Форум » Клуб вдумчивых читателей » Сценарий Евтушенко "Конец мушкетеров" » Ответить
Сценарий Евтушенко "Конец мушкетеров"
Grand-mere: Дамы, а я нашла-таки сценарий Е. Евтушенко "Конец мушкетеров" ("Искусство кино" 8-9 за 1988 год). Полагаю, что это первая публикация, но в ней нет ни той странноватой песенки Атоса, которую мы обсуждали, ни той сцены на кладбище, запомнившейся Стелле, когда граф спускается в могилу. Что могу сказать?.. Евтушенко не был бы Евтушенко, не обладай он своим, оригинальным взглядом на общеизвестные вещи; но здесь поэт превзошел самого себя. Читала с интересом, но порой возникало чувство неприятия: автор балансирует на грани - фарса? - пародии? -, иногда и переходит ее. Однако, как говорится, "я все простила" за финальные сцены. Вещь довольно большая (около 60 стр. мелким шрифтом), но эти фрагменты я бы выложила, если не возбраняется юридически ( Ленчик, что скажете?) и интересно форумчанам. Но в таком случае неизбежно придется спойлерить, чтобы понять, что к чему у автора.
stella: Меня поражает активность Анны Австрийской. Прямо движущая роль в заговоре.)) А вот дАртаньян с ребенком на руках - в это верю, как у нас говорят. Ребята, но раз начали - надо закончить: там еще много чего будет, и потом - все же больше нигде , как на Сфере, это уже не прочитаешь. Так что, просветительских ради целей, закончить, я считаю, надо. А я, пожалуй, тоже за свой Сценарий опять примусь, некрасиво бросать дело на середине. (У меня хоть точно по книге)))))
Ленчик: На лесной дороге. Ночь По лесу, над которым качаются ночные звезды, скачет галопом всадник. Отделившись от дерева, нависшего над дорогой, на всадника прыгает человек, сваливая его с коня. Из кустов выпрыгивают еще двое оборванцев. У одного в руках нож, у второго – дубина, у третьего вилы. – Братцы, это же поп! Ну и добыча! – гогочет один из оборванцев. Арамис в рясе простого священника поднимается с земли и деланно гнусавит с умильным, испуганным лицом. – Что вы хотите от бедного священника, братья мои во Христе? – Всего-навсего пощекотать ножом твой зад, старикашка, авось из него вместе с песком высыпется несколько монет! – ухмыляется 'второй оборванец, поблескивая ножом. – Будьте милосердны, заблудшие овцы. Грех смеяться над моей старостью, – гнусавит Арамис. – Подумайте о каре господней... – Я тебе покажу кару господню, – водит ножом перед его носом оборванец. – Ого, да у тебя на мешковинной рясе настоящий золотой крест! Он хватает Арамиса за крест. Арамис с неожиданной ловкостью бьет его носком ботфорта по кисти руки, выбивая нож, и, выхватив из-под рясы шпагу, молодо смеется. – Посвящаю тебя моему другу д'Артаньяну! – и прокалывает его шпагой. Второй оборванец замахивается на Арамиса дубиной, но тот делает обманное движение, и оборванец промахивается. – А тебя – Атосу! – улыбается Арамис, закалывая его. Третий оборванец бросается на Арамиса с вилами. Арамис, легко танцуя по поляне, фехтует с вилами, вырывает их у него из рук и всаживает прямо в живот. – А тебя – Портосу...– добавляет Арамис. Арамис вкладывает шпагу в ножны, свистит. К нему из темноты подходит лошадь. – Отпусти, господи, грехи мои, ибо, как ты видишь, все они вынужденные, – кротко говорит Арамис, сложив ладони над тремя мертвыми телами, и, как будто в нем скрыта невидимая пружина, молниеносно вскакивает в седло, снова пуская коня в галоп. У моста над рекой. Ночь Д'Артаньян и девушка лежат, обнявшись, у моста над рекой. Их лица освещены бликами луны. – А ты знаешь, бабушка, мы, кажется, лежим с тобой в самой настоящей грязи, точнее говоря, просто в луже...