести к гильотине. Биографии великих и малых сил претерпевали невообразимые изменения. Сын ремесленника мог стать маршалом и даже венценосцем (как Бернадотт, будущий шведский монарх, или маршал Мюрат, на краткий срок ставший королем неаполитанским и потерявший корону, вместе с жизнью по приговору суда). А знатные и властительные персоны объявляли себя революционерами или погибали на эшафоте. В «Мемуарах» Александр Дюма даст захватывающее и весьма точное описание этой эпохи, повествуя об отце-генерале, прозванном своими противниками «Ангелом смерти». Однако самый невероятный подвиг бравый воин совершит вдали от неприятеля, в мирном городе Вилле-Коттре, где живет его молодая супруга, дочь владельца гостиницы, Мари-Луиза Рабуре. По его приказу пустят на дрова гильотину, украшающую центральную площадь городка. Между тем подобный вызов властям мог бы привести к могиле гораздо быстрее, нежели отчаянная рубка на поле сражения. /Но погубила его все же не бдительность революционеров-соратников, и пасть в честном бою ему тоже не пришлось. Он стал жертвой вероломства врагов: попал в плен, и в австрийской тюрьме его пытались отравить. С подорванным здоровьем, отринутый императором, не простившим ему старинного свободолюбия, и друзьями, опасавшимися встреч с опальным инвалидом, он умер в 1806 году, сорока лет от роду, оставив вдове шестилетнего сына и скудное наследство, которого ей едва хватило, чтобы, выкупив патент, открыть табачную лавочку./ Дюма с немалой гордостью вспоминает о своем родителе, давая читателю понять, что лучшие свойства доблестного воина воплотились в натуре его сына. Даже о последних печальных годах жизни отца он пишет без особого уныния. Фортуна, конечно, несправедлива, и жаль, что с первой попытки ей не удалось дать стране героя, который, покрыв себя славою, прославил бы и ее. Но, как следует уже из описания собственного детства, она решилась на вторую попытку, поведя будущего властителя сердец тем же путем и прибегнув снова к помощи все тех же высших сил. Кто из грамотных мальчишек в то время не зачитывался «Робинзоном Крузо» или хотя бы не слышал о нем? Конечно, обширные леса вокруг Вилле-Коттре — не девственные дебри Сан-Доминго, но маленький Александр, пропадающий там по целым дням, охотясь на уток и зайцев, чувствует себя достойным отца-мулата и предается грезам о невиданных подвигах и приключениях на лоне дикой природы, какие посрамили бы самого Робинзона. Любящая мать ни в чем не стесняет своенравного сына, он растет буйным и неотесанным дикарем, похожим на любимых героев литературы XVIII века. В лесу — вольность и свобода. Дома — переписывание документов в конторе нотариуса и первые любовные приключения. (Они описаны в книге А. Моруа «Три Дюма» с дотошностью, способной удовлетворить самого любознательного читателя; но главное, их следы — в пламенных увлечениях и страданиях персонажей самого Дюма, к которым мы отсылаем вас, не осмеливаясь соперничать с автором в страстной выразительности повествования). В будущем, судя по всему, его ожидают выгодная женитьба и собственное дело. Круг замыкается: что еще надо обычному смертному? Вот-вот Вилле-Коттре приобретет преуспевающего и жизнерадостного стряпчего, а Франция лишится самого красноречивого из своих славных сынов... Но случай (СЛУЧАЙ — написал бы он сам) приводит его в театр. Он видит на сцене несколько пьес Шекспира... Все решено! Он посвятит себя литературе и пером завоюет шумную известность, коей был так несправедливо обделен его родитель, послуживший отечеству шпагой. Первым делом юноша отправляется в Париж. Пешком, без денег, но с охотничьим ружьем за плечами. По пути он добывал дичь и тем оплачивал ночлег и дорогу (почти подобным образом нередко действуют и его герои, например, Жильбер в романе «Жозеф Бальзамо»). В столице знакомый ведет его в Комеди-Франсез — самый знаменитый театр Франции, — на представление с участием одного из ее величайших трагиков Франсуа-Жозефа Тальма. Проникнув в его гримерную после спектакля, юный провинциал сумел понравиться актеру. Тальма коснулся пальцами его лба и объявил, что из этой головы выйдет толк. Воодушевленный Дюма возвращается в Вилле-Коттре и без промедления решает готовиться к славному поприщу. Будущий драматург не только разыскивает все доступные переводы Шекспира. Чтобы познакомиться с творчеством знаменитых авторов иных земель, Дюма учит немецкий и итальянский. Но кто будет знать о нем, если он останется жить в провинции? Итак, нужно взять приступом парижскую сцену. С этой целью он вторично направляет стопы в столицу, почитаемую культурным центром всей просвещенной Европы. В 1823 году двадцатилетний Дюма уже там — на жалкой должности переписчика в канцелярии герцога Орлеанского (будущего короля Луи-Филиппа). Полный честолюбивых планов, он, подобно бальзаковскому Растиньяку, собирается вступить с Парижем в единоборство, повторяя про себя: «Ну, а теперь поглядим, кто кого!» Но прежде надобно освоиться, подготовиться к решающей схватке. Попробуем взглянуть на знаменитый город его глазами. Что важного для себя мог почерпнуть литератор, присматриваясь к литературной жизни Парижа из своего угла, просиживая стул в канцелярии и по вечерам посещая театральные галерки? При этом учтем, что наш молодой человек, помимо провинциальной восторженности и пылкости чувств, наделен холодноватым цепким умом, недюжинной практической сметкой, здравомыслием простолюдина. Так что путь к горным высям поначалу представляется ему довольно прозаически: надо понять, каким образом можно достигнуть успеха и добыть достаточно денег, чтобы обеспечить себе и любимой матери достойную жизнь, не краснеть перед представительницами прекрасного пола. Наподобие средневековых алхимиков, искавших философский камень — средство для добывания золота и излечения от всех болезней, он тоже пытается изобрести универсальный рецепт популярности и найти способ, как выбраться из нищеты. Надо признать, что тогдашняя литературная ситуация на первый взгляд отнюдь не благоприятствует подобному умонастроению. Среди литераторов как раз входит в моду возвышающая душу бедность, презрение к материальной стороне жизни, к толстосумам-буржуа и чванливым аристократам, не сумевшим после падения Бастилии отстоять свое достоинство перед лицом взбунтовавшейся черни. Во Франции набирает силу романтизм, направление, несущее в себе не только невиданные ранее миропонимание и способы творчества, но и новый стиль жизни. Романтизм пришел сюда из Германии, где его культивировали поэты, эстетики и философы, со всем возможным глубокомыслием и изощренностью разрабатывавшие «философию природы» — развернутое учение, соединяющее в себе искусство и жизнь. Искусство, очищенное от грубых меркантильных помыслов, устремленное к возвышенному творчеству, при котором творец уподобляется богу и соревнуется с самим божественным творением. И жизнь, преобразованную и переплавленную согласно канонам такого искусства, полностью подчиненную требованиям «эстетики идеального». Однако, попав на французскую почву, романтизм пустил корни в головах поколения, которое, по словам Стендаля, старшего современника Дюма, привыкло к седлу, а не письменному столу («... мы, невежды в книгах, но сведущие в действии и чувствах, мы, не читавшие Гомера по-гречески, но осаждавшие Таррагону и Хирону»... ). Естественно, здесь это направление потеряло философский лоск и изысканную эстетическую усложненность и весьма скоро превратилось в воинственное вероучение (сейчас бы сказали: в идеологию), с помощью которого молодые воители от искусства пытались расквитаться с обманувшим их надежды прошлым. Те, кто жил во Франции двадцатых годов прошлого столетия, оказались в очень странном положении. По образованию они всецело принадлежали веку прошлому, эпохе просвещения, ибо еще никто не затмил славы художников и писателей XVIII века: время революции и наполеоновской империи оказалось почти бесплодным по части изящной словесности. Самостоятельность суждений и творческая свобода равно подвергались гонениям при Робеспьере и Наполеоне. Различались лишь меры наказания: эшафот при Терроре, опала, тюрьма или изгнание при императоре. Посему законодателями вкуса все еще оставались Вольтер, Дидро, Руссо и их великие предшественники из века XVII: Корнель и Расин. А вот по образу мысли и жизненному укладу люди двадцатых годов принадлежали «новому порядку» — послереволюционной поре, отправившей в небытие и старинное «вежество» церемонных вельмож версальского двора, и покорное следование строжайшему этикету, и кодекс поведения «образцового придворного», — все, что составляло костяк и тугой корсет прошлой культуры. Это противоречие между образованием, а значит, способом выражать свои мысли и переживания, с одной стороны, и новым содержанием жизни — с другой, и питало французский романтизм. К тому же молодое поколение унаследовало от старших собратьев то особое ощущение «заброшенности» странников, гонимых ветром истории по лику земли, которое охватывало души мыслящих и тонко чувствовавших людей как во время революционных потрясений, так и в период Реставрации после прихода старой аристократии, вернувшейся в обозе разгромивших Наполеона армий, «ничему не научившись и ничего не простив». Бессчетные «лишние люди», так долго грезившие, читая труды философов XVIII века и слушая обещания политиков, о царстве справедливости, которое вот-вот грядет, потеряли веру в благое Провидение. Ее место в душах заняло ожидание новых козней трагического, немилосердного к смертным Рока Философия оказалась бессильна перед революционным действием, а сами мыслители и их поклонники сложили головы на гильотине либо, уцелев, были принуждены к молчанию императором и его цензорами. Многим в ту пору хотелось думать, что реки пролитой крови — искупление за минувшие грехи, таящее в себе надежду на религиозное возрождение в будущем. Но и эта надежда обманула. Вместо духовных мессий на исторической сцене укрепились нувориши, всеми правдами и неправдами сколотившие состояния на военных поставках и революционных реквизициях. Пока одна часть нации была «посажена на коня», а другая превращена в странников, блуждавших по Европе и добравшихся даже до американских прерий, измученных душевным одиночеством, перед лицом чужой природы и ощу
Джулия: Может так и было... Стоит, например, посмотреть, как он обычно относится ко всяческим чудесам. Сколько зловещих призраков в «Графе Монте-Кристо», как сгущается покров таинственности, кажется, над персонажами тяготеют некие иррациональные силы... Роман развивается вроде бы строго по канонам «демонического» жанра. Но внезапно несколькими фразами автор вносит ясность и мистический морок тает, и перед нами прообраз детективного романа, где все хитросплетения сюжета имеют умопостигаемую форму. Но гораздо отчетливее жизнерадостный рационализм Дюма проявился в самом известном из его творений: в трилогии о мушкетерах. Это в некотором смысле загадочное произведение. Совсем не просто объяснить, почему оно сохраняет власть над читателями от его детства до старости. Что нам до искателей удачи XVII века? Отчего современные, гораздо более искусные мастера интриги не потеснили «Трех мушкетеров»? Не стараясь исчерпывающе ответить на эти вопросы, поделюсь все же некоторыми соображениями на сей предмет. Прежде всего, это одно из самых правдивых произведений о том, чего никогда не было. Не роман, а какое-то увлекательное маскарадное зрелище в прозе. Дюма отлично чувствует атмосферу XVII века, его быт и нравы, — однако все события в действительности происходили не так. Даже так называемые исторические персонажи: д'Артаньян (по свидетельству приписываемых ему «Мемуаров»), Ришелье и особенно Людовик XIII были вовсе не теми людьми, что так рельефно и правдоподобно изобразил романист. Впоследствии историкам пришлось потратить немало сил, чтобы разрушить крепко засевший в нас образ безвольного, завистливого и истеричного монарха, каким никогда не был Людовик XIII, силой духа и вежливой, но непреклонной твердостью решений не уступавший своему сыну, прославленному «Королю-Солнцу», а подчас и превосходящий его. Но главное, кодекс чести, который пронизывает все помыслы главных героев, имеет лишь формальное отношение к описываемому в книге времени. Зато самое непосредственное — к эпохе Великой революции и империи. Объясню. Попытки мыслящих людей эпохи найти ответ на казавшиеся неразрешимыми вопросы, поднятые этой революцией (о «великой цели» и средствах ее достижения, о «гении и злодействе» и т. п. ) породили то особое умонастроение и состояние духа, которое в России потом назвали интеллигентностью. В сущности, именно ею проникнут весь этот авантюрный роман и кодекс поведения, которым руководствуются люди, одетые в костюмы семнадцатого столетия. Притом троица мушкетеров обладает характерами, в которых ощущается отменная психологическая достоверность. Но кто же прототипы? Прежде всего хорошо знакомые Дюма три поколения деятелей революции и империи, сформировавшиеся в разные их этапы. Атос — тип военного-патриота первых лет после падения Бастилии. Пылкий, аскетичный, все подчиняющий единой цели, честный до жестокости. Идеальная жертва ловких политиков или интриганов. При его прямолинейности им легко управлять, используя в целях, чуждых его принципам, его непреклонность убеждений и безупречную честность. Что и делают сначала миледи, потом Арамис и, наконец, сам д'Артаньян (в «Двадцати годах спустя»). Портос — дитя послереволюционного безвременья. Бравый служака, не забывающий о себе, веселый, еще помнящий о своем бурном юношеском идеализме, способный на великодушные порывы, но быстро остывающий: земные заботы берут свое. Наконец, Арамис. Образчик смельчака-карьериста, порожденного империей. Именно с таким типом поведения связано то, что во Франции с легкой руки Дюма называют мушкетерством, а в России гусарством. Наполеоновский идеал карьеры — беззаветная храбрость во имя продвижения по службе. Маршальский жезл в ранце каждого рядового (именно его добивается всю жизнь д'Артаньян). Это катехизис образцового подданного империи. Но при таком служении единой цели у решительных, отважных по натуре и профессии людей рождается особого рода тоска, ностальгия по былой раскрепощенности всех чувств во времена борьбы за свободу Республики. Она часто прорывается наружу в отчаянно смелых выходках, в риске, которому они готовы подвергнуть жизнь, состояние... но не карьеру. Этакое расчетливое безрассудство, хождение по лезвию ножа, способное вызвать у тех, от кого зависят судьба и новый чин, не более чем гримасу гнева или недовольное молчание. Ведь тут невозможно увидеть «нормальные признаки» нарушения устава, присяги или приличий. Таков Арамис — циник с привычками, инстинктами и манерами благородного героя. Такого рода психологические типы, разумеется, легко отыскать в любой эпохе. Но их сочетание в трилогии очень характерно и восстанавливает эмоциональную атмосферу вполне конкретных времен. Именно это придает персонажам «Мушкетеров» — как и многих других романов Дюма — необычайную достоверность. Вопреки экзотической пышности костюмов и стиля они словно бы списаны с живых людей. Известно высказывание автора о том, что для него исторический персонаж или событие — лишь гвоздь, на который он вешает свою картину, предлог для работы воображения. Но секрет-то в том, что картина обычно бывает писана с натуры. К тому же человек революционный и послереволюционной поры — идеальный прототип авантюрного героя. Дитя великих потрясений, он не укоренен в повседневности, неизменно готов к переменам судьбы, способен держать ответ за свои поступки... А что же д'Артаньян? И почему первая книга трилогии названа «Три мушкетера», когда их — четыре? Потому что он — герой другого времени, чужак, «посторонний». По складу натуры скорее всего это — современник автора и в какой-то мере его двойник. И в его душе, душе истового романтика, на первых страницах уподобленного Дон Кихоту, постепенно от главы к главе рассудок берет верх над воображением. Сначала он равняется на Атоса. Затем у него возникает искушение пожить бездумно, как Портос. Под конец из него не выходит подобия Арамиса — ибо он, гость из другой эпохи, уже догадывается, чем кончают циники. Д'Артаньян гибнет, завершив бесполезной победой свою погоню за пресловутым маршальским жезлом — невольная или вольная пародия на «наполеоновскую идею», кружившую головы многим — от стендалевского Жюльена Сореля до Раскольникова. Все это делает трилогию эпитафией романтизму как образу мысли и поведения, не выдержавшему схватки со своей эпохой... Так на примере одного романа можно увидеть, сколь все непросто в искусстве этого, как кажется, незамысловатого писателя. Он очень многое понимал... И однако при всей своей затаенной мудрости, при всем природном и напускном ироническом рационализме до последних дней хранил в себе восторженную тягу к чудесам человеческого таланта и хитросплетениям Большой Истории. Его романы немало сделали, чтобы история перестала восприниматься, как некое священнодействие таинственной кучки сильных мира сего. А его отчеты о путешествиях, появлявшиеся на многих языках, помогали людям лучше узнать ближних и дальних соседей и освободиться от некоторых предрассудков и суеверий на их счет. Он мечтал о прекращении войн. О земле, на которой мирно уживаются традиции разных культур. А на земле Франции Дюма хотел бы видеть гармонию и мир среди тех, кто творит ее искусство и литературу. Была у него мечта о чудесном замке, где бы на время обосновывались талантливые, но не очень обеспеченные литераторы, чтобы в гостях у него, хлебосола и великого кулинара, поработать и осчастливить новыми шедеврами отечественную словесность. Малый прообраз такого замка, окрещенный «Монте-Кристо», он даже смог построить. Увы, туда нахлынули беззастенчивые пройдохи, выдававшие себя за непризнанных гениев, нагло жили там месяцами за счет деликатного хозяина, а он все не решался их прогнать. Замок пришлось продать за долги. Так и не удалось французскому мечтателю облагодетельствовать ни творцов отечественной словесности, ни сограждан (он баллотировался в Сенат, но провалился), ни хотя бы попасть в число «сорока бессмертных» — членов Академии. Остались лишь пьесы, романы, очерки и воспоминания. Но они-то и доставили ему славу, благодарность современников и потомков. Коллекция