Форум » На самом деле было так » Двор монарха (продолжение) » Ответить

Двор монарха (продолжение)

Adel: Двор монарха в средневековой Европе: явление, модель, среда. / Под ред. Н.А. Хачатурян. Вып. 1. – М., СПб: Алетейя, 2001. – 352 с. Здесь немало любопытного. Поэтому позвольте выложить несколько статей.

Ответов - 23, стр: 1 2 All

Adel: О. И. Варьяш (Москва, ИВИ РАН) ДВОР И ДИНАСТИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ ПИРЕНЕЙСКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ с. 81 – 92 Конец правления блестящего эрудита, законодателя, историка, поэта Альфонсо X, короля Кастилии, правления, в котором было много и успехов, и неудач, был омрачен затяжной распрей с сыном, будущим Санчо IV, которая переросла в вооруженное противостояние. Это был далеко не единственный случай конфликта между правящим монархом и наследником трона на Пиренеях в XII —XIV вв. Чтобы понять, чем именно они были обусловлены там и тогда, необходимо сказать хотя бы несколько слов о том, что происходило в это время в сфере государственности. На протяжении X —XIII вв. в государственных образованиях Пиренейского полуострова, охватывавших его север и северо-запад (Леон, Кастилия, Астурия, Галисия, Португалия), постепенно происходит смена принципов монархии. До X в. еще была жива традиция, восходящая к вестготским представлениям о королевской власти, пусть и в трансформированном виде — считалось, что король избирается всем народом готов, в качестве представителей которого выступали члены знатных родов; монархи. как правило, выбирались из одного рода, по обычаю — из рода первого астурийского короля Пелайо. В X в. от выборной монархии стали переходить к наследственной, хотя это не получило законодательного оформления, а существовало в виде обычной, принятой практики. Следующее столетие закрепило эту тенденцию. Согласно историографической традиции, начиная с правления Фернандо I, пиренейские государи стали назначать наследника. Предполагалось, что все зависело от воли монарха (как это было присуще наваррской традиции), но постепенно сложился обычай передавать бразды правления в руки старшего сына, в случае его смерти — следующему ребенку и т. д.; при отсутствии сыновей трон мог перейти и в рук дочери. **1 К этому следует присовокупить изменения в понимании прав распоряжения королевством, которое все больше воспринимается как патримоний, что нашло свое выражение в разделах королевства между детьми — факт, неоднократно повторявшийся в XI — XIII вв. Другой фактор нестабильности в это время — существование королевских бастардов, как правило, располагавших благоволением отцов, высокими постами и большой властью.

Adel: Попытку упорядочить наследование и закрепить это законодательно предпринял Альфонсо X в Семи Партидах. Согласно Второму закону XV титула Второй партиды, престол наследовался по прямой линии, т. е. старшим сыном или дочерью, а в случае смерти наследника при наличии у него сына (дочери) — этим последним **2. Однако мы знаем, что Партиды имели долгое время лишь теоретическое значение. Эта незавершенность и незакрепленность принципа наследования была одной из причин династических конфликтов, не только в XI —XII, но и позже, в XIII —XIV вв. Особенно длительными и тяжелыми на рубеже этих двух столетий были распри Альфонсо X и его сына Санчо, о чем уже упоминалось, и Диниша Португальского и его сына Афонсу. Причины этих столкновений были различны. Альфонсо потерял своего старшего сына и во изменение собственного решения, зафиксированного в Партидах, был принужден передать трон второму сыну, Санчо; но при этом часть земель королевства, следуя скорее старинной традиции, а не духу и букве Партид, он пожаловал своему внуку от первого сына; в сочетании с другими внутриполитическими факторами это деяние Альфонсо вызвало сопротивление Санчо и недовольство знати, из чего и возникли междоусобные столкновения. В истории Диниша поводом для неудовольствия наследника трона Афонсу стало положение при короле и в целом в королевстве Афонсу Саншеса —-бастарда и первенца Диниша, располагавшего его благосклонностью, высокими должностями и большой властью, что заставило законного сына опасаться за будущее — свое и королевства — и потребовать удаления бастарда от трона; несогласие Диниша с его притязаниями вызвало вооруженный мятеж Афонсу. Несмотря на различия в причинах конфликтов и в обстоятельствах, их сопровождавших, в них много общего. И там, и спор разгорелся вокруг престолонаследия в широком смысле слова. В обоих случаях значительная роль принадлежала королевам; в обоих случаях в события пытался вмешаться римский папа. И там, и там для королей и претендентов на престол была важна позиция кортесов. Более того, Альфонсо и Санчо воспользовались в своей борьбе возникшими в стране в этой экстремальной ситуации эрмандадами — объединениями городов и знати, а Диниш обратился с посланием и к «народу» своей «столицы», Лиссабона, в котором обвинял сына и оправдывал свои действия. **3 Документы и хроники донесли до нас отношение к конфликтам разных людей — архиепископов, военачальников. Но, пожалуй, мы ничего не сможем сказать о позиции двора — двора как организма, как целостности. Для нас это тем более интересно и важно, что историографическая традиция накрепко связывает с именами Альфонсо X и Диниша представление о существовании двора и придворной культуры. **4 Оба эти государя тяготели к сильной королевской власти, относительной централизации королевства и в то же время к ее репрезентации через формы придворной культуры. Как же выглядел с формальной точки зрения пиренейский двор к середине XIII в.?

Adel: И кастильские, и португальские короли в этот период, так же, как и раньше, и двумя столетиями позже, продолжали вести «кочевой» образ жизни. У каждого из монархов могли быть свои предпочтения среди «королевских» городов — Альфонсо X особенно любил Севилью; в Португалии с правления Афонса III Лиссабон стягивает в свое пространство многие государственные учреждения; но в любом случае государь и его окружение круглый год передвигаются по стране: в мирные годы их путь более или менее регулярен, в тяжелые или смутные — зависит от обстоятельств. Королевские итинерарии этого времени рисуют картину постоянной смены места обитания и состава тех, кто окружал государя. На основании документов исследователи причисляют к двору в это время членов королевской семьи, магнатов, светских и церковных, которые живут при короле и играют роль его советников, и других, лишь время от времени прибывавших ко двору, официалов двора (знаменосец, канцлер, нотарий, писцы, майордом и др.), вассалов, составлявших королевскую дружину, наконец, законоведов, могущих участвовать и в королевском суде. **5 При дворе обретались хронисты и переводчики, поэты и музыканты, учителя и просители. По косвенным признакам, по составу свидетелей, адресатов жалованных грамот и другим подобным сведениям, отраженным в документах, мы можем составить представление о постоянстве круга лиц, пребывавших при короле, их функциях и степени близости к монарху. Тем не менее они не дают возможности судить о том, воспринимался ли двор и извне, и изнутри не просто как совокупность должностных лиц короля, а как единый организм. Хроники, по которым мы во многом восстанавливаем событийную канву конфликтов, относятся к более позднему времени, чем описываемые ими династические столкновения: историю отношений кастильского короля со своим сыном рассказывают хроники правлений Альфонсо X, Санчо IV и Фернандо IV — почти современные, но все же середины XIV в., приписываемые Фернану Санчесу де Товар; нарративные памятники XIV в. очень скупо сообщают о раздорах в португальской королевской семье, а основные данные мы черпаем из хроник XV в. Однако у нас есть одно любопытное свидетельство, оставленное «рукой» самого пострадавшего в этих конфликтах — Альфонсо X: это его «Всеобщая хроника Испании». Разумеется, она не рассказывает и не могла рассказать о событиях конца правления Мудрого короля. Но в ней есть интересный эпизод, в какой-то степени могущий быть проецированным на два позднейших конфликта. Речь идет о событиях второй половины XI в. (отстоящих таким образом почти на 200 лет от времени создания хроники) — знаменитой, восславленной многими романсами осаде Саморы. Суть этих событий в следующем.


