Форум » Благородный Атос » "Крестный путь" » Ответить
"Крестный путь"
stella: Этот фик предваряет " Перевал"
Ответов - 9
stella: Они ехали не спеша: времени было достаточно, вдвоем они должны были управиться как раз к приезду в Антиб герцога де Бофора. В другое время Атос бы с удовольствием разглядывал места, где бывал в молодости. В другое время... Если бы он мог, он бы остановил это проклятое время, безжалостно отбирающее у него самое дорогое, что было: сына, друзей. Неспешная рысь лошадей часто переходила в галоп: это случалось, когда тоска Рауля обострялась с новой силой. Атосу не надо было даже смотреть на сына: он ощущал каждое его движение, каждый внутренний порыв. Он видел, как наливался он болью, когда какое-то воспоминание, вызванное то ли деталью дороги, то ли легким женским силуэтом, заставляло виконта сдерживать коня. Несколько раз Рауль спешивался и уходил куда-то на пригорок или прятался за широкий ствол дерева. Атос, не слова ни говоря, брал повод его коня и отъехав в сторону, терпеливо ждал, пока сын, обуздав свои эмоции, вернется к нему. Рауль возвращался, пряча глаза от отца и после они молчали еще очень долго. Бражелон умом понимал, что мучает самого дорого человека, но уже ничего не мог с собой поделать: его несла вперед судьба. Как-то, глядя, как после очередной остановки, граф молча протянул ему повод, Рауль прижал его руку к губам. - Простите меня за все, - прошептал он, чувствуя, что вот-вот рыдания вырвутся из груди. - За что?- голос отца звучал безжизненно. - За те мучения, которые я вам доставляю. - Это закон жизни, мой мальчик: взрослые дети- большие заботы.- Атос попытался ободряюще улыбнуться, но улыбка вышла болезненной. - Наверное, было бы лучше, чтобы вы остались в Бражелоне. - Ни за что! Вы бы хотели, чтобы ожидание для меня началось на месяц раньше? И, к тому же, одному вам не управиться, виконт. Я реально смогу помочь вам, я немного знаком с флотом. - Граф,- Рауль не смотрел на отца, взгляд его блуждал вдоль дороги,- вы должны бы были возненавидеть меня. - За что? - Атос, потрясенный словами сына, так резко подтянул повод, что лошадь остановилась.- За что, мальчик мой? Гримо, ехавший с Оливеном шагах в двадцати позади хозяев, почуяв что-то неладное, поспешил подъехать поближе. - Господин граф, я понимаю, что разрушил все ваши надежды, наверное, заставил вас сожалеть о том, что вы для меня сделали и … - Замолчи!- неожиданно резко прервал его Атос. - Вы сами выбрали себе путь, - заговорил он, когда ком в горле прошел,- и вы достаточно взрослый человек, чтобы идти по избранному пути. Я могу соглашаться с вашим выбором или отрицать его, но я не имею права запрещать вам жить или умереть. Это твой выбор, сын, и я знаю, что свою судьбу ты встретишь, как подобает мужчине. После этих слов Рауль не осмелился взглянуть на отца. Он знал, что граф искренен, но чего ему стоили эти слова представить до конца не смог. Гримо, не хуже своих хозяев знавший карту, сделал Атосу знак, что поедет вперед: он хотел заранее быть уверенным, что в ближайшем городке найдутся приличные комнаты в гостинице, где хозяева смогут отдохнуть. - Приглядывай за господином графом, - шепнул он Оливену и тот кивнул в ответ головой: он с хозяина глаз не спустит. Если бы день по продолжительности равнялся неделе, он бы, наверное, все равно казался Атосу слишком коротким. Он был бы согласен и на такое, как согласился бы и на бесконечные бессонные ночи, когда он, совершенно обессиленный кошмарами, которые виделись ему в будущем, забывался сном только под утро. Этих двух-трех часов хватало ему, чтобы потом весь день оставаться в седле. Молодость и силы заменяли воля и желание быть с сыном до конца. Рауль, поглощенный своими мыслями, вряд ли что-то замечал, но для Гримо, читавшему по лицу хозяина, как по раскрытой книге, было ясно, что граф на пределе сил. Но на пределе своих нравственных сил был и Рауль. Его Гримо знал даже лучше, чем Атоса и с ужасом думал о том, что Рауль останется в Джиджелли совсем один перед лицом своего добровольного изгнания. Постепенно в душе верного друга вызревало решение. И Гримо осторожно начал готовить Оливена к мысли, что он вернется в Блуа вместе с графом. Единственное, о чем Гримо предупредил Оливена наверняка, что если он хоть словечком обмолвится хозяевам, дальше ему придется ехать совсем в одиночку и не в Блуа. Теперь Оливен, стараясь не выдать себя, изучал привычки Атоса, чтобы впоследствии граф не так ощущал отсутствие верного слуги. И, хотя Гримо давно уже исполнял в поместье роль управляющего, граф де Ла Фер все равно оставался предметом его неусыпных забот. К старости людям трудно менять свои привычки — это Гримо знал по себе, а Атос и его покой были для Гримо едва ли не главным в жизни. Он, точно верный пес, до глубокой старости охраняющий хозяина и его дом, оставался на страже владетеля Ла Фера. Итак, как Гримо и намеревался, он поехал вперед и, согласно его ожиданиям, нашлась и приличная гостиница и отличная кухня. Несколько минут Гримо размышлял, не вернуться ли ему к хозяину, потом, прикинув, что господа будут не позднее, чем через час, решил использовать это время, чтобы позаботиться об обеде и слегка передохнуть самому. Ворота в городке были одни, проехать мимо Атос и Рауль не смогли