– лениво и счастливо говорит д'Артаньян, пошлепывая рукой по грязи. – К тем, кто любит, грязь не пристает! – поднимая пальчик, улыбается девушка. – Мне очень хорошо с тобой, бабушка, – говорит д'Артаньян, перебирая ее золотые волосы. – И мне с тобой. Мне даже кажется, что ты мой внук, дедушка. – А зачем ты вырядилась под старуху? – Чтобы мне больше верили. Ведь те, кто старше, не верят нам, молодым. Думают, что мы глупые. Моя мать, например, считала меня круглой дурой, думала, что не выживу без нее. А я вот выжила. Она была гадалкой, и я кое-чему научилась от нее. – Научилась обманывать? – грозит ей пальцем д'Артаньян. – Без этого нельзя. Людям самим хочется, чтобы их обманывали... Разве ты никого не обманывал? – У, еще как! – с шутливой сокрушенностью мотает головой д'Артаньян. – Но, знаешь, когда я обманываю, то мне иногда кажется, что я говорю правду. С тобой так не бывало, дедушка? – Бывало, ой, бывало, – шутливо стонет д'Артаньян. – А кто твой отец? – Я его никогда не видела. Какой-то мушкетер, как и ты. Только он не был капитаном. Мать тогда еще работала в бродячем цирке и ходила колесом – вот так... Девушка встает и проходится колесом по грязи, так что задирается ее юбка, и ее ноги в чулках грязи, кажется, задевают кончиками пальцев за звезды. – Постой, постой...– приподнимается с земли д'Артаньян. Лицо его меняется. – А сколько тебе лет? – Семнадцать. Что, много? – А где это было? – Что – это? – Где твоя мать встретила этого мушкетера? Не в Дижоне? – Не знаю. А почему ты спрашиваешь? – Один мушкетер рассказывал мне похожую историю, – отводит глаза д'Артаньян. – На свете много похожих историй, – говорит девушка и хватает д'Артаньяна за рукав. – Эй, дедушка? Что с тобой? У тебя глаза опять на мокром месте. Первый раз, когда ты взял в руки ребенка. Второй раз – сейчас. Оказывается, ты плакса. Не годится. Положи мне твою голову на колени – я ее покачаю. Ух, какая грязная. Д'Артаньян отстраняет ее, вскакивает, лихорадочно вытаскивает кошелек, сует ей. – Возьми, все возьми. Девушка швыряет кошелек в грязь, и из него сыплются золотые монеты. Девушка с размаху бьет д'Артаньяна по щеке. – Я тебе кто, проститутка? Ты, наверно, все привык покупать. Но не все продается! Д'Артаньян молчит, опустив голову. – Ага, я все поняла, что в твоей глупой, хотя и седой голове. Ты вообразил, что я твоя дочь! Испытываешь эти, как их называют, муки совести... Дурак! Какой же ты дурак, дедушка! Если ты когда-то переспал с какой-то акробаткой, то почему она должна быть моей матерью?! Я, кажется, припоминаю, что это был вовсе не Дижон, а этот, как его, Безансон! Точно Безансон! А, впрочем, тебе поделом! Вообще, любил кого-нибудь, дедушка? Отвечай! Ну! – трясет девушка за плечи д'Артаньяна. – Не знаю, – выдавливает он. – Можно ничего не знать, а это знать надо! Это же самое главное в жизни, дедушка. Это как небо, как звезды! А ты менял женщин, как лошадей, скача по государственным делам. Я бы все твои государственные дела вместе с государством утопила! Своими руками! Вот в этой реке! Это ваше государство надевает вас, мужчин, как кукол, на пальцы и вертит туда-сюда... А чем все кончается? Ребенка в руках подержать не умеете! Так запутываетесь, что все молодые девчонки, с которыми вы спите, дочерьми вам кажутся... Ненавижу вас всех, кукол в штанах, бабников! Ненавижу! Девушка падает на золотые монеты, рассыпанные в грязи, рыдает. Потом поднимает голову. – Дедушка, прости. Я тебя люблю, дедушка. Что-то есть в тебе такое, чего я не видела ни в каких других дедушках на свете... Ну, хочешь, я возьму твои деньги, чтобы ты не обижался. Я куплю себе самое красивое платье, и мы пойдем с тобой на маскарад! Только ты не будешь надевать никакой маски, потому что я люблю твое старое, некрасивое морщинистое лицо! Дай я его поцелую, дедушка! Д'Артаньян обнимает ее. Плечи его вздрагивают. В небе сверкает молния, гремит гром.
