Двор монарха

Форум » На самом деле было так » Двор монарха » Ответить

Двор монарха

Adel: Двор монарха в средневековой Европе: явление, модель, среда. / Под ред. Н.А. Хачатурян. Вып. 1. – М., СПб: Алетейя, 2001. – 352 с. Здесь немало любопытного. Поэтому позвольте выложить несколько статей.

Ответов - 64, стр: 1 2 3 4 All

Adel: Делла Каза вводит в свой трактат и рассуждения о красоте, но не в философско-эстетическом плане, как в «Книге о придворном» Кастилъоне, а в практически-этическом преломлении. Он высказывает тезис, что человек не может довольствоваться одним лишь сознанием того, что он хорошо поступает, — наряду с этим все его поступки и действия должны быть изящны (XXVII, XXXVIII). Изящество он определяет как чувство меры во всем — в украшении лица и одежды, в правильном, сообразном с обстоятельствами поведении в любой ситуации. И здесь он тоже прописывает все до мелочей — от формы шляп до поведения в застолье. Трактат «Галатео, или О нравах» — своеобразная энциклопедия обиходных правил, рассчитанных не столько на верхушку, сколько на средние слои общества. Влияние гуманистических традиций здесь четко прослеживается в общих представлениях о человеке и нормах его общежития. Главным оказывается достоинство личности и уважительное отношение к другим людям, причем не внешнее, не поверхностное, а проникнутое внутренним чувством, и, наконец, радость самого общения. Если попытаться провести типологическое сравнение «Книги о придворном» Кастильоне и «Галатео, или О нравах» Делла Казы, то можно отметить следующее: при сходном назначении обоих произведений — дать идеал благовоспитанности (и это во многом предопределило популярность этих сочинений) — авторы ориентировали свои труды на разную социальную среду. Кастильоне обобщал практику придворной жизни и создавал образ идеального придворного, как бы запрограммированного для минисоциума, в который он оптимально вписывается, а все его образование и воспитание служит одной цели — быть полезным, доставлять удовольствие правителю и его окружению, элитарной придворной среде. Безупречность манер и поведения становится для придворного Кастильоне самоцелью, хотя и опирается на его всестороннее физическое и интеллектуальное развитие, ведь он не только призван быть доблестным воином в силу знатности происхождения, но и хорошо образованным на гуманистический манер царедворцем. Ренессансный двор Италии, превращавшийся в центр литературной, художественной, музыкальной жизни, предъявлял высокие требования к его участникам, что сказалось на идеал6 придворного, созданном Кастильоне. Его придворный — творец самого себя, мастер, творчество которого сродни ренессансным традициям — эстетическое начало здесь резко подчеркнуто, выдвинуто на первый план. Хотя гуманистический идеал человека у Кастильоне преломлен и отчасти приспособлен к узкой социальной среде, по сути к интересам дворянской верхушки, и в этом смысле трансформирован, его эстетизация стала новым поворотом в учении о человеке, заложенном гуманистами предшествующего столетия. Делла Каза ориентирует свой трактат на широкого читателя— и в этом его главное отличие от «Книги о придворном» Кастильоне — на средние слои общества, на более демократическую среду. Он также формирует свой идеал благовоспитанного человека в духе гуманистических традиций, Однако его идеал не ограничен столь узкими социальными рамками, как у Кастильоне — он формулирует правила поведения, помогающие человеку уверенно чувствовать себя в самых разных общественных кругах. Главным в этике поведения, которую формулирует Делла Каза, оказывается уважение к окружающим; оно должно проявляться во всем, вплоть до мелочей, и в то же время сохранение достоинства, не показного и основанного не на внешних факторах — знатности или богатстве, — а на объективной самооценке, поддержанной образованием и воспитанием. Отсюда и пренебрежение автора «Галатео» к церемониям, характерным для дворянской среды и особенно для придворной жизни. При всех типологических различиях сочинений Кастильоне и Делла Каза они принадлежат одному времени и одной культуре — Ренессансу, хотя и высвечивают разные ее грани и разное социальное восприятие. Оба произведения убедительно свидетельствуют о прочной укорененности гуманистической культуры в итальянском обществе XVI в.

Adel: Примечания ** 1 Burke P. II cortigiano // L'Uomo del Rinascimento / a cura di E. Garin. Roma; Bari, 1988. P. 133-139.См. также: Bertelli S., Cardini E., Garbero Zorzi F. Le corti italiane del Rinascimento. Milano, 1985. **2 Rossi M. Baldassar Casriglione. Bari, 1946. **3 Зубов В. П. Леонардо да Винчи, М., 1952. С. 22-30. **4 Urbtino. Kunsthistorischer Fuerer. Rimìni, 1996. S. 24-30, 49-57. ** 5 Burke P. Il cortigiano. P. 152-153. **6 Описанные в «Книге о придворном» персонажи — исторические фигуры, наделенные автором яркими чертами характера. В первой книге граф Лодовико ди Каносса рисует образ совершенного придворного. Во второй книге Федерико Фрегозо, будущий дож Генуи, рассуждает о том, как лучше выявлять качества идеального придворного; эту тему продолжает писатель Бернардо Биббиена, рассказывая разные «истории». Третья книга повествует устами Джулиано деи Медичи об идеальной женщине и придворной даме. В четвертой книге Оттавиано Фрегозо рассуждает об отношениях придворного со своим князем, а писатель Пьетро Бембо, служивший в те годы у герцога Урбинского, излагает платоновскую теорию любви и красоты. **7 Библиографию см. в кн.: Loos E. Baldassare Castiglìones «Libro del Cortegiano». Frankfurt a. M., 1955; Idem. Literatur und Forschung eines Menschenideales: das «Libro del Cortegiano» von Baldassare Castiglione. Mainz, 1980; La corte e il «Cortegiano». Un modello teorico / A cura dì A. Prosperi. Roma, 1980. **8 Хоментовская А. И, Кастильоне, друг Рафаэля (1478 — 1529) / К истории эпохи Возрождения. Пг., 1923; Дживелегов А. К., Очерки итальянского Возрождения: Кастильоне, Аретино, Челлини. М., 1929; Чиколини А, С. Гуманистический идеал Кастильоне // Рафаэль и его время. М., 1986. С. 199-210; Кудрявцев О, Ф. Эстетические искания гуманистов круга Рафаэля // Рафаэль и его время. М., 1986. С. 179 — 198; Боткин Л. М. На пути к понятию личности: Кастильоне о «грации» // Культура Возрождения и общество. М., 1986. С. 86-95. **9 Бальдассаре Кастильоне. О придворном. Книга первая, книга четвертая. Перевод О. Ф. Кудрявцева // Опыт тысячелетия. Средние века и эпоха Возрождения: быт, нравы, идеалы. М., 1996. С. 466 — 568; Castiglione B. Il libro del Cortegiano / A cura di V. Cian. Firenze, 1947; Opere di Baldassare Castiglione, Giovanni della Casa, Benvenuto Cellini / A cura di C. Cordie. Milano; Napoli, 1960; Castiglione. The ideal and the real in Renaissance culture / Ed. by R. W. Hanning, D. Rosand. New Haven; London, 1983. **10 Della Casa G. Galateo, ovvero décostumi / Ed. D. Provenzal. Milano, 1950; G. Della Casa e altri trattatisti cinquecenteschi dei comportamento / a cura di A. di Benedetto. Тоrinо, 1970.

Adel: Л. К. Масиель Санчес ПРИДВОРНАЯ ОДИССЕЯ ОДНОГО КАСТИЛЬСКОГО ИДАЛЬГО XV ВЕКА Описание визитов ко дворам европейских и азиатских государей является одним из важнейших сюжетов «Странствий и путешествий» Перо Тафура **1. Эта книга – одно из интереснейших свидетельств XV века, своей яркостью, остротой и обилием мельчайших деталей напоминающая полотна автора Гентского алтаря. Между 1436 и 1439 годами молодой кастильский идальго, приближенный короля Хуана II, хотя и не слишком родовитый, но зато располагающий обширными денежными ресурсами, странствует по всему Средиземноморью и немецким землям. Вернувшись в Кастилию, он не сразу берется за перо: лишь около 1453 – 1454 гг. Перо Тафур пишет трактат о своих странствиях и путешествиях, посвятив его великому командору Ордена Калатрава. Скорее всего, к тому, чтобы доверить бумаге впечатления своей молодости, его подтолкнуло известие о падении Константинополя: как мы увидим, с византийской столицей нашего идальго связывали совершенно особые чувства. Вероятно, что оказавшийся не у дел Тафур хотел воспользоваться изменившейся политической обстановкой – падением всесильного канцлера Альваро де Луна, – чтобы напомнить о себе при дворе и предложить свои знания для организации похода против турок, о котором вдруг вспомнила вся Западная Европа. Описывая «героическую эпоху» своей жизни, Тафур, по выражению одного современного исследователя, «не был монстром, доводящим заботу о правдивости до абсурда» **2: мы вполне можем доверять ему, но не забывая о том, что наш идальго не упускал ни одного случая, чтобы подчеркнуть важность собственной персоны. Вполне понятно то пристальное внимание, которое путешественник уделяет в описании своих странствий государям и их отношению к нему самому. Тафуру хотелось убедить окружение Хуана II, что он только по недоразумению не является придворным и что чуть ли не все императоры, короли, герцоги и графы почитали за честь принять его. Ведь сам византийский император подтвердил происхождение Тафура от старшего сына одного из своих предшественников и относился к нему «как к родственнику» (с. 149) **3. Недалеко от Губбио наш путешественник встречает Гвидантонио да Монтефельтро, графа Урбино, который затем приглашает его в свою столицу (с. 38 – 40). Во время пребывания на Кипре он тесно общается с местной королевской семьей – юным Жаном II, его тетей «мадамой Аньесой» и дядей «кардиналом Кипра» (с. 68 – 71, 120 – 122). В качестве кипрского посла Тафур едет в Каир к египетскому султану Барсбею (с. 81 – 84, 90 – 91). На Родосе Тафур оказывается в момент смерти Великого магистра Антони де Флувья и присутствует при выборах его преемника (с. 126 – 129). В Константинополе Тафур тесно общается с императором Иоанном VIII (с. 139 – 141, 149, 151-152), а также с императрицей и ее братом Александром. После отъезда императора на Ферраро-Флорентийский собор Тафур осматривает Святую Софию в обществе деспота Драгаша – будущего Константина XI (с. 171-174, 181-183). Из Константинополя Тафур совершает поездку в Адрианополь, где видится с султаном Мурадом II (с. 153). По дороге в Каффу и обратно Тафур задерживается в Трапезунде и встречается с императором Иоанном IV (с. 159-160, 169). Вернувшись в Италию, Тафур видится в Ферраре с папой Евгением IV, императором Иоанном VIII Палеологом, присутствует на заседании Собора (с. 220 – 223). На одном из празднеств наш путешественник видит маркиза Феррары Никколо д'Эсте (с. 225-226). В Милане Тафуру удается понаблюдать за герцогом Филиппе (с. 228 – 229), по Кёльну он ездит в. сопровождении па Дитриха фон Мерса (с. 241–242). Затем он посещает герцогов Адольфа Клевского (с. 243), Арнольда Гелдернского (с. 243 – 244) и Филиппа Бургундского (с. 245 – 250), а также знакомится с их многочисленными родственниками. Вместе с посольством Базельского собора Тафур попадает в плен, но герцог Стефан Баварский отпускает его с извинениями (с. 262 – 264). В Силезии Тафур живет несколько дней при дворе императора Альбрехта Габсбурга (с. 272 – 280), а в Вене встречается с его супругой Елизаветой (с. 282 – 283). Наконец, в Винер-Нойштадте Тафур видится с герцогом Фридрихом, будущим императором (с. 285).