Adel: Фернандо I умер в 1065 г., по обычаю разделив свое королевство между детьми — тремя сыновьями и двумя дочерьми. Старший сын, Санчо I, получил кастильский престол, Альфонсо (будущий Альфонсо VI) — леонский, Гарсия — галисийский; Уррака стала владелицей города Саморы, а Эльвира — города Торо. Через некоторое время после воцарения Санчо решил объединить королевство вновь. Гарсия и Альфонсо оказались в изгнании, Эльвира покорилась брату, только Уррака в неприступной крепости Саморы оказала Санчо сопротивление. Хроника так передает ее слова посланному королем Санчо Сиду: «Она сказала Сиду; "Сид, вот ты услышал то, что сказал мне мой верный совет Саморы, и с ним согласны все. А потому идите и скажите моему брату, что прежде чем я умру вместе с [жителями] Саморы и они со мной, мы никогда не отдадим ему город, ни в обмен, ни за вознаграждение"».**6 После долгой осады, когда в Саморе стала ощущаться нехватка продовольствия и возникла необходимость предпринять какие-либо действия — сдаться, покинуть город, — некий Бельидо Дольфос (написание имени варьирует) из Саморы прикинулся перебежчиком, проник в лагерь Санчо, завоевал его доверие и однажды предательски убил его: «и после того как объехали вокруг всего города, испытал король желание спуститься на берег Дуэро, чтобы пройтись там в уединении; и нес он в руке небольшой позолоченный дротик, как короли имели обыкновение делать, и дал он его Бельид Адольфо, который его взял, и король удалился сделать то, чего требовала природа и чего человек не может избежать. И Бельид Адольфо присоединился к нему, и когда увидел, как все обстоит, пронзил его этим дротиком, и вошел тот в спину и вышел с другой стороны из груди. И после того, как ранил его таким образом, [Бельид Адольфо] тут же вскочил на коня и, как мог, быстро... бежал в город по тайному ходу».**7 После этого предательского убийства один из окружения покойного Санчо обвинил Самору в злоумышлении против короля и вызвал горожан на поединок, в результате которого саморанцы очистились от этого обвинения. Альфонсо, который также должен был очиститься клятвой от подозрений в причастности к убийству брата, вернувшись из изгнания, стал править королевством. Для нас этот материал крайне интересен прежде всего потому, что сам сюжет роднит этот эпизод с теми династическими конфликтами, о которых мы уже говорили выше: опять «семейная вражда», опять борьба за трон, хотя и на иных, ч впоследствии, основаниях. Кроме того, текст хроники содержит описание отношений в круге приближенных короля. Однако, прежде чем проанализировать с интересующей нас точки зрения весь фрагмент, относящийся к осаде Саморы, необходимо сказать несколько слов о предмете анализа – самой хронике Альфонсо X. Называя ее таким образом, мы отчетливо представляем себе, насколько сложно в данном случае говорить об авторстве этого исторического сочинения. Споры о том, в какой мере можно говорить об Альфонсо как о создателе его трудов — будь то «Всеобщая история», Семь Партид или астрономические трактаты, — ведутся давно и, конечно, имеют большое значение для суждений о личности Альфонсо Мудрого и потенций средневекового человека вообще; другой вопрос, разрешима ли эта проблема. Для нас же это не важно. В любом случае ясно, что хроника вышла из придворных, близких к Альфонсо кругов и с его одобрения. Источниками для ее создания были жесты (рыцарский эпос), что необходимо учитывать при трактовке текста, и предшествующие хроники. И вот тут-то мы и сталкиваемся с поразительным фактом, который стал, пожалуй, определяющим в нашем внимании к хронике: в том, что касается изложения событий осады, «Всеобщая история» уникальна; ни одна из более ранних хроник не дает ничего и близко похожего на ее текст, ни по содержанию, т. е. подробностям происходившего, ни по форме — динамичности и эмоциональности описаний. **8 В этом смысле хроника совершенно самостоятельна и потому может рассматриваться нами как текст XIII в., текст, современный Альфонсо X.

Adel: Посмотрим, каким же представляется королевский двор — Санчо I, Урраки — нашему условному автору «Всеобщей истории». Имеет смысл начать с casa (именно этим термином обозначает хроника близких к королю людей) почившего короля Фернандо I. Хроника упоминает среди тех, кто входил в нее, кроме безымянных и поименованных магнатов (ricos omnes), Две ключевые фигуры этой истории — Сида и жителя Саморы Риаса Гонсало. Сид воспитывался вместе с доньей Урракой, кстати, в доме Ариаса Гонсало. При Фернандо Сид был майордомом, и именно ему умирающий король поручил как бы духовную опеку над своими детьми в том, что касается раздела королевства и соблюдения законности. Сохранил он должность майордома и при Санчо. Исполняя заветы Фернандо, он считает возможным и необходимым для себя попытаться удержать Санчоот захвата владений других наследников, но как добрый вассал не может позволить себе ослушаться молодого короля и отправляется к Урраке с его незаконными требованиями. Привезя весть о ее отказе, оскорбленный недоверием короля и обвинением во лжи и измене, он оставляет Санчо под Саморой и удаляется в свои владения. Наконец, после гибели Санчо тот же Сид отказывается принести оммаж новому королю Альфонсо до тех пор, пока тот не очистит себя клятвой от подозрения в пособничестве убийце брата. Обращает на себя внимание тот факт, что все отношения Сида с представителями королевской семьи окрашены значительностью его личности как сурового и верного вассала, мудрого доверенного Фернандо в гораздо большей степени, чем его положением в королевстве или при короле или, тем более, его должностью. Параллельный образ из противоположного лагеря — Ариас Гонсало: еще при Фернандо он был воспитателем Урраки, и из этого, еще с тех времен, проистекает его личная преданность старому королю, а ныне Урраке; именно он поддерживает решение Урраки не уступать Санчо, а позже, выражая всеобщее мнение, готов идти с королевой в изгнание; он обладает необыкновенным величием духа и тела. Это с особенной силой проявилось в эпизоде поединка, на который он посылает своих сыновей, а после их гибели выходит сам и одерживает победу. Именно на этом моральном и воинском превосходстве держится и его авторитет, и его отношения с королевой.**9 В тексте мелькают и другие имена приближенных к королевским особам. Гораздо реже, однако, в нем появляются собирательные термины для их обозначения. Один из них, уже упоминавшийся — casa, — встречается не часто, но один из случаев его употребления весьма показателен. Речь идет все о том же Сиде, который, как пишет хронист, был майордомом «de toda su [Фернандо] casa en Coymbria quando la gano de moros» — «всего его дома в Коимбре, когда он отнял ее у мавров»**10, из чего следует, что при возвращении из Португалии в Леон короля и casa могла иметь уже другой состав, и должности при короле занимали другие лица. То же мы наблюдаем при перемещении двора не в пространстве, а по временной оси: раздел королевства после смерти Фернандо повлек за собой и распад его двора: Сид оказывается с Санчо, Ариас Гонсало с Урракой, малая часть двора отправляется с Альфонсо в изгнание. В тех же случаях, когда король Санчо собирает своих приближенных, они характеризуются вполне описательно либо обозначаются по социальному статусу. Так, после отъезда Сида, лишившись помощи надежнейшего из вассалов, Санчо вынужден прибегнуть к совету всех своих людей — «conseio con sus ricos omnes y con los otros que у eran» — «совет с магнатами и другими, кто там был» **11. Короля окружают vassallos et amigos **12 Точно так же уже после его гибели за него вступаются «todos los ricos omnes et caballeros que eran en la hueste» — «все магнаты и рыцари /кабальеро, которые были в войске». Поскольку речь идет о боевых действиях, мы, естественно, встречаем в хронике и слово mesnada, наиболее адекватный перевод которого — «дружина», «вооруженная свита». С нею Санчо, в частности, объезжает Самору перед предательским нападением Бельидо.**13 Очень интересно окружение Урраки. Когда прибыл Сид, в зале пред королевой собрались приветствовать и слушать его Ариас Гонсало как главное лицо ее окружения и все кабальеро. Сюда же позвали и членов conceio de villa — городского совета. Чтобы посоветоваться, сдавать или защищать город, позвали уже и жителей города, к которым Уррака обращалась «vassallos et amigos», как к своим добрым подданным.**14 Наконец, уже при описании воцарения Альфонсо появляется термин corte. Что же он обозначает? Вдумаемся в контекст. Вернувшись из изгнания, Альфонсо по совету Урраки «разослал письма по всей земле, чтобы прибыли принести ему вассальную клятву. Когда леонцы и галисийцы и астурийцы узнали, что король дон Альфонсо прибыл, они весьма обрадовались его прибытию... и принесли там тогда же вассальную клятву; после этого прибыли кастильцы и наваррцы и приняли его как сеньора на том условии, чтобы он поклялся, что не по его совету умер король дон Санчо». Дать эту клятву следует Сиду, который ждет этого «con otros altos omnes et los prelados et los conceios». И вот эта-то совокупность магнатов, прелатов и представителей городов и названа в хронике la corte.**15. Судя по составу, ее следует соотнести с так называемой расширенной курией, которая у нас традиционно именуется кортесами и которая в XI в., в эпоху Санчо I и Альфонсо VI, не включала в себя представителей городов, зато для XIII в. это было вполне обычным явлением. Таким образом, в данном случае хроника рассказывает не о реакции двора в точном смысле этого слова, а скорее о позиции сословий королевства.