Черубина де Габрияк: Жесть. Слов у меня нет. Только вот этот смайлик.
Ленчик: Черубина де Габрияк, соглашусь, такого лютого треша я еще не встречала Но это еще не вся жесть, честное слово... Там еще много...
Ленчик: В одиночной камере Бастилии Отблески молний, возникающих за решеткой, выхватывают узника в железной маске, лихорадочно ходящего из угла в угол. У него в руках прирученная крыса, которую поглаживает. – Потерпи, Изабель, потерпи, – шепчет узник. Во дворе королевского дворца Две фигуры в темных плащах, озаряемые молниями, приставляют к окну лестницу. Один из них лезет по лестнице, второй поддерживает ее. Жирный шлепок грязи срывается с сапога прямо на лицо того, кто внизу. – Высший орден короля, – криво ухмыляется Сент-Эньян, брезгливо стирая грязь с лица. Король, достигнув подоконника, шепчет внутрь: – Луиза! На подоконнике возникает женская рука. Король припадает к ней губами. – Какой особый аромат ранних фиалок у ваших рук, Луиза, – шепчет король и поднимает глаза. Перед ним Монтале. – Спасибо за оценку запаха моих рук, ваше величество, – слегка насмешливо говорит Монтале. – Но та, которой предназначен ваш комплимент, нездорова. – Комплименты короля не отменяются, как и его приказы, – говорит король, не выпуская ее руку и поглаживая ее. – Я надеюсь, что у моих губ и вашей руки еще будет возможность познакомиться поближе... А сейчас... Вы видите, что я промок. Разве вы хотите, чтобы король простудился? – О нет, ваше величество! Я хотела бы сберечь короля... для будущего...– отвечает Монтале и помогает королю влезть в окно. Окно Марии-Терезии Мария-Терезия, припав к притворенному окну, видит крошечную фигурку, перебирающуюся с лестницы в комнату Луизы де Лавальер. Мария-Терезия шепчет со злыми слезами: – Quel verduenza! Соmо уо quisiera ser culpable para perdonarte!* Она кусает пальцы, на одном из которых перстень со сдвоенными сердцами, подаренный ей королевой-матерью. Сзади ее ласково обнимает женская рука. Мария-Терезия вздрагивает. На ее плечо подбородком ложится голова королевы-матери с холодными наблюдающими глазами. – Да, грустно созерцать из собственной спальни, как из театральной ложи, спектакли, где герой-любовник твой собственный муж... – Paciencia, mi hija, paciencia...** Король скоро переменится! Очень скоро! – мрачновато и торжествующе улыбается королева-мать. В комнате Луизы де Лавальер Промокший до нитки король влезает в спальню. Монтале убегает. Однако, распахнув дверь так стремительно, она закрывает ее более сдержанно, оставляя тоненькую щель. Лежащая на кровати Луиза с измученным лицом, обсыпанным бисеринками пота, подтягивает одеяло к подбородку, прижимается к стене. – Ваше величество...– шепчет она в страхе и растерянности. Король по-хозяйски скидывает плащ и шляпу на угол собственного портрета. – У вас в гостях сразу два короля... Какой из них вам больше нравится? – Ваше величество, простите меня, но я больна...– шепчет Луиза. – Я тоже болен, Луиза... Я болен самой прекрасной в мире болезнью и надеюсь, что неизлечимо, – говорит король, направляясь к ее постели, и вдруг замирает...– Луиза, вы слышите? – Что? – не понимает она. Король осторожно делает один шаг, глядя на свои сапоги, оставляющие мокрые следы. – Они хлюпают! Они полны воды! Надеюсь, вы разрешите мне их снять, хотя бы из соболезнования к наследственной болезни нашей династии – к подагре. Глаза Монтале в щели двери усмехаются. Король садится в альков Луизы и деловито снимает сапоги. Потом в одних мокрых чулках, с сапогами в руках подходит к вазе с цветами и выливает туда воду из сапог. – Как бы сказали придворные льстецы, цветы, политые водой из королевских сапог, неувядаемы! – смеется король, возвращаясь к алькову Луизы, и вдруг с неожиданной бурностью начинает осыпать поцелуями ее руки. – Какой особый аромат ранних, – король запинается и модифицирует свой комплимент – ландышей у ваших рук... О, Луиза! Я так устал от всех льстецов, от всех лицемеров... Только вы можете спасти своей чистотой вашего короля от той грязи, которая его окружает! – Но, ваше величество, как я смогу смотреть в глаза моему жениху – виконту де Бражелону...