Adel: В этом обширнейшем списке обращает на себя внимание отсутствие имен дожей Генуи и Венеции. Тафур подробно описывает государственное устройство морских республик, упоминает факт личной встречи с дожами (с. 12 – Генуя, с. 197 – 198– Венеция), в подробностях рассказывает об обручении дожа Венеции с морем («В этот день дож выходит во всем своем великолепии, с папскими и императорскими церемониями, и считается, что именно в этот день завоевал он себе право на них»; с. 198) – и при этом ни разу не упоминает имен правителей, ничего не говорит об их характере или отношении к нему самому. Кастильский идальго никак не связывает высокое достоинство этих постов (ведь он говорит о «папских и императорских церемониях») с теми, кто на них избирался; для подчеркивания собственной важности нашему путешественнику достаточно упомянуть факт контакта с «главой государства». Личность выборного государя, власть которого к тому же ограничена, не представляла для Тафура интереса **4. Как попадал Тафур ко всем этим государям? Пути были разные. Иногда встречи были «случайными»: Тафур видит царственную особу издалека – на празднике – маркиза Феррары, или на прогулке – герцога Милана, подходит и заговаривает с графом Урбино, оказавшись в плену, знакомится с гербом Баварским. Часто это случается «официальным путем»: Тафур упоминает наличие неких рекомендательных писем Хуана II к кардиналу Кипра (с. 68), возможно, что у него были подобные письма и к другим государям. Как посол короля Кипра Тафур предстает перед султаном Барсбеем (с. 83) и родосским магистром (с. 126). К императору Константинополя Тафур попадает, видимо, с помощью своих многочисленных земляков (с. 139-140), равно как и к императору Альбрехту,с канцлером которого они познакомили Тафура (с. 271). Иногда государи сами проявляли инициативу: они принимали Тафура, чтобы собрать интересующую их информацию (император Иоанн VIII и Иоанн IV, султан Мурад II, папа Евгений IV, герцог Филипп Бургундский, с, 140, 159, 153, 220, 250 соотв.). С другой стороны, оба греческих императора (Константинопольский и Трапезундский), а также и король Кипра, были весьма заинтересованы в молодом идальго ввиду отчаянной нехватки способных людей перед лицом турецкой угрозы (с. 149, 159, 121) и пытались задержать его у себя. Рассказы Тафура о визитах к разным государям обнаруживают много общих элементов. Они появляются в самых разных сочетаниях, их может быть много или мало. Но по ним можно судить о приоритетах Тафура, о том, какой прием ожидал он при дворе и как он ощущал себя в обществе коронованных особ. Описание приезда в город, где есть государь, Тафур начинает с визита ко двору: «Мы сошли на землю, и отправился я к императору» (с. 159); «... И были там герцог Бургундский и его жена герцогиня, и отправился я выразить им свое почтение...» (с. 245). Иногда прибытие приобретает весьма экстравагантные формы, как в случае с графом Урбино (с. 38), где Тафур предстает в качестве талантливого актера. «Я увидел его идущим среди клириков и поющим, как и они <...>. Я приблизился к графу, поклонился ему и сказал, чтобы он сделал мне что-нибудь доброе во имя Божьей любви, что я бедный человек, пришедший из Рима и направляющийся в Иерусалим; а мои слуги оставались в стороне, потому что я приказал им не подходить ко мне».

Adel: Как правило, Тафур подробно описывает свое попадание ко двору. В таком случае возникает замечательная картина постепенного приближения – по времени и по ступенькам социальной иерархии – к государю. В качестве примеров можно привести визиты к императорам Константинополя и Германии, и также к султану Египта. Тафур прибыл в Константинополь с утра и «хотел немедленно отправиться выразить свое почтение императору». Но его земляки упрашивают его не обижать их, и он отправляется в Перу. Здесь его знакомят с подеста, а на другой день он знакомится с многочисленными кастильцами, т. е., как бы вводится в круг идальго Перы. И именно в этом качестве, «в сопровождении всех кастильцев, одетый во все самое хорошее, с цепью Чешуи, девиза короля Дона Хуана», отправляется он во дворец. До того, как он удостаивается аудиенции, его заставляют прождать час (с. 139 – 140). В Нюрнбереге кастильцы знакомят Тафура с Гаспаром Шликом – канцлером Альбрехта Габсбурга. Шлик берет Тафура с собой. Сначала они посещают семейство Шлика в Эгере, затем гостят у герцога Саксонии. По прибытии в Бреслау Тафур отправляется, наконец, к императору в сопровождении кастильцев, а также двух немцев, с которыми он познакомился в Иерусалиме (с. 271–274). Кажется, что Тафур рассматривает все эти знакомства лишь как предварительные условия будущего знакомства с императором; в центре внимания путешественника всегда находится царственная особа; об этом свидетельствуют фразы типа: «хотел немедленно отправиться к императору, но» (с. 139) или «я распрощался с кардиналом и отправился к императору» (с. 268; напомним, что кардинал в Констанце, а император в Бреслау!). Особенно явно подчеркнута стратегическая цель визита к государю в описании Египта, где все так или иначе связывается с дипломатической миссией Тафура. Сразу по прибытии в Дамиетту его принимает местный «аделантадо» (губернатор, у которого он восемь дней ожидает специального корабля. Через семь дней после отплытия Тафур оказывается в Вавилоне (Каире) и на следующий день отправляется к главному толмачу султана. У него Тафур «пробыл два дня, прежде чем увидел султана». На третий день толмач возит письма кипрского короля султану для предварительного просмотра. Следующий день становится, наконец, днем вожделенного приема. Однако для достижения цели герою предстоит преодолеть препятствия, отразившие, в свою очередь, высокое положение государя в иерархии общества. Сначала Тафур видит войско султана, собравшееся для присяги, затем входит на территорию дворцового комплекса и идет по его улицам. «Все еще идя по тем улицам, мы достигли больших ворот, которые были закрыты, и нам открыли их, и мы вошли внутрь и оказались на большой площади, полной кабальеро, выстроенных вдоль стен, и открыли нам оттуда другую дверь, и вошли мы в большую комнату, где были выстроены кабальеро в таком же точно порядке. Потом открыли нам другую дверь, и там была другая зала, где все было точно так же, только были там негры с дубинками в руках. Главный толмач велел мне оставаться там со своими людьми, пока он не вернется. В скором времени он <...> провел меня через дверь на большую площадь, где было много кабальеро, выстроенных упомянутым способом, а в центре площади стоял большой роскошный шатер с возвышениями, где должен был обедать султан». Далее следует рассказ о приезде султана и церемонии приема посла (с. 79 – 83). Мы видим, как церемониал, окружающий восточного владыку, превращается под пером Тафура в нечто еще более грандиозное, по сравнению с чем осмотр всех египетских достопримечательностей превращается во что-то дополнительное, второстепенное. Для Тафура эти описания – не только констатация фактов и фиксация увиденного. Пред нами предстает гурман, любитель и ценитель придворного церемониала, не упускающий ни одной живописной детали. Приезд Тафура ко двору становится неким иерархическим восхождением и приобщением к высшему блеску власти. В чем состояло для Тафура это вожделенное приобщение?

