Форум » На самом деле было так » Двор монарха » Ответить

Двор монарха

Adel: Двор монарха в средневековой Европе: явление, модель, среда. / Под ред. Н.А. Хачатурян. Вып. 1. – М., СПб: Алетейя, 2001. – 352 с. Здесь немало любопытного. Поэтому позвольте выложить несколько статей.

Ответов - 64, стр: 1 2 3 4 All

Adel: Спиритуализация королевской власти в корне изменила судьбы монашества. Поступило ли монашество, которое в «золотой век» являлось «школой служения Господу», на «службу империи», как считал К. 3. Франк? **36 На этот вопрос можно ответить утвердительно только при одном условии: если отбросить в сторону новоевропейское противопоставление мирского и светского, никак не соответствующее каролингским представлениям о popupus Dei – populus Christianus или corpus Christianum. В попечении о монашестве, в усилиях по его реформе Каролинги, с одной стороны, реализовывали свои представления об обязанностях христианского государя, исполняли свой долг перед Богом, тем самым гарантировали благополучие вверенной им res publica. С другой стороны, монашество в рамках corpus Christianum, словами Людовика Благочестивого, держало «собственную часть от нашего служения», монахи, как и все прочие ordines империи, являлись «помощниками» государя в его делах. Мы видим их в кругу тех, кто вершит судьбы империи, не только на соборах, но и среди ближайших советников государей. Достаточно назвать здесь Смарагда, аббата Сен-Мишеля под Верданом, автора важных трудов, посвященных спиритуальности монашества, и одновременно создателя первого каролингского зерцала государя, безусловно, оказавшего сильное влияние на Людовика в бытность его еще королем Аквитании. **37 Или – св. Бенедикта Анианского, ближайшего советника императора в первые восемь лет его правления и идеолога масштабной реформы монашества и церкви, которого Т. Ф. X. Нобл даже считал автором идеи единства империи, будто бы выросшей из программы Бенедикта по унификации монашества. **38 Как сами монахи воспринимали новые взаимоотношения монастыря и королевской власти? Зададим этот вопрос санкт-галленским писателям. В. Гец, исследовавший в духе «истории идей» Gesta Karoli Ноткера Заики, обратил внимание на отчетливо выраженное у поэта понимание своего монастыря как имперского аббатства и особую гордость, переживаемую монахом по поводу такого статуса обители. **39 Так, Ноткер говорит о «личной радости» (privatum gaudium) санкт-галленских монахов, когда они получили от Людовика Немецкого привилегии королевского покровительства, иммунитета и iuramentum coacticium, «вследствие особого его к нам благоволения».40 В связи с имперским статусом аббатства специфическую оценку обретает выдающаяся ученость братии, трактуемая Ноткером как верность политике Карла Великого и Алкуина. **41 Почетное место, по словам Ноткера, Санкт-Галлен занимает и в связи с литургической реформой Карла: римскую литургию монастырь принял непосредственно из Меца, основного, ближайшего к Каролингам, центра обновления литургии и церкви. **42 Любопытно, как позднее тот же сюжет осмысляется у историографа обители XI в. Эккехарда IV. Хронист сообщает, что папа Адриан по просьбе Карла послал в Мец «двух [мужей], сведущих в римском распеве», а именно Петра и Романа. Петр сразу отправился в Мец, а Роман еще в Альпах заболел и потому решил задержаться в Санкт-Галлене. Вскоре сам император повелел ему оставаться в монастыре и наставлять санкт-галленцев в своем искусстве. «Роман, – заключает Эккехард, – весьма позаботился о том, чтобы доставить красу Римского престола (Romanae sedis honor) монастырю Св. Галла, будто бы таково было веление неба, возвысить нас над Мецем». **43 Таким образом, Санкт-Галлен в изображении Эккехарда не только занимает самостоятельное положение в рамках каролингской литургической реформы, без посредников, приобщившись «красе Римского престола», но и превосходит сам Мец в литургическом искусстве. Как свидетельство «монастырского сознания» Ноткера В. Гец интерпретирует установленную поэтом зависимость между судьбой святых, почитавшихся в Санкт-Галлене, и благополучием меровингского государства. Причину гибели последнего Ноткер видел в преследовании королевой Брунхильдой Колумбана, Галла и Дезидерия. **44 Вместе с тем, не отражало ли это лишь один из аспектов монастырского самосознания, а именно ощущение взаимозависимости собственной, локальной, истории и истории империи? Не было ли вообще возникновение в Санкт-Галлене столь обширного произведения, посвященного Карлу Великому, выражением своего рода «имперского кругозора» монастыря, результатом осмысления статуса обители как привилегированного аббатства? Как известно, свой труд Ноткер написал именно к приезду в аббатство Карла III в 883 г. **45

Adel: Давно замечено, что первые санкт-галленские историографы, Ратперт, писавший свои Casus sancti Galli в 80-е гг. IX в., и его продолжатель Эккехард IV выделяли в качестве вех истории обители визиты королей и императоров. Для Ратперта посещение Санкт-Галлена в 883 г. императором Карлом III представляется кульминацией описанной им с юридической дотошностью истории обретения и утверждения привилегированного статуса обители. Хроника же Эккехарда IV заканчивается визитом Отгонов в 972 г., символизирующим примирение и возвращение императорского расположения аббатству. **46 В Гоцбертовых «Чудесах св. Галла» начало «монашеской жизни в киновии св. Галла» непосредственно связывается с визитом в обитель Карломанна, который «слышал, какими знаками постоянства в добродетелях Господь украсил это место ради заслуг блаженного мужа [Галла]: «... Пусть и скудно богатство этого места, – говорит Карломанн, – но ради заслуг блаженного Галла широко известно оно своей громкой славой». **47 Ратперт и Эккехард, повествуя о визитах императоров, всякий раз подчеркивали «особое благоволение», привязанность венценосцев к монастырю Св. Галла. Так, заезжий монарх почитал за высочайшую честь вступить в число духовных братьев обители (fraters conscripti), рассчитывая на заступничество монахов и их небесных покровителей перед Богом. О Карле III вообще сообщается, что он избрал св. Отмара своим личным патроном. **48 В то же время короли и императоры ценили Санкт-Галлен только за святость патронов и братии, но и за необыкновенную мудрость, якобы присущую выходцам из обители. Эккехард IV, например, утверждал устами св. Ульриха Аугсбургского (как одного из подлинных приближенных Оттона I): «Среди них (санкт-галленцев)... есть мужи,... известные самому королю и обласканные им. Это королевство не имеет советников более важных, чем они». **49 Соответственно, и императоры в изображении санкт-галленских историков не обходили монастырь своими заботами. Так, Оттон Великий торжественно и «от всего сердца» (de intimo cordis) заявляет в Casus s. Galli, «что скорее разобьет свою корону, нежели оставит монахов святого Галла без поддержки...» **50 Следует обратить внимание также на другой аспект осмысления санкт-галленцами имперского статуса своего аббатства. По-видимому, не одно лишь увлечение античностью объясняет то, что санкт-галленцы называли свой монастырь respublica nostra, а наиболее почтенных братьев обители – senatus reipublicae nostrae, аббата же, соответственно, – princeps или consul. **51 Все эти «государственные» ассоциации питались, как кажется, ощущением себя liberi **52? осознанием свободы святого места, «защищенного от врагов» **53 и обладающего внутренней самостоятельностью. В изображении агиографов св. Галла святое место изначально располагало таковой свободой: еще «король Зигиберт» за чудо, явленное св. Галлом, передал с помощью специального диплома (epistolam firmitatis, conscriptionem firmitatis) эту келью Галлу, которой он отныне должен был обладать per regiam auctoritatis. **54 Гоцберт в «Чудесах святого Галла» упоминал далее quidam Waltrammus, который к 719 г. владел пустынью. Он и вверил (commendavit) «келью со всем к ней относящимся» Отмару, а затем вручил на правах собственности (proprietatis iure) Карлу Мартеллу. Пипин же Короткий, согласно Гоцбертовым «Чудесам св. Галла», превратил Санкт-Галлен в имперский монастырь. **55 Так же, как внутренняя сфера жизни монастырской общины регулируется апробированными отцами обычаями, ее внешний статус определяют в терминологии Исидора Севильского «частные законы» (leges privatae) – королевские и императорские привилегии. В сознании санкт-галленских монахов они являются гарантией идентичности монастыря его традиции, гарантией уникальности обители Св. Галла, надежным заслоном как против попыток унификации в рамках монастырских реформ, так и против притязаний епископства на якобы изначальную «свободу» этого места. В то же время привилегии – атрибут имперского статуса обители, который осознается монахами особо: служение империи – важная часть их монашеского служения. Непосредственно по многочисленным высказываниям санкт-галленских писателей мы видим отражение политики имперской церкви в сознании монахов. Новые функции, которые обретает монашество в империи, оцениваются однозначно положительно, но, что самое важное, осознаются как имманентные, как «свои». В этом контексте, например, понятно обращение аббата и общины Тегернзее к императору Генриху III (1028–1056) как к «правителю монахов» (monachorum gubernator). **56 Никакого противопоставления монашества и мира в связи со служением империи мы не встречаем, хотя в высокой монашеской литературе Gloria mundi продолжает осуждаться с не меньшей решительностью, чем у истоков монашества.