– закрывает лицо руками Луиза. – А зачем смотреть ему в глаза? – холодно говорит король, прерывая свои поцелуи и отдирая руки Луизы от ее глаз. – Смотрите только в те глаза, в которые нужно смотреть! Вот так! А все мешающие глаза я сумею убрать из вашего поля зрения... – Ваше величество, неужели вы хотите казнить его? – умоляюще хватает она короля. – Вы плохо думаете обо мне...– морщится король. – Наоборот, не далее как сегодня я предоставил ему возможность отличиться на поле брани и отдал ему приказ выехать в распоряжение маршала Бофора. И о его отце, – король усмехается углами губ, – я тоже позаботился... Боже, как у меня замерзли ноги! Король снимает чулки и растирает пальцы ног руками. – Луиза, мне кажется, что вы можете это сделать гораздо лучше меня...– томно говорит король, развалившись в алькове, и протягивает ей ноги. Луиза в ужасе смотрит на торчащие прямо перед ее лицом шевелящиеся пальцы ног короля. – Ну, моя дорогая, ну... Пожалейте вашего несчастного короля! Согрейте его! – шепчет король, блаженно прикрывая глаза. Луиза с глазами, полными слез, как заколдованная, протягивает руки к ногам короля и начинает их массировать. Плечи ее вздрагивают от беззвучных рыданий. Монтале подглядывает в щель двери. ________________ *Какой стыд! Как я хочу быть виновата перед тобой, чтобы простить тебя (исп.). ** Терпение, мое дитя, терпение... (исп.).
Кэтти: Ленчик , ну это богатая фантазия автора, а Вы треш, треш....
stella: Это еще не трэш, а так, разминочка.))))
Черубина де Габрияк: Кэтти пишет: богатая фантазия автора Это - больная фантазия автора.
stella: Меня раздражает, когда все надо вывалять в грязи и прочем. Это любят делать в кино, любят делать и в литературе. так нагляднее видна грязь войны и жизни. Убедительнее кажется.
Кэтти: stella , твоя правда. Тоько наша Четверка'- герои романтические. Поэтому кровь и грязь войны у Мэтра описаны пунктирно, как бы на втором плане. И без скабрезностей . Также подана и история Мадлен и Д Артаньяна. А у Евтушенко все слишком натуралистично, если не сказать грязно. Хотя1988г всего год как отменили цензуру: пиши и публикуй что хочешь. Вот он и выплеснул на бумагу всю муть ,которая была в душе.
Ленчик: Кэтти, есть некоторые вещи, которые не стоит выплескивать, как бы душа не просила. Ибо подозрительно напоминает помои...
stella: И все же, знаете, времена тоже здорово диктуют восприятие. Тогда это казалось всплеском эмоций. Теперь - отстоем. Я тогда столько всего ранее запретного прочитала, что срывание покровов не казалось чем-то из ряда вон. У вас Перестройка ассоциируется только с отрицательным, а у меня первые годы и Съезд вызывали надежду на что-то светлое и новое. Был даже период, когда казалось, что не стоит думать об отъезде, хотелось участвовать в строительстве новой жизни.))) И первые частные предприятия не вызывали ничего, кроме радостной улыбки. И помню, как уже перед отъездом, я уселась в магазине автомашин за руль роскошного "Сааба" (не машина - самолет) в твердой уверенности, что лет через пять буду ездить на такой.))))))))) Так что, хулиганство Евтушенко вполне могло вызвать недоумение, но не брезгливость.
