Форум » Клуб вдумчивых читателей » Сценарий Евтушенко "Конец мушкетеров" » Ответить
Сценарий Евтушенко "Конец мушкетеров"
Grand-mere: Дамы, а я нашла-таки сценарий Е. Евтушенко "Конец мушкетеров" ("Искусство кино" 8-9 за 1988 год). Полагаю, что это первая публикация, но в ней нет ни той странноватой песенки Атоса, которую мы обсуждали, ни той сцены на кладбище, запомнившейся Стелле, когда граф спускается в могилу. Что могу сказать?.. Евтушенко не был бы Евтушенко, не обладай он своим, оригинальным взглядом на общеизвестные вещи; но здесь поэт превзошел самого себя. Читала с интересом, но порой возникало чувство неприятия: автор балансирует на грани - фарса? - пародии? -, иногда и переходит ее. Однако, как говорится, "я все простила" за финальные сцены. Вещь довольно большая (около 60 стр. мелким шрифтом), но эти фрагменты я бы выложила, если не возбраняется юридически ( Ленчик, что скажете?) и интересно форумчанам. Но в таком случае неизбежно придется спойлерить, чтобы понять, что к чему у автора.
stella: Grand-mere , если получится выложить, это будет потрясающе!
Кэтти: Grand-mere , очень интересная находка.
Ленчик: Grand-mere, конечно, выкладывайте.
stella: Grand-mere , а можно еще кинуть адрес? Или вы не в Интернете нашли? Я вот подумала: а может, при оцифровывании просто поопускали то, что было в журнале. Я так запомнила эту сцену, и то, как развеваются на ветру седые волосы Атоса.)) Но я читала только второй журнал!
Ленчик: Если надо цифровать - кидайте сканы, перецифрую потихоньку.
Grand-mere: Если бы можно было скинуть ссылку, не было бы проблем. Но в Интернете - только маленькие цитаты. Я начала искать по библиотекам города бумажный вариант, его не оказалось, по моей заявке сделали заказ в область, получили на чит. зал 2 журнала. Так что, Стелла, я держала в руках точно такие же номера, что и Вы 33 года назад; о потерях текста при оцифровке говорить не приходится. А ореол серебристых волос Атоса автор подчеркивает при каждом появлении - видимо, очень отчетливо представлял. Но вообще, Стелла, не вините меня, если я невольно разрушу сохранившееся у Вас в памяти яркое впечатление. У меня тоже так было: искала первую редакцию одной книги, землю рыла, нашла... лучше бы не находила... Сам сценарий я прочитала за один присест, но, когда попросила отксерокопировать, мне не разрешили, хотя технические возможности были.(Вот почему я и спрашивала про юридические заморочки.) Пришлось еще несколько раз посещать чит. зал и, вспомнив молодость - карандашиком, на бумаге,- конспектировать и делать выписки. Поэтому, Ленчик, спасибо за готовность помочь, но не посылать же Вам листочки в конвертике... Буду сама расшифровывать свою скоропись и печатать помаленьку. Увы, долго сидеть у компа не позволяет зрение...Но я постараюсь!
stella: На холодную зиму вам занятие, Grand-mere . И жду с нетерпением - я ведь помню еще и малюсенький ролик, где Евтушенко играл на пробах д'Артаньяна. У меня такое яркое впечатление , наверное, еще и потому, что тогда все это Дюмаведение и все, что около него, было малоизвестно широкому кругу. Что у нас было? Французский вариант Бордери, советский - Хилькевича, да пара-другая французских кинофанфиков.