бы, даже пожелай они этого, а чтобы все было наверняка, Гримо за пол луидора послал сторожить их трактирного мальчишку, подробно описав путешественников и назвав ему имена господ. Успокоившись на этот счет, Гримо отправился в комнату, снятую для хозяина, еще раз убедился, что все необходимое имеется в ней и со вздохом устроился на топчане в углу. Через минуту он уже спал, уверенный, что проснется точно через пол часа: многолетняя привычка выработала в нем подобие внутренних часов. - Едут, едут, - с таким криком примчался посланный Гримо сорванец, влетая в дверь. Гримо рассчитал точно: он проснулся за четверть часа до приезда Атоса и Рауля и встретил их на пороге гостиницы. Атос поблагодарил его улыбкой и Гримо отметил про себя как бледен граф: Атоса выматывала не дорога, а постоянное напряжение, в котором он находился. Чем дальше они отъезжали от дома, тем более погружался Рауль в состояние мрачной меланхолии. Казалось бы, должно было происходить обратное, но виконт не только не становился оживленнее, не только не менял свое настроение под воздействием прекрасных пейзажей и приветливых южан: напротив, он даже с какой-то радостью находил во всем отрицательные стороны. - И как у господина графа хватает терпения выносить все это, - не раз и не два думал Оливен, глядя, с каким тактом и выдержкой относится граф к перепадам настроения сына.- Пожалуй, Гримо прав: лучше, чтоб он был с господином виконтом в Африке. Он его знает лучше и может, если что, и указать ему на его поведение. Это же не в Бражелоне будет — там, на войне, все отношения другие. Гримо его как собственного сына вынянчил, может и голос повысить. Чтобы не дурил господин Рауль, ему, наверное, и оплеух парочку не помешало бы, да разве ж Гримо себе такое может позволить? А господину графу и в голову не придет на сына руку поднять. А хорошо бы! Сразу разум бы к нему вернулся. Может, хоть понял бы на каком свете находится да посмотрел бы, что с отцом да с Гримо сделалось. А мне ведь придется с Его сиятельством этой дорогой возвращаться. Надо хоть повнимательней быть: мало ли что приключиться может, хоть мне дорогу помнить надо. Господину графу может быть и вовсе не до таких мелочей потом. А мне придется и за ним присматривать и дорогу выбирать; надо бы у Гримо попросить, чтобы он мне потом все места, что мы проезжали, записал. Да и гостиницы не помешало бы вспомнить: мы в плохих не останавливались. Рауль сказал, что будет обедать у себя в комнате. Атос принял желание сына, как должное и спустился в общую залу. Поесть следовало, хотя аппетита не было совсем. Больше всего он боялся выдать свое состояние, наивно полагая, что пока никто не заметил ни не свойственную ему вялость движений, ни некоторую рассеянность, которую, как он считал, можно принять за озабоченность. На самом же деле он все время считал: считал оставшиеся лье, считал оставшиеся дни и часы до расставания. И чувствовал, как возвращается в сердце страшная пустота, которая затягивала его в себя так же, как затягивала когда-то в молодости. Но тогда рядом были друзья, которых он больше не увидит: уверенность в этом угнетала его. Оставался еще дАртаньян, чьи следы незримо витали перед ними весь путь на Тулон. - Оливен, скажете Раулю, если он меня будет искать, что я пойду прогуляюсь по городу,- на самом деле Атосу не терпелось найти какое-нибудь место, где он сможет не следить за тем, чтобы сохранять невозмутимый вид и ровность настроения. Нужный уголок нашелся на берегу ручья на окраине городка. Это был даже не ручей — скорее небольшая, шумная речушка, которая своим быстрым течением перемывала прибрежные камушки и неумолчно звенела на перекатах. Она начиналась где-то в горах, потому что вода в ней была ледяная. Граф сбросил шляпу, плащ и камзол, положил рядом с собой на песок шпагу, чтобы была на всякий случай под рукой и сел на нагретый солнцем, причудливо изогнутый корень какого-то дерева. Спиной он оперся на ствол и замер, как изваяние, полностью погрузившись в свои мысли и не заботясь о том, что кто-то может увидеть на его лице следы переживаний и мрачный дум. Постепенно тяжелые воспоминания вернули его к тому дню, когда он, выйдя в отставку, оказался один-на-один со своим одиночеством. Он вспомнил Арамиса и его просьбу передать письма и невольно усмехнулся: письма оказались ни к чему, а вот то, что им предшествовало за день до того — о, это было воспоминание, которое он не собирался хоронить в своей душе. Дождливая промозглая ночь была где-то там, за ветхими стенами домика кюре. Здесь же, на скромной постели деревенского священника, предавались любви двое. Они давно уже потеряли представление о времени: оба оказались достойными партнерами. Они не знали даже имен друг друга, но это не мешало им искушать природу. Мужчина не думал об осторожности: разве думают о чем-то, занимаясь любовью с легкомысленной женщиной? На какое-то мгновение у него промелькнула мысль, что дама слишком раскрепощена даже для жрицы любви, но, жадная до любовных утех, она быстро выбила у него из головы вообще способность о чем-то думать. С кем он провел ночь, он понял утром и почувствовал, как по спине пополз холодный пот. Арамис! Бедный Арамис! И ради такой женщины ты продал душу? Дьяволица для него лично оказалась ангелом- спасителем. Да, он олицетворял всех влюбленных неудачников, когда нашел в преддверии храма ангела, оказавшегося демоном. А дьяволица стала для него ангелом-спасителем, вернувшим ему жизнь, цель и семью. Причудливы пути Господни! Иной раз достаточно колыбельки с сопящим младенцем, чтобы ты ощутил, что жизнь после тридцати только начинается. « А после шестидесяти— заканчивается», - грустно пробормотал Атос и тут же вскинул голову: ему почудилась какая-то возня ниже по течению. - Сударь, отстаньте от меня! Что вам нужно? Вы же видите, у меня при себе нет ни денег, ни драгоценностей. Пустите меня! Ай! Помогите! - женский голос захлебнулся воплем, потому что раздался звук звонкой оплеухи. - Заткнись, дура!