Книжная полка - XVII век. Что читаем.

Форум » На самом деле было так » Книжная полка - XVII век. Что читаем. » Ответить

Книжная полка - XVII век. Что читаем.

Джулия: Сюда несем все, что мог читать образованный человек в XVII веке Вот популярные в XVII веке французские поэты. Нашла их в чудесных переводах В. Левика. ЖОАШЕН ДЮ БЕЛЛЕ 1522—156O ПЕСНЯ СЕЯТЕЛЯ ПШЕНИЦЫ Для вас, гостей, летящих На крыльях шелестящих,— Для вестников тепла, Веселых ветров мая, Играющих, порхая, Чтоб нива расцвела,— Для вас цветы-малютки, Фиалки, незабудки, И розы — много роз, И белых роз, и красных, Душистых и атласных, Я в сеялке принес. Ты, легкий, шаловливый, Порхай, зефир, над нивой И освежай меня, Пока, трудясь упорно, Я развеваю зерна В дыханье жарком дня. * * * Не стану воспевать, шлифуя стих скрипучий, Архитектонику неведом

Ответов - 8

Джулия: * * * Всю боль, что я терплю в недуге потаенном, Стрелой любви пронзен, о Феб, изведал ты, Когда, в наш мир сойдя с лазурной высоты, У Ксанфа тихого грустил пред Илионом. Ты звуки льстивых струн вверял речным затонам, Зачаровал и лес, и воды, и цветы, Одной не победил надменной красоты, Не преклонил ее сердечной муки стоном. Но, видя скорбь твою, бледнел лесной цветок, Вскипал от слез твоих взволнованный поток, И в пенье птиц была твоей любви истома. Так этот бор грустит, когда брожу без сна, Так вторит имени желанному волна, Когда я жалуюсь Луару у Вандома. * * * Дриаду в поле встретил я весной. Она в простом наряде, меж цветами, Держа букет небрежными перстами, Большим цветком прошла передо мной. И, словно мир покрылся пеленой, Один лишь образ реет пред очами. Я грустен, хмур, брожу без сна ночами, Всему единый взгляд ее виной. Я чувствовал, покорный дивной силе, Что сладкий яд ее глаза струили, И замирало сердце им в ответ. Как лилия, цветок душистый мая, Под ярким солнцем гибнет, увядая, Я, обожженный, гасну в цвете лет. * * * В твоих объятьях даже смерть желанна! Что честь и слава, что мне целый свет, Когда моим томлениям в ответ Твоя душа заговорит нежданно. Пускай в разгроме вражеского стана Герой, что Марсу бранный дал обет, Своею грудью, алчущей побед, Клинков испанских ищет неустанно, Но, робкому, пусть рок назначит мне Сто лет бесславной жизни в тишине И смерть в твоих объятиях, Кассандра, - И я клянусь: иль разум мой погас, Иль этот жребий стоит даже вас, Мощь Цезаря и слава Александра. * * * Когда, как хмель, что, ветку обнимая, Скользит, влюбленный, вьется сквозь листы, Я погружаюсь в листья и цветы, Рукой обвив букет душистый мая, Когда, тревог томительных не зная, Ищу друзей, веселья, суеты,— В тебе разгадка, мне сияешь ты, Ты предо мной, мечта моя живая! Меня уносит к небу твой полет, Но дивный образ тенью промелькнет, Обманутая радость улетает, И, отсверкав, бежишь ты в пустоту... Так молния сгорает на лету, Так облако в дыханье бури тает. * * * Хочу три дня мечтать, читая “Илиаду”. Ступай же, Коридон, и плотно дверь прикрой И, если что-нибудь нарушит мой покой, Знай; на твоей спине я вымещу досаду. Мы принимать гостей три дня не будем кряду, Мне не нужны ни Барб, ни ты, ни мальчик твой,— Хочу три дня мечтать наедине с собой, А там опять готов испить безумств отраду. Но если вдруг гонца Кассандра мне пришлет, Зови с поклоном в дом, пусть у дверей не ждет, Беги ко мне, входи, не медля на пороге! К ее посланнику я тотчас выйду сам. Но если б даже бог явился в гости к нам, Захлопни дверь пред ним, на что нужны мне боги! * * * Когда прекрасные глаза твои в изгнанье Мне повелят уйти — погибнуть в цвете дней, И Парка уведет меня в страну теней, Где Леты сладостной услышу я дыханье,— Пещеры и луга, вам шлю мое посланье, Вам, рощи темные родной страны моей: Примите хладный прах под сень своих ветвей, Меж вас найти приют — одно таю желанье. И, может быть, сюда придет поэт иной, И, сам влюбленный, здесь узнает жребий мой И врежет в клен слова — печали дар мгновенный: “Певец вандомских рощ здесь жил и погребен, Отвергнутый, любил, страдал и умер он Из-за жестоких глаз красавицы надменной”. ИЗ КНИГИ “ОДЫ” Пойдем, возлюбленная, взглянем На эту розу, утром ранним Расцветшую в саду моем. Она, в пурпурный шелк одета, Как ты, сияла в час рассвета И вот — уже увяла днем. В лохмотьях пышного наряда — О, как ей мало места надо! — Она мертва, твоя сестра. Пощады нет, мольба напрасна, Когда и то, что так прекрасно, Не доживает до утра. Отдай же молодость веселью! Пока зима не гонит в келью, Пока ты вся еще в цвету, Лови летящее мгновенье — Холодной вьюги дуновенье, Как розу, губит красоту. РУЧЬЮ БЕЛЛЕРИ О Беллери, ручей мой славный, Прекрасен ты, как бог дубравный, Когда, с сатирами в борьбе, Наполнив лес веселым эхом, Не внемля страстной их мольбе, Шалуньи нимфы с громким смехом, Спасаясь, прячутся в тебе. Ты божество родного края, И твой поэт, благословляя, Тебе приносит дар живой — Смотри: козленок белоснежный! Он видит первый полдень свой, Но два рожка из шерсти нежной Уже торчат над головой. В тебя глядеть могу часами,— Стихи теснятся в душу сами, И шепчет в них твоя струя, В них шелест ив твоих зеленых, Чтоб слава скромного ручья Жила в потомках отдаленных, Как будет жить строфа моя. Ты весь овеян тенью свежей, Не сушит зной твоих прибрежий, Твой темен лес, твой зелен луг. И дышат негой и покоем Стада, бродящие вокруг, Пастух, сморенный летним зноем, И вол, с утра влачивший плуг. Не будешь ты забыт веками, Ты царь над всеми родниками. И буду славить я всегда Утес, откуда истекая, Струёй обильной бьет вода И с мерным шумом, не смолкая, Спешит неведомо куда. ГАСТИНСКОМУ ЛЕСУ Тебе, Гастин, в твоей тени Пою хвалу вовеки,— Так воспевали в оны дни Лес Эриманфа греки. И, благодарный, не таю Пред новым поколеньем, Что юность гордую мою Поил ты вдохновеньем, Давал приют любви моей И утолял печали, Что музы волею твоей На зов мой отвечали, Что, углубясь в живую сень, Твоим овеян шумом, Над книгой забывал я день, Отдавшись тайным думам. Да будешь вечно привлекать Сердца своим нарядом, Приют надежный предлагать Сильванам и наядам, Да посвятят тебе свой дар Питомцы муз и лени, Да святотатственный пожар Твоей не тронет сени! МОЕМУ СЛУГЕ Мне что-то скучно стало вдруг, Устал от книг и от наук,— Трудны Арата “Феномены”! Так не пойти ль расправить члены? Я по лугам затосковал. Мой бог! Достоин ли похвал, Кто, радость жизни забывая, Корпит над книгами, зевая! Скучать — кой толк, я не пойму, От книг один ущерб уму, От книг забота сердце гложет, А жизнь кончается, быть может. Сегодня ль, завтра ль — все равно Быть в Орке всем нам суждено, А возвратиться в мир оттуда — Такого не бывает чуда! Эй, Коридон, живее в путь! Вина покрепче раздобудь, Затем, дружище, к фляге белой. Из листьев хмеля пробку сделай И с коробком вперед ступай. Говядины не покупай! Она вкусна, но мясо летом Осуждено ученым светом. Купи мне артишоков, дынь, К ним сочных персиков подкинь, Прибавь холодные напитки Да сливок захвати в избытке. В тени, у звонкого ручья, Их на траве расставлю я Иль в диком гроте под скалою Нехитрый завтрак мой устрою. И буду яства уплетать, II буду громко хохотать, Чтоб сердцу не было так жутко, Оно ведь знает, хворь — не шутка! Наскочит смерть, и сразу — хлоп: Мол, хватит пить, пора и в гроб! * * * Не держим мы в руке своей Ни прошлых, ни грядущих дней,- Земное счастье так неверно! И завтра станет прахом тот, Кто королевских ждал щедрот И пресмыкался лицемерно. А за порогом вечной тьмы Питий и яств не просим мы И забываем погреб винный. О закромах, где мы давно Скопили тучное зерно, Не вспомним ни на миг единый. Но не помогут плач и стон. Готовь мне ложе, Коридон, Пусть розы будут мне постелью! И да спешат сюда друзья! Чтоб усмирилась желчь моя, Я эту ночь дарю веселью. Зови же всех, давно пора! Пускай придут Жодель, Дора, Питомцы муз, любимцы наши, И до зари под пенье лир Мы будем править вольный пир, Подъемля пенистые чаши. Итак, начнем: струёй святой Наполни кубок золотой,— Мой первый тост Анри Этьенну За то, что в преисподней он Нашел тебя, Анакреон, И нам вернул твою камену. Анакреон, мы все, кто пьет,— Беспечный и беспутный сброд, Силен под виноградной сенью, Венера, и Амур-стрелок, И Бахус, благодатный бог, Твой гений славим пьяной ленью, * * * Когда грачей крикливых стая, Кружась, готовится в отлет И, небо наше покидая, Пророчит осени приход, Юпитер кравчего зовет, И влаге тот велит пролиться, И, значит, хмурый небосвод Надолго тучами замглится. И будет Феба колесница Сквозь мрак лететь к весне другой, А ты спеши в свой дом укрыться И, чуждый суете людской, Блаженствуй в горнице сухой, Пока мертва земля нагая,— Трудолюбивою рукой Тебя достойный стих слагая. Как я, возжаждай — цель благая! - Ужасный превозмочь закон, Которым Жница роковая Весь мир тиранит испокон. И, чтоб греметь сквозь даль времен, Трудись упорно. В час досуга С тобою здесь Тибулл, Назон И лютня, дум твоих подруга. Когда бушует дождь иль вьюга, А в дверь стучится бог шальной, И ни любовницы, ни друга,— Одушевленных струн игрой Гони мечтаний грустный рой. Когда ж ты стих довел до точки, Усталый мозг на лад настрой Бургундским из трехлетней бочки. * * * Эй, паж, поставь нам три стакана, Налей их ледяным вином. Мне скучно! Пусть приходит Жанна, Под лютню спляшем и споем, Чтобы гремел весельем дом. Пусть Барб идет, забот не зная, Волос копну скрутив узлом, Как итальянка озорная. Был день — и вот уже прошел он. А завтра, завтра, старина... Так пусть бокал мой будет полон, Хочу упиться допьяна! Мне только скука и страшна. А Гиппократ — да врет он, право, Я лишь тогда и мыслю здраво, Когда я много пью вина. * * * Да, я люблю мою смуглянку, Мою прелестную служанку, Люблю, нимало не стыдясь, Хоть неравна такая связь, Ни полководцы с буйной кровью Их рангу чуждою любовью, Ни мудрецы, ни короли Ни разу не пренебрегли. Геракл, прославленный молвою, Когда Иолу взял он с бою, Плененный пленницей своей, Тотчас же покорился ей. Ахилл, гроза державной Трои, Пред кем склонялись