Adel: Общение с государем обычно начиналось с расспросов о целях приезда, и наш путешественник совершенно откровенно отвечал, что «приехал сюда, чтобы посетить его лично, и весь дом его, и увидеть его земли и сеньории» (с. 140), «чтобы посетить короля и его двор» (с. 68) или что-нибудь в этом роде. Судя по тому, что пишет о себе Тафур, он был очень приятным и обаятельным человеком, так что государи относились к нему с искренней симпатией. Он все время подчеркивает, что был принят «очень хорошо» (с. 159, 220), «как родной сын» (с. 126), «как будто бы я там родился» (с. 141, 242), «с большой благодарностью» (с. 220), «по-домашнему... тепло» «domesticamente» (с. 39, 71, 221), «humanamente» (с. 70), «alegramente» (с. 71), «honorablemente» (с. 69). Для Тафура одним из способов подчеркнуть особое расположение государя является мотив предложения путешественнику беседы с глазу на глаз. Это очень важный для Тафура элемент. «Граф отошел со мною в сторону и сначала спросил, откуда я. Я ответил, что из Испании. Он спросил, благородный ли я по рождению человек, и я сказал, что да. Он спросил, для какой надобности я приехал и в чем я нуждаюсь. Я рассказал об обстоятельствах моего приезда, и почему пришел пешком, и что я не нуждаюсь ни в чем, ибо у меня достаточно всего для дороги, и что только чтобы посетить его и поговорить с ним, я приехал в таком платье» (с. 38 – 39) Король Кипра с «мадамой» и кардиналом тоже отводят Тафура в сторону, чтобы сообщить ему об ожидающей его посольской миссии (с. 71), Другие важные формы проявления внимания и расположения со стороны государя – это приглашение на обед, на празднество, показ достопримечательностей и охота. «Король приказал мне отобедать с ним и кардиналом» (с. 71); «и отобедал я в тот день с императором, причем он очень старался изъявить мне свое доброе расположение» (с. 222); «и велел он отобедать мне с ним там» (с. 244), Особенно польстило Тафуру обхождение Альбрехта II: «,..А за столом императора не был никого, кроме него самого, кабальеро из Пруссии и меня». (с. 275) Тафур участвует в празднествах при дворах архиепископа Кёльнского («он устроил для меня большой праздник и прекрасный прием» (с. 242), герцога Клевского («этот герцог принял меня очень хорошо, устроил мне большой праздник» (с. 243), императора Альбрехта {с. 275-276); «…И потом начались танцы до утра. Император был очень жизнерадостным человеком. <...> Он брал меня за руку, говоря, чтобы смотрел я, с какой из дам мне понравилось бы танцевать, и даже два или три раза сам нес передо мной факел, и так провели мы ту ночь». Дитрих фон Мере, архиепископ Кёльна, «большой сеньор», показавшийся Тафуру «более пригодным к мирскому служению, чем к церковному», лично «ездил верхом и возил меня смотреть церкви, и монастыри, и дворцы сеньоров, и дам, так что показалось мне, что, несмотря ни на что, им не приходилось с ним скучать» (с. 242). Император Иоанн VIII, страстный любитель охоты, постоянно приглашал на нее Тафура (с. 140, 151). Сам путешественник позволяет себе много вольностей в общении с царственными особами. Он долго убеждает Иоанна Палеолога, что тот должен пользоваться не своим фамильным гербом, а древним гербом империи (таким же, как у Тафура; с. 146 и 149) . Весьма дерзко ведет себя Тафур с императором Иоанном IV: «Если бы и остался я где, то не с ним, ибо женат он на дочери одного турка, и что еще я думаю, что это может навредить ему. Он ответил мне, что прежде полагал, что Бог будет милостив к нему, ибо женился он с намерением обратить ее в христианство; а я сказал ему: "Сеньор, прежде всего говорят, что Вам дали ее, чтобы она обратила Вас в мавра, судя по тому, что добиваетесь Вы ее благосклонности и как мало Вы в этом преуспели"».

Adel: Обычно государи беседовали с Тафуром один-два раза, а жил он у каких-либо придворных, и именно они показывали ему всякие достопримечательности. Среди этих людей – мосен Суарес, адмирал Кипра (с. 68 сл.), Саим – главный толмач египетского султана (с. 76 сл.), деспот Константин Драгаш, императрица Мария и ее брат Александр (с. 170 сл.), бастард де Сен-Поль (с. 245 сл.) О них Тафур отзывается с особой теплотой: «Он так хорошо принимал меня в своем доме, разрешая мне ходить к его женам и детям, как будто я был его собственным сыном» (о главном толмаче султана, с. 77, также с. 92, 117); «адмирал, который был там, отвез меня, как обычно, к себе домой, где я был прекрасно принят» (с. 120); «и с того дня бастард так заботился словно я был его близким родственником» (с. 246). Отъезд Тафура сопровождался, как водится, подарками. Что касается денег, то от них Тафур всегда демонстративно отказывался. Необыкновенно трогателен диалог Тафура с графом Урбино (с. 39 – 40): «Он крепко обнял меня и сказал: "По правде говоря, хотя Вы и не хотите, я помогу Вам всем, что имею", Я сказал ему: "Ни за что не возьму у Вас ничего, ибо так я задумал, уезжая из моей земли, так что я буду следовать этому", <...> Когда я уезжал, он взял меня за руку, отвел в свою комнату и сказал; "Возьмите что-нибудь у меня, даже если Вам это тяжело, ибо знаю, что Вам это пригодится!" И приказал дать мне по три пары своих рубашек, покрывал и полотенец, очень переживая, что не хотел я брать у него ничего больше». Любовь Тафура к эффектным сценам прекрасно видна в истории с дарами императора Альбрехта (с. 275). Герольд принес Тафуру «кубок из позолоченного серебра, в котором было почти триста флоринов». Путешественник ответил: «Поскольку у меня достаточно денег на все, что мне необходимо, мне было бы тяжело принять это, но если бы случилось так, что не было бы у меня денег, я не только принял бы подарок, но и сам попросил бы о нем, зная великую щедрость императора». После ухода герольда епископ Бургоса, как говорит Тафур, «веселился вместе со мною, сколько мог, что ответил я так императору, и даже потом, в Кастилии, рассказал он об этом королю Дону Хуану в моем присутствии», С большим удовольствием Тафур принимал экзотические подарки: египетский толмач подарил ему «двух индийских котов, двух попугаев, камень бирюзы, который у меня и сейчас» (с. 117), юная родственница одного из греческих магнатов подарила ему «много вещей, в особенности два шатра, которые я привез в Кастилию, один отдал магистру, а второй и сейчас у меня» (с. 150). Кстати, тема дара вообще занимала Тафура. В качестве кипрского посла Тафур должен был отвезти подарки из Египта. «И послал я просить у аделантадо, чтобы прислал он, если у него есть, одну крокодилью шкуру для короля Кипра, о которой тот просил; и нашли там одного дохлого крокодила, и шкура его была сырая и вонючая, так что уж лучше бы отвезли очень красивую дочку аделантадо, которая там была, чем крокодилью шкуру» (с. 119). Особой формой дара были награды разных государей. Тафур был награжден девизой короля Кипра (с. 122), от девизы герцога Клевского он отказался (с. 243). Альбрехт II дал Тафуру «свои девизы: Дракона - венгерский, Орла – австрийский, Тусцийский (т. е. Повязки) - богемский» (с. 275) Императрица Елизавета, «хотя ее муж дал мне девиз Дракона, дала мне свой собственный, который был у нее на груди, ибо то был девиз ее отца, и ей подобало дарить его» (с. 283). Итак, для Тафура самым важным в общении с государями было, как мы видим, их личное к нему внимание: тепло принять, отвести в сторону, расспросить, пригласить пообедать, потанцевать или поохотиться, повозить по городу, наградить каким-либо особым подарком, например девизой. А что было наиболее интересным для Тафура помимо личности государя? Что он видал при дворе? На этот вопрос ответить просто. Тафура прежде всего привлекал блеск церемониала, придававший любой власти особое обаяние. Для него особое значение имела демонстрация богатства и военной силы государя. Мы уже видели, с какой подробностью описывает Тафур приезд во дворец султана. А вот каким предстает сам Барсбей (с. 82): «И вот, когда я стоял там, открылись ворота, и выехал султан на коне, а перед ним – его сын, пешком, с двумястами кабальеро, и проехал он рядом со мной, и воссел на упомянутый трон. <…> Для этого праздника прислали ему коня вороной с рыжеватым отливом масти, подкованного золотом, с уздечкой и седлом, также отделанными золотом, а на передней луке - балах (рубин), который казался величиной со средний апельсин, а на задней луке - три балаха величиной с куриное яйцо, а еще [прислали ему] турецкую саблю, которая стоила большую сумму золотом. Одеяние султана было из белой камчи с дорогими жемчугами по краю».