Adel: Визиты государей в Санкт-Галлен IX-X вв. Как уже было сказано, в санкт-галленской хронистике визиты государей подавались как вехи истории обители. Доподлинно известно, что в рассматриваемый период монастырь посетили Карл III, Конрад I и Отгон I. Вероятно, монастырь посетил и Генрих I, однако в хронисте этот визит не находит подтверждения. **57 Кроме описаний, содержащихся в Casus sancti Galli Ратперта и Эккехарда IV, особого внимания заслуживают также susceptacula regum – приветственные стихи литургического характера в адрес приезжающего в аббатство государя – жанр, пользовавшийся в Санкт-Галлене IX –Хвв. большой популярностью, собственно представляющий собой непременный компонент ритуала приема монарха. **58 Император Карл III посетил Санкт-Галлен в 883 г., возвращаясь из Италии. **59 Согласно Ратперту, он был принят братией «с хвалитнами величайшей почтительности» (cum maxima laudum honorificientia) – единственный в своем роде предикат, который Ратперт, часто описывавший прием других гостей в обители, приберег именно для рассказа о визите государя. Впервые в ряду аналогичных описаний у Ратперта указывается и срок пребывания высокого гостя в монастыре – 3 дня. Характеристика этих дней насыщена у Ратперта производными от слова «радость», «ликование» (laetitia): император оставил монахов «радостными» (laetos) и «сам радостный уехал из монастыря» (ipse quoque laetus de monasterio abscessit). Возможно, Ратперт сознательно конкретизирует продолжительность пребывания императора, дабы подчеркнуть материальную состоятельность обители: ведь содержать государя и всю его свиту, наверняка немаленькую, учитывая, что Карл совершал поход в Италию, было под силу только богатому монастырю. Одновременно кормить гостей три дня – традиционное требование законов гостеприимства. Других деталей лапидарная хроника Ратперта не сообщает, всецело концентрируясь на важных для хрониста аспектах урегулирования лично Карлом III правового статуса обители. Ратперт особо подчеркивает важность персонального присутствия государя в монастыре: «во всем он хотел угодить монахам», не через своих посланцев, а «лично захотел наши дела поправить и в своем присутствии разрешить» (per se ipsum nostras causas maluit confirmare atque statuere praesens), притом «постоянно внимая их [монахов] желанию» (statim…eorum desiderium audiens). Наконец, государь становится свидетелем и высшей санкцией свободного выбора аббата, – право, за которое с середины VIII в. санкт-галленцы боролись с епископом Констанцским. Хотя хроника Эккехарда IV охватывает уже другой промежуток времени, Эккехард не проходит мимо визита Карла Ш, что в очередной раз подчеркивает то важное место, которое в представлениях санкт-галленцев занимало посещение обители этим государем. У Эккехарда IV рассказ о визите Карла возникает в рамках повествования о Ноткере Заике и в целом имеет ииной характер, нежели описание Ратперта. **60 Прежде всего Эккехард подчеркивает ученость братии, что в рамках императорской политики имеет особое звучание. Воплощением лучших качеств санкт-галленской братии и предстает Ноткер, с которым Карл якобы имел продолжительные беседы: «Прошлым днем он (Ноткер. – Н. У.) дал подобающие ответы на вопросы, интересовавшие Карла». Цель приезда императора описывается Эккехардом так: он прибыл в Санкт-Галлен «ради того, чтобы по своему обыкновению оказывать братьям милости» (ob caritates agendas fratribus, ut solebat). Как видим, Эккехард подчеркивает, что «оказывать милости» в отношении санкт-галленцев было в обычае Карла, иными словами, с братией его к тому времени уже связывали длительные добрые отношения. Соответственно политическая сторона визита императора обозначена у Эккехарда лапидарно – «сменив аббата» (abbate iam mutate), зато подчеркивается важность совместной трапезы монахов и государя, конституирующей новые отношения духовного братства между монахами и императором, который становится frater conscriptus Санкт-Галлена. Аналогичные мотивы встречаем в описании Эккехардом другого визита государя, а именно посещения Санкт-Галлена Конрадом I. **61 Эккехард подчеркивает, что король прибыл в аббатство около полудня 26 декабря и провел там три ночи, а на четвертый день «в ночи» (nocturnus) отбыл в Арбон. При этом со слов Эккехарда удается реконструировать события только двух дней. Считается, что Конрад провел в Санкт-Галлене 26-29 декабря 911 г. **62 Общая характеристика этого визита выражена у Эккехарда словом «веселье» (hilaritas), которое в трех посвященных визиту главах в различных формах употреблено четыре раза. Кроме того, дважды возникают производные от синонимичных терминов gaudia и laetitia. Эккехард изображает визит Конрада как неожиданный, как спонтанное приглашение епископа Констанцского Саломона, одновременно аббата Санкт-Галлена, у которого король гостил на Рождество, и спонтанное же решение самого государя. Саломон расхваливал вечерние процессии (processiones vesperitinas) в продолжении трех праздничных дней в Санкт-Галлене, и государь решил на эти процессии взглянуть. Высоких гостей, судя по всему, было немало – «в сопровождении епископов и прочей свиты достиг он нашего полуденного берега», т. е. южного берега Боденского озера, вблизи которого находится Санкт-Галлен (cum episcopis et cetero comitatu rex litus nostrum meridianis attigit). Часть пути была проделана на «кораблях» (naves), – хотя бы и косвенное указание на размеры свиты. Из дальнейшего следует, что помимо епископа Констанцского Саломона короля сопровождал по меньшей мере еще один епископ, а в свите государя были танцоры и песняры – satirici и symphoniaci. Кроме того, известно о присутствии двух королевских официалов – управителей Швабии (camere nuntii) – братьях Перхтольте и Эрхингере. К святому Галлу гости прибыли «с плясками» (cum tripudiis). Либо государя в дороге действительно развлекали танцами упомянутые Эккехардом «сатирики», либо хронист лишь стремится передать приподнятое и истинно царственное настроение королевского кортежа.