Черубина де Габрияк: stella пишет: Так что, хулиганство Евтушенко вполне могло вызвать недоумение, но не брезгливость. Я уверена, что у меня и тогда вызвала бы брезгливость. Даже больше, чем сейчас. При том, что с Перестройкой поначалу были связаны определенные чаяния. Да, тогда роскошная машина могла вызвать восторг. Сейчас накушались -лично я - потребля...ва.
Ленчик: Фамильное кладбище Атоса. Раннее утро Кровавый краешек солнца, как будто выталкиваемый в небо отдаленным криком петуха, поднимается на горизонте. К этому крику примешиваются голоса просыпающихся птиц и влажные шлепки земли, выбрасываемые из могилы лопатами. На краю могилы стоит Атос со снятой шляпой в белом ореоле развевающихся волос. За его спиной толпятся безмолвные слуги. К Атосу из-за спины приближается человек в рясе священника, ведя в поводу коня с тяжело вздымающимися боками. – Странные похороны...– говорит священник, приблизившись к Атосу. – Мне кажется, что здесь не хватает духовного лица, дорогой Атос... Атос резко оборачивается, не узнавая. – Я не совсем понял имя, которое вы изволили произнести... – Ты не узнаешь меня, Атос? – с волнением спрашивает Арамис. – Неужели я так изменился за столько лет? – Мои глаза изменились...– сухо отвечает Атос и принюхивается. – Хотя мне отдаленно напоминают нечто знакомое особые женские духи, весьма редко употребляемые мужчинами... Боже мой, Арамис! Они обнимаются. – Гримо, подойди сюда...– говорит Атос старому, седому, как он сам, слуге. – Ты узнаешь, кто это? – Я привык узнавать людей только по вашим приказаниям, – склоняется Гримо. – Я приказываю. – Это господин Арамис, – бросается старый слуга на плечо гостю и плачет. – Кто это? – показывает Арамис глазами на гроб. Атос подводит его за локоть к гробу и откидывает носком сапога крышку. Гроб до краев наполнен пистолетами, мушкетами, шпагами, кинжалами. Арамис вздрагивает. – Это похороны оружия...– шепчет он подавленно и гладит инкрустированный ствол пистолета. – Я узнаю тебя, старина... Ты лежал рядом с жареной курицей на белоснежной салфетке, когда с твоим хозяином – Атосом мы завтракали под неприятельским огнем. И тебя я помню, старая стальная подруга... Ты еще не затупилась, хотя проколола столько гвардейцев кардинала, – осторожно прикасается Арамис к шпаге. – Как ты можешь хоронить свои подвиги, Атос? – Все, что совершается при помощи оружия, – не подвиги. Подвигов не было, Арамис. Было сумасшествие. Поэтому я и не пригласил священника. – Атос делает знак слугам. Они закрывают гроб крышкой, опускают его в могилу на ремнях. – Не забудьте остальную рухлядь на телеге... мрачно говорит Атос. Арамис потрясенно раскрывает глаза, видя, как перепуганные слуги тащат с телеги и бросают в могилу портреты королей. – Ты продал Жанну д’Арк, которая тебе спасла трон! – говорит Атос одному из портретов и швыряет его в могильную яму. – А ты прикрыл своей мантией кровь Варфоломеевской ночи! – и швыряет его. Атос вырывает лопату из трясущихся рук Гримо и швыряет землю на портреты королей. Слуги повинуются. – Не донесут? – кивает Арамис на слуг. – Я сам – сплошной донос на себя, – усмехается Атос. – Однако сырость Бастилии – не лучшее лекарство для нашей старости... – отводит Атоса за руку Арамис. – Король отдал д'Артаньяну приказ арестовать тебя. – Д'Артаньяну? – вздрагивает Атос. – А завтра может прийти очередь д'Артаньяна и моя... Надо искать выход, – говорит Арамис. – Вот он...– указывает Атос на могилу. – Нет... Можно заменить короля на другого, более гуманного. Подробности этого плана – чрезвычайная тайна...