и герои, Так в Бризеиду был влюблен, Что стал рабом рабыни он. Сам Агамемнон, царь надменный, Пред красотой Кассандры пленной Сложив оружие свое, Признал владычицей ее. Так, мощью наделен великой, Амур владыкам стал владыкой, Ни одному царю не друг, Он ищет не друзей, но слуг. И страсти нежной раб смиренный, Юпитер, властелин вселенной, В угоду мальчику тайком Сатиром делался, быком, Чтоб с женщиной возлечь на ложе. Он мог богинь любить — но что же? Презрев высокий свой удел, И женщин он любить хотел. В любви богинь одни печали, Один обман мы все встречали, Кто жаждет подлинной любви — В простых сердцах ее лови. А недруг мой пускай хлопочет, Пускай любовь мою порочит, Пускай, стыдясь любви такой, Поищет где-нибудь другой! НА ВЫБОР СВОЕЙ ГРОБНИЦЫ Вам я шлю эти строки — Вы, пещеры, потоки, Ты, спадающий с круч Горный ключ. Вольным пажитям, нивам, Рощам, речкам ленивым, Шлю бродяге ручью Песнь мою. Если, жизнь обрывая, Скроет ночь гробовая Солнце ясного дня От меня, Пусть не мрамор унылый Вознесут над могилой, Не в порфир облекут Мой приют,— Пусть, мой холм овевая, Ель шумит вековая. Долго будет она Зелена. Моим прахом вскормленный, Цепкий плющ, как влюбленный, Пусть могильный мой свод Обовьет. Пьяным соком богатый, Виноград узловатый Ляжет сенью сквозной Надо мной. Чтобы в день поминальный, Как на праздник прощальный, Шел пастух и сюда Вел стада, Чтобы в скорбном молчанье Совершил он закланье, Поднял полный бокал И сказал: “Здесь, во славе нетленной, Спит под сенью священной Тот, чьи песни поет Весь народ. Не прельщался он вздорной Суетою придворной И вельможных похвал Не искал, Не заваривал в келье Приворотное зелье, Не был с древним знаком Волшебством. Но Камены недаром Петь любили с Ронсаром В хороводном кругу На лугу. Дал он лире певучей Много новых созвучий, Отчий край возвышал, Украшал. Боги, манной обильной Холм осыпьте могильный, Ты росой его, май, Омывай, Чтобы спал, огражденный Рощей, речкой студеной, Свежей влагой, листвой Вековой, Чтоб к нему мы сходились И, как Пану, молились, Помня лиры его Торжество”. Так, меня воспевая, Кровь тельца проливая, Холм обрызжут кругом Молоком. Я же, призрак туманный, Буду, миртом венчанный, Длить в блаженном краю Жизнь мою — В дивном царстве покоя, Где ни стужи, ни зноя, Где не губит война Племена. Там, под сенью лесною, Вечно веет весною, Дышит грудь глубоко И легко. Там Зефиры спокойны, Мирты горды и стройны, Вечно свежи листы И цветы. Там не ведают страсти Угнетать ради власти, Убивать, веселя Короля. Братским преданный узам, Мертвый служит лишь музам, Тем, которым служил, Когда жил. Там услышу, бледнея, Гневный голос Алкея, Сафо сладостных од Плавный ход. О, как счастлив живущий Под блаженною кущей, Собеседник певцам, Мудрецам! Только нежная лира Гонит горести мира И забвенье обид Нам дарит. * * * Когда средь шума бытия В Вандомуа скрываюсь я, Бродя в смятении жестоком, Тоской, раскаяньем томим, Утесам жалуюсь глухим, Лесам, пещерам и потокам. Утес, ты в вечности возник, Но твой недвижный, мертвый лик Щадит тысячелетий ярость. А молодость моя не ждет, И каждый день и каждый год Меня преображает старость. О лес, ты с каждою зимой Теряешь волос пышный свой, Но год пройдет, весна вернется, Вернется блеск твоей листвы, А на моем челе — увы! — Задорный локон не завьется. Пещеры, я любил ваш кров,— Тогда я духом был здоров, Кипела бодрость в юном теле, Теперь, окостенев, я стал Недвижней камня ваших скал, И силы в мышцах оскудели. Поток, бежишь вперед, вперед,— Волна придет, волна уйдет, Спешит без отдыха куда-то... И я без отдыха весь век И день и ночь стремлю свой бег В страну, откуда нет возврата. Судьбой мне краткий дан предел, Но я б ни лесом не хотел, Ни камнем вечным стать в пустыне,- Остановив крылатый час, Я б не любил, не помнил вас, Из-за кого я старюсь ныне. * * * Ах, если б смерть могли купить И дни продлить могли мы златом, Так был бы смысл и жизнь убить На то, чтоб сделаться богатым,— Чтоб жизнь была с судьбой в ладу, Тянула время как хотела, И чтобы смерть, пускай за мзду, Не уносила дух из тела. Но ведь не та у денег стать, Чтоб нам хоть час, да натянули,— что за толк нагромождать Подобный хлам в своем бауле? Нет, лучше книга, мой Жамен, Чем пустозвонная монета: Из книг, превозмогая тлен, Встает вторая жизнь поэта. ЖАВОРОНОК Какой поэт в строфе шутливой Не воспевал тебя, счастливый, Веселый жаворонок мой? Ты лучше всех певцов на ветках, Ты лучше всех, что, сидя в клетках, Поют и летом и зимой. Как хороши твои рулады, Когда, полны ночной прохлады, В лучах зари блестят поля, И пахарь им взрезает чрево, И терпит эту боль без гнева, Тебя заслушавшись, земля. Едва разбужен ранним утром, Росы обрызган перламутром, Уже чирикнул ты: кви-ви! И вот летишь, паря, взвиваясь, В душистом воздухе купаясь, Болтая с ветром о любви. Иль сереньким падешь комочком В ложбинку, в ямку под кусточком, Чтобы яйцо снести туда; Положишь травку иль пушинку Иль сунешь червячка, личинку Птенцам, глядящим из гнезда. А я лежу в траве под ивой, Внимая песенке счастливой, И, как сквозь сои, издалека Мне слышен звонкий смех пастушки, Ягнят пасущей у опушки, Ответный голос пастушка. И мыслю, сердцем уязвленный: Как счастлив ты, мой друг влюбленный! Заботам неотвязным чужд, Не знаешь ты страстей боренья, Красавиц гордого презренья, Вседневных горестей и нужд. Тебе все петь бы да резвиться, Встречая солнце, к небу взвиться (Чтоб весел был и человек, Начав под песню труд прилежный), Проститься с солнцем трелью нежной,— Так мирный твой проходит век, А я, в печали неизменной, Гоним красавицей надменной, Не знаю дня ни одного, Когда б, доверившись обману, Обманом не терзал я рану Больного сердца моего. * * * Природа каждому оружие дала: Орлу — горбатый клюв и мощные крыла, Быку — его рога, коню — его копыта. У зайца быстрый бег, гадюка ядовита, Отравлен зуб ее. У рыбы — плавники, И, наконец, у льва есть когти и клыку. В мужчину мудрый ум она вселить умела. Для женщин мудрости Природа не имела И, исчерпав на нас могущество свое, Дала им красоту — не меч и не копье. Пред женской красотой мы все бессильны стали. Она сильней богов, людей, огня и стали. РЕКЕ ЛУАР Журчи и лейся предо мною, Влеки жемчужную струю, Неиссякающей волною Питая родину мою. Гордись: ты с нею изначала На все сроднился времена. Такой земли не орошала Из рек французских ни одна. Здесь жили встарь Камены сами, Здесь Феб и грезил и творил, Когда он миру их устами Мое искусство подарил. Здесь, погруженный в лень святую, Бродя под сенью диких лоз, Он встретил нимфу молодую В плаще из золотых волос И красотой ее пленился, Помчался бурно ей вослед, Догнал ее и насладился, Похитив силой юный цвет. И, нежным именем богини Прибрежный именуя грот, О ней преданье и доныне Лелеет в памяти народ. И я в твои бросаю воды Букет полурасцветших роз, Чтоб ты поил живые всходы Страны, где я счастливый рос. Внемли, Луар, мольбе смиренной: Моей земле не измени, Твоей волной благословенной Ей изобилье сохрани. Кругом разлившись без предела, Не затопляй ее стада, Не похищай у земледела Плоды заветного труда. Но влагой, серебру подобной, Сердца живые веселя, Струись, прозрачный и беззлобный, И воскрешай весной поля. СОЛОВЕЙ Мой друг залетный, соловей! Ты вновь на родине своей, На той же яблоневой ветке Близ темнолиственной беседки, И, громкой трелью ночь и день Родную наполняя сень, Спор воскрешаешь устарелый — Борьбу Терея с Филомелой. Молю (хоть всю весну потом Люби и пой, храня свой дом!) Скажи обидчице прелестной, Когда померкнет свод небесный И выйдет в сад гулять она, Что юность лишь на миг дана, Скажи, что стыдно ей, надменной, Гордиться красотой мгновенной, Что в январе, в урочный срок Умрет прекраснейший цветок, Что май опять нам улыбнется И красота цветку вернется, Но что девичья красота Однажды вянет навсегда, Едва подходит срок жестокий, Что перережут лоб высокий, Когда-то гордый белизной, Морщины в палец глубиной, И станет высохшая кожа На скошенный цветок похожа, Серпом задетый. А когда Избороздят лицо года, Увянут краски молодые, Поблекнут кудри золотые, Скажи, чтоб слезы не лила О том, что молодость прошла, Не взяв от жизни и природы Того, что в старческие годы, Когда любовь нам не в любовь, У жизни мы не просим вновь. О соловей, ужель со мною Она не встретится весною В леске густом иль средь полей, Чтоб у возлюбленной моей, Пока ты славишь радость мая, Ушко зарделось, мне внимая? * * * Прекрасной Флоре в дар — цветы. Помоне — сладкие плоды, Леса — дриадам и сатирам, Кибеле — стройная сосна, Наядам — зыбкая волна, И шорох трепетный — Зефирам. Церере — тучный колос нив, Минерве — легкий лист олив, Трава в апреле — юной Хлоре, Лавр благородный — Фебу в дар, Лишь Цитере — томный жар И сердца сладостное горе. * * * Мой боярышник лесной, Ты весной У реки расцвел студеной, Будто сотней цепких рук Весь вокруг Виноградом оплетенный. Корни полюбив твои, Муравьи Здесь живут гнездом веселым, Твой обглодан ствол, но все ж Ты даешь В нем приют шумливым пчелам. И в тени твоих ветвей Соловей, Чуть пригреет солнце мая, Вместе с милой каждый год Домик вьет, Громко песни распевая. Устлан мягко шерстью, мхом Теплый дом, Свитый парою прилежной. Новый в нем растет певец, Их птенец, Рук моих питомец нежный. Так живи, не увядай, Расцветай,— Да вовек ни гром небесный, Ни гроза, ни дождь, ни град Не сразят Мой боярышник прелестный. МОЕМУ РУЧЬЮ Полдневным зноем утомленный, Как я люблю, о мой ручей, Припасть к твоей волне студеной, Дышать прохладою твоей, Покуда Август бережливый Спешит собрать дары земли, И под серпами стонут нивы, И чья-то песнь плывет вдали. Неистощимо свеж и молод, Ты будешь божеством всегда Тому, кто пьет твой бодрый холод, Кто близ тебя пасет стада. И в полночь на твои поляны, Смутив весельем их покой, Всё так же нимфы и сильваны Сбегутся резвою толпой. Но пусть, ручей, и в дреме краткой Твою не вспомню я струю, Когда, истерзан лихорадкой, Дыханье смерти узнаю.