Adel: На основании хроники Эккехарда удается вычленить важнейшие, с его точки зрения, характеристики визита государя! Несмотря на внезапность, посетители были встречены «вновь сочиненными хвалитнами», – уже известный нам элемент приема государя в монастыре. Учитывая спонтанность визита, маловероятно, что для короля специально составили novi laudes. Скорее предположить, что монахи воспользовались уже готовым репертуаром. Эккехард опускает некоторые подробности приема государя: «Слишком долго рассказывать, с какой приятностью он (король. – Н. У.) провел эти дни и ночи». Из мероприятий, – по-видимому, тех самых, которые расхваливал Саломон, – Эккехард упоминает только о процессии детей – учеников монастырской школы. Состоялась эта процессия на «день Младенца» – 26 декабря. Другой важный элемент приема государя – общая трапеза. Причем на первую из трапез Конрад входит с некоторым опозданием, поскольку в хронике сказано, что монахи при его появлении встали. Король сказал братьям «с великой радостью»: «Теперь, хотите вы или нет, придется делиться с нами». Вообще, как мы еще увидим, король у Эккехарда смеется много и охотно, – доходчивая метафора благорасположения к монастырю Св. Галла. Декан, сидевший за столом аббата, хотел было уступить королю место, но тот удержал его, сел рядом, пододвинул к себе приготовленное для декана кушанье и, оглядев всех, вновь промолвил шутливым тоном: «Все же поделим это». То, что король садится за стол аббата, не удивительно. Этот стол был специально предназначен для гостей монастыря. Из приближенных короля, как указывает Эккехард, за трапезой присутствовали только два епископа – один из них Саломон, епископ Констанцский и аббат Санкт-Галлена. Король особенно беспокоился о том, чтобы ему и сопровождавшим его епископам было принесено обычное монашеское кушание – желание вполне естественное, если учитывать, что Конрад собирался стать духовным собратом санкт-галленцев (frater conscriptus). Чем питался государь, так и не ясно, поскольку пропст сетовал, что если бы тот приехал хотя бы завтра, то ел бы и хлеб, и бобы. Скромность в быту – свидетельство добродетельности братии. Визуализации добродетелей братии призван служить и другой эпизод. Еще перед трапезой Конрад, насладившись процессией мальчиков – учеников монастырской школы, приказал разбросать по полу церкви яблоки. Его приятно удивило, что дети собирали фрукты не в спешке, расталкивая друг друга, а сообразно существующей между ними иерархии. Дети продолжили удивлять государя и в рефектории. Читавшие за трапезой мальчики подходили затем к государю, и тот вкладывал им в уста золотые монеты. Но один мальчик такую монету выплюнул. Конрад же сказал: «Если выживет, станет хорошим монахом». После трапезы король много беседовал с братьями, что представляет собой еще одну важную характеристику пребывания государя в монастыре, а именно наличие личных контактов с монахами. Затем Конрад, обещая щедро отблагодарить «сотрапезников» и заявив, что никогда «не ел с большей радостью», отправился к «своим». Понятно, что свита короля находилась в каком-то обособленном месте. Где именно, чем она занималась и питалась, на основании рассказа Эккехарда судить непросто. На санкт-галленском плане идеального монастыря (ок. 820 г.) были предусмотрены как строение для паломников и нищих со своей пивоварней и пекарней – у юго-западной стены монастырской церкви, так и дом для приема гостей – у северо-западной стены, тоже со своей обособленно стоящей пекарней и пивоварней. В центре дома – трапезная. В нее попадают через прихожую (ingressus) в южной части здания, по обе стороны которой располагаются две продолговатые комнаты для прислуги. Вдоль стен зала – скамьи и столы, а у восточной стены – два шкафа. В центре – очаг (locus foci) с открытым дымоходом, который одновременно служит для освещения помещения, не имевшего окон. Из зала можно попасть в две просторные отапливаемые комнаты с постелями (caminatae cum lectis). К комнатам пристроены уборные, каждая из которых имеет два отхожих места (necessaria). Оба помещения соответственно располагаются в восточной и западной частях постройки. И в той и в другой предусмотрено по восемь кроватей и по две печи. Северное крыло здания целиком отведено под конюшню со специально обозначенными стойлами. Отсюда коридор ведет в продолговатую пристройку– уборную с 17-ю отхожими местами. Не менее тщательно продумано и обособленное хозяйственное здание, находящееся к западу от жилой постройки. По обе стороны от прихожей, которая находится на востоке (здание входом обращено к жилому дому), располагается «кухня для гостей» и «сервировочная» (promptuarium). В центре – продолговатая комната, часть которой отведена под пекарню с печью и столами, а часть – под пивоварню со схематически изображенным оборудованием. Из каждой половины этой комнаты можно попасть в два обособленных помещения на западе здания – соответственно в комнату для замешивания теста и для охлаждения пива. **63 Что-то подобное должно было иметься и в реальном Санкт-Галлене, чтобы принять хотя бы ту свиту, которая умещалась на нескольких кораблях. Из описаний Эккехарда можно понять только, что эта свита отнюдь не представляла собой единого целого. Так, два брата – королевские официалы в Швабии – Перхтольт и Эрхингер «как князья питались за своим столом» – им отдельно Саломон приказал доставить дичь – медведя и оленя, пойманных его егерями. Ранним утром следующего дня король пришел на капитул братии, и здесь он был «всеми голосами и с охотой» сделан lуховным братом (omnium votis faventibus fit frater conscriptus). Установление духовного братства между государем и монахами, таким образом – еще один элемент приема короля в обители. Сразу после описания капитула Эккехард начинает перечислять обильные дары, преподнесенные королем монастырю: серебро для каждого из братьев, три свободных от учебы для учеников монастырской школы, украшение алтарей церкви Св. Галла драгоценными покровами, наконец, подтверждение иммунитета обители. Дары и подтверждения привилегий, таким образом, представляют очередную характеристику визита государя. Для Конрада посещение Санкт-Галлена имело, по словам Эккехарда, особый, своего рода семейный смысл: «Наконец, вошел он в церковь Блаженного Отмара... – ведь это его [Конрада] предки преследовали блаженного – и принес повинную перед его алтарем так, как будто сам был причастен злодеянию». **64 В ознаменование покаяния король преподнес церкви Св. Отмара покровы, золото и серебро, а также отписал владения фиска в деревне Штаммхайм, которая уже частично принадлежала монастырю. За счет этого подаяния Конрад, подчеркивая свой новый статус – frater conscriptus, – завещает монахам в продолжение недели «моего государя» св. Отмара кормиться также и в память о короле. Из-за намерения короля уже в статусе брата «приправить своим перцем наши бобы» мессу на алтаре Отмара отслужили в спешке (aguntur celeres regi misse a fratribus). «Месса для короля» – безусловно такой же существенный элемент приема государя, как и выделенные выше. Последовавшая затем трапеза представляет собой полное и подчеркнутое отступление от монастырского устава, являясь, собственно, пиром государя, гостями на котором выступают монахи. Симптоматично, что описание трапезы у Эккехарда рифмовано, что, по-видимому, призвано передать торжественность момента. Трапеза началась раньше положенного для приема пищи времени. «Любовь, которая никогда не творит несправедливости, своевольно нарушила дисциплину», – оправдывается Эккехард с очевидной ссылкой на Евангелие (1 Кор. 13, 4) и добавляет, что никто из братии не осудил происходящего, хотя все монахов было в новинку. Никогда рефекторий не был преисполнен запаха отменно приготовленных дичи и мяса. Вместо обычного молчания братии и монотонного благочестивого чтения –пляски королевских гистрионов (satirici) и песни музыкантов (symphoniaci). «Среди шума и гама король взирает на братьев преклонного возраста и смеется над их натянутыми лицами – ведь им все это было непривычно». Вновь Эккехард обращает наше внимание на смех короля. Расставание тем же вечером сопровождается обещаниями государя и впредь не отказывать монастырю в своих милостях, а также «полными слез хвалитнами его братьев». Таким образом, хвалитнами не только встречали, но и провожали государя.

Adel: В отличие от спонтанного посещения обители Конрадом I визит Отгона Великого в интерпретации Эккехарда давно подготавливался – и это скорее всего соответствовало обычной практике. Уже направляя в монастырь реформатора Сандрата с поручением инспектировать Санкт-Галлен, Отгон говорит о своем намерении лично и вместе с женой посетить обитель на обратном пути из Италии. **65 Далее упомянуто о письме аббата Отгону и его супруге в Саксонию с просьбой уточнить дату прибытия и с разоблачениями злокозненного Сандрата. **66 Оттон, убедившись в ошибочности своих намерений с помощью Сандрата реформировагь монастырь, собираегся отправиться туда «залечивать раны», нанесенные святому месту завистниками. **67 Эту весть и привозит в обитель тот же гонец, который до этого доставил королю письмо аббата. Таким образом, визит королевской семьи в Санкт-Галлен представляет собой счастливую развязку длинной исгории несостоявшихся реформ обители и одновременно является достойным финалом всей хроники Эккехарда IV. **68 К приему государя тщательно готовятся: прежде всего специально были сочинены многочисленные хвалитны, а также, «как обычно», было «сделано множество дорогостоящих трат» (rerum copiosa impendia). **69 Речь, по-видимому, идет о немалых затратах на запасы для приема значительного числа людей, сопровождавших царственную семью. Впрочем, как видно, эти траты были для монастыря не в новинку. Подобные приготовления уже сделались рутинными. Согласно Эккехарду, Отгон в сопровождении королевы Аделыейды, своего сына Отгона, брата Бруно, архиепископа Кёльнского, зятя «герцога Куно» (подразумевается Конрад Лотарингский), «епископов, аббатов и мирян» прибыл 19 мая «в канун Вознесения, в день святой девы Потенцианы.» В историографии, однако, визит датируют 14 августа 972 г. Соответственно ни Бруно, который умер в 956 г., ни Конрад Лотарингский, скончавшийся годом раньше, в Санкт-Галлене быть не могли. Зато, вероятно, монастырь посетила супруга Оттона II Феофано, Эккехардом не упомянутая **70. Эккехард весьма детально описывает мизансцену приема государя: «Явился Отгон Великий, ведомый под левую руку своим братом Бруно, архиепископом Кёльнским, правой рукой опирающийся на посох, тогда как его сын вел мать, а когда брат отошел в сторону для поцелуя руки, он остался стоять далеко впереди других, словно лев перед прочими тварями, один в центре, подобно статуе, братья же выстроились прямыми рядами в нефах церкви для исполнения хвалитн». Как и при описании визита Конрада, для Эккехарда существенна демонстрация дисциплины братии. Король нарочно уронил свой посох, но ни один из монахов не шелохнулся, даже не поднял глаз. После хвалитн король решил посетить claustrum – помещение для монахов, закрытое для мирян, оговорившись, что с ним из свиты пойдут лишь те, кому позволит аббат. Личная беседа с братией и здесь является непременным атрибутом визита государя. «Для лобызания» с Оттоном собрались декан и другие «старшие» монахи. Этот особо эмоциональный способ приветствия впервые возникает у Эккехарда в описании приема государя. Особо Оттон пожелал увидеться с Ноткером, некогда своим лекарем, и велел сыну помочь уже престарелому и ослепшему монаху подойти для приветствия. После чего сам повел его в claustrum, где монаха приветствовали собравшиеся епископы, аббаты и миряне. Тем временем Оттон II попросил аббата отпереть «хранилище» (armarium), что тот сделал с явной неохотой и лишь после настойчивых просьб не грабить братию. Но царственный гость, «выбрав несколько лучших книг, многие прихватил с собой, часть которых после, по просьбе Эккехарда, вернул». Сцена, описаннная хронистом, – пусть и косвенное, но все же красноречивое свидетельство учености братии, обладающей столь привлекательным книжным собранием, и одновременно неожиданная деталь, характеризующая практику государевых визитов в монастыри. На этом рассказ Эккехарда IV, как собственно и сама хроника, обрывается. Разумеется. описания визитов королей и императоров в санкт-галленской хронистике всякий раз подчинены конкретной логике повествования, хотя симптоматично не только особое внимание к этим посещениям, их откровенная стилизации и мифологизация, но и интерпретация государевых визитов как ключевых, этапных событий монастырской истории. Воспринимая происходящее глазами монахов, осмысляющих прошлое и настоящее своей обители, мы в состоянии увидеть лишь часть картины, полнота которой доступна только при изучении феномена монастырской политики Каролингов, Отгонов и Салиев в целом. Очевидно, что остановки в монастырях не были продиктованы лишь практическими соображениями – прокормить королевскую свиту могли лишь там, где аккумулировались значительные излишки. Визиты государей в монастыри служили репрезентации королевской и императорской власти, являлись частью придворного быта, повседневности кочующего двора, глава которого претендовал на обладание особой духовной санкцией. В изображении же монастырской традиции такие визиты демонстрировали новый статус, обретенный монашеством в рамках системы имперской власти, являлись, собственно говоря, репрезентацией имперского монашества с характерным для него пафосом служения империи.