- дальше только слабый плач женщины говорил о том, что рядом свершалось насилие. Атос вскочил и схватил шпагу, на ходу вынимая ее из ножен. Он не знал, с кем придется иметь дело, он не думал, что силы у него уже не прежние: он только знал, что негодяй должен быть остановлен и его не лестное отношение к женщинам тут роли не играло. Это была простая крестьянская девушка и вышла она к ручью с корзиной, полной белья. Навалившийся на нее мужчина был, скорее всего, каким-то проходимцем, которые болтались по дорогам Франции в поисках любой поживы. Они не брезговали ничем, кроме работы: убить, ограбить, изнасиловать было для них обыденным делом. Девушка сопротивлялась отчаянно и, чтобы утихомирить свою жертву, негодяй просто нанес ей удар кулаком в лицо. Бедняжка захлебнулась кровью из разбитого носа и губ, а бандит замер, почуяв у своей шеи острие шпаги. - Проваливай, пока жив или я превращу тебя в кабана на вертеле!- холодный и насмешливый голос, прозвучавший за спиной, заставил неудачливого насильника выпустить жертву из рук. Медленно, так медленно, словно и вправду он уже ощущал в себе металл лезвия, мужчина отполз от жертвы и поднял голову. Над ним стоял какой-то полуодетый господин, седой, как лунь, с надменными холеным лицом аристократа. Лицо это не выражало ничего, кроме отвращения и готовности убить. В том, что он не замедлит выполнить угрозу, бандит не сомневался: кончик шпаги по-прежнему упирался ему в шею. - Пошел вон,- все тем же тоном повторил Атос.- И чтобы я тебя не только в городе, но и в окрестностях не видел. Ворча, словно рассерженный пес, бродяга вскочил и бросился бежать. Атос смотрел ему вслед и странная улыбка кривила его губы. - Что же ты так далеко одна уходишь, если вокруг бандиты бродят?- чуть пожав плечами спросил он, бросив на жертву беглый взгляд.- У вас в городе некому тебя проводить? - Я хотела белье прополоскать и просушить, когда солнце греет посильнее и пока хозяйка спит, - невнятно, из-за все еще льющейся крови, - пробормотала девица. - Собирайся и уходи отсюда, пока этот негодяй не вернулся, - посоветовал Атос, накидывая камзол и подбирая с земли плащ и шляпу.- Я не могу ждать, пока ты выполнишь свою работу, а он наверняка вернется и с оружием. - Мне влетит за не стиранное белье,- прошептала девица, пряча слезы. - Верю, но я думаю твое разбитое лицо скажет само за себя. Уходи, да поживее. Атос наблюдал, как девушка поспешно собирает мокрые и перепачканные вещи в корзину и, тихо плача, поспешно взбирается по тропинке. Естественный порыв, как отзвук былых привычек: проверить, нет ли засады на тропе, заставил его пойти за ней следом. Граф поднимался не спеша и когда он преодолел горку, девушка была уже далеко, почти у городских ворот. Атос не стал возвращаться на берег: надо было идти в гостиницу, не то его хватятся. Заставлять лишний раз беспокоиться Гримо и Рауля он не хотел. Мысль о том, что, скорее всего, он в последний раз обнажил шпагу, чтобы защитить кого-то, заставила его нахмуриться. Даже сына он скоро не сможет заслонить от опасности, хотя Рауль уже давно взрослый и сам привык защищать себя. Но вот от любовной беды он не сумел спасти Рауля: предвидел что-то подобное, но не сумел ничего сделать. Не надо было соглашаться на этот брак и удар, постигший виконта, не выглядел бы в его глазах таким страшным. - Все беды от женщин: даже счастье они умеют превратить в горе по своей прихоти, - пробормотал граф и вдруг рассмеялся: он действительно превратился в старика — бурчит себе под нос и сомневается в своей способности употребить шпагу по назначению. Шум осыпающихся камушков и чье-то тяжелое дыхание позади заставили его развернуться с молниеносной быстротой. Быстрота реакции бывшего воина осталась прежней: перед Атосом появился все тот же солдат, но в этот раз он был вооружен: в его лапище поблескивал широкий матросский нож. Атос не стал задавать вопросов или понапрасну терять время: привычным движением он достал шпагу из ножен, с пояса снял кинжал. Он был спокоен — сказывались десятилетия , проведенные в боях и стычках. Противник был опасен: он был моложе, вероятно, физически сильнее и он не озаботится соблюдением дуэльных правил. О том, чтобы проучить бандита речь не шла — граф собирался прикончить его и этот приговор читался в спокойном, холодном взгляде. «Пощады не жди !»