романов, предлагаемая читателю М. П. «Свет-2», призвана дать наиболее полное представление о прозаическом наследии Александра Дюма-отца. Общеизвестна лишь небольшая часть его («Три мушкетера», их продолжения «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон», а также «Две Дианы», «Сорок пять», «Асканио», «Жозеф Бальзамо» и т. п. ). Но в основном здесь будут опубликованы мало распространенные у нас произведения романиста и те, что никогда не появлялись на русском языке. При этом особое внимание уделено качеству, точности и художественным достоинствам переводов. Вот почему составители не воспользовались ни дореволюционными переводами, ни теми, что вышли в свет в первой трети нашего века. Во времена их создания перевод не считался серьезным литературным трудом. По большей части за него брались люди, может быть, и образованные, но не настолько одаренные, чтобы проявить себя в других, более престижных областях интеллектуальной деятельности. Встречались среди тогдашних переводчиков и такие, кто, не вполне владея языком оригинала, ничтоже сумняшеся перетолковывали его в меру собственной догадливости и фантазии. Поэтому при отборе ранее выпускавшихся на русском языке книг (даже изданных позднее указанных сроков) составители пришли к заключению, что многие из них не могут быть признаны художественными текстами. Все, что в этом отношении не удовлетворяет современным требованиям, будет вновь переведено квалифицированными специалистами. Кроме того, все выпускаемые в этой коллекции издания будут иллюстрированы и снабжены подробными комментариями, как правило, нужными при чтении исторических романов, а также краткими предисловиями к каждому тексту. Цель последних — познакомить читателя, если он того пожелает, с условиями и обстоятельствами создания публикуемых произведений и, главное, сообщить необходимые сведения о стране и эпохе, которым посвящен очередной роман, и иную информацию, которую не всегда можно дать в комментарии. Широта авторских интересов Дюма поистине ошеломляюща, и предлагаемая коллекция стремится вполне ее отразить. Чтобы легче было сориентироваться в этом нагромождении стран, эпох и переходящих из романа в роман персонажей, коллекция разделена на серии. С той же целью к каждому тому будет приложен полный список произведений данной серии в их хронологической или тематической последовательности. Таким образом, мы здесь можем обойтись без пространных перечислений (весь список публикуемых произведений приложен к данному тому) и ограничимся лишь кратким обзором того, что ожидает читателя. Прежде всего, здесь много книг, посвященных самым выдающимся событиям и ярким деятелям французской истории, начиная со Средневековья и Возрождения. Например, «Галлия и Франция» — увлекательное повествование о ранних временах складывания французской нации. «Пипин Короткий» — о первом короле из династии Каролингов (XIII век), которому удалось благодаря недюжинной силе и храбрости, полководческому дару и необычайному везению одолеть всех соперников и обеспечить своим наследникам французский престол. «Карл Смелый» — о всемогущем герцоге XV века, которого буйный нрав вел от побед к поражениям в долголетней смертельной схватке с прославившимся своей хитростью и умом французским королем Карлом IX. Причем в перипетии этого единоборства была втянута добрая половина Европы. Дворцовые интриги, козни великосветских обольстительниц, жаркие сражения делают эту историю в высшей степени занимательной. Не уступает бравым монархам и Изабелла Баварская, героиня одноименного романа, действие которого протекает в конце XIV — начале XV столетия. Любовные похождения и ратные авантюры дамы-воительницы, фантастически удачливой, щедро одаренной природой и все же не сумевшей избежать трагической гибели, составляют сюжетную основу этой вещи. К названным произведениям примыкают и повествования о Столетней войне между Францией и Англией, среди которых «Жанна д'Арк» особо интересна тем, с каким искусством автор строит интригу, непринужденно сочетая реальные и легендарные события в жизни Орлеанской Девы. Столь же богата историческими подробностями и остроумными домыслами история об одном из известнейших судебных процессов XVI века, где события разворачиваются в солнечной Гаскони, родине бессмертного д'Ар-таньяна. Мартен Герр — главный герой, давший имя роману, — будоражил воображение многих писателей и драматургов, а недавно дал повод блеснуть одному из ведущих французских киноактеров Жерару Депардье (в фильме «Возвращение Мартена Герра»), превратившему сюжет о неверной супруге и ловком проходимце в захватывающую психологическую драму. По прозе Дюма можно почти год за годом проследить всю историю его родины. Так, установление абсолютной королевской власти в конце XVI и первой половине XVII века, сделавшее Францию из собрания непокорных провинций единой страной с современными географическими очертаниями и общей культурой, отражено в цикле, названном «Великие люди в халате», где фигурируют Генрих IV, кардинал Ришелье и Людовик XIII. Такой выбор главных персонажей свидетельствует о том, что Дюма очень волновало, каким образом личные, глубоко интимные свойства человека, волею судеб оказавшегося на вершине власти, влияют на течение истории. Возможно, именно потому к великим французам присоединен Юлий Цезарь, первый римский император, чей склад характера столь многое обусловил в том, как сложилась дальнейшая судьба древнеримской империи. Не забывает автор и более близкое время, в частности, XVIII век с его волнующими контрастами между изысканностью придворного обихода, великосветских нравов и мощными страстями, укрытыми под маской безукоризненных манер. В этом смысле примечательны, к примеру, «Записки слепой», где главная героиня — маркиза Дюдеффан. Дама с бурной биографией жрицы любви и хозяйки литературного салона, посещаемого лучшими умами Франции (там бывали Дидро, Гольбах, Вольтер), представляется воплощением блеска и утонченности своего века. Дюма восхищен этой женщиной, ослепшей на закате столь насыщенной жизни и тем не менее отважившейся на страстный эпистолярный роман с английским философом, бывшим на два десятка лет ее моложе, и в конце концов покорившей его сердце. Современник двух революций, Дюма, естественно, не может не питать художественного пристрастия к изображению катаклизмов, которые обрушились на страну после падения Бастилии. Этому посвящены, среди прочих, такие романы, как «Искушение» и «Дочь маркизы», где повествуется о Терроре и действуют такие исторические фигуры, как Дантон и узница превращенного в тюрьму бывшего монастыря кармелиток Жозефина Богарне, которой затем суждено стать женой Бонапарта. А в «Волчицах из Машекуля» Дюма в некотором роде бросает перчатку Бальзаку, ибо эта книга повествует о восстании в Вандее, которому посвящены бальзаковские «Шуаны» — один из ставших хрестоматийными ранних образцов приключенческого романа. Но если там наш писатель оспаривает лавры одного, хоть и очень знаменитого современника, то в таких вещах, как «Наполеон Бонапарт» или «Консьянс Блаженный», он обращается к легенде об императоре, которой посвящены горы книг. Однако читатель убедится, что сын наполеоновского генерала с честью выходит и из этого состязания. Нередко Дюма пробует силы и в иной повествовательной манере, например, создавая романы с коллизиями в духе жестокой мелодрамы («Сын каторжника»), рисуя картины столичной жизни в стиле распространенного тогда «физиологического очерка» («Парижские могикане» и его продолжение «Сальватор»), причем здесь он также выказывает мастерство и способность легко справляться с вроде бы не органичной для сея задачей. Вместе с тем писательские интересы Дюма выходили далеко за пределы родной Франции. В предлагаемой читателю коллекции есть романы из английской жизни, например, «Стюарты», посвященные королевской династии, правившей до английской революции, «Графиня Солсбери», «Робин Гуд в изгнании», являющий собой продолжение старинной народной легенды об отважном лесном воителе; «Воспоминания фаворитки», где повествуется о возлюбленной прославленного адмирала Нельсона леди Гамильтон и о сложном переплетении войны, дипломатии и любви во взаимоотношениях главных персонажей (наши читатели, вероятно, помнят кинофильм «Леди Гамильтон» с Гретой Гарбо в заглавной роли). Итальянское Возрождение — также одна из излюбленных тем Дюма. Он пишет о гениях и злодеях Италии, о великих живописцах и ваятелях, Рафаэле, Микеланджело и др. (цикл: «Три Мастера»), о знаменитых отравителях и убийцах, извлекавших для себя немалую пользу из человеческого страдания («Ченчи», «Борджиа», «Медичи»). Перед нашими глазами предстают титулованные рыцари кинжала, становящиеся государями и римскими папами, интриганы и прелюбодеи, пекущиеся о нравственном совершенстве своих подданных... Мотивы несовместимости «гения и злодейства» особенно рельефно проступают в «Гвельфах и Гибеллинах», где биография великого Данте оттенена кровавым фоном убийств, предательств и «адских козней» гражданской войны, роковым образом повлиявшей на судьбу создателя «Божественной комедии». Не забывает Дюма и об иных странах и культурах, например, об античности (ей, в частности, посвящено опубликованное в этом томе произведение и примыкающий к нему по теме роман «Актея», рассказывающий о любви римского императора Нерона к отпущенной на свободу греческой рабыне). Даже история России не прошла мимо внимания писателя, свидетельством чему может служить «Марианна»: «роман из русской жизни». Вообще Дюма порой с удовольствием отходил от своей знакомой всем манеры и привычных сюжетов. Благодаря этому на свет появлялись «мистические романй», такие как «Адская бездна», «Папаша Разор», «Женитьба папаши Олифуса» или любовная история с привидениями в «Замке Эппштейн», а также — романы о животных (например, «Блек» — книга о злоключениях одной собаки), морские, пиратские («Капитан Поль» и др. ), охотничьи (где, как в «Капитане Памфиле» и «Капитане Рино», действие разворачивается на фоне экзотической природы и красочных племенных обрядов жителей Южной и Экваториальной Африки, а также в иных, не менее экзотических местах). Положенную дань Дюма отдает и традиционным романам нравов, из коих в этой коллекции представлены «Катрин Блюм», «Парижане и провинциалы», «Фернанда» и другие. И, конечно же, надеюсь, мимо читателя не пройдут его мемуары. В них мы знакомимся с колоритным родителем нашего романиста, который в воспоминаниях своего знаменитого сына выглядит гораздо интереснее, нежели в бледноватом переложении Андре Моруа, посвятившего генералу немало страниц в своей монографии «Три Дюма», которая у нас очень известна. Эта книга основана все на тех же мемуарах, но по прихоти автора при их изложении подчас исключены самые, на наш взгляд, увлекательные и остроумные пассажи. Видимо, Моруа, отсекал все, что не согласовывалось с его представлением о самом романисте и его отце-генерале. В «Трех Дюма» оба они выглядят простоватыми добродушными весельчаками, которым улыбнулось счастье в начале жизни и не повезло на закате дней. «Мои мемуары» Дюма рисуют гораздо более сложные и недюжинные натуры. Не будет лишним упомянуть и о веренице людей, событий, исторических и человеческих драм и забавных приключений, которые пройдут перед глазами их читателя. Например, мы узнаем, как после разгрома наполеоновских армий во французской провинции ожидали грозного нашествия диких «Козаков Платова», никогда ранее не виданных и вчуже внушавших ужас. Дюма с немалым юмором повествует о непременном горшке с бараньим жарким на горячей плите в каждом доме, томящемся в ожидании подхода русской армии, и о том, какие недоразумения случались, когда вместо волосатых чудовищ перед его соотечественниками представали добродушные солдаты и лощеные офицеры, отменно говорящие по-французски... Но лучше воздержаться от подробностей, дабы не предвосхищать удовольствия, которое читатель получит от «Моих мемуаров». Проза Дюма не имеет себе равных по способности удовлетворять вкусам людей с практически любым кругом интересов. Для одних его романы — источник радостного отдохновения от повседневных забот, другим, особенно тем, кому еще не так много лет, он внушает любовное почтение к прошлому и желание вникнуть поглубже в то, что волновало наших предков. Недаром один из самых уважаемых людей этого столетия, французский ученый Марк Блок, вспоминая о Дюма не где-нибудь, а в конспиративном убежище, где спасался от ищеек гестапо — то есть в условиях, не располагавших к легкомысленности суждений, — писал в своей «Апологии истории»: «Читатели Александра Дюма — это, может быть, будущие историки, которым не хватает только тренировки, приучающей получать более чистое, и... острое удовольствие от подлинности». Но что до подлинности человеческих страстей, азарта и жизнерадостности, здесь с нашим романистом тоже мало кто сравнится. В заключение несколько слов о романе, предложенном читателю в этом томе. У Дюма возник замысел изложить в нескольких книгах историю христианской цивилизации «от Адама» до современности. Эта идея овладела его умом вскоре после революции 1848 года. Симптоматично, что схожие помыслы возникли и у представителей европейской интеллигенции после событий 1917-го. Тогда Герберт Уэллс в Англии и Горький в России вынашивали головокружительные планы создания всеобщей истории культуры и цивилизации в форме, доступной неподготовленному читателю. Горький даже направил на это силы и таланты нескольких десятков крупнейших русских литераторов, историков, филологов. Дюма же не убоялся попытки воплотить подобный замысел единолично. Действие задуманной серии романов он собирался довести до заката европейского Возрождения и торжества абсолютных монархий, покончивших не только со средневековой раздробленностью Европы, но и с остатками языческих обычаев, верований и традиций, несших на себе, среди прочего, следы влияния античной религиозной культуры. Такой план требовал очень подробного вступления. Оно-то и отлилось в отдельное законченное произведение со своим сюжетом, имеющим несколько «детективный» оттенок (я не стану здесь его касаться, чтобы сохранить тот «эффект неожиданности», на который явно рассчитывает автор). Завершить столь грандиозное начинание Дюма не удалось. Здесь несколько причин. Главная — в том, что роман «Исаак Лакедем» был закончен непосредственно перед государственным переворотом 1852 года. За ним последовала жизнь в изгнании, не позволившая автору и его помощникам вести многотрудную работу в библиотеках и архивах, без которой было невозможно собрать материалы для продолжения, где действие охватило бы несколько континентов в их полуторатысячелетней истории. И впоследствии Дюма не решился продолжить свою эпопею: на очереди оказались другие замыслы, менее объемные, что было кстати в изменившихся обстоятельствах. К тому же издания подобного типа печатались небольшими выпусками, и одним из немаловажных условий их успеха была ритмичность и непрерывность появления продолжений. Если же учесть, что бонапартистский переворот покончил с надеждами на демократическое развитие общества и расширение читательской аудитории — а с этим и бывают связаны обширные задачи, подобные той, что пришла в голову Дюма, — становится понятно, почему писатель уже и не пытался связать оборванную нить. Фундаментальный план рассыпался, превратившись в череду отдельных романов. Следующий, непосредственно примыкающий по времени к «Исааку Лакедему», «Актея» вскоре выйдет из печати. Итак, это — первая и, пожалуй, чуть ли не единственная попытка дать образ целой культуры, как сказали бы сейчас, в «научно-популярном изложении». Причем Дюма в предлагаемом романе извлек из подобного типа замысла все, что на тот момент можно было извлечь, не впадая в томительные повторы, и предоставил потомкам заботы о дальнейшем усовершенствовании жанра. Справедливости ради надобно заметить, что, двигаясь в том же направлении, они не намного обогнали знаменитого предшественника. Невиданной сложностью и новизной избранной цели, а также тем, что по столь заманчивой дороге нововведений автор пустился первым, и объясняются некоторые странности этого романа. Читателю не стоит забывать, что перед ним — прежде всего художественное, а уже потом историческое повествование о событиях, происходивших два тысячелетия назад. Поэтому имена подлинные соседствуют с вымышленными, перипетии реальные — с мифическими и легендарными. Кроме того, чуждый излишнего педантства, Дюма употребляет те имена и названия, которые более привычны тому читателю-современнику, на кого рассчитан «Исаак Лакедем». Поэтому, например, древнегреческие боги здесь зачастую носят имена своих древнеримских двойников: Зевс, зовется Юпитером, Гермес — Меркурием и т. п. Кроме того, обращаясь к Священной истории, автор охотно вводит в роман апокрифы и предания, не вошедшие в канонические тексты, как, например, эпизод с Аддой и Александром Македонским. И еще: передавая речи библейских персонажей, Дюма нередко домысливает их, доводя до уместной, по его мнению, полноты и несколько осовременивая стиль. Впрочем, на французской почве это выглядит гораздо естественнее, нежели на нашей отечественной. Прежде всего потому, что там не существует французского канонического текста Писания. Католической церковью освящена лишь «Вульгата», — латинский перевод библии. А по-французски, как во времена Дюма, так и поныне в ходу филологические переводы, приближенные к современному, обиходному языку, лишенные архаической патины старинных словоупотреблений и торжественной приподнятости (когда «глас вопиющего» превращается в «голос кричащего в пустыне», читательское восприятие тоже существенно меняется). Надо к тому же учесть, что европейская традиция изложения библейских текстов скупее на употребление заглавных букв в речи Христа и пророков. Там, к примеру, ни Христос, ни сам Всевышний, упоминая о себе, никогда не скажет: «Я — тот, Кто... » и т. п. Все это позволяет автору вносить в литературный текст большие цитаты из Писания, не нарушая его художественной структуры. Эти особенности учтены при переводе, который стремится, как того требуют обстоятельства, сохранить, насколько возможно, верность русским каноническим текстам и привычным оборотам из них, вместе с тем максимально приблизив язык романа к европейской культурной традиции, которая для него более органична.