Adel: Примечания **1 Симптоматично, что в ряде регионов Европы право государя на постой, став со временем отчуждаемым, стоит у истоков феодализации (норвежская вейцла или русское кормление). **2 Boockmann H. Einführung in die Geschichte des Mittelalters. 3. Aufl. München, 1985. S. 77. **3 Prinz F. Askese und Kultur. Vor- und frühbenediktinisches Mönchtum ad der Wiege Europas. München, 1980. S. 11. **4 Используемые в немецкой историографии термины «Reichskloster» или «Reichsmönchtum» не совсем корректно переводить на русский язык «имперский монастырь» или «имперское монашество», если принять во внимание более широкое значение понятия «Reich» в немецком языке (сравни, например, обозначение м V вингских королевств– Teilreiche, или королевства Лотаря I – Mittelreich). Под этим термином в целом понимается территория, населенная многими народами, находящаяся под властью короля или императора (Duden. Deutsches Universal Wörterbuch. Mannheim, 1989. S. 1233). Соответственно понятие «Reichskloster» применимо и к монастырям, принадлежавшим королям еще до основания империи в 800 г. Характерно, что во французском языке, в котором слово «imperial» ассоциируется с исторической формой правления во Франции XIX в., употребляется термин «monastère royal». Слово «Reich» не имеет точного аналога в русском. Следует, однако, учитывать, что в отечественной историографии уже использовалось понятие «имперская церковь» применительно к КекЬзкхгсЬепзуз-1ет Отгонов и Салиев. К тому же в немецком языке «Reich» все же часто употребляется в привычном для нас значении слова «империя» или «царство» (например, Römisches Reich, das Heilige Römisches Reich, das Tausendjährige Reich Christi и т. д.). В дальнейшем мы будем использовать термины «имперский монастырь» или «имперское монашество» безотносительно к тому, идет ли речь о монастырях и монашестве до 800 или после 800 г., до 962 или после 962 г. **5 Sickel Th. Beiträge zur Diplomatik, III // Sitzungsberichte Wien. 47. 1864. S. 175-277; Idem. Beiträge zut Diplomatik V // Ibid. 49. 1865. S. 311-410. **6 Ficker J. Über das Eigentum des Reiches am Reich skirchengut // Sitzungsberichte Wien. 72. 1872. S. 55-146. **7 Блок М. Короли-чудотворцы... М., 1998. (О концепции и подходах М. Блока к истории см. также: Гуревич А. Я. Исторический синтез и школа «Анналов». М., 1993. С. 71-111); Kantorowicz E. H. The King's Two Bodies. Princeton, 1957; Schramm P. E. Herrschaftszeichen und Staatssymbolik. Stuttgart, 1954-1956. 3 Bd. (Schriften der MGH; Bd. 13, 1-3); Idem. Kaiser, Könige und Päpste. Gesammelte Aufsätze zur Geschichte des Mittelalters. Stuttgart, 1968. 2 Bd. **8 Hattenhauer H. Das Herz des Königs in der Hand Gottes, Zum Herrscherbild in Spätantike und Mittelalter // ZRG KA. 67. 1981. S. 1-35. **9 Staubach N. «Cultus divinus» und karolingische Reform // FMSt. 18. 1984. S. 546-581. **10 Zielinski H. Zur Gründungsurkunde Kaiser Ludwigs II für das Kloster Casauria // Fälschungen im Mittelalter. Internationaler Kongreß der MGH 1986. Hannover, 1988. Bd. 4. S. 67-96. (Schriften der MGH; Bd. 33,4); Idem, Die Kloster- und Kirchengründungen der Karolinger // Beiträge zur Geschichte und Struktur der mittelalterlichen Germania Sacra. Göttingen, 1989. S, 95-134. **11 Brühl C. Fodrum, gistum, servitium regis. Studien zu den wirtschaftlichen rundlagen des Königtums im Frankenreich und in den fränkischen Nachfolgestaaten Deutschland, Frankreich und Italien vom 6. bis zur Mitte des 14. Jh. Köln; Graz, 1968. 2 Bd. (Kölner historische Abnandlungen; Bd. 14, 1-2). **12 Willmes P. Der Herrscher- «Adventus» im Kloster des Frühmittelalters. München, 1976. (Münstersche Mittelalter-Schriften; Bd. 22).

Adel: **13 Wollasch J. Kaiser und Könige als Brüder der Mönche. Zum Herrscherbild in liturgischen Handschriften, 9-11. Jh. // DA. 40. 1984. S. 1-20; см. также: Wollasch J., Schmid K. Societas ei Fraternitas. Begründung eines kommentierten Quellenwerkes zur Erforschung der Personen und Personengruppen des Mittelalters. Berlin; N.Y., 1975; Memoria, Der geschichtliche Zeugniswert des liturgischen Gedankens im Mittelalter / Hrsg. K. Schmid, J. Wollasch. München, 1984. (Münstersche Mittelalter-Schriften; Bd, 48); Gedächtnis, das Gemeinschaft stiftet / Hrsg. K. Schmid. München; Zürich, 1985. Итоги многолетних международных и междисциплинарных штудий, посвященных memoria в Средние века, подведены в: Memoria in der Gesellschaft des Mittelalters / Hrsg. D. Geuenich, O. G. Oexle. Göttingen, 1994. См. в особенности: Wollasch J., Das Projekt «Societas et Fraternitas». S. 11-31. **14 Semmler J. Traditio... S. 3. **15 Bosl K. Die Reichsministerialität der Salier und Staufer. Ein Beitrag zur Geschichte des hochmittelalterlichen deutschen Volkes, Staates und Reiches. Stuttgart, 1950. Bd. 2, S. 622. (Schriften der MGH; Bd. 10). **16 Блок М. Короли-чудотворцы... С. 142. Тезис М. Блока, сформулированный в 1924 г., стал общим местом в историографии. См., например: Schieffer R. Die Karolinger. Stuttgart; Berlin; Köln, 1992. S. 58-60; Prinz F. Grundtagen und Anfänge. Deutschland bis 1056. München, 1985 (Neue deutsche Geschichte; Bd. 1). S. 89; Angenendt A. Das Frühmittelalter. Die abendländische Christenheit von 400 bis 900. Stuttgart; Berlin; Köln, 1990. S. 283-284; Fried J, Der Weg in die Geschichte. Die Ursprünge Deutschlands bis 1024. Frankfurt a. M.; Berlin, 1998. S. 288-289. **17 Jäschke K.-Ü. Bonifatius und die Königserhebung Pippins des Jüngeren // AfD. 23. 1977. S. 25-54. Jarnut J. Wer hat Pipin 751 zum König gesalbt? // FMSL 16. 1982. S. 45-57. К проблеме происхлждения помазания франкских королей: Prelog J. Sind die Weihesalbungen insularen Ursprungs? // FMSt. 15. 1979. S. 303-356; Angenendt A. Bonifatius und das Sacramentum initiationis. Zugleich ein Beitrag zur Geschichte der Firmung // Römische Quartalschrift für christliche Altertumskunde und Kirchengeschichte. 72. 1977. S. 113-183; Enright M.J. Iona, Tara and Soissons, The Origin of the royal anointing ritual. Berlin; N. Y., 1985. (Arbeiten zut Frühmittelatterforschung: Schriftenreihe des Instituts für Frühmittelalterforschung; Bd. 17). Особ. S. 24-26, 85-87. **18 Об акте помазания в сравнении западной, поздневизантийской и русской литературы см.: Успенский Б.А. Царь и патриарх. Харизма власти в России (Византийская модель и ее русское переосмысление). М., 1998. Особ. с. 114-135. **19 Anton H.-H. Fürstenspiegel und Herrscherethos in der Karolingerzeit. Bonn, 1968. S, 51-53, 110-111 (Bonner historische Forschungen; Bd. 32). О восточно-римской традиции см.: Ibid. S. 129-130, Anm. 301, а также Kampers F. Rex et sacerdos // Historisches Jahrbuch. 45, 1925. S. 495-515; Voigt K. Staat und Kirche von Konstantin dem Großen bis zum Ende der Karolingerzeit. Stuttgart, 1936, S. 75-77; Tellenbach G. Libertas. Kirche und Weltordnung im Zeitalter des Investiturstreites. Stuttgart, 1936. S. 73-75; Mohr W. Die karolingische Reichsidee. Münster, 1962. S. 50-52 (Aevum Christianum; Bd, 5); Staubach N. «Cultus divinus» und karolingische Reform // FMSt. 18.1984. S. 546-581. Здесь S. 550-551. Иначе применительно к правлению Карла Великого: Hattenhauer H. Das Herz des Königs in der Hand Gottes. Zum Herrscherbild in Spätantike und Mittelalter // ZRG Kan. Abt. 67,1981. S. 1-35. Oco6. S. 30; Angenendt A. Das Frühmittelalter... S. 304. А. Ангенендт тем не менее предостерегает против того, чтобы воспринимать идею rex et sacerdos через призму новоевропейских представлений о духовном и светском, в отрыве от господствовавшего тогда убеждения в их органическом единстве. Не вполне проясненной остается проблема происхождения литургических функций государя. См.: Mathé P. R. Studien zum früh- und hochmittelaiteriichen Königtum. Eine problemgeshichtliche Untersuchung über Königtum, Adel und Herrscherethik. Zürich, 1977. S. 4S-50, 110-112. Как бы ни относиться к рецепции Каролингами представления rex et sacerdos, но на практике правление Карла Великого, действительно, выглядит «теократическим» (Fleckenstein J. Die Bildungsreform Karls des Großen als Verwirklichung der norma rectitudinis. Bigge-Ruhr, 1953. S. 68). И будет не слишком большим преувеличением назвать Карла «франкским Юстинианом» (Rahner H. Kirche und Staat im frühen Christentum. Dokumente aus acht Jahrhunderten und ihre Deutung. München, 1961. S. 286). И. Фрид, кроме того, подчеркивал, что в окружении Карла были и те, кто явно стремился поставить власть императора выше власти папы. Таков, например, Теодульф Орлеанский (Fried J. Ludwig der Fromme, das Papsttum und die fränkische Kirche // Charlemagne' s Heir. New perspectives on the reign of Louis the Pious (814-840). Oxford, 1990. S, 231-273. Здесь S. 233-235). Очерк развития политической доктрины Византии и так называемой Kaiseridee см.: Культура Византии IV – первая половина VII в. М, 1984. В главе, в частности, констатируется, что «оригинальность и неповторимость» византийской политической теории заключалась в «органическом синтезе трех компонентов: антично-эллинистических традиций, римской государственности и христианства» (с. 98). См. также исследования Kaiseridee в связи со взаимоотношениями императора и церкви: Медведев И. П. Некоторые правовые аспекты византийской государственности // Политические структуры эпохи феодализма в Западной Европе (VI-XVII вв.). Л., 1990. С. 7-45. Особ. с. 33-39; Чичуров И. С. Политическая идеология Средневековья: Византия и Русь. К XVIII Международному конгрессу византинистов. М., 1990. Особ. с. 39-46 (особый акцент на IX в.).