Adel: Для характеристики обстановки «при дворе» интересна и история сближения Бельидо Дольфоса с королем Санчо. Имитировав для большей убедительности побег из города, Бельидо приходит к королю и просит сделать его своим вассалом, обещая показать, как захватить Самору. Санчо тут же приближает его к себе, делает вассалом, «воздает много почестей», так что Бельидо становится его доверенным лицом и они не расстаются. **16. Удивляет та легкость, с которой перебежчик достиг высот положения. Конечно, анализируя этот текст, надо учитывать законы жанра, своего рода притчи о предательстве и доверчивости, — Бельидо должен был попасть к Санчо. С другой стороны, автор хроники хорошо понимает, как подобная описываемой ситуация должна выглядеть в условиях военных действий: он сообщает о том, что сами жители Саморы предупредили короля о возможном предательстве и покушении Бельидо, но последний убедил короля, что это специально распускаемая саморанцами клевета, дезинформация в современной терминологии.**17. Трезвость взгляда хрониста подтверждается и критическим отношением к некоторым сведениям тех источников, которыми он пользовался, и позволяет предположить, что при вопиющем несоответствии излагаемых событий его представлениям о придворной жизни он бы сделал одну из оговорок, привычных для его сочинения: «как говорят», или «говорят, но этого не может быть», «но я не думаю» и т. п. Исходя из этого допущения, мы можем предположить, что на самом деле королевское окружение в представлениях хрониста XIII в. оставалось текучим, сменяемым и доступным. Разумеется, было бы неверно полностью переносить на королевский двор XIII столетия те характеристики, которыми наделяет «Всеобщая история Испании» окружение монарха-прапрадедушки. Скорее, стоит говорить о том, что они не вызывают у автора истории никаких возражений или недоумений, они ему понятны и приемлемы. В этом случае те свойства аморфности и текучести, которые отличают дворы Фернандо I и его детей, как они изображены в хронике, личностные связи, вассалитет и дружба в специфически средневековом понимании, в качестве основного фактора их формирования, могут быть в известной степени отнесены и ко двору Альфонсо X. Тогда станут более явны и в то же время понятны и относительная независимость кастильских (да и португальских) королей того времени и относительно меньшее значение двора в ряду таких структур, как войско, кортесы, объединявшие в своем составе представителей сословий, и, наконец, молчание наших источников о позиции двора в династических конфликтах.

Adel: Примечания. **1 См. напр.: Vigil A., Barbero M. Formation del feudalismo en la Peninsula Pirenaica. Madrid, 1979; Valdeavellano L. Curso de historia de las instituciones medievales. Madrid, 1973; Hespanha L. Institucões medievais de Portugal. London, 1983. **2 Alfonso X el Sabio. Las Siete Partidas. Madrid, 1985. II P., tit. XV, ley 2. **3 Documentos de Arquivo historico da Camara municipal de Lisboa. London, 1957. Vol. 1. P. 92-93. **4 См. напр:. Ballesteros Beretta A. Alfonso X el Sabio. Barcelona, 1963; Cortez Pinto A. Dionisos — poeta e rey. London, 1982 и др. **5 См.: Valdeavellano L. Op. cit. Cortez Pino A. Op. cit. **6 Primera cronica general de España. Madrid, 1977. P. 505. **7 Ibid. P. 511. **8 Ср.: Ximenez de Rada R. Historia de los hechos de España. Madrid, 1989, **9 Primera cronica... P. 509, 513, 518. **10 Ibid. P. 505. **11 Ibid. P. 509. **12 Ibid. P. 505, 519. **13 Ibid. P. 514. **14 Ibid. P. 506. **15 Ibid. P. 518. **16 Ibid. P. 512. **17 Ibid. P. 511.

Adel: Н. А. Хачатурян (Москва, МГУ) БУРГУНДСКИЙ ДВОР И ЕГО ВЛАСТНЫЕ ФУНКЦИИ В ТРАКТАТЕ ОЛИВЬЕ ДЕ ЛЯ МАРША Бургундский двор с конца XIV и особенно в XV веке занял исключительное место среди дворов могущественных европейских государей. Современники называли его сокровищем или жемчужиной Запада, будучи поражены его политическими амбициями, культом института рыцарства — одного из наиболее ярких знаков уходящего средневекового западноевропейского мира, роскошью придворной жизни, причудливостью и волшебством праздников. Признание современниками супрематии Бургундского двора выглядит достаточно парадоксально, если учесть, что он являлся политическим центром только герцогства, существующего в рамках французской монархии и не имевшего юридического статуса самостоятельного государства. Начало его возвышению было положено Карлом V, передавшим в 1363 г. своему младшему брату Филиппу герцогство Бургундию в апанаж. Жизни четырех герцогов Бургундии из Дома Валуа — Филиппа Храброго, Иоанна Бесстрашного, Филиппа Доброго и Карла Смелого, за отрезок времени чуть более одного столетия хватило на то, чтобы сделать убедительные шаги по пути превращения герцогства в самостоятельное государство. Наиболее впечатляющим из них была территориальная экспансия герцогства, земли которого составили два, по существу разорванных блока земель — вокруг герцогства Бургундии м графства Франш-Конте и вокруг Фландрии, куда со и половины XV в. стал перемещаться центр политической жизни. Буквально ворвавшись в уже более или менее сложившуюся систему западноевропейских государств, Бургундия неизбежно оказалась в сложных отношениях с соседями, особенно с Францией и Священной Римской империей. Кровь двойного убийства (в 1409г. — брата французского короля Людовика Орлеанского, организованного Иоанном Бесстрашным, тщетно пытавшимся оправдаться в общественном мнении ссылкой на заботу об общественном благе, и его собственная смерть, организованная окружением будущего Карла VII спустя 10 лет) — положила предел вмешательству Бургундского дома во внутренние дела Франции и сконцентрировавшему отныне свои усилия исключительно на достижении политической автономии. В планах воссоздания древнего государства Лотаря — Карла Смелого, претендовавшего на титул великого герцога Запада, посещали мечты о короне римского короля. Не менее парадоксальным в случае с Бургундией было и то, что именно Франция помогла политическим притязаниям Бургундского дома, даровав апанаж без юридической оговорки его непременного возвращения королевскому домену в случае отсутствия наследника по мужской линии, передав герцогству в наследство систему французской государственной администрации, включая систему налогов, и, наконец, благодаря бессилию Карла VI, позволив герцогам Бургундским ощутить вкус королевской власти. Таким образом, политические амбиции Бургундии не соответствовали реальному положению герцогства — только территориального принципата, обязанного вассальной присягой французскому королю. Инструментом стратегического значения на пути достижения этих притязаний стал Бургундский двор, структура, идеология и презентативная функция которого были направлены не только на демонстрацию власти и могущества, но их организацию и реализацию **1. Среди современников, которые могли бы дать необходимую информацию, особое место занимает Оливье де Ля Mapш, личная судьба которого без остатка принадлежала Бургундскому двору, в то время как его творчество отразило наиболее существенные особенности придворной жизни.