Джулия: С.Х. Долаева Учкекенский филиал ПГЛУ Латинский язык Александра Дюма Латынь из моды вышла нынче: Так, если правду вам сказать, Он знал довольно по - латыни, Чтоб эпиграфы разбирать, Потолковать о Ювенале, В конце письма поставить Vale, Да помнил, хоть не без греха, Из «Энеиды» два стиха Александр Пушкин «Евгений Онегин» Античная культура оказала влияние на развитие всех европейских народов. Все, кто интересуется историей, искусством, литературой не могут быть равнодушны к греко-римскому творческому наследию. «Неизменное пристрастие к латинской фразе» (1) обладает столь притягательной силой и так глубоко проникает в представление и образ мыслей образованного человека. Недаром, начиная с эпохи Возрождения художники, скульпторы, писатели стали широко черпать для своих произведении сюжеты, высказывания, сравнения, мысли и исторические факты мудрых греков и римлян… Кто из нас не читал, не плакал, не страдал и не восхищался героями Александра Дюма?! Сам хорошо владея латинским языком, «Ignoti nulla cupido» - к неизвестному нет влечения, Александр Дюма широко использовал латинизмы в своих произведениях. Первую главу своего известного романа «Королева Марго» он назвал «Латинский язык герцога Гиза» В романе «Сорок пять» вторая глава, второй части носит название « Шико - латинист» Тридцатую главу романа «Виконт де Бранжелон» озаглавил «Песнь Гомера» Десятую главу романа «Швалье Д’Арманталь» назвал «Консул Дуилий». Тринадцатую главу части третьей произведения «Граф де Монте Кристо » озаглавил «Пирам и Тисба» Шестая глава романа «Анж Питу» носит название «Буколики» Четырнадцатую главу романа «Таинственный доктор» автор назвал «Unde ortus?» - «Откуда родом?» Александр Дюма хорошо знал античную историю и литературу, поэтому он не мог не быть в плену прекрасных и мудрых мыслей античных мудрецов и любил сравнивать своих героев с римскими прообразами и вплетать в уста высказывания древних римлян. Одним из частных римских прообразов, которых Александр Дюма использует в своих трудах, является Эней. Эней – греко – римский эпический герой, странствия которого описал Публий Вергилий Марон в своем произведении «Энеида». Во время Троянской войны Эней был уже взрослым молодым человеком. Высшей силой ему было приказано покинуть обреченный город. Именно в этом произведении Вергилий написал строки: «Timeo Danaos et dona ferentes!» - «Боюсь данайцев, даже дары приносящих». А мы обратимся к беседе господина де Тревиля с Д’Артаньяном из известного произведения «Три мушкетера» (2). Так вы были в Лондоне? Уж, не из Лондона ли вы привезли прекрасный алмаз, который сверкает у вас на пальце? Берегитесь, любезный Д’Артаньян. Подарок врага - не хорошая вещь. На этот счет есть один латинский стих.… Постойте(…) Timeo Danaos et dona ferentes! - Этот алмаз, сударь, подарен мне не врагом, - отвечал Д’Артаньян, - он подарен мне королевой. Эней покидает Трою, но по пути испытывает много приключений и невзгод.И вновь отрывок из произведения А. Дюма (…), кучер еще издали высматривал седока среди деревьев, проницательно, и в то же время угрюмо поглядывая, вокруг, словно Эней, разыскивающий один из своих кораблей в беспредельной дали Тирренского моря» (3).. Во время своих странствий Эней останавливается в Карфагане, где правит Дидона. Полгода прожил Эней у Дидоны. Однако по не воле бога должен был плыть в Гесперию или по-другому Италию. Не переживя разлуки, Дидона взошла на костер и покончила с собой, предсказав и будущую вражду между Карфагеном и Римом. Позже, спустившись в подземное царство, вопросить о своей судьбе Эней, встретил там тень Дидоны, но та не пожелала с ним говорить… Следующий отрывок взят из того же романа «Джузеппе Бальзамо»(4) «Молодая женщина смотрела на него враждебно, как Дидона на готового покинуть ее Энея, не переставала его упрекать и поднимала руки лишь для того, чтобы его оттолкнуть» А. Дюма так описывает расставание Марии Манчини, племянницы кардинала Мазарини и Людовика XIV (5). - Ах, Луи, будьте мужественны, одно слово, только одно.… Скажите: «Я хочу!» и жизнь моя сольется с вашей, сердце мое будет вашим… Король не отвечал. Мария взглянула на него, как Дидона на Энея в полях Элизиума с гневом и презрением. - Прощайте же – сказала она. Прощай жизнь, прощай любовь, прощай небо! Как известно, Рим обосновал Ромул, один из братьев – близнецов, вскормленных волчицей, пока пастух Фаустол с женой Акхой не усыновили детей. Очень близкие и похожие события мы можем проследить в произведении А. Дюма «Приключения Лидерика»(6). Род графов Фландрских берет свое начало, если верить хронике, с 640 года. Происхождение этого рода, как происхождение всех великих мира сего, окружено таинственными семейными преданиями, имеющимися у всех народов, начиная с Семирамиды, дочери голубей, и кончая Ремом и Ромулом – питомцами волчицы. История графов Фландрских такова В конце 628 года, конца Бонифаций был папой римским, а Францией управлял Хлотарь Сальвар, принц Дижонский, возвращался с женой Эрменгардой с крестин своего сына – первенца Лидерика, проезжал лесом Сан – Мерси, называвшимся так из – за происходивших в нем разбоев, коими руководил принц Финар. … вдруг был окружен толпой разбойников … Эрменгарда незаметно соскользнула с коня и скрылась в чаще леса. Надеясь на Проведение и милость Божью и желая остаться верной долгу матери и жены, она спрятала ребенка в середину густого куста, (…) Поручив в горячей молитве ребенка попеченью Божьему, она поспешила к тому месту, где оставила мужа… Что же случилось с ребенком? Некоторое время его кормила лань. В том лесу жил старый отшельник, который тоже питался молоком этой лани. Эта же лань и привела благочестивого старца к кусту. «а из росшего неподалеку густого куста раздалась сладкое, убаюкивающее пение соловья. (…) Растроганный старец упал на колени и вознес хвалу Господу за то, что младенца не растерзали дикие звери; … В память певшего в кустах соловья крошка получил имя Лидерик Lieder – по-немецки означает «песни». Не напоминает ли нам эта история легенду о Ремуле и Ромуле. Когда волчица уходила на охоту, за детьми присматривал дятел и в случае опасности звонким стуком о дерево возвещал, об опасности, которая грозила детям. А в этом случае соловей охранял покой и убаюкивал крошку. Став взрослым, Лидерик освобождает с плена свою мать, хотя злой гении Финар и не был убит, но был побежден. А вот отрывок из романа «Королева Марго» (7). В порыве гнева Екатерина Медичи воскликнула «Король Наваррский! Генрих Наваррский – король Франции, в нарушение прав моих детей? О Святая Матерь божья! Посмотрим! Так вы для этого хотите услать моего сына … - А я чей? Сын волчицы, как Ромул – воскликнул Карл». Обосновав город, Ромул открыл ворота города для всех. Но соседние племена не хотели выдавать своих дочерей за римлян, людей неизвестного происхождения и тогда римляне пошли на хитрость. Они устроили пышное празднество и пригласили соседние племена. Особенно много пришло из соседнего племени сабинян, славившихся красотой своих девушек. Когда внимание присутствующих было приковано к зрелищам Ромул подал условный знак: он снял и вновь одел свой пурпурный плащ. Тогда, каждый римлянин схватил на руки девушку – сабинянку и унес ее. Кстати, по мнению многих исследователей европейских обычай, когда жених вносит свою невесту домой на руках перенят у римлян, ну а литература пополнилась новым выражением «новые сабинянки ». В романе «Сорок пять» - один из главных героев спрашивает о сорока пяти новых телохранителей короля Генриха III «кто это новые сабиняне» имея в виду новых людей в обществе. Римская легенда рассказывает о дальнейших событиях. Оскорбленные Сабиняне удалились, поклявшись отомстить, римлянам за оскорбление и долго готовились к войне. И вот большое войско сабинян под предводительством царя Тита Тация подступило к Риму. Началась ожесточенная битва и уже многие погибли. Вдруг воины услыхали громкие крики и плач женщин. Глазам воинов предстало необычное зрелище. С воплями и рыданиями, с распущенными волосами с грудными детьми на руках некогда похищенные сабинянки бросились в ряды воинов, умоляя своих отцов и мужей прекратить побоище и не делать их сиротами и вдовами. Дрогнули сердца воинов. Оба предводителя - Ромул и Тит Таций - выступили на середину и заключили мир. Уж верно, вспомнив эти события Александр Дюма, так описывает нарастающий конфликт между представителями рода де Круазе и Д’Ангилемов в романе «Сильвандир» (8). «Столь преувеличенное мнение о значимости рода Д’Ангилемов наверняка привело бы к серьезной стычке между двумя достопочтенными дворянами, так как оба они были тут, госпожа де Безри подобной новой сабинянке, бросилась между ними барон и Виконт удовольствовались, тем, что весьма холодно и достоинством поклонились друг другу и расстались». В романе «Виконт де Бражелон или еще десять лет спустя»(9) во время лотереи, когда Анна Австрийская разыгрывает свои браслеты, король Людовик XIV увидев, что «дамы выражали явное нетерпение, уведя, что подобное сокровища захвачено кавалерами»: - Господа, господа – сказал король, от которого ни чего не укрылось, - право, можно подумать, что вы как сабиняне, носите браслеты. Вам пора уже вручить их дамам, которые, не кажется, больше понимают в таких вещах, чем вы. Семь царей процарствовало после Ромула. Последним был Тарквинии Гордый. Придя к власти при помощи заговора и убийств, он был очень подозрителен. Чтобы запугать своих врагов, не задумываясь, казнил неугодных ему людей. Так он убил знатнейшего патриция Марка Юния и его старшего сына, но младшего, еще совсем маленького Луция воспитал со своими сыновьями. Луций подрос, в глубине его души зрела ненависть к убийце. Но чтобы избежать тяжкой участи он прикинулся глупым и все его прозвали «Брутом», что значит «глупец». Дурные сны стали тревожить Таквиния Гордого. Он решил обратится за советом к знаменитому Дельфийскому Оракулу и послал к нему двух своих сыновей и Луция Юния . Сыновья принесли драгоценные дары, а Луции простую палку, но внутри находился золотой стержень. Все это означало, что под внешним обликом глупца – Брута таится высокий и благородный ум. Юноши пожелали узнать, кто из них станет управлять Римом. Оракул ответил: «Верховную власть в Риме получит тот из вас, кто первый поцелует мать». Братья поспешили домой. А Брут, зная, что оракулы говорят иносказательно, сделал вид, что споткнулся, он упал и поцеловал землю – мать всего живого. Дантес, несмотря на свое обычное самообладание, не мог удержаться, и первый соскочил на берег. Если бы он посмел, то подобно Бруту, поцеловал бы землю(10). Впоследствии Брут перестал притворяться слабоумным и возглавил восстания против Тарквиния, своеволие, и жестокость которого была невыносима Тарквинии был изгнан со всей семьей. А в Риме установилась республика, а вместо царя стали избирать двух консулов. Одним из первых консулов стал Луций Юний Брут. Следующие строки взяты из романа «Граф де Монте Кристо» (11): Рене ждала его с нетерпением, которое разделяли и прочие гости. Поэтому его встретили радостными восклицаниями - Ну, сокрушитель голов оплот государства роялистский Брут – крикнул один из гостей. Что случилось? Говорите! Реплика была обращена к господину Вильфору. Древнеримский патриций Луций Юний Брут считался образцом добродетели и гражданственности. - Ага! Злорадно пробормотал Бальзамо, - Выходит знание не так бесполезно, как например добродетель! Месмер победил Брута…(12) Так говорит один из героев А. Дюма, авантюрист Джузеппе Бальзамо, из одноименного романа. И вновь несколько строк истории: Тарквиний Гордый не раз пытался вернуть себе власть, однажды ему удалось склонить к войне с римлянами правителя города Клузия – Порсену. С огромным войском он появился вблизи города. Через Тибр был переброшен единственный мост, который охранял римский отряд. Но при виде войско римляне обратились в бегство. Остался только Гораций Коклес, он решил умереть, но не пропустить врага. Пример героя воодушевил многих римлян. Многие бежавшие римляне вернулись. Горций Коклес приказал им как можно быстрее разрушить мост, а сам напал на врага. Вскоре мост рухнул. Гораций Коклес прыгнул в воду Тибра, но ни одна из вражеских стрел его не коснулась. Именно про верность этого героя вспоминает Дюма, когда для торгового дома «Моррель»(13 ) наступили тяжелые времена… «Из множества служащих, когда-то населявших контору, в пустынных коридорах и на опустелом дворе остались только двое: молодой человек лет двацати трех, по имени Эммануэль Эрбо, влюбленный в дочь господина Морреля и, вопреки настояниям родителей, не покинувший фирму, и бывший помощник казначея, кривой на один на один глаз и прозванный Коклесом, (…) но, несмотря ни на что, он остался все тем же Коклесом – добрым, усердным, преданным…» Для характеристики другого героя из романа «Женская война»(14), автор пишет следующие строки. -Каноля приняли в этом доме как роялиста, на деле показавшего свою преданность…. Его действия во время первого нападения на Сен-Жорж сравнивали с подвигом Горация Коклеса, а падение крепости – с разрушением Трои… «Civitas romanum sum» -Я – римский гражданин, звучало гордо. Мужеством римлян восхищались много веков. Когда Альбер и Франц герои романа «Граф де Монте Кристо» не смогли попасть на карнавал, из-за отсутствия в это время карет и лошадей Альбер иронизирует: «Луиджи Вампа является, но не он задерживает нас, а мы его. Мы доставляем его в Рим, преподносим знаменитого разбойника его святейшеству папе, тот спрашивает, чем он может вознаградить нас за такую услугу. Мы без церемонии просим карету и двух лошадей из папских конюшен и смотрим карнавал из экипажа, не говоря уже о том, что благодарный римский народ, по всей вероятности увенчает нас лаврами на Капитолии и провозгласит, как Курция и Горация Коклеса, спасителями отечества». Альбер напоминает о Курцие. Марк Курций – был римский юноша, по приданию в 362 году д.н. э. на римском Форуме была пропасть, которую не как не могли засыпать. Это можно было сделать, лишь бросив в нее лучшее достояние Рима. Тогда римский юноша Марк Курций, заявив, что самое дорогое в Риме - это оружие, и бросился в пропасть на коне и в полном вооружении. «Тому, кто спасал жизнь своему ближнему, Шарль, римляне вручали самый красивый венок из дубовых листьев» - говорит Эжен де Богарне, герой романа «Белые и синие»(15). В образах почерпнутых из древней историй, сказаний, Александр Дюма изображал героев произведений. «Арамис, как зефир, скользнул по паркету»(16),– пишет Дюма, чтобы подчеркнуть изящество уже не молодого персонажа «Трех мушкетеров». Зефир у древних греков означал западный ветер, а в европейской поэзии образ красивого юноши с крыльями бабочки, олицетворяющий мягкий, приятный ветерок. Партоса, автор сравнивает с Геркулесом – величайшим из героев древнегреческой мифологии. Атоса часто называет пуританином (15). …Он (Атос) был среднего роста, но так строен и так хорошо сложен, что не раз борясь с Партосом побеждал этого гиганта, физическая сила, которого успело войти среди мушкетеров, лицо его проницательным взглядом, прямым носом, подбородком как у Брута, носило неуловимый отпечаток властности и приветливости . Для самого Д’Артаньяна автор применяет много сравнений и эпитетов. Но следующие строки подчеркивают особенности и его друзей. «Хотя Д’Артаньян не был великим философом, вроде Сократа или Эпикура, но он обладал недюжинным умом, обогащенным к тому же жизненным опытом и раздумьями(…), а в обществе Атоса и Арамиса исподволь составил большую коллекцию отрывков из Сенеки и Цицерона, переведенных его друзьями и приложенных к различным обстоятельствам жизни в обществе»(18). Хитрую и лукавую Миледи, автор сравнивает с фурией. (…) и, быть может как раз в настоящую минуту Фелтон поплатился головой за преступление этой фурии(19). Это же сравнение автор использовал по отношению к госпоже де Шеврез устами Филиппа (брата близнеца Людовика XIV из романа «Виконт де Бражелон или еще десять лет спустя») (20). - Поэтому – продолжал Филипп – я имею право не любить эту фурию, явившуюся к моему двору, чтобы чернить одних и разорять других Чистую и прямодушную Луизу де Лавальер, он сравнивает со жрицей. «Пунктуальная, как жрица Геро, Луиза подняла люк, едва только пробило два часа, и увидела внизу короля, почтительно подававшего ей руку»(21). А вот как описывает Александр Дюма Мерседес из романа «Граф де Монте Кристо»(22) (…) красивая молодая девушка, с черными как смоль глазами, с бархатными как у газели волосами (…) Ее руки обнаженные до локтя, покрытые загаром, но словно скопированные с рук Венеры Арльской. Венера Арльская – одна из статуй Венеры, найденная при раскопках театра эпохи Древнего Рима во французском городе Арле. Аббата Фариа из этого же романа, Дюма сравнивает с Архимедом. «Посреди камеры, в кругу, нацарапанном куском известки, отбитой от стены, лежал почти нагой человек; платье его превратилось почти в лохмотья. Он чертил в этом кругу отчетливые геометрические линии и был так же поглощен решением задачи, как Архимед в ту минуту, когда его убил солдат Марцелла»(23). В беседе с госпожой де Шеврез Кольбер говорит о суперинтенданте господине Фуке «Суперинтендант – это Колосс Родосский нашего века: корабли проплывают у него под ногами, но они даже не задевают его»(24). Следующий отрывок из разговора господина Фуке со своими друзьями. -(…)и, воистину счастливы те черепахи, за покрышку которых, какой-нибудь уж готов заплатить полтора миллиона. Пусть мне дадут такого ужа, столь же щедрого, как в басне рассказанный Пелиссоном, и я отдам ему панцирь. - Rara avis in terris, - вздохнул Кокнар - Птица, подобная черному лебедю, разве не так? - сказал Лафонтен. – Совершенно черная и очень редкая птица. Ну что же я обнаружил ее(25). Вот далеко не полный перечень ссылок, сравнений, исторических фактов, использованных А.Дюма в своих произведениях. Однажды на слова о том, что А.Дюма пишет «Бульварные романы» он ответил: «Ну, что вы, по моим произведениям будут изучать историю Франции!» На проверку оказалось, что не только историю Франции… Библиографический список 1. Келейникова Н.М, Мельничук А.А., Кобякова И.Л.-Древние языки и античная культура-Пятигорск 2003 2. Сомов В.П.-По-латыни между прочим:7-М.,1997 3. Дюма А.-Три мушкетера:229 том7 4. Дюма А.- ДжузеппеБальзамо:450 том 19 5. Дюма А.-там же:662 том 18 6. Дюма А.-Виконт де Бражелон или десять лет спустя:88 том 9 7. Дюма А.-Приключения Лидерика:323 том 1 8. Дюма А.-Королева Марго:233 том4 9. Дюма А.-Сильвандир:477 том 12 10. Дюма А.-Виконт де Бражелон или десять лет спустя:240 том 10 11. Дюма А.-Граф де Монте Кристо:214 том14 12. Дюма А.-там же:80 том 15 13. Дюма А.-Джузеппе Бальзамо:8 том 18 14. Дюма А.-Граф де Монте Кристо:226 том 14 15. Дюма А.-Женская война:117 том 12 16. Дюма А.-Белые и синие:90 том 21 17. Дюма А.-Виконт де Бражелон…:608 том10 18. Дюма А.-там же:379 том 7 19. Дюма А.-там же:404 том 7 20. Дюма А.-там же:495 том 7 21. Дюма А.-Виконт де Бражелон …:380 том 11 22. Дюма А.-там же:567 том 11 23. Дюма А.-Граф де Монте Кристо:21том 14 24. Дюма А.-там же:120 том 14 25. Дюма А.-Виконт де Бражелон…:10 том 9 26. Дюма А.-Виконт де Бражелон…: 25 том 9