Adel: **20 Paulinus Aquiliensis, Libellus sacrosyllabus episcoporum Italiae // MGH. Concilia. 2, 1. P. 142. См. также: Ewig E. Zum christlichen Königsgedanken im Frühmittelalter // Das Königtum. Seine geistigen und rechtlichen Grundlasen. Konstanz, 1954. S. 7-73. Здесь S. 64. Anm. 262; Anton H.-H. Fürstenspiegel…, S. 110-111. **21 Admonitio generalis // MGH, Capitularia regum Francorum 1. Nr. 22. P. 53-54. Об авторстве Алкуина см.: Scheibe F.-C, Alcuin und die Admonitio generalis // DA. 14. 1958. S. 221-229. Об образе Иосии см.: Ewig E. Zum christlichen Königsgedanken… S. 61; McKitterick R. The frankish church and the Carolingian reforms, 789-895. London, 1977, P. 2-3; Anton H.-H. Fürstenspiegel... S. 108, 456. **22 Admonitio generatis... P. 53. **23 Цитата из пролога к актам Майнцского синода 813г. (Concitium Moguntiensis// MGH. Concilia. II, 1. Nr. 36, P, 259). О каролингских соборах см.: Hartmann W. Die Synoden der Karolingerzeit im Frankenreich und in Italien. Paderborn, 1989; Angenendt A. Das Frühmittelalter... S. 324, 350-352. **24 McKitterick R. The Frankish Kingdoms under the Carolingians, 751-987. London; N.Y., 1983. P. 125-126; Semmler J. «Iussit... princeps renovare... praecepta». Zur verfassungsrechtlichen Einordnung der Hochstifte und Abteien in die karolingische Reichskirche // Consuetudines monasticae. Eine Festgabe für K. Hallinger aus Anlaß seines 70. Geburtstages. Roma, 1982, S. 97-124. (Studia Ansefmiana; T. 85). **25 Staubach N. «Cultus divinus»... S. 555. См. также II, l, 2. **26 Ibid. S. 562-573. На русском языке о «Жизни Карла Великого» см. неопубликованную кандидатскую диссертацию А. П. Левандовского: Эйнгард и каролингская традиция (М., 1946), а также его перевод «Жизни Карла Великого», местами, к сожалению, неточный и неполный: Эйнгард. Жизнь Карла Великого // Прометей. Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей» М., 1977. Т. 11; Левандовский А. П. Карл Великий. М., 1995. С. 177-206. **27 Эйнгард говорит о Карле: Circa pauperes sustentandos et gratuitam liberalitatem, quam Greci elemosinam vocant, devotissimus... См.: Einhardus. Vita Karoli Magni. Stuttgart, 1981. C. 27. P. 50. Перевод А. П. Левандовского здесь неточен. Ср.: Левандовский А. П. Карл Великий… С. 197. О словах Евангелия напоминал государям и Смарагд Сен-Мишельский в первом каролингском зерцале правителя: Smaragd. Via regia //MPL.102 C.10-11. Col. 950-952. См. также: Herz M. Sacrum commercium. Eine begriffsgeschichtliche Studie zur Theologie der römischen Liturgiesprache. Mönchen, 1958, (Münchener theologische Studien; II, 15). S. 265-267; Löwe H. «Religio Christiana», Rom und das Kaisertum in Einhards Vita Karoli Magni // Storiografia e Storia. Studi in onore di Eugenio Duprè Theseider. Roma, 1974. T. l, P. 1-20. Здесь P. 7; Boshof E. Untersuchungen zur Armenfürsorge im fränkischen Reich des 9. Jh. // Archiv für Kulturgeschichte. 58. 1976. S. 265-339. Здесь S. 266; Staubach N. «Cultus divinus»… S. 570-581; Wollasch J. Toten-und Armensorge // Gedächtnis, das Gemeinschaft stiftet. München, Zürich, 1985. S. 9-38. Особ. S. 9-10.

Adel: **28 Обзор историографических мифов о Людовике см.: McKeon P.R. The Empire of Louis the Pious: Faith, Politics and Personality // Revue benedictine, 90.1980. P. 50-62; Staubach N. «Des großen Kaisers kleiner Sohn»: Zum Bild Ludwigs des Frommen in der älteren deutschen Geschichtsforschung // Charlemagne' s Heir... S. 701-721 (Статья Н. Штаубаха значительно выходит за пределы немецкой историографии, обозначенной в заглавии статьи). Специально о происхождении знакового для старой историографии прозвища Людовика: Schieffer R. Ludwig «der Fromme». Zur Entstehung eines karolingischen Herrscherbeinamens // FMSt. 16. 1982. S. 58-73. Пересмотр правления Людовика начался с работ Ф. Л. Гансхофа и Т. Шиффера: Ganshof F. L. Louis the Pious Reconsidered // History. 42.1957. P. 171-180; Schieffer Th. Die Krise der karolingischen Imperiums // Aus Mittelalter und Neuzeit. G. Kallen zum 70. Geburtstag dargebracht, Bonn, 1957. S. 1-15. Самые разнообразные стороны правления Людовика под разными углами зрения были рассмотрены в объемном труде, подготовленном историками Англии, Германии и Франции по результатам первого специализированного коллоквиума в Оксфорде в 1986 г. и вышедшем под редакцией П. Годмана и Р. Коллинса: Charlemagne's Heir... Авторы этого тома, в целом признавая преемственность в правлении Карла и Людовика, подчеркивают концептуальную завершенность, методичность и глубину реформ Людовика. О правлении Людовика на русском языке см.: Левандовский А. П. Карл Великий... С. 152-165. Характеристика Людовика у А. П. Левандовского выдержана в традиционных тонах: «благочестивый наследник», «слабость», «безразличие» и т. п., а го реформаторская деятельность рассматривается всего лишь как причина распада империи. **29 Т. Шиффер охарактеризовал даже Ordinatio imperii как «абсолютную вершину каролингской эпохи и франкской истории» См.: Schieffer Th. Die Krise des karolingisher Imperiums // Aus Mittelalter und Neuzeit. Bonn, 1957. S. 8, 14. Также: Hagermann D. Reichseinheit und Reichsteilung. Bemerkungen zur Divisio regnorum vun 806 und zur Ordinatio Imperii von 817 // Historisches Jahrbuch. 95. 1075, S. 278-307. Более взвешенные позиции занял П. Классен, а вслед за ним Е. Эвиг и X. Бойманн, называвшие Карла Великого spiritus rector новой концепции империи (Classen P. Karl der Große und die Thronfolge im Frankenreich // Festschrift H. Heirnpel zum 70. Geburtstag. Göttingen, 1972. Bd. 3. S. 109-134; Ewig E. Überlegungen zu den merowingischen und karolingischen Teilungen // Nascita dell'Europa ed Europa carolingia. Un'equazione da vertficare, Spoleto, 1981, P. 225-253 (Settimane di studio; Vol. 27); Beumann H. Unitas ecclesiae, unitas impeni, unitas regni. Von der imperialen Reichseinheitsidee zur Einheit der Regna // Ibid. P. 531-571). В то же время и К. Ф. Вернер, и Э. Босхоф, посвятившие этой проблеме объемные штудии, хотя и признают некоторую преемственность от Карла, подчеркивают тем не менее важность правления именно Людовика. Более того, в форсированной разработке публично-правовой идеи императорской власти они усматривают возможную причину кризиса империи, для части элит которой эта концепция государства оказалась чуждой. См.: Werner K.F. Couverner l'empire chretien — Idées et réalités // Charlemagne's Heir... P. 1-123; Boshof E. Einheitsidee und Teitungsprinzip in der Regierungszeit Ludwigs des Frommen // Idem. S. 161-189. ** 30 Это обстоятельство едва ли вызывает удивление, если учесть, что церковь представляла собой единственную модель социальной организации поверх весьма пестрых политических образований варваров. См.: Schieffer Th. Die Krise... S. 9-10; Soshof E. Erzbischof Agobard von Lyon. Leben und Werk. Köln; Wien, 1969 (Kölner Historische Abhandlungen; Bd. 17). S. 323-324; Fried J. Der Karolingische Herrschaftsverband im 9. Jh. zwischen «Kirche» und «Königshaus» // HZ. 235. 1982. S. 11-43. **31 Ordinatio imperii // MGH Capitularia regum Francorum 1. P, 270. **32 Nithard. Historiarum libri IV / Ed. E. Müller. Hannover, 1907. L. l, 3. P.4 (MGH SSRG in us. schol.). См. также: Staubach R «Cultus divinus»... S. 558-560. **33 Ibid. S. 559. См. также: Staubach N. Das Herrscherbild Karls des Kahien. Formen und Funktionen der monarchischen Repräsentation im Mittelalter. Münster, 1982. S. 239-241, 260-261; Ullmann W. The Carolingian Renaissance and the Idea of Kingship. London, 1969. P. 114-116. ** 34 Астроном, прославляя Людовика, еще как короля Аквитании, в качестве rex et sacerdos, имел в виду его circa divinum cultum et sanctas aecclesine exaltationem, а также его миролюбивое и благое правление, любовь к чтению и пению (Astronomus. Vita Hludowici impecatoris / MGH SS 2, C. 19. P. 616). Об Астрономе см.: Ронин В. К. Светские биографии в каролингское время: «Астроном» как историк и писатель // СВ. 46. 1983. С. 165- 183. Хотя в статье В. К. Ронина специально и не рассматривается правление Людовика Благочестивого, над его анализом сочинения Астронома всецело довлеет негативный историографический образ этого императора. См., например: «Напрасно Аноним пытался приравнять Людовика к его отцу: он только внес свою лепту... в нелестное для его героя предание о «короле-монахе» (с. 183). **35 Hludovicus Pius. Admonitio ad omnes regni ordines // MGH Capitularia regum Francorum I. Nr. 150. P. 303. Этот капитулярий Людовика датируется в историографии 823-825 гг. и рассматривается как едва ли не революционный прорыв от государства личных связей к государству функционеров ((Guillot O. L'exhortation au partage des responsabilités entre l'empereur, l'épiscopat et les autres sujets vers le milieu du règne de Louis le Pieux // Prédication et propagande au moyen âge: Islam, Byzance, Occident. Paris, 1983, P. 92. (Penn, Paris and Dumbarton Oaks Colloquia; Vol. 3); Werner K.F Couverner l'empire chrétien... P. 87. N. 320. P. 88-92). Н. Штаубах видит в словах Людовика шаг к ограничению императорской власти в церковной сфере (Staubach N. «Cultus divirvus»…, S. 558-559. Anm. 37a).