Grand-mere: Сценарий отчетливо "привязан" к России конца 80: и в бытовых обстоятельствах ("дикий рынок", на котором предлагают все: от средства против импотенции до ночного горшка Маргариты Наваррской), и в политических аллюзиях, и в идеологических выпадах, которые сегодня кажутся прописными истинами, а тогда - чуть ли не откровениями: "У тех, в кого не верят, ничего не просят", "Государство надевает вас на пальцы и вертит туда-сюда", "Я уже давно сообразил, что почему-то врагами государства называют его лучших людей". Евтушенко не может обойти вниманием и роль поэзии: "Поэты - шпионы будущего".(ИМХО, не самый удачный образ.) Действие начинается как комедия масок. Продавец, нахваливая свой товар, кричит: "Вот маски! Сами прирастают к лицу!" - и люди торопятся купить, т.к. Людовик 14 готовится к маскараду: примеряет различные башмаки, маски (выбирает солнце), попутно сочиняя стишата для Лавальер - понятно, что все находят их гениальными. (Меня удивило, что, кроме этого опуса "тучки - ручки", стихов в сценарии больше нет.) А вот обувь его не устраивает, пока не придумал украсить одну пару бриллиантовыми подвесками, которые хранит королева-мать. Мария-Терезия жалуется Анне Австрийской на измены мужа и грозит убить его кинжалом. (???), а свекровь советует: будет легче простить мужа, если жена тоже будет виновата перед ним. В дальнейшем Мария-Терезия последует этому совету, попытавшись инкогнито соблазнить д,Артаньяна (прошу прощения за написание, но, если каждый раз перекидывать шрифт, чтобы поставить апостроф, то глюканет либо ноут, либо меня), а он будет отбиваться, говоря, что ранен в пах ядром. (Это должно казаться смешным?- не знаю...) Продолжение следует.
Жанна: Здравствуйте, уважаемые дюманы и дюманки Давно незримо присутствую на форуме в качестве читателя, и вот решила материализоваться. В свое время читала этот сценарий в журнале, и понимаю, что не могла выбросить такое сокровище. Перерыла шкаф и нашла! Вырванные из "Искусство кино" страницы. Может проще будет мне их отсканировать?
Ленчик: Жанна, добро пожаловать! Сканы уже есть в сети: https://www.sites.google.com/site/zurnalysssr/home/iskusstvo-kino/-iskusstvo-kino-za-1988-god Постепенно перегоню в текст и, если нужно, выложу. Из чистой паранойи, чтоб и у нас было
Черубина де Габрияк: Grand-mere пишет: Однако, как говорится, "я все простила" за финальные сцены Ну если за финальные сцены можно все простить... Потому как мне тоже, мягко говоря, не очень смешно соблазнение д'Артаньяна.
stella: Я пока пребываю в шоке: Какая я все же разная!))) А ведь и сорока лет не прошло! То, что я прочла вчера действительно воспринимаю уже иначе. Одно только меня примиряет со Сценарием (каюсь, вчера прочитала, сидела допоздна, но все равно, спасибо всем, кто сумел поднять эту тему) - это то, что любая власть - от Дьявола. А разбирать Сценарий будем, пусть только все, кто захочет, прочитают его, чтобы все были в равных условиях.
Ленчик: Начнем, пожалуй. Кто цифрует параллельно, черкните мне в лс - скоординируемся. Предисловие Мушкетеры, д'Артаньян, Анна Австрийская - стоит ли тратить на это сегодня драгоценную журнальную площадь? Даже если рядом с именем Александра Дюма оказывается имя Евгения Евтушенко - стоит ли? Конечно, я задавался этим вопросом, приступая к чтению сценария «Конец мушкетеров». А когда чтение подходило к концу и постаревшие, казалось, навсегда простившиеся со своей молодостью мушкетеры один за другим гибли в благородном неравном бою,- я вдруг почувствовал, что комок подступает к горлу и ничего нельзя поделать с этой моей сентиментальной растроганностью. Всплыло, поднялось давнее - не только из той поры, когда мальчишкой зачитывался «Тремя мушкетерами», но и из иной, более поздней, когда с эстрады Политехнического Евтушенко бросал в зал свои поэтические дерзости, почитавшиеся неслыханными. Поры смелых упований и надежд поистине романтических. Как густо были они присыпаны пеплом последующих десятилетий и как легко их, оказывается, всколыхнуть ... Евтушенко - разный, это общеизвестно, но прежде всего он неисправимый романтик - романтик до наивности, детскости. Он верит, что да, годы могут истрепать, замотать, приглушить, но если коварство, предательство, подлость попытаются вовсе уж не оставить жизненного пространства для достоинства, дружбы и чести, поседевшие мушкетеры, сильно траченые окружающей их действительностью, смогут, как прежде, вскочить на своих коней и выхватить шпаги из ножен. И о чем бы ни писал Евтушенко, хоть бы и про мушкетеров, - это обязательно и про себя тоже. А, может быть, в первую очередь - про себя. ... Я позвонил Евгению Александровичу, сказал - сценарий будем печатать и добавил: Только надо бы почистить текст, попадаются абзацы и строки, режущие глаз, да, попросту говоря, безвкусные ... - Не надо ничего трогать,- решительно возразил Евтушенко, какой есть, такой есть. Хотите - печатайте, не хотите - верните. - Но если хотя бы немного, чуть-чуть ... Словом, я вполне допускаю, что какие-то строки могут и покоробить читателя, покажутся ему лежащими за границей меры и вкуса. Только вот странная штука ... Пробуешь это убрать, вернуть мере и вкусу надлежащее место - и одновременно уходит нечто существенное в атмосфере, интонации вещи. Евтушенко очень целен как поэтическая личность при всей своей общепризнанной разности, непредсказуемости. Итак, Дюма, Евтушенко, д'Артаньян - потесненный, оттертый, оттиснутый беспощадной реальностью, пусть даже ушибленный и обработанный ею, но не обезличенный и не поставленный в общий ряд. «Мушкетеры подъезжают к реке, сближают коней, обнимают друг друга и смотрят в воду. Но в ней - отражения только четырех одиноких коней, заседланных, но уже без всадников». Убит д'Артаньян, погибли его друзья, но не убить достоинства, дружбы и чести. Наивно? Ну и пускай. Константин Щербаков Коридор королевского дворца - Башмаки его величества! - раздается голос часового. По коридору идет процессия лакеев с башмаками на подушечках: с кожаными, лакированными, замшевыми, расшитыми бисером. Часовой смотрит на свою подошву с дыркой, шмыгает носом, но тут же спохватывается, объявляет: - Костюмы ею величества! Следует процессия лакеев с маскарадными костюмами. - Маски его величества! - кричит часовой. Следует процессия с масками, и эхо под дворцовыми сводами повторяет: - Маски его величества! Маски его величества! Будуар Анны Австрийской - королевы-матери Старческие женские пальцы, унизанные драгоценными перстнями, примеряют черную полумаску перед зеркалом при помощи камеристки. Рядом фрейлина играет на лютне. - Надо сделать вырезы для глаз побольше, - морщится королева-мать. - К сожалению, единственное, что во мне сохранилось – это глаза.. - Что вы, ваше величество... - щебечет камеристка и замирает, повернувшись. - Королева Мария-Терезия... В дверь вбегает королева Мария-Терезия — в пеньюаре, с распухшими от слез глазами. Камеристка и фрейлина почтительно исчезают. - Я убью ее, -говорит Мария-Терезия, выхватывая из-за корсажа крохотный испанский стилет. - Дайте мне эту игрушку, mi hija*, - повелитель но говорит королева- мать. — Стоит ли отнимать у короля его маленькое временное удовольствие? - Временное? - вспыхивают глаза Марии-Терезии. - У королей не бывает вечных чувств, - усмехается королева-мать, поигрывая стилетом. Ваше величество, уже полгода, прежде чем ко мне входят убирать мою кровать, я бью кулаками по подушке справа от меня, чтобы смять ее и создать хотя бы видимость того, что король спит со мной. Мне стыдно... mi guerrida madre**, - прерывисто говорит Мария-Терезия. - Дочь моя, вторая подушка королев редко бывает теплой. Я - мать короля. Но вы испанка, и я испанка. Вы - женщина, и я - женщина. Еще женщина. Вам будет трудно простить короля, если... - королева делает паузу. - Если? - Если вы сами не будете перед ним виноваты. - Ваше величество, - вскакивает Мария-Терезия гневно. - Завтра маскарад, - не обращает внимания на ее гнев королева-мать. - Это один из редких случаев, когда королева может забыть, что она - королева. А ваш стилет я положу вот сюда. Королева-мать раскрывает инкрустированную шкатулку, кладет туда стилет, вынимает переливающиеся драгоценности. Что это? — невольно восхищается Мария-Терезия. Бриллиантовые подвески... Когда-то в них недоставало двух, но они уже тридцать лет все вместе... А вот этот перстень возьмите себе, дочь моя. Мария Терезия надевает на руку перстень, где в золотой оправе выложены бриллианты в виде двух сердец. Одного из этих сердец уже нет,— шепчет королева.