Джулия: Я скоротал в их обществе свое довольно унылое отрочество. Вместе шатались по улицам, болтали о всякой всячине, задирались, скучали в потемках у окошка, ели и пили. Мы исповедовали одни на всех представления о правильном и неправильном, о любви, дружбе, даже о политике. Они защищали меня от блатных пацанов на бесконечных автозаводских пустырях, от слишком нормальных родителей и совершенно ненормальных учителей; впрочем, в том, другом, мире я проводил немного времени, зато, когда я возвращался назад с тупой болью в затылке, каким-то медным привкусом во рту, бегающими глазами, в уродском синем школьном костюмчике с алюминиевыми пуговицами, вечно перемазанный мастикой и мелом, а волосы пахли котлетным чадом столовки, они встречали меня, салютуя шпагами, Планше придвигал огромное блюдо с жирным каплуном и пару бутылок божансийского, вокруг свистели пули, за кустами таились шпионы кардинала, а мы знай себе хохотали, строили козни его преосвященству, Арамис любовался своими тонкими пальцами, Портос подкручивал усы, Атос молча пил, а Д’Артаньян, что же, он хлопал меня по плечу, и я украдкой любовался его алмазным перстнем, подаренным, по слухам, самой Анной Австрийской. Так мы и жили, душа в душу, один за всех и все за одного, гоняли в Англию за подвесками, выклянчивали у любовниц деньги на роскошные камзолы и перевязи, пировали в затрапезных кабачках, потом снова гоняли в Англию (почему-то там все время находилась самая срочная работа: спасать одного короля, возводить на престол другого), интриговали, пока, наконец, не случилось неизбежное: Атос – самый старший – умер, Портоса задавила глыба, Д’Артаньяна убило пушечным ядром, Арамис вообще куда-то сгинул, а я стал читать совсем другие книги. Если у каждого возраста есть свой отдельный идеальный мир, то отрочество, по крайней мере отрочество советского городского мальчика семидесятых, блаженствует именно здесь, в этом заколдованном любовью английского герцога и французской королевы мире, где расцветают бурбонские лилии на знаменах и плечах коварных красавиц, где врагов пригвождают шпагой к стенам кабаков, как бабочек, где пускают к себе в постель субреток, чтобы потом пробраться в постель к госпоже, где играют в кости на сотни золотых, не имея в кармане ни гроша, где в конце концов от тебя – мушкетера, конечно же, – что-то зависит, даже не что-то, а почти все: можно спасти честь Анны Австрийской, можно вызволить из тюрьмы Вандома, можно даже похитить английского генерала (что всегда приятно!). Ни тебе унылых председателей пионерских дружин, заводных комсоргов, взрослых вообще с их пропусками на завод, тринадцатыми зарплатами, летними пансионатами, где с голоду подохнешь между полдником и ужином, бесконечными родственниками во Львове и Ростове-на-Дону, программой “Время”, да-да, программой “Время”, будь она проклята во веки веков!!! Написанные для взрослых читателей парижских газет “Три мушкетера” довольно быстро перекочевали в область детско-юношеского чтения вовсе не потому, что существует некий прогресс и люди XIX века – что отроки XX-го; нет-нет, просто, как сказал бы Фуко, сменилась парадигма мышления, колесо повернулось, национально-исторически обусловленный мир романтизма, в котором писатель Дюма еще чувствовал (или, точнее, ему казалось, что он чувствует) маршала Д’Артаньяна, переместился на окраину культурного сознания и – естественно – стал субкультурой, одной из многих детских субкультур нашего мира. Итак, идеальный мир. Место, где есть Добро и Зло, но нет места греху. Идеальный мир – не рай и не ад. Невозможно представить себе эти пространства, предназначенные для поощрения или наказания душ, потому они и не могут постоянно присутствовать в сознании. Ад с его живодерскими аттракционами пытались описать, пусть неудачно1, но все же пытались, ну а рай даже вообразить трудно. Ибо что есть блаженство? Существует ли состояние, которое можно описать как блаженство для всех людей? Конечно же, это не гигантская beauty clinic по восстановлению девственности гурий. Деталей здесь не обозначить, а как только попытаешься – возникнет дьявол, он в них, деталях, и обретается... Потому – идеальный мир, точнее – модель идеального мира. Там, если попробовать переиначить Сведенборга, все то же самое, что и в нашей жизни, но Добро всегда побеждает и изгоняет Зло. Грех вынесен в скобки, а не растворен в самом воздухе, как это, несомненно, есть в этом мире, который по какому-то недоразумению именуют “реальным”. В этом идеальном мире действительно не было грехов моего отрочества – собирания бычков на улицах и их мучительного курения в подвале у Смурнюка (как-то неделю экономили на обедах и купили одну гаванскую сигару на всех. Такой тошноты я не испытывал потом лет тридцать, пока не отравился поддельной водкой, – мы облевали весь подвал, но сигару докурили, бедного Таракана засекли и выдрали дома ремнем с железной пряжкой, потом он вырос и курит сейчас яванские сигарильи, а на гаванские денег у него нет, прощай, Фидель!), классических школьных трюков вуайериста (зеркала, закатившийся карандаш, замочная скважина в девичью раздевалку в спортзале), украденных из бабушкиного кошелька двух мятых рублевок и, конечно, подделанных учительских подписей, стертых двоек, прогулов и спрятанного в учебнике по физике фото полуголой красавицы из югославского журнала. Там – на парижских улочках XVII века, в траншеях Ла-Рошели, в гостевых комнатах придорожных нормандских постоялых дворов, в лондонских дворцах и камерах Бастилии – было не шибко опасное, портативное, дозированное Зло, введенное для того только, чтобы закрутить сюжет. Оно существовало как мишень для прицельной стрельбы из мушкетов Добра. Здесь не выносились моральные оценки; восклицания “Ну и негодяй!” оставались просто восклицаниями, в роде “Черт побери!”, не более того. Супостаты с легкостью обращались в друзей: Д’Артаньян, гонявшийся за Рошфором весь роман, стал чуть ли не лучшим его другом; кардинал, сам зловещий кардинал, вручил в конце концов гасконцу лейтенантский патент. Остается миледи, предводитель сил Зла в “Трех мушкетерах”, дьявол во плоти, однако торжественная и – право! – слишком мрачная гигиеническая процедура освобождает идеальный мир этой книги от ее присутствия, а саму леди Винтер – от очаровательной белокурой головки. Если в Библии райский сад кончился для человека изгнанием из-за женщины, то в “Трех мушкетерах” блаженство устанавливается после уничтожения женщины. Больше автору было писать не о чем. Рай. Если бы мушкетеры не отрубили голову миледи, то книга длилась бы вечно – до полного истребления всех героев. Да, я не книгу читал и перечитывал, я постигал законы, присущие идеальному миру, а потом тщательно их разыгрывал; неуязвимый, будто Атос на воспетом бастионе, отбивался от окружающих врагов: пиф-паф! – и нет мрачного длинного идиота Карпухи из старшего класса, вжик-вжик! – и с распоротым брюхом падает паскудливый математик по кличке “Солнышко”, гора трупов у входа в мое святилище росла, никто из окружающих так никогда и не узнал, что безнадежно мертв, пока... Пока мой персональный, приватный мир вдруг не взмыл в небо и, подобно волшебному острову Лапуту, которым правят музыканты и математики, уплыл в неизвестном направлении. Сама книга тоже затерялась при переездах, и я вступил в дивный новый мир юности гол как сокол, ни тебе прикида, ни бэкграунда, все сначала. Потом это вошло в привычку, но я здесь о другом. Недавно я перечел “Три мушкетера”. От романа остались одни руины, идеальный мир распался: ржавеет обглоданный временем остов, кое-где торчат еще детали, вот мусор хрустит под ногами... И все же картина, открывшаяся мне, оказалась не менее удивительной, чем та, тридцатилетней давности. Руины ведь бывают не менее (если не более) живописны, чем вполне целые храмы и замки, не правда ли? Уродство прекрасно, этот роман вновь оказался прекрасен. Он скверно написан и особенно скверно просчитано его действие. Хронология “Трех мушкетеров” безумна; впрочем, хотя это безумие – результат просчетов, в нем, кажется, есть и расчет, если не автора (-ов), то Бога Литературы (если существует Русский Бог, то почему не быть Богу Литературы?). Стоит только внимательно приглядеться... Д’Артаньян приезжает в Париж в середине апреля 1625 года. В сентябре происходит первый его разговор с Бонасье, закрутивший основную интригу книги. И что же, между прочим, говорит хозяин квартиры гасконца? “И так как вы живете в моем доме уже три месяца и, должно быть, за множеством важных дел забывали уплачивать за квартиру...” Середина апреля плюс три месяца дает середину июля, но никак не сентябрь. К тому же как могли четверо прожорливых мужиков (плюс четверо слуг) прожить до сентября на 40 пистолей, дарованных королем? Дальше больше. Предположим, что это был все же сентябрь. Тогда по ходу сюжета Д’Артяньян должен отправиться под стены Ла-Рошели в октябре-ноябре 1625 года, однако Дюма (или другой автор этой книги) спохватывается, хотя и поздно, и – после консультаций с трудами историков – заявляет: “Тем не менее 10 сентября 1627 года он благополучно прибыл в лагерь, расположенный под Ла-Рошелью”. Итак, сначала действие романа забегает вперед на два месяца, затем его разрыв с исторической хронологией увеличивается до двух лет! Куда они канули, эти два года? Что поделывал гасконец и его собутыльники столько времени? Кого убивали, что пили, где добывали денег? Отрыв исторического времени от романного увеличивается с каждой страницей “Трех мушкетеров”. Бумага, дарующая миледи право распоряжаться судьбой Д’Артаньяна, подписана уже 5 августа 1628 года; наконец, ближе к концу читатель лицезреет явный знак хронологической шизофрении автора (-ов). За несколько страниц до главы “Что происходило в Портсмуте 23 августа 1628 года” можно встретить такую фразу: “Был довольно хороший зимний день...”. Если верить роману, между “зимним днем” и “23 августа” прошло шесть дней. Предположу, что так называемый “сюжет романа” – просто предсмертные видения настоящего, исторического Д’Артаньяна, маршала Франции, смертельно раненного в ходе нидерландской кампании; ему видятся события его жизни, отрывки анекдотов про других людей, знакомых и незнакомых, все это сплетается в увлекательную интригу, только вот достроить ее нет времени, дыхание прерывается, сознание проваливается в темную бездну, и не позвать уже шапочного знакомца беспутной юности графа де Ла Фера, не спросить, за что же тот повесил свою жену... Или нет, еще лучше. Этот роман – небрежно переработанные записки старого пьяницы Атоса, который, что бы там ни говорилось в “Двадцати годах спустя”, пить не бросил и умер в шестьдесят лет от цирроза в своем поместье. Предсмертные муки его были ужасны: совсем отказала разбухшая от вина печень, граф де Ла Фер, страшно исхудавший и желтый, лежал в мрачной комнатенке своей запущенной усадьбы в компании похожего на мумию Гримо и никак не мог отдать Богу свою сморщенную душу алкоголика. Но это было позже. Пока же Атос, в руке бокал, на столе – бутылка плохонького анжуйского, размышляет и записывает. О чем угодно, о неудачном браке, о несостоявшейся карьере, о собутыльниках и недругах, о короле с кардиналом наконец. Одна за другой пустеют бутылки, образы в голове пьяницы становятся все ярче и ярче, вспыхивают искрометные интриги, и вот он, Атос, переигрывает свою бездарную жизнь по-новому: спасает королеву, наставляет юного гасконца, проигрывает алмазы богатым англичанам, поправляет нетвердую латынь Арамиса, вешает собственную жену, впрочем, она странным образом воскресает и соблазняет какого-то островного пуританина, который закалывает Бэкингема; потом Атос видит реку, мрачные фигуры мужчин, закутавшихся в плащи, палача в маске, все ту же роковую женщину с воздетыми горе2 очами, лунный свет играет на лезвии меча, вот покатилась голова, вот ее кладут в мешок, нет-нет, хватит об этом, вот они все пьют, и Д‘Артаньян, и этот хитрый аббатишко, которого он как-то встретил в приемной герцогини де Шеврез, и жирный обжора, как его... Пеплос? Патмос? Херес? и сам Атос, конечно: распоряжается, бранит трактирщика, важно пробует вино... Из дотошно перечисленных в романе вин можно составить неплохую винную карту: в том самом роковом для Бонасье сентябре он угощает господ мушкетеров полдюжиной бутылок божансийского вина (“Дело неплохое, – сказал Атос, с видом знатока отхлебнув вина и кивком головы подтвердив, что вино хорошее”); Арамис, возвращаясь в мушкетерский мир из богословских эмпирей, требует четыре бутылки старого бургундского (“Давайте пить, милый Д’Артаньян, давайте пить, черт побери, давайте пить много...”); по снятии осады в трактирном погребе Атос опять требует бургундского; посетив приют раненого Арамиса, тот же Атос покупает там шестьдесят бутылок испанского и отправляет к себе в Париж (где и пьет его в одиночку до конца книги); анжуйское вино, которым миледи хотела отравить гасконца (а хозяин трактира “Нечестивец” подменил им – при подготовке славной вылазки на бастион Сен-Жерве – шампанское); наконец, бордо, по поводу которого автор просто рассыпается в комплиментах. Есть тут место и винной критике: скупой прокурор пытается напоить Портоса “отвратительным монрейльским напитком”. В этом алкоголическом бреду пьют все: водку с утра (“вмешался один кавалерист, слегка покачиваясь и держа в руке рюмку водки, которую он медленно смаковал”) и даже ром из пивных кружек. Думаю, русскому читателю не стоит напоминать, какой еще – наш, родной – алкоголик бредил столь ярко и живописно... Граф де Ла Фер – художник талантливый, но его творческое дыхание – короткое, он мастер фрагмента, детали, но никак не большой формы (впрочем, в те времена, в XVII веке, “роман” был еще в самом зачаточном состоянии). Он не только спьяну перепутал всю хронологию, он периодически теряет второстепенных персонажей. Так, внимательный читатель обнаружит, что пари о завтраке мушкетеров на бастионе Сен-Жерве, помимо кавалериста с рюмочкой, швейцарца – любителя рома, и господина де Бюзиньи, заключал еще некий четвертый неназванный господин, молча кивавший головой “в знак согласия” с условиями, но, по возвращении смельчаков, куда-то пропавший: провожали друзей четыре человека, а встречали три. Исчез с пьяных глаз автора долой – и все тут. Но детали, детали! Оголодавший Планше “стоял перед витриной кондитерской, с восторгом разглядывая сдобную булку самого аппетитного вида”... С восторгом, не иначе, привожу эту цитату. А вот Портос поднимается в дом богатого мужа своей любовницы: “сейчас ему предстояло наконец переступить этот таинственный порог, подняться по той незнакомой лестнице, по которой одно за другим поднимались старые экю мэтра Кокнара”. Просто дадаизм какой-то или даже дюшановщина: золотые монеты тонкой струйкой текут с улицы в неплотно закрытую дверь прокурорского кабинета на втором этаже. Вообще же в этих записках горького пьяницы есть две гениальные сцены: обед в доме г-жи Кокнар и теологический диспут у постели выздоравливающего Арамиса. Тут и отточенная сентенция голодного Портоса по поводу курицы, крылышко которой он безуспешно (“без божества, без вдохновенья”, как сказал бы Розанов) глодал: “я уважаю старость, но не в вареном и не жареном виде”! И появившееся на столе скупца огромное блюдо бобов, на котором “виднелось несколько бараньих костей, на первый взгляд, покрытых мясом”! И уже упомянутый “отвратительный монрейльский напиток, вызывающий ужас у людей с тонким вкусом”! Ужас! А совершенно фрейдистское “он завяз зубами в клейком тесте г-жи Кокнар”, хотя речь шла о невинном миндальном пироге с медом! И, наконец, отчаянный вопль самого мэтра, исторгнутый его скупостью напополам с гордостью: “Да это и в самом деле пир! – вскричал мэтр Кокнар, ерзая на своем кресле. – Настоящий пир, epulae epularum. Лукулл обедает у Лукулла”. Если лукуллов пир, заданный скупцами, дан глазами плохо питающегося обжоры, то обсуждение будущей темы духовной диссертации Арамиса выписано в стилистике еще неведомой для нашего пьяницы-графа антиклерикальной сатиры. Бедняга Д’Артаньян, зевающий “с опасностью вывихнуть челюсти” (не знаю, кому мы обязаны этим анатомическим открытием, автору(-ам) или переводчику: раньше считалось, что вывихнуть можно лишь одну челюсть – нижнюю); нетвердый в латыни кюре, эхом повторяющий реакцию ученого соседа на любую фразу на этом басурманском языке; “фолиант Святого Иоанна Златоуста, под тяжестью которого прогибался стол”; весьма актуальные пассажи о бедном гасконце, выслушавшем всю эту галиматью: “Д’Артаньян чувствовал, что тупеет... он уже целый час от нетерпения грыз ногти, а теперь принялся за пальцы” – Ваш Покорный Слуга тоже проделывал все эти процедуры во время некоторых конференций с философическо-постмодернистским душком. Сатирик, знаток человеческой психологии, граф де Ла Фер, не окажись жертвой пагубного пристрастия к вину, мог бы занять подобающее место в литературе между Монтенем и Лафонтеном с госпожой Севиньи. Но этого не произошло. Лет через двести его пьяные видения, записанные, как все наши мысли и слова, на бездонный жесткий диск Господа, случайно были явлены энергическому толстяку, сочинявшему – в компании с помощниками – коммерческие романы с продолжением. Этот весьма потом популярный коллектив наскоро состряпал роман, украсив его пустыми любовными разговорами и снабдив намекающим на правду предисловием: “...мы нашли, наконец, руководствуясь советами нашего знаменитого и ученого друга Полена Париса, рукопись in-folio, помеченную N4772 или 4773, не помним точно, и озаглавленную: “Воспоминания графа де Ла Фер о некоторых событиях, происшедших во Франции к концу царствования короля Людовика XIII и в начале царствования короля Людовика XIV”. Можете ли себе представить, как билось мое детское сердце, когда я впервые увидел это элегантное неведомое слово in-folio? В том же предисловии предательски говорится буквально следующее: “А пока что, так как восприемник является вторым отцом, мы приглашаем читателя видеть в нас, а не в графе де Ла Фер источник нашего удовольствия или скуки”. Так и вышло. Я случайно оказался в Париже, когда прах Дюма-отца с помпой, в присутствии президента переносили в Пантеон. Условный Атос в компании столь же условных трех его друзей – голубые плащи с белыми крестами, усы, шпаги, плюмажи – гарцевал вокруг гроба. Полицейские в смешных цилиндрических колпачках с козырьками охраняли непобедимых мушкетеров от гипотетического мусульманского злоумышленника. Многочисленные прожекторы освещали Рю Суффло страшным, мертвым светом, от которого все лица были похожи на лампы дневного освещения. На крышах домов можно было углядеть снайперов. Это был уже совсем другой мир, мир смерти исподтишка, гибели не всерьез, на экране, в новостной сводке, в бегущей по монитору строке; мир без правил, победителей и побежденных; он чествовал создателя совсем иного, детского мира, от которого остались только изумительные осколки. Стало совсем грустно, и я вдруг вспомнил, что где-то там, в двух шагах от Люксембургского сада, жил Атос. Улицы Феру я не нашел, точно так же, как и улицы Могильщиков, где квартировал Д’Артаньян. Я побродил по пустой площади Сен-Сюльпис, вышел к Одеону, зашел в какой-то брасри и спросил бокал бордо. Подумалось, что где-то здесь, в одном из соседних кафе, чуть больше полвека назад, играл на трубе Борис Виан. С мыслями о Виане, а потом – Кортасаре, прихлебывая вино, посматривая на ткущих бесконечные нити разговоров парижан, я быстро позабыл об Атосе и его друзьях. В конце концов, юность я провел гораздо веселее, чем детство! Взято здесь: http://magazines.russ.ru/october/2003/4/kobr.html
