Форум » На самом деле было так » Общие проблемы французского дворянства » Ответить
Общие проблемы французского дворянства
stella: Что представляло из себя дворянство Франции 17 века.? Взято отсюда:http://enlightment2005.narod.ru/science/nobles_xvii.pdf Статья, к сожалению, не копируется, но по ссылке ее можно найти. Автор Пьер Губер.
Ответов - 27, стр:
1 2 All
stella: В период раннего средневековья законодателем этикета являлась церковь, позднее эта функция постепенно перешла в светские руки. Родиной светского этикета по праву считают Италию, так как именно в этой стране, начиная с XIV века, правила поведения стали строго регламентироваться. Во многом это было вызвано началом эпохи Возрождения и напрямую связанным с ним повсеместным расцветом науки и искусства. Из этой страны этикет распространился в другие страны: Францию, Германию, Англию. Для других стран был характерен достаточно низкий уровень массовой культуры: везде царили грубость, невежество и ханжество. До середины XVI века Франция, Англия и Германия находились под влиянием Италии. Но позднее стали формироваться собственные поведенческие кодексы, разработанные в соответствии с национальными особенностями и обычаями этих стран. Законодательницей моды и этикета со второй половины XVI века стала Франция, это было вызвано не только политическим могуществом страны, но и расцветом науки, культуры и моды. Изысканные манеры и модная одежда стали своеобразным символом времени. Со вступлением на французский престол короля Людовика XIV развитие этикета во Франции достигло своего апогея. Людовик XIV заботился о блеске и роскоши своего двора: был разработан очень строгий подробный кодекс правил поведения для придворных. Например, никто не имел права начать разговор с королем, не получив на то особого разрешения. Даже монархи не имели права нарушить требования придворного этикета, столь строги они были. Расписано было абсолютно все: от пряжек на обуви и прически до церемонии приема гостей. Во время многочисленных и изысканных приемов у короля Людовика XIV гостям раздавали специальные карточки, которые назывались "этикетки". На них были написаны правила поведения. С этого времени этикет стали воспринимать как определенный ритуал. Следовать сложным правилам этикета было не просто, поэтому появились специальные люди - церемониймейстеры, которые хорошо знали эти правила и помогали остальным ориентироваться в них. В XVII веке нравы французского двора представляли собой смесь галантности, почтительности и некоторой фамильярности. Мужчины снимали шляпы в знак приветствия. Однако затем вновь надевали ее, не снимали шляпу даже во время визитов, в ней можно было находиться и за столом. Места за столом занимали согласно своему положению и титулу. Рассаживались в один ряд. Самый знатный и уважаемый человек садился в конце стола и не имел соседей справа. С левой стороны от него садился следующий по знатности человек и т.д. Хозяин дома занимал то место, которое соответствовало его положению при дворе и титулу. Во время застолья принято было произносить тосты. Причем мужчины обязательно снимали шляпу и становились на колено во время его произнесения. После того, как бокал был опустошен, вновь надевали шляпу и садились за стол. Весьма популярен был в это время эпистолярный жанр. Письма составляли, руководствуясь особыми правилами. Так, например, общепринятыми формами обращения были "сударь" и "сударыня" (даже муж и жена, отец и дочь и т. д. называли так друг друга). Широко было распространено обращение на "вы". "Ты" говорили знатные люди прислуге, а также король своим фаворитам. Этикет формировался под влиянием различных факторов. Немаловажное значение имел политический строй, уровень развития культуры и искусства, внешняя и внутренняя политика и многое другое. После Французской революции придворный этикет был существенным образом переработан, например, было отменено принятое ранее обращение на "вы", всем следовало говорить только "ты" и т. д. В Германии в начале XVI века Эразмом Роттердамским было написано сочинение, посвященное правилам поведения детей, "Гражданство обычаев детских". В этой книге подробно описывались правила поведения детей в школе, дома, церкви, гостях, за столом. Так, например, в главе о посещении гостей написано: "Что надо делать, когда приглашают на пир? Приходить не поздно, а в условленный час; не подобает привести с собою пса или гостя незваного. Если какую печаль имеешь на сердце, то оставь ее. Когда тебе предложат лучшее место, сначала откажись, если же будут принуждать, тогда уважь пригласившего и сядь там, где просили, сначала руки помыв и ногти обрезав. Нож имей острый, чтобы не мял, а резал, не махай руками и не болтай ногами, не режь стол и не коли тарелки. Если что на землю упадет, сего к устам не подноси. Больших кусков руками не бери, но пользуйся ножом..." Объемная глава посвящена умению одеваться: "Должно ли быть особое радение о красоте одежд? Должно, поскольку риза - что второе тело человека, в ней образ мысли отражаться может". Говорят о существовании двух основных направлений этикета, которые достаточно обособлены друг от друга. Первое направление - европейское. Оно ориентировано, прежде всего, на внешнюю сторону жизни человека. Европейский этикет регламентировал лишь то, что по тем или иным причинам запрещалось, считалось недопустимым для культурного человека. Таким образом, культурный человек, руководствуясь определенными правилами поведения, все же получал возможность для раскрытия своей собственной индивидуальности. Восточным этикет гораздо больше стремится к ритуальности, не допускает никаких отклонений от общепринятой нормы. Каждое сказанное слово, каждый поступок оценивается с точки зрения этой нормы. Русь достаточно долгое время жила замкнуто и практически не имела контактов с восточными и европейскими странами. Это обстоятельство, естественно, отразилось на культурной жизни страны. Уклад жизни был патриархальным. Взято отсюда [DOC] 5. Максимова Л. Я. 21412s13.edusite.ru/.../otkryityiyklassnyiychaspoyetiketumaksimova..
stella: Это книга р Аггерране 7 де Куси, последнем из рода де Куси и предка Ла Феров. Книгу обнаружила наша Evgenia Буду выкладывать понемножку то, что нам может быть интересно. Рыцарское звание считалось знаком высокой чести и уважения в обществе. Высокая мораль, честь и долг почитались высшими добродетелями настоящего рыцаря, и хотя на практике эти побуждения в большинстве случаев оказывались иллюзией, рыцари считали себя истинно благородными и добропорядочными людьми. Рыцарство достигло расцвета во времена крестовых походов XII столетия, но так как оказалось, что рыцарская активность противоречит церковным установлениям, стало необходимым примирить рыцарство с христианским учением. С помощью бенедиктинских мыслителей установился рыцарский кодекс чести, обязавший рыцарей защищать церковные идеалы, справедливость, правое дело, вдов, сирот и всех угнетенных. Посвящение в рыцарство было связано с торжественной церемонией, включавшей обряды очищения и причастия. Во время ритуала рыцарю на рукоятку меча клали какую-нибудь святую реликвию, чтобы при принесении клятвы рыцарем, когда он сжимал рукоять, его обет был услышан на небесах. Прославленный восхвалитель рыцарства Рамон Льюль, современник Людовика Святого, говорил, что «рыцарство живет в согласии с Богом». Но, как и всякое предприятие, рыцарство не могло ограничиваться церковными наставлениями и установило собственные принципы и законы. Доблесть, мужество, сила и воинское искусство стали считаться самыми важными атрибутами настоящего рыцаря. Под влиянием куртуазности, обычаев придворного общества, рыцари становились более вежливыми, а по отношению к дамам – галантными. Грубо-примитивное отношение к женщине заменилось культом Прекрасной дамы. Непременным проявлением рыцарства считалась и щедрость, позволявшая, к примеру, сеньору призывать под свои знамена новых людей. Но щедрость, прославлявшаяся трубадурами и хронистами, надеявшимися и самим поживиться, приводила к безрассудному расточительству, а порой и к разорению. Доблесть, мужество, сила и воинское искусство недаром считались самыми важными чертами настоящего рыцаря. Сражаться пешим или верхом в доспехах весом в пятьдесят фунтов, сшибаться на полном скаку с противником, держа горизонтально копье длиной в половину телеграфного столба, орудовать мечом или боевым топором, способным раскроить череп, или одним ударом отрубить руку, проводить полжизни в седле в любую погоду – такое времяпрепровождение было не для слабых, робких и неумелых людей. Но как ни храбры были рыцари, неотъемлемой частью их жизни являлся страх. «Рыцари на войне постоянно испытывают страх», – писал в конце XIV столетия автор «Непобедимого рыцаря», биографического труда, героем которого являлся дон Перо Ниньо. В биографии дона Перо приведены и такие сведения: «Рыцари постоянно подвергают себя опасности, когда пускаются в приключения, которые могут стоить им жизни. А вот что ожидает их во время похода: вяленое мясо, черствый хлеб, сухое печенье, немного вина, да и то пока есть запасы, вода из меха или из повстречавшегося источника, ночлег в палатке или в наспех устроенном шалаше, сон в доспехах, враги на расстоянии полета стрелы. Едва забрезжит рассвет, побудка: „По коням! По коням!“. А бывает поспать и вовсе не удается: „Тревога! Тревога! К оружию!“ И, наконец, бой: „Стоять насмерть! Не отступать! Вперед! Тесни их! Тесни!“». Ранения – неотъемлемая часть жизни рыцаря. В одном из сражений пущенная в дона Перо стрела «пришпилила его латный воротник к шее», но он не вышел из боя. «Несколько наконечников вражеских копий застряли в его щите, и это мешало ему больше всего». В другом сражении стрела из арбалета «пронзила ему обе ноздри, приведя его в изумление, но это замешательство длилось недолго». Он устремился вперед, получив множество ударов по голове и плечам, «отчего пронзившая ему нос стрела сотрясалась, причинив великую боль». Когда сражение кончилось, «щит дона Перо напоминал решето, меч оказался зазубренным, как пила, в его доспехах застряли сломанные наконечники неприятельских копий, и из пробитых ими отверстий сочилась кровь». Доблесть рыцарю давалась большой ценой. Еще одним атрибутом рыцаря являлась верность сеньору, с которым рыцарь был связан клятвой – служить верой и правдой взамен на покровительство и поддержку. Такие особые отношения между сеньором и рыцарем уходили корнями в те времена, когда вассалитет был единственной формой управления государством. Но хотя рыцари и отличались преданностью сеньору и считали себя высоконравственными людьми, им ничего не стоило пойти на откровенную ложь: например, объявить себя союзниками города, к которому они подошли, а затем беспрепятственно ворваться в город и начать его грабить. При этом рыцари не считали себя обманщиками, ибо клятвы верности горожанам они не давали. Рыцарство считалось универсальным орденом всех христианских рыцарей, транснациональной организацией, объединенной общей идеей, также, как в недалеком прошлом марксизм являлся учением рабочих всех стран. Рыцарство являлось военным союзом, в котором все рыцари полагались собратьями по оружию, хотя Фруассар, французский хронист и поэт XIV столетия, исключил из общего списка испанцев и немцев как недостаточно культурных и куртуазных. Выполняя свое предназначение в жизни, «рыцарь обязан, – как писал в XII веке английский теолог Иоанн Салисберийский, – проливать кровь за братьев своих и отдавать за них, если потребуется, саму жизнь». Многие рыцари были готовы к этому, хотя, вероятно, больше из жажды битвы, чем из стремления исполнить долг. Радость боя была, например, присуща королю Богемии Иоанну Слепому. Он участвовал во всех европейских конфликтах, а в мирное время не пропускал ни единого проводившегося поблизости рыцарского турнира и в одном из них получил ранение, приведшее к слепоте. Впрочем, по словам подданных Иоанна, его покарал Господь, но не за то, что король снес в Праге старую синагогу, а за то, что его обуяла жадность после того, как в ее фундаменте он нашел клад и, по совету германских рыцарей, разорил гробницу святого Адальберта в Пражском соборе. Как союзник Филиппа VI Иоанн во главе пятисот рыцарей воевал с англичанами в Пикардии. В сражении при Креси он, хотя и ослеп к тому времени, настоял на своем участии в битве. Тогда двенадцать богемских рыцарей связали поводья коней и поместили королевского скакуна в середину. Тело Иоанна нашли среди его рыцарей, павших на поле боя, вместе со все еще связанными между собой лошадьми. Участие в битвах для знатных людей являлось своего рода работой и, соответственно, возможностью обогатиться и стяжать себе славу. В мирное время, за неимением столкновений с внешним врагом, сражения с неприятелем заменяли рыцарские турниры. Такие турниры зародились во Франции, распространившись затем и в других европейских странах. Рыцарские турниры, поначалу считавшиеся боевой подготовкой к сражениям с неприятелем, постепенно обрели правила и, став регулярными, проявились в двух формах: поединке (когда два конных рыцаря сшибались посередине арены, стараясь ударом копья вышибить противника из седла) и схватке партий, в каждой до сорока человек. Противники сражались тупым оружием (копьями с плоскими деревянными наконечниками) или острым и в последнем случае могли получить ранение или даже лишиться жизни. Турниры нередко длились недели, а в особых случаях – даже две. В день открытия рыцари разбивались на пары, затем наступало время рыцарских поединков, порой завершавшихся схваткой партий. Такие турниры привлекали множество зрителей, и не только богатых, но и простых людей. На турниры со всей округи также стекались, в надежде извлечь свою выгоду, многочисленные торговцы, шуты, проститутки и воры-карманники. Обычно в турнирах принимали участие примерно сто рыцарей, каждый с двумя оруженосцами, оружейником и шестью ливрейными слугами. Участие в турнире требовало от рыцаря специальной экипировки (стоимостью от 25 до 50 ливров) и наличие, помимо обычной дорожной лошади, боевого коня (стоимостью от 25 до 100 ливров). Рыцарь с малым достатком, потерпев поражение в поединке, мог разориться, ибо при неудаче был обязан отдать победителю своего коня и доспехи. Зато рыцарь, одержавший верх в поединке, получив эту добычу, мог ею распорядиться по своему усмотрению: оставить себе, вернуть за деньги побежденному противнику или продать на сторону. Однако в связи с тем, что рыцарские турниры характеризовались насилием и тщеславием рыцарей, церковь и короли европейских стран выступали против их проведения – но впустую. Когда доминиканцы объявили турниры языческими и потому богопротивными представлениями, никто к ним не прислушался. Когда святой Бернар во всеуслышание заявил, что всякий, кто принимает смерть на ристалище, отправляется в ад, его угрозу оставили без внимания. Церковь приравняла смерть на турнире к самоубийству, одному из тяжких грехов, но и это не помогло. Людовик Святой осудил рыцарские турниры, а Филипп Красивый запретил их проводить в военное время, но и эти запреты не охладили пыл рыцарей, и турниры продолжали организовываться. Нарядно одетые зрители на трибунах, флаги, развевающиеся по ветру, призывные звуки труб, парад участников рыцарского турнира, украшенные помпонами лошади, встающие на дыбы и грызущие от нетерпения удила, сверкание сбруи, переливы щитов, дамы, бросающие шарфы и отрывные рукава своим фаворитам, поклоны герольдов устроителю состязания, объявляющему правила и распорядок турнира, приветствия победителям – все это привлекало людей на рыцарские турниры, являвшиеся показателем воинского искусства и доблести рыцарей. Но если участие рыцарей в различных турнирах, где они могли проявить свое мужество и блеснуть воинским мастерством, являлось реальностью, то куртуазная идеализированная любовь, порожденная культом Прекрасной дамы, являлась миром их грез. Это чувство понималось как любовь ради любви, как романтическая любовь, истинная физическая любовь и обязательно не связанная с надеждой обогатиться, и потому предметом этой любви выступала непременно замужняя женщина, ибо только незаконная связь не имела никакой иной цели, кроме любви. Любовь к девушке куртуазной любовью фактически не считалась, ибо создавала непредвиденные проблемы; и к тому же девушки из знатных семей обычно выходили замуж, едва достигнув брачного возраста, и у них просто не было времени на романтические увлечения. Любовь к замужней женщине по сути являлась предосудительной, но рыцари идеализировали ее, считая единственно настоящей, а любовь в браке – неуместной и предназначенной лишь для продолжения рода. В то же время куртуазная идеализированная любовь считалась призванной одухотворить человека, обязывала его вести добропорядочный образ жизни и делать все возможное для того, чтобы не запятнать честь и не скомпрометировать даму своего сердца. Рыцарь был обязан следить за собой в быту: чистить зубы, стричь ногти, опрятно и тщательно одеваться, а в обществе вести остроумный и увлекательный разговор, следить за своими манерами, не допускать грубости и надменности и не повышать голоса в присутствии дамы. Прекрасная дама вдохновляла рыцаря на победы в турнирах, способствовала укреплению его морально-волевых качеств, содействовала его воспитанию, и если принять во внимание эти соображения, то можно прийти к мысли о том, что куртуазная идеализированная любовь поднимала статус женщины до более высокого уровня, чем объекта сексуальных домогательств и производительницы потомства. О куртуазной любви рассказывается в рыцарских романах средневековья. Сюжет этих произведений приблизительно одинаков: рыцарь влюбляется в прекрасную даму, она поначалу его любовь целомудренно отвергает, хотя рыцарь клянется ей в вечной верности и говорит о приближающейся кончине от безответной любви, но в конце концов героическими свершениями он завоевывает сердце прекрасной дамы, однако козни врагов приводят к трагическому концу.