— Но второе еще бьется. Мария-Терезия уходит. Королева достает из шкатулки из шкатулки нож, тронутый ржавчиной, проводит по нему пальцем. Подумать только, что этим ножом был убит герцог Бекингемский... - говорит королева самой себе. - Вот и все, что осталось от любящей крови - ржавчина. - Господин Кольбер! -говорит вынырнувшая из двери фрейлина. Королева-мать кивает. Входит затянутый в черное интендант королевского двора Кольбер. - Ну, что еще...- недовольно говорит королева-мать, преображаясь. - Вы снова будете ныть, что ваша казна пуста... - Опустошена, вaшe величество. Ослепительный свет короля-солнца настолько силен, что расплавляет даже золотые луидоры. И потом - этот маскарад. Взгляните на счета, ваше величество... - Потом, потом... У вас все? - говорит королева. - Нет, не все, - мнется Кольбер. - Этот д’Артаньян... - и разводит руками. - Он неуправляемый... - Капитан мушкетеров† — вздрагивает королева. - Неуправляемый кем? - Никем, даже королем. Я сам был свидетелем того, как он говорил королю неслыханные дерзости. - Какие дерзости? - Я не осмелюсь повторить, вaшe величество. - Что еще? - досадливо спрашивает королева-мать. - Он неразборчив в интимных связях. - То есть не импотент? — усмехается королева-мать. - Что еще? - Что за мужчина, если от него не пахнет женщинами, лошадью и вином? - Да, но он пьет в неразумных количествах. - Что еще? - Он… он просто стар, ваше величество. - Слушайте, Кольбер. Если у мужчины хватает сил на дерзости королю, на, как вы выражаетесь, «неразборчивость в интимных связях», на то, чтобы пить вино в неразумных количествах, какой он к черту старик? - Во всяком случае, он устарел, — говорит Кольбер.— Он выпадает из системы. У него на все есть собственное мнение. Системе нужны люди подобные жидкости, которая принимает форму сосуда, в который нам будет угодно ее налить. А этот человек — неконтролируемой вулкан, который не заткнешь никакой пробкой. Зачем нам нужен вулкан в мушкетерской форме у трона? - Кольбер, вы слышали когда-нибудь такие имена - Атос, Портос, Арамис? - Не имел чести... Это похоже на какие-то собачьи клички. - Кольбер, как вы думаете, напишут когда-нибудь роман о вас? - Честно говоря, я не задумывался об этом. - А об этих людях, как вы изволили выразиться, с собачьими кличками еще напишут. И знаете, почему? - Не имею чести. - А потому, что книги как раз пишут о тех людях, которых нельзя заткнуть никакой пробкой. Кстати, дайте-на мне вон ту недопитую бутылку, Кольбер. Налейте мне вина. Я тоже иногда выпиваю сама с собой, но, к сожалению, в отличие от д’Артаньяна не в неразумных количествах. Королева-мать выпивает, потом знаком подзывает Кольбера: - А теперь подойдите поближе, мой дорогой, прекрасно управляемый Коль6ep. Подойдите ко мне, моя неоценимая часть незыблемой системы. Подойдите ко мне, человек-жидкость. Вас остается только заткнуть, что я сейчас и сделаю. Королева-мать втыкает пробку в рот Кольберу. - Вы свободны, Кольбер... Разумеется, лишь в том смысле, как может быть свободен управляемый человек, идеал которого вы представляете... Кольбер уходит под мрачно-торжествующий хохот королевы-матери. ______ * Дитя мое (исп.). ** Моя дорогая мать (исп.)
Кэтти: Ленчик , здорово! Спасибо.
Камила де Буа-Тресси: Ленчик, это нечто!!! На "человек-жидкость" у меня выпал глаз. Но ты герой! Цифровать - это долго и нудно.
Ленчик: Камила де Буа-Тресси, Кэтти, я не одна. Мы с Atevs по-братски поделили цифровку и вычитку.
Камила де Буа-Тресси: Atevs так же герой!!