Serg: Ф.Г. Рябов "История в произведениях А. Дюма" "Новая и новейшая история", №1, 2003. http://vivovoco.rsl.ru/VV/JOURNAL/NEWHIST/DUMASPERE.HTM 24 июля 1802 г. в маленьком французском городке Иль-де-Франса Виллер-Котре родился человек, судьба которого легендарна и во многом отражает его время. Внук маркиза-плантатора с острова Сан-Доминго и рабыни-негритянки (нескольких детей которой "супруг" просто-напросто продал), сын солдата королевской гвардии, ставшего в годы Великой французской революции генералом Республики, и дочери трактирщика, квартерон, подвергавшийся оскорблениям со стороны белых "просвещенных" соотечественников, Александр Дюма, начав мелким служащим, сперва на родине, а потом в Париже, стал одним из самых плодовитых и популярных писателей в мире и удостоился памятника в столице Франции. А на памятнике вместе с фигурой писателя и лихой капитан королевских мушкетеров, самый знаменитый его герой д'Артаньян, названный Дюма "воплощением человеческого могущества". В 2002 г. во Франции широко отмечалось 200-летие со дня рождения Дюма, а его прах 30 ноября был с почетом перенесен в Пантеон. Во Франции есть поговорка: всего Дюма не прочел никто. Действительно, из-под его пера вышли тысячи произведений: исторические, приключенческие, авантюрные, любовные и бытовые романы и повести, драмы и комедии, мемуары и близкие к ним по жанру книги, в которых блестяще описана литературная и театральная жизнь Франции первой половины XIX в., книги путевых впечатлений, в частности и о поездке в Россию и на Кавказ, исторические хроники, новеллы, очерки, публицистика. В Москве в издательстве Арт-Бизнес-Центр сейчас выходит первое научно-редактированное Собрание сочинений Дюма на русском языке. Выщено уже более 50 томов. Талантливость автора поражает. Сюжеты его произведений чрезвычайно разнообразны и, что называется, "закручены". Изложение очень напряженно, диалоги блестящи, приключения героев захватывают. Недаром французский писатель Ж.Ж. Бруссон, одно время секретарь Анатоля Франса, работая гувернером, обучал учеников-иностранцев своему языку по "Трем мушкетерам". И мальчики просто "пожирали" приключения д'Артаньяна и его друзей. Дюма не получил никакого систематического образования. Начальная сельская школа не в счет. Но сколько в его произведениях эрудиции, сколько ссылок на литературные, исторические, научные и другие труды! Даже на поварские книги. Кстати, одной из его работ был Большой кулинарный словарь. Сколько упомянуто в его романах исторических событий и лиц, знаменитых картин и зданий, ландшафтов и бытовых подробностей! Дюма учился всю жизнь. Получив в юности от одного из старших друзей программу самообразования, он, как это явствует из его произведений, постоянно следовал ей. Дюма всю жизнь держал в одной руке перо, а в другой книгу. Дюма был автором не только эрудированным, но и умным. В его книгах множество сентенций житейской мудрости, часто ироничных. Вроде знаменитой "Ищите женщину" из "Сальватора" или шутовской фразы д'Артаньяна, взламывающего запоры тюрьмы: "С женщинами и дверьми лучше всего действовать мягкостью". Одно из изречений Дюма, весьма злободневное в наше время всеобщей переоценки ценностей, в устах его самого умного и благородного героя Атоса, провожавшего сына в первый военный поход, звучит так: "Когда вы не будете знать, кому служить, колеблясь между материальной видимостью и невидимым принципом, выбирайте принцип, в котором все" *. * Дюма А. Собр. соч. т. 8. М., 1992, с. 210. Действие романов и новелл Дюма разворачивается не только во Франции, но и в других европейских странах - Англии, Испании, Германии, Италии, Голландии, России, Польше. Его герои попадают в Африку, Индию, Северную и Южную Америку, на океанские острова. Поездке в Россию и на Кавказ Дюма посвятил две книги путевых очерков. Спускаясь с севера страны по Волге, он познакомился в Нижнем Новгороде с декабристом П. Анненковым и его француженкой-женой. Впечатления от этого знакомства легли в основу романа "Записки учителя фехтования". Местом действия произведений Дюма являются и королевские дворцы, и палубы кораблей, часто рабовладельческих и пиратских, тропические леса и дипломатические кабинеты, кабачки парижского "дна" и поля сражений, тюрьмы и мастерские ремесленников. Приехав совсем молодым "завоевывать" Париж, Дюма начинал с драматургии. Примкнув к складывавшемуся тогда романтическому направлению в литературе, он приступил к написанию исторической пьесы. В 1827 г. он написал в стихах историческую драму в трех частях "Христина". Ее героиня - шведская королева XVII в„ жизнь которой была полна приключений и преступлений. "Христина" тогда не увидела света рампы. Но в 1829 г. в театре Французской комедии с огромным успехом прошел "Двор Генриха III" Дюма, первая романтическая пьеса, поставленная на французской сцене. Обращение автора к исторической драме было вполне закономерным. Стремясь к изображению сильных страстей, романтики полагали, что рельефней и правдивей их можно передать только на историческом материале. Современная жизнь, казалось им, нивелирует людей. Это мнение продержалось несколько лет. И даже в своей романтической пьесе на современную тему "Антони" (1831 г.) Дюма устами поэта-драматурга д'Эрвии пространно доказывает, почему история является наилучшим материалом для романтика. Помимо "Двора Генриха III", большим успехом пользовались такие исторические пьесы Дюма, как "Нельская башня", "Молодость Людовика XIV", близкая к исторической драме "Кин, или Беспутство и гениальность". Конечно, все это не в полной мере исторические художественные произведения. В значительной степени они основаны на легендах, малозначительных эпизодах. Но для будущего творчества Дюма их значение велико. Он приобрел вкус и интерес к истории, наметил некоторые принципиальные литературные приемы. В пьесах Дюма уже содержался наметки его будущих романов. - Так, мотивы "Двора Генриха III" развернутся в романах о гугенотских войнах XVI в. - "Королева Марго", "Графиня де Монсоро", "Сорок пять". Дюма не оставил драматургию и впоследствии, переделав в пьесы некоторые наиболее блестящие свои романы, например "Трех мушкетеров" и "Графа де Монте-Кристо". В творчестве Дюма не все равноценно. Для р
Adel: Э.М. Драйтова. Роман А. Дюма “Три мушкетера” как архетипическая модель для современной массовой литературы Взято здесь: http://natapa.msk.ru/biblio/issues/draitova_dumas.htm Опубликовано: Драйтова Э.М. Роман А. Дюма «Три мушкетера» как архетипическая модель для современной массовой литературы // Вестник Университета Российской Академии образования, № 1 (2005). Материалы Третьих Андреевских чтений. М.: Издательство УРАО, 2005. С. 103 – 107.
Adel: Общеизвестно, что роман А. Дюма “Три мушкетера” почти сразу после своего выхода в свет стал источником многочисленных пародий и продолжений, написанных другими авторами[1]. Данный роман как модель оказался настолько продуктивным, что до сих пор порождает новые произведения массовой литературы разных стран, а также кинофильмы, причем последние зачастую представляют собой не варианты экранизации романа, а вариации “на заданную тему” с изрядным отклонением от первоначального сюжета (см., например, фильм “Мушкетер”, реж. П. Хаймс). Оставляя в стороне современные продолжения “Трех мушкетеров”, такие, например, как романы Н. Харина “Снова три мушкетера” (1994) и “Д’Артаньян в Бастилии” (1997) и др., в данной работе предлагается рассмотреть другой тип произведений, созданных на основе романа. Впервые он был проанализирован А. Ярковым[2]. Речь идет о романах, в которых герои и ситуации “Трех мушкетеров” “служат отправным пунктом для создания новых сюжетов и героев, развитие которых происходит в рамках избранных современными писателями жанров, порождая принципиально новые творческие возможности”[3]. А. Ярков отмечает, что при этом развивается “типологическое отчуждение жизнеспособных в рамках современного литературного процесса элементов творчества Дюма”[4], в результате чего таковые становятся узнаваемыми архетипами, на основе которых и строятся новые произведения. А. Ярков основывает свои выводы на произведениях двух современных писателей: романе А. Переса-Реверте “Клуб Дюма, или Тень Ришелье” (1993) и романах-фэнтези американского писателя С. Браста “Гвардия Феникса” (1991) и “Пятьсот лет спустя” (1994). В данной работе мы введем в сферу анализа еще один роман А. Переса-Реверте “Капитан Алатристе” (1996), а также роман-эхо А. Бушкова “Д’Артаньян – гвардеец кардинала” (2002) и попытаемся выделить основные способы использования архетипов Дюма в современной литературе. Первым, наиболее легко узнаваемым и распространенным способом является создание персонажей по модели героев “Трех мушкетеров” и помещение их в сюжеты, никоим образом с романом не связанные. У С. Браста это четыре друга-гвардейца, являющиеся представителями фантастических народов (тиаса, лиорн, дзур и йенди) и служащие императору огромного союза волшебых земель, где магия – обычное явление. Главным героем является тиаса Кааврен, юный провинциал, с первого взгляда напоминающий д’Артаньяна. Развитие образа Кааврена вполне повторяет основные этапы взросления д’Артаньяна. Лиорн Айрич (Атос) – образец сдержаности и осознаннного исполнения долга; он молчалив, оберегает свою тайну, знает тонкости законов чести и геральдику. Леди-дзур Тазендра (Портос) смела и сильна, не лишена бахвальства, но не особенно сообразительна. Йенди Пэл (Арамис) хитер, изворотлив, смел и после пребывания в гвардии вступает в ряды тайных членов т.н. “Академии Доверительности”. Данные герои действуют в рамках сюжета, характерного для жанра фэнтези, непосредственное сходство с романом Дюма просматривается только в наличии разного рода схваток, дуэлей и интриг, а также в соперничестве двух отделений гвардии. В остальном коллизии значительно отличаются от “Трех мушкетеров”, но перечисленные выше герои ведут себя в них так, как повели бы себя д’Артаньян и его друзья, помести их Дюма в столь непривычный для него жанр. Логически их поступки и реакции предсказуемы, исходя из характеристик героев “Трех мушкетеров”. То же можно сказать об образе императора-феникса (Людовик XIII) и ряде других персонажей романов Браста. Герой многотомного романа А. Переса-Реверте Диего Алатристе также носит в себе черты д’Артаньяна, хотя отличается от него не только принадлежностью к другой нации, но и профессией: изначально он – наемный убийца. Однако попав в самую гущу правительственного заговора, он ведет себя практически так же, как вел себя д’Артаньян в деле с подвесками. Тем более, что интрига завязывается вокруг приезда в Испанию инкогнито принца Уэльского Карла Стюарта и герцога Бекингема (исторический факт). Российская книжная реклама, почувствовав параллели с произведением Дюма, сразу окрестила Алатристе “новым испанским д’Артаньяном”, а романы о нем – “мушкетерским циклом” Переса-Реверте[5], хотя единственные “мушкетеры”, которые упоминаются в романе – это носящие такую кличку театральные клакеры. Вместе с тем, сходство с романом Дюма усугубляется намеками самого Переса-Реверте (в частности, один из его персонажей упоминает леди Винтер) и аналогией между могущественным министром Оливаресом и кардиналом Ришелье. Другим способом использования героев романа “Три мушкетера” как типов личности и поведения может служить такой прием как изменение функций персонажей на противоположные в рамках старого сюжета. Такое развитие архетипических образов Дюма предлагает читателю роман-эхо А. Бушкова “Д’Артаньян – гвардеец кардинала”. Дело в том, что А. Бушков, подчеркивая положительную роль кардинала Ришелье в истории, меняет акценты романа Дюма. Заметим, что у Дюма Ришелье отнюдь не отрицательный персонаж, однако д’Артаньян воспринимает его как грозного противника, а мушкетеры спасают честь королевы, противостоя гвардейцам кардинала. Бушков ставит д’Артаньяна в противостоянии “Ришелье – Королева” на сторону первого, из-за чего сюжет внешне сохраняется, но по сути изменяется на собственную противоположность, а герои меняются местами. Атос, Портос и Арамис становятся врагами д’Артаньяна, бретерами и недальновидными пособниками опасных для государства интриг. При этом внешние архетипические черты этих персонажей сохраняются: Атос отличается щепетильностью, граничащей с чистоплюйством, Портос олицетворяет не управляемую умом силу и бахвальство, Арамис – склонность к наукам и рассуждениям. Однако внутреннее благородство и достоинство характеров соответствующих героев Дюма переходят к другим людям: Рошфору (истинная преданность законам чести и благу государства; у Дюма – Атос), де Каюзаку (благородная сила, способность жертвовать собой ради друзей, добродушие при весьма средней сообразительности; Портос) и де Варду (знание тонкостей политических интриг, утонченность и осторожность; Арамис). Подобное расщепление изначальных архетипических характеров по внешнему и внутреннему содержанию неизбежно разводит соответствующих персонажей по полюсам схематического разделения положительного и отрицательного (чего нет в романе Дюма). Мушкетеры воспринимаются как недалекие приверженцы внешней формы поведения, пустышки (кстати, всегда побеждаемые д’Артаньяном), а сторонники Ришелье становятся воплощением незапятнанной и сверхреальной добродетели. То же касается остальных героев романа. Миледи являет собой идеал добросердечия и преданности, сохранив от образа из “Трех мушкетеров” только силу характера; а извращенной преступницей, клеймленной венецианским судом, оказывается Констанция. Миледи гибнет от ее руки, а бывший супруг Констанции Рошфор свершает над ней “Божий суд”. Поскольку героини в сюжете практически меняются местами, в данном случае раздвоения архетипов по внешним и внутренним характеристикам не происходит, однако, вполне в соответствии с требованиями современной массовой литературы, характеры обеих женщин максимально “доведены”, дабы получить однозначное и обоснованное противопоставление положительного и отрицательного. Еще одним способом введения архетипических героев Дюма в современные сюжеты можно считать ситуацию, когда по воле автора происходит взаимное пересечение реального и литературного пространств. Нечто подобное описано в романе А. Переса-Реверте “Клуб Дюма, или Тень Ришелье”[6], в котором члены литературного клуба берут себе роли героев романа “Три мушкетера”. Выбор ролей во многом изначально обусловлен склонностями конкретного человека. Например, Лиана Тайллефер выбирает образ Миледи, т.к. он импонирует ей с детства: “Миледи – умная и отважная, она берет сторону Ришелье и служит ему верой и правдой, готова отдать за него жизнь.” (Гл. XIV) Отметим, что именно эти качества Миледи подчеркивает и Бушков. Другой герой Переса-Реверте Борис Балкан претендует на роль Ришелье, потому что видит в нем в первую очередь способность манипулировать людьми. Однако со временем, вживаясь в надетые маски, герои романа ощущают на себе их влияние, точнее – влияние их собственного понимания героев Дюма. Главный герой “Клуба Дюма” Лукас Корсо оказывается единственным, кто втянут в игру против собственной воли, но и втянут-то он потому, что в его характере все яснее просматриваются черты д’Артаньяна. И наконец последним продуктивным способом развития литературных архетипов из романа Дюма “Три мушкетера” в современной литературе на данный момент хотелось бы назвать повторение и развитие узнаваемых эпизодов романа. Выше упоминались дуэли в “Гвардии Феникса”, есть они и в других анализируемых произведениях. Однако следует особо выделить эпизод из романа А. Переса-Реверте “Капитан Алатристе”, в котором происходит встреча главного героя с министром Оливаресом в кабинете последнего (Гл. XI). Эта сцена практически представляет собой адаптацию к ситуации испанского романа эпизода встречи д’Артаньяна с Ришелье (в романе Дюма – Ч.II, гл. X). Аларисте, как и д’Артаньян, отвечает на проницательные вопросы первого министра, полагая, что его ждет расплата за вмешательство в политические интриги, что, впрочем, произошло не по его воле. Но Оливарес оказывает ему покровительство, подводя итог следующим образом: “Вы живы потому, что не заслуживаете смерти. (...) И еще потому, что есть люди, заинтересованные в вас.” У Дюма Ришелье говорит д’Артаньяну, что того щадили “из чувства высшей справедливости”, а также потому, что кардинал “составил себе в отношении мушкетера некоторый план”. Функционально сцены с Оливаресом и Ришелье играют одинаковую роль промежуточной развязки в развитии сюжетов соответствующих романов. Проблема использования сюжета и типов персонажей “Трех мушкетеров” в современной массовой литературе достаточно интересна и обширна, а потому требует дальнейшего рассмотрения, в т.ч. с включением в сферу анализа произведений кинематографа, которых еще больше, чем литературных. В любом случае можно прийти к выводу, что персонажи “Трех мушкетеров” и многие повороты сюжета романа остаются продуктивными моделями, получающими дальнейшее развитие в современной массовой культуре. Примечания [1] См.: Буянов М.И. Не принадлежащие А. Дюма произведения и продолжения книг Дюма, созданные не им // Александр Дюма в России. М., 1996. С. 23 – 26. [2] Ярков А.Я. “Клуб Дюма” и “Гвардия Феникса”: творчество Александра Дюма как источник новых литературных сюжетов // Александр Дюма и современность. М., 2002. С. 116 - 123. [3] Ярков А.Я. “Клуб Дюма” и “Гвардия Феникса”…, с. 116. [4] Там же. [5] См., например, Книжное обозрение, 2004, № 19. [6] Подробнее см. Ярков А.Я. “Клуб Дюма” и “Гвардия Феникса”..., с. 116 – 119.