stella: Крестьяне в зависимости от своего материального положения делились на группы: от пауперов (людей, лишенных средств к жизни) до собственников земли, имевших возможность дать образование сыновьям. В широком смысле всех крестьян презрительно называли вилланами, хотя это слово произошло от безобидного латинского villa (вилла). В более узком смысле, вилланом назывался свободный крестьянин, арендовавший землю у феодала. Этот крестьянин платил феодалу ренту или выполнял для него сельскохозяйственные работы, за что феодал его при необходимости защищал. Одной из категорий вилланов являлись сервы, по существу крепостные, с рождения принадлежавшие феодалу. Серв не имел права жениться на женщине из другого поместья. Если серв умирал бездетным, его дом и другая собственность переходили сеньору, ибо считалось, что все это имущество находилось в аренде у серва. Кроме обработки земли, сервы в поместье у феодала занимались самой разнообразной работой: чинили мосты, ремонтировали дороги, заготовляли дрова, работали конюхами, кузнецами, пряхами, ткачами и прачками. Правда, к началу XIV столетия феодалы стали покупать промышленные товары на стороне и пользоваться трудом наемных рабочих, и потому с того времени большая часть крестьян работала на сельскохозяйственных угодьях своего феодала. Крестьяне платили налог на очаг, церковную десятину, собирали деньги на выкуп попавшего в плен сеньора, на рыцарское снаряжение его сыновей, на приданое его дочерям, а также платили за использование установок, приспособлений и механизмов, принадлежавших сеньору: мельниц, давильных прессов, хлебопекарной печи. Сложившиеся правила землепользования шли на пользу сеньору: его поля обрабатывались, сено косилось, а урожай собирался в первую очередь. Первым делом спасали и его урожай в случае неблагоприятной погоды или нашествия насекомых-вредителей. Крестьяне выгоняли скот на пастбище и приводили обратно непременно полем сеньора, чтобы то унавоживалось. Существовавшая система взаимоотношений между сеньорами и крестьянами поддерживалась церковными наставлениями. Церковь учила, что тот, кто плохо работает на сеньора и не выполняет его приказы, непременно попадет в ад, где его ожидают вечные муки. Не забывала церковь и о себе, утверждая, что тот, кто не платит церковную десятину, губит собственную бессмертную душу. Церковную десятину можно было платить натурой: зерном, свиньями, яйцами, курами. Крестьяне также страдали от произвола и самовластия управляющего поместьем. Управляющие нередко повышали налоги (чтобы присвоить себе излишек) или обвиняли крестьян в воровстве, после чего обещали за мзду избавить от наказания. Богатым крестьянином считался владелец плуга, стоившего от 10 до 12 ливров, и тягловой лошади, стоимостью от 8 до 10 ливров. Бедные крестьяне при возможности брали плуг в долг или обрабатывали землю вручную. У 75–80 % крестьян плуга не было; половина этих крестьян имела несколько акров земли, что приносило им некоторый достаток, а другие жили на грани существования, обрабатывая небольшой участок земли и дополнительно трудясь на сеньора или богатых соседей. Эти люди жили в домах без мебели, с отверстием в крыше в качестве дымохода. Спали они на соломе, питались хлебом и луком, дешевыми фруктами. Впрочем, дошедшие до нас сведения о жизни крестьян XIV столетия нередко противоречивы. К примеру, по некоторым сведениям, «даже среди бедняков было принято мыться в общественной бане, имевшейся почти в каждой деревне», а в других хрониках, со слов современников, говорится, что от крестьян дурно пахло. По мнению англичан, французские крестьяне жили хуже английских, питались плохо, не ели мяса, а во французских хрониках говорится, что они ели свинину и птицу на вертеле; им также были доступны яйца, соленая рыба, сыр, сало, горох, бобы, фрукты, овощи из своего огорода, ржаной хлеб, мед, сидр и пиво. Крестьяне со средним достатком жили в одноэтажных домах с соломенной крышей и оштукатуренными стенами из смеси камней, соломы и глины. Окна в домах были редкостью. Их заменяли голландские «половинчатые» двери для доступа света и воздуха и вытяжки дыма. В некоторых домах имелся камин. Мебель в таких домах составляли кровать (обычно для всей семьи), стол на козлах, скамейки, буфет, шкаф, сундук. В хозяйстве имелись железные и оловянные кастрюли, глиняные кувшины и чашки, деревянные ведра и лохани для стирки. Жизнь крестьян обычно была короткой, что обусловливалось повседневным тяжелым трудом и болезнями: дизентерией, туберкулезом, пневмонией, астмой, а также загадочной хворью – огнем святого Антония, – которая могла иссушить конечности «неким потаенным в организме огнем» и отделить их от тела. В настоящее время считают, что эта загадочная болезнь в одних случаях была рожей, а в других случаях – эрготизмом, вызванным спорыньей. Однако в массе своей крестьяне влачили жалкую жизнь. В средневековом французском рассказе «Мерлен Мерло» крестьянин горестно восклицает: «Что станет со мной, трудящимся без отдыха? Вряд ли когда-нибудь мне посчастливится отдохнуть. Горек тот час, когда родится виллан. Вместе с ним рождается и страдание… Я жалок, как петух, вымокший под дождем, как собака, побитая палкой». Дети виллана были всегда голодны, а жена непрестанно ругала его за безденежье. К крестьянам остальные категории граждан средневековья относились с презрением. В большинстве баллад и рассказов крестьянин немыт, небрит, жаден, хитер, подозрителен, агрессивен и к тому же еще и глуп, а душа виллана, как считали некоторые рассказчики, никогда не попадет в рай из-за ее смрадного запаха. В этих рассказах высмеиваются манеры и привычки виллана, его неспособность постоять за себя и даже его тощий карман. Рыцари считали крестьянина человеком с низменными наклонностями, не имеющим понятия о чести и добром имени и потому способным на плутовство и мошенничество. О крестьянах насмешливо говорили: «Ударь виллана, и он благословит тебя; благослови виллана, и он ударит тебя». В рассказе «Все зло от вилланов» автор глубокомысленно рассуждает: «Скажите на милость, по какому праву виллан ест говядину?… А гуся? Это тревожит Бога. Он страдает от этого, да и я тоже. Жалки вилланы, которые едят жирного гуся. А могут ли они употреблять в пищу рыбу? Лучше пусть едят траву, солому и сено по воскресеньям, а по будням – горох. Вилланы должны работать без устали. А что происходит на самом деле? Некоторые вилланы ежедневно наедаются до отвала, пьют лучшие вина и щеголяют в роскошных одеждах. У таких вилланов немыслимые расходы, что подрывает устройство мироздания. Эти вилланы подрывают благосостояние государства. От вилланов одни несчастья. Разве должны они есть мясо? Пусть лучше вместе с коровами щиплют траву на пастбище и ходят на четвереньках…» Этот рассказ адресован знати и другим состоятельным людям. Но отвечало ли его содержание тому, что хотела услышать эта аудитория, или он представлял собой сатиру на ее отношение к бесправным, по существу, крестьянам? Выделенный отрывок мне показался интересным , потому что он перекликается с фанфиком " Проказа"( Ангел для героя")
stella: Оноре Боне в своем сочинении задается вопросом: может ли королева в отсутствие короля, когда управляет страной, судить рыцаря за провинность? И сам же отвечает на этот вопрос: нет, не может, «поскольку не вызывает сомнения, что мужчина превосходит любую женщину как умом, так и добропорядочностью, и потому женщина не может судить того, чьи достоинства превышают ее умственные и нравственные начала». Вот вам и "неженский ум, ум поэта". не готовы были мужчины к такому.
Rina: Тяжелая средневековая женская доля...