Джулия: * * * Как только входит бог вина, Душа становится ясна. Гляжу на мир, исполнясь мира, И златом я и серебром — Каким ни захочу добром — Богаче Креза или Кира. Чего желать мне? Пой, пляши,— Вот все, что нужно для души. Я хмелем кудри убираю, И что мне почестей дурман! Я громкий титул, важный сан Пятой надменной попираю. Нальем, друзья, пусть каждый пьет! Прогоним скучный рой забот, Он губит радость, жизнь и силу. Нальем! Пускай нас валит хмель! Поверьте, пьяным лечь в постель Верней, чем трезвым лечь в могилу. * * * Большое горе — не любить, Но горе и влюбленным быть, И все же худшее не это. Гораздо хуже и больней, Когда всю душу отдал ей И не нашел душе ответа. Ни ум, ни сердце, ни душа В любви не стоят ни гроша. Как сохнет без похвал Камена, Так все красотки наших дней: Люби, страдай, как хочешь млей, Но денег дай им непременно. Пускай бы сдох он, бос и гол, Кто первый золото нашел, Из-за него ничто не свято. Из-за него и мать не мать, И сын в отца готов стрелять, И брат войной идет на брата. Из-за него разлад, раздор, Из-за него и глад, и мор, И столько слез неутолимых. И, что печальнее всего, Мы и умрем из-за него, Рабы стяжательниц любимых. * * * Венера как-то по весне Амура привела ко мне (Я жил тогда анахоретом), И вот что молвила она: “Ронсар, возьмись-ка, старина, Мальчишку вырастить поэтом”. Я взял ученика в свой дом, Я рассказал ему о том, Как бог Меркурий, первый в мире, Придумал лиру, дал ей строй, Как под Киленскою горой Он первый стал играть на лире. И про гобой я не забыл: Как он Минервой создан был И в море выброшен, постылый; Как флейту созвал Пан-старик, Когда пред ним речной тростник Расцвел из тела нимфы милой, Я оживлял, как мог, рассказ, Убогой мудрости запас Я истощал, уча ребенка. Но тот и слушать не хотел, Лишь дерзко мне в глаза глядел И надо мной смеялся звонко. И так вскричал он наконец: “Да ты осел, а не мудрец! Великой я дождался чести: Меня, меня учить он стал! Я больше знаю, пусть я мал, Чем ты с твоею школой вместе”. И, увидав, что я смущен, Ласкаясь, улыбнулся он И сам пустился тут в рассказы Про мать свою и про отца, Про их размолвки без конца И про любовные проказы. Он мне поведал свой устав, Утехи, тысячи забав, Приманки, шутки и обманы, И муку смертных и богов, И негу сладостных оков, И сердца горестные раны. Я слушал — и дивился им, И песням изменил моим, И позабыл мою Камену, Но я запомнил тот урок И песню ту, что юный бог Вложил мне в сердце, им в замену. * * * Исчезла юность, изменила, Угасла молодая сила, И голова моя седа. Докучный холод в зябких членах, И зубы выпали, и в венах Не кровь, но ржавая вода. Прости, мой труд, мои досуги, Простите, нежные подруги,— Увы, конец мой недалек,— Мелькнуло все, как сновиденье, И лишь остались в утешенье Постель, вино да камелек. Мой мозг и сердце обветшали,— Недуги, беды, и печали, И бремя лет тому виной. Где б ни был, дома ли, в дороге, Нет-нет — и обернусь в тревоге: Не видно ль смерти за спиной? И ведь недаром сердце бьется: Придет, посмотрит, усмехнется И поведет тебя во тьму, Под неразгаданные своды, Куда для всех открыты входы, Но нет возврата никому. ИЗ КНИГИ “ЛЮБОВЬ К МАРИ” * * * Когда я начинал, Тиар, мне говорили, Что человек простой меня и не поймет, Что слишком темен я. Теперь наоборот: Я стал уж слишком прост, явившись в новом стиле. Вот ты учен, Тиар, в бессмертье утвердили Тебя стихи твои. А что ж мои спасет? Ты знаешь все, скажи: какой придумать ход, Чтоб наконец они всем вкусам угодили? Когда мой стиль высок, он, видишь, скучен, стар; На низкий перейду — кричат, что груб Ронсар,— Изменчивый Протей мне в руки не дается. Как заманить в капкан, в силки завлечь его? А ты в ответ, Тиар: “Не слушай никого И смейся, друг, над тем, кто над тобой смеется”. * * * Мари, перевернув рассудок бедный мой, Меня, свободного, в раба вы превратили, И отвернулся я от песен в важном стиле, Который “низкое” обходит стороной. Но если бы рукой скользил я в час ночной По вашим прелестям — по ножкам, по груди ли, Вы этим бы мою утрату возместили, Меня не мучило б отвергнутое мной. Да, я попал в беду, а вам и горя мало, Что Муза у меня бескрылой, низкой стала И в ужасе теперь французы от нее, Что я в смятении, хоть вас люблю, как прежде, Что, видя холод ваш, изверился в надежде И ваше торжество — падение мое, * * * Ты всем взяла: лицом и прямотою стана, Глазами, голосом, повадкой озорной. Как розы майские — махровую с лесной — Тебя с твоей сестрой и сравнивать мне странно. Я сам шиповником любуюсь неустанно, Когда увижу вдруг цветущий куст весной. Она пленительна — все в том сошлись со мной, Но пред тобой, Мари, твоя бледнеет Анна, Да, ей, красавице, до старшей далеко. Я знаю, каждого сразит она легко,— Девичьим обликом она подруг затмила. В ней все прелестно, все, но, только входишь ты, Бледнеет блеск ее цветущей красоты, Так меркнут при луне соседние светила. * * * Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую! Налей нам, Коридон, кипящую струю. Я буду чествовать красавицу мою, Кассандру иль Мари — не все ль равно какую? Но девять раз, друзья, поднимем круговую,— По буквам имени я девять кубков пью. А ты, Белло, прославь причудницу твою, За юную Мадлен прольем струю живую. Неси на стол цветы, что ты нарвал в саду, Фиалки, лилии, пионы, резеду,— Пусть каждый для себя венок душистый свяжет. Друзья, обманем смерть и выпьем за любовь. Быть может, завтра нам уж не собраться вновь, Сегодня мы живем, а завтра — кто предскажет? * * * Да женщина ли вы? Ужель вы так жестоки, Что гоните любовь? Все радуется ей. Взгляните вы на птиц, хотя б на голубей, А воробьи, скворцы, а галки, а сороки? Заря спешит вставать пораньше на востоке, Чтобы для игр и ласк был каждый день длинней. И повилика льнет к орешнику нежней, И о любви твердят леса, поля, потоки. Пастушка песнь поет, крутя веретено, И тоже о любви. Пастух влюблен давно, И он запел в ответ. Все любит, все смеется, Все тянется к любви и жаждет ласки вновь. Так сердце есть у вас? Неужто не сдается И так упорствует и гонит прочь любовь? * * * Любовь — волшебница. Я мог бы целый год С моей возлюбленной болтать, не умолкая, Про все свои любви — и с кем и кто такая, Рассказывал бы ей хоть ночи напролет. Но вот приходит гость, и я уже не тот, И мысль уже не та, и речь совсем другая. То слово путая, то фразу обрывая, Коснеет мой язык, а там совсем замрет. Но гость ушел, и вновь, исполнясь жаром новым, Острю, шучу, смеюсь, легко владею словом, Для сердца нахожу любви живой язык. Спешу ей рассказать одно, другое, третье... И, просиди мы с ней хоть целое столетье, Нам, право, было б жаль расстаться хоть на миг. * * * Храни вас бог, весны подружки: Хохлатки, ласточки-резвушки, Дрозды, клесты и соловьи, Певуньи-пташки голосисты, Чьи трели, щебеты и свисты Вернули жизнь в леса мои. Храни вас бог, цветы-малютки: Фиалки, смолки, незабудки, И те, что были рождены В крови Аякса и Нарцисса, Анис, горошек, тмин, мелиса,— Привет вам, спутники весны! Храни вас бог, цветные стайки Влюбленных в пестрые лужайки, Нарядных, шустрых мотыльков, И сотни пчелок хлопотливых, Жужжащих на лугах, на нивах Среди душистых лепестков. Сто тысяч раз благословляю Ваш хор, сопутствующий маю, Весь этот блеск и кутерьму, И плеск ручьев, и свист, и трели - Все, что сменило вой метели, Державшей узника в дому. * * * Мари-ленивица! Пора вставать с постели! Вам жаворонок спел напев веселый свой, И над шиповником, обрызганным росой, Влюбленный соловей исходит в нежной трели. Живей! Расцвел жасмин, и маки заблестели. Не налюбуетесь душистой резедой! Так вот зачем цветы кропили вы водой, Скорее напоить их под вечер хотели! Как заклинали вы вчера глаза свои Проснуться ранее, чем я приду за вами, И все ж покоитесь в беспечном забытьи,— Сон любит девушек, он не в ладу с часами! Сто раз глаза и грудь вам буду целовать, Чтоб вовремя вперед учились вы вставать. АМУРЕТТА Вы слышите, все громче воет вьюга. Прогоним холод, милая подруга: Не стариковски, ежась над огнем,— С любовной битвы вечер свой начнем. На этом ложе будет место бою! Скорей обвейте шею мне рукою И дайте в губы вас поцеловать. Забудем все, что вам внушала мать. Стыдливый стан я обниму сначала. Зачем вы причесались, как для бала? В часы любви причесок не терплю, Я ваши косы мигом растреплю. Но что же вы? Приблизьте щечку смело! У вас ушко, я вижу, покраснело. О, не стыдитесь и не прячьте глаз — Иль нежным словом так смутил я вас? Нет, вам смешно, не хмурьтесь так сурово! Я лишь сказал — не вижу в том дурного! — Что руку вам я положу на грудь. Вы разрешите ей туда скользнуть? О, вам играть угодно в добродетель! Затейница! Амур мне в том свидетель: Вам легче губы на замок замкнуть, Чем о любви молить кого-нибудь, Парис отлично разгадал Елену: Из вас любая радуется плену, Иная беззаветно влюблена, Но