– шепчет Арамис. – А зачем мне нужны эти подробности? – равнодушно говорит Атос. – Любая власть не от бога, а от дьявола. Власть нельзя улучшить, как нельзя улучшить дьявола. – Но, может быть, дьявол не исправляется лишь потому, что люди его считают неисправимым преступником, – усмехается Арамис. – Власть – это необходимость. Люди – стадо, а стаду нужны пастухи... – А еще сторожевые овчарки...– иронически продолжает его мысль Атос, – а еще бойни... мясники... повара... жаровни... костры инквизиций... войны... – Но власть можно сделать цивилизованней, человечней...– убеждает Арамис. – Арамис, я когда-то заблуждался, думая, что ты самый умный из нас... – горько говорит Атос. – А ты наивней даже Портоса. Все заговорщики – это дети, играющие во взрослых. Я в эти игры больше не играю! Хватит театрального махания шпагами, дурацких скачек за чужими бриллиантовыми подвесками. Хватит! Арамис с горечью обманутого ожидания в глазах обнимает его: – Я очень сожалею, Атос... Он садится на коня и пускает его в путь. Атос смотрит ему вслед. Атос знаком подзывает Гримо: – Гримо, не слишком утрамбовывайте эту могилу... В торговой лавке Девушка появляется из-за занавески примерочной сияющая, в воздушном платье. – Ого, ты помолодела лет на сто, бабушка! – шепчет д'Артаньян и, заговорщически подмигнув ей, небрежно говорит приказчику с нарочито пренебрежительным видом: – Сколько стоят эти вонючие старомодные лохмотья? Приказчик оскорбленно сопит, но старается сохранить достоинство. – Эти старомодные вонючие лохмотья стоят всего-навсего десяток старомодных луидоров, которые я с удовольствием приму от вас, даже если они окажутся вонючими... – Знаете ли вы, какое слово из словаря мне услаждает слух более всех остальных, вместе взятых? – нежно взяв его за локоть, спрашивает д'Артаньян. – Видимо, слово «вонючие» ... – не без колкости говорит приказчик. – Фи, мой друг! – морщится д'Артаньян. – Вы не предполагаете изысканности моего вкуса... Самое услаждающее мой слух слово это – скидка! – К сожалению, мой хозяин – господин Планше, строго-настрого приказал выбросить из словаря нашей лавки это слово...– разводит руками приказчик. – Кто, кто? – пораженно переспрашивает д'Артаньян. – Господин Планше...– не без величавости от приобщения к блеску этого имени отвечает приказчик. – Планше?!! – восторженно восклицает д'Артаньяне– В таком случае, мой друг, на десять вонючих луидоров цены этого платья я по праву требую двадцать ароматных луидоров скидки, ибо ваш хозяин в неоплатном долгу у меня! Единственное, что я ему должен, – это несколько палок по спине за то, что он позволил себе пропадать столько лет. Давайте-ка для моей бабушки впридачу еще и туфельки – надеюсь, они будут достаточно мягки для ее страдающих хроническим ревматизмом ног, а еще эту голубую ленту, которая несколько омолодит ее старческие, подслеповатые глаза... – Простите...– ошарашенно пытается защитить свои товары приказчик. – Но мой хозяин категорически не рекомендовал мне кредит в связи с некоторой неточностью в оплате, исходящей даже от уважаемых особ... – А я хозяин твоего хозяина! – грохочет громовой хохот д'Артаньяна.
stella: Атос - миротворец, и Планше - надежда мировой буржуазии.
Черубина де Габрияк: stella пишет: Атос - миротворе Какой он тут миротворец? Он -одно сплошное недоразумение. Народ, хорош издеваться, у меня уже истерика. Гримо - особенно доставил в сием пассаже.
stella: Черубина де Габрияк , дыши глубже. Нельзя быть такой впечатлительной! Это еще не максимум. Все еще впереди.
Ленчик: Черубина де Габрияк, нет, истерика тут у меня - вы еще не дочитали! А я рыдаю и поскуливаю третьи сутки
Черубина де Габрияк: stella ,Ленчик , Вы об этом? Когда я думал, что достиг дна, снизу постучали.
Ленчик: Черубина де Габрияк, именно! Дно пробито. Кто посмеет после этого ругать фикбук - прокляну последними словами!
полная версия страницы