stella: Мужчины и женщины во владениях де Куси охотились, куда бы ни шли – в церковь, в суд, на обед. На запястье у них сидел любимый сокол с колпачком на голове. Иногда в банкетном зале выпускали мелких птиц – устраивали соколиную охоту. На башне замка, возле флага феодала, стоял дозорный с горном и трубил при приближении незнакомцев. Трубил он также с наступлением рассвета, вместе с криком петуха, после чего о наступлении утра возвещал капеллан, и в церкви начиналась месса. По вечерам менестрели играли на лютнях, арфах, на тростниковых свирелях, волынках, трубах, литаврах и цимбалах. В XIV веке наступил расцвет классической музыки, и в обиход вошли 36 различных инструментов. Если после ужина не было концерта или представления, гости развлекали друг друга пением, разговорами, словесными играми, обсуждением событий дня, поднимались «галантные вопросы» о превратностях любви. В одной игре на маленьких пергаментных свитках участники писали более или менее дерзкие стихи, свитки передавали по кругу, зачитывали вслух и, вероятно, обнаруживали автора. На таких вечерах аристократы не пользовались настенными светильниками, они предпочитали придерживаться старинного обычая – освещать помещение факелами, которые держали слуги. Такой обычай удовлетворял тщеславие господ. Феодалы устраивали «шутихи»; самыми замысловатыми механизмами в замке Эден прославился граф Робер Артуа. Статуи в его саду внезапно брызгали на прохожих водой, либо, словно попугаи, разражались потоком слов; под ногами вдруг опускался замаскированный люк, и человек падал на разложенную внизу перину. Не подозревавший подвоха гость отворял дверь, сверкала молния, и на человека обрушивался дождь либо снег. Под ногами женщин вскидывались из-под земли фонтаны, и дамы намокали по пояс. Когда замок перешел во владение Филиппа Бургундского, тот распорядился, чтобы все эти устройства поддерживались в рабочем состоянии. В Пикардии развлечения устраивались для всего населения: в июле и августе проводились «лебединые праздники» – во всех трех поместьях охотились на молодых лебедей, которых выращивали в местных прудах и каналах: у птиц были подрезаны крылья, и они не могли улететь. Лодочную флотилию возглавляли священники, за ними следовали аристократы, зажиточные горожане и простолюдины, звучала музыка и сверкала иллюминация. Участникам празднеств запрещалось убивать добычу. Охота проводилась ради спорта и продолжалась несколько дней. Поскольку жизнь была коллективной, то и отношения складывались чрезвычайно тесные; они опирались на этикет, большое значение придавали вежливости и чистым ногтям. Руки тщательно мыли как до, так и после еды, несмотря на то, что ножи и ложки, хотя и являлись редкостью, были уже известны. Возле места хозяина стояла индивидуальная ванночка с водой. При входе в банкетный зал гости заходили в специальную комнату, где одновременно несколько человек могли вымыть руки у маленьких умывальников и вытереться полотенцем. Господин и госпожа часто принимали ванну, горячую воду в спальню приносили в деревянной бадье, в нее и садился купальщик; один известный аристократ мылся в бадье в собственном саду и под заботливой опекой трех дам чувствовал себя на редкость комфортно. Для господ чином пониже устраивалось совместное купание, обычно в комнате рядом с кухней. В день полагались две трапезы, обед подавали в десять утра, а ужин – на закате. Понятия завтрака не существовало, разве только кусок хлеба и стакан вина, но даже и это считалось роскошью. Желание хорошо одеться подавить не могли, несмотря на новые законы, ограничивавшие расходы; особенно старались запретить туфли с узкими длинными носами. Носы туфель набивали, чтобы они загибались кверху, или привязывали к колену золотыми и серебряными цепочками; новички (poulaines) двигались неуклюже, что вызывало насмешки и обвинения в испорченности нравов. Аристократия осталась приверженной легкомысленной моде, обувь становилась все элегантнее: иногда ее делали из бархата, расшитого жемчугом, или из кожи с золотым тиснением, иногда туфли на ногах были разного цвета. Женские костюмы для охоты обвешивали колокольчиками, колокольчики свисали и с пояса, к которому привязывали также кошелек, ключи, молитвенник, четки, шкатулки, перчатки, футляры с ароматическими шариками, ножницы и наборы для шитья. Всадницы надевали сорочки и панталоны из тонкого полотна; непременной составляющей костюма были меха, чтобы не замерзнуть. Приданое несчастливой Бланки де Бурбон, неосмотрительно выданной замуж за Педро Жестокого, насчитывало 11 794 беличьи шкурки, привезенных, по большей части, из Скандинавии. Аристократы частенько покидали храм до окончания мессы, едва произнеся «Отче наш». Другие, более религиозные, во время путешествия имели при себе переносные алтари и делали пожертвования духовникам, хотя подаяния эти бывали куда меньше того, что сами высокородные господа тратили на одежду или на охоту. Все люди без исключения, религиозные и не слишком, не расставались с часословом, модной богослужебной книгой XIV века. В ней содержались молитвы, которые следовало произносить в течение дня, имелись покаянные псалмы, библейские притчи и жития святых; книги эти замечательно иллюстрировались. Поля часословов украшали цветочные орнаменты, присутствовали и сценки из народной жизни, отражавшие чувство юмора, фантазию и сатиру средневековья. Посреди вьющихся растений кривлялись бесы и шуты-буффоны; кролики сражались с солдатами; демонстрировали свои трюки дрессированные собаки; в толпе длиннохвостых фантастических созданий едва можно было разглядеть священные тексты; на башни карабкались голозадые монахи, тела драконов венчали головы с тонзурами. Священники с козлиными ногами, обезьяны, менестрели, цветы, птицы, замки, похотливые демоны и фантастические животные вступали в экзотическое соседство с текстом молитв. Религия часто мешалась с богохульством. Во время мессы, как жаловался некий священник, паства «предавалась иным занятиям, не обращала внимания на службу и не произносила молитв». В момент церковного причащения верующий, вкушая тело и кровь Христа, участвует в искупительной жертве сына Божьего на кресте; этот ритуал – главный обряд христианства и предпосылка к спасению. Затемненный метафизикой пресуществления, обряд этот слабо понимался простым мирянином, который верил лишь в магическую силу, заключенную в освященной облатке. Крестьянин клал ее на капустные листья в огороде, чтобы отогнать насекомых, и засовывал в улей, надеясь на то, что святой кусочек, управляя пчелиным роем, вынудит набожных пчел выстраивать вокруг себя восковую часовню с окошками, арками, колокольней и алтарем. Даже и в этом случае причастие и приобщение святых тайн, которые по правилам должны были проводиться каждое воскресенье и в каждый религиозный праздник, в среднем совершались раз в год, на Пасху. Когда одного простого рыцаря спросили, почему он не посещает мессу, столь важную для спасения души, он ответил: «Этого я не знал, я-то думал, что попы устраивают мессу ради пожертвований». Согласно подсчетам, истинными верующими в Северной Франции было около 10 процентов населения, 10 процентов в Бога не верили, а остальные посещали храм от случая к случаю. Перед смертью, однако, люди не колебались: они исповедовались, молились за свою душу и часто лишали семьи наследства, завещая накопления храмам, часовням, монастырям, отшельникам и паломникам.
stella: «В особенности, – сообщает Фруассар, – хорош был господин де Куси, он лучше других знал, как следует себя вести, для того его туда король и отправил». Вот так, понемногу, складывался образ человека, выделявшегося манерами и наружностью среди равных ему людей. Как бы там ни было, Карл V, постоянно стремившийся завоевать поддержку важнейших баронов, тотчас попытался приблизить к себе де Куси. Он даровал ему титул «сир», а в те времена этот титул ценился почти как титул короля или принца.
stella: Для Ангеррана де Куси проблема заключалась не просто в вассальной зависимости. Родственные связи в то время имели огромное значение. К тому же, как кавалер ордена Подвязки, он был связан обетом. Отречься от вассальной верности, родства, дружеских отношений – задача нелегкая. Вот у меня и возникла мысль в связи с этими обетами. Ведь Атос , будучи рыцарем всех трех Орденов, по сути был связан обетами двух, не слишком дружественных стран: Испании и Англии. То есть, будучи французским подданным и рыцарем ордена Святого духа, он в силу обетов был и испанским грандом и , получается, английским пэром, лордом( не знаю, что там давало членство в Ордене Подвязки. ) так что, господин граф был в очень непростой ситуации, и никто, кроме него, как получается, в такую переделку не попадал. В военном противостоянии с Англией у французов родилось чувство национального самосознания. В диалоге французского и английского солдат, написанном около 1370 года будущим кардиналом Пьером д’Альи, англичанин утверждал, что, по крайней мере, Нормандия должна принадлежать Англии, потому они здесь в своем праве. «Успокойся! – восклицает француз. – Это неправда. На этом берегу моря вы ничего не удержите, разве только силой; море есть и должно быть вашей границей». Это была новая идея. Обязательства вассала и династические браки до сих пор являлись формой лояльности, но страна обретала доминантное значение. Французский аристократ уже не мог без зазрения совести вступить в английскую армию и напасть на родную страну. Де Куси не мог более проявлять свою верность по другую сторону Ла-Манша. Через два месяца после смерти короля Эдуарда Ангерран де Куси обратился к Ричарду II с официальным отречением от вассальной зависимости. Обращение это датировано 26 августа 1377 года и представлено Ричарду несколькими лордами и оруженосцами, посланными де Куси для засвидетельствования вручения документа. В письме он отзывал «альянс», который заключил с «моим высокочтимым господином и отцом, недавно почившим королем (да будет милостив к нему Господь)», и продолжал: «Случилось так, что между королем моей страны и Вашей началась война, о чем я сожалею более всего на свете и что страстно желал бы исправить, но мой король приказал, чтобы я служил ему и исполнял свой долг. Вы знаете, что я не могу не повиноваться, а потому буду служить ему до конца. А посему, высокочтимый и могущественный господин, дабы никто не мог сказать обо мне дурного слова или усомниться в моей чести, я и сообщаю Вам это и возвращаю все, что получил от Вас на правах вассала. Добавлю еще, высокочтимый сир, что мой достопочтенный господин и отец был настолько милостив, что удостоил меня чести находиться в самой благородной компании и наградил меня орденом Подвязки, а посему осмелюсь попросить Вас, высокочтимый сир, взять на мое место кого Вам будет угодно, а меня прошу извинить». Двойной альянс был разрушен. Становясь «добрым и верным Французом», де Куси выбрал национальность, даже если этого слова тогда еще не существовало. В этом выборе было нечто примечательное: он расстался не только с английской собственностью, но и с женой. Обычно пишут, что он чувствовал себя обязанным расстаться с нею, чтобы свободно выбрать Францию, но это стало бы необходимо, если только Изабелла отказалась бы пожертвовать своими английскими владениями. При отречении от вассальной зависимости собственность подлежала конфискации. Все, что нам известно об Изабелле, указывает на то, что это и был решающий момент. Ее маниакальная экстравагантность, невротическая зависимость от дома и от расположения отца – которую она, возможно, надеялась распространить на своих братьев и племянника – и неуверенность во Франции дают основание предположить, что расставание было ее выбором, а не выбором мужа. Что испытывал де Куси к своей тщеславной, испорченной, эгоистичной, своевольной жене – любовь или безразличие, – история умалчивает. Судя по тому, что известно о ее темпераменте, она не была любимым Плантагенетом, и сведений о ней сохранилось мало. В любом случае, она вернулась в Англию и осталась там со своей младшей дочерью Филиппой, которая сызмальства жила на родине. Все английские владения ее мужа – «имения, деревни, правительственные награды, территории, города, животные, фураж, движимое и недвижимое имущество» – были конфискованы короной и переданы в управление Изабелле, архиепископу Йоркскому, двум епископам и четырем другим членам комиссии. Поскольку женщинам не возбранялось владеть собственностью, такой расклад указывает, что братья Изабеллы ей не доверяли. По условиям договора, доходы с собственности должны были выплачиваться попечителями «до тех пор, пока она остается в Англии». Неопределенный статус Изабеллы – ни жена, ни вдова – длился всего два года. В апреле 1379 года при неизвестных обстоятельствах она умерла в возрасте 47 лет. Все земли в Англии достались дочери де Куси Филиппе.
stella: Коннетаблю как главному офицеру армии подчинялись принцы королевской крови; нападение на него считалось оскорблением величества – lese-majeste. Он отвечал за сплоченность вооруженных сил и за тактику, когда король не принимал участия в походе. Коннетабль контролировал призыв в армию, отвечал за обеспечение провиантом и за прочие приготовления к войне, а потому возможности для увеличения состояния были у него огромными. Если король был в отлучке, над побежденными городами реяло знамя коннетабля, все трофеи теоретически принадлежали ему, за исключением денег и пленных, зарезервированных за королем и за мастерами, изготовлявшими арбалеты и стрелы. В дополнение к фиксированному жалованию в две тысячи франков в месяц – как во время войны, так и в мирное время – ему платили и за погашение мятежей (сумму, равную ежедневной оплате службы воина-наемника). Даже если отбросить военные расходы, получалась колоссальная выгода. Помимо всех привилегий, коннетабль получал реальную власть при расширении военных действий. По загадочным причинам, от этого назначения де Куси отказался. Королю он сказал: чтобы удержать Бретань, коннетабль должен быть человеком, которого знают, человеком, хорошо знакомым с бретонцами, таким, как де Клиссон. Его кандидатуру де Куси и предложил. Объяснение де Куси кажется неубедительным. Бретань представляла собой серьезную проблему, тем не менее если бы удалось заключить соглашение с Монфором, де Куси, как бывший шурин Монфора, скорее сумел бы договориться, чем смертный враг Монфора де Клиссон. Де Куси и Монфор были женаты на дочерях Эдуарда III. Хотя жены их скончались, родство в Средние века имело большое значение и фактически определяло выбор де Куси в качестве посредника при следующем правлении. Чего-то в объяснениях де Куси недоставало. Невероятно, чтобы он отказался из-за неспособности исполнить задание. Скромность явно не была чертой рода де Куси, а Ангерран VII, судя по его печатям и ордену перевернутой короны, был о себе весьма высокого мнения. Он без колебаний принимал другие назначения – участие в боях, дипломатическую службу, секретные миссии, войну за рубежом, службу на родине, – никогда не сидел без дела, включая и последнее, стоившее ему жизни. Он был не просто рыцарем на коне, нет, он был из числа тех аристократов, которым в силу осложнений в публичных делах выпала судьба стать государственными деятелями. Высокое положение де Куси, отвага и обладание большими территориями в любом случае гарантировали командную должность, но столь необходимыми короне делали его другие качества. Ум, такт, красноречие и хладнокровие были более важными достоинствами, чем традиционная бездумная порывистость закованного в железный кокон рыцаря. Почему же тогда он отказался от должности коннетабля? Тот факт, что маршал Сансер, следующий, кому предложили эту должность, тоже отказался, предполагает некий общий мотив, возможно связанный с ухудшением здоровья короля. Карлу V оставалось два месяца до смерти, и, вероятно, это было очевидно. Маленький дофин и три алчных, амбициозных и враждебно настроенных друг к другу брата, каждый из которых хотел стать регентом, – такая ситуация могла оказаться опасной для нового коннетабля. Де Куси мог потерять больше, чем выиграть. В отличие от Клиссона, готового принять пост, Ангерран не хотел наживать врагов; к тому же ему, с его огромными землями и древним наследием, не требовались дополнительная власть и могущество. Услышав отказ, король назначил де Куси главнокомандующим Пикардии и подарил ему Мортань вместе с городом и замком, на северной границе между Турне и Валенсинье, с тем, чтобы этот аванпост находился в надежных и сильных руках. Король также включил де Куси в регентский совет.