Grand-mere: Спасибо, компьютерно продвинутые люди, что избавили меня от мартышкина труда. Ленчик, может, мне помаленьку печатать последние сцены? Глядишь, пока Вы всю работу делаете, и я управлюсь... хоть немного подмогну... Камила, "то ли еще будет, ой-ой-ой..." Стелла, мне бы тоже хотелось обсудить эту очень неоднозначную вещь. А Евтушенко образ не только д,Артаньяна, но и Сирано на себя пытался примерить; этого уже не увидеть... Вам не послышался в сцене гибели Атоса отзвук конца Бержерака: "Вы одолеете меня, я признаюсь, но все-таки я бьюсь, я бьюсь, я бьюсь!.."
stella: Я вчера пыталась просто скопировать, да не тут то было! Не дается)))))
Ленчик: Коридор королевского дворца Выйдя за дверь, Кольбер натыкается на подслушивающих фрейлину и камеристку. Они смотрят на пробку в его рту с изумлением, испаряются. Кольбер выплевывает пробку и бормочет, задыхаясь от ненависти: – О боже, как я их всех ненавижу! Кто-то кладет на его плечо руку с надетым на нее башмаком. – А, вот где вы, любезный Кольбер! Перед ним стоит молодой придворный с двумя разными башмаками в руках. Лицо у Кольбера мгновенно меняется. – Чем могу служить, господин Сент-Эньян?.. – Извините за мои странные перчатки, которыми я изволил вас коснуться, – улыбается Сент-Эньян и пожимает плечами. – У короля примерка башмаков. Между нами – как на грех, у него прилив поэтического вдохновения. Только король-солнце может одновременно писать стихи и примерять башмаки... Король ждет вас, дорогой Кольбер. – Но я, кажется, еще не башмак...– мрачно пытается сострить Кольбер. – Все мы – лишь часть облачения его величества, – разводит руками Сент-Эньян, ведя его по коридору, – и лучше уж быть его башмаком, чем гульфиком, ибо там, я доложу вам, последнее время так беспокойно... так беспокойно... Покои короля Король сидит за мраморным столиком и пишет стихи. Лицо короля взволнованно, глаза блуждают, и, набрасывая строки на листе гусиным пером, он то перечеркивает их, то сладостно бормочет. На полу возле короля разбросано огромное количество башмаков. Под столиком ползают камердинеры, надевая на ноги короля башмаки. – Жмет! – сошвыривает король с ноги один из башмаков. – Ваше величество, – недоуменно говорит из-под стола камердинер. – Нежнейшая испанская замша с родины вашей матушки. – Поэтому и жмет, – говорит король. Король вертит ногой в башмаке, даже не глядя и продолжая писать. – Этот слишком свободен. Ну, неужели нельзя было выбрать другой час для примерки? Король замечает выросших рядом Кольбера и Сент-Эньяна, отшвыривает камердинера ногами. – Кольбер, вы уже здесь? Прекрасно! Я хочу проверить стихи на вас. Если даже вашу душу, засохшую от цифр, они расшевелят, то, значит, они гениальны. Король встает и, наступая на Кольбера, декламирует стихи. Кольбер невольно пятится перед гусиным пером, которым размахивает король под его носом в такт стихам. Меня шалун-амур пронзил отравленной стрелою, но яд мне душу усладил, омыв ее грозою. И пусть гремит жестокий гром, и над землею тучки, хочу быть крошечным цветком в прелестной вашей ручке. Король, закончив чтение, замирает, выжидательно глядя на Кольбера. Пользуясь паузой, подползший камердинер осторожно поднимает ногу короля и примеряет очередную туфлю. – Кольбер, почему вы молчите? Вам не понравились мои стихи? – нервно и слегка угрожающе спрашивает король. – У меня нет слов, ваше величество, – учтиво кланяется Кольбер. – Вы слышите, Сент-Эньян, – радостно восклицает король. – Даже у Кольбера нет слов! А ваше мнение? – Как всегда, гениально, ваше величество, – расшаркивается Сент-Эньян. – Но разрешите вам сделать одно замечание. – Вы же знаете, как я ценю правду, – несколько тревожно говорит король. – Вы мне позволите, ваше величество, – говорит Сент-Эньян, беря из рук короля стихотворение. – Не кажется ли вам, что