Adel: Говоря о дворе императора Константинополя, Тафур отмечает и львиную шкуру, лежавшую под ногами Иоанна VIII (с. 141), и церемониал выезда императрицы («она ездит на коне с двумя стременами, и когда хочет сесть на лошадь, два сеньора держат роскошную ткань, подняв руки вверх и повернувшись спиной к ней, чтобы не увидел кто-нибудь, как задирает она ногу над седлом», с. 181). Впрочем, он прекрасно видит, что всеобщий упадок в Константинополе отразился и на императорах: хотя они «не утратили ничего из древних церемоний», но их двор, «если приглядеться, как у епископа без епархии» (с. 181). Зато Великий Турок вызывает у Тафура восхищение (с. 152 – 153) «Был он там, в сопровождении, какого я никогда не видывал, ибо было там с ним все его войско»; Тафур наблюдает, как султан шествует в баню, «в сопровождении барабанов или других музыкальных инструментов, и жонглеров, которые шли с песнями, и целое море женщин, которые, как говорили, все были его наложницы, и будто бы их больше трехсот; и так с большой суматохой вошли они в город»; «Турок выезжал на охоту, и я ездил с ним, чтобы посмотреть на его свиту, и была она самой большой, какую я когда-либо видел, по числу всадников и по количеству охотничьего снаряжения; я видел людей, одетых на свой манер, прекрасно и богато, а чепраков стольких и столь роскошных не видывал я никогда в жизни». Особое восхищение Тафура вызвал двор Филиппа Бургундского, образец порядка и блестящей организации (с. 248-250). «Показывали мне дворец герцога, город [Брюссель] и все, что стоило посмотреть, и из всего этого наилучшим были сами герцог с герцогиней и то, что у них во дворце, лучшем, какой я когда-либо видел». Во внутренних покоях жило много знатных кабальеро с женами, «с герцогиней пребывало двести знатных дам, и все дамы едят во внутренних покоях, подобно и неженатые кабальеро, которые сами по себе, и герцог несет все их расходы как свои собственные. О куртуазности тех людей, не говоря уже о их множестве, лучше и не скажешь, у них постоянно празднества, состязания и турниры и все, что существует для получения удовольствия». В последнем описании заметна одна черта, которая весьма важна для Тафура: ему уже мало одной роскоши и силы, ему очень нравится порядок, благоустройство, некое разумное начало, организующее и преобразующее хаос окружающей жизни. Это тот самый порядок, который так нравится Тафуру в немецких городах, та самая эффективная система город управления, которая восхитила его в Венеции. Человек XV века стоит на пороге Нового времени, и Тафур из тех, кто лучше всего ощущает и выражает новые тенденций. В литературе о Тафуре давно ведется спор о преобладании одной из двух линий описания: линии традиционной идальгии **5 и линии нарождающейся буржуазии **6. Вероятно, не стоит говорить о преобладании той или другой линии, ибо напряжение между ними «поддерживается, не склоняясь ни в ту, ни в другую сторону, на протяжении всей книги <...>; речь идет о книге, пронизанной полифонией, доходящей порой до неразрешимых противоречий» **7. И в «рыцарской», и в «буржуазной» ипостаси Тафур выступает как человек, ищущий идеальное общество. Общество, где «благородство крови соответствовало бы моральному благородству» **8, где знать управляла бы не только по праву наследования, но и по праву своих способностей, умения сделать жизнь удобной и красивой без ущерба для веры и нравственности.

Adel: Примечания **1 Andanças e viajes de un hidalgo español. Pero Tafur (1436 – 1439) / Ed. F. LóEstrada. Barcelona, 1982. В дальнейшем ссылки даются на страницы этого издания. **2 Обе цитаты из: Meregalli F. Las memorias de Pero Tafur // Dicenda. Cuadernos de Filologia Hispanica 6 (1987)/ P. 297-305. **3 Подробнее о византийском родстве Тафура см в статье: Ochoa Anadón J. A. Pero Tafur: un hidalgo castellano emparentado con el emperador bizantino. Problemas de heráldica // Erytheia, 6. 2 (1985). P. 283-293. **4 Тафур постоянно подчеркивает главенство Синьории в принятии решений: «И отправились они со мной к дожу, а именно он представляет собой государя этой земли (es el que representa el Señor de la tierra), и обратился я к дожу, который был на заседании Совета <...>. Они [Синьория] попросили меня подождать <...>» (с. 197). О доже он упоминает еще только один раз: «...Я распрощался с дожем, который надавал мне много обещаний...» (с. 198). А ведь тогда (1423 –1457) дожем был Томмазо Фрегозо, один из самых выдающихся государственных деятелей Венеции! **5 Rubio Tovar J. Libros españoles de viajes medievales. Madrid, 1986. P. 91-92. **6 Beltrán R. Tres itinerarios sobre el «Tratado de las Andanças e viajes de Pero Tafur» // Monteolivete. 2. (1985). P. 32-33. **7 Carriso Rueda S. Hacia una poética de los retatos de viajes: a propósito de Pero Tafur // Incipit, 14 (1994). P. 138. **8 Ibid. P. 139.

Adel: Г. Ю. Стукалова (Москва, ГИМ) ФРАНЦУЗСКИЙ КОРОЛЕВСКИЙ ДВОР ПРИ ФИЛИППЕ I И ЛЮДОВИКЕ VI (1060-1137) Начало Капетингской эпохи оказалось малоудачным для первых представителей династии. Им достались лишь жалкие крохи былого могущества и блеска франкской державы. Это относится ко всем аспектам жизни, включая и королевский двор. Совершенно неверно считать, что граф Анжуйский Жоффруа I Гризогоннель был первым сенешалом Гуго Капета **1 – напротив, он был последним сенешалом последнего Каролинга Людовика V. Невозможно, чтобы столь амбициозный государь, считавший себя равным герцогу Французскому, согласился стать его пусть формальным, но слугой. С воцарением новой династии старый каролингский двор распался, его место занял собственный двор Гуго Капета, существовавший в бытность того герцогом **2. Однако о нем мало сведений. Известны его канцлеры– архиепископ Реймсский Герберт (991-996), епископ Бовэ Роже I (умер в 1016 г.) и Рено де Вандом, епископ Парижский (умер ок. 1016/20 г.)3. В первые годы правления Робера Благочестивого (996 – 1031) – до 989 г. – канцлером был еще Рено, но он уже отправлял должность ad vicem с безвестным, точнее известным только по имени, канцлером двора Франконом **4. Служба при дворе, столь заманчивая для знати в раннюю Каролингскую эпоху, при первых Капетингах не сулила ни почестей, ни наград и уже в конце X в. не привлекала графов и герцогов – у них теперь были собственные дворы, ничем не хуже капетингского. Исследования Ж. Ф. Лемаринье показали постепенное вымывание из королевского окружения епископов и графов, постепенную замену в нем высшей знати королевскими баронами все более низкого ранга: шателенами со второй трети XI в., простыми рыцарями с последней трети столетия – и появление, наконец, при дворе горожан в конце века **5. Впрочем, по большим праздникам вроде коронации, свадеб или похорон, на Пасху и Рождество, а также на заседания королевского совета, особенно связанные с судебными делами, светская и духовная высшая знать еще иногда являлась. Совет вассалов, формально управлявший королевством и решавший наиболее важные дела, собирался редко. Государственная деятельность первых Капетингов, как и большинства других принцепсов, сосредотачивалась главным образом на домене; именно там происходили самые значимые для них события, и управление доменом – в самом широком смысле этого слова – концентрировалось в курии как в неком центральном органе. Вплоть до конца XIII в. функции курии были столь же неразделенными, как и в Меровингскую и Каролингскую эпохи: все занимались всем, согласно желанию и поручениям государя. Только одни поручения были разовыми, а другие – постоянными, эти последние и есть должности. Как королевский дворец, по словам Хинкмара, – это не стены, а люди, которые в нем жили **6; так и королевский двор – это не пространство перед домом, а должностные лица разного уровня, которым король делегировал полномочия для управления определенными частями своих владений и для отправления определенных функций. Возрастающее значение этих лиц, которых король выделил из своего окружения и поручил им разные дела, можно проследить по грамотам. Обычай давать к каждому акту длинный список свидетелей его с титулами и должностями – настоящий подарок историкам.

Adel: После канцлера, всегда подписывавшего капетингские грамоты, первым из должностных лиц появляется после перерыва граф-палатин в 1021 г.; в 1043 г- впервые отмечены коннетабль и кравчий, в 1048 г. к ним прибавились сенешал и камерарий **7; в 1060 г. мелькнет подкамерарий **8. Четыре высших и должностных лица – сенешал (dapifer), камерарий (camerarius), кравчий (buticalarius) и коннетабль (comes stabuli, constabularies) – обычно объединяются под общим названием «высшие оффициалы короны», в отличие от многочисленных servientes: маршалов, панетария, виночерпия, ловчего, волчатника, сокольничего, постельничего, привратников и др. Они обязательно входят в королевский совет и участвуют в разрешении всех основных экономических и политических вопросов. С конца XI в. их подписи в грамотах заготавливаются нотариями как нечто обязательное. Великие оффициалы короны составляют вокруг короля «новую команду», без которой был бы невозможен дальнейший подъем королевской власти. Уже в последней трети правления Филиппа I подписи сенешала, камерария, кравчего и коннетабля визируют три четверти королевских дипломов **9 – т. е. они принимают решение в совете, свидетельствуют его своими подписями в акте, а потом исполняют или контролируют исполнение принятого решения. Именно эта возможность оказывать влияние на государственные дела поднимает престиж высших придворных должностей и делает их привлекательными для более крупной знати Иль-де-Франса – при Людовике VI при дворе опять толкутся крупные шателены и мелкие графы. Должности стараются не только занять, но и передать по наследству своим родственникам и свойственникам. Развертывается напряженное соперничество за должности великих оффициалов, и король получает возможность маневрировать, назначая представителей то одной, то другой феодальной группировки; пользуя должности, может привлекать союзников и нейтрализовать противников. А теперь окинем беглым взглядом эти основные придворные должности: круг ответственности, привилегии, персоналии.