stella: На де Куси, возможно, подействовали все эти бракосочетания, и в возрасте 46 лет он женился на девушке тридцатью годами его моложе. Бракосочетание состоялось в феврале 1386 года. Невесту – Изабеллу, дочь герцога Лотарингского, «очень красивую девушку благородного рода Блуа» – готовили в невесты французскому королю, говорили, что она почти ровесница Карлу; выходит, ей было от шестнадцати до восемнадцати лет. Король почти уже согласился, но в это время сказал свое веское слово Стефан Баварский. О второй Изабелле де Куси известно мало, за исключением того, что после бракосочетания Ангерран предпринял обширное обновление замка, из чего можно сделать вывод (хотя и не столь уж неоспоримый), что он старался порадовать молодую и красивую жену. Сразу после свадьбы к замку пристроили новое северо-западное крыло, почти такое же грандиозное, как и обновленный донжон; внесли и многие усовершенствования.1 В новом крыле появился большой банкетный зал – 50 на 200 футов, его назвали залом героев. Это были личности, наиболее почитаемые в Средние века – Гектор Троянский, Александр Великий и Юлий Цезарь; три библейских еврея – Иисус, король Давид и Иуда Маккавей; три христианина – король Артур, Карл Великий и крестоносец Годфри Бульонский. Следующий зал был посвящен героиням – Ипполите, Семирамиде, Пенфесилее и другим легендарным царицам. В каждом зале с высокими сводчатыми потолками имелось по два огромных камина, в широкие арочные окна вливался солнечный свет, в отличие от узких окошек старой постройки. Особо важные персоны могли наблюдать за танцами и развлечениями с высокой трибуны, построенной в зале героев. За трибуной выстроились в ряд барельефы девяти героев и героинь. Один восхищенный гость замка писал: «Я никогда не видел столь тонкой работы. Если бы сам не был тому очевидцем, ни за что бы не поверил, что можно столь изящно изваять в твердом камне плоды и листья». Среди других нововведений можно отметить камин в дамском будуаре, расположившемся на стыке старой и новой постройки. На нижнем дворе появилась новая конюшня; по всей длине террас вытянулись парапеты. Под террасами, за двойной аркой, нашлось место для хранения дров; не забыли и собак: «для Бонифация и Гедона» выстроили конуру с отхожими местами; водохранилище размером шесть футов на восемь и глубиной шестнадцать футов обслуживало четыре большие каменные трубы, по которым вода поступала в кухню. В донжоне установили новые деревянные потолки; во всем замке перекрыли крыши, вычистили горгулий и сточные канавы; отремонтировали верхнее помещение – в свое время его испортила обезьяна первой мадам де Куси. Были наняты ремесленники всех специальностей – мастер по изготовлению карет сузил экипаж, на котором приехала из Лотарингии новая мадам де Куси (карета оказалась слишком широка для ворот, и ее пришлось сузить на фут); резчики по дереву трудились над потолками в Орлином зале, в часовне и в гардеробной сира де Куси. Удлинили банкетный стол в новом зале; рабочие по металлу заменили старые ключи, замки, болты и петли, изготовили, в частности, новый замок для шкатулки в часовне сеньора; водопроводчики поработали над кухонными раковинами и водосточными трубами; художники из Парижа украсили стены и «подшили заново красно-белые ливреи слуг де Куси».
stella: Второй брак, как и первый, не стал плодовитым – возможно, дело было в воинственной натуре Ангеррана или просто в его долгих отлучках. Сына-наследника династии он не дождался, родилась только дочь по имени Изабелла. Как и ее мать, она вышла замуж за второго сына герцога Бургундского. В неизвестный день, быть может, спустя несколько лет, у Ангеррана наконец-то родился долгожданный сын, хотя и в незаконном браке. Персеваль, которого назвали бастардом де Куси, женился в 1419 году, – стало быть, он явился плодом позднего союза. Неизвестно, кто была его мать. Возможно, это была соперница жены де Куси, либо Ангерран сошелся с нею, пока пребывал в Гиени в качестве главнокомандующего. Очевидно, эта женщина занимала важное место в жизни де Куси, поскольку он гордился сыном или ими обоими, ибо признал свое отцовство и подарил Персевалю Оберман. Отныне бастард мог называть себя сир де Куси и сеньор д’Оберман. Никого не напоминает? Хотя получатель патронажа, в свою очередь, не скупился на комплименты, де Куси и в самом деле кажется необычайно любезным человеком. Слово «жантильный» обычно употребляли по отношению к любому значительному и уважаемому аристократу, имея при этом в виду, что он или она благородного происхождения. Де Куси, в дополнение к этому, называли человеком «тонким», «разумным», и imaginative или fort-imaginatif то есть умным, вдумчивым и предусмотрительным, а также sage или tres-sage, что означает «мудрый, разумный, рациональный, осмотрительный, здравомыслящий, хладнокровный, трезвый, уравновешенный, благонравный, устойчивый, добродетельный», или все вместе. Его также описывали как cointe, что означает «элегантный» в манерах, в умении одеваться, человек грациозный, вежливый, галантный, то есть все то, что свойственно рыцарю.
stella: Людовик Орлеанский представил свою балладу, так же поступили Ги де Тремуай, друг Ангеррана Жан де Буси и еще один бастард де Куси по имени Обер. Ранее он был оруженосцем Ангеррана и двоюродным братом. Сын его дяди со стороны отца, он вступил в права по воле Карла VI после кончины де Куси. О нем известно лишь то, что Дешан назвал его одним из своих «гонителей» в группе, чересчур увлекавшейся вином. Хотя друзья Ангеррана присоединились к состязанию, сам де Куси участия в нем не принимал, – мелкая, но важная черта, характеризующая его как личность. До наступления эпохи книгопечатания литературой, как и музыкой, наслаждались в салонах. Аудитория «Ста баллад» выслушала похвалу верности, которую защищал пожилой рыцарь де Вермей, все знали, что он высоко ставит любовь и уважает женщин. Доводы этого рыцаря были традиционными: верная любовь превосходит «наслаждения тела», поскольку она возвышает любовника, воспитывает любезное отношение ко всем женщинам, отдает чувства одной из них и вселяет отвагу в сердце воина, радуя тем самым возлюбленную. Любовь делает его более храбрым в осаде, в нападении, в засадах, в наступлении и в обороне, в паломничестве в Иерусалим или в крестовом походе против турок. Неверность, в свою очередь, грозит опасными связями. Всех несогласных рыцарь пригласил на диспут. Хотя большинство благородных поэтов высказались в пользу Ютена де Вермея и отстаивали верность, были и сомневающиеся. Герцог Беррийский, только что женившейся на двенадцатилетней невесте, поздравил себя с тем, что «избежал любви», о верности он советовал лишь говорить, а измены практиковать. Тот же тон взял бастард де Куси: во всех своих стихах он пел о страстной и вечной любви, а заканчивал каждый куплет рефреном: Aussi dist on, mais il n’en sera riens. (Так говорят, но этого не бывает.) Его баллада самая циничная. Что до других, то некоторые из них вполне искренние, другие сатирические, есть и, скажем так, двусмысленные, несколько баллад серьезны, но ни в одной из них не выражено по-настоящему глубокого чувства. Придворная любовь была игрой, а не идеалом, к которому стремились и за который, как последователи святого Энгельберта, готовы были положить свою жизнь.
stella: Дела де Куси в Прусе обстояли неважно. Судя по некоторым свидетельствам, он впал в глубокую меланхолию, и ничто не могло его вывести из тоски. Он говорил, что не увидит более Франции, и это приключение для него последнее. Его оценка была реалистичной, скорее всего основанной на его физическом состоянии: де Куси страдал от ран и от болезни в суровых условиях, а не «оплакивал победу антихриста над христианами», как предположил первый историк рода де Куси Жан Л’Алуэ. В 56 лет он еще не был стар, хотя обычно считают, что в Средние века старость наступала рано. На самом деле, большая часть населения умирала рано, но те, кто доживал до пятидесяти и до шестидесяти, не были дряхлыми, и с умом у них было все в порядке. Статистика может отразить ожидаемую продолжительность жизни, но не то, какими люди видели сами себя. Если судить по анонимному стихотворению середины XIV века, продолжительность жизни равнялась 72 годам и состояла она из двенадцати возрастов, соответствующих месяцам в году. В 18 юноша, точно март, трепещет с приближением весны; в 24 настраивается на любовный лад, словно цветы в апреле, и в душу его вместе с любовью входят благородство и добродетель. В 36 лет он достигает полного расцвета, что соответствует точке солнцестояния, его кровь горяча, как солнце в июне; в 42 он обретает опыт; в 48 задумывается о сборе урожая. В 54 года он вступает в сентябрьскую пору жизни, когда следует делать припасы. В 60 лет наступает октябрь – предвестник старости; в 66 – темный ноябрь, зелень увядает и умирает, и человек должен думать о смерти, а наследники ждут, когда он умрет, если он беден, и с еще большим нетерпением, если он богат. Семьдесят два года соответствуют декабрю, когда жизнь мрачна, как зима, и ничего более не остается, кроме как умереть. Де Куси прожил исключительно активную жизнь, никогда не отдыхал и не останавливался – едва он выполнял одно задание, тут же появлялось следующее. Когда он уходил в последний крестовый поход, никто в нем не заметил признаков увядания; за день до главного сражения он блестяще выступил против турок, и это была единственная успешная операция французов в походе. Сражение начали вопреки его совету, и оно окончилось катастрофой, на его глазах происходила варварская расправа над товарищами и простыми солдатами; а затем стыд и тяжкие условия плена, удаленность от дома, неопределенность будущего… Жизнь этого человека, хоть и нелегкая, складывалась на редкость удачно, де Куси не был готов к такой беспросветности. Возможно, что в битве при Никополе он увидел полное поражение рыцарства и почувствовал, что пора умирать. Шестнадцатого февраля 1397 года де Куси написал завещание, или, точнее, пространное распоряжение. К этому моменту его перевели из тюрьмы в лучшее помещение, и сделано это было благодаря любезности богатого и благородного генуэзца Франческо Гаттилузио, владетеля Митилены (Лесбос), – «родственника» де Куси, если верить Фруассару. Один из независимых хозяев Эгейских островов, Гаттилузио был влиятельным человеком при оттоманском дворе и вполне мог оказать покровительство знатному французскому барону, которого хорошо знали в Генуе. Христиане Архипелага, опасавшиеся приближения турок, были потрясены поражением французов при Никополе. По престижу и по оружию Франции был нанесен сокрушительный удар, христианство теряло свое положение, заточенные в тюрьму аристократы умирали на глазах неверных – все это внушало сильную тревогу. Сообщения о страданиях пленных возбуждали жалость островитян. Один купец из архипелага, Николай Эносский, послал им через жену в дар рыбу, хлеб, сахар, белье и деньги. Можно только надеяться, что благодаря Гаттилузио де Куси провел свои последние дни не на голых камнях. «В здравом уме, но слабый телом, считавший, что нет ничего более определенного, чем смерть, и ничего менее ясного, чем час, когда она наступит», де Куси написал свое длинное распоряжение на латыни. Возможно, он продиктовал его Жоффруа Мопуару, который был не только врачом, но и магистром искусств. В тщательности и в точности этих инструкций и в понимании того, чем были заняты мысли человека в последние часы жизни, лучше всего отразился дух средневековья. Прежде всего, он повелел похоронить себя во Франции (причем тело в Ножане, а сердце – в монастыре Святой Троицы в Суассоне). В самом конце завещания, словно бы вспомнив о возможных трудностях бальзамирования и транспортировки тела во Францию, де Куси поручал душеприказчикам вернуть на родину его кости и сердце. В те времена считали, что тело – падаль, а главное – посмертная жизнь души, и потому удивительно, что де Куси проявил такую заботу о своих физических останках. Следующим по важности пунктом завещания был монастырь Святой Троицы – самая главная инвестиция де Куси в спасение души. Он приказал передать монастырю серебряный крест, весивший сорок парижских марок (около 23 фунтов), серебряное кадило, два графина для воды и вина, используемые во время службы, серебряный кувшин для омовения рук священника, потир, серебряный с позолотой. Де Куси также пожаловал священнику, дьякону и иподьякону по четыре облачения, три из которых предназначались для ежедневного использования, а четвертое – для особо торжественных дней. Беспокоясь о спасении души, он распорядился о пожертвованиях двадцати одной церкви и часовне, включая церковь Нотр-Дам в Шартре, ибо «она, как мы твердо уверены, свершила для нас чудо». Другие пожертвования включали в себя от ста флоринов часовне Пьера Люксембургского в Авиньоне до тысячи флоринов Нотр-Дам-де-Льес, куда де Куси сопровождал Карла VI после первого приступа безумия короля; плюс к этому по сто флоринов каждой из пяти часовен в Суассоне за помин его души и шесть тысяч флоринов душеприказчикам за дальнейшие церковные службы. Сумму в тысячу флоринов следовало раздать парижским беднякам, такую же сумму бедным людям его владений, а восемьсот флоринов жертвовались больнице Отель-Дье в Париже. В отличие от многих аристократов, обеспокоенных собственным завещанием, де Куси, похоже, никому не навредил, он просто хотел раздать долги. В данный момент у него было всего одно платье и ковер, и он собирался продать их, чтобы заплатить слугам и Абрахаму, «аптекарю и торговцу из Прусы». Долги, сделанные им во время путешествия, должны были быть оплачены за счет драгоценностей, которые он поместил на хранение в Венеции. В своем завещании де Куси просил короля присмотреть, чтобы доходы с его французских земель были собраны и использованы для тех целей, которые он указал. Жоффруа Мопуар и Жак д’Аманс, маршал Лотарингии (герцогство семьи жены де Куси) названы были душеприказчиками, а граф д’О, Бусико и Ги де Тремуай призваны помочь им и в случае надобности дать совет. Эти трое вместе с Гийомом де Тремуайем, Жаком де ла Маршем и шестерыми другими французскими рыцарями стали свидетелями и подписали документ. Десять дней спустя, 18 февраля 1397 года, Ангерран VII, сир де Куси и граф Суассон, скончался в Прусе. Цельный человек расколотой эпохи, он меньше других из своего окружения скомпрометировал себя грубостью, продажностью и безрассудным потворством собственным капризам. Люди его круга хорошо описаны биографом Клиссона – «утонченные и дикие, щедрые и кровожадные, жуликоватые и рыцарственные, сверхчеловечно мужественные и охочие до славы, невероятно низкие в своих пороках, двуличные, доходящие в ненависти до предела, совершающие дикарские поступки, страшно жестокие». Де Куси стоял особняком, ему, похоже, несвойственны были эти «дикарские» черты. Он занимал твердую жизненную позицию, принимал все возлагавшиеся на него обязанности, отказывался лишь от должности коннетабля, суждения его отличались проницательностью, он был хладнокровен в принятии решений и доводил все дела до конца. Его уверенность, хладнокровие и компетентность, уважение и доверие, которыми он пользовался у окружающих, роднят его с Джорджем Вашингтоном, ему недоставало только лидерства, но для этого нужен был повод. Если в деревнях той поры жили немые и незаметные Мильтоны, то в неблагоприятные времена, возможно, рождались и тогдашние Вашингтоны. Четырнадцатый век породил буржуазных лидеров, таких как отец и сын Артевельде, Этьен Марсель, Кола ди Риенци. Однако среди высшего сословия истинных вождей было немного; отчасти это связано с тем, что лидерство отдавалось на откуп королю. До Карла V короли лично вели в бой аристократов. Пока Иоанн II находился в плену, аристократы северной Франции умоляли Карла Наваррского повести их против Жакерии. Аристократы объединялись только, когда чувствовали, что им угрожают как классу. Английский брак де Куси поставил его над схваткой в двенадцать критических лет. От Англии он отрекся после смерти тестя и тут же занял лидирующее положение в нормандской кампании; он мог бы стать преемником Дюгеклена на посту коннетабля, если бы захотел, но к этому посту не прилагалось статуса национального лидера, и он не смог бы повести за собой единомышленников и народ. Со смертью Карла V ушло то, что могло бы произойти, а при правлении дядьев юного короля о цели нации можно было забыть. Ангерран не обновил свое время и не поднялся над ним, он шел вместе с ним, служил ему лучше, чем остальные, и умер, сохранив его ценности. После его ухода стало хуже. «Этот Ангерран VII, – писал биограф Бусико, – являл собой образец лучших качеств своего времени».