похищеньем бредит и она. Так испытаем силу — что вы, что вы! Упали навзничь, умереть готовы! О, как я рад — не поцелуй я вас, Вы б надо мной смеялись в этот час, Одна оставшись у себя в постели. Свершилось то, чего вы так хотели! Мы повторим, и дай нам бог всегда Так согреваться в лучшие года, * * * Меж тем как ты живешь на древнем Палатине И внемлешь говору латинских вод, мой друг, И, видя лишь одно латинское вокруг, Забыл родной язык для чопорной латыни, Анжуйской девушке служу я в прежнем чине, Блаженствую в кольце ее прекрасных рук, То нежно с ней бранюсь, то зацелую вдруг, И, по пословице, не мудр, но счастлив ныне. Ты подмигнешь Маньи, читая мой сонет: “Ронсар еще влюблен! Ведь это просто чудо!” Да, мой Белле, влюблен, и счастья выше нет. Любовь напастью звать я не могу покуда. А если и напасть — попасть любви во власть, Всю жизнь готов терпеть подобную напасть. ВЕРЕТЕНО Паллады верный друг, наперсник бессловесный, Ступай, веретено, спеши к моей прелестной. Когда соскучится, разлучена со мной, Пусть сядет с прялкою на лесенке входной, Запустит колесо, затянет песнь, другую, Прядет — и гонит грусть, готовя нить тугую. Прошу, веретено, ей другом верным будь: Я не беру Мари с собою в дальний путь. Ты в руки попадешь не девственнице праздной, Что предана одной заботе неотвязной — Пред зеркалом менять прическу без конца, Румянясь и белясь для первого глупца,— Нет, скромной девушке, что лишнего не скажет, Весь день прядет иль шьет, клубок мотает, вяжет, С двумя сестренками вставая на заре, Зимой у очага, а летом во дворе. Мое веретено, ты родом из Вандома, Там люди хвастают, что лень им незнакома. Но верь, тебя в Анжу полюбят, как нигде,— Не будешь тосковать, качаясь на гвозде. Нет, алое сукно из этой шерсти нежной Она в недолгий срок соткет рукой прилежной. Так мягко, так легко расстелется оно, Что в праздник сам король наденет то сукно. Идем же, встречено ты будешь, как родное, Веретено, с концов тщедушное, худое, Но станом круглое, с приятной полнотой, Кругом обвитое тесемкой золотой. Друг шерсти, ткани друг, отрада в час разлуки, Певун и домосед, гонитель зимней скуки, Спешим! В Бургейле ждут с зари и до зари. О, как зардеется от радости Мари! Ведь даже малый дар, залог любви нетленной, Ценней, чем все венцы и скипетры вселенной. * * * Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет! Он хочет сотый раз увидеть без рубашки Мою любимую, пощупать все: и ляжки, И ту, и эту грудь, и спину, и живот. Так лечит он ее? Совсем наоборот: Он плут, он голову морочит ей, бедняжке, У всей их братии такие же замашки. Влюбился, может быть, так лучше пусть не врет! Ее родители, прошу вас, дорогие,— Совсем расстроил вас недуг моей Марии! — Гоните медика, влюбленную свинью! Неужто не ясна вам вся его затея? Да ниспошлет господь, чтоб наказать злодея, Ей исцеление, ему — болезнь мою. * * * Как роза ранняя, цветок душистый мая, В расцвете юности и нежной красоты, Когда встающий день омыл росой цветы, Сверкает, небеса румянцем затмевая, Вся прелестью дыша, вся грация живая, Благоуханием поит она сады, Но солнце жжет ее, но дождь сечет листы, И клонится она, и гибнет, увядая,— Так ты, красавица, ты, юная, цвела, Ты небом и землей прославлена была, Но пресекла твой путь ревнивой Парки злоба. И я в тоске, в слезах на смертный одр принес В кувшине — молока, в корзинке — свежих роз, Чтоб розою живой ты расцвела из гроба. * * * Ты плачешь, песнь моя? Таков судьбы запрет: Кто жив, напрасно ждет похвал толпы надменной. Пока у черных волн не стал я тенью пленной, За труд мой не почтит меня бездушный свет. Но кто-нибудь в веках найдет мой тусклый след И на Луар придет, как пилигрим смиренный, И не поверит он пред новой Ипокреной, Что маленькой страной рожден такой поэт. Мужайся, песнь моя! Достоинствам живого Толпа бросает вслед язвительное слово, Но богом, лишь умрет, становится певец, Живых нас топчет в грязь завистливая злоба, Но добродетели, сияющей из гроба, Сплетают правнуки без зависти венец. ИЗ “ПОСЛАНИЙ” ГАСТИНСКОМУ ЛЕСОРУБУ Послушай, лесоруб, зачем ты лес мой губишь? Взгляни, безжалостный, ты не деревья рубишь. Иль ты не видишь? Кровь стекает со ствола, Кровь нимфы молодой, что под корой жгла. Когда мы вешаем повинных в краже мелкой Воров, прельстившихся грошовою безделкой, То святотатца — нет! Бессильны все слова: Бить, резать, жечь его, убийцу божества! О храм пернатых, лес! Твоей погибшей сени Ни козы легкие, ни гордые олени Не будут посещать. Прохладною листвой От солнца ты не дашь защиты в летний зной. С овчаркой не придет сюда пастух счастливый, Не бросит бич в траву, не ляжет в тень под ивой, Чтоб, вырезав ножом свирель из тростника, Жанетте песнь играть, глядеть на облака. Ты станешь, лес, немым, утратит эхо голос. Где, зыблясь медленно, деревьев пышный волос Бросал живую тень,— раскинутся поля, Узнает борону и острый плуг земля, И, тишину забыв, корявый, черный, голый, Ты отпугнешь дриад и фавнов рой веселый. Прощай, о старый лес, Зефиров вольных друг! Тебе доверил я и лиры первый звук, И первый мой восторг, когда, питомец неба, Услышал я полет стрелы звенящей Феба И, Каллиопы жрец, ее восьми сестер Узнал и полюбил разноголосый хор, Когда ее рука мне розы в дар сплетала, Когда меня млеком Эвтерпа здесь питала. Простите, чащ моих священные главы, Ковры заветные нетронутой травы, Цветы, любимые случайным пешеходом. Теперь среди полей, под знойным небосводом, Густым шатром ветвей от солнца не укрыт, Убийцу вашего, усталый, он бранит. Прощай, отважного венчающий короной, О дуб Юпитера, гигант темно-зеленый, Хранивший род людской в былые времена. Прощай! Ничтожные забыли племена, Что дедов ты кормил, и черствые их внуки Кормильца обрекли на гибель и на муки. О, прав, стократно прав философ и поэт, Что к смерти иль концу все сущее стремится, Чтоб форму утерять и в новой возродиться. Несчастен человек, родившийся на свет! О, прав, стократно прав философ и поэт, Что к смерти иль концу все сущее стремится, Чтоб форму утерять и в новой возродиться. Где был Темпейский дол, воздвигнется гора, Заутра ляжет степь, где был вулкан вчера, И будет злак шуметь на месте волн и пены. Бессмертно вещество, одни лишь формы тленны. КАРДИНАЛУ ДЕ КОЛИНЬИ Блажен, кому дано быть скромным земледелом, Трудиться над своим наследственным наделом, Дожив до старости, иметь свой дом и кров, Не быть нахлебником у собственных сынов, Не сменой королей, но жизнию природы, Теченьем лет и зим спокойно числить годы. Блажен, кто Бахусу дары свои несет, Цереру, солнце чтит, вращающее год, Кто Ларам молится, домашним властелинам, Кто спит под звон ручьев, бегущих по долинам, Кому их музыка милее, чем труба, Кровавой битвы гул и с бурями борьба. Блажен, кто по полю идет своей дорогой, Не зрит сенаторов, одетых красной тогой, Не зрит ни королей, ни принцев, ни вельмож, Ни пышного двора, где только блеск и ложь. Ступай же, кто не горд! Как нищий, как бродяга, Пади пред королем, вымаливая блага! А мне, свободному, стократно мне милей Невыпрошенный хлеб, простор моих полей; Милей, к ручью склонясь, внимать струе певучей, Следить за прихотью рифмованных созвучий, Таинственных Камен подслушивать игру, Мычащие стада встречая ввечеру, Глядеть, как шествуют быки, бегут телята, Милее мне пахать с восхода до заката, Чем сердце суетой бесплодной волновать И, королю служа, свободу продавать. ШАЛОСТЬ В дни, пока златой наш век Царь бессмертных не пресек, Под надежным Зодиаком Люди верили собакам. Псу достойному герой Жизнь и ту вверял порой. Ну, а ты, дворняга злая, Ты, скребясь о дверь и лая, Что наделал мне и ей, Нежной пленнице моей, В час, когда мы, бедра в бедра, Грудь на грудь, возились бодро, Меж простынь устроив рай,— Ну зачем ты поднял лай? Отвечай, по крайней мере, Что ты делал возле двери, Что за черт тебя принес, Распроклятый, подлый пес? Прибежали все на свете: Братья, сестры, тети, дети,— Кто сказал им, как не ты, Чем мы были заняты, Что творили на кушетке! Раскудахтались соседки. А ведь есть у милой мать, Стала милую хлестать — Мол, таких вещей не делай! Я видал бедняжку белой, Но от розги вся красна Стала белая спина. Кто, скажи, наделал это? Недостоин ты сонета! Я уж думал: воспою Шерстку пышную твою. Я хвалился: что за песик! Эти ушки, этот носик, Эти лапки, этот хвост! Я б вознес тебя до звезд, Чтоб сиял ты с небосклона Псом, достойным Ориона. Но теперь скажу я так: Ты не друг, ты просто враг. Ты паршивый, пес фальшивый, Гадкий, грязный и плешивый. Учинить такой подвох! Ты — плодильня вшей и блох, От тебя одна морока, Ты — блудилище порока, Заскорузлой шерсти клок. Пусть тебя свирепый дог Съест на той навозной куче. Ты не стоишь места лучше, Если ты, презренный пес, На хозяина донес. ИЗ КНИГИ “СОНЕТЫ К ЕЛЕНЕ” Кассандра и Мари, пора расстаться с вами! Красавицы, мой срок я отслужил