— бывший солдат не раз видел такой взгляд у испанцев, когда стоял с ними лицом к лицу. Это даже нельзя было назвать поединком: слишком быстро все произошло. Если бы Атос подпустил бандита поближе, еще не известно, чем бы все закончилось. Ловкость и хладнокровие графа спасли его на этот раз. Он не видел, что к ним бегут люди — он стоял спиной к городским воротам. Бандит же видел и понимал, что спастись можно, если прямо сейчас все бросить и убежать. Но жажда крови и ярость уже сделали его невменяемым: он перехватил нож поудобнее и, чуть приседая, стал кружить вокруг противника, выискивая позицию, с которой может зайти ему в спину. Стоявший перед ним дворянин был неуязвим: каждый раз оказывалось, что его шпага маячит перед носом солдата. Бандит, привыкший нападать со спины, разъярился и кинулся вперед, надеясь проскочить под клинком и достать противника снизу. Боли он не почувствовал и только изумленно уставился на лезвие, с отвратительным хрустом входящее ему в сердце. Это выражение безмерного удивления осталось на его лице и тогда, когда Атос не без труда вытащил шпагу из свалившегося тела. Для этого ему пришлось приложить все силы. Теперь он мог посмотреть на то, что происходит вокруг. К нему бежали двое: он узнал Рауля и Гримо. Откуда они и как узнали, где его искать? - Отец!- перепуганный Рауль схватил его в объятия. - Отец, вы не ранены? - По счастью, нет! Но этот подонок мертв без сомнения! - Граф, он напал на вас?- Рауль был бледен, как стена, он бежал сюда, не чуя под собой земли.- Как могло случиться, что вы ушли, не сказав куда? - Рауль, я не ребенок, чтобы извещать родителей, куда и зачем я ушел.- Атос мягко освободился от объятий сына.- Негодяй, а таких немало на дорогах, решил, что ему все позволено и любое его преступление окажется безнаказанным. К счастью, я оказался невольным свидетелем его наглости. Теперь он никого не убъет и не изнасилует. Откуда и как вы узнали, что я здесь? - Гримо известил тот самый мальчишка, которого он послал нас встречать у ворот, помните? Он был на реке и видел, что произошло. - Да ну?- удивился граф.- Вот чертенок ! А я его не видел. Сударь,- Атос только заметил, что к нему приблизился городской офицер,- очень хорошо, что вы здесь! У вас есть возможность сразу же зафиксировать смерть этого негодяя. - А вам, сударь, придется покаяться в совершенном убийстве и предстать перед судом!- городской пристав протянул руку, требуя шпагу графа.- Вы здесь человек приезжий и я вынужден буду заключить вас под стражу до выяснения всех обстоятельств дела. - Вы сошли с ума!- виконт, задыхаясь от ярости, схватившись за шпагу, наступал на представителя закона. - Виконт, успокойтесь! Дело не займет много времени; в самом крайнем случае вы поедете вперед, чтобы все подготовить, а я вас потом нагоню. Сударь, - он спокойно повернулся к приставу и передал ему свою шпагу, - я подчиняюсь закону, но надеюсь на безотлагательное выяснение обстоятельств: мы с господином виконтом де Бражелон направляемся в Тулон, где собирает флот герцог де Бофор. Герцог рассчитывает на нашу помощь и ждет нас в Антибе: виконт — один из адъютантов принца. - А чем вы докажете свои слова? - пристав, напыжившись от сознания, что он при исполнении долга, вытянулся во весь немалый свой рост. - Рауль, у вас предписание принца, покажите его господину приставу, - распорядился граф. Служака долго и нудно изучал бумагу, потом все же нашел зацепку: - Но в предписании говорится только о виконте де Бражелон!- он многозначительно покрутил ус.- А вы, сударь?.. - Граф де Ла Фер, сударь. - Почему ваше имя не упоминается господином герцогом? - Потому что в Джиджелли отправляется только мой сын. Я должен помочь ему собрать флот, но я не намерен сопровождать его в Африку. Атос говорил спокойно, вел себя непринужденно, отвечая на задаваемые вопросы. Пристав почувствовал себя уязвленным: этот заезжий дворянин унижал своей свободной манерой его полномочия представителя закона. - Господин де Ла Фер, я попрошу вас проследовать в городскую ратушу, там мы сможем разобраться с произошедшим,- не рискуя быть невежливым с аристократом, пристав решил спихнуть все на городские власти: случай, пусть и не был чем-то необычным, но следовало разобраться по всей строгости закона. Сам дворянин, как показалось ретивому служаке, тоже был не против этого. Они уже почти дошли до здания ратуши, когда перед ними оказалась молодая женщина, тащившая за руку служанку с распухшим и разбитым лицом. Атос с трудом признал в ней ту самую девчонку, которую спас на речном берегу. Завидев процессию, возглавляемую приставом и замыкаемую взволнованными горожанами, женщина резко остановилась. - Ну, же, дуреха, смотри внимательно, кто из этих господ тебя избил? Этот?- она указала на графа,- или этот?- и палец ее почти уткнулся в Рауля, оказавшегося рядом с ней. Девушка подняла робкий взгляд на виконта и тут же опустила глаза. - Нет, этого господина не было рядом вообще. - Еще бы! Если бы я был рядом, негодяй окончил свои дни тут же!- сорвался Бражелон, чье возмущение давно уже искало повода вылиться во что-то более серьезное, чем просто разговоры. И тут он перехватил взгляд отца: суровый, призывающий его к сдержанности речей и поступков. Атос чего-то опасался. - Вот этот господин спас меня!