Adel: Оливье де Ля Марш родился предположительно в 1422 г. в местечке Виллегодэн на Луаре в семье ротюрье. По протекции сеньора Гильома де Лурье мальчиком он попал ко двору герцога Бургундского в Шалоне, пройдя длинный путь службы от должности пажа Филиппа Доброго до мэтра Отеля в 1477 г. и затем главного мэтра Отеля (управляющего Бургундского дома), крупного чиновника, исполняющего дипломатические миссии, а также управленческие (чиновник местной администрации бальи, мэтр монеты) и военные (капитан крепостей) функции. Его восхождение по служебной лестнице сопровождалось ростом социального статуса. Он поднялся на первых порах до ранга оруженосца службы «рту и телу» (bouche et corps) герцога, слуги «хлеба и ножа» (ecuyer panetier, ecuyer trenchant) и наконец посвящением Филиппа Доброго стал рыцарем (chevalier), что открыло ему путь к высоким административным должностям. Он стойко пережил превратности Бургундского дома, связанные с гибелью Карла Смелого, и в отличие от Филиппа де Коммина не перешел на службу к Людовику XI. После нескольких месяцев тюрьмы, в доме Марии Бургундской и Максимилиана Австрийского он стал воспитателем юного Филиппа Красивого, родившегося в 1478 г. уже после смерти его деда Карла Смелого. Де Ля Марш умер в феврале 1502 г. в Брюсселе, отойдя от государственных и военных дел за несколько лет до своей кончины. В течение своей сознательной жизни и особенно на склоне ее О. де Ля Марш занимался литературной деятельностью, попробовав свои силы на стезе историка и поэта; он автор многочисленных рондо, баллад и поэм. Самую многочисленную группу его произведений объединяет тема, отражавшая одну из наиболее характерных особенностей Бургундского двора, стремившегося оживить уходящий институт рыцарства и его куртуазных идеалов. Бургундский двор, более чем какой-либо другой в Западной Европе, дал рождение тому, что исследователи называют «рыцарством поздней осени» (chevalerie d' arrière saison). Проекты крестовых походов, которые разрабатывались при дворе, организация в ноябре 1431 г. Ордена Золотого Руна (Toison d'or), объединившего в своих рядах аристократическую элиту, — все это были знаки приверженности Бургундии рыцарским традициям. К произведениям этой группы можно отнести трактаты, посвященные турнирам и поединкам, а также две поэмы в стихах на старофранцузском языке: «Chevalier delibéré» (1483 г.) — в которой судьбы Бургундского дома демонстрируют два рыцаря смерти, воплотивших Случай и Слабость. Поэма имела огромный успех, особенно в Испании; и вторая поэма, где перемежаются стихи на старофранцузском с латинской прозой «Debat de Cuidier et la Fortune». Его третья большая поэма, написанная в 90-е годы, посвящена другому, тоже весьма острому вопросу о женщинах и нравах при дворе, реальная жизнь которого была далека от исповедуемых им идеалов куртуазной любви. Сам Карл Смелый, по утверждению современников, не мог служить примером их соблюдения. Выступивший как моралист, О. де Ля Марш в поэме «Parement et triomphe des dames» (Украшение и триумф дам), находчиво обыграв детали женской одежды, прославил женские добродетели — честь, честность, верность и смирение. Институционная модель двора получила отражение частично в Мемуарах-Хронике О. де Ля Марша, охватившей события бургундской истории с 1435 по 1488 г. и особенно трактате «Estat de la Maison du due Charles de Bourgongne dit le Hardy» **2, о котором и пойдет речь в настоящей статье.

Adel: Трактат был написан в 1474 г. по просьбе Эдуарда IV, очевидно желавшего использовать опыт Бургундского двора, в свою очередь явившись результатом богатого опыта О. де Ля Марша: по его собственному признанию он «экспериментировал с фактами знатного Дома Бургундии в течение более 30 лет». Созданный как трактат по устройству Дома — его управлению и порядку в нем, этот труд является по существу политическим сочинением, резюмируя в первую очередь организацию и масштаб власти герцога. В структуре трактата О. де Ля Марш пытается четко разделить описание частной и публичной сферы жизни двора. В описании им двора в узком смысле слова, т. е. Отеля, который является основной сферой деятельности автора как его главного управляющего, он отнес службы домашней церкви (Капеллы), комнат герцога и четырех служб «телу и рту принца». Описание публичных функций двора он дает в разделах, посвященных юстиции, армии, финансам. Возможность по данным трактата оценить характер Бургундского двора в качестве властного института представляет особый интерес в качестве важного показателя уровня «государственности», которого достигла политическая организация герцогства. Любое политическое образование в своей эволюции может пройти путь от личностных форм власти суверена к ее институциональному и правовому оформлению. Средневековая государственность вырастает из феодальной курии как совета сеньора с прямыми вассалами, а также из органов «дворцового управления». Движение к государству Нового времени предполагает несколько непременных условий: отпочкование, выделение из сеньориальной курии отдельных ведомств и их автономизацию — в частности, их способность монопольно и во все полноте отправлять соответствующую функцию; вытеснение вассалъно-феодальных по природе служб — службой юридически образованных чиновников, оплачиваемых из государственной казны; наконец, сосредоточение властной функции курии в ее Политическом совете как центральном органе управления, где реализовалось личное участие государя во власти, главным образом власти направляющей и контролирующей. Этот процесс, обычно идущий эмпирическим путем, в Бургундии испытал на себе сильное влияние государственного аппарата Франции. Я имею в виду систему налогового и местного управления, контроль Парижского парламента над судебной палатой герцога (Grand Jours) и т. д. В результате административных реформ уже в условиях фактической автономии принципата в нем действовали парламенты в Дижоне и Доле для обеих Бургундии, парламент в Малине для областей «de par deça» («по эту сторону»), т. е. для земель вокруг Фландрии, а также Палаты счетов в Дижоне и Лилле. Любопытно в этой связи оценить роль и функции двора как показателя развитости системы управления в принципате, претендующем на государственную самостоятельность. Смысл подобной оценки мы видим не в том, чтобы определить обоснованность или необоснованность политических притязаний Бургундии: опыт показывает, что система управления, как правило, отстает от решения вопросов территориального расширения или политический независимости. Постановка подобного вопроса корректна только в контексте соперничества Бургундии с Францией; ответ на него мог бы, на наш взгляд, послужить одним из объяснений конечной победы Франции. Я попытаюсь отметить некоторые наиболее существенные в этом плане моменты в информации Оливье де Ля Марша.