Adel: Канцлер. В XI – начале XII в. он имел две основные функции – главы королевской капеллы и главы канцелярии. В силу этого на должность канцлера вплоть до конца XIII в. выбирались только духовные лица, тесно связанные с королевским домом, чаще всего епископы Парижские и аббаты Сен-Дени. Обязательной была личная преданность государю, так как канцлер, контролировавший содержание королевских дипломов, в определенной мере контролировал и волю государя **10. Ранее считалось необходимым умение читать и писать на латыни, но на рубеже XI – XII вв. это перестало быть важным – Этьена де Гарланд, канцлера Людовика VI, часто упрекали в неграмотности **11, что вовсе не помешало ему занимать этот пост добрых 20 лет (1107 –1127 гг.) **12. Непосредственно канцелярией занимался старший клерк – нотарий или вице-канцлер, ведший все дела и руководивший подчиненными ему клириками-писцами. Канцлер же торжественно прилагал к готовым актам королевскую печать. Кроме того, он был как бы рупором короля и в его отсутствие председательствовал в курии. Как глава королевской капеллы канцлер проводил церковные службы, празднества и церемонии, благословлял стол перед трапезой. Он был исповедником короля и соборовал его перед смертью. Для церковных обязанностей он имел отдельный «аппарат», состоявший из капелланов, священников и служек. Граф-палатин (comes palatii) был очень важным лицом в Каролингскую эпоху. Его основная обязанность заключалась в отправлении правосудия во главе дворцового трибунала, который также являлся апелляционной инстанцией по решениям графского суда на местах **13. В IХ-Х вв. граф-палатин, кроме того, управлял дворцом, всеми его службами «жизнеобеспечения». Под его началом находились: ведомство сенешала (съестные припасы, кухня, хлебный дом); ведомство кравчего (вино), ведомство коннетабля (лошади, повозки); ведомство камерария (казна, регалии), а также личные покои короля, его развлечения (главным образом, охота) и охрана **14. В общем, по словам Хинкмара, обязанности графа-палатина были «бесчисленны». **15. И в конце Каролингской эпохи эта должность представляла собой весьма лакомый кусочек, и ее стремились сделать наследственной графы Труа и Мо, так как Эрбер III был графом-палатином короля Лотаря в третьей четверти X в. **16 С угасанием фамилии около 1019/21 гг. владения перешли к дальнему родственнику – Эду II, графу Блуа и Шартра (1004 – 1037). Одновременно Эд добился для себя и должности графа-палатина при дворе Робера II **17. Впрочем, король имел от него мало пользы и помощи в управлении государством – Эд почти непрерывно был в ссоре с королем и редко посещал двор. По подсчетам Ж. Ф. Лемаринье, это случилось 5 раз с момента назначения и до смерти Робера II в 1031 г., за последующие 6 лет – до смерти самого Эда II в 1037 г. – и вовсе ни разу **18. Такое отношение к своим служебным обязанностям было характерно и для преемников Эда II, его прямых потомков, по крайней мере до конца XII в. Но уже в середине XI в. должность фактически стала почетным титулом. Возможно, что именно эти обстоятельства вызвали к жизни необходимость перепоручить часть обязанностей бездействующего графа-палатина другому должностному лицу – в противовес ему началось быстрое возвышение сенешала.

Adel: Старший слуга и заведующий королевским столом и припасами в Меровингскую эпоху, главный интендант королевского дворца при Каролингах, во второй половине XI в. сенешал (dapifer) становится главным должностным лицом при дворе Филиппа I (1060-1108), Людовика VI (1108–1137). Круг его обязанностей и) полномочий в это время весьма широк: он является главой всех слуг во дворце и всех чиновников и служащих-прево в домене; последних он ежегодно инспектирует. Из обязанности сенешала заботиться о домене вытекает защита владений от внешних врагов и, следовательно, командование войсками домена, когда король возглавляет ост. От графа-палатина к сенешалу перешли судебные функции – именно он председательствует в курии в отсутствие короля. На деле по значению своей должности сенешал занимал место за государем и его родственниками **19. Сенешал служил небескорыстно. Хотя о его должностных honores нет точных сведений, можно довольно уверенно предполагать, что он получал из казны определенные суммы на покрытие расходов, вызванных поездками по домену для надзора и контроля прево. При этом он, по всей вероятности, пользовался правом «постоя и прокорма» (gîte et procuration) в королевских аббатствах и в замках баронов. Как военачальнику ему должна была причитаться определенная доля в военной добыче, а как судье – часть от штрафов и конфискаций. Как видим, должность сулила, помимо власти, и немалые материальные выгоды. Особенно острая борьба за нее развернулась на рубеже XI –XII вв. между домом Монлери-Рошфор и Гарландами. Ги Рыжий де Монлери, граф де Рошфор-ан-Ивелин, внук Вильгельма де Гомец-ле-Шато, сенешала в 1060-1065 гг. **20 добился той же должности около 1091 г. и занимал ее до 1095 г. **21 В 1101 г. Ги Рыжий отправился в крестовый поход, и сенешальство получил его главный соперник – Жильбер-Пайен де Гарланд **22. Вернувшись из Святой земли, Ги отобрал у него должность сенешала и в 1106 г. передал ее своему сыну Гуго де Креси-ан-Бри **23. Когда же Ги Рыжий умер в 1107г., Людовик VI отнял должность у Гуго, чтобы назначить на нее своего верного Ансо де Гарланд, брата Жильбера-Пайена **24. Ансо погиб в1118 г. при штурме замка Пюизе **25; в должности его сменил третий брат Вильгельм (1118-1120) **26, а потом четвертый – Этьен (1120-1127), уже бывший канцлером **27. Верные Гарланды чуть было не задушили Людовика VI своей любовью; король едва не стал игрушкой в их руках. Филиппу I и Людовику VI понадобилось более 20 лет изнурительной борьбы, чтобы подчинить сенешалов своей воле. г- Людовик VI сумел лишить Этьена де Гарланд должности и канцлера, и сенешала – последнюю он уже считал в роду наследственной и вознамерился передать племяннику **28. После низложения Гарланда и трехлетней войны с ним наступило, наконец, затишье – Людовик VI доверил должность сенешала своему двоюродному брату Раулю Доблестному, графу де Вермандуа, который до конца – более четверти века – оставался лояльным короне **29. Должность камерария (camerarius, chambrier) по значению следовала за сенешальской. В его ведении находились прежде всего казна и регалии, а также жилое помещение короля и его платье. Все это было тесно взаимосвязано, так как король хранил свою казну и корону рядом со своей спальней в запертой комнатке. Именно она первоначально называлась camera. Государственные финансы и личная казна короля в это время еще были нераздельным целым. В подчинении камерария находился целый штат дворцовых слуг-хранителей платья и мебели, комнатных слуг, привратников, заведующих разного рода кладовыми, лекарей, цирюльников, наставников юных принцев и т. п. Кроме всего этого, в обязанности камерария входил прием гостей и послов, их размещение и обслуживание во дворце. Помощником камерария был эконом. Среди первых капетингских камерариев нет обладателей звучных имен; из более-менее заметных фигур можно назвать Рено I, сира де Клермон-сюр-Уаз, отправлявшего должность в 50-е годы XI в. **30; Галеран Ле Риш де Санлис, назначенный около 1061 г., прослужил в должности с перерывами до 1106 г. **31; Альберик де Монморанси был камерарием в конце правления Людовика VI **32; от остальных известны лишь имена.

Adel: Должность кравчего (buticalarius) имела заметный вес до середины XII в., может быть, потому что первоначальный домен Капетингов находился в зоне виноградарства, и производство и продажа вина были важной статьей дохода **33. Кравчий управлял всеми виноградниками домена, занимался постав ^ вин в королевские подвалы. Эти функции преимуществе экономического характера привели его к участию в финансовых делах королевства. В качестве вознаграждения кравчий имел долю от доходов, приносимых торговлей вином, от пошлин на Сене **34. Своим возвышением должность кравчего обязана тому большому личному доверию, которое Филипп I и молодой Людовик оказывали Ги II де Ла Тур де Санлис (видимо, родственнику камерария Галерана). Он был одним из их ближайших помощников и советников. Занимая должность кравчего в 1070 – 1073 гг. **35, он основал целую династию «санлисских кравчих»: на протяжении XII в. эту должность отправляли его сын Ги III в 1108 – 1112 гг. **36, внук Вильгельм Волк в 1132 – 1147 гг **37, правнук Ги IV в 1147 – 1187 гг. **38. Соперниками этой фамилии выступали Эрве де Монморанси, кравчий в 1074 – 1080 гг. **39 Милон Великий, сир ле Монлери, старший брат сенешала Ги Рыжего, в 1092 – 1103 гг. **40, и Гизлеберт де Гарланд, младший брат канцлера Этьена и сенешалов Жильбера-Пайена, Ансо и Вильгельма, в 1110-1124 гг. **41 Коннетабль. Его первоначальные обязанности были далеки от привычной нам роли военачальника. Еще в начале XI в. функции коннетабля были связаны прежде всего с конюшней и лошадьми, в том числе с королевскими каретами, повозками и мебелью во время многочисленных перемещений двора – замки стояли немеблированными еще и в XIV в. Также коннетабль помогал сенешалу в заботах о королевском столе, свозя припасы в амбары и подвалы **42. Лишь к концу правления Генриха I в деятельности коннетабля на первый план выступают военные обязанности, главным образом защита домена. Скупые сведения о первых известных нам коннетаблях показывают, что на эту должность выдвигались верные вассалы довольно низкого ранга, чьи владения находились в приграничных районах. Так как основными противниками французских королей во второй половине XI – начале XII в. были герцоги Нормандские, то и коннетабли происходили в основном из Вексена и северной части Иль-де-Франса. Так, Бодри, брат кравчего Анженуля, служивший коннетаблем в 1060 – 1069 гг., до того был простым рыцарем в королевском замке Дро **43. До него эту должность отправлял Альберик де Монморанси, младший сын строптивого Бушара, первого сира де Монморанси **44; в 1081-1086 гг. – Тибо, племянник Альберика **45, в 1086 –1090 гг. – Талон, виконт (?) Шомона в Вексене **46, в 1103 –1108 гг. – Гас де Пуасси **47. Преемник Гаса – Гуго де Шомон по прозвищу Страбон, коннетабль в 1111 –1138 гг. **48, по-видимому, был сыном упомянутого Талона и родственником Осмонда, сира де Шомон, вместе с которым он выдержал двухмесячную нормандскую осаду в замке Шомон в 1097/98 гг. и не сдался **49. Он должен был доказать свою храбрость и верность в королевских остах 1104 – 1108 гг. Значение должности коннетабля быстро возросло в течение первой трети XII в. как противовес честолюбивым сенеша-лам. Уже преемник Гуго Страбона – Матье I, сир де Монморанси, – будет лейтенантом (= заместителем) короля в походах и главным военным советником **50. По традиции ежегодно коннетабль получал от короля в подарок за службу два плаща и имел значительную долю в военной добыче **51.