- девушка, не рискуя указывать пальцем на важного господина, мотнула в сторону графа головой. - Очень хорошо! Сейчас мы все зайдем в здание суда и господин городской судья вместе с господином мэром и со мной разбирутся в этом деле, - заключил пристав, надеясь, что все уже в сборе. - Я бы попросил не тянуть это разбирательство, - напомнил граф, делая знак сыну подождать снаружи. - Идите, сударь и не сомневайтесь в беспристрастности суда, - важно заключил представитель городской власти.- Свидетели, попрошу пройти и вас. - Что за дурацкий фарс тут разыгрывается, - пробормотал Рауль, провожая взглядом стройную фигуру отца, резко выделявшуюся в толпе горожан. У городского пристава было о чем подумать: незадолго до появления графа де Ла Фер он, в свою очередь, получил некое предписание, в котором ему советовали следить за всеми приезжими, в особенности за офицерами, направляющимися в распоряжении герцога де Бофора. Ему не говорили прямо, но округлыми официальными фразами указали на несколько неблагонадежных имен: виконт де Бражелон и граф де Ла Фер были в их числе. И вот эти господа не только объявились в их городишке, старший из дворян умудрился еще и отличиться. Убийство бродяги все равно убийство, даже если это негодяй и подрабатывал соглядатаем. Неужто этот граф догадался, что за ними следят? И прикончил сбира под предлогом защиты какой-то горничной? Ай, как плохо!- пристав даже головой замотал: не упустить бы графа! Может, его за бдительность и наградит король? Разбирательство и вправду не заняло много времени: показания всех участников и проведенная очная ставка очень быстро заставили городские власти примириться с тем, что граф не виновен. Вернее, виновен только в том, что проявил участие к простолюдинке. Слишком многие видели, что солдат нападал на дворянина с ножом. Власти не решились на арест вельможи. Хоть они и не были знатоками генеалогии, но имя Монморанси кое-что еще значило в этих краях. А этот пожилой господин дал им понять, с кем они имеют дело. Атосу тоже многое стало ясно: Бофор упомянул антипатию к нему Луи не зря — король принцу не доверял, а то, что в его штабе будут находиться два его личных врага ( Людовик решил, что и Атос едет вместе с сыном) заставило его принять меры; сбиры следили за графом и сыном на всем протяжении их дороги на юг. Их хотели устранить из экспедиции, а Атос предоставил им такой шанс. Впредь стоило быть более осмотрительным и ни во что не ввязываться. Атос появился на крыльце ратуши через час, как всегда спокойный и с легкой улыбкой на губах. - Ну, вот, все и прояснилось,- он взял сына под руку.- От этих женщин только и жди неприятностей. Мой милый сын, - он увидел, как исказилось лицо Рауля при этих словах и строго взглянул на него,- нельзя так реагировать на любое упоминание о женщинах. Нравится нам с вами это или нет, но женщины неотъемлимая часть нашего мира: так было задумано Господом. К тому же эта девчушка оказалась достаточно храброй и не испугалась давления. - Ей угрожали? - Кому-то очень хочется нам помешать, Рауль. Придется быть осторожнее в делах. - Кому мы можем быть нужны, граф? - Если мои подозрения имеют под собой какую-то почву, Рауль, то нам следует поскорее добраться до Тулона. А там вы будете вне их досягаемости, виконт. - Герцогу хотят помешать, граф? - Я думаю, кто-то заинтересован, чтобы де Бофор остался в Джиджелли навсегда,- пробормотал Атос.- Пойдемте же в гостиницу, виконт. Признаться, я устал. Думал, что отдохну у реки, а в результате нарвался на дурацкое приключение. Мы с вами поговорим уже завтра, когда вокруг нас не будет посторонних ушей.
stella: Эта ночь ничем не отличалась от остальных: разве что, по мере того, как они продвигались к югу, даже к вечеру воздух оставался горячим, напоенным дневными ароматами зреющих плодов в окрестных садах и запахом раскаленных жарой камней и скал. Земля тоже меняла свой цвет и ближе к берегам Средиземного моря становилась все краснее, словно впитывала в себя солнечный жар. Атос встал с постели и открыл окно настежь: ему не спалось, но не жара была тому причиной. Происшествие у реки не шло у него из головы. Он убил человека... не в первый раз... Разве раньше так часто он задумывался о том, что лишил кого-то жизни? Само существование его, его друзей, родных и близких было постоянно связано с тем, о чем они не привыкли, не должны были и не могли задумываться: над такими незначительными для морали второго сословия, поступками, как смерть простолюдина, да еще и бандита. Граф принадлежал к высшей аристократии королевства и карьера воина, к которой он был предназначен с рождения, не оставляла пространства для таких мыслей. И, тем не менее, склад ума, полученное воспитание и также события в личной жизни раз за разом возвращали его к размышлениям о праве человека судить себе подобного. После истории с к казнью жены на охоте он много лет проходил мимо церкви, как мимо обычного дома. Он замкнулся не только от людей, он замкнулся от Бога. Не имея ни желания, ни сил говорить о крахе своих устоев, не желая рассказать о случившемся не потому, что боялся человеческого суда ( он был тогда в своем праве судьи и не испытывал сомнений), а потому, что привык не говорить о своих переживаниях даже исповеднику. Невысказанное жгло и выжигало его душу изнутри и если бы не д'Артаньян, скорее всего, ни одна живая душа так и не узнала бы о случившемся в лесу. Но, раз заговорив, он вынужден был включиться в тот водоворот событий, который устроил его юный друг. Сначала взявшись за