Adel: **36 Frank K.S. Vom Kloster als scola dominici servitii zum Kloster ad servitium imperii // StMOSB. 91. 1980. S. 80-97. **37 Кроме зерцала Via regia, Смарагд написал обширный комментарий к уставу Св. Бенедикта, а также особый труд о монашеском служении Diadema monachorum. См. о Смарагде: Eberhardt O. Via regia. Der Fûrstenspiegel Smaragds von St. Michiel und seine literarische Gattung. München, 1977. **38 Note T.F.X. The Monastic Idéal... P. 248-250. **39 Goetz H. W. Structuren der spätkarolingishen Epoche im Spiegel der Vorstellungen eines zeitgenössischen Mönches, Bonn, 1981. S. 11-12. О статусе имперского аббатства см.: Santifaller L. Zur Geschichte des ottonischsalischen Reichskirchensystems. Wien, 1964, Особ. S. 34-35, (Sitzungsberichte der Österreichischen Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-historische KL; Bd. 229). Специфику самосознания монастырей империи в связи с вопросом о так называемой «враждебности» клюнийцев императорской власти отмечал в свое время Й. Воллаш, ограничиваясь, правда, лишь рамками «реформаторского монашества». См.: Wollasch J. Cluny und Deutschtand // Studien und Mitteilungen zur Geschichte des Benediktinerordens und seiner Zweige. 1992, Bd. 103. Hft. 1. S. 7-32. ** 40 Notker. Gesta Karoli Magni imperatoris / Ed. H. F. Haefele // MGH. SSrG n.c. München, 1959. P. 67, 11-12. *41 Goetz H.-W. Op. cit. S. 12. Характерно, что современник Карла Винитар, один из первых известных нам писцов санкт-галленского скриптория, отчетливо переживал личную ответственность перед императором: «Отважный герой, в войнах врагов поражающий, / Король Карл блеском души никому не уступит, / Он не потерпит колючки ошибок в книге, / Разве он, возвышенный, не исправлял их в благом усердии». Цит. по: Бершин В. Латинская литература в Санкт-Галлене // Культура аббатства Санкт-Галлен. Баден-Баден, 1996. С. 146. **42 Coetz H.-W. Op. cit. S. 12. **43 Ekkehard IV. Casus sancti Galli // Hrsg. und übers. H. F. Haefele. Darmstadt, 1980. C. 47. P. 108. **44 Goetz H.-W. Op. Cit. S. 13.

Adel: **45 Не объясняется ли этим «имперским кругозором» санкт-галленцев и строительство церкви Св. Лаврентия, святого, якобы даровавшего Оттону Великому победу над венграми в 955 г. и почитавшегося поэтому во многих других регионах империи. Характерно, что также в 955 г. в Санкт-Галлене берет начало общеимперская летопись – Annales Sangallenses maiores.. Ф. Й. Шмале отмечал, что с победы на реке Лех начинается возрождение историографии, претендующей на освещение событий в рамках всего Восточно-Франкского государства. Однако эта историография, в том числе и санкт-галленская анналистика, по мнению Ф. И. Шмале, на деле сохраняла связь со своим конкретным регионом и, скажем, персона государя интересовала писателя лишь постольку, поскольку он контактировал с местом, где проживал автор данных анналов. Schmale F. J. Funktion unf Formen mittelalterlicher Geschichtsschreibung, Darmstadt, 1993, S. 130-131. Помимо Gesta caroli Annales Sangallenses maiores, в данном контексте следует упомянуть также Susceptacula regum. См. о них ниже. ** 46 О других визитах см.: Berschin W. Eremus und Insula. Wiesbaden, 1987. S. 41-43. **47 Gozbertus. Miracula s. Galli // MGHSS 2. C. 11. P. 23. **48 См., например: Notker. Gesta... 2, 8. P. 61, 1. В целом о проблеме: Schmid K. Brüderschaften mit den Mönchen aus der Sicht des Kaiserbesuchs im Galluskloster vom Jahre 883 // Churrätisches und st. gallisches Mittelalier. Festschrift für O. Clavadetscher zu seinem 65. Geburtstag. Sigmaringen, 1984. S. 173-194. **49 Ekkehard IV. Casus... C. 76. P. 158. **50 Ibid. C. 118. P. 230. **51 Aнонимный продолжатель Casus s.i Galli даже сравнивает аббата Иммо с современными ему правителями: «Ни одному из государей в те времена, когда земля обратилась ко злу, не довелось совершить за столь короткий отрезок времени столь значительные деяния» (Continuatio I // МGНSS 2. Р. 151). **52 После получения от Людовика Благочестивого подтверждения своих привилегий монахи «вернулись к себе свободными» (Ratpertus. Casus // MGHSS 2. C 6. P. 66). **53 Ibid. C. 1. P. 62. **54 Wetti. Vita s. Galli // MGHSS 2. P. 12; Walafridus. Vita s. Galli // MGHSSRM 2, C. 21. P. 299-300. **55 Gozbertus. Miracula s. Galli.., C. 11. P. 24. **56 Die Tegernseer Briefsammlung (Froumund) / Ed. K. Strecker // MGH. Ep. sel. T. III. Berlin, 1925. Nr. 125. P. 142. **57 Посещение монастыря Генрихом I предполагается на основании занесения его в книгу побратимов аббатства. См.: Schmid K. Neue Quellen zum Verständnis des Adels im 10. Jh. // Die Thronfolge in ottonish-frühdeutsche Zeit. Darmstadt, 1971. S. 391-393, 395, 397-401. О визитах государей в Санкт-Галлен в целом: Schmid K. Königtum, Adel und Klöster am Bodensee bis zur Zeit der Städte // Der Bodensee: Landschaft, Geschichte und Kultur. Sigmaringen, 1982. S. 531-576; Berger J. M. Gastfreundschaft im Kloster St. Gallen im 9. und 10. Jh. // Studien und Mitteilungen zur Geschichte des Benediktinerordens und seiner Zweige. 1993. Bd. 104. Hft. 1. S. 41-134; Bd. 104. Hft. 2. S. 225-314.