для вас. Одна жива, другой был дан лишь краткий час — Оплакана землей, любима небесами. В апреле жизни, пьян любовными мечтами, Я сердце отдал вам, но горд был ваш отказ. Я горестной мольбой вам докучал не раз, Но Парка ткет мой век небрежными перстами. Под осень дней моих, еще не исцелен, Рожденный влюбчивым, я, как весной, влюблен, И жизнь моя течет в печали неизменной. И хоть давно пора мне сбросить панцирь мой, Амур меня бичом, как прежде, гонит в бой — Брать гордый Илион, чтоб овладеть Еленой. * * * Уж этот мне Амур — такой злодей с пеленок! Вчера лишь родился, а нынче — столько мук! Отнять у матери и сбыть буяна с рук, Пускай за полцены,— на что мне злой ребенок! И кто подумал бы — хватило же силенок: Приладил тетиву, сам натянул свой лук! Продать, скорей продать! О, как заплакал вдруг. Да я ведь пошутил, утешься, постреленок! Я не продам тебя, напротив, не тужи: К Елене завтра же поступишь ты в пажи, Ты на нее похож кудрями и глазами. Вы оба ласковы, лукавы и хитры. Ты будешь с ней играть, дружить с ней до поры, А там заплатишь мне такими же слезами. * * * Когда, старушкою, ты будешь прясть одна, В тиши у камелька свои вечер коротая, Мою строфу споешь и молвишь ты, мечтая: “Ронсар меня воспел в былые времена”. И, гордым именем моим поражена, Тебя благословит прислужница любая,— Стряхнув вечерний сон, усталость забывая, Бессмертную хвалу провозгласит она. Я буду средь долин, где нежатся поэты, Страстей забвенье пить из волн холодной Леты, Ты будешь у огня, в бессоннице ночной, Тоскуя, вспоминать моей любви моленья. Не презирай любовь! Живи, лови мгновенья И розы бытия спеши срывать весной. * * * Когда в ее груди пустыня снеговая И, как бронею, льдом холодный дух одет, Когда я дорог ей лишь тем, что я поэт, К чему безумствую, в мученьях изнывая? Что имя, сан ее и гордость родовая — Позор нарядный мой, блестящий плен? О нет! Поверьте, милая, я не настолько сед, Чтоб сердцу не могла вас заменить другая, Амур вам подтвердит, Амур не может лгать: Не так прекрасны вы, чтоб чувство отвергать! Как не ценить любви? Я, право, негодую! Ведь я уж никогда не стану молодым, Любите же меня таким, как есть,— седым, И буду вас любить, хотя б совсем седую. * * * Ты помнишь, милая, как ты в окно глядела На гаснущий Монмартр, на темный дол кругом И молвила: “Поля, пустынный сельский дом,— Для них покинуть Двор — пет сладостней удела! Когда б я чувствами повелевать умела, Я дни наполнила б живительным трудом, Амура прогнала б, молитвой и постом Смиряя жар любви, не знающий предела”. Я отвечал тогда: “Погасшим не зови Незримый пламень тот, что под золой таится. И старцам праведным знаком огонь в крови. Как во дворцах, Амур в монастырях гнездится. Могучий царь богов, великий бог любви, Молитвы гонит он и над постом глумится”. * * * Оставь страну рабов, державу фараонов, Приди на Иордан, на берег чистых вод, Покинь цирцей, сирен и фавнов хоровод, На тихий дом смени тлетворный вихрь салонов. Собою правь сама, не знай чужих законов, Мгновеньем насладись,— ведь молодость не ждет! За днем веселия печали день придет, И заблестит зима, твой лоб снегами тронув. Ужель не видишь ты, как лицемерен Двор? Он золотом одел Донос и Наговор, Унизил Правду он и сделал Ложь великой. На что нам лесть вельмож и милость короля? В страну богов и нимф — беги в леса, в поля, Орфеем буду я, ты будешь Эвридикой. * * * Чтобы цвести в веках той дружбе совершенной — Любви, что к юной вам питал Ронсар седой, Чей разум потрясен был вашей красотой, Чей был свободный дух покорен вам, надменной, Чтобы из рода в род и до конца вселенной Запомнил мир, что вы повелевали мной, Что кровь и жизнь моя служили вам одной, Я ныне приношу вам этот лавр нетленный. Пребудет сотни лет листва его ярка,— Все добродетели воспев в одной Елене, Поэта верного всесильная рука Вас сохранит живой для тысяч поколений. Вам, как Лауре, жить и восхищать века, Покуда чтут сердца живущий в слове гений. * * * Чтоб источал ручей тебе хвалу живую, Мной врезанную в клен,— да к небу возрастет! Призвав на пир богов, разлив вино и мед, Прекрасный мой ручей Елене я дарую. Пастух, не приводи отары в сень лесную Мутить его струю! Пускай у этих вод Над сотнями цветов шумит зеленый свод,— Елены именем ручей я именую! Здесь путник отдохнет в прохладной тишине, Мечтая, вспомнит он, быть может, обо мне, И будет им опять хвала Елене спета. Он сам полюбит здесь, как я в былые лета, И, жадно ртом припав к живительной волне, Почувствует огонь, питающий поэта. * * * Когда хочу хоть раз любовь изведать снова, Красотка мне кричит: “Да ведь тебе сто лет! Опомнись, друг, ты стал уродлив, слаб и сед, А корчишь из себя красавца молодого. Ты можешь только ржать, на что тебе любовь? Ты бледен, как мертвец, твой век уже измерен, Хоть прелести мои тебе волнуют кровь, Но ты не жеребец, ты шелудивый мерин. Взглянул бы в зеркало: ну право, что за вид! К чему скрывать года, тебя твой возраст выдал: Зубов и следу нет, а глаз полузакрыт, И черен ты липом, как закопченный идол. Я отвечаю так: не все ли мне равно, Слезится ли мой глаз, гожусь ли я на племя, И черен волос мой иль поседел давно,— А в зеркало глядеть мне вовсе уж не время. Но так как скоро мне в земле придется гнить И в Тартар горестный отправиться, пожалуй, Пока я жить хочу, а значит, и любить, Тем более что срок остался очень малый. ГИМН ФРАНЦИИ Извечно Грецию венчает грек хвалой, Испанец храбрый горд испанскою землей, Влюблен в Италию феррарец сладкогласный, Но я, француз, пою о Франции прекрасной. Для изобилия природой создана, Все вожделенное сынам дает она. В ее таилищах разнообразны руды, Там золота найдешь нетронутые груды, Металлов залежи, железо, серебро,— Не счесть земли моей сокрытое добро. Один металл идет на памятник герою, Другой становится изогнутой трубою Иль, обращенный в меч, когда настанет срок, Надменному врагу преподает урок. Пройди по городам: лучом светил небесных Сияют нам глаза француженок прелестных. В них слава Франции моей воплощена! Там — царственной руки сверкнет нам белизна, Там — гордый мрамор плеч, кудрями обрамленных, Там грудь мелькнет — кумир поэтов и влюбленных. А красота ручьев, источников, озер, Дубы, шумящие на склонах темных гор, Два моря, что хранят, как два могучих брата, Родную Францию с полудня и с заката! И вы, ушедшие в зеленые леса, Сатиры, фавны, Пан — пугливых нимф гроза, И вы, рожденные для неги и прохлады, Подруги светлых вод, причудницы наяды,— Поэт, я отдаю вам сердца нежный пыл. О, трижды счастлив тот, кто с вами дружен был, Кто жадной скупости душой не предавался, Кто блеска почестей пустых не добивался, Но, книги полюбив, как лучший дар богов, Мечтал, когда умрет, воскреснуть для веков. А наши города, в которых мощь искусства Воспитывает ум и восхищает чувства И где безделие, ленивой скуки друг, Не может усыпить ревнителя наук! То мраморный дворец твои пленяет взоры, То уходящие в лазурный свод соборы, Где мудрый каменщик своп претворил устав, В бесформенной скале их зорко угадав. Все подчиняется руке искусства властной! Я мог бы долго петь о Франции прекрасной... Двумя Палладами любимая страна, Рождает каждый век избранников она, Средь них ученые, художники, поэты, Чьи кудри лаврами нетленными одеты, Вожди, чьей доблести бессмертье суждено: Роланд и Шарлемань, Лотрек, Байард, Рено. И ныне, первый бард, чьей рифмою свободной Прославлен жребий твой на лире благородной, Слагаю новый гимн я в честь родной земли, Где равно счастливы народ и короли. АМАДИСУ ЖАМЕНУ Три времени, Жамен, даны нам от рожденья: Мы в прошлом, нынешнем и в будущем живем. День будущий,— увы! — что знаешь ты о нем? В догадках не блуждай, оставь предрассужденья, Дней прошлых не зови — ушли, как сновиденья, И мы умчавшихся вовеки не вернем. Ты можешь обладать лишь настоящим днем, Ты слабый властелин лишь одного мгновенья. Итак, Жамен, лови, лови наставший день! Он быстро промелькнет, неуловим как тень, Зови друзей на пир, чтоб кубки зазвучали! Один лишь раз, мой друг, сегодня нам дано, Так будем петь любовь, веселье и вино, Чтоб отогнать войну, и время, и печали. ПРИНЦУ ФРАНЦИСКУ, ВХОДЯЩЕМУ В ДОМ ПОЭТА Убранством золотым мои не блещут стены, Ни в мрамор, ни в порфир мой дом не облечен, Богатой росписью не восхищает он, Не привлекают взор картины, гобелены. Но зодчий Амфион в нем дар явил отменный: Не умолкает здесь певучей лиры звон, Здесь бог единственный, как в Дельфах, Аполлон, И царствуют одни прекрасные Камены. Любите, милый принц, простых сердец язык, Лишь преданность друзей — сокровище владык, Оно прекраснее, чем все богатства мира. Величие души, закон и правый суд — Все добродетели — в глуши лесов живут. Но редко им сродни роскошная порфира! РЕКЕ ЛУАР Ответь мне, злой Луар (ты должен отплатить Признанием вины за все мои хваленья!), Решив перевернуть мой