роль его невидимого ангела-хранителя, а потом и вовсе за роль судьи. Этого он не хотел, этого боялся и все равно ему пришлось выполнить эту роль. Как он хотел после этого умереть, исчезнуть, не вспоминать! Но ужас произошедшего незримо витал над четверкой. Много, очень много лет они не вспоминали об Армантьере, пока не пришло возмездие в лице Мордаунта. Странно, но кажется он единственный из друзей никогда не забывал о сыне миледи. Предчувствовал, что еще не все кончено в этой истории или просто стал бояться за своего сына? Проводил параллели между судьбами детей, к которым был так причастен? Но никогда и ни с кем не делился своей болью и своими сомнениями, пока опять же не высказал их гасконцу. Делал все, чтобы не являться на исповедь, чем вызывал косые взгляды духовника Рауля и его частые нарекания. На деле он боялся не осуждения, он боялся быть непонятым. Он привык отвечать за свои дела и поступки перед Богом, но для этого ему не нужен был посредник. И хотя все его воспитание христианина говорило о том, что он обязан быть во всем примером для сына, граф де Ла Фер в вопросах исповеди оставался мушкетером Атосом. Как же все-таки душно! Были бы они дома... Атос запретил себе думать о доме: Раулю было плохо в Бражелоне, значит и ему пока не за чем думать о возвращении. Он проводит его и останется с ним до отплытия эскадры. Мысли опять вернулись к тому, что случилось. Странно, неужели Людовик приказал следить за ними... хочет убедиться, что виконт действительно уедет или... или хочет быть уверенным, что все, кто хоть косвенно причастны к страшной тайне, не будут представлять для него опасности в будущем. Надо быть осмотрительнее. Если бы не свидетельство потерпевшей, он бы так быстро не выпутался. Глупая история, но он не мог пройти мимо происходящего и не заступиться. Гримо, почуя неладное, приподнял голову на своем топчане. - Спи, все в порядке!- знаком успокоил его граф.- Старику в его возрасте мотаться по трактирам уже тяжело, - подумал Атос, с нежностью глядя на верного друга.- Он скорее умрет, чем признается в этом, но больше я мучить его не стану. Это путешествие у нас — последнее. После возвращения в Блуа мы будем сидеть, ждать возвращения Рауля и стариться на пару. Он сел на подоконник, созерцая яркое южное небо, усеянное крупными звездами. Почти такое небо будет в Джиджелли, только созвездия будут еще ярче, а по утрам, словно глаз дракона, яростно будет гореть Венера. И Рауль, выходя из палатки, будет видеть опрокинутый серп Луны. Сын обмолвился, что хотел бы потерять память. Тогда эта фраза больно ударила его. Но ведь и он сам когда-то мечтал забыть, не помнить все случившееся с ним. Боль эта ушла с годами, но разве его опыт может помочь тому, кто сам должен пройти через такое испытание? Был ли он так уж не прав, что просил сына держаться подальше от мадемуазель Луизы? Инстинкт тяжело переболевшего любовным безумием подсказывал, что следует хранить от этой болезни впечатлительную душу сына. Но — не получилось. То ли не хватило ему строгости, то ли убедительности. А ведь он, еще когда Рауль был совсем юношей, замечал, что губительные ростки единственной и на всю жизнь любви, начали давать бурные всходы. Он отлично понимал, что испытывал сын: память хранила юношеские увлечения, которых, в отличие от Рауля, у графа де Ла Фер было немало. Но, как и к сыну, пришла к нему однажды всепоглащающая страсть и как и его сын, он жестоко ошибся в предмете своей любви. Только любовь графа привела не просто к трагической развязке, она привела к позору, не сравнимому с тем, что случилось с виконтом. Атос рассказал сыну свою историю любви почти всю. Только сцену в лесу оставил в тайне. Побоялся, что сын его не поймет или, что вдохновленный историей отца, решится на месть королю и его фаворитке? Пожалуй — последнее. Атос избегал вспоминать все, что было связано с миледи. Слишком много лет и слишком много сил было отдано этой чудовищной истории. Но стоило чуть приоткрыть шлюзы памяти и поток воспоминаний накрыл его с головой. Оказалось, что он помнит каждую мелочь: сбрую ее лошади, подаренную им накануне охоты, вышивку ее амазонки, которую едва вспарывал кинжал, кружева брыжжей, окаймлявшие нежное горло, ветку папоротника, бросавшую тень на бледное неподвижное лицо... веревку, слишком длинную, чтобы связать ей руки... тонкие запястья, обтянутые замшей дорогих перчаток. Самое ужасное, что при этом он видел и себя со стороны: испуганный юнец, застывший перед откровением, вдруг представшем ему — ангел превратился, словно в страшной сказке, в демона. А потом был провал в памяти — провал, так и не восстановленный за столько лет. Он и не пытался это сделать: понимал, что тогда не сможет вообще выбраться из этого омута. Зато он ясно помнил свою тень на закопченной, когда-то белой стене трактира, помнил шум застолья, вино, льющееся темно-вишневой струей из бочки в кувшин, стук игральных костей и шелест лезвия, вытаскиваемого из ножен. Помнил свист пуль над головой, превративших в знамя салфетку, поднятую над бастионом и слезы на глазах друга. Помнил … пора остановиться! Он может вспоминать до самого утра, а потом, пристально наблюдая за сыном, видеть и другие дни, когда ничто не предвещало боли потерь. Все, хватит, пора ложиться. Под утро чей-то