Adel: **58 Bulst W. Susceptacula regum. Zur Kunde deutscher Reichsaltertümer // Corona Quernea. Festschrift für K. Strrecker. Leipzig, 1941. S. 97-135. **59 Ratpertus. Casus... P. 74. **60 Ekkehard W, Casus s. Galli... C. 38. P. 86. **61 Ibid. C. 14-16. P. 40-42. **62 Goetz H.W. Der letzte «Karolinger»? Die Regierrung Konrads I. im Spiegel seiner Urkunden // Archiv für Diplomatik. 1980. Bd. 26. S. 7. **63 Reinhart H. Der St. Galler Klosterplan. St. Gallen, 1952, S. 12-13. **64 В историографии нет полной уверенности в том, что преследователи Отмара – Варина и Руодхарда, действительно были предками Конрада из рода Вельфов (Fleckenstein J. Über Herkunft der Weifen und ihre Anfänge in Süddeutschland // Studien und Vorarbeiten zur Geschichte des großfränkischen und frühdeutschen Adels. Freiburg, 1957, S. 99-100). **65 Ekkehard IV. Casus s. Galli... C. 138. P. 268. **66 Ibid. C. 144. P. 278. **67 Ibid. C. 145. P.280. **68 О попытках реформ Санкт-Галлена и отношении к ним Эккехарда IVсм.: Усков Н.Ф. «Солнце взошло на Западе: санкт-галленский монастырский патриотизм в раннее Средневековье // Средние века. 1997. вып. 60. С. 118-142. Он же. Убить монаха... // Казус 1997 / Под ред. Ю. Л. Бессмертного и М. А. Бойцова. М., 1999. **69 Ekkehard IV. Casus s. Galli... C. 146-147. P. 282-284. **70 Berger J.-M. Die Gastfreundschaft... Tl. 2. S. 234.

Adel: После уговоров админа - действенных, но одиноких - я все же позволю себе продолжить выкладывание книги на форум. Разумеется, период X-XVIII веков намного шире периода, интересующего создателей фанфиков по произведениям Дюма, однако исторический базис для описываемой в фанфиках эпохи заложен намного раньше, а потому... потому можно с почти чистой совестью выставлять все подряд. Вдруг кому пригодится.

Adel: Начнем с того, с чего следовало бы начать - с вводной статьи редактора.

Adel: Н. А. Хачатурян ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД... ИЛИ НОВАЯ ЖИЗНЬ МОНАРШЕГО ДВОРА В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ МЕДИЕВИСТИКЕ С.7 - 30 Предлагаемая вниманию читателей монография является результатом коллективных усилий историков, инициированных и организованных научной группой «Власть и общество». Группа возникла в 1992 г. в рамках Всероссийской Ассоциации медиевистов и историков раннего Нового времени, отразив в своей деятельности существенные перемены, наблюдаемые в отечественной исторической науке в последнюю треть XX столетия. Эти перемены стали возможны в свою очередь в условиях обретенного историками права свободного выбора в области методологии, которое открыло для науки возможности нового дыхания. Процесс обновления в медиевистике раньше всего и наиболее заметным образом затронул сферу духовной и политической истории. В качестве первого шага на пути формирования нового исторического дискурса в области политической истории огромное значение имело преодоление свойственной на протяжении многих лет существования отечественной медиевистики общей недооценки роли политического и духовного факторов в общественном развитии. **1 Следующим, пожалуй, более существенным и трудно достижимым для нашей науки завоеванием стал ее постепенный отход от дуальной схемы базиса и надстройки и попытка преодоления антиномии материального и духовного, на которой настаивала идеалистическая и материалистическая философия и общественная мысль XIX и первой половины XX столетий. Именно понимание неразрывности и взаимопроникновения материального и духовного, обретенное историческим знанием уходящего столетия, обеспечило современной науке новое видение исторического процесса и процесса его познания историками. Другим важным фактором воздействия на изучение политической истории стало направление «человеческой истории». Получив распространение в западной историографии второй половины XX в. и возникнув в значительной степени как реакция на увлечение историков социологическими генерализирующими схемами общественного развития, оно стало органической частью более широкого научного направления «исторической антропологии». Последнее вернуло утраченное наукой понимание значения Человека — будь то действующего или познающего, а также События в качестве объекта внимания историков. Развитие направления исторической антропологии, подготовленное успехами этнологии XX века, наполнило реальным содержанием формулу, декларируемую просветительской и позитивистской мыслью XIX века о двойственной — физической и общественной природе человека (homo duplex). Это произошло благодаря, в первую очередь, вниманию историков к научным успехам современной психологии, убедительно демонстрирующей, начиная с 3. Фрейда, весьма непростую природу человеческого сознания и подсознания, возможности, слабости и непредсказуемость которых являются важными регуляторами общественного поведения. Новые методологические обретения радикально изменили представления отечественных историков о комплексности и системности исторического процесса, в частности, существенно обогатив традиционный для них «социальный» подход к политической истории, основным условием которого является непременное сопряжение и установление взаимозависимости политической и социальной истории. Этот подход стал наиболее важным методологическим достижением советской исторической науки в домене политической истории, позволив ей на какое-то время опередить зарубежных коллег. Переход последних под влиянием школы «Анналов» на позиции «социальной истории» определился позже, начиная с 60-х годов нашего столетия, однако уже в существенно иных эпистемологических условиях, сделавших западноевропейскую науку ведущим фактором современного исторического знания, в том числе и для развития отечественной исторической науки.

Adel: Новое толкование самого понятия «социальность» в отечественной историографии в 80-е годы сказалось на первых порах в разработках главного объекта исследовательских поисков наших историков, направленных по традиции на изучение «больших» государственных форм — раннефеодального государства, сословной или абсолютной монархий. Они вывели, в частности, оценку природы средневековой государственности за рамки только классовых противоречий, поставив ее в контекст широких социальных связей государства с обществом. Последнее обстоятельство обеспечило более взвешенное и корректное понимание соотношения прессовых функций в деятельности государства с протекционистскими и созидательными. Протекционистские функции, которые некогда русский философ «серебряного века» Владимир Соловьев, в полном соответствии с нравственно-религиозным характером своей философии, назвал «собирательно-организованной жалостью», обычно забывались или просто игнорировались отечественной исторической наукой, акцентировавшей главным образом эксплуататорскую сущность феодального государства **2. Расширительное толкование понятия «социальности» позволило поставить проблему взаимодействия государства и общества, в котором отныне признавалось присутствие не только оппозиции сторон, но и их компромисс и согласие, что в любом случае предполагало активность широкого спектра сословий и общественных групп **3. Четко определился интерес к личности и познанию человека в средневековом обществе, реализуемый наиболее заметным образом в рамках микроисторического анализа и особенно работ в области культуры, в том числе политической культуры **4. Начиная с 80-х годов в отечественной историографии политической истории происходит смещение объектов исследовательского интереса. Оно характеризовалось всплеском интереса к изучению самого феномена власти и ее анатомии, т.е. к социологическому анализу условий, средств и принципов властвования, образцы которого были некогда даны Максом Вебером и затем развиты в трудах Ж. Эллюля и М. Фуко **5. Новый поворот нашел отражение, в частности, в теоретических разработках по вопросу об условиях реализации политической власти в средневековом обществе. Специфику ее составляла дисперсия, т. е. множественность носителей власти, связанная с условиями реализации собственности и возможностями владельцев главного богатства — земли, располагавшими необходимыми средствами принуждения, тем более что преобладающая их часть практически монополизировала на длительное время военную функцию в обществе. Новая для отечественной науки попытка структурного анализа применительно к политической истории позволила выделить в этом плюрализме политических автономий некую структуру упорядочивающего характера, константами которой являлась центральная власть монарха или территориального принца и противостоящая, а также взаимодействующая с ней местная власть — сеньора, городской корпорации, территориальной общности, сословия. В качестве важного фактора внутренней динамики этой структуры, связанной с меняющимся соотношением сторон по их качественным характеристикам, уровню и результативности воздействия, был выделен процесс трансформации природы политической власти, которая эволюционировала с большим или меньшим успехом от частноправовой к публично-правовой власти.**6