Adel: «Публичными» департаментами герцогского совета де Ля Марш называет департаменты юстиции, армии и финансов. **3 Описание первого из них — юстиции — оставляет впечатление повышенной активности ведомства, которая позволяет его считать не столько инстанцией для исключительных случаев (когда центральная власть «отзывает» дело из парламента или судит представителей элиты), сколько рабочей верховной инстанцией. Политический совет герцога имеет специальную палату, административную группу которой возглавляет канцлер. В ее состав входят епископ капеллы герцога, 4 шевалье – нотабля, 8 мэтров reqûestes, т. е. мэтров расследований судебных дел, возникающих в среде чиновников и в целом по апелляциям, 15 секретарей, судебные исполнители и некоторые другие чиновники этой службы. Палата заседала 2 раза в неделю — по пятницам и понедельникам, в присутствии принца, если он не был на войне, как замечает О. де Ля Марш, и членов Совета, т. е. принцев Бургундского дома, канцлера, главного метрдотеля, коннетабля, знатных пенсионариев, послов, шевалье Ордена Золотого Руна. В присутствии принца заседание обставлялось с большой торжественностью и роскошью, которые являлись предметом особой заботы Бургундского двора, руководствовавшегося принципом — «власть должна быть красивой». Зал заседаний украшали коврами и гербами бургундских герцогов, которые, как гербы принцев крови дома Валуа, несли изображение лилий. Соблюдался жесткий порядок расположения скамей вокруг богато украшенного герцогского кресла, а также места расположения в зале членов Совета, двух мэтров расследования и двух секретарей, которые должны были находиться около кресла герцога и, по замечанию автора трактата, на коленях; сзади герцога располагались его пажи и оруженосцы. У входа в помещение, напротив герцога, с жезлами в руках находились 15 человек военной охраны. Основной смысл судебного заседания в присутствии герцога Оливье де Ля Марш видел в возможности выслушать и подготовить решение всех просьб, обращенных к принцу, особенно просьб со стороны бедных и малых (des pauvres et des petits), которые смогли бы пожаловаться на богатых и великих и которые иным образом не могли приблизиться к герцогу. Любопытным аргументом в пользу нашего предположения о вполне «рабочем» назначении судебного департамента Совета служит упоминание автора о нововведении в сфере наказаний, связанное с именем Карла Смелого. Он нарушил вредную, по словам де Ля Марша, для Бургундии практику, когда преступника, совершившего преступление на территории обеих Бургундии, нельзя было преследовать во Фландрии и Брабанте, где он скрывался от наказания. Теперь специальный эмиссар герцога мог действовать по всей территории. Кстати, в помещениях Отеля имелась тюрьма. Отмеченные факты с процедурой наказания и в целом работа судебного ведомства кажутся знаменательными, поскольку свидетельствуют, во-первых, о слабо унифицированной системе управления, которая, несомненно, могла служить источником общей политической слабости принципата. Во-вторых, они объясняют исключительную роль в этих условиях личной власти герцога и, следовательно, его Политического совета в объединении территорий. Последнее обстоятельство должно было побуждать публичные ведомства Бургундского двора брать на себя решение вопросов, выходящих за рамки «высокой политики» и относящихся в строгом смысле слова к компетенции исполнительного аппарата. Управление военными силами — собственно армии (ost артиллерия и флот), а также службой охраны Отеля, сконцентрированное в военном ведомстве совета, подтверждает это впечатление. Автор определяет армию как второй важный инструмент герцогской власти, рассматривая ее в качестве опоры и поддержки сеньории и «общественного дела» (de la chause publique), без которого не может существовать «право и авторитет господина», В определенных случаях во имя защиты сеньории, утверждает автор, требуется сильная рука (maine forte), могущая действовать штурмом или защитой (par assaut ou par deffence). Война при этом должна быть справедливой и осуществляться в должной форме (guerre et en I'executant par forme deüe). Руководство военным ведомством в Политическом совете герцога осуществляют специально назначенный штат: четыре шевалье, камергер (руководитель личной охраны принца), канцлер, гранмэтр Отеля, маршалы армии и охраны Отеля, мэтр артиллерии, roy d'armes Ордена Золотого Руна и два секретаря. Эта группа лиц готовила доклады, на основании которых волей герцога принимались необходимые решения. Трактат содержит очень интересный и богатый материал о структуре армии, ее командном составе, армейском церемониале, экипировке и снаряжении и может явиться объектом специального рассмотрения. «Великие дела невозможно делать без больших денье», замечает О. де Ля Марш, переходя к описанию третьей публичной службы двора. И в этом случае подчеркивается надзирательная, контролирующая роль герцога над финансами (voyt et cognoist l'estat des ses finanes), смысл которой автор видит в необходимости соблюдения справедливости. Залогом ее, по мнению автора, является соблюдение принципа: брать свое, не разоряя общество (de prendre le sien sans desserte) и удерживая от подобного злоупотребления тех, кто занимается сбором налогов. Автор признает, что издержки, которые несет народ, настолько большие, что он вынужден жаловаться. Справедливость этого утверждения мы попытаемся ниже проиллюстрировать некоторыми цифрами.

Adel: В контексте нашего анализа особый интерес представляет роль самого департамента финансов (Chambre des finance) . Ее состав немногочислен — четыре человека из церковных лиц, грандов и знатных сеньоров с главным «мэтром денье» во главе и секретарями. Однако именно сюда, в эту палату стекаются все доходы — ординарные и экстраординарные, т.е. от домена и налогов, и именно здесь они распределяются по всем статьям «публичных» и личных расходов герцога — содержание чиновного аппарата, армии, пансионариев и т. д. В помещениях Отеля предусмотрены специальные «места», по выражению автора, где казначеи (tresorier, argentier) производят выплаты армии и посольские траты. Здесь хранится «золотой и серебряный запас» герцогства (монеты, драгоценности, посуда). Наконец, здесь же хранятся финансовые счета, тщательно скрепленные шнурками. Счета Отеля выделены в особую, отдельную от других (т. е. публичных счетов) сферу контроля. Никакой счет, по утверждению О. де Ля Марша, не выходит без подписи герцога и его печати. Приведу несколько примеров по данным трактата, иллюстрирующих значительные масштабы расходов и, следовательно, доходов Бургундского дома: заработная плата чиновников всех служб — 400 000 ливров. На содержание армии — 22 компании по 100 ланс (копий) каждая (в лансе — 8 человек, общая численность примерно 18 000 человек), артиллерии и т. д. — автор называет приблизительную цифру около 1 млн. ливров ординарных и «экстраординарных» (очевидно, в случае войны) расходов. Далее еще несколько цифр — посольские расходы — 200 000 ливров при Карле Смелом; расходы Отеля автор оценивает в сумму 800 ливров в день, т. е. приблизительно 292 000 ливров в год и т. д. В тратах, пишет О. де Ля Марш, не было правил, общую сумму расходов Бургундского дома он определил в 2 млн. ливров в год. Сознавая некорректность сравнения финансовых счетов по выборочным данным, позволю себе привести некоторые цифры расходов французской монархии, которые историки оценивают для этого периода как исключительные в масштабах Европы. Численность армии по данным собрания Генеральных штатов 1484 г. оценивалась в 2 500 ланс — 15 000 кавалерии и 6 000 пеших воинов, т. е. 21 000 человек. Запрос на талью в этом же году равнялся 1 млн. 200 тыс. ливров, хотя депутаты уверяли, что в 1483 г. сумма тальи равнялась 4 млн. ливров. Бургундский дом в своих финансовых возможности уступал французской монархии, однако в сопоставлении обращает на себя внимание высокая численность армии принципата и значительная сумма, выделяемая на ее содержание. В контексте интересующего нас вопроса о степени публично-правового оформления власти в Бургундском доме следует отметить некоторые особенности в реализации службы «рта и тела принца» при дворе. Любопытно, в частности, что автор трактата, желая четко разделять сферы частной и публичной службы, фиксирует тем не менее факт их частого соединения в функциях отдельных должностных лиц. Так, например, первые оруженосцы службы хлеба, вина и стола, обслуживающие принца в его частной жизни (privauté) присутствуют на судебных заседаниях судебной палаты герцогского Совета; оруженосец «стола и ножа» принимает участие в битве, находясь при этом около герцога со специальным знаменем (penon), для того чтобы все видели место пребывания принца в бою. Сам главный управляющий с четырьмя помощниками осуществляет финансовый, судебный и административный контроль в Отеле, организует четыре праздника в год, участвует в церемониях стола принца (выход с жезлом в процедуре выноса мяса принцу и др. акции). Вместе с тем он входит в состав Политического совета герцога и в этом качестве участвует в судебных процессах, а также в решении финансовых и военных дел **4. Более того, в трактате явно присутствует тенденция подчеркнуть «публичность» частной жизни герцога — иначе как можно объяснить стерильный, рассчитанный на зрителей этикет процедур потребления пищи, обслуживания стола и т. д. Это переплетение частного и публичного отражает в трактате текстологическое распределение материала, в котором по крайней мере дважды смешаны материалы двух разных сфер. Например, характеристику публичных ведомств Оливье де Ля Марш начинает с церкви, служба которой является частью жизни Отеля. Служба Капеллы включает в свой состав 40 человек, их список открывает епископ, исповедник герцога, трое братьев доминиканцев, которых автор называет grans clercs, docteurs, капелланы и aumonier — чиновник, осуществлявший раздачу милостыни. Этот последний чиновник и его функция в контексте отмеченной выше особенности заслуживают особого внимания. Функция милостыни, сумма которой, по свидетельству автора, равнялась 20 000 ливров в год и была предназначена для и старых, бедных, арестантов, падших женщин, сирот, бедных девушек на выданье, погорельцев, разорившихся по прихоти фортуны купцов, — придает деятельности домовой церкви общественное звучание. Это может объяснить отмеченное нами нарушение в структуре трактата, хотя данное объяснение не является единственным. Очевидно, не менее важной причиной того, что автор трактата начинает описание публичных функций Дома с домашней церкви, следовало бы назвать самый факт службы Богу. Но и в этом случае нельзя не отметить присутствия оттенка «публичности», некоего «следа» светской власти, для которой практика милостыни являлась важным каналом для ее вмешательства в дела Церкви **5 . Аналогичный сбой в тексте и, следовательно, в структуре трактата мы видим в случае с описанием военного ведомства. Автор начинает эту тему в характеристике второго, как было отмечено выше, ведомства Совета герцога и продолжает ее в части, где идет описание Отеля и частной службы, связанной с лошадьми и личной охраной герцога.