stella: В Париже о смерти де Куси узнали только через два месяца. Робер д’Эне и Жак де Вийей услышали об этом в Венеции по пути на Восток, а Людовик Орлеанский все еще не знал. Услышав о бедственном положении узников, 31 марта он тайно послал в Турцию человека, служившего у де Куси, чтобы тот доставил Ангеррану одежду. В апреле Вийей привез забальзамированное сердце и тело (или кости; похоронено ли тело де Куси во Франции, до сих пор вопрос спорный). Только тогда мадам де Куси узнала, что ее муж мертв. Согласно биографу Бусико, склонному к чрезмерным восторгам, она так оплакивала свою потерю, что «казалось, душа покинет ее, она уже не думала о новом замужестве, и траур навечно поселился в ее сердце». Были устроены грандиозные похороны, их провели епископы Нуайона и Лана, тело (или другие останки) погребли во внушительной гробнице в Ножане, а сердце – в церкви Святой Троицы: там имеется табличка, на которой поверх герба де Куси выгравировано сердце. Дешан написал поминальные стихи, в которых приравнял кончину де Куси к национальной трагедии, он оплакивал «смерть барона Ангеррана… о котором скорбит каждое благородное сердце». О святой Ламбер, Куси, ла Фер, Марль, Уази и Сен-Гобен, Плачьте по вашему господину, доброму сеньору. Он верно служил своему монарху И во многих землях проявил великую доблесть… Он умер в Турции за веру. Давайте же помолимся и попросим Господа простить ему его грехи. Блестящий и красивый, Мудрый, сильный и щедрый, Истинный рыцарь, В непрестанных трудах не позволял себе передышки; В большом своем доме с утра и до вечера он принимал друзей – Тех, что приходили разделить с ним досуг. В Ломбардии выказывал чудеса храбрости, Он захватил знаменитый город Ареццо, Заставил дрожать Павию и Милан. Да простит Господь ему его грехи. Много сердец сокрушаются о нем Некому теперь носить его герб…
stella: Родословная де Куси после смерти Ангеррана VII повисла на единственной нитке – сыне Марии Робере де Баре. Филиппа умерла, не оставив наследников. Изабелла, дочь де Куси от второго брака, скончалась в 1411 году, а через шесть месяцев после нее умер ее единственный ребенок – маленькая дочка. Незаконнорожденный ребенок де Куси Персеваль в 1437 году написал завещание, согласно которому он оставлял все зятю – Роберу де Бару. Из этого можно заключить, что единственный сын Ангеррана VII умер бездетным. И все же упомянутая единственная нитка привела к королю. Дочь Робера де Бара Жанна вышла замуж за Людовика Люксембургского, коннетабля Франции, и, в свою очередь, родила дочь, вышедшую замуж за Бурбона по линии, происходящей от Людовика Святого. Ее внук, Антуан де Бурбон, женился на Жанне д’Альбре, королеве Наваррской, и сын от этого брака, известный знаменитым высказыванием «Париж стоит мессы», вступил на трон как Генрих IV. Отважный, остроумный, любвеобильный, справедливый, он был самым популярным из всех французских королей и, возможно, благодаря нескольким генам, доставшимся ему от Ангеррана VII, – человеком рациональным. Обширные владения де Куси, после объединения с королевским доменом при Людовике XII, сыне Карла Орлеанского, оставались в собственности рода Орлеанских. При несовершеннолетнем Людовике XIV – брат которого Филипп Орлеанский носил титул сир де Куси – знаменитый замок, приводивший в восторг королей, стал штабом фронды, лиги аристократов, выступившей против регента кардинала Мазарини. С целью уничтожения вражеского гнезда Мазарини в 1652 году взорвал часть замка и посчитал, что он необитаем, хотя снести огромный донжон так и не смог. Через сто лет последним хозяином имения стал герцог Орлеанский – Филипп Эгалите. Как член Национального конвента, он голосовал за смерть Людовика XVI, но и сам через год стал жертвой гильотины. Его собственность, включая имение де Куси, перешла государству. Монастырь Ангеррана в Вильневе был разрушен гугенотами, восстановлен и снова разрушен при фронде, а затем продан как частный замок, когда в 1781 году запретили орден целестинцев. Во время революции замок переходил из рук в руки, пока в 1861 году его не купил граф Оливье де Ларошфуко. Стремление де Куси остаться в вечности оказалось не более успешным, чем у других людей. При Наполеоне III комиссия исторических памятников рекомендовала реставрацию замка де Куси и предложила срочно провести работы для предотвращения разрушения здания. Выбор зданий, подлежавших первоочередной реставрации, был между замком де Куси и Пьерфоном. Последний, более роскошный замок был построен в конце XIV века Людовиком Орлеанским. Поскольку реставрация замка де Куси обошлась бы втрое дороже и поскольку императрица Евгения предпочитала Пьерфон, так как он находился ближе к Парижу, выбран был именно этот замок. К сожалению, архитектор Виолле-ле-Дюк, реставратор средневековых зданий, отвернулся от главного военного сооружения средневековья. «Рядом с этим гигантом самые большие башни выглядят как жерди», – написал он. Все, что он сделал, – это окружил гиганта двумя железными поясами, отреставрировал крышу, заделал самые большие трещины и поставил смотрителя, чтобы тот не допускал растаскивания свалившихся на землю больших камней здания. Молчаливый, покинутый, населенный лишь совами, великий замок все еще внушал священный трепет. Туристы приходили поглазеть на него, археологи – изучать, художники – запечатлевать на своих полотнах. У подножия гиганта – в деревне и на дороге, серпантином спускавшейся с холма в долину Суассона, – жизнь шла своим чередом. Донжон был невосприимчив к времени, равнодушен к бесчинствам людей, к катаклизмам природы, пока не наступил XX век. В 1917 году в Пикардию снова пришли оккупанты, на сей раз германская армия, которая простояла здесь три года. Кронпринц Рупрехт Баварский, командир Шестой армии, приказал начальнику генерального штаба генералу Людендорфу проследить, чтобы замок де Куси остался в неприкосновенности как уникальное архитектурное строение, уже не представляющее военной ценности. Ни одна сторона, подчеркнул он, не должна пытаться использовать его для военных целей, и его разрушение «стало бы уроном нашему престижу». Людендорф же не любил обращения к культуре. К тому же ему неблагоразумно напомнили о де Куси, и генерал показал пример высших ценностей. По его приказу приготовили 28 тонн взрывчатки, и воздвигнутый Ангерраном III колосс, самый огромный после зданий древней Греции и Рима, рухнул наземь. Внешние стены, фундамент, подземные помещения и туннели, часть внутренних стен и дверей все еще стоят на акрах обрушенных камней. Над потрескавшейся дверной перемычкой безоружный рыцарь все еще сражается со львом. Семьсот лет замок был свидетелем человеческих подвигов и неудач, порядка и смуты, величия и падения. На вершине холма в Пикардии руины молчаливо наблюдают за поворотами исторического колеса.