Adel: На теоретическом уровне был также подвергнут анализу вопрос о принципах реализации средневековой политической власти — авторитарном или «демократическом», в условиях выборной власти. Предпринятое в литературе рассмотрение эволюции средневековой государственности в контексте соотношения этих принципов показало, что оно характеризовалось не только антиномией названных принципов, но часто их прямой взаимосвязью, в том числе сознательным расчетом монарха на активность и помощь местной выборной власти, например, в налоговых вопросах. **7 В теоретических исследованиях темы властвования следует также отметить попытку поставить политическое самоуправление города как автономного образования в контекст того опыта средневекового общества, который наряду с государственными институционными формами заложил основы гражданского общества и правового государства Нового времени.**8 Органическую часть медиевистических разработок в области отечественной потестологии составила попытка «морфологического» анализа явления власти в ее абстрактных параметрах: форм принуждения, наказания и поощрения, средств реализации или нейтрализации власти и, наконец, связей носителей, посредников и адресатов власти, раскрывающих характер властных отношений. **9 Выход на проблему «властвования» в отечественной историографии возродил интерес к темам, бывшим в рамках марксистской методологии по существу запретными. Одной из них стала тема сакральности и харизмы королевской власти. По инициативе группы «Власть и общество» в 1993 году была проведена конференция: «Харизма королевской власти: миф и реальность», с последующей публикацией материалов.**10 Появился ряд пока редких в нашей науке исследований, преимущественно в виде статей, объектом изучения в которых стали процедуры коронации, помазания, похорон монархов, послекоронационных торжественных въездов короля или императора в город и, наконец, процедуры исцеления.**11 Новые разработки включили в решение проблем политической истории сферу коллективного сознания и средневекового менталитета. Они составили органическую часть того заметного направления современной западноевропейской науки, результаты которого позволили убедительно расширить и углубить видение механизма конституирования, легализации и репрезентации власти в условиях средневековой государственности. Такой же заповедной в нашей науке являлась тема монаршего двора. Она стала заповедной, благодаря обесцененному и лишенному научной привлекательности образу, который сложился в сознании советских историков, воспитанных на других «приоритетных» объектах исследования. Согласно этому, как окажется, ошибочному образу, двор выглядел сугубо элитарным учреждением, безнадежно уступающим по значимости другим государственным институтам, члены которого, своекорыстно используя близость к монарху, своей безнравственностью и любовью к роскоши справедливо заслуживали резкую критику современного ему общества. Следует признать, что в разработке темы двора западная медиевистика тоже имела свою историю и свои трудности. Она пережила этап забвения этой темы, так как, располагая в отличие от нашей исторической науки традицией ее изучения, под влиянием буржуазных революций XIX века предпочла заниматься по преимуществу институтами, воплощавшими будущее европейской истории. И здесь были популярны представления — клише о дворе как сугубо консервативном и скандальном институте, в своем общественном предназначении способном только к «потреблению». Историографическую традицию радикально изменило появление работы Норберта Элиаса, которая открыла возможность пересмотра традиционных и устаревших оценок. **12

Adel: Сегодня изучение двора и его роли в социально-политической, экономической и культурной жизни общества периода Средневековья и раннего Нового времени стало одним из наиболее актуальных направлений в мировой исторической науке последних десятилетий. Об этом свидетельствует большое число публикаций за рубежом. Сложилась эффективная международная система координации усилий ученых различных стран Европы и Америки в разработке этого направления, которую обеспечивают деятельность международных комиссий и организация регулярных конференций по истории двора и придворной культуре, с публикациями бюллетеней и монографических сборников. Специального упоминания заслуживают весьма авторитетная комиссия, возглавляемая Вернером Паравичини, а также деятельность английского общества по изучению двора («The Society for Court Studies Conference», аналогичная итальянская комиссия «Europa delle Corti», а также проекты, реализуемые французскими учеными М. Эмаром, М. Т. Карон и мн. др. **13). В отечественной медиевистике возможность консолидации усилий, направленных на изучение темы двора и придворной жизни, была подготовлена личным вкладом в ее разработку ряда ученых кафедры истории Средних веков исторического факультета МГУ, Института всеобщей истории РАН, историков Петербурга, составивших исследовательское ядро научного проекта **14. В 90-е годы в научных встречах, организованных группой «Власть и общество» («Харизма королевской власти: миф и реальность» (май 1993 года), «Придворная культура эпохи Возрождения и власть» (ноябрь 1994 года совместно с группой «Культура Возрождения»), «Средневековое европейское дворянство — от рыцаря к придворному и officier» (1996 год), тема двора присутствовала только в качестве сопутствующей. Наконец, в апреле 1998 года на конференции «Жизнь двора и его образ в литературе Средних веков и раннего Нового времени», она стала объектом специального рассмотрения. Доклады ее участников составили основную часть содержания настоящей монографии.

Adel: Возвращение к теме двора — как это случилось в западной медиевистике — или «открытие» ее отечественными историками в любом случае были оправданы и инициированы изменением эвристических принципов и в целом исторического дискурса современной науки. Именно они сделали возможным постепенное формирование нового образа двора как важного властного института, внутренний мир и деятельность которого фокусировали на себе все стороны жизни средневекового общества. Феномен двора носил универсальный характер, возникая повсюду, где существовала Политическая власть. Можно допустить при этом необязательность непременно авторитарной единоличной власти. Авторитарные претензии могла, например, реализовать корпорация властных лиц в городе-государстве, хотя в этом случае само явление двора должно было отличаться особым своеобразием. Кроме того, доминирующей формой власти на уровне средневековой государственности или территориального принципата оставалась авторитарная власть, персонифицированная личностью суверена. Последний соединял в своих руках всю полноту законодательной, судебной и административной власти. Этот признак верховной власти составит одно из главных отличий средневековых политических образований от государства Нового времени, с характерным для него принципом разделения властей. Исключительность положения суверена объясняет предназначение двора на всем протяжении средневековой истории быть центром политической системы, выходящим за пределы только частного жилища и частной жизни монарха и его окружения — членов семьи, придворных, советников и слуг. Лишь постепенно, на исходе Средневековья в государствах Нового времени, где сохранилась монархия, он станет по преимуществу средоточием репрезентативных функций власти, хотя и этот результат окончательно не перечеркнет его политическую роль в обществе. Универсальный по характеру феномен двора демонстрировал различие в формах, структуре и функциях, меняя свой облик в пространстве и времени, — в том и другом случае, однако, обнаруживая некую общую логику развития.

Adel: В современной науке определились несколько направлений исследовательского поиска, выразительно демонстрирующих комплексную природу двора. I. Одно из направлений связано с изучением главного предназначения двора в качестве властного института. Публичная функция двора по реализации внутренней и внешней политики верховной власти, являясь наиболее очевидным проявлением этого качества, тем не менее не исчерпывает его. Современную науку в не меньшей степени привлекает исключительная роль двора в становлении и развитии самой средневековой государственности. Как органическая часть этого процесса двор прошел свой путь организационной истории, не только инициируя оформление государственной системы, но и сам испытывая на себе ее обратное влияние и в чем-то повторяя общие тенденции в эволюции средневековых политических институтов. Его исходным началом станет курия сеньории — banale, появление которой знаменовало оформление политической власти сеньора в качестве земельного собственника. В случае, если сеньором оказывался король, курия становилась важным средством государственного строительства, воплощая самую раннюю по времени в истории возникновения средневекового государства систему так называемого «дворцового правления». Некоторые специалисты предпочитают выделить предварительную, так называемую «патримониальную» фазу конституирования семьи, ее очага и династии, формирующими вместе с клиентелой и вассалами некую общность вокруг главы этой семьи. Последний какое-то время озабочен прежде всего тем, чтобы консолидировать династию и утвердить ее преимущественную позицию среди других семейств, а не проблемой завоевания политической власти. Эта фаза, таким образом, оказывается дистанцированной от собственно «сеньориального» двора, который станет центром не только для членов семьи и частных лиц «de familia», но для подданных. Именно тогда двор станет местом, где творится суд и конституируются органы управления для обеспечения порядка — не столько хозяйственного, но общественного, гарантирующего права собственности, и личности в границах не только домена сеньора, но и созданного им более широкого территориального объединения. Нельзя не обратить внимания на неуловимость границ перехода от частной власти к публичной, которая объясняется практически почти исходной связанностью этих разных по природе типов власти. В эволюции средневекового государства в целом и двора как его части это меняющееся соотношение частного и публичного начал (в интересах и действиях государя, а следовательно, и в природе центральной власти, — в структуре и составе исполнительного аппарата) станет мотором движения к государству Нового времени. Комбинация указанных начал с разной степенью их выраженности в каждой точке этого движения, с отношениями гармонии и противостояния между ними, таким образом, явится барометром степени продвинутости того или иного политического образования на пути к государству Нового времени. Курия сеньора, дав жизнь судебному, исполнительному и финансовому аппарату, сама станет объектом процесса бюрократизации государственной системы, который откроет новую фазу развития двора как политического образования. В нем обновятся должности, их функции и иерархия, изменится характер служб и персонального состава, благодаря постепенному вытеснению вассальных личностных связей службой оплачиваемых чиновников. Хотя, в этом общем процессе бюрократизации государственного аппарата, именно двор, более чем какое-то другое учреждение, обнаружив склонность к консерватизму, сохраняет выраженный личностный оттенок во взаимоотношениях суверена и его должностных лиц. Отделение от «дворцового управления» специальных ведомств и последовательное апроприирование ими финансовых, судебных, административных, военных функций оставляло Двору роль высшего политического центра государственной системы, верховного арбитра, посылавшего свои установки во все сферы политической жизни и требующего их безукоризненного и безусловного исполнения. Этот процесс в принципе не нарушал суверенитета монарха: авторитарная природа власти предполагала полноту его полномочий, а создаваемый им аппарат был призван совершенствовать его властные возможности. Однако укреплявшийся параллельно процессу бюрократизации корпоративизм ведомств не мог не вести к известной автономии последних, вследствие чего возникали осложнения во взаимоотношениях между исполнительным аппаратом и высшей властью, которая концентрировалась в Королевском или Государственном Совете, изменившими структуру двора. Ситуацию усугубляла характерная для Средневековья недостаточно четкая специализация ведомств, так как их оформление шло не по четко продуманному предварительному плану, невольно вызывая аналогию со средневековым градостроительством, в котором действовал принцип «иррегулярного планирования». В нем, несомненно, присутствовал первоначальный замысел, однако застройка городской пощади и главных зданий — собора или мэрии, обычно растянутая на века, вынуждала каждого нового архитектора, угадывая замысел предшественника, все-таки строить в соответствии со своим пониманием гармонии.



полная версия страницы