Adel: В характеристике «кадрового» состава служб двора обращает на себя внимание социальное положение его служащих. Оно вполне соответствует имеющемуся в литературе мнению о чрезвычайно элитарном характере Бургундского двора и даже его консерватизме. О. де Ля Марш подчеркивает исключительное положение дворянства в праве занимать должности при дворе, особенно высокие должности. Очевидно вспоминая о собственной судьбе, он пишет о возможности подъема по социальной лестнице. В частности, от положения слуги в службе изготовителей хлеба, по словам автора, герцог может поднять служащего до положения оруженосца службы «рта», но при этом следует оговорка, согласно которой изменение статуса ставится в зависимость от собственной добродетели соискателя и «достоинств дома», из которого он вышел. В какой мере эта элитность Двора отражает принципы социальной политики герцога в целом и, следовательно, социальную базу его власти, особенно если учесть факт острых противоречий Карла Смелого во взаимоотношениях с городами Фландрии? Ответ на этот вопрос мог бы вновь вернуть нас к более общей проблеме неудачной политической судьбы Бургундии, решение которой, однако, требует дополнительного материала. В характеристике Бургундского двора как властного института по материалам трактата О. де Ля Марша необходимо подчеркнуть, что трактат пронизан идеей верховной власти принца и создает образ принца-протектора, носителя справедливости, защитника бедных и обиженных, представителя интересов всех, в том числе и тех, кто, по словам автора, в обычной жизни не находится «рядом с ним». Очевидно, что в последнем случае О. де Ля Марш имеет в виду местоположение адресатов власти в социальной иерархии. Претензии самого герцога на властный приоритет иногда приобретают забавную мальчишескую форму. Рассказывая об армии, О. де Ля Марш пишет, что герцог называл предводителей компаний не капитанами, как было принято в Западной Европе, а «руководителями» — conducteurs. Они назначались сроком только на один год самим герцогом. И далее следует объяснение этому странному факту — так как герцог, по выражению автора, «хотел быть единственным капитаном своих людей и приказывать им в свое Удовольствие» (son bon plaisir). Автор трактата, говоря о герцоге, употребляет только термины: принц, герцог и никогда — король, впрочем, и Францию, подобно Бургундии, он называет не королевством (royauté), но сеньорией, пусть и с эпитетом «великая» («grande seignerie»). Де Ля Марш рисует очень деликатные отношения герцога с Богом и Церковью: все публичные функции власти в его изображении — это «служба» Богу. Он избегает определять эту власть «властью от Бога», хотя сам герцог позволял себе употреблять в своих титулах формулу «Божьей милостью», что являлось привилегией исключительно королей. Я хотела бы завершить свой рассказ о Бургундском дворе в трактате О. де Ля Марша наблюдением о дискурсе автора трактата. Он написан в форме рассказа и в «объяснительной» манере. Она продиктована исходным убеждением автора в том, что порядок при дворе подчинен принципам разумности и причинности **6. Поэтому описание статуса служителей хлеба и вина — объектов, связанных со священным культом, по мнению автора должно опережать описание службы стола светского суверена. Соответственно и статус этих служителей при дворе является более привилегированным, нежели в случае какой-то другой службы персоне принца. Функциональная роль рациональной мотивации в трактате часто связана с попытками автора дистанцировать Бургундию от Франции. Например, автор трактата не упустил возможности подчеркнуть разницу в административной практике Бургундии с Францией: он провел сравнение с должностью канцлера, который в Бургундии занимал в отличие от Франции высокое положение первого чиновника Политического совета герцога. Самый «веселый» пример мотивации «особого» положения Бургундии, который дает О. де Ля Марш, касается его объяснений названия службы, связанной с вином. Главный чиновник и его 50 помощников, обслуживающих стол герцога вином (а двор по свидетельству автора выпивал более 1000 винных бочек в год, не считая праздников) назывались не«boutilliers», как во Франции, a «echansons». Интерес представляет не столько смысл самого утверждения, правдивость которого сомнительна, сколько развернутое объяснение, которое дает О. де Ля Марш этому обстоятельству. Он пишет, что термин «boutillier» больше подходит к службе в винных погребах, а не за столом принца, где он кушает прилюдно и должен быть «зеркалом добродетели и почетности». Вино, рассуждает автор, это лакомство «как никакое другое, в том числе мясо. Он вспоминает древних, которые радовались на пирах вину и эту радость выражали пением. Поэтому, заключает он, и служба вину должна носить имя echanson — от слов «пение» и «петь» (chanterie, chanter) **7

Adel: Предпринятый в статье анализ можно рассматривать в качестве первой попытки автора в разработке темы Бургундского двора в творчестве О. де Ля Марша. Он не исчерпал оценки двора как властного института, которую можно расширить и углубить путем изучения, в частности, данных того же трактата по этикету, являвшемуся важным средством репрезентации и конституирования власти. Что касается поставленного в статье вопроса о степени продвинутости Бургундии по пути публично-правового оформления государственной системы, то полученный нами материал действительно свидетельствует об известном отставании институционного процесса от практической реализации планов автономного существования принципата или планов его территориального расширения. Было бы некорректным, однако, толковать отмеченное отставание только как показатель «феодальности» государственного управления в Бургундии. В данном случае это было бы преувеличением, поскольку опыт Бургундии как части французской монархии не являлся «чистым» экспериментом. Кроме того, дворцовое управление в свою очередь составляло только часть общей и довольно громоздкой системы. Применительно к деятельности Бургундского двора как властного института речь должна идти скорее об исключительной ситуации, связанной с отсутствием в стране политического единства. Этот последний факт сам по себе мог явиться одним из источников слабости позиции бургундских герцогов.