jude: Получение дворянского статуса во Франции в XVI-XVII вв. (Ведюшкин В.А. "Европейское дворянство XVI-XVII вв.: границы сословия", 1997. 272 с.) отсюда Дворянство по рождению Согласно общему принципу наследования дворянского статуса, он переходил по отцовской линии законным детям. Этот порядок нашел отражение в старинной шутливой поговорке: «Свободного рождает чрево, а знатного — семя»21 (имелось в виду, что лично свободными считались дети свободной женщины, тогда как дворянский статус дети наследовали от отца). Женщина-простолюдинка в браке с дворянином становилась дворянкой. Напротив, дворянка, выйдя замуж за ротюрье, теряла свой прежний статус и могла вновь обрести его лишь во вдовстве, причем дворянское достоинство, возвращенное ей после смерти мужа, не наследовалось их детьми. Из общего правила существовали исключения. Кутюмы Шампани и Бри дозволяли наследование дворянства по материнской линии. Этот обычай происходил от привилегии, дарованной жителям Шампани в IX в. во время войн между потомками Карла Великого. Согласно распространенному мнению, это произошло после битвы при Фонтене в 841 г., когда погибло большинство дворян этой провинции, а их вдовы получили право аноблировать своих новых мужей-ротюрье,и дети от этих браков стали считаться дворянами.22 Обычай наследования дворянства по материнской линии существовал и в Лотарингском герцогстве.23 Кроме того, отдельным дворянским семьям король мог за особые заслуги даровать привилегию наследовать свой статус не только от отца, но и от матери. Так произошло, например, с аноблированными родственниками Жанны д'Арк и их потомками. Со временем наследование дворянства по женской линии подвергалось все большим ограничениям.24 Сложным был вопрос о наследовании дворянства внебрачными детьми. Писаных законов на сей счет не было вплоть до начала XVII в., а нормы обычного права, исходившие из упомянутого выше постулата о «семени, которое аноблирует», в общем благоприятствовали тому, чтобы внебрачные дети отцов-дворян причислялись к благородному сословию. Как сообщает Тьерриа, если в Лотарингии дворянские бастарды считались лишь аноблированными, то по обычаям Франции они имели право на дворянство, имя и герб своего отца с той разницей, что их гербы полагалось отмечать диагональной линией (barre), спускающейся слева направо. Бастарды, узаконенные королевскими грамотами или в результате брака, заключенного между их родителями, получали все права на дворянство, имя и герб своего отца наравне с законными детьми25. Исключения составляли кутюмы Мэна и Анжу, которые признавали внебрачных дворянских детей дворянами только при условии, что они получат от короля аноблирующие письма. На рубеже XVI—XVII вв. этот последний принцип был взят за основу королевским законодательством. Принятый в 1600 г. эдикт о тальях запрещал впредь дворянским бастардам присваивать себе статус дворянина; для этого им следовало получить аноблирующие письма.26 Способы приобретения дворянства 1. Покупка земельного надела Дворянство могло быть не только унаследованным, но и приобретенным. Для простолюдинов существовал ряд возможностей получить звание дворянина. Преобладающие формы аноблирования эволюционировали в соответствии с менявшимся правовым статусом дворянства. Примерно до середины XVI в. самыми распространенными и доступными способами были военная служба и владение фьефом. Установления Людовика Святого 1270 г. предусматривали, что потомки ротюрье, ставшего владельцем фьефа, аноблируются во время принесения третьей вассальной присяги, т. е. в третьем поколении, и с тех пор их фьеф подлежит дворянскому разделу.27 На крайнем юго-западе Франции — в Беарне, Наварре, Суле и Бигорре — аноблирование путем приобретения фьефа сохранялось вплоть до конца XVIII в. На остальной территории страны оно было официально упразднено Блуаским эдиктом 1579 г., хотя на практике сохранялось и после этой даты.28 Подчас буржуа, приобретая фьеф с замком, начинал вести дворянский образ жизни: являлся на смотры дворянского ополчения, по завещанию совершал дворянский раздел наследства. Со временем, став достаточно влиятельным, он или его сын тем или иным способом заставлял сборщиков тальи вычеркнуть его имя из списков налогоплательщиков, а годы спустя при очередных расследованиях дворянства внук представлял комиссии достаточное количество доказательств для официального признания своего дворянского статуса. Такое аноблирование было нормальным явлением в XV—XVI вв., но постепенно оно стало считаться узурпацией. Получение так называемого сановного фьефа, т. е. шатленства, баронии, виконтства, графства, маркизата, герцогства или княжества, законным образом влекло за собой аноблирование, причем не простое, а с обретением соответствующего титула. Но сановные фьефы, в отличие от простых, не продавались, а жаловались королем; поэтому, как заключает Тьерриа, «Государь, принимая оммаж от того, кто не был дворянином, негласно аноблирует его. И, таким образом, это дворянин, аноблированный не пo фьефу, а по воле Государя, имеющего власть делать дворянином того, кто не был таковым».29 2. Военная служба Казалось бы, наиболее естественным способом аноблирования в глазах современников должна была выглядеть военная служба, и она действительно давала большие возможности обрести дворянский статус, который не оспаривался общественным мнением, но юридически этот вопрос долгое время оставался нерешенным. Эдикт о тальях 1600 г. выдвигал военную службу отца и деда в качестве необходимого условия принадлежности к дворянству и освобождения от налогов. Однако это положение не могло служить достаточной правовой основой для аноблирования военных. В середине и второй половине XVII в. вышел ряд постановлений, недвусмысленно оговаривавших, что военные должности сами по себе не дают оснований претендовать на дворянский статус. Правда, на практике военная служба, в том числе участие в смотрах бана и арьер-бана (дворянского ополчения) могла служить ступенькой для проникновения во дворянство. Процедура предоставления дворянского статуса офицерам была узаконена лишь в 1750 г. Единственно возможным источником дворянского статуса, помимо унаследования, официально считалась воля короля, изъявленная прямо или косвенно. Этот правовой принцип появился уже в XIII в., когда Парижский парламент признал недействительными аноблирования, произведенные графом Фландрским и графом Неверским, а в Провансе Карл II Анжуйский оставил за собой право аноблировать и категорически запретил всем дворянам посвящать простолюдинов в рыцари.30 С середины XVI в. этот принцип стал особенно настойчиво провозглашаться и проводиться в жизнь. В то время как усложнилось проникновение в дворянское сословие благодаря военной службе и владению фьефом, преобладающими формами аноблирования стали приобретение государственных должностей (что расценивалось как результат косвенного волеизъявления короля) и королевских аноблирующих писем. Как показывают региональные исследования, в области Бос до середины XVI в. от 2/3 до 3/4 аноблирований составляли увенчавшиеся успехом попытки проникнуть во дворянство посредством военной службы и владения фьефом; позднее половину, а в XVII в.3/5 переходов во дворянское сословие обеспечивали аноблирующие должности. Аналогичным, хотя и не точно таким же образом менялось соотношение различных форм аноблирования в Провансе.31 3. Государственная служба Древнейшим видом должностного дворянства было муниципальное, или «дворянство колокола». Этот термин, происхождение которого связано с колоколом городской ратуши, возник в Тулузе. Члены управляющего этим городом капитула аноблировались уже в конце XIII в. С середины XIV до середины XVII в. короли сделали аноблирующими посты мэров, эшевенов и ряд других должностей муниципальной администрации 16 городов. В большинстве случаев это являлось наградой за верность французской короне в периоды войн и смут. Так, за поддержку в ходе Столетней войны Карл V сделал аноблирующими должности мэров и эшевенов Пуатье (1372 г.) и Ла Рошели (1373 г.). Условия аноблирования в городах были разными. Как правило, оно происходило уже в первом поколении. Минимальный срок, в течение которого полагалось занимать аноблирующую должность, чтобы получить право на дворянство, мог составлять от одного года до двадцати лет. В некоторых городах, таких как Анже, Бурж или Нант, аноблирование по должности давало право на дворянский раздел лишь после получения королевских аноблирующих писем. Иногда, как в Руане и Дьеппе, муниципальное дворянство было личным и не переходило по наследству.32 В общественном мнении «дворянство колокола» не выглядело престижным, за исключением Тулузы, где принадлежность к капитулу и в XVIII в. продолжала служить доказательством дворянства, достаточным для того, чтобы быть принятым в Мальтийский орден или Орден рыцарей Святого Духа. Но в большинстве случаев с конца XVI в. аноблированные подобным образом предпочитали вдобавок покупать личные аноблирующие письма. Сам по себе статус муниципального дворянства стал недостаточно надежным, так как подчас в поисках дополнительных источников поступлений в казну королевская власть упраздняла аноблирования, связанные с муниципальными должностями, и требовала платы за подтверждение прав «дворян колокола». В 1583 г. Генрих III издал эдикт, согласно которому муниципальное дворянство стало лишь пожизненным и не могло впредь наследоваться. Причиной этой меры в тексте эдикта откровенно называлась необходимость уменьшить число лиц, освобожденных от тальи. Затем аналогичный эдикт появился в 1634 г. Еще более решительными были два постановления королевского совета 1666 и 1667 гг., в соответствии с которыми аноблирование через муниципальные должности, вообще, упразднялось и всем «дворянам колокола» полагалось заплатить деньги за право сохранить свой статус. В дальнейшем, в XVII—XVIII вв., аноблирующие муниципальные должности неоднократно восстанавливались, упразднялись и создавались вновь. На практике этот способ аноблирования и наследственное муниципальное дворянство просуществовали вплоть до конца Старого порядка, только число городов, в которых могло иметь место такого рода аноблирование, к 1789 г. сократилось с 16 до 8.33 Ведущей формой аноблирования с XVI в. стало приобретение административных, судейских и финансовых должностей. Одни места сразу обеспечивали наследственное дворянство, другие давали дворянство в первом поколении при соблюдении определенных условий, а иные могли дать дворянство лишь во втором поколении. Немедленно получали наследственное дворянство — в том случае, разумеется, если они не были дворянами, — люди, занимавшие такие должности, обладание которыми по определению являлось исключительной привилегией дворянского сословия. В их число входили высшие коронные и военные чины коннетабля, адмирала и маршалов Франции, гроссмейстера артиллерии, обер-шталмейстера, провинциальных генерал-губернаторов и генерал-лейтенантов,а также ряд придворных должностей. Наследственное дворянство обеспечивали правительственные посты канцлера, хранителя печатей, сюринтенданта и генерального контролера финансов, государственного секретаря. Должности королевских секретарей, докладчиков прошений в королевском совете, президентов парламентов и других Верховных палат, финансовых интендантов давали дворянство в первом поколении при условии, что получивший такую должность занимал ее не менее 20 лет или умирал, занимая эту должность. Помимо аноблирования указанные лица получали право на наследственный титул шевалье.34 Другие места давали так называемое постепенное дворянство, т. е. дворянство во втором поколении при условии, что отец и сын друг за другом будут занимать аноблирующую должность по 20 лет или умрут, занимая ее. К этой категории принадлежали должности в Верховых палатах, кроме президентских, дававших дворянство в первом поколении, должности генеральных казначеев Франции, президентов, адвокатов, королевских прокуроров и главных секретарей финансовых бюро.35 В начале XVI в. потребности государственной казны вынудили практиковать куплю-продажу многих аноблирующих должностей королевского совета и Верховных палат. Появился также обычай, согласно которому обладатель должности обязан был ежегодно еще платить за подтверждение своих прав на нее. С помощью этого взноса (полетты), узаконенного в 1604 г., должности стали наследственными. Кроме того, их обладатели присвоили себе право отказываться от них в пользу третьих лиц.36 Таким образом, должности покупались, продавались и наследовались, подобно фьефам, и при этом, в отличие от фьефов, открывали законный путь к аноблированию. Купля-продажа должностей была обставлена рядом формальностей. Кандидаты на престижные места должны были получить одобрение той чиновничьей корпорации, в которую они намеревались вступить, и канцлера Франции, после чего договор о передаче прав на должность оформлялся у нотариуса. Восхождение разбогатевшей семьи простолюдина к важнейшим судейским и административным должностям совершалось, как правило, на протяжении 2—4 поколений.37 Финансовые трудности все время заставляли королевскую администрацию создавать и продавать новые аноблирующие должности. К концу Старого порядка их общее число в судебном ведомстве, королевских канцеляриях и муниципалитетах достигало 4160, и существует мнение, что в то время они обеспечивали 80% всех аноблирований.38 4. Королевская воля Получение дворянского статуса могло быть результатом открытого волеизъявления короля. В рассматриваемый период старинный обряд аноблирования путем посвящения в рыцари уже отошел в прошлое, хотя в редких случаях еще практиковался вплоть до начала XVI в.; но в основном он сохранился только в качестве церемонии посвящения в рыцарский орден.39 На смену ему постепенно пришло аноблирование по королевскому письму, или патенту. Впервые подобным образом в 1270 г. был аноблирован ювелир Рауль, казначей Филиппа III Смелого.40 Чаще всего аноблирующие письма продавались за деньги и служили цели пополнить королевскую казну. Реже они выдавались за подлинные заслуги перед монархией военным, ученым или врачам. В преамбуле письма излагались истинные или мнимые причины аноблирования, причем о таком прозаическом мотиве, как деньги, разумеется, не упоминалось. Письмо гласило, что аноблируемый, его дети и все потомство мужского и женского пола, рожденное в законном браке, отныне удостоено дворянского звания.41 О сохранности патентов изначально пеклись лишь сами аноблированные семьи, но постепенно сложилась длительная процедура регистрации и верификации этих актов, служившая дополнительным источником доходов казны. В 1368 г. Карл V постановил передавать патенты в Счетную палату, которая ведала финансами короля, а следовательно, связанным с аноблированием освобождением от налогов. Верификация в Счетной палате не была простой формальностью. Для нее новоиспеченному дворянину следовало представить сведения о происхождении, образе жизни, имущественном положении и количестве детей. На основании этих данных Счетная палата заключала, имеет ли он возможность вести жизнь, подобающую дворянину, и устанавливала размеры той платы, которой он был обязан королю за освобождение своей семьи от фран-фьефа (налога, которым облагались ротюрье, владевшие фьефом) и других налогов.42 Кроме того, он должен был уплатить «милостыню» в пользу своего прихода; в нее входили собственно милостыня бедным и компенсация за то, что освобождение аноблированной семьи от налогов влекло за собой увеличение налогового бремени, лежащего на податном населении. Размеры «милостыни» устанавливались также Счетной палатой. В тех случаях, когда мотивами аноблирования были действительные заслуги перед монархом, предполагалось, что «король почитает за плату доблесть и службу аноблированного, так что от него не требуется ни платы, ни милостыни за аноблирующие письма и верификацию...».43 С XVI в. к этому добавилась необходимость регистрировать патенты в Палате косвенных сборов, после чего аноблированный исключался из списков налогоплательщиков. Детали этой регистрации известны мало. Ж. Р. Блок считал, что в Палате косвенных сборов уже не изучали всех обстоятельств дела так подробно, как в Счетной палате.44 Только после регистрации в этих двух палатах королевская грамота обретала законную силу. Затем следовала регистрация в парламентах. В начале XVI в. она еще не была обязательной, но обеспечивала большую надежность аноблирования и считалась бесспорным и во всех случаях достаточным доказательством дворянства.45 Позднее она, видимо, прочно вошла в юридическую практику и стала рассматриваться как обязательная. Парламентская регистрация преследовала двоякую цель: во-первых,к юрисдикции парламентов относился надзор за соблюдением домениальных прав, в том числе права фран-фьефа, так что освобождение от этой подати должно было пройти регистрацию в парламенте;во-вторых,в качестве высших судебных инстанций парламенты рассматривали дела, связанные с дворянским правовым статусом и привилегиями.46 После выполнения всех этих формальностей об аноблировании сообщалось в бальяж или сенешальство по месту жительства нового дворянина с тем, чтобы он мог пользоваться своими сословными привилегиями. Там патент регистрировался в четвертый раз в канцеляриях инстанций, ведавших баном и арьер-баном местной администрацией. Последняя, пятая регистрация аноблирования происходила в Финансовом бюро. Вся многоступенчатая процедура регистрации и верификации аноблирующих патентов должна была завершиться в течение года со времени их пожалования.47 Несмотря на столь сложное оформление, аноблирования по патентам не были вполне надежными и по воле короля неоднократно теряли юридическую силу. Для восстановления в уже, казалось бы, оплаченных и узаконенных дворянских правах требовалось снова платить. В январе 1598 г. Генрих IV отменил все аноблирования, пожалованные им же самим и его предшественником за 20 лет, начиная с 1578 г. Мартовский эдикт 1606 г. разрешил всем пострадавшим от этой меры вернуть себе, разумеется не бесплатно, дворянские права. В 1640 г. Людовик XIII отменил без права восстановления все аноблирования, совершенные путем покупки патентов. В 1664 г. были аннулированы аноблирования, пожалованные после 1611 г., и т. д.48 Число аноблированных по прямому волеизъявлению короля в целом, по-видимому,было меньше числа аноблированных по должности. Так, в 1515—1547 гг. Франциск I, по неполным данным, аноблировал 183 человека, из них 168 на основании писем: 15 бесплатно и 153 за деньги. Точное число аноблирующих должностей в эти годы неизвестно, но оно, несомненно, было гораздо больше, одних только королевских секретарей насчитывалось 120.49 Всего в 1345-1660гг. в парижской Счетной палате было зарегистрировано около 3000 имен, аноблированных по патентам.51 Примечания: 21Le ventre affranchit et la verge anoblit. 22La Roque G. A. de. Op. cit. P.158-168;Loyseau Ch. Op. cit. P. 44. 23Texier A. Qu'est-ceque la noblesse? P., 1988. P.71—72. 24La Roque G. A. de. Op. cit. P.188-209;Texier A. Op. cit. P.72-73. 25Thierrìat Яde. Op. cit. P.16-17. 26Bloch J. R. Op. cit. P.65-70. 27Cubells M. Op. cit. P. 236. 28Texier A. Op. cit. P.17—19. 29Thierriat Fl. de. Op. cit. P.183-184. 30Cubells M. Op. cit. P.227-228. 31Constant J. М. Nobles et paysans en Beauce aux XVIе et XVIIе siècles, Lille, 1981. P.46—47;Cubeìls M. Op. cit. P.248—262. 32Bloch J. К Op. cit. P. 102 123;Texier A. Op. cit. P.22—24. 33Bloch J. R Op. cit. P.116-118,122-123;Texier A. Op. cit. P.24-26. 34Menestrier C. F. Les diverses especes de Noblesse, et les Manieres d'en dresser les Preuves. P., 1683. P. 232. 35Bloch J. R Op. cit. P.75-77,122-123;Texier A. Op. cit. P.48-49;Descimon R. Op. cit. P. 374, 377-378. 36Bloch J. R. Op. cit. P.97-99. 37Mousnier R. Op. cit. P.73—74. 38Texier A. Op. cit. P. 42, 47. 39Bloch M. Sur le passé de la noblesse frangaise: quelques jalons de recherche // Annales d'histoire économique et sociale. 1936. № 40. P. 374 -375. 40Texier A. Op. cit. P. 61. 62 41Bloch J. R. Op. cit. P.133-142. 42Thierriat Fl. de. Op. cit. P.193—194;Loyseau Ch. Op. cit. P. 43;Bloch J. R. Op. cit. P.143—146. 43Thierriat Fl. de. Op. cit. P. 194. 44Bloch J. К Op. cit. P. 147. 45Bloch J. R. Op. cit. P. 148. 46Thierriat Я de. Op. cit. P. 193;Loyseau Ch. Op. cit. P. 43. 47Bloch J. R. Op. cit. P.149—150. 48Texier A. Op. cit. P.60—61. 49Bloch J. R. Op. cit. P.191-197,211-212.