Adel: Кроме великих оффициалов короны, хотелось бы сказать несколько слов о servientes, которых вскоре ждало блестябудущее. Это – маршал и постельничий. Маршал (marescallus), как и коннетабль, первоначально занимался конюшней; в его обязанностях лежал уход за королевскими лошадьми дома и в походе, прежде всего их кормление и ковка. В подчинении у маршала находились конюхи и кузнец. То, что уже в Меровингскую эпоху у королевы была своя собственная конюшня **52, видимо, и породило обычай назначать двух маршалов одновременно. В XI – начале XII в. маршалы иногда выступали свидетелями в дипломах, известны некоторые имена, но пока не удается установить, какие из них принадлежали роду Клеман дю Мец-ан-Гатинэ, представители которого уже тогда отправляли эту должность. Их звезда взойдет только в последней четверти XII в., когда опытный рыцарь Робер Клеман станет наставником Филиппа Августа в военной науке **53. Постельничий (cubicularius) –должность, известная с меровингских времен и до начала XIII в. не претерпевшая заметных изменений. Это был особо доверенный слуга в королевской спальне, который должен бодрствовать всю ночь, охраняя сон короля, а утром предложить ему ванну и полотенце. Промозглыми зимними ночами, если король ложился спать один, постельничий разделял с ним ложе, согревая своим теплом, – обычай, который сохранялся еще в XVII в. **54 Эти слуги, находившиеся в непосредственной близости к государю, приобретали все большее значение и в начале XIII в. превратились в камергеров (chambellan), оказывавших влияние на государственные дела **55. Бросив беглый взгляд на придворные должности и их носителей в правление Филиппа I и его сына Людовика VI, можно говорить о том, что в этот период королевский двор был патриархален и весьма скромен по размерам; в ним мелькали одни и те же немногие фамилии. В известной степени Капетингский Двор начинал свое развитие примерно с того же уровня, что в свое время и Меровингский, – с домашних слуг и небольшой кучки приближенных. Из тех лиц, кого мы упоминали, только Монморанси добрались до вершин власти и славы; остальные – либо вскоре угасли, либо растворились в истории Иль-де-франса. Раньше всех закончилась история дома Монлери-Рошфор – Гуго де Креси, вынужденный Людовиком VI уйти в монастырь, умер бездетным; его владения были распылены еще в 1108. **56 Род «санлисских кравчих» угас в первой четверти XIII в. **57, а Гарланды – около середины столетия, когда пресеклась мужская линия, восходящая к Гизлеберту **58. Дом Клермон-сюр-Уаз. прославленный коннетаблем Раулем в 1191 г. в крестовом походе **59, с ним же и прекратится – его дочь принесет родовые земли в Блуа-Шартрский дом, а в 1218 г. они будут выкуплены в корону.

Adel: Примечания. **1 Berry V. H. Études et recherches historiques sur les monnaies de France. Paris, 1853. T. I. P. 382; Bourrasin E. La cour de France à l'époque féodale (987-1483). Des rois pasteurs aux monarques absolus. Paris, 1975. P. 61. ** 2 Одну из первых грамот Гуго Капета как короля подписал еще его герцогский референдарий Гензерик // Recueil des historiens des Gaules et de la France (RHF). T. X. Paris, 1874. P. 549, № 1 (anno 987): «S(ignum) Genserici referendarii»; Cartulaire général de Paris. T. I (520-1180). Paris, 1887. P. 94-95, № 67. **3 RHF, X. Р. 555, 559, 563, 564, 573; Eudes de Saint-Maur. Vie de Bouchard le Vénérable... // Collection des mémoires rélatifs à l'histoire de France. T. XVIII. Paris, 1825. P. 12-13. **4 RHF X. Р. 598, № 6 (vers 1010); Cartulaire général. Ор. cit. Р. 109-110, № 79-80 (vers 1010; anno 1014): «Franco cancellarius palatii». **5 Lemarignier J. F. Le gouvernement royal aux premiers temps Capétiens (987-1108). Paris, 1965. P. 46, 50, 68, 152-153. **6 Цит. по: Фюстель де Куланж Н. Д. История общественного строя древней Франции. Пг., 1916. Т. VI. С. 389. **7 Lemarignier J. F. Op. cit. P. 155-156; Tabl. «Henri I-er» ** 8 Cartulaire général. P. 123, Na 96 (anno 1060). **9 Lemarignier J. F. Op. cit. P. 149-151. **10 Barbey J. Être Roi: le Roi et son gouvernement en France de Clovis à Louis XVI. Paris, 1992. P. 313. **11 Divi Ivonis Carnotensis episcopi operum. Epistolae // Patrologiae cursus completus, series latina. T. CLXII. Paris, 1854. Epist. Na 87, col. 167-168; Bur M. Suger: Abbé de Saint-Denis, régent de France. Paris, 1991. P.l32. **12 Cartulaire général. Op. cit. P. 163, № 144 (перед 29 августа 1107 г.): «Stephanus cancellarius relegendo subscripsit»; P. 169-171, № 150 (anno 1108); P. 171-175, № 154 (anno 1109), etc; P. 234, № 222 (перед 3 августа 1128 г.): «Cancellario nullo». **13 Bordanove G. Les rois qui ont fait la France. Les précurseurs. T. 2. Paris 1989. Charlemagne, emperateur et roi. P. 166. ** 14 Фюстель де Куланж Н. Д. Указ. соч. С. 393-397. **15 Hincmarus. Ad proceres regni, pro institutione Carolomanni régis et de ordine palatii // Hincmari Remensis archiepiscopi opéra omnia. Patrologiae cursus completus, series latina. T. CXXV. Paris, 1852. Cap. XXI, col. 1001 **16 RHF IX (1874). P. 640, № 32 (anno 980): «Heribertus cornes palatii nostri». **17 RHF X. P. 603-604, № 32 (anno 1021): «S (ignum) Odonis comitis palatii». **18 Lemarignier J. F. Op. cit. Tabl. «Robert II», «Henri I-er». **19 Luchaire A. Manuel des institutions françaises, période des Capétiens directs. Paris, 1892. P. 521. **20 Lemarigner J. F. Op. cit., tabl. «Henri I-er», «Philippe I-er»; Châtelain A. Châteaux-forts et féodalité en France du XI-e au XIII-e siècle. Nonette, 1983. P. 65. Может быть, Вильгельм также занимал должность и в 1067 г., так как умер он перед 1081 г., или это был уже его сын Вильгельм II. **21 Lemarignier ]. F. Op. cit., tabl. «Philippe I-er»; Suger. Vie de Louis VI le Gros. Paris, 1964. P. 38, note 3; 39, note 4; Recueil des actes de Philippe I-er, roi de France. Paris, 1908. P. 326, Ns 128 (anno 1092): «S(ignum) Guidoni dapiferi». **22 Lemarignier J. F. Op. cit., tabl. «Philippe I-er»; Suger. Op. cit. P. 39, note 4; Cartulaire général. Op. cit. P. 153, Ns 129 (anno 1101): «S(ignum) Pagani dapiferi». **23 Lemarignier J. F. Op. cit., tabl. «Philippe I-er»; Suger. Op. cit. P. 39, note 4; Recueil des actes de Philippe I-er. Op. cit. P. 388, № 154 (ранее 4 августа 1106 г.): «S(ignum) Hugonis de Creceio, dapiferi»; P. 390, № 156 (после 4 августа 1106 г.); P. 403, № 161 (ранее 4 августа 1107 г.) **24 Cartulaire général. Op. cit. P. 170, № 150 (anno 1108): «S. Anselli de Garlanda dapiferi»; P. 178, № 156 (vers 1110); P. 182-186, № 157-161 (anni 1111-1112); P. 187, № 163 (anno 1113); P. 190-192, № 165-166 (anno 1114); P. 193, 195, № 168, 170 (anno 1115); P. 198-201, № 175-176 (anno 1117); Suger. Op. cit. P. 39. **25 Suger. Op. cit. P. 171, 170, note 2. **26 Cartulaire général. Op. cit. P. 203, № 180 (anno 1118): «S. Willelmi dapiferi»; P. 204, № 183 (anno 1119); P. 209-210, № 185-186 (ране 18 апреля 1120 г.); Suger. Op. cit. P. 94-95, note 2. **27 Cartulaire général. Op. cit. P. 211, № 187 (после 3 августа 1120 г.): S. Stephani dapiferi (...) data per manum Stephani cancellari»; P. 213, № 192 (anno 1121); P. 218-219, № 198-199 (anno 1123); P. 221, № 202 (anno 1124); P. 226-227, № 206 (после 3 августа 1124 г.), etc. P. 234-235, № 222 (перед 3 августа 1128 г.): «Dapifero nulle, cancellario nullo». **28 Suger. Op. cit. P. 255-257. **29 Cartulaire général. Op. cit. P. 254, № 254 (между 3 августа и 25 октября 1134 г.): «S. Radulfi dapiferi, Viromandorum comitis»; etc. P. 332, № 371 (между 8 апреля 1151 и 29 марта 1152 г.): «S. Radulfi, dapiferi nostri». **30 Lemarignier J. F. Op. cit., tabl. «Henri I-er». **31 Ibid. Tabl. «Philippe I-er». **32 Cartulaire général. Op. cit. P. 218-219, № 198-199 (после 3 августа 1123 г.): «S.Alberici camerarii»; P. 221-222, № 202 (anno 1124); P. 226-227, № 206 (anno 1124); P. 234-235, № 222 (anno 1128); P. 236, № 225 (anno 1129). **33 Histoire des institutions françaises au moyen âge.T. II. Paris, 1988. P. 54. **34 Luchaire A. Op.cit. P. 525. **35 Lemarignier J. F. Op. cit. P. 132, note 277, tabl. «Philippe I-er». **36 Cartulaire de Notre-Dame de Chartres. T. I. Chartres, 1862. P. 117, № 31 (anno 1111); Cartulaire de Saint-Jean-en-Vallée. Chartres, 1906. P. 9, № 13 (anno 1111); Cartulaire général. Op. cit. P. 186, № 161 (anno 1112): «S. Guidonis buticularii»; Suger. Op. cit. P. 23, note 3. **37 Cartulaire général. Op. cit. P. 255, № 255 (anno 1134): «S. Guillelmi buticularii»; P. 256, № 257 (anno 1134); P. 260, № 264 (anno 1137); P. 263, № 267 (1 августа г.); P. 264, 269, № 274-276 (anno 1138); etc; P. 306, № 332 (anno 1147); Bournazel E. Le gouvernement capétien au Xll-e siècle (1100-1180). Paris, 1975. P. 194. **38 Cartulaire général. Op. cit. P. 320, Ne 355 (anno 1149/50): «S. Guidonis buticularii»; P. 332, № 371 (anno 1151); etc. Bournazel E. Op. cit. P. 195. **39 Lemarignier J. F. Op. cit. P. 122, 132; Tabl. «Philippe I-er»; Bourrasin E. Op. cit. P. 84. **40 Recueil des actes de Philippe I-er. Op. cit. P. 326, № 128 (anno 1092): «S. Milonis buticularii»; Lemarignier J.F. Op. cit., tabl. «Philippe I-er». **41 Cartulaire général. Op. cit. P. 178, № 156 (vers 1110): «S. Gisleberti de Garlanda buticularii»; P. 182-185, № 157-160 (anni 111-1112); etc; P. 222, № 202 (перед 3 августа 1124 г.) **42 Bourrasin E. Op. cit. P. 39. **43 Lemarignier ]. F. Op. cit. P. 155, note 78, tabl. «Philippe I-er». **44 Ibid., tabl. «Henri I-er»; Bourrasin E. Op. cit. P. 84. **45 Lemarignier J. F. Op. cit. P. 156; Bourrasin E. Op. cit. P. 84. **46 Lemarignier J. F. Op. cit. P. 155. **47 Ibid. P. 155, tabl. «Philippe I-er». **48 Cartulaire général. Op. cit. P. 180, № 156 (vers 1110): «S. Hugonis cognomine Strabonis constabularii nostri»; P. 181,183, № 157-158 (anno 1111); P. 185, № 160 (anno 1112); etc; Cartulaire de Notre-Dame de Chartres, op. cit. P. 117, № 31 (anno 1111); Cartulaire de Saint-Jean-en-Vallée, op. cit. P. 9, № l3 (anno 1111). **49 Delperrié de BayacJ. Louis VI: La naissance de la France. Paris, 1983. P. 149 - 150, 201. **50 Cartulaire général. Op. cit. P. 269, № 276 (3 апреля – 31 июня 1138 г.): «S. Mathie constabularii»; P. 272, № 280 (anno 1139/40); P. 273, № 281 (anno 1140); etc; Bourrasin E. Op. cit. P. 39. **51 Boutaric E. Institutions militaires de la France. Paris, 1863. P. 268, 272. **52 Григорий Турский. История франков. M., 1987. Кн. V. Гл. 48. C. 151. **53 Luchaire A. Op. cit. P. 527; Bourrasin E. Op. cit. P. 118. **54 Bourrasin E. Op. cit. P. 39. **55 Sivéry G. Philippe Auguste. Paris, 1993. P. 138-139; Baldwin J. W. L’entourage de Philippe Auguste et la famille royale // La France de Auguste — le temps des mutations. Paris, 1982. P. 68. **56 Châtelaine A. Op. cit. P. 19. **57 Bournazel E. Op. cit. P. 194, tabl. 2. **58 Ibid. P. 195, tabl. 3. **59 Châtelaine A. Op. cit. P. 151-152.