Adel: Примечания: 1. Библиографическая ориентация: Huydts G. Le premier chambellan des ducs de Bourgogne // Mélanges d'Histoire offerts à H. Pirenne. T. 1.1926. P. 263-271; Stein H. La date de naissance d'Olivier de la Marche // Mélanges d'Histoire offerts à H. Pirenne. T. 2. P. 461-464; Huizinga J. L’État bourguignon, ses rapports avec la France et les origines d'une nationalité néerlandaise // Moyen Age. 1930. (I), 1931 (III); Richard J. Histoire de Bourgogne. Paris, 1957; Histoire de la Bourgogne sous la direction de J. Richard. Toulouse, 1978; Elias N. La société de cour. Paris, 1973 ; Leguai A. Les «Etats» princiers en France à la fin du Moyen Age. Annali délla Fondazione Italiana per la Storia Amministrativa. 4, 1967. P. 133-157; Clauzel D. Finances et politique à Lille pendant la périod bourguignonne. Dunkerque, 1982; Histoire des provinces fransaises du Nord / Sous la direction d'Alain Lottin; T. 2 par H. Platelle, D. Clauzel, 1989; Contamine Ph. La Bourgogne au XV siècle // Des pouvoirs en France 1300-1500. Paris, 1992; Le Banquet du Faisan. Arras, 1997; Caron M.-T., Clauzel D., Rauzier Y., Sommier M. La Cour des ducs de Bourgogne (1369-1477), consommation et redistribution // La cour comme institution économique / Sous la direction de Maurice Aymard, Marzio A. Romani. Paris, 1998; Scnerb B. L'État bourguignon 1363-1477. Paris, 1999. **2 L'Estat de la Maison du duc Charles de Bourgongne dit le Hardiy // Nouvelle collection des Mémoires pour servir à l'Histoire de France depuis le XIII siècle jusqu' à la fin du XVIII s. / Par Michaud et Poujoulat. Paris, 1836-1839. Vol. 3. P. 579-603. **3 Ibid. P. 579 (2 col.), 580 (1-2 col.), 581 (1-2 col.), 603 (2 col.) **4 Ibid. P. 582 (2 col.), 584 (1-2 col.), 590 (1 col.), 603 (1-2 col.) **5 Ibid. P. 579 (1-2 col.) **6 Ibid. P. 584 (1 col.) **7 Ibid. P. 587 (1-2 col.)

Adel: О. В. Дмитриева (Москва, МГУ) «НОВАЯ БЮРОКРАТИЯ» ПРИ ДВОРЕ ЕЛИЗАВЕТЫ I ТЮДОР Генетическая связь между бюрократическими органами государственного управления, поднимавшимися в XVI в. (именуемыми в дальнейшем «новой бюрократией», несмотря на то, что автор вполне осознает условность и утрированность подобного определения), и старинными властными структурами — королевской курией и ведомствами управления двором, очевидна. Их публично-правовые функции нередко дублировались, состав формировался таким образом, что одни и те же люди были представлены параллельно в различных ведомствах, выступая одновременно и в ипостаси чиновника, и в качестве придворного. Поэтому трудно установить грань, за которой можно с уверенностью говорить о том, что новые бюрократические ведомства окончательно вышли из старой куриальной или дворцовой «скорлупы», а самая их природа, механизмы и характер деятельности принципиально изменились. В конце 80 — нач. 90-х гг. эта проблема стала предметом ожесточенной дискуссии. Одним из ее участников был выдающийся знаток английской институциональной истории Дж. Элтон (склонный усматривать эту грань в 30-х гг. XVI в. в так называемой «тюдоровской революции в управлении», осуществленной Т. Кромвелем, благодаря новым административным технологиям которого совершился «развод» между центральными органами исполнительной власти, в частности Тайным советом, и двором как центром администрирования). Другой ее участник Д. Старки акцентировал внимание на том, что Тайный совет не только продолжал существовать в лоне двора, но и организационно оставался всего лишь одной из его структур. **1 Тайный совет будет объектом внимания и в данной работе, однако мы оставляем в стороне дискуссию о том, имел или не имел место его «развод» с двором, которая велась применительно к эпохе Генриха VIII, поскольку очевидно, что в елизаветинский период «бракоразводный процесс» зашел уже слишком далеко, и формально причислять Тайный совет к дворцовым структурам значило бы игнорировать и характер, и масштабы его деятельности. В елизаветинскую эпоху Тайный совет превратился в эффективный исполнительный орган, осуществлявший контроль и администрирование практически во всех сферах жизни: он вырабатывал и вершил внешнюю и внутреннюю политику, занимался регулированием экономики и финансов, курировал состояние обороны, армии и флота, т. е. решал задачи общенационального значения. **2 «Кабинет министров» XVI в. заседал в это время почти ежедневно; свидетельство его огромной рутинной работы — Акты Тайного совета, отражающие его многогранную деятельность. Как во всякой бюрократической структуре в совете сложились свои традиции, нормы делопроизводства, внутренние дисциплина и субординация. **3 Тем не менее его связь с двором, упорно акцентируемая Д. Старки, безусловно, не прерывалась, ни в политическом плане (поскольку Совет частично формировался за счет министров управления двором), ни в ситуационном (т. к. он продолжал размещаться и работать во дворце). В связи с этим уместно задаться рядом вопросов: каковы были условия существования и функционирования Тайного совета в королевской резиденции; какую роль играли в его составе министры двора; как оценивался этот орган с точки зрения приоритетов придворных и иерархии самого двора; совпадала ли эта оценка с самооценками, бытовавшими внутри Совета, и до какой степени эти воззрения отражали реальное состояние дел.

Adel: Структура Тайного совета всегда несла на себе глубокий отпечаток его происхождения как совещательного органа при монархе, выкристаллизовавшегося из более аморфного Королевского совета, поэтому и в XVI в. в его составе можно было встретить прелатов церкви — архиепископов и епископов, членов правящей династии, видных придворных и королевских фаворитов, однако в период правления Елизаветы число «декоративных фигур» было сведено к минимуму, а последние попадали в Совет, только если обладали необходимыми деловыми качествами и недюжинной работоспособностью. В него также непременно входили «великие официалы» — лорд-канцлер, в ведении которого находилась большая государственная печать, лорд-хранитель (малой) печати, а также практически все ведущие министры двора — лорд-камергер, вице-камергер, казначей двора, королевский конюший, лорд-адмирал (который хотя и ведал английским флотом, выполнял при дворе функции виночерпия за королевским столом) **4. Почетным председателем во время заседаний Совета являлся лорд-канцлер. Однако отнюдь не он и не министры двора играли первую скрипку в елизаветинском Тайном совете: подлинное лидерство в эту эпоху закрепилось за государственным секретарем и лордом-казначеем – должностными лицами, ведавшими финансами и координировавшими политику кабинета. Значимость этих постов возросла во многом благодаря личности У. Сесила, лорда Берли, последовательно занимавшего их в течение долгих лет. **5 Должность государственного секретаря претерпела особенно заметную эволюцию на протяжении XVI в.: если к началу века он был не более чем клерком, неотступно следовавшим за государем и фиксировавшим его распоряжения (именуясь при этом «king’s secretary»), то уже в 30-х гг. он превратился в «Главного», или «государственного», секретаря (principal secretary, secretary of state), служившего связующим звеном между , королем и Советом, а также организующего работу последнего. Секретарь готовил повестки заседаний Тайного совета и был координатором всей работы кабинета министров, одним из самых осведомленных должностных лиц королевства, поскольку именно ему приходилось иметь дело с секретными донесениями, адресованными Совету, а порой и решать, в каком составе этот орган должен обсуждать те или иные вопросы, не всегда доводя их до общего сведения. Занимавший этот пост в конце XVI — нач. XVII в. Роберт Сесил, сын лорда Берли, оставил нам размышления о высоком престиже «главного секретаря» — ближайшего к монарху чиновника, которому по сути были доверены безопасность государя и государства, а также все нити управления последним. По его мнению, «поскольку секретарю должна быть ведома каждая мысль короля... либо тот сам должен исполнять эти обременительные обязанности, что противоречит его величию», либо должен избрать секретаря, которому он мог бы безраздельно доверять. «Поскольку дела какой угодно важности обсуждаются только между государем и секретарем», Сесил сравнивает их отношения со взаимным расположением двух влюбленных, скрывающих его даже от близких друзей. От других государственных деятелей секретаря отличало, по его мнению, и то, что его полномочия были по существу неограниченными: он проводит внешнюю и внутреннюю политику «по своему усмотрению», опираясь на доверие государя и авторитет его слова. **6