ласковый, но давно забытый голос, шептал ему на ухо слова любви. Проснувшись, он лежал, пытаясь вспомнить, кому принадлежал это тихий и нежный голосок, пока не возникло само-собой имя: Лиз. Его первое увлечение, его Лиз. Как давно это было... Дочь арендатора в Ла Фере, Лиз знала свое место с самого начала. Она была старше Огюста года на четыре, но выглядела много моложе своих девятнадцати. Достаточно опытная в любовных делах, она вдруг совсем по-девичьи увлеклась красивым юношей. Огюсту, привыкшему к наглой развязности фрейлин, которых даже строгий нрав графини де Ла Фер не мог удержать в узде, была непривычны и ее нежность и ее страх потерять эту связь. Отец, догадавшись, что происходит, и узнав, что объектом ночных исчезновений сына стала дочь его арендатора, строго предупредил юношу: « Думай о последствиях. Если Мишо еще закрывает глаза на связь дочери с тобой, то если она понесет - он ее просто повесит. У меня нет не малейшего желания разбирать потом судебное дело, в котором будет фигурировать мой сын. Или срочно подыскивать твоей девице жениха, чтобы прикрыть ее грех.» Огюст тогда стоял перед отцом пунцовый от стыда. Но граф четко обозначил границы дозволенного. Ребенка хотела Лиз: то ли потому, что любила безумно, то ли рассчитывала, что так обеспечит свое будущее. Но юноше хотелось принимать ее любовь, как нечто, само собой разумеющееся. У него хватало ума ничего не обещать, а у нее - ничего не просить. Идиллия не имела будущего и, опасаясь, что дело зайдет слишком далеко, граф отослал сына в Берри и нашел Лиз мужа. То ли Лиз понесла от жениха еще до брака, то ли связь с графским сыном не осталась без последствий, но женщина родила прелестного мальчугана слишком быстро. Похож он на наследника Ла Феров или нет, так и не поняли ни сам старый граф, ни окружающие: мальчика унес мор, когда ему не было еще и года. А Огюст узнал обо всем только после смерти отца. Он не стал пробуждать старые воспоминания и встречаться с замужней женщиной, обремененной уже детьми и обширным хозяйством. И, однако, воспоминания нашли его сами. Сейчас, в это утро. « Подвожу итоги.»- подумал Атос, уже окончательно проснувшись. Впереди был еще один день, безжалостно сокращающий и расстояние и время до расставания. До самого Антиба им попадались время от времени следы д'Артаньяна: приметы его деятельности спутать Атос не мог ни с кем. Однако, если до поры до времени, мушкетер действовал, как представитель власти при исполнении служебного поручения, то после Антиба он исчез, хотя Атос был уверен, что д'Артаньян на этом пути просто или опередил их или свернул в сторону. По опыту он знал, что скрытничает гасконец только в очень серьезных случаях. Оставалось только рассчитывать на удачу, но граф был уверен, что судьба непременно столкнет их. Очень хотелось повидать гасконца и Раулю и распрощаться с ним. Из всех друзей отца у Рауля с д'Артаньяном сложились особые отношения. Очень часто даже разница в возрасте исчезала в поведении мушкетера, который стал для виконта вторым отцом. Бывало, что Рауль месяцами не видел графа, но с д'Артаньяном оказывался рядом: то ли в Париже, то ли в действующей армии. Со многими своими проблемами виконт шел к нему: были вещи, которые он никогда в жизни не рассказал бы отцу, но с д'Артаньяном он мог говорить обо все: от проигрыша на карточной игре у Конде, до назначенной дуэли. Где-то посередине лежали и вопросы д'Артаньяна о мадемуазель Лавальер( поскольку капитан оказался волею случае в курсе любовной истории юноши) и предупреждения насчет некоторых дам, которые представляли определенную опасность для лишенных женского общества военных. Раулю хотелось слов утешения еще и от этого друга, словно он мог как-то повлиять на тот вид эгоизма, который Атос в разговоре с сыном назвал страданием. Атос хотел видеть д'Артаньяна потому, что за годы дружбы он стал частью его самого. Вытянуть письмо из гасконца было почти невозможно: капитану было проще, если позволяла служба, самому примчаться в Бражелон. Еще проще было это сделать графу, у которого в Париже была съемная квартира. Но Атос Париж откровенно недолюбливал, а д'Артаньян любил денек -другой провести на природе. Однако, теперь желание увидеться было продиктовано не просто тем, что Атос соскучился по неугомонному товарищу. Грызущая его тоска и беспокойство за судьбу Арамиса и Портоса заставляла его осторожно расспрашивать хозяев кабачков Антиба, прислушиваться к разговорам рыбаков и вглядываться в узкие улочки средневекового порта, ожидая, что вот-вот из-за поворота появится бравый капитан. В конце-концов, они нашли след мушкетера, когда уже ни на что не рассчитывали. Судьба напоследок улыбнулась им и подарила последнюю встречу с д'Артаньяном. Для Атоса все произошедшее было еще одним мучительным прощанием с тем, кого он любил. Впереди был последний отрезок их с сыном Крестного пути. Эта ночь была первой без сына. Уснуть он не мог, хотя был вымотан до предела. Сидел у окна, выходящего на море и смотрел на фосфорицирующую под светом луны воду. Луна казалась гигантским глазом, полуприкрытым веком- тенью. Необычный для северян вид ночного светила вызывал странные мысли: за ними наблюдает недремлющее око, сама Вечность не спускает с земной жизни своего холодного взгляда. Она видит