в этих строках «хочу быть крошечным цветком в прелестной вашей ручке» есть некоторое самоуничижение. Ну почему же именно крошечным цветком? Простите, ваше величество, но с крошечным цветком вы для меня и для особы, которой эти стихи посвящены, не ассоциируетесь даже в поэтическом образе... Букет – это я понимаю. Большой, напоенный ароматами, букет. – Не будет ли это нескромно? – морщит лоб король. – А что вы думаете, Кольбер? – Если сердце этой особы преисполнено любви, ваше величество, то я надеюсь, что даже в крошечном цветке она сумеет увидеть не только букет, но и огромный сад, – поклонился Кольбер, тая в углах губ почти невидимую усмешку. – Ах, Кольбер... – кладет ему руки на плечи король. – Как жаль, что вы не пишете стихов, а только счета, счета... Кстати, о счетах... Посмотрите, какой убогий выбор башмаков. Нечего выбрать для маскарада. А главный фейерверкер сообщил мне, что вы сократили ему сумму вдвое... Что все это значит? – Это значит, что покойный кардинал Мазарини оставил все накопленные миллионы не вам, ваше величество, а своим итальянским племянницам... Король взбешенно запускает башмаком с ноги в потолок и начинает в ярости бить и бить по груде обуви на полу. – В детстве по милости Мазарини я спал на драных простынях. Я спрашивал у него разрешения, могу ли я взять куриную ножку вместо крылышка! А моя мать... а моя мать... подкладывала ему эти ножки... вместе со своими, пока они еще не распухли от подагры... Камердинеры в ужасе опускают глаза. Сент-Эньян делает вид, что ничего не слышит. В глазах Кольбера мелькает еле заметное тайное удовлетворение. Король запинается, видимо, осознав, что он зашел слишком далеко, и пронзительно оглядывает всех присутствующих, как бы желая подтверждения, что они пропустили это мимо ушей. – Ну-ка, дайте мне примерить вот эти, – говорит король камердинеру, показывая ему на расшитые золотом башмаки. Камердинер повинуется. – Голландские, ваше величество... – Кстати, как там насчет голландцев, Кольбер? – По последним сведениям, распространяются стихотворные памфлеты на вас, ваше величество...– застенчиво сообщает Кольбер. – Жалкие стихоплеты, – цедит король. – Ничего, французский орел скоро им покажет свой клюв и когти. Распорядитесь, чтоб армия была наготове... А эти башмаки более или менее сносны... Правда, чего-то не хватает... И вдруг лицо короля озаряется ядовитой улыбкой. – Кстати, я помню, что у моей матушки в ее укромной шкатулке без дела лежат двенадцать бриллиантовых подвесок. Я думаю, что они значительно бы украсили эти башмаки. Можно ли их пришить по шесть штук? – Все можно, на что есть воля вашего величества,– кланяется камер динер. – А вы что думаете, Кольбер? – спрашивает король опять ласково. – Склоняюсь перед неистощимой вашей фантазией, ваше величество. – Вот вы и передадите мою просьбу моей дорогой матушке еще более ласково говорит король. – Я бы предпочел, чтобы это сделал другой человек, которого ее величество более ценит, – отвечает Кольбер. – Кто же это? – Д'Артаньян, – с едва заметной улыбкой говорит Кольбер. Король приближается к нему и всматривается в его глаза. – Боюсь, что я недооценивал ваш ум, Кольбер. Но запомните: «разделяй и властвуй» это слова Цезаря, а не его казначея. Не пытайтесь, разделяя подданных короля, властвовать над королем. Двух королей, как это было при Мазарини, не будет. Государство – это я. Вы меня поняли? – Понял. – Идите. Передайте мой приказ д'Артаньяну. Кольбер уходит. – Между прочим, ваше величество, говорят, его жена в связи с английским посланником, – шепчет Сент-Эньян. – Мало ли что говорят. Впрочем, спасибо за ценную информацию, Сент-Эньян. Кстати, что вы думаете насчет такого варианта: «Нет, не устану я любить, и, позабыв про тучки, хочу большим букетом быть в прелестной вашей ручке»?
полная версия страницы