Adel: В распоряжении государственного секретаря могли находиться 1 — 2 клерка, которые вели регистрационный журнал и документацию Тайного совета и рассылали многочисленные циркулярные письма с его инструкциями по стране. Таким образом, елизаветинский Совет был сложившейся бюрократической структурой с развитым делопроизводством, имевшей церемониального главу в лице лорда-канцлера, но на деле направляемую неформальным лидером — государственным секретарем. Однако нельзя игнорировать и другие его характеристики. Тайный совет не воспринимался современниками как постоянно действующий орган управления государством, он по-прежнему считался «советом короля» или королевы, избранным самим монархом и прекращающим свою деятельность со смертью последнего. Личностная связь с монархом проявлялась и в том, что Совет именовался «council attendant», т. е. присутствующий при королевской особе, сопровождающий ее повсюду из резиденции в резиденцию, в летних поездках по стране, чтобы в любой момент быть под рукой и к услугам государыни. В этом обнаруживались более архаические черты Совета, «родимые пятна» его средневекового прошлого. Несмотря на изменившуюся природу его деятельности, он по-прежнему оставался неотъемлемой частью непосредственного окружения монарха. Парадоксально, но именно напряженность его работы, необходимость постоянных встреч и консультаций (что вовсе не было характерно для средневекового Большого совета, собиравшегося спорадически) усиливала «придворный» характер Тайного совета, поскольку его члены практически постоянно пребывали при дворе, жертвуя досугами и надолго оставляя свои семьи. В 1550 г. видный государственный деятель Т. Паджет в своих «Рекомендациях Совету короля» (Advice to theKing's Council), считал весьма важным, чтобы по меньшей мере шестеро из членов Тайного совета «постоянно присутствовали при дворе», причем кворум могли составить трое из них (однако при непременном участии государственного секретаря). Решения, принятые ими по текущим делам, затем утверждались остальными. Симптоматично, что обосновывая это требование, Паджет исходит из необходимости обеспечить непрерывность в работе бюрократической машины — «the six in the absence of"e rest may pass the affairs occurent». Это существенно отличается от формулировки подобного же требования к советникам, приводимой на четверть века раньше в так называемых Элтемских Установлениях (1526), регулировавших жизнь двора Генриха VIII: «Чтобы никогда Его королевское высочество не испытывало недостатка в почетном присутствии при его милости его советников, с которыми Его высочество могло бы обсудить по его усмотрению дела». Именно исходя из его потребностей, а не абстрактных интересов делопроизводства, им было приказано «постоянно присутствовать в любом месте, где будет пребывать Его высочество». Во дворце Уайтхолл Тайному совету была отведена особая комната для заседаний (однако о ее точном местоположении ведутся дискуссии, поскольку сам дворец сгорел). Наличие специального помещения — безусловно, знак престижа и важности этого органа, однако если мы обратимся к свидетельствам современников, то будем вынуждены признать, что советникам приходилось работать в атмосфере, не способствовавшей сосредоточенности, поскольку прямо за дверями их кабинета бурлила светская жизнь, и любопытствующие зеваки-придворные норовили проникнуть в «святая святых», где вершились судьбы государства. Некий Роберт Лэндэм, занимавший должность привратника Совета, оставил живую зарисовку того, как ему приходилось наводить порядок среди придворных: «Если Совет собирается на заседание, я всегда под рукой. Если кто-нибудь болтает, я говорю: Тихо! Или вы не знаете, где находитесь! А если я застану кого-нибудь подслушивающим или подглядывающим в щелку или в замочную скважину, я с ним не церемонюсь. Но теперь они ведут себя пристойно, они меня уже хорошо знают». **7

Adel: Поскольку работа советников длилась по несколько часов в день, во время перерыва дворцовые службы сервировали для них обед в комнате Совета (любопытно, что когда практически те же самые чиновники заседали в другой ипостаси, в качестве суда Звездной палаты, им накрывали стол в другом помещении, и меню в этом случае было иным). Проблема столования Тайного совета во дворце дает нам неожиданную и редкостную возможность оценить его значимость и место с точки зрения придворных приоритетов. В 1600 г. опытный государственный деятель Т. Вильсон написал трактат о состоянии английского государства **8, указав в не среди прочего расходы на содержание двора. Его рассказ о ежедневных затратах на еду для всех обитателей дворца строится в соответствии с тем, как в разных помещениях сервировались столы для королевы и придворных. Перечисляя их, Вильсон бессознательно воспроизводит иерархию значимости обедающих персон с точки зрения придворных служб и ведомства кухни. Согласно его сведениям, во дворце ежедневно накрывали 46 — 47 столов: первые два, естественно, для королевы – в присутственной зале и в частных покоях; третий – для «высокопоставленных дам» (great ladies). Четвертым по счету был назван (как и обслуживался) стол лорда-камергера, главного министра двора, сервировавшийся в большом зале, где накрывали столы для фрейлин и придворных дам (№ 5 и 6). Показательно, что ни один из «великих официалов» — ни лорд-канцлер, ни лорд -хранитель печати, ни лорд-казначей не имели при персонального стола во дворце, как, впрочем, не полагались они и лорду-маршалу, и лорду-адмиралу. Таким образом, выполнение важных общегосударственных функций не считалось в микрокосме дворца достаточным основанием для привилегированного положения. (По контрасту — казначей двора и контролер финансов двора пользовались правом сидеть отдельно от остальных придворных, их столы в иерархии Вильсона названы 8-м и 9-м.) Но что же члены Тайного совета, в число которых входили и вышеупомянутые обделенные столами чиновники? Общий стол для них, накрываемый в «палате Совета», все же фигурирует у Вильсона на 7-м месте. За столами с 11 по 13 обедали незначительные должностные лица двора – хранитель сундуков и клерки королевской кухни, а вслед за этой мелкой сошкой Вильсон упоминает стол графа Эссекса, который выделялся ему как королевскому конюшему (т. е. министру двора), но отнюдь не как лорду-маршалу и члену Тайного совета, каковыми он также являлся. Как и в случае с другими чиновниками, и здесь прослеживался приоритет придворной должности. Наконец, 15 и 16-м в списке Вильсона значатся столы двух государственных секретарей (поскольку в это время эти обязанности делили между собой два чиновника). **9 Вслед за ними располагался стол клерков Совета и ведомств малой государственной печати и личной королевской печати, столы капелланов, хранителя драгоценностей, а также слуг тех джентльменов, которые прислуживали королеве за обедом. Завершали перечень 25 столов для младших служащих из ведомств кухни, птичников, прачечной, гардероба, музыкантов и т. д. На первый взгляд выделение секретарям Совета особых персональных мест может быть истолковано как признание их важной роли, однако явный приоритет перед ними, отдаваемый трем клеркам королевской кухни и хранителям сундуков, должен рассеять иллюзию особого авторитета государственного секретаря при дворе.

Adel: Следующий список, в котором можно усмотреть свое разную иерархию значимости должностей, также принадлежит Вильсону и представляет собой составленную им смету расходов казначейства на выплату жалованья должностным л «как при дворе, так и повсюду». **10 Здесь Вильсон, естественно, следует логике и практике другого ведомства — казначейства. В отличие от предшествующего перечня в данном доминируют куриалы — высшее чиновничество, стоящее выше министров двора, как с точки зрения казначейства, так и Вильсона: открывает список лорд-канцлер со всем штатом его ведомства, 3 – 6 места занимают чиновники различных королевских судов, а также ведомств, связанных с особыми доходами короны — Судов приращений, Первых плодов и десятин, суда опеки, канцлерства герцогства Ланкастер. Почетное седьмое место отводится лорду-хранителю печати, а 8 и 9 — верховным судьям судов Королевской скамьи и Общих тяжб. В данной иерархии Тайному совету отводится почетное десятое место, однако при этом государственный секретарь не выделяется из его состава. Ниже располагаются советы по делам особых юрисдикции — Уэльса, Ланкастера и Честера, а в непосредственной близости — прочие чиновники почтовой и курьерской служб, лорд-адмирал и его офицеры, хранитель арсенала и т. д. И лишь за ними теснятся разнообразные придворные службы. Таким образом, как явствует из вышеприведенных текстов Вильсона, вне зависимости от того, рассматривался ли Тайный совет как составляющая часть придворной среды или как один из элементов в системе разнообразных государственных институтов, ему отводится довольно скромное место. В первом случае из его состава мысленно выделяют министров двора, которым отдаются доминирующие позиции; во втором — куриалов, роль же Совета в целом как корпоративного органа и его теневого министра-координатора — государственного секретаря, кажется, все еще остается незамеченной и недооцененной современниками.



полная версия страницы