челн среди теченья, Ты попросту меня задумал погубить! Когда бы невзначай пришлось мне посвятить Любой из лучших рек строфу стихотворенья, Ну разве Нил и Ганг,— какие в том сомненья? Дунай иль Рейн меня хотели б утопить? Но я любил тебя, я пел тебя, коварный, Не знал я, что вода — сосед неблагодарный, Что так славолюбив негодный злой Луар. Признайся, на меня взъярился ты недаром: Хотел ты перестать отныне быть Луаром, Чтоб зваться впредь рекой, где утонул Ронсар. КАРДИНАЛУ ШАРЛЮ ЛОРРЕНСКОМУ Во мне, о монсеньёр, уж нет былого пыла, Я не пою любви, скудеет кровь моя, Душою не влекусь к утехам бытия, И старость близится, бесплодна и уныла. Я к Фебу охладел, Венера мне постыла, И страсти эллинской — таить не стану я — Иссякла радостно кипевшая струя,— Так пеной шумною вина уходит сила. Я точно старый конь: предчувствуя конец, Он силится стяжать хозяину венец, На бодрый зов трубы стремится в гущу боя, Мгновенья первые летит во весь опор, А там слабеет вдруг, догнать не может строя И всаднику дарит не лавры, а позор. * * * Когда лихой боец, предчувствующий старость, Мечом изведавший мечей враждебных ярость, Не раз проливший кровь, изрубленный в бою За веру, короля и родину свою, Увидит, что монарх, признательный когда-то, В дни мирные забыл отважного солдата,— Безмерно раздражен обидою такой, Он в свой пустынный дом уходит на покой И, грустно думая, что обойден наградой, Исполнен горечью, и гневом, и досадой, И негодует он, и, руки ввысь воздев, На оскорбителя зовет господень гнев, И, друга повстречав, на все лады клянется, Что королю служить вовеки не вернется, Но только возвестит гремящая труба, Что снова близится кровавая борьба, Он, забывая гнев, копью врага навстречу, Как встарь, кидается в губительную сечу. * * * Я к старости клонюсь, вы постарели тоже. А если бы нам слить две старости в одну И зиму превратить — как сможем — в ту весну, Которая спасет от холода и дрожи? Ведь старый человек на много лет моложе, Когда не хочет быть у старости в плену. Он этим придает всем чувствам новизну, Он бодр, он как змея в блестящей новой коже. К чему вам этот грим — вас только портит он, Вы не обманете бегущих дней закон: Уже не округлить вам ног, сухих, как палки, Не сделать крепкой грудь и сладостной, как плод. Но время — дайте срок! — личину с вас сорвет, И лебедь белая взлетит из черной галки. * * * А что такое смерть? Такое ль это зло, Как всем нам кажется? Быть может, умирая, В последний, горький час дошедшему до края, Как в первый час пути,— совсем не тяжело? Но ты пойми — не быть! Утратить свет, тепло, Когда порвется нить и бледность гробовая По членам побежит, все чувства обрывая,— Когда желания уйдут, как все ушло. Там не попросишь есть! Ну да, и что ж такого? Лишь тело просит есть, еда — его основа, Она ему нужна для поддержанья сил. А дух не ест, не пьет. Но смех, любовь и ласки? Венеры сладкий зов? Не трать слова и краски, Зачем любовь тому, кто умер и остыл? * * * Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада Я приближаюсь, глух, изглодан, черен, слаб, И смерть уже меня не выпустит из лап. Я страшен сам себе, как выходец из ада. Поэзия лгала! Душа бы верить рада, Но не спасут меня ни Феб, ни Эскулап. Прощай, светило дня! Болящей плоти раб, Иду в ужасный мир всеобщего распада. Когда заходит друг, сквозь слезы смотрит он, Как уничтожен я, во что я превращен. Он что-то шепчет мне, лицо мое целуя, Стараясь тихо снять слезу с моей щеки. Друзья, любимые, прощайте, старики! Я буду первый там, и место вам займу я. ЭПИТАФИЯ Здесь погребен Ронсар. Камен заставил он Прийти во Францию, покинув Геликон. За Фебом шествовал он с лирой дерзновенной, Но одержала смерть победу над Каменей. Жестокой участи он избежать не мог. Земля покоит прах, а душу принял бог.

Джулия: В. Вуатюр Рондо о рондо Конец! Мне приказала Изабо Любой ценою сочинить рондо: Нелегкое задание, признаться, – Чтоб восемь строк на –о и пять на –аться! Но делать нечего – сажусь в седло. И вот уж пять покинули гнездо: Дотянем восемь, помянув Бордо; И скажем (не впервые исхитряться!) Конец! Чтож, хорошо! Еще добавим до Пяти, покуда я еще трудо- Способен; уж одиннадцать мне снятся, И ежели осилю я двенадцать, То на тринадцатой воскликну: «О! Конец!»

Джулия: ИЗ ПОЭЗИИ ВАГАНТОВ ПРАЗДНИЧНАЯ ПЕСНЯ Радость, радость велия! День настал веселия. Песнями и пляскою Встретим залихватскою День освобождения От цепей учения. Школяры, мы яростно Славим - праздник радостный. Пук тетрадей — в сторону! На съеденье ворону — Творчество Надоново, Хлама груз ученого! Пусть, как знают прочие, Мы спешим к Венере И толпой бесчисленной К ней стучимся в двери. ВЕСЕННЯЯ ПЕСНЯ Дни светлы, погожи, О, девушки! Радуйтесь, ликуйте, О, юноши! Ах, я словно сад цветущий! Плоть и душу пожирает Жар желания; От любви теряю ум И сознание. Щекот соловьиный Разносится, Сладкою истомой В сердце просится. Ах, я словно сад цветущий! Плоть и душу пожирает Жар желания; От любви теряю ум И сознание. Ты всех дев милее, Желанная! Ты — лилей лилея, Благоуханная! Ах, я словно сад цветущий! Плоть и душу пожирает Жар желания; От любви теряю ум И сознание. Взглянешь благосклонно — Я радуюсь; Взглянешь непреклонно — Я мучаюсь. Ах, я словно сад цветущий! Плоть и душу пожирает Жар желания; От любви теряю ум И сознание. Ты играешь мною, Жестокая! Нет мне дня покоя, Светлоокая! Ах, я словно сад цветущий! Плоть и душу пожирает Жар желания; От любви теряю ум И сознание. Пусть умолкнут трели Соловьиные! Чу! В душе запели Песни дивные. Ах, я словно сад цветущий! Плоть и душу пожирает Жар желания; От любви теряю ум И сознание. Жду тебя с волненьем, Красавица! Сердце через мгновенье Расплавится. Ах, я словно сад цветущий! Плоть и душу пожирает Жар желания; От любви теряю ум И сознание. ИСПОВЕДЬ Осудивши с горечью жизни путь бесчестный, Приговор ей вынес я строгий и нелестный; Создан из материи слабой, легковесной, Я — как лист, что по полю гонит ветр окрестный. Мудрецами строится дом на камне прочном, Я же, легкомыслием заражен порочным, С чем сравнюсь? С извилистым ручейком проточным, Облаков изменчивых отраженьем точным. Как ладья, что кормчего потеряла в море, Словно птица в воздухе на небес просторе, Все ношусь без удержу я себе на горе, С непутевой братией никогда не в ссоре. Что тревожит смертного, то мне не по нраву; Пуще меда легкую я люблю забаву; Знаю лишь Венерину над собой державу; В каждом сердце доблестном место ей по праву. Я иду широкою юности дорогой И о добродетели забываю строгой, О своем спасении думаю не много И лишь к плотским радостям льну душой убогой. Мне, владыка, грешному, ты даруй прощенье: Сладостна мне смерть моя, сладко умерщвленье; Ранит сердце чудное девушек цветенье; Я целую каждую — хоть в воображенье! Воевать с природою, право, труд напрасный. Можно ль перед девушкой вид хранить бесстрастный? Над душою юноши правила не властны: Он воспламеняется формою прекрасной... Кто не вспыхнет пламенем средь горящей серы? Сыщутся ли в Павии чистоты примеры? Там лицо, и пальчики, и глаза Венеры Соблазняют юношей красотой без меры. Ипполита в Павии только поселите — За день все изменится в атом Ипполите; Башни Добродетели там вы не ищите; В ложницу Венерину все приводят нити. Во-вторых, горячкою мучим я игорной, Часто ей обязан я наготой позорной, Но тогда незябнущий дух мой пеоборный Мне внушает лучшие из стихов бесспорно. В-третьих, в кабаке сидеть и доселе было И дотоле будет мне бесконечно мило, Как увижу на небе ангельские силы И услышу пенье их над своей могилой. В кабаке возьми меня, смерть, а не на ложе! Быть к вину поблизости мне всего дороже; Будет петь и ангелам веселое тоже: «Над великим пьяницей смилуйся, о боже!» Да, хмельными чашами сердце пламенится; Дух, вкусивший нектара, воспаряет птицей; Мне вино кабацкое много слаще мнится Вин архиепископских, смешанных с водицей. Вот, гляди же, вся моя пред тобою скверна, О которой шепчутся вкруг тебя усердно; О себе любой из них промолчит, наверно, Хоть мирские радости любы им безмерно. Пусть в твоем присутствии, не тая навета, И словам господнего следуя завета, Тот, кто уберег себя от соблазнов света, Бросит камень в бедного школяра-поэта. Пред тобой покаявшись искренне и гласно, Изрыгнул отраву я, что была опасна; Жизни добродетельной ныне жажду страстно.,» Одному Юпитеру наше сердце ясно. С прежними пороками расстаюсь навеки; Словно новорожденный, подымаю веки, Чтоб отныне, вскормленный на здоровом млеке, Даже намять вытравить о былом калеке. К кельнскому избраннику просьба о прощенье; За мое раскаянье жду я отпущенья; Но какое б ни было от него решенье, Подчиниться будет мне только наслажденье. Львы и те к поверженным в прах не без пощады; Отпустить поверженных львы бывают рады; Так и вам, правители, поступать бы надо: Сладостью смягчается даже горечь яда.