Коза Маня: У нас на форуме про "Гвардию Феникса" и "Пятьсот лет спустя" Стивена Браста что-то уже говорилось? Adel, спасибо! Adel пишет: Проблема использования сюжета и типов персонажей “Трех мушкетеров” в современной массовой литературе достаточно интересна и обширна, а потому требует дальнейшего рассмотрения, в т.ч. с включением в сферу анализа произведений кинематографа, которых еще больше, чем литературных. В любом случае можно прийти к выводу, что персонажи “Трех мушкетеров” и многие повороты сюжета романа остаются продуктивными моделями, получающими дальнейшее развитие в современной массовой культуре. Вот на эту тему я бы с удовольствием поговорила.
Марина: Ой, спасибо! Я латынь пыталась учить... Учебники. словари... "Как жаль" - что а филфаке учили истории КПСС. Лучше бы латыни! Но нет-нет, а в фанфик всталяю фразочку. А чтобы собрать Дюма, Великого и Ужасного - это супер! Мерси боку!!! :))))
Ариадна: Выставляю три статьи по мушкетёрской трилогии А. Дюма. С БОЛЬШОЙ БЛАГОДАРНОСТЬЮ Джулии за помощь в подборе нужных цитат, дружескую поддержку и ободрение. I. Первые шаги провинциала в Париже(по роману А. Дюма-отца «Три мушкетёра») В основе сюжета известного романа А.Дюма-отца «Три мушкетёра» (1844) лежит история юного дворянина д’Артаньяна, приехавшего в Париж с честолюбивыми мечтами о славе и высокой карьере. Это была как раз та ситуация, в которой за 20 лет до написания этого, обессмертившего его имя, романа оказался и сам Александр Дюма, который провёл детство и юность в провинциальном городке Вилле-Котре, а в возрасте двадцати одного года отправился покорять столицу, не имея ни денег, ни «нужных» знакомств. На первых порах, как известно, будущему знаменитому романисту повезло значительно меньше, чем его герою, которого он хоть и поставил в аналогичные обстоятельства, но всё же позаботился о том, чтобы тот в первый же месяц пребывания в Париже был зачислен в королевскую гвардию. Почему же для своего героя Дюма предназначал именно военное поприще? Д’Артаньян по происхождению гасконский дворянин (Гасконь — историческая область на юге Франции). Традиционно во мнении французов гасконцы предстают безрассудно-смелыми, горячими, несколько комичными людьми. Описывая рискованную забаву королевских мушкетёров (упражнение в фехтовании на шпагах с незащищённым остриём), Дюма назовёт её «гасконадой» (I, ), подчёркивая безрассудную смелость такой выходки и обыгрывая связь происхождения этого слова с «гасконским характером». Изначально Дюма выстраивает образ главного героя, практически целиком следуя обывательскому представлению о внешности и нравах уроженцев Гаскони. Набрасывая в первой главе романа портрет д’Артаньяна, Дюма обращает внимание на характерные для гасконцев особенности его внешности: «...челюстные мышцы чрезмерно развитые — неотъемлемый признак, по которому можно определить гасконца, даже если на нём нет берета,— а молодой человек был в берете…» (I, ). Следует сказать, что в те времена «...одежда была наиболее ярким и точным указателем на социальную принадлежность его владельца… По костюму можно было довольно точно определить провинцию, откуда родом было его владелец; одежду обновляли редко» (II,). Что касается «национального характера», то отличительными чертами гасконцев считались практичность, воинственность, жажда славы. Так, Павел III (папа римский с 13 октября 1534 по 10 ноября 1549 гг.) называл гасконцев орудием, посланным для ведения войны (II, 16). «Уже со второй половины XIII в любом полку, собиравшемся во Франции, было несколько рот, целиком состоявших из гасконцев» (II, 16). Почему именно гасконцы шли в солдаты? «Своим наследником родители делали того, кто, как им казалось, больше способен к управлению имением; это необязательно был старший сын, как в других провинциях, унаследовать все могла даже младшая дочь. Этим Гасконь тоже отличалась от остальной Франции (исключая Бургундию), где главенствовал салический закон, утверждающий права мужчины в ущерб женщине. Остальным детям приходилось покинуть родительский дом и искать счастья на стороне, унаследовав лишь горячую кровь своих предков». (II, 17). Рассказывая о прощании юноши с отцом, Дюма упоминает о «чистейшем беарнском акценте», с которым говорит д’Артаньян-старший (I, ), и «от которого Генрих IV не мог отвыкнуть до конца своих дней». Образ этого французского короля, отца Людовика XIII, остался в истории Франции как несколько идеализированный образ благородного, смелого и могущественного монарха. Генрих IV был родом с юго-востока Франции (отсюда его беарнский акцент). Упоминание здесь об этом короле служит своеобразным намёком на возможность блестящей и благородной карьеры и для самого д’Артаньяна, тем более что он – земляк Генриха. Строго говоря, местность, откуда родом главный герой романа, не является частью Беарна, но общее представление о людях с юго-востока Франции, воплощенное в понятии «гасконец», для Дюма здесь и далее, когда он говорит о земляках д`Артаньяна, важнее, чем строгая географическая привязка. Итак, главный герой «Трёх мушкетеров», подобно многим своим землякам, обедневшим гасконским дворянам, отправляется искать счастья и славы в Париже. Отец, отправляя сына в столицу, может дать сыну лишь пятнадцать экю, неказистого беарнского конька да рекомендательное письмо к своему старому другу, господину де Тревилю, занимающему пост капитана королевских мушкетёров. Значение всякого рода рекомендательных писем и «нужных» знакомств в судьбе провинциала, делающего первые робкие шаги в Париже, трудно переоценить: «Молодые, дерзкие и талантливые обедневшие дворяне и буржуа, приходившие в Париж пешком и без гроша в кармане, рассчитывали только на случайную встречу с земляком, который мог был поддержать их материально, или на рекомендательное письмо к другим землякам, уже пустившим здесь корни» (II, 19). Из этого понятно, почему юный гасконец возлагал на письмо, адресованное де Тревилю, столько надежд и пришёл в подлинное отчаяние, обнаружив, что оно исчезло: ведь с помощью этого письма он рассчитывал поступить в королевскую гвардию и пробить себе путь при дворе (I, ). И потому он так долго не мог простить кражи этого ценного письма «незнакомцу из Менга» графу де Рошфору — поступок его был действительно подлостью, достойной верной ищейки кардинала Ришелье. Уровень притязаний юного искателя воинской славы, как видно из текста романа, был невелик: несмотря на болезненное самолюбие, гордость и честолюбивые планы, д’Артаньян прекрасно осознавал свои скромные возможности. С пятнадцатью экю в кошельке он ещё мог напускать себя важный вид в провинциальном городишке (I,) но в столице эти деньги превращаются в ничто и тут не поважничаешь. По прибытии в Париж д’Артаньян «бродил по улицам до тех пор, пока ему не удалось снять комнату, соответствующую его скудным средствам» (I,), затем он расстаётся с гасконским беретом и покупает шляпу, какие носят парижане, обшивает свой камзол и штаны «галуном, который мать спорола с почти совершенно нового камзола г-на д’Артаньяна-отца и потихоньку отдала сыну». Гасконец должен был обновить свой костюм — ведь с переездом в Париж изменился его социальный статус, теперь он во всём старается походить на столичного жителя, хотя прибывает в столицу даже без слуги – он привык обслуживать себя сам. И лишь позднее, по совету своих новых друзей-мушкетёров, д’Артаньян нанимает слугу, как и пристало служащему в королевской гвардии парижанину. На другой день после приезда д’Артаньян отправляется к господину де Тревилю, чтобы представиться другу отца и земляку, начинавшему свой путь к вершинам служебной лестницы также, как он сам. Именно в особняке де Тревиля начинается знакомство д’Артаньяна с нравами и жизнью столицы. Здесь он наблюдает за независимым поведением мушкетёров, вслушивается в их смелые разговоры о могущественном кардинале. Эти люди ему, новичку в подобных делах, кажутся мифическими героями, полубогами. Болезненно самолюбивый и в то же время робкий провинциал изо всех сил старается скрыть своё смущение и неуверенность, но всё же по незнанию столичных обычаев и принятых здесь норм поведения попадает впросак, и в конечном итоге сгоряча вызывает на дуэль трёх мушкетёров — Атоса, Портоса и Арамиса. С описания этой несостоявшейся дуэли роман о становлении начавшейся с нуля карьеры бедного честолюбивого провинциала превращается в роман о становлении начавшейся с ссоры великой дружбы. Автор отказывается от развёртывания стереотипной истории о молодом провинциале оказавшемся в столице, пусть без денег, но с верой в себя, в свои таланты и счастливую звезду, — эту ситуацию описывали многие французские романисты как XVIII, так и XIX века. И вот уже мы следим за судьбой и чувствами не одного героя, а четверых друзей. «Три мушкетёра» не стали очередным повествованием о приключениях провинциала в Париже, как обещает читателю начало этого романа. Этой книге суждено было стать символом произведения о дружбе в мировой литературе, подобно тому, как пьеса Шекспира «Ромео и Джульетта» стала символом произведения о любви. Библиография1. Дюма А. Три мушкетёра. — Собр. cоч. в 12-ти тт. Т. 1. М., Худ. лит., 1976. 2. Глаголева Е. Повседневная жизнь Франции в эпоху Ришелье и Людовика XIII — М., Молодая гвардия, 2007. 3. Мань Э. Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII. М., Евразия, 2002. II. Античность в романе Александра Дюма-отца «Три мушкетёра» Известно, что культура Древней Греции и Рима оказала огромное влияние на развитие всей европейской цивилизации. По сей день все интересующиеся литературой, историей, искусством не могут пройти мимо творческого наследия античности. Сюжеты и образы античной мифологии и литературы настолько выразительны, что запечатлеваются в памяти и сознании всякого познакомившегося с ними человека. Ещё в эпоху Ренессанса писатели, художники, скульпторы стали активно использовать в своих творениях образы и сюжеты античной мифологии, афоризмы греков и римлян, факты из истории Древней Греции и Рима. Среди литературных произведений, в которых авторами были плодотворно использованы античные мотивы, можно назвать роман известнейшего французского писателя Александра Дюма-отца «Три мушкетёра». Его главных персонажей он неоднократно сравнивает с героями античной мифологии, вкладывает в их уста латинские изречения. Так, мушкетёров Атоса и Портоса Дюма сопоставляет с героями «Илиады», сравнивая первого с Ахиллесом, второго — с Аяксом (1, 87). Для читателя, знакомого с поэмой Гомера, такая характеристика персонажей, существенно углубляющая эти образы, является исчерпывающей, а по ходу действия романа она лишь подтверждается их соответствующими поступками и речами. Ахилл, сильнейший и храбрейший из героев Троянской войны, щепетилен в вопросах чести. Аякс Теламонид огромен ростом, силён, отважен и храбр, уступает в доблести только Ахиллу (напомним, что и Атос «борясь с Портосом, не раз побеждал этого гиганта, физическая сила которого успела войти в пословицу среди мушкетёров» (1, 255). Далее, один из четвёрки мушкетёров, Арамис, сравнивает Атоса с мудрецом Нестором (1, 420), а Портоса — с самовлюблённым Нарциссом (1,43). Такие сопоставления также вполне отвечают характерам персонажей: обладающего незаурядным умом, рассудительного Атоса и самонадеянного, любящего прихвастнуть Портоса. Оправдываясь перед капитаном королевских мушкетёров де Тревилем (который присутствовавшему при этой сцене д’Артаньяну представлялся Юпитером-Громовержцем (1,44) после стычки с гвардейцами кардинала, Портос говорит: «Чёрт возьми, капитан! Не всякую битву можно выиграть. Великий Помпей проиграл Фарсальскую битву…» (1, 46). Здесь имеется в виду римский политический деятель и полководец Гней Помпей (106—48 до н.э.) и его битва с войсками Цезаря около города Фарсала в Фессалии. Силы Помпея были разбиты, сам он бежал в Египет, где был убит приближёнными египетского царя. В свою очередь, в беседе с вернувшимся из Англии д’Артаньяном, господин де Тревиль, желая его предостеречь, цитирует полустишие из «Энеиды» Вергилия: — Берегитесь, любезный д’Артаньян. Подарок врага — не хорошая вещь. На этот счет есть один латинский стих… Постойте(…) Timeo Danaos et dona ferentes! (Боюсь данайцев, даже приносящих дары) (1, 213). Это часто цитируемое по латыни выражение возникло из греческих сказаний о Троянской войне. Данайцы, после безуспешной осады Трои, прибегли к хитрости: соорудив огромного деревянного коня, они оставили его у стен Трои. Троянцы, не вняв предостережениям Лаокоона и пророчицы Кассандры, втащили коня в город. Ночью данайцы, спрятавшиеся внутри коня, вышли, перебили стражу и овладели Троей. Своих коней мушкетёры шутя называют «Буцефалами» (1, 272) — именем коня Александра Македонского, которого только он один умел укротить. Лукавую злодейку миледи автор сравнивает с фурией (1, 543), Мессалиной, известной своим распутством женой римского императора Клавдия (1, 455), и коварной волшебницей Цирцеей (1, 329), чьё имя стало синонимом опасной обольстительницы. Верных слуг мушкетёров, всегда готовых разделить участь своих господ, писатель уподобляет боевым коням Ипполита (1, 280). По древнегреческим преданиям, Ипполит, сын Тезея, был любим своей мачехой Федрой. Отвергнув её любовь, он пал жертвой вызванного по наущению Федры гнева бога Посейдона: испуганные морским чудовищем, его кони устремились с крутого берега в пропасть и погибли вместе с хозяином. Скудный обед скаредного прокурора, на котором присутствует Портос, иронически сравнивается с Лукулловым пиром (1, 304) — (Лукулл (ок. 106— ок. 57 до н.