Adel: И. Ф. Усков (Москва, МГУ) КОЧУЮЩИЕ КОРОЛИ: ГОСУДАРЬ И ЕГО ДВОР В МОНАСТЫРЕ То, что короли раннего и во многом еще классического средневековья жили и правили в дороге, хорошо известно. Пожалуй, проще всего оценить силу или слабость короля, эффективность его власти, взглянув на итинерарий – маршрут передвижений государя и его свиты: король отнюдь не совершал плановых поездок по стране в соответствии с четко установленным графиком, но в своем еще слабо интегрированном, этнически, экономически и культурно разобщенном королевстве, не имеющем действенного аппарата управления, был там и тогда, где и когда его власть находилась под угрозой (если, конечно, у него хватало ресурсов эту угрозу предотвратить), либо там и тогда, где и когда было просто необходимо напомнить о своей персоне, возобновить отношения верности со своими подданными, либо, наконец, там и тогда, где и когда король мог рассчитывать на содержание себя и своей свиты, ибо ни одна область, ни одно поместье короля не могли постоянно кормить государя и его окружение **1. Не стоит забывать здесь и о других мотивах мобильности средневековых монархов: к таковым относятся удовлетворение духовных потребностей (посещение тех или иных святынь causa orationis) и развлечения, прежде всего охота. Как выглядела жизнь кочующего «двора», можно представить, проведя достаточно простые расчеты. Например, весьма деятельный римско-германский император Генрих П, вызывавший откровенное раздражение своими постоями в тех областях, которых его предшественники из Саксонской династии избегали, побывал в течение своего 22-летнего правления 11 раз в Ахене, столько же в Регенсбурге, 16 раз в Магдебурге, 5 раз в Базеле и т. д. И это лишь наиболее удаленные друг от друга пункты итинерария Генриха в немецком королевстве (не забудем о его войнах на восточной границе империи и трех походах в Рим). По меньшей мере каждые два года король ездил из Ахена в Регенсбург. По современным дорогам ему пришлось бы преодолевать 585 км. В начале XI в. это расстояние, без сомнения, было куда более протяженным и не только потому, что королю, сообразуясь с актуальными нуждами, требовалось отклоняться от прямого маршрута. Естественно, что при тогдашнем состоянии сухопутных дорог нередко предпочитали хотя порою и более длинные, но относительно удобные, безопасные и экономичные водные пути. Передвигаясь же по суше, приходилось обходить всевозможные естественные преграды, например, сторониться поймы рек, непроходимой при разливах. Кроме того, королю следовало избегать малонаселенных областей, поскольку в таковых было нелегко найти пропитание для свиты, численность которой могла достигать 1000 человек, и для еще большего количества лошадей. Но даже для того, чтобы преодолеть современное расстояние в 585 км, Генриху II понадобилось бы безостановочно двигаться примерно 20 дней – по 30 км в дневное время суток, если абстрагироваться здесь от различной протяженности светового дня в течение года. **2 Свои коррективы, без сомнения, вносила и непогода. Передвижения короля и его свиты по стране – это не только череда всевозможных естественных неудобств и опасностей, – это, собственно, и есть власть государя в действии, ее материализация в отдельных местностях королевства и в отношениях с различными социальными группами, к каковым, среди прочего, относятся монастырские общины. Начиная с эпохи Каролингов, монастыри часто являются не только остановками государей на пути их следования, но и непосредственной целью поездки, о чем свидетельствуют хотя бы дипломы франкских и продолжавших их традиции немецких государей IX –XI вв., значительная часть которых, а порою и большинство, составлялась во время остановок в крупных аббатствах королевства. Пребыванию восточнофранкских государей и их двора в одном из крупнейших имперских аббатств, а именно в аббатстве Санкт-Галлен (совр. Восточная Швейцария), и посвящена эта статья. Дабы выявить специфику «контакта» короля и монастырской общины, следует прежде всего остановиться на характеристике того особого места, которое, начиная с эпохи Каролингов, монашество заняло в системе средневековой государственности, превратившись «в один из несущих столпов системы социально-политического господства» **3.