Джулия: Монах Иоанн Спешу поведать вам сейчас мной в детстве слышанный рассказ. Но, чтоб он был усвоен вами, перескажу его стихами. Жил коротышка Иоанн. Монашеский он принял сан, и по пустыне, бодрым маршем, шагал он вместе с братом старшим. "Ах, мой любезный старший брат! Мирская жизнь - сплошной разврат! Мне не нужна еда и платье. Поддержка мне - одно распятье!" Резонно старший возразил: "Кем ты себя вообразил? Неужто истина, дружище, в отказе от питья и пищи?" "Нет, - отвечает Иоанн, - твои слова - самообман. Постом изматывая тело, мы совершаем Божье дело!" Дав сей торжественный обет, в сутану ветхую одет, он с братом старшим распростился и дальше в странствие пустился. Подставив солнышку главу, он ел коренья и траву, стремясь достичь высокой цели... Так длилось более недели. На день десятый наш монах вконец от голода зачах и поспешил назад, к деревне, где брат его гулял в харчевне. Глухой полночною порой он стукнул в ставенку: "Открой! Твой брат несчастный - на пороге, и он вот-вот протянет ноги. Изнемогаю без жратвы!" Но старший брат сказал: "Увы! Для тех, кто ангелоподобны, мирские блюда несъедобны!" Монах скулит: "Хоть хлебца дай!" Хохочет брат: "Поголодай! В питье и пище - проку мало, а здесь у нас - вино да сало!" Взмолился бедный Иоанн: "На что мне мой поповский сан! Пусть голодают херувимы, а людям есть необходимо!" Ну, тут его впустили в дом... Сказать, что сделалось потом? Монах объелся и упился и, захмелев, под стол свалился. А утром молвил Иоанн: "Нам хлеб насущный Богом дан! Ах, из-за пагубной гордыни я брел голодным по пустыне! Попутал бес меня, видать! В еде - Господня благодать! Видать, Господь и в самом деле велит, чтоб пили мы и ели!"

Джулия: Молитва о милой Храни, Боже, милую, Благую и добрую! Храни, Боже, милую. Душа ее светлая, Любовь ее верная, Храни, Боже, милую. Тверда, как драгой кристалл, Тверда, как златой металл, - Храни, Боже, милую. Чиста, как нагорный лед, Сладка, как отборный мед, - Храни, Боже, милую. Как лилии, ясная, Как розы, прекрасная, - Храни, Боже, милую. Она среди девушек - Как луна среди звездочек, Храни, Боже, милую. Но пламенней солнечных Лучей она огненных, Храни, Боже, милую. Послушай, красавица, Что в речах моих явится, - Храни, Боже, милую. Нет доблести истинней Любви твоей искренней, - Храни, Боже, милую. Нет славы всеведомей Любви твоей преданной, - Храни, Боже, милую. Пусть душа твоя тронется И к милому склонится, - Храни, Боже, милую. Пусть сердце не сердится, А верному вверится, - Храни, Боже, милую. Лобзанию нежному, Ласканию ближнему, - Храни, Боже, милую. Прощай, прощай, милая, Прощай, моя лучшая, Храни, Боже, милую. Господь сохрани тебя, Христос осени тебя, Храни, Боже, милую. Чтоб в небе обресть покой, Скажите: "Аминь! - со мной, - Храни, Боже, милую!"

Джулия: Луиш де Камоэнс Чего еще желать? Я с юных дней Раздаривал любовь, но не всегда ли Мне злобой и презреньем отвечали? А вот и смерть - что требовать у ней? Жизнь хочет жить - нет правила верней. Страданья никого не убивали, А там, превыше всей земной печали, Прибежище нам есть от всех скорбей. Но смерть не спросит о моем желанье: Ни слез, ни горя нет в ее стране. Все потерял я в горьком ожиданье, Зато враждой пресытился вполне. До смерти мне осталось лишь страданье. Для этого ль пришлось родиться мне? Перевод В. Левика x x x Мучительно за годом год идет, А дней уже осталось так немного. Но чем их меньше, тем длинней дорога, Тем больше в сердце горестных забот. Мой дар слабеет, и который год Не знает радость моего порога. И только опыт, все измерив строго, Порой обман грозящий узнает. Гонюсь за счастьем - вот оно! попалось! Увы! Рванулось и опять умчалось. Я падаю, встаю, пропал и след... Бегу опять, зову - оно далеко. Вперяю в даль отчаянное око... Оно исчезло, и надежды нет. Перевод В. Левика x x x Рассталась Низе навсегда с Монтану. Она исчезла за грядою скал, Но в памяти пастух воссоздавал Черты своей подруги неустанно. Он в Индии пред хлябью океана, На посох опершись, свой взор метал В пучину волн, в их дышащий кристалл, Но безответна пелена тумана. "Любви нетленной к той, что, мне на горе, - Стенал он, - путь свершает свой далекий, В свидетели зову я небосвод! И если жаль тебе меня, о море, - Вдаль унеси и слез моих потоки, Как их причину, с пеной темных вод!" Перевод М. Талова x x x Луга, леса в вечерней тишине, Ручей, едва журчащий на просторе, Иль тот, что в разрушительном напоре Шумит, катясь по горной крутизне; Граниты скал в лазурной вышине, Согласные в своем нестройном хоре, - Пока меня в оковах держит горе, Отрады вы не принесете мне. Другим стою перед тобой, природа, Не радуясь ни краскам небосвода, Ни весело струящейся воде. Мне чудится пора совсем иная, Я слезы лью, о прошлом вспоминая, И здесь печалюсь так же, как везде. Перевод В. Левика x x x Воображенье! - средь пустых забот Ужель тебе моих несчастий мало, Ужель тому страданий не хватало, Кто весь свой век дорогой бед идет? Зачем измучен вымыслами тот, Чей взор глядит так скорбно, так устало? Ведь и мечтать о счастье не пристало Тому, кто знал одних лишений гнет. Хоть объясните, мысли, убегая, Что гонит вас, какое колдовство Вас путает, бесовщина какая? Не отрекайтесь в гневе от того, Кто сам себя готов убить в печали, Когда и впрямь вы на него восстали. Перевод В. Левика x x x Наяды, обитательницы вод, Поящих землю свежестью прохладной, Вы видите, как праздный, безотрадный Другой поток из глаз моих течет. Дриады, страшен ваших стрел полет, Они сверкнут - и пал олень громадный, Вы видели глаза, чей беспощадный Единый взгляд в сердца позором бьет. Хотите видеть слезы горькой муки? Оставьте ваши воды, ваши луки, Идите, нимфы милые, сюда. Здесь тусклы дни, и ночи здесь бессонны, Но стрелы есть в глазах разящих доны, В моих глазах - прозрачная вода. Перевод В. Левика x x x Стоически, в тревогах тяжких дней, В трудах и бедах краткий век мой прожит. Одно лишь чувство грудь мою тревожит: Моя любовь - но и страданье с ней. Любых отрав любовь моя сильней, И яд, что быть противоядьем может, Гармонию страданья уничтожит: Ведь не мирюсь я с мукою моей. Но сил Любовь на тонкости не тратит И за несчастье мне несчастьем платит. Как снег, я таю от ее щедрот. А если б мог с несчастьем примириться, Она начнет на горести скупиться, Затем что с платой долг ее растет. Перевод В. Левика x x x Зачем Надежда лжет мне, как всегда, Зачем Судьба скликает беды снова? Не может быть возврата для былого, И вспять не обращаются года. Так пусть идут, проходят без следа Свидетелями жребия людского, Один всегда отличен от другого. Но и с мечтой не сходен никогда. Что так любил я, с чем душа сроднилась, Все стало чуждым, все переменилось, Я постарел, утратил к жизни вкус. Меня Судьба замкнула в круг проклятый, Но Время - счастья злобный соглядатай - Надежд убитых множит тяжкий груз. Перевод В. Левика x x x Воспоминанья горькие, вы снова Врываетесь в мой опустелый дом. Я так придавлен, так опутан злом, Что не надеюсь и не жду иного. Мне видеть гибель всех надежд не ново, И, сотни раз обманутый во всем, Я с примиренным сердцем и умом Терплю вторженье образов былого. Терплю и цепи горестной судьбы, Но пусть в несчастьях век мой горький прожит, Я милосердья от нее не жду. Нет больше сил для жизни и борьбы, Так пусть паду - падением, быть может, Я от себя страданье отведу. Перевод В. Левика x x x Семь лет Иаков пас овец Лавана, Но не ему служил - его Рахили, О чьей красе кругом ему твердили, Чей образ он лелеял постоянно. И хоть бедняк трудился неустанно И лишь минуты встреч отрадой были, Ему Лаван - так пишут в древней были - Дал в жены Лию, став на путь обмана. Но, верен лишь пастушке той прекрасной, Ее отцу сказал пастух несчастный: - Я прослужу еще семь лет сполна, Твое всю жизнь готов пасти я стадо, Но не одной, а многих жизней надо Для той любви, что вечности равна. Перевод В. Левика x x x Мечтает Страсть о встрече, дона, с Вами, Не ведая сама, к чему стремится, Любовь желать столь низкого стыдится, Она живет возвышенными снами. Какое существо под небесами Возможным постоянством не прельстится? И только страсть о низменном томится, Хоть, насладясь, желанья гаснут сами. Моя любовь, ты чистоту святыни Чуть запятнала, - как тяжелый камень Летит, сорвавшись, к центру мирозданья, Так и мое воображенье ныне Откликнулось на чувственный мой пламень И подчинилось низости желанья. Перевод В. Левика x x x Колокола сзывали в Божий храм, И люди шли, как реки льются в море, Чтобы того прославить в общем хоре, Кто указал пути к спасенью нам. Но притаился бог незрячий там, И я в груди стрелу почуял вскоре, И он сломил мой разум в жарком споре, Прекрасный лик явив моим глазам. Язычник одолел меня во храме, Но я в душе не чувствую укора, Слепого