э.) — римский военачальник, обладавший огромным богатством и прославившийся роскошью и пирами.) Ещё одним примером использования античного источника нам представляется обвинительная речь Атоса в адрес леди Винтер из главы «Супружеская сцена» (1, 392). В её построении легко обнаружить сходство с Первой речью Цицерона против Катилины. Подобно знаменитому римскому оратору, Атос перечисляет все совершённые миледи злодеяния и объявляет, что её коварные замыслы раскрыты. Приведём в качестве примера пару абзацев из той и другой речи. Речь Цицерона: …Кто из нас, по твоему мнению, не знает, что делал ты последней, что предыдущей ночью, где ты был, кого сзывал, какое решение принял… Ты окружен со всех сторон; света яснее нам все твои замыслы, которые ты можешь теперь обсудить вместе со мной. Итак, ты был у Леки в эту ночь, Катилина! Ты разделил на части Италию, ты указал, кому куда следовало выехать; ты выбрал тех, кого следовало оставить в Риме, и тех, кого следовало взять с собой; ты распределил между своими сообщниками кварталы Рима, предназначенные для поджога, подтвердил, что ты сам в ближайшее время выедешь из города, но сказал: что ты все же еще не надолго задержишься, так как я еще жив. Нашлись двое римских всадников, выразивших желание избавить тебя от этой заботы и обещавших тебе в ту же ночь, перед рассветом, убить меня в моей постели (4, 294). Речь Атоса: Я могу день за днем перечислить вам, что вы делали, начиная с того времени, когда поступили на службу к кардиналу и вплоть до сегодняшнего вечера… Слушайте: вы срезали два алмазных подвеска с плеча герцога Бекингэма; вы похитили госпожу Бонасье; вы, влюбившись в де Варда и мечтая провести с ним ночь, впустили к себе господина д'Артаньяна; вы, думая, что до Вард обманул вас, хотели заставить соперника де Варда убить его; вы, когда этот соперник обнаружил вашу постыдную тайну, велели двум наемным убийцам, которых вы послали по его следам, подстрелить его; вы, узнав, что пуля не достигла цели, прислали ему отравленное вино с подложным письмом, желая уверить вашу жертву, что это вино — подарок друзей, и, наконец, вы здесь, в этой комнате, сидя на том самом стуле, на котором я сижу сейчас, только что взяли на себя перед кардиналом Ришелье обязательство подослать убийцу к герцогу Бекингэму, взамен чего он обещал позволить вам убить д'Артаньяна! Наш перечень примеров не исчерпывает всех параллелей с античной мифологией и историей, которыми наполнен роман Дюма. Но и его достаточно, чтобы возник закономерный вопрос: зачем вводить эти аллюзии в текст произведения, которое традиционно считается авантюрно-приключенческим, романом «плаща и шпаги», развлекательным чтением? Во-первых, время действия «Трех мушкетеров» находится на стыке двух эпох: Барокко (позднее Возрождение) и Классицизма. И та и другая культурные традиции переосмысливали античность, каждая на свой манер: Возрождение заново открывало Человека, Классицизм — заимствовал рационализм и стройность для создания новой модели мира. Главные персонажи «Трёх мушкетёров» — дворяне, получившие классическое образование той или иной степени глубины (в романе говорится о том, что д’Артаньян приводил в отчаянье учителя, вбивавшего в него начатки латыни, (1, 212), Атос был блестяще образован области схоластических наук и латынью владел лучше окончившего семинарию Арамиса (1, 256), Портос, судя по упоминанию им различных сражений древности (1, 46), неплохо знал античную историю. Но если начитанность блестящего вельможи Атоса, получившего великолепное образование, и полумушкетёра-полуаббата Арамиса, воспитывавшегося в семинарии и пишущего латинскую диссертацию, не вызывает изумления, то подобные, хотя и менее глубокие познания вовсе не претендующих на роль интеллектуалов Портоса и д’Артаньяна могут удивить современных читателей. Между тем, знание наизусть набора цитат из античных авторов было частью образования молодых людей того времени. Как отмечает Энтони Графтон в статье «Гуманист за чтением», начиная с эпохи Возрождения «благородный» читатель редко оказывался наедине с античными авторами. Цитаты из творений Аристотеля, Тацита, Верлигия, Цицерона заучивались наизусть. «Юный читатель собирал целый исторический, мифологический и географический багаж, прокладывая себе путь через программные тексты, через ежедневное заучивание 20 стихотворных строк» (2, с. 249). Характерная особенность чтения античных и латинских текстов, на которую обращает внимание Э. Графтон, заключается в составлении «цитатников». Благородный вельможа, который не желал забивать свою голову многотомными произведениями и тратить время на чтение «приличных» человеку своего круга книг, мог всегда воспользоваться тем, что мы назвали бы хрестоматией. Причем этот способ применялся и при обучении детей дворян. Молодой человек мог быть совершенно незнаком с творчеством Цицерона, но уверенно применял десяток заученных наизусть по латыни цитат, которые позволяли ему создать в обществе мнение о себе как о человеке начитанном и образованном. Думается, для героев романа А. Дюма, существовавших в данной «системе координат», было естественно ассоциировать себя, свои эмоции, события, происходившие с ними, с подобными им в греко-римской мифологии и истории. То есть, обращение к античным образам в описании персонажей и их поступков, в построении их высказываний, служит более точному воссозданию духа эпохи, в которой разворачивается действие произведения. Дюма всегда основательно подходил к решению этой задачи в своих исторических произведениях. В подтверждение этой мысли отметим, что в другом известном романе Дюма, «Граф Монте-Кристо», время действия которого — ХIХ век, отсылок к античности совсем немного, и выглядят они не столь естественно, как в произведении, посвящённом ХVII веку. Во-вторых, использование таких аллюзий служило, по всей видимости, воплощению идеи просвещения французского народа, которая с самого начала литературной деятельности была очень близка А. Дюма. Свою писательскую карьеру он начинал в качестве драматурга. Девизом Дюма в начале пути был: «Развлекай, поучая». Его исторические драмы и, позднее, основанный им Исторический театр родились из идеи знакомства французов с их историей. Не без помощи Дюма Франция заново открывала для себя свое прошлое. Многочисленные отсылки к античной литературе представляются нам вполне логичным продолжением этой идеи. С их помощью, на наш взгляд, Дюма создавал второй план своего романа. Как и исторические драмы, выходившие из-под пера Дюма, его романы были предназначены самой широкой аудитории. Напомним, что «Три мушкетёра» печатались как роман-фельетон с продолжением на страницах популярных парижских газет. В нём можно найти лихо закрученную интригу, захватывающие приключения, любовные авантюры — этим удовлетворится любопытство раскрывшего очередной номер газеты скучающего обывателя. Все сравнения, метафоры, отсылки к античной истории и литературе, на наш взгляд, служили созданию второго плана содержания романа и предназначались для более вдумчивого читателя, способного увидеть в авантюрно-приключенческом романе вечных героев и вечные темы. Ведь мушкетёры Дюма то и дело оказываются перед нелёгким выбором: служение принципу или личная свобода, заступничество или предательство, равнодушие или милосердие, жизнь или смерть, самопожертвование или принесение в жертву соседа. Библиография 1. Дюма А. Три мушкетёра. — Собр. cоч. в 12-ти тт. Т. 1. М., Худ. лит., 1976. 2. История чтения в западном мире. От античности до наших дней. - М.: Фаир, 2008. 3. Словарь античности. М., Астрель, 2006. 4. Цицерон М. Т. Речи в 2 тт. Т 1. М., Изд-во Академии наук СССР, 1962. III. Нравственный выбор главного героя в романе А. Дюма-отца «Три мушкетёра» В своём самом известном романе «Три мушкетёра» А.Дюма, несмотря на кажущуюся лёгкость авантюрного повествования, затрагивает множество самых серьёзных тем. И одна из них — тема нравственного выбора главного героя, юного гасконца д’Артаньяна, который приехал в Париж в поисках славы и блестящей военной карьеры. Он отправился в столицу, напутствуемый следующими советами своего отца: «поддерживайте честь вашего дворянского имени, не опасайтесь случайностей и ищите приключений, вступайте в бой по любому поводу, действуйте так, как действовал господин де Тревиль, который некогда был моим соседом…» (I, 25). Среди этих советов содержался и такой: «Не покоряйтесь никому, за исключением короля и кардинала» (I, 24). Отец д’Артаньяна — провинциальный дворянин, никогда, по его собственному признанию, не бывавший при дворе, не мог знать, что с первых же шагов в столице его сыну, попавшему в круговорот придворных интриг, придётся выбирать, кому же — королю или кардиналу — он будет служить. Дожидаясь аудиенции в приёмной капитана мушкетёров де Тревиля юноша прислушивается к разговорам о королевском дворе, в которых «ни один из поступков великого кардинала не оставался в тени». Здесь он впервые слышит критику политики всесильного Ришелье, нападки и насмешки в его адрес. «Всех этих людей, — с ужасом подумал д'Артаньян, — неминуемо засадят в Бастилию и повесят. А меня заодно с ними: меня сочтут их соучастником, раз я слушал и слышал их речи. Что сказал бы мой отец, так настойчиво внушавший мне уважение к кардиналу, если б знал, что я нахожусь в обществе подобных вольнодумцев!» (I, 40) И всё же, как пишет Дюма: «Несмотря на все уважение к отцовским советам, он, следуя своим влечениям и вкусам, был склонен скорее одобрять, чем порицать, происходившее вокруг него» (I, 40). Гордым, дерзким, запальчивым и импульсивным предстает д’Артаньян на первых страницах романа. Как Дон Кихот, с которым сравнивает автор своего героя (I, 23), д’Артаньян готов бросить вызов всему миру, все время опасаясь, что оставит без ответа нанесенное ему оскорбление. Горячий и несдержанный, он тут же назначает три дуэли с мушкетерами Атосом, Портосом и Арамисом. Как и положено восемнадцатилетнему юнцу, не имеющему ещё никаких собственных убеждений, кроме наставлений отца, он ничуть не задумывается о последствиях, разве что в несерьезной форме: «Одно утешение: если я буду убит, то буду убит мушкетером!» (I, 58) Дуэль возле монастыря Дешо, не успев начаться, переходит в стычку с гвардейцами кардинала, и д’Артаньян делает свой выбор в пользу мушкетеров, существуя и действуя в дальнейшем по их законам. Этот первый выбор д'Артаньян делает мгновенно. Вот как это описывает Дюма: «Атос, Портос и Арамис в то же мгновение пододвинулись друг к другу, а де Жюссак поспешил выстроить своих солдат. Этой минуты было достаточно для д'Артаньяна: он решился. Произошло одно из тех событий, которые определяют судьбу человека. Ему предстояло выбрать между королем и кардиналом, и, раз выбрав, он должен будет держаться избранного. Вступить в бой — значило не подчиниться закону, значило рискнуть головой, значило стать врагом министра, более могущественного, чем сам король. Все это молодой человек понял в одно мгновение. И к чести его мы должны сказать: он ни на секунду не заколебался» (I, 64). Но чем продиктован этот выбор? Д’Артаньян, по сути дела, ещё не имеет жизненного опыта, и делает его под влиянием пылкого юношеского максимализма и романтических мечтаний о голубом мушкетерском плаще. Но фактически в этот момент он выбирает свободу – свободу поступать так, как он считает нужным, право каждого свободного человека принимать решения и расплачиваться за них. Другое дело, что он не вполне еще понимает, что именно он выбрал и как это повлияет на его дальнейшую жизнь. К моменту личного свидания с кардиналом гасконец уже начал расхлёбывать последствия своего первого выбора. Позади — не одна дуэль с гвардейцами кардинала, полная опасностей поездка в Англию за подвесками королевы, похищение Констанции Бонасье в ночь назначенного свидания и отсутствие сведений о судьбе возлюбленной — юноша уже гораздо лучше представляет себе, как могуществен его враг. Кардинал и судьба словно дают ему шанс одуматься. Ришелье, успевший оценить ум, храбрость, решительность гасконца, предлагает ему чин лейтенанта в своей гвардии. Ко второму выбору д'Артаньян подходит уже гораздо более осознанно, хотя теперь не только «серьезное и суровое лицо Атоса, внезапно представшее перед его мысленным взором» (I, 358) остановило его, когда он почти уже готов был принять предложение Ришелье, но и его собственная совесть. Хотя всё-таки надо признать, что в данной ситуации на нравственный выбор д’Артаньяна все же очень сильно повлиял Атос. Так, как влияют только друзья: мягко, исподволь. Мнение этого человека для юного гасконца очень важно, а Атос служит королю не по принуждению, а по убеждению. Из текста трилогии понятно, что род, к которому принадлежит Атос, ни в чем не уступает королевскому: предки графа претендовали на французский престол. Но в эпоху Франциска I выбрали принцип служения королевской власти. Атос находится как бы вне политики, руководствуясь только личными принципами, которые весьма высоки. И тем не менее в каждом его поступке сквозит с детства усвоенный принцип: служи и подчиняйся ТОЛЬКО королю. В двухпартийной системе романа король олицетворяет Родину – любимую, прославленную, пылкую и слабую, а кардинал – государственную идеологию, сильную, всевластную, жестокую. Разделение героев романа на приверженцев короля и кардинала — это разделение на патриотов родины (мушкетеры короля) и патриотов государственной власти (гвардейцы кардинала). Д’Артаньян, отказавшись служить кардиналу, выбрал служение Родине. Он лишился предложенного покровительства могущественного Ришелье, блестящих карьерных перспектив (напомним: тот предложил ему чин лейтенанта — сразу, и командование ротой — по окончании военной кампании) отказался от денег, богатства, успеха.. Недаром слова Атоса: «Вы сделали то, что должны были сделать, но, может быть, вы совершили ошибку» (I, 358) отвечают тайному голосу его сердца, говорившему, что впереди его ждут большие несчастья. На момент личной встречи с могущественным кардиналом д’Артаньян уже хорошо оценивает риски и перспективы. Он понимает, что ставит жирный крест на своей карьере, на мечтах о славе, о деньгах, предвидит и будущие несчастья. И пусть даже решение его определили в большей степени эмоции, чем рассудок и трезвый расчет, все же оно вызывает уважение. Кроме того, нравственный выбор главного героя «Трёх мушкетёров» проявляется еще и в последовательном соблюдении принципа: «Будь честным — и друзья твои будут верными, а враги — достойными» Более того, честных людей уважают даже враги. Это очень ярко видно в сцене второго свидания с Ришелье. Он очень достойно повёл себя, хотя и был «твёрдо убеждён, что оно окажется последним». Как и при первой их личной встрече, гасконец честно и открыто отвечал на все вопросы кардинала, и даже тогда, когда был уверен, что Ришелье подписывает его смертный приговор, оставался внешне невозмутимым и полушутя заметил про себя: «Это мой приговор. <…> Кардинал избавляет меня от скучного заточения в Бастилии и от всех проволочек судебного разбирательства. Это ещё очень любезно с его стороны» (I, 555). А ведь для этого надо обладать немалым мужеством! Элемент нравственного выбора можно усмотреть и в заключительных сценах романа: д’Артаньян по очереди приходит к своим друзьям и каждому из них предлагает им принять грамоту на лейтенантский чин, которую ему вручил Ришелье. Потому что к этому времени он искренне считает, что друзья более достойны повышения по службе. Д’Артаньян, еще в середине книги мечтавший, «строя план будущих интриг, сделать Атоса, Портоса и Арамиса орудиями своего успеха» (I, 239), в финале честно признает: он не достиг бы первой ступеньки своей карьеры так быстро, если бы не поддержка друзей. Библиография 1. Дюма А. Три мушкетёра. Собр. Соч. в 12 тт. Т. 1. М., «Художественная литература», 1976. 2. Быков Д. Дюма как отец. Огонёк, №4, 2002. С. 58-61.
Гиллуин: Большое спасибо за статьи! Очень интересно было почитать.