jude: Утрата дворянского статуса Дворянский статус мог не только приобретаться, но и теряться. Последнее имело место вследствие действий, несовместимых со званием дворянина. Это правило появилось давно. В 1295 г. Филипп Красивый постановил освободить от уплаты податей всех дворян, кроме тех, кто занимается торговлей. В 1435 г. Карл VII отказался освободить от обложения дворян, продававших свои вина в тавернах, ибо это не дворянское дело. В первой половине XVI в., согласно одному из ордонансов Франциска I, облагались налогами те дворяне, которые торговали или арендовали землю, т. е. занимались делами, свойственными ротюрье. Мысль о несовместимости дворянского статуса с некоторыми видами деятельности, прежде всего с торговлей, присутствовала в юридических трактатах XVI в. Однако данное правило окончательно утвердилось не сразу. Обычное право часто его игнорировало, а отдельные королевские распоряжения, упомянутые выше, не носили принципиального характера. Во второй половине XV в. Людовик XI попытался даже, правда безуспешно, пойти против этой традиции и привлечь дворян к торговле. Только в 1560 г. появился королевский ордонанс, в принципе запрещавший дворянам впредь заниматься торговлей под угрозой обложения тальей. Он возобновлялся в 1579 г. и оставался в силе вплоть до 1629 г., когда наметился новый подход к дворянскому предпринимательству и дворянам была разрешена заморская торговля. Возможность утраты дворянского статуса часто зависела от того, было это дворянство урожденным или приобретенным. Если человек от рождения принадлежал к «дворянской расе», то никакая власть не вольна была отнять у него то, чего она ему не давала, кроме самых крайних случаев, когда совершался поступок, абсолютно несовместимый с дворянской честью. Тот же, кому дворянство было пожаловано или кто приобрел его вместе с должностью, мог быть лишен его по воле короля или по решению суда. Луазо писал, что должностное дворянство утрачивалось в результате бесчестного поведения, повлекшего за собой отстранение от должности, а «дворянство расы, которое присуще человеку как бы от природы», не теряется подобным образом, за исключением случаев, когда суд выносит приговор лишить человека дворянских прав за такие тяжкие и несовместимые с дворянством преступления, как измена или оскорбление величества.57 По мнению Луазо, в подобных ситуациях того, кто был аноблирован согласно патенту, «следует причислить к дворянам расы, потому что король его очистил, истребив в нем всякий след или знак ротюры, и возвел его во дворянское достоинство, так, как будто он был от рождения дворянской расы...».58 За участие в торговле и ремеслах дворянин лишался своего статуса с правом впоследствии восстановиться в правах. Исключение составляло производство стекла, которым, по единодушному мнению, дворяне могли заниматься. Дворянство некоторых крупных городов, таких как Лион, Марсель и Бордо, получило от короля разрешение участвовать в торговле. Королевские ордонансы запрещали дворянам арендовать землю, однако на практике это рассматривалось как земледелие, а оно считалось занятием, по сути своей нацеленным на пропитание, а не на извлечение прибыли, и потому достойным дворянина. По словам Ларока, «тот, кто полагает, что сельское хозяйство недостойно, явно противоречит Божественным предписаниям, ибо Бог повелел возделывать землю первому человеку, имевшему во владении своем весь мир».59 Дворянам не подобало находиться в услужении у частных лиц, а также занимать низшие судейские должности. Относительно врачевания существовали разные мнения. Тьерриа считал, что в целом медицина — дело благородное, только хирургия есть ручной труд, наподобие ремесла, а фармацевтика приносит прибыль и является своего рода коммерцией, поэтому дворянин может быть медиком, но не хирургом и не аптекарем.60 Наконец, следует иметь в виду, что в местных кутюмах существовали расхождения по поводу того, какие занятия совместимы с дворянством, а какие нет. Дворянин, утративший свой статус, лишался всех сословных привилегий, и его имя вносилось в списки плательщиков тальи. Чтобы вернуть дворянство, следовало прекратить не подобающую дворянину деятельность и получить королевское реабилитационное письмо, что было несложно. Такое же письмо требовалось урожденной дворянке — вдове ротюрье для того, чтобы вернуть себе дворянский статус после смерти мужа. Детям и внукам тех, кто нарушал нормы дворянской жизни, для обретения дворянских прав тоже полагалось заручиться реабилитационными письмами, ибо в результате недостойного поведения отцов и дедов их род утрачивал дворянство, но не окончательно, и мог быть восстановлен в своих правах по воле короля. На практике получение реабилитационных писем подчас служило лазейкой для того, чтобы узаконить совершившуюся узурпацию дворянства. Юристы считали, что реабилитация может иметь место, если нарушения норм дворянской жизни продолжались вплоть до 7-гопоколения. В случае более длительных нарушений дворянство пропадало безвозвратно, и семье полагалось заново аноблироваться. Но это правило распространялось только на родовитых дворян. Если аноблированный терял дворянский статус, то сам он при жизни еще мог реабилитироваться, но если он не успевал, то его сын уже не имел права это сделать.61 В провинции Бретань существовал оригинальный обычай «усыпления» дворянства. Статья 561 бретонской кутюмы гласила: «Дворяне, которые торгуют и с этой целью образуют товарищество, на время торговли и образования товарищества облагаются тальей, косвенными сборами и ротюрными податями... Они вольны вернуть себе упомянутое дворянское достоинство и привилегии оного, когда и как только им заблагорассудится, оставив означенные торговлю и товарищество и сделав на сей предмет заявление перед королевским судьей, ближайшим к месту их проживания. Каковое заявление им полагается внести в реестр канцелярии суда и сообщить приходскому старосте по месту своего проживания, с тем чтобы после означенного заявления они могли располагать собой и жить, как подобает благородным людям». Практические последствия бретонского «усыпления» — обложение ротюрными податями, прекращение дворянского раздела — были подобны последствиям утраты дворянства в других провинциях, но процедура возвращения прежнего статуса в Бретани была гораздо проще: полагалось лишь предстать перед местным королевским судом и заявить о возврате к дворянскому образу жизни, а королевские реабилитационные письма не требовались. Примечания: 56La Roque G. A. de. Op. cit. P. 420;Bitton D. Op. cit. P.65-70. 57Loyseau Ch. Op. cit. P. 47. 58Ibidem. 59La Roque G. A. de. Op. cit. P. 470. 60Thierriat Я.de. Op. cit. P.105-112. 61Loyseau Ch. Op. cit. P. 48;La Roque G. A. de. Op. cit. P.425-427.
stella: Как интересно! Получается, что миледи с браком с графом могла получить дворянство, если ее документы были сомнительны. Тогда Атос ей действительно дал все.