супостата не кляну. Я дал ему обвить меня цепями, Я славил этим Вас, моя сеньора, И жаль, что прежде не был я в плену. Перевод В. Левика x x x Когда улыбкой, звуком нежных слов Мой слух, мой взор, все чувства увлекая, Вы мысль мою, мой разум, дорогая, Возносите к обители богов, Освобожден от всех земных оков, Людских богатств ничтожность презирая, Я здесь дышу благоуханьем рая, Я вдруг рассудок потерять готов. Не оскорблю Вас жалкими хвалами, Кто видел Вас, кто восхищался Вами, Тот понял всю безмерность красоты. Он согласиться вынужден без спора, Что сотворить Вас мог лишь тот, сеньора, Кто создал небо, звезды и цветы. Перевод В. Левика x x x Как лебедь умирающий поет На зыбкой глади озера лесного, Когда впервые, скорбно и сурово, На жизнь глядит уже с иных высот, - О, если б он часов замедлил ход, О, если бы расправил крылья снова! Но славит он конец пути земного, Освобожденье от земных забот, - Так я, сеньора, здесь, в пути далеком, Уже смирясь пред неизбежным роком, Не в силах жить, берусь за лиру вновь И снова славлю горькими словами Мою любовь, обманутую Вами, И Вашу изменившую любовь. Перевод В. Левика x x x Когда судьба мне испытанье шлет И, Вас - мое блаженство - покидая, Я должен ехать, изгнанный из рая, Моей вины терпя жестокий гнет, Суровость Вашу, гневный Ваш уход, Тот страшный миг опять переживая, Черствею вдруг, и боль, еще живая, Уже не с прежней силой сердце жжет. Как мог судьбы принять я перемену, Как я не умер, как мирскую сцену Тогда не бросил и понес мой крест? Поверьте, все приму я без укора. Уехав, больше я б страдал, сеньора, Когда бы мукой не был мой отъезд. Перевод В. Левина x x x Те очи светлые, что в час прощанья Все о разлуке плакали со мной, О чем теперь грустят? И облик мой Лелеют ли в своих воспоминаньях? И помнят ли годину расставанья И час моих страданий роковой? И день свиданья нашего благой Им грезится в заветных ли мечтаньях? Считают ли мгновенья и часы? Для них минуты тянутся, как годы? Взывают ли к ветрам в ночной тиши? Обман счастливый страждущей души! Когда печальным думам нет исхода, Хоть ты терзанья сердца приглуши. Перевод О. Овчаренко x x x Кто любит - побуждаемый мечтой, В любимое свое преобразится. Так мне - чего желать, к чему стремиться? Оно во мне - желаемое мной. Мой дух, как предначертано судьбой, Сумел с любимым воедино слиться, И тело не взыскует, не томится, Когда душа - в гармонии с собой. Но та, кто в красоте необычайной Как атрибут с предметом, связью тайной С моей душой навек сопряжена, Во мне живет, как чистая идея. Я стал любовью, божеством владея, - Ей форма, как материи, нужна. Перевод В. Левика x x x Тщеславность ум Летеи помутила. Как повествует миру быль одна, Своею красотой ослеплена, Она хвалилась, что богинь затмила. Тогда богов судилище решило, Что столь необычайная вина Немедля быть наказанной должна, Как дерзкая хвастунья заслужила. Но кары той не мог перенести Олен, к Летее страстью пламенея. Погибнуть, но прекрасную спасти - Вот какова была его затея. И, чтоб любовь от смерти увести, Он камнем стал, а с ним - его Летея. Перевод В. Левика x x x Щегол влюбленный, нежный и беспечный, Едва пригладив клювом пух, без нот На ветке зеленеющей поет Все тот же стих, бессвязный, бесконечный. Тем временем стрелок в тростник заречный Уходит крадучись. Таясь, как крот, Он целится и в тьме стигийских вод Певцу любви покой готовит вечный. Так, жизнью наслаждавшийся дотоле, Задет я в сердце был твоей стрелой, Когда ловца отнюдь не опасался. Чтоб невзначай застичь меня на воле, Подстерегая, лучник роковой В твоих зеницах пламенных скрывался. Перевод М. Талова x x x Таких созвучий, полных красоты, Таких стихов в сладчайшем новом стиле Мои труды еще не породили, Мой стих явил лишь грубые черты. А Ваш - родник, бегущий с высоты. Вы Иппокрены ключ им посрамили. Цветам, что Вы на Тежу возрастили, Завидуют и Мантуи цветы. Зато Вы небесами не забыты, И Аполлон, пристрастья не тая, Вручил Вам дар, какого я не стою. Две наши музы равно знамениты, Но только черной завистью моя, А Ваша - несравненной чистотою. Перевод В. Левика x x x Противница и друг! В твоих руках Вся жизнь моя и все блаженство было! Нет, стала не земля твоей могилой, Чтоб на земле от горя я исчах. Волна морская твой скрывает прах, Одна красою обладает милой, Но, сколько бы ни длился век унылый, Твой образ будет жить в моих мечтах. И если мне дано в строках сонета Любви кристально чистой посвятить Рассказ пусть грубый, но правдоподобный, Ты будешь мной в стихах всегда воспета, И если память вечно может жить, Да будет стих мой надписью надгробной! Перевод М. Талова x x x Душа моей души, ты на крылах Отторглась преждевременно от тела! Покойся там, куда ты отлетела, А мой удел - грустить о небесах. О, если память о земных делах Живет в преддверье горнего предела, Не забывай любви той, что горела Чистейшим пламенем в моих глазах! И пусть любимой имя будет свято - Вернуть ее не может человек Своей тоской (оттуда нет возврата!). Моли того, кто жизнь твою пресек, Дабы опять, как на земле когда-то, Нас в небе он соединил навек! Перевод М. Талова x x x Как смерть в глаза видавший мореход, Добравшись вплавь до берега чужого, - Пускай "забыть о море" дал он слово, Пусть он и ветер, и волну клянет, - Уже назавтра, с сердца сбросив гнет, Он золота, он бури жаждет снова И вот воспрял, и длань его готова Направить парус в гибельный поход, - Так я от бури сладостного взора Хотел бежать, я изменил отчизне, Я слал проклятья ветру и волне, Но возвращаюсь к Вам, моя сеньора, Чтоб снова там найти источник жизни, Где лишь недавно смерть грозила мне. Перевод В. Левика x x x Амур, никак тебя я не пойму: Ведь прежде чем войти в твои чертоги, Я долго шел по гибельной дороге, Проклятья множа твоему ярму. Я опыту вверялся и уму, Считал, что знаю, сколь уловки многи Коварные твои, - и вот, в итоге, Служу теперь тебе лишь одному. Тебе мое приютом сердце было, Где ты незримо коротал года, До времени твоя дремала сила - И для меня открылся ты, когда С особою тоскою наступило Чередованье скорби и стыда. Перевод Е. Витковского x x x Когда мое страданье - искупленье За все ошибки, сделанные мною, Как видно, мне назначена судьбою Двойная мука за мое терпенье. И если вздохи, бледность, униженье Напрасны и пощады я не стою, Сеньора, ляжет тяжкою виною На совесть Вашу все мое мученье. Но если вновь, вооруженный луком, Слепец грозит меня подвергнуть мукам За верность, не нарушенную мной, Поскольку Вас никто ведь не накажет, Пускай навек Амур меня обяжет Страдать за то, в чем только Вы виной. Перевод В. Левика x x x Владычица, подайте мне устав, Чтоб за любовь я пребывал в ответе: Поскольку Вас одну люблю на свете - Я выполню его, не возроптав. Лишь видеть Вас не отнимайте прав - А все иное будет пусть в запрете. О данном не посетую обете, Не оскорблю Ваш несравненный нрав. Когда для Вас такие просьбы тяжки - Тогда подайте, рассудивши здраво, Тому, чтоб умер я, устав любой. Но коль и этой не найду поблажки - То буду жить и доле без устава, Одною счастлив горькою судьбой. Перевод Е. Витковского

Evgenia: Вот стихотворение Эсташа Дешана (1346–1406/1407) в двух переводах. Первый - А. Парин: Прощай, любовь, прощайте, молодухи, Прощай, купален, рынков, бань возня, Прощайте, пурпуэны, перья в ухе, Прощай, гладчайшая, как стол, броня, Прощайте, игры ночи, игры дня, Прощайте, пляски и весельчаки, Прощайте, птички, влекшие меня, Прощай, Париж, прощайте, пирожки. Прощайте, шляпы, бантики на брюхе, Прощай, вино и сладкая стряпня, Прощайте, гуси, рыбины, краюхи, Прощайте, церкви, где, угомоня Свой пыл, святые смотрят из огня, Прощайте, дам веселые кружки! Я отправляюсь в Лангедок, стеня. Прощай, Париж, прощайте, пирожки. Прощай, лежу на терньях средь разрухи – Весь дом разграблен, словно шла резня; Любовь теряю, как не быть не в духе, И предо мной раскрыта западня. Я весь в грязи, оборван, без ремня, Ведь вся страна разодрана в клочки. Но вымолвлю, спокойствие храня: Прощай, Париж, прощайте, пирожки! А вот часть этого стихотворения в другом переводе (к сожалению, переводчик не указан). Она завершает книгу Симоны Ру "Повседневная жизнь Парижа в Средние века": Прощай, любовь, и вы, мои милашки, Прощайте, бани, рынок, Большой мост, Прощай, камзол, штаны, сорочки, пряжки, Прощайте, зайцы, рыба, если пост. Прощайте, седла, сбруя наборная, Прощайте, танцы, ловкие прыжки, Прощай, перина, пух и плоть живая, Прощай, Париж, прощайте, пирожки. Прощайте, шляпы, что пестрят цветами, Прощай, вино, и брага, и друзья, Прощайте, рыбаки с сетями и садками, Прощайте, церкви, в дальние края Я понесу святых благословенье. Прощайте, жаркие, заветные деньки! Я в Лангедок плетусь по принужденью. Прощай, Париж, прощайте, пирожки...

полная версия страницы