Ариадна: ПЕРВЫЕ ШАГИ ПРОВИНЦИАЛА В СТОЛИЦЕ (ПО РОМАНУ А.ДЮМА-ОТЦА «ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ») В предыдущей статье «Первые шаги провинциала в Париже», опубликованной в сборнике «Жизнь провинции» за 2010 г. [1], мы обращались к образу одного из главных героев романа «Три мушкетёра» А. Дюма-отца – молодого гасконского дворянина д'Артаньяна, явившегося в Париж в поисках военной славы. В «Двадцать лет спустя», втором романе мушкетёрского цикла Дюма, мы знакомимся с новым персонажем – Раулем де Бражелоном, сыном Атоса. И вновь становимся свидетелями похожей сюжетной ситуации – молодой человек, выросший в провинции, приезжает в Париж, чтобы начать военную карьеру. Имение Бражелон, где воспитывался Рауль, Дюма расположил близ города Блуа, который находится в исторической области Орлеаннэ – одной из центральных провинций Французского королевства. На территории этой провинции располагалось Герцогство Орлеанское, бывшее апанажем французской короны (апанаж – часть наследственных земельных владений, которые передавались некоронованным членам королевской семьи). С 1344 года титул Герцога Орлеанского традиционно давался второму сыну французского короля. В окрестностях Блуа находились имения французских аристократов. Например в 1648-1649 гг. (время, совпадающее с художественным временем действия романа «Двадцать лет спустя») в Блуаском замке проживал младший брат Людовика Тринадцатого Гастон Орлеанский, часто бывал там и королевский двор. По меркам Орлеаннэ, отец Рауля, граф де Ла Фер, вовсе не богатый дворянин: поместье приносит ему 10 тысяч ливров годового дохода [2,с.163] – для этой провинции не такая уж большая сумма. Атос ловко скрывает недостаток средств, но в романе подчёркивается простота обстановки замка Бражелон; лакея здесь заменяет крестьянский парень; в имении «часть парка взята под огороды и службы, лошадей у меня всего две, <…> охота ограничивается четырьмя борзыми и одной легавой» [2,с.109]. Однако в Гаскони в те годы семья, имеющая 7-8 тысяч ливров годового дохода, считалась зажиточной, а гасконские дворяне не считали зазорным жениться на дочках богатых буржуа. Поэтому д'Артаньян совершенно искренне говорит другу: «Вы живёте в довольстве, ведь этот дом – ваш <…> у вас есть парк, лошади, охота…» [2,с.109]. Окрестности Блуа, в котором находится резиденция младшего брата короля, никак не назовёшь задворками королевства – в отличие от провинции Гасконь, откуда родом д'Артаньян. И хотя 15-летний Рауль де Бражелон в «Двадцать лет спустя» и 18-летний д’Артаньян в «Трёх мушкетёрах» впервые прибывают в Париж с одной и той же мечтой о ратных подвигах и воинской славе, это всё-таки совершенно разные старты. Обратимся же к тексту произведений Дюма, чтобы выяснить, в чём же именно эти различия заключались и чем были обусловлены. Д'Артаньян вступает (именно вступает, так как, добравшись до цели путешествия, юноша продаёт своего неказистого коня) в столицу Франции через Сент-Антуанские ворота [3,с.34], от которых берёт начало одна из основных улиц средневекового Парижа. На страницах «Трёх мушкетёров» мы не найдём ни слова о первых впечатлениях д’Артаньяна от столицы. Гасконец приехал завоёвывать свой «город мечты», и он готов принять его любым. Да ему и недосуг обдумывать свои впечатления: молодой человек свой первый день в Париже посвящает поискам жилья, которое соответствовало бы его скудным средствам. Жильё в столице, хоть и самое скромное, ему нужно было своё: д'Артаньян собирается обосноваться здесь всерьёз и надолго – отныне он столичный житель. Виконта де Бражелона в Париж привозит отец, их сопровождает слуга. Графу де Ла Фер и его сыну незачем рыскать по Парижу в поисках дешёвой комнаты, они могут позволить себе остановиться в гостинице, где виконт и живёт вплоть до конца романа. Снимающим жильё в Париже (и не комнату, а богато обставленную квартиру) мы увидим сына Атоса лишь в последней книге трилогии. Каковы первые впечатления от Парижа этого юноши, выросшего на берегах Луары, среди широколиственных лесов, в окрестностях живописного города Блуа? «Молодой человек первый раз был в Париже <…> Наверное, даже последняя деревушка Турени была приятнее на вид, чем часть Парижа, обращенная в сторону Блуа. И нужно сказать, к стыду этого столь прославленного города, что он произвел весьма посредственное впечатление на юношу. <…> Рауль выкупался бы сейчас в Сене – он столько о ней наслышался, хоть и склонен был заранее признать ее хуже Луары…» [2,с.154-155]. Как видим, Париж виконту не слишком понравился, и для этого были все основания. В 1639 году, примерно за 10 лет до появления в Париже Рауля де Бражелона, в Париже насчитывалось 600 улиц, ширина самых больших из них не превышала 5-8 метров. Это данные первого путеводителя по Парижу для иностранцев, составленного в XVII веке Антуаном де Шаварланжем. «Вдоль этих улиц и проулков, проложенных по плохо выровненным территориям и потому то и дело взбиравшихся вверх и сползавших вниз, справа и слева стояли возведенные с грехом пополам дома, часто поставленные наперекосяк; от этого линия, по которой они выстраивались, выглядела весьма своеобразно и даже причудливо» [4,c.17]. Виконт, который провёл детство и отрочество в имении отца, привык к сельскому простору и свежему воздуху. Ему неприятен вид грязных и тесных улочек Парижа: известно, что в описываемое Дюма время «основным фактором, определяющим различие между архитектурным обликом сельских и городских домов, было наличие свободного пространства» [5,с.29]. Как и у д'Артаньяна, у Рауля де Бражелона нет знакомств в Париже, но отец уже в день приезда вводит его в светское общество. Так Рауль посещает салон аббата Скаррона – место, куда гасконцу, уже 20 лет живущему в Париже, вход остаётся заказан: у д'Артаньяна как не было, так и нет в великосветских кругах ни родни, ни знакомых. Сразу по приезде в Париж Атос, желающий определить сына в армию, знакомит Рауля с герцогиней де Шеврёз – представительницей высшей французской аристократии. И, как читателю становится известно, матерью виконта де Бражелона, которого она пятнадцать лет назад, уезжая в изгнание, оставила у сельского священника. Герцогиня берётся добыть для виконта рекомендательное письмо к лучшему французскому полководцу того времени – Людовику Конде, прозванному Великим, принцу крови, кузену короля. Благодаря такой протекции, виконт сразу по прибытии в армию попадает в число приближенных к военачальнику офицеров. Сравните: юный д’Артаньян, даже после личного распоряжения короля, получает лишь чин рядового в одном из гвардейских полков. В данном случае Атос следует обычаям высшей аристократии: он пользуется родственными связями. Уместно отметить, насколько большое значение в то время имели рекомендательные письма для начала карьеры молодого человека, будь то бедный гасконский дворянин или потомок знатного дворянского рода. Гасконец д'Артаньян, у которого в столице нет ни знакомых, ни родственников, может рассчитывать лишь на помощь земляка, господина де Тревиля, рекомендательным письмом к которому его снабдил отец. Когда это ценное письмо было украдено, д'Артаньян имел все основания впасть в нешуточное отчаяние. Да и сам капитан мушкетёров прямо говорит ему, что это был «единственный волшебный ключ, так необходимый нашему брату беарнцу» [3,с.49]. Однако и виконт де Бражелон, сын знатного вельможи, не смог бы без протекции попасть в число приближённых знаменитого полководца. Нужно сказать, что виконт де Бражелон, хоть он по-юношески наивен и немного робеет в непривычной обстановке, тем не менее, в столичном светском обществе смотрится вполне органично: полученные им образование и воспитание, привитая отцом манера держаться на людях, опыт общения со знатью в родном Орлеаннэ (у его отца запросто обедал герцог Барбье [2,с.108]) приводят к тому, что ни герцогиня де Шеврёз, ни посетители салона не видят в нём неотёсанного провинциала. Напомним, что промахи, допущенные д'Артаньяном в его первый день в столице и приведшие сразу к трём вызовам на дуэль, как раз и были обусловлены недостатком «светскости», незнанием норм поведения, принятых среди столичных дворян. Провожая поступающих на военную службу сыновей, отцы – господин д'Артаньян и граф де Ла Фер – вручают им фамильные шпаги и, каждый по своему, напутствуют своих детей. Но напутствия бедного дворянина из Гаскони и знатного аристократа из Орлеаннэ звучат по-разному. Первый призывает своего сына поддерживать честь своего дворянского имени, не покоряться никому, «за исключением короля и кардинала», и непременно «пробить себе путь», опираясь при этом лишь на личные достоинства – храбрость, мужество, умение владеть шпагой, а также добиться славы и богатства, следуя примеру земляка-гасконца – капитана де Тревиля, ставшего «большим вельможей» [3,с.24-25]. Виконта де Бражелона, впервые отправляющегося в военный поход, отец провожает до аббатства Сен-Дени, где в усыпальнице французских королей предлагает ему поклясться в верности принципу королевской власти [2,с.182]. Граф де Ла Фер желает видеть сына «совершеннейшим дворянином» [2,с.110]. Долг дворянина, по мнению Атоса, состоит в стойкой и верной службе не столько королю-человеку (Атос хорошо знал, что король-человек может быть слаб, предвзят в своих суждениях, подвержен чужому влиянию – таким был Людовик XIII, в мушкетёрском полку которого служил граф де Ла Фер), сколько королю-символу – воплощению воли Провидения в отношении государства и подданных короля. Таким образом, мы видим, что в двух романах мушкетёрского цикла: «Три мушкетёра» (1844) и «Двадцать лет спустя» (1845) использован один и тот же сюжетный ход: первый приезд молодого провинциала в столицу. При внешнем сходстве обстоятельств (вручение фамильной шпаги и напутствие отца при расставании, стремление поступить на военную службу, необходимость протекции) развитие ситуации происходит совершенно по-разному. Дюма прекрасно знал исторические и социокультурные особенности описываемого им периода (вторая четверть XVII века). Он хорошо представлял, насколько различен был быт дворян, образование и воспитание молодых людей, прививаемые им ценности в разных провинциях французского королевства той эпохи. Описания прибытия в Париж и начала военной службы уроженца Гаскони и выходца из Орлеаннэ, которые мы находим в романах «Три мушкетёра» и «Двадцать лет спустя», автор строит, исходя из этих знаний, поэтому они так резко отличаются и в то же время выглядят достоверными и реалистичными. Список литературы 1.Первые шаги провинциала в Париже // Жизнь провинции как феномен духовности – Н. Новгород, 2010. С.170-173. 2.Дюма, А. Двадцать лет спустя. Собр. Соч. в 12-ти тт. Т.2. – М., Худ. лит., 1977. 3.Дюма, А. Три мушкетёра. Собр. cоч. в 12-ти тт. Т.1. – М., Худ. лит., 1976. 4.Мань, Э. Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII. – Спб., Евразия, 2002. 5.Глаголева, Е. Повседневная жизнь в эпоху Ришелье и Людовика Тринадцатого. – М., Мол. Гвардия, 2007.
stella: http://www.youtube.com/watch?v=iONsMhOF4e4 Это ролик с передачи канала " Культура" Посмотрите в обязательном порядке, кто не видел саму передачу. Это с " Дюмании"
Rina: stella, огромное спасибо за ссылку. С удовольствием посмотрела. Мое мнение: в рамках короткой передачи сложно глубоко оценивать такой роман. Не удивил, но заставил несколько снисходительно улыбнуться, молодой лысый писатель, который столь поверхностно воспринимает образы мушкетеров, в частности совершенно банальное отношение к образу и поступкам Атоса, никак не связывая мотивы поступков героев с историческими условностями эпохи. И мое личное мнение: в целом невозможно обсуждать личности героев ТОЛЬКО на базе первого романа трилогии. Это как вырывать из контекста абзац и делать на основании его выводы обо всем сюжете. Очень понравились слова Веллера: "Это книга о свободных людях, свободных от холопства". Как это точно подмечено!
stella: Знаете, Rina , меня этот молодой товарищ( Снегирев, если запомнила правильно) просто поразил своим снисходительным отношением и переводом стрелок на "братков". Хорошо, что на наших форумах обитаются люди, мыслящие совсем иначе. Для меня этот небритый тип стал символом той части новой России, которая обо всем мыслит только категориями российского " капитализма". Какое счастье, что есть достаточно и других людей! Я в свое время подергалась из-за статьи Веллера. Теперь я просто в восхищении, как точно , с какой любовью и с каким пониманием он говорит о книге. Я думаю, авторы передачи были еще связаны временными рамками. Иначе они бы пошли и по остальным томам: они увлеклись темой и у них глаза разгорелись. они готовы были спорить и делиться своими мыслями. А вы заметили, что почти все притащили своих читанных- зачитанных " Мушкетеров". тех, что были изданы при моем поколении. И только у одного было новое издание, с Лелуаром. И то, купил , наверное, для того, чтобы иметь его рисунки в полном наборе. И все говорили о новом буме Дюма. Можете надо мной смеяться и не верить, но я знаю, что к этому буму приложили руку " Дюмания " и " Дюмасфера"
Rina: Лично я обратила внимание, что у лысого господина томик какой-то подозрительно тонкий. Может краткое содержание? ))))))
stella: Да, томик скорее всего содержит только первую часть. А я подумала еще вот о чем: русская критика как-то больше считает главным героем дАртаньяна. То же, что попадалось мне на французском, рассматривает гасконца скорее, как катализатора этих отношений. Смысловое же содержание, основой интриги и главного героя " Мушкетеров" французы видят в Атосе и его истории. Возможно дело все же в том, что те и другие по-разному воспринимают историю, как таковую( я про Историю вообще).
Черная Кошка: stella, огромное спасибо за ссылку! Посмотрела с неким двояким чувством - я люблю составлять собственное мнение о книгах, оставаясь при нем, и в то же время комментарии меня заинтересовали. Слова Веллера тоже понравились - именно свободой, свободой привлекает, притягивает этот роман, свободой, когда дал слово, и знаешь, что сдержишь, и ничего тебе не помешает, свободой, когда запросто(или почти запросто) едешь в Англию останавливать революцию, или помогать реставрации. Может я и ошибаюсь, но в наше время, хоть все и кричат о свободе нравов, морали, и всего прочего, на самом деле никакой свободы нет. Попробуй-ка кто-нибудь постараться привить себе "атосовскую мораль" - сразу удивленные взгляды, вопросы и покручивания пальцем у виска. Еще понравились слова о том, что Дюма описал влияние на историю отдельных людей, а не общей слепой силы - вот, мол, так случилось. stella, Вы упоминаете статью Веллера. Что за статья, нельзя ли узнать? Но, в общем, передача понравилась. Что же касается "бума"... Мне кажется, что вот это - его начало. И что "Дюмания" и "Дюмасфера" играют здесь не последние роли, как сказала stella. Если я даже маму уговорила трилогию перечитать, то что уж тут...
Rina: Черная Кошка, позволю маленькую ремарку к Вашему посту. Как мне показалось, Веллер имел ввиду все-таки несколько иную свободу. И заговорил он о ней в контексте взаимоотношения русской знати со своими монархами - подобострастие и страх в сравнении с отношением французских дворян той эпохи к своим правителям. Они были свободны от этих предрассудков, так как действовали по принципу, что все дворяне равны, а король лишь первый из дворян. У Веллера просто не было времени раскрыть эту тему, но полагаю, что он имел ввиду, что как раз та самая свобода выбора действий - защищать ли королеву и Бэкингема, быть ли на стороне короля или собственных интересов, ехать ли в Лондон и пытаться спасти чужую монархию - они могли решать сами и никто им не был указом, так как понятия дворянской чести и дворянства как такового были превыше всего. Но именно это и составляло ту самую государственность, ибо нет сюзерена без его вассалов. В Российской империи, к сожалению, было все несколько иначе. Я увидела в словах Веллера о свободе очень многое из того, что он мог бы рассказать для раскрытия образов наших любимых героев. P.S. А "свобода морали и нравов", о которой Вы написали... это сомнительное благо, ИМХО.
stella: Черная Кошка , далеко ходить не надо , вот она , статья. http://dumasfera.forum24.ru/?1-4-0-00000013-000-0-0-1332922317
stella: Внутренняя свобода это не свобода передвижения. Если у тебя есть деньги, ты можешь и в России ехать, куда тебе захочется. И визу дадут. А вот уметь освободиться от стереотипов мышления - это , мне кажется, в ближайшие сто лет России не грозит. Даже этот молодой писатель- Снегирев( интересно, кто-нибудь читал его?) для понимания " Мушкетеров" переводит восприятие слушателей на " братков". Вот это мне и претит: знак равенства между распоясавшимися за века, свободолюбивыми дворянами, признающими короля, но не признающими временщика и уголовниками, ставшими новой " знатью" со своей тюремной честью и тюремными понятиями.
Камила де Буа-Тресси: Интересная передача (вообще ее люблю, смотрела и про другие книги как-то с мамой по телевизору). Спасибо за ссылку большое! С удовольствием посмотрела. Не представляете, КАК мне захотелось перечитать роман, вот прям сейчас взять и перечитать, читать всю ночь с упоением, будто в первый раз и восхищаться Дюма (а ведь я его читала уже раза 4 точно). Порадовали слова Веллера. И очень понравилось, что вроде бы взрослые люди, выросшие в советское время, считают роман серьезной книгой (почему-то была убеждена, что в советское время считалось, что это книжка для детей лет 13-15). Снегирев возмутил попросту. Словно он совершенно не понимает глубины романа, да и вообще... высокие идеалы приравнивает к мелким страстишкам.... видно воспитан он вовсе не на мушкетерах и не на капитане Бладе, который тоже упоминался. Печально, но увы многие сейчас таковы и голливудский фильм тому, видимо, доказательство. Чтоб не заканчивать пост на грустной ноте: Дюма жив и это очень приятно. Пойти и правда перечитать, что ли?
stella: Камила де Буа-Тресси , перечитать и немедленно. Знаете, я трилогию не меньше тридцати раз перечитывала и сейчас последние главы Виконта дочитываю. Это, правда, в оригинале перечитываю все в третий раз Советские люди, выросшие в то время не на " Как закалялась сталь " и всякой мути, рекомендованной к изучению как образцы соцреализма, именно Дюма никогда не считали детской книгой. Я не знаю, как Снегирев, а вот Белза , этот театральный преподаватель и Веллер явно не из рабоче- крестьянской среды явились. Их воспитала литературная элита. ( Не Союз Писателей СССР, а те, кто бывал в доме у их родителей. )
Rina: Камила де Буа-Тресси, трилогию можно перечитывать бесконечно. Я за свои почти тридцать лет перечитывала ее раз... двадцать с лишним. Почти каждый год от корки до корки все тома. И с огромным интересном и удовольствием отмечаю каждый раз, как меняется мое восприятие романа из года в год, сквозь призму приобретаемого жизненного опыта и расширения кругозора. Доставляйте и Вы себе такое удовольствие обязательно!
Камила де Буа-Тресси: Стараюсь :) Но вот Виконта как-то не получилось, когда захотела перечитать... не пошел, бросила на втором томе. Упс, Админ, прости грешных за оффтоп.
Rina: Камила де Буа-Тресси, ай ай, порицаю. На мой личный скромный взгляд восприятие романа и понимание характеров складывается ТОЛЬКО после прочтения и усвоения (многократного в идеале) всех томов. Но... это мое ИМХО. Я не претендую на роль последней инстанции.
stella: Говорят, в мировой литературе есть только три книги с такими многочисленными линиями сюжета. количеством персонажей и т. д. Это " Война и мир", " Сага о Форсайтах! и " Виконт". В Виконте тонешь.
Черная Кошка: stella, спасибо за ссылку на статью! Rina пишет: Как мне показалось, Веллер имел ввиду все-таки несколько иную свободу. Я, наверное, неудачно выразилась - именно то, что Вы описали, я и имела в виду. А свободу морали и нравов благом вовсе и не считаю. Rina пишет: трилогию можно перечитывать бесконечно. Вот это точно. Я бы сравнила с многогранным кристаллом, который каждый раз поворачивается новой стороной. И мне тоже ДЛС больше нравятся. И со старшими мне приятнее общаться, чем со сверстниками. Камила де Буа-Тресси пишет: А вот ДЛС - любимая книга на всем белом свете! Больше, чем ТМ в разы. Хотя в ТМ они такие молодые все.. она забавная и наивная немножко местами, легкая. А ДЛС более вдумчивая. Под каждым словом подписалась бы! "Виконт" оставил несколько запутанное впечатление. Столько сюжетных линий я еще не видела ни в одной книге. Сейчас перечитываю, и замечаю многое, ранее не увиденное, над многим можно задуматься, многое увидеть в другом свете и сдругой стороны. Вот так.
stella: Знаете,Черная Кошка , вот в этом: Сейчас перечитываю, и замечаю многое, ранее не увиденное, над многим можно задуматься, многое увидеть в другом свете и с другой стороны. Вот так. . состоит очарование любой настоящей книги. это мир, в который хочется войти еще и еще уже не для узнавания. а для новых открытий. У меня с возрастом пропало желание читать новое, зато стала перечитывать старое.
Ленчик: Беседу о детях и возрастах переношу в "Для детей ли Дюма..."
полная версия страницы