jude: Дворянство расы и аноблированные В качестве фундаментального внутрисословного различия авторы юридических трактатов выделяли границу между родовитым дворянством (la noblesse d'extractioii) и аноблированными. По словам Тьерриа, во Франции существовали «дворянство расы (1а noblesse de race), которое произошло от предков-дворян, живших, как дворяне; и гражданское дворянство, которое есть качество, данное суверенным Государем тому, кто не имел его от природы». Первое стояло несомненно выше второго: «Как привитый черенок еще кажется дичком и не дает столь сладких плодов, как те, что давно были привиты к садовым деревьям, так и новые дворяне кажутся еще подобными тем, кто их породил, и не могут действовать, как истинные дворяне столь естественным образом, как те, кто утверждался во дворянстве из поколения в поколение, от отцов к сыновьям».94 Для обозначения родовитого дворянства употреблялись также термины жантийес (la gentillesse) и жантийомы (les gentilshommes), незапамятное дворянство (la noblesse immémoriale), дворянство имени и герба (la noblesse de nom et d'armes). Эта терминология отражала бытовавшие в обществе представления о дворянстве как о потомственном рыцарском сословии. На практике дворянин в третьем поколении уже мог именоваться дворянином имени и герба, или жантийомом. Различался ли правовой статус двух категорий дворянства? По мнению Луазо, несмотря на то, что общественное мнение ставит аноблированных ниже, чем родовитых дворян, «в действительности они пользуются всеми теми же самыми привилегиями».95 Тьерриа, ссылаясь на известного правоведа Жана Баке, утверждал, что некоторая разница все же была; в частности, в Лотарингии жены аноблированных не могли носить такое платье, какое носили жены родовитых дворян.96 Иногда аноблированные должны были платить талью на протяжении трех поколений. Как мы уже знаем, аноблированным легче было потерять и труднее вернуть себе дворянский статус. Разница между родовитым дворянином и аноблированным отчетливо проявлялась во время различных церемоний: аноблированные должны были пропускать жантийомов вперед; им полагалось стоять, когда те сидели; на заседаниях Генеральных штатов они занимали последние ряды и не могли голосовать вместе с дворянами; в официальных бумагах имена представителей древних фамилий назывались перед именами аноблированных.97 Известное деление сословия на дворянство шпаги и дворянство мантии первоначально было растворено в противопоставлении родовитого дворянства аноблированным, так как считалось, что все «истинные» дворяне — военные, а должностные дворяне рассматривались как аноблированные. Лишь на рубеже XVI—XVII вв. в результате того, что, с одной стороны, приобретение должностей стало основным источником пополнения дворянского сословия, а с другой стороны, ранее аноблированные семьи должностного дворянства постепенно переходили в разряд родовитых, эта антитеза была осознана и обрела самостоятельное значение. В это же время появился и термин «дворянство мантии». Впервые он был употреблен, по-видимому,в 1607 г.98 Простое и титулованное дворянство Помимо противопоставления родовитых дворян аноблированным, авторы юридических трактатов подчеркивали значение границы между простым и титулованным дворянством. Различия между ними носили символический характер и, помимо наличия или отсутствия самого титула, состояли в том, что в собраниях титулованных дворян следовало пропускать вперед и они могли садиться в тех случаях, когда нетитулованные стояли. Среди титулованной знати существовала своя внутренняя иерархия. В 1582 г. Генрих III составил четкую шкалу дворянских титулов, в основу которой была положена иерархия фьефов: 1. герцогство (не менее 8000 экю годового дохода); 2. маркизат (равный трем барониям и трем шатленствам); 3. графство (две баронии и три шатленства); 4.виконтство; 5. барония; 6. шатленство.100 Однако общественное положение не совпадало с предписаниями королевского указа, и иной граф вследствие древности рода, особых заслуг или размеров своих владений мог пользоваться большим престижем, чем маркиз. Особую — как в юридическом, так и в социальном отношении — группу дворянства составляла его элита — герцоги и пэры. Луазо в своей классификации дворянства выделял три ступени: простых дворян, именуемых жантийомами и экюийе, титулованное дворянство и князей. Эту последнюю, высшую ступень занимали герцоги, пэры и принцы крови.101 Они отличались от остальных дворян происхождением, особыми привилегиями, типом карьеры, характером брачных союзов, имущественным положением и групповым самосознанием.102 Примечания: 94Thierriat FL de. Op. cit. P.4-5,6. 95Loyseau Ch. Op. cit. P. 35. 96Thierriat FL de. Op. cit. P.210-230. 97Bloch J. R. Op. cit. P.198-200;Bitton D. Op. cit. P.95-96 8Descimon R. Op. cit. P. 371. 99О дискуссиях по этому вопросу см.: Копосов Н. Е. Указ. соч. С.5—20. 100Labatut J. Р. L'ordre de la noblesse // Labatut J. P. Noblesse, pouvoir et société en France au XVIIе siècle. Recueil d'articles et de travaux. Limoges, 1987. P.160—161. 101Loyseau Ch. Op. cit. P. 35,62—73. 102Labatut J. P. Les dues et pairs de France au XVIIе siècle: Etude sociale. P., 1972. 78
jude: Процедура доказательства дворянского происхождения В ходе расследований дворянства на места направлялись комиссии, возглавляемые, как правило, должностными лицами фискального ведомства, и изучали доказательства дворянства. Проверка этих доказательств, прежде всего с целью выявить тех, кто незаконно пользуется налоговыми привилегиями, входила и в компетенцию ряда судебных палат. Обосновать законность своих притязаний на принадлежность к благородному сословию необходимо было также для приема в привилегированные учебные и благотворительные заведения, рыцарские ордена, для представления ко двору. Что именно требовалось доказать? Во-первых,то, что предки были дворянами. Как писал Тьерриа, «мы во Франции полагаем достаточным подтвердить, что наши отцы и деды жили по-дворянски, то есть что они несли военную службу, были капитанами, лейтенантами, знаменосцами, солдатами; держали дворянские должности и чины; общались с дворянами и носили дворянское платье, и их жены — платье демуазелей; не облагались тальей, но почитались и признавались дворянами в своих краях».71 Во-вторых,надо было подтвердить законность своего происхождения от дворянских предков. Процедура доказательства была тесно связана с господствовавшими в обществе представлениями о дворянстве и эволюционировала вместе с ними. В средние века, по словам Клода Франсуа Менестрие, автора посвященного этому вопросу трактата XVII в., «на древних турнирах принимали свидетельства сюзеренов и государей, написанные ими, дабы удостоверить дворянство их вассалов, направлявшихся на турниры; туда же посылались герольды и оруженосцы, дабы удостоверить это со своей стороны».72 Первостепенная роль общественного мнения в определении принадлежности к благородному сословию обусловила тот факт, что долгое время наиболее естественным доказательством дворянства ства считались показания свидетелей. Свидетелями выступали люди преклонных лет, лично знавшие отца и деда того, чье происхождение надлежало выяснить. По словам Тьерриа, свидетелями могли быть «дворяне, королевские и государственные чиновники, адвокаты, прокуроры и прочие лица, очевидно знающие, что такое дворянство»; показаний простых ремесленников или пахарей было недостаточно.73 Со временем требования, предъявляемые к происхождению свидетелей, видимо, ужесточались, так как спустя несколько десятилетий Менестрие настаивает уже на том, что «свидетели должны быть урожденными военными дворянами, чье происхождение известно и безупречно».74 Число свидетелей зависело от местных обычаев: иногда требовались двое, в других местах четверо, акое-гдеполагалось представить показания семерых человек. Процедура устного доказательства дворянства сохранялась еще в конце XVII в., но постепенно и суды, и королевские уполномоченные, проводившие расследования дворянства, перестали удовлетворяться показаниями свидетелей. С XVI в. парижская Палата косвенных сборов признала необходимым, помимо них, представить документы, доказывающие дворянское происхождение. Луазо и Менестрие сходятся во мнении, что документы являются самыми надежными и общепризнанными доказательствами дворянства, хотя обычно к ним прилагаются и свидетельские показания.75 Во второй половине XVII в., во время кольберовских расследований дворянства во всем королевстве, письменные доказательства считались необходимыми и достаточными. В качестве доказательств принимались: записи о крещении, где указывались имена отца и матери; брачные контракты; завещания; ревизии очагов и прочие документы, из которых было бы видно, что данное лицо освобождалось от налогов; реестры бана и арьер-бана; записи, свидетельствующие об участии в заседаниях провинциальных штатов среди представителей дворянского сословия; документы о дворянском разделе наследства; судебные решения по делам о дворянстве; свидетельства об исполнении должностей, являющихся привилегией дворянства; свидетельства о военной службе и отчеты военного казначейства; акты вассальной присяги при вступлении во владение дворянским фьефом; документы, исходящие от короля или от должностных лиц королевства, в которых данный человек именовался бы экюийе или шевалье; постановления комиссий, принятые в ходе предыдущих расследований дворянства. Доказательствами считались летописи и хроники, в которых были упомянуты предки заинтересованного лица. В ходу были и такие свидетельства, как арендные договоры, акты купли-продажи,акты об установлении опеки, справки местных должностных лиц, постановления Палаты косвенных сборов.76 Аноблированным и их потомкам полагалось представить патенты, надлежащим образом зарегистрированные, и свидетельства о владении аноблирующими должностями. В качестве доказательств можно было предъявлять только подлинники документов. При этом считалось, как замечает Менестрие, что «все эти доказательства выглядят менее подозрительными, ежели они взяты из государственных реестров».77 Необходимое число документов, удостоверяющих дворянство,по-видимому,возрастало по мере того, как ужесточался контроль над дворянством со стороны королевской власти и письменные доказательства становились определяющими, вытесняя устные. Так, в Нормандии при расследованиях дворянства в XVI — первой половине XVII в. заинтересованному лицу достаточно было представить по одному подлинному документу для доказательства дворянства каждого из рассматриваемых поколений его предков. При расследованиях 1666 г. требовались уже по меньшей мере три документа для каждого поколения.78 С середины XVI в., по мере того как возобладали представления о дворянстве как о наследственном качестве, широко распространились генеалогические штудии и книги. Составлялись генеалогические древа с разными целями, но основной все же было доказательство дворянского происхождения.79 Некоторые из генеалогий носили явно вымышленный характер: аноблированные семьи пытались поднять свой престиж, создавая легенду о принадлежности к древнему дворянскому роду. Например, семья Талонов претендовала на происхождение от ирландского дворянина Артюса Талона, поступившего на службу к королю Франции Карлу IX. Вообще миф об иностранном происхождении часто использовался как уловка с целью избежать необходимости предъявлять веские доказательства принадлежности к французской знати. В личных бумагах генерального адвоката Парижского парламента Омера Талона действительно упоминается его двоюродный дед, некий Артюс Талон, но не иноземный дворянин, а торговец из Шампани.80 Отношение со стороны генеалогистов к подобным сказкам о происхождении от знатных предков далеко не всегда было снисходительным. В качестве доказательств дворянства использовались также гробницы предков, эпитафии и памятники с изображением гербов и других признаков дворянского достоинства. По своему значению они приравнивались к подлинным документам. По словам Менестрие, «надгробия, где присутствуют четыре, восемь или шестнадцать картье,81 являются веским и полным доказательством дворянства».82 Всем, кроме аноблированных и их потомков, следовало доказать, что их дворянство является «незапамятным» (immémoriale). Но на практике дворянским семьям не требовалось предпринимать длительные розыски, чтобы составить себе документально подтвержденную генеалогию, уходящую в глубь веков. Установилось правило доказывать дворянский статус семьи лишь в течение определенного времени. На всей территории Франции, за исключением Нормандии, преобладал обычай доказывать дворянство трех поколений семьи по мужской линии, т. е. до деда включительно. Согласно Лароку, «свидетелям нет необходимости показывать, что они видели и знали прадедов, прапрадедов и других предков и что оные почитались дворянами и жилипо-дворянски,как то предписано правом».84 В XVI в. это правило присутствовало в кутюмах большинства французских провинций. В эдикте о тальях 1600 г. эта вековая норма обычного права обрела силу писаного закона.85 Обычай принимать во внимание три поколения в основе своей восходил к нормам римского права и сохранялся на протяжении всего Средневековья. Но наряду с этим существовал и обычай рассматривать четыре поколения. Такой порядок доказательства дворянства предписывали патентные письма Карла VIII 1484 г. Ларок связывает его с рыцарскими обычаями и считает более правильным, нежели доказательство трех поколений. В XVI—XVII вв. правило доказывать четыре поколения дворянства преобладало лишь в Нормандии, где оно было подтверждено в 1583 г. патентными письмами Генриха III.87 В XVII в. наряду с доказательством трех или четырех поколений все шире стало практиковаться доказательство того, что семья обладала дворянским статусом на протяжении ста лет. В Бретани этот обычай был узаконен еще в 1580 г. Принятая в 1664 г. королевская декларация, определившая порядок начатых два года спустя по всей стране расследований дворянства, предписывала комиссиям изучать документы, поданные в качестве доказательств, вплоть до 1560 г.88 По мнению Менестрие, эта процедура аналогична доказательству четырех поколений дворянства, если считать 25 лет за одно поколение.89 В некоторых случаях предъявлялись и более жесткие требования. Сложнее всего было доказать право на придворные почести, к которым относились официальное представление ко двору и привилегия быть допущенным в королевскую карету. Во второй половине XVIII в. для этого требовалось представить документы, подтверждающие дворянский статус предков до 1400 г.90 Во время расследований дворянства принимались во внимание только документы, касающиеся предков по мужской линии, так как браки с недворянками не препятствовали продолжению дворянского рода. Но в некоторых случаях, например при посвящении в рыцарские ордена или приеме в привилегированные коллежи, требовалось доказать дворянство и по отцовской, и по материнской линиям. Тогда правило доказательства трех поколений означало необходимость подтвердить четыре дворянских картье, т. е. доказать, что к дворянскому сословию принадлежали отец, мать, мать отца и мать матери.91 Как поступали в тех случаях, если дворянский статус семьи на протяжении положенных трех-четырех поколений или ста лет был доказан, но обнаруживались более далекие предки-ротюрье (здесь, разумеется, речь не идет об аноблированных семьях)? Теоретически узурпации дворянства всегда осуждались. Так, Луазо, ссылаясь на эдикт 1600 г. о тальях, писал, что для доказательства принадлежности к дворянству надо подтвердить дворянский статус отца и деда, но этого достаточно лишь в том случае, если не обнаружится, что раньше в роду были ротюрье.92 Однако до второй половины XVII в. правовые нормы молчали насчет прадеда или прапрадеда ротюрье, так что доказательство трех поколений фактически помогало легализовать самовольное аноблирование. Позднее, ко времени кольберовских расследований положение коренным образом изменилось, и принцип, согласно которому дворянство может быть только незапамятным или пожалованным королем, но никак не присвоенным, обрел силу закона. Согласно постановлению королевского совета от 19 марта 1667 г., следовало доказывать дворянский статус семьи вплоть до 1560 г., но если бы обнаружились документы, из которых была бы видна предшествующая этой дате ротюра, то комиссии уже не должны были принимать во внимание представленные в качестве доказательств более поздние акты.93 На практике же, как правило, несмотря на жесткий закон, достаточно было доказать дворянский статус семьи на протяжении ста лет, и комиссии закрывали глаза на противоречившие этому более ранние документы. Примечания: 71Thierriat FL de. Op. cit. P.11-12. 72Menestrier Cl.. F. Op. cit. P. 118 73Thierriat H. de. Op. c.it. P. 13. 74Menestrier Cl. F. Op. cit. P. 119. 75Loyseau Ch. Op. cit. P. 41;Menestrier Cl.. F. Op. cit. P. 119. 76Menestrier Cl. F. Op. cit. P. 120-125; La Roque G. A. de.Op. cit. P. 244. 77Menestrier Cl. F. Op. cit. P. 125. 78Wood J. B. Op. cit. P. 30. 79О нарастании интереса к составлению генеалогий, об организации генеалогической службы во Франции и о ее роли в проверке доказательства дворянства см.: Копосов Н. Е. Высшая бюрократия во Франции XVII века. Л., 1990. С. 23—32;Burguière A. La mémoire familiale du bourgeois gentilhomme: généalogies domestiques eri France aux XVIIе et XVIIie siècles // Annales: E. S. С. 1991. № 4;Maurel С. Construction généalogique et développement de l'Etat moderne // Ibidem. 80Descimon К. Op. cit. P.36&-367. 81Речь идет о высеченных на надгробии гербах покойного и его предков. 82Menestrier Cl.. F. Op. cit. P. 131. 83Cubells M. Op. cit. P. 230. 84La Roque G. A. de. Op. cit. P.244-245. 85Loyseau Ch. Op. cit. P. 41;Bloch J. R. Op. cit. P. 33. 86Bloch J. R. Op. cit. P. 36. 87La Roque G. A. de. Op. cit. P.249-250. 88Ibid. P. 250-252. 89Menestrier Cl.. F. Op. cit. P. 27. 90Bluche F. Les honneurs de la Cour. P., 1957. Т. 1. 91Menestrier Cl. F. Op. cit. P.26—27,162. 92Loyseau Ch. Op. cit. P. 41. 93Cubells M. Op. cit. P.233—235.
полная версия страницы