Adel: Имперское монашество и власть Термин «имперское монашество» **4 возник в немецкой исторической науке непосредственно в контексте создания дипломатики как специальной исторической дисциплины во второй половине XIX в. С выходом в свет фундаментального труда Теодора Зиккеля, а именно той его части, которая была посвящена каролингским привилегиям иммунитета и защиты **5, а также работы другого крупного источниковеда, Юлиуса Фиккера, об имперской собственности **6, историки стали выделять «королевские», или «имперские», монастыри как особую правовую группу. Эта предыстория изучения имперского монашества прежде всего в политико-юридическом аспекте наложила печать на его исследование в немецкой исторической науке последующих десятилетий. Постепенно оформившийся в историографии XX в., под влиянием работ М. Блока, Э. X. Кантаровича и П. Э. Шрамма, интерес к средневековым представлениям о власти, способам ее легитимации и репрезентации побудил исследователей взглянуть на феномен имперского монашества под иным углом зрения, а именно в контексте спиритуализации королевской власти в эпоху Каролингов. Прежде остававшиеся без внимания пространные аренги королевских и императорских дипломов, содержащие мотивы основания монастырей или их дотации, теперь оказались в центре внимания многих историков. В контексте изучения феномена имперской церкви в целом рассматривались и новые функции монашества, как-то: молитвы «во упрочение королевства» (pro stabilitate regni), участие в совете и комлектовании войска, прием государя и его свиты во время разъездов по стране. Здесь следует назвать работы X. Хаттенхауэра **8, Н. Штаубаха **9, Г. Цилински **10, К. Брюля **11, П. Виллмеса **12 и др. Параллельно монастырская политика Каролингов вызывала растущий интерес ученых и в связи с открытой во второй половине XX в. проблематикой memoria: дарения и основания государей pro remedio animae, ради литургического поминовения, наряду с дарениями и основаниями простых мирян стали объектом тщательного изучения в трудах Мюнстерско-фрайбургской школы. **13 Имперское монашество складывается в правление Пипина Короткого, Карла Великого и Людовика Благочестивого во второй половине VIII – первой четверти IX в. **14 Путь, пройденный могущественным австразийским родом к трону Меровингов, путь борьбы с влиятельными кланами франкской знати и «епископскими республиками» – это одновременно история основания частных монастырей Каролингов, собирания под их властью монастырей соперничающих родов и епископских династий. Истоки имперского монашества следует искать поэтому в практике частной церкви VII –VIII вв., а переходя с юридического языка на язык «социальной истории» – в тенденциях к сакрализации частной власти, равно как и в процессах «внутренней» христианизации варваров, обусловивших развитие представлений об особой роли монашества в обеспечении земного и загробного благополучия. Постепенное создание Каролингами новой идеологии королевской власти во второй половине VIII – первой четверти IX в. вывело принадлежащие им монастыри из частной сферы в сферу публичную. Монастыри обрели новые функции в рамках imperium Christianum, как-то: молитвы о государе, его семье и pro stabilitate regni, поминовение, участие аббата в совете, а монастырских milities в комплектовании войска, которое могло до 2/3 состоять из монастырских людей, наконец, прием государя и его свиты во время разъездов по стране. Эти функции источники нередко именуют servitium regis. Правовой статус имперских монастырей определяли привилегии, выданные м майордомами от имени короля, королями и императорами из рода Каролингов, а именно привилегии иммунитета, королевской защиты (mundiburdium, defense, tutio) и свободного выбора аббата. Прежде всего статус имперского сообщала монастырю привилегия защиты. Германский munt – защита, составлял основу отношений господства – подчинения **15. Именно эта привилегия ставила монастырь в зависимое положение от династии. Материальной основой служения империи должны были стать обширные земельные владения и права, которые щедро передавались монастырям как Каролингами, так и продолжавшими их традиции Оттонами и Салиями. Нередко за этими дарениями стояли вполне практические соображения: передав земли фиска в собственность монастырю, так сказать освятив их, государи, контролировавшие выборы предстоятелей, могли надеяться сохранить ресурсы и права короля на определенной территории от их узурпации местными династами. Именно в эпоху Каролингов монастыри превращаются в крупнейших землевладельцев империи. Значительные имущественные ресурсы монастырей позволяли королям рассчитывать на радушный прием в имперских обителях. Разумеется, не только возможность кормления двигала государями, объезжавшими крупнейшие аббатства своего королевства. Сам факт посещения прославленной обители, пребывание в среде монахов следует рассматривать как часть репрезентации королевской и императорской власти, как важную составляющую идеологии и практики властвования, начиная с эпохи Каролингов.

Adel: Стремление Каролингов отыскать некие особые идеологические аргументы, обосновывающие справедливость собственных притязаний на франкский престол, желание «скрасить узурпацию» трона у династии Меровингов сообщили решающий импульс развитию новой концепции королевской власти. **16 В 751 г. Пипин, согласно анналам, был перед своим возведением на трон в Суассоне помазан «рукою святой памяти Бонифация архиепископа». **17 Помазание, прежде не известное франкам, с одной стороны, ставило короля в ряд с ветхозаветными царями, а с другой – символизировало божественное происхождение его власти, снизошедшей на избранника в результате магического обряда, церковного таинства так же, как посредством помазания нисходит на священнослужителя власть вязать и разрешать. **18 Сакрализация королевской власти служила не только упрочению положения честолюбивого рода в конкретной политической обстановке середины VIII в. В перспективе возникший тогда образ правителя, обретая со временем все новые и новые черты (увеличивая пропасть между «простым смертным» и государем), стал одним из важнейших инструментов осуществления королевской власти, расширения и одновременно внутренней консолидации франкской империи, вобравшей в себя разные этносы, культуры, сообщества, политические союзы, экономики. Ключевую роль в оформлении новой идеологии сыграло правление Карла Великого (768 – 814). В историографии предпочитают говорить с осторожностью о рецепции Каролингами восточно-римской и в сущности античной традиции iereus kai basileus – rex et sacerdos. Изредка встречающийся в западноевропейских источниках VI – IX вв. титул rex et sacerdos служил скорее прославлению добродетелей и благочестивых деяний отдельных выдающихся государей, но не обоснованию теократической власти правителя вообще. **19 Павлин Аквилейский весьма характерно описывал круг обязанностей Карла: «Следует просить миролюбивейшего государя нашего, чтобы он ради Христа сражался при поддержке Господа за нас против видимых врагов, а мы за него, вымолив силу Господню, будем бороться духовным оружием против невидимых врагов... Пусть он, сострадающий, прощает пленникам, помогает угнетенным, расторгает давящие путы, да будет он утешением вдовам, облегчением обездоленным, да будет он государем и отцом, да будет царем и священником». Не о прерогативах государя в вопросах догматики или церковной юрисдикции идет здесь речь. Милосердие, покровительство слабым и защита Церкви от «видимых врагов» дарует государю титул rex et sacerdos. **20

Adel: Особенно существенным для новой идеологии оказался образ ветхозаветного Иосии, возникающий в программном документе Карла Великого, Admonitio generalis, которая в 789 г. была написана Алкуином: «Мы читаем в книгах царств, с каким старанием святой Иосия стремился с помощью поездок, улучшений и наставлений вернуть пожалованное ему Богом царство к почитанию истинного Бога (ad cultum veri Dei). Я, правда, не хочу равнять себя с этим святым мужем, но все же в том и состоит наша обязанность, чтобы мы следовали примеру святых, в особенности же в объединении по возможности большего числа людей в усердии к благой жизни во славу нашего Господа Иисуса Христа». **21 Благой государь несет ответственность перед Господом за состояние cultus divinus во вверенной ему Богом стране, ибо от этого прежде всего и зависит благополучие народа. Эта высшая ответственность тем не менее не исключает сотрудничества с пастырями Церкви, напротив, предполагает его. Admonitio generalis как раз и обращена к «пастырям церквей Христовых, правителям своих стад и светочам этого мира» в расчете на их понимание и содействие трудам государя. **22 Синоды Карла Великого, на которых присутствовали как графы, так и прелаты, в том числе впервые аббаты имперских монастырей, решали вопросы de statu verae religionis ac de utilitate et profectu Christianae plebis, иными словами, вопросы, относящиеся к духовной и физической жизни «христианского народа». **23 Ответственность государя за состояние cultus divinus во вверенной ему стране подразумевала исполнение пяти обязанностей. Во-первых, правителю надлежало заботиться о распространении христианской веры, уничтожении язычества. Во-вторых, употребить свой меч при необходимости для защиты церкви, defensio ecclesiae. Привилегии королевской защиты жалуются не только монастырям, но начиная с правления Людовика Благочестивого и епископствам. **24 Под защитой государя находится сам Апостольский Престол. В-третьих, государь должен распространять и защищать Закон от искажений и профанации. В-четвертых, монарху следовало заботиться о восстановлении и убранстве храмов. Дарения церквям и монастырям, основание новых храмов, обителей и епископств надлежит рассматривать в контексте как раз этого представления. **25 Преамбулы королевских дипломов или же 26 – 27 главы «Жизни Карла» Эйнгарда, или помещенное там же знаменитое завещание императора **26 – весьма красноречивые тому свидетельства. Наконец, к добродетелям и обязанностям государя относилась misericordia, проявлявшаяся в защите слабых и угнетенных, заботе о вдовах, сиротах и нищих, что благодаря словам Евангелия от Матфея (25, 35 – 37) рассматривалось как жертва Богу, как sacrum commercium. Пожертвования церквям и нищим стоят всегда в одном ряду, поскольку как в сознании государей, так и теологов имущество церкви отождествлялось с имуществом бедных – patrimoniae pauperum. **27 Правление Людовика Благочестивого (814 – 840) вносит ряд новых акцентов в сложившуюся при Карле идеологию христианского государя. Примерно с 50-х гг. XX в. личность Людовика, которая прежде вызывала у многих историков едва скрываемое раздражение, все больше привлекает внимание исследователей. «Малое дитя великого императора», то ли Pius, то ли Debonnaire, чрезмерное «благочестие» (читай «благодушие») которого якобы и погубило империю, сменил образ мудрого реформатора, продолжателя дела Карла или даже революционного новатора, опередившего своего отца и само время. **28 Прежде всего в заслугу Людовику и его теологам ставится разработка идеи единства империи, получившей свое выражение в Ordinatio imperii 817 г. **29 Идея единства империи естественно вырастала из теологии. **30 Соответственно единство понималось не только как политическое единство corpus Christianum в духе Ordinatio imperii 817 г., хотя уже такая initas imperii рассматривалась Людовиком как богоугодная, богоустановленная и богохранимая: ее распад вследствие division humana неизбежно вызовет гнев Господа. **31 Людовик и его сановники требовали единства внутреннего, что нашло выражение в унификации прежде всего церкви и монашества. Более четко, чем при Карле, в правление Людовика формулируется тезис о зависимости благополучия «христианского народа», res publica, от состояния cultus divinus, которым, по словам биографа Людовика, Нитхарда, omnis ordo tuetur ac regitur. **32 Дальнейшее развитие этот сюжет получает с рецепцией в середине IX в. Ареопагитик с характерным для них параллелизмом земной и небесной иерархий. **33 Хотя Астроном и утверждал, что Людовика «дела его прославили не только королем, но скорее священником», император тем не менее не притязал на священническую власть. По словам Людовика, персона монарха, осуществляющего по воле Бога «попечение о его святой церкви и королевстве этом» (sanctae suae ecclesiae et regni huius curam), есть «средоточие этого служения» (summa huius ministerii). Вместе с тем «божественной властью и человеческим установлением» ministerium «разделен по частям, дабы всякий на своем месте и в своем сословии имел собственную часть от нашего служения; отсюда явствует, что я должен быть для всех вас увещевателем (admonitor), а всем вам надлежит быть нашими помощниками (adiutores)». **35

полная версия страницы