всех: и рыбаков, расположившихся на песчаном в этих местах пляже, и одинокие лодки в бухте, и корабли королевской эскадры, покачивающиеся в ночном море, и его - ссутулившегося одинокого старика в оконном проеме. Мыслями он был на флагманском корабле, рядом с Раулем. И такова была сила его мысли, его воображения, что он наяву видел своего мальчика, который стоял, опершись на фальшборт и неотрывно смотрел в сторону скрывшегося во тьме французского берега. Он видел, как на палубу поднялся герцог де Бофор и, неслышно подойдя к виконту, положил руку ему на плечо. Атос бы совсем не удивился, если бы кто-то смог рассказать ему, что так и было на самом деле: они с Раулем обещали друг другу мыслью быть вместе и сын выполнял данное слово, думая в эту минуту об отце. Думал Атос и о том, где и как пропустил он поворотный момент в любви сына. Ведь был же миг, когда все могло сложиться иначе, должен был быть... он упустил Рауля. Он обязан был ему объяснить, что любовь- это не только розы. Что на розовом кусте куда больше терниев... ему самому в жизни достались такие, что потом он себе иначе любовь и не представлял, как только куст шипов. Всеблагой Господь, как же ты допустил, что человек, чистый помыслами, так коварно обманут - и не расчетливой и циничной авантюристкой, а такой же чистой в помыслах девицей? Может быть, именно в такой чистоте и таится греховность? Ему ли это не знать? Но он наивно полагал, что своей судьбой исчерпал все грехи и его сына пощадят... не пощадили... потому что он еще не до конца прощен? Или мера его грехов перевесила чашу весов судьбы сына? Эти мысли донимали его не один день и приходили к нему и в зрелости, когда он молил Бога о снисхождении. Его гордыня была велика, он рискнул говорить с Богом напрямую. Так Господь лучше его слышал. Христианин по воспитанию, католик, он преклонялся перед Создателем, любил его искренне и горячо за чудо создания мира и был уверен, что молитва, посланная ему, будет всегда услышана. Почему же Бог стал глух к его просьбам? Атос обернулся, машинально ища взглядом Гримо и в этот миг до его сознания окончательно дошло, что все кончено: он один, навеки один. - Гримо, Рауль умер, не так ли? - Да!- беззвучно ответил Гримо и Атос взглядом нашел портрет сына. Он едва угадывался в полумраке комнаты, но графу не нужен был свет: он видел его так ясно, словно это было в тот день, когда художник закончил, наконец, его. Уже просохший, вскрытый лаком, он манил глубиной, золотистым светом, струившимся на юношу откуда-то из глубины. Мягкая, нежная полуулыбка, темные локоны, обрамлявшие овальное лицо с лазурными, как море глазами ( совсем отцовскими глазами, так подчеркивавшими их сходство ), с гибким станом и некоторой небрежностью позы портрет был начисто лишен парадности. Талантливый мастер угадал мечтательную и впечатлительную натуру юноши. Легкая грусть во взоре словно пророчила грядущую беду. Атос любил этот портрет и в то же время боялся его. Тем не менее, он, после отъезда сына приказал повесить его в своей спальне и каждую ночь, засыпая, искал его взглядом. Но теперь Рауля на портрете не оказалось: он ждал отца за окном, ждал терпеливо. Он по-прежнему не касался земли, но Атоса удивило не это: вокруг них не было ни скал Джиджелли, ни морской глади, ни палаток лагеря. Он стоял в начале цветущей аллеи яблоневых и вишневых деревьев и яркое солнце светило ему вдоль всего пути. Оно не ослепляло, свет его был слегка притушен падающими лепестками цветов. Граф замер в нерешительности, но Рауль , незаметно приблизившись, взял его за руку и они пошли вперед. Откуда-то возникла тихая, величественная музыка: такой музыки Атос никогда не слышал — словно гигантские органы, постепенно набирая силу, божественной мелодией звали их вперед. Если первые шаги были трудны — он словно продирался через вязкую субстанцию, то теперь каждый шаг давался легко и непринужденно, как в юности. Граф чувствовал, как стремительно молодеет по мере того, как остается позади все новая и новая часть пути. Не было никаких ворот, никакого святого Петра: аллея закончилась, впереди ослепительно сияло Нечто, и они с Раулем, держась за руки, как два брата, вступили в этот свет. Стало необычайно легко, тело растворилось в этом свете и их понесло в неведомую даль. Оглушительный звон колоколов — и тишина.
Grand-mere: Просто душу разбередили... Приключенческая составляющая отступает перед болью, которую люди пытаются до последнего предела - а он свой у каждого - сжимать в себе. И память, беспощадно хранящая все мелочи. И грустная нежность предутреннего сна. И непосильная тяжесть ночных вопросов без ответа. И последнее видение, страшное и прекрасное. Как все это психологически точно, по-моему.
stella: Grand-mere , оно уже не один год во мне сидело. И вот в такое воплотилось. Боль расставания, как я ее ощущаю и переход, как он мне видится.
Grand-mere: Как мне все это созвучно...
stella: Grand-mere , это еще и возраст сказывается.
Диана: Я, кажется, знаю, чем невеяны мысли о приключении героев в пути stella пишет: привык не говорить о своих переживаниях даже исповеднику....он боялся не осуждения, он боялся быть непонятым. Атос избегал вспоминать все, что было связано с миледи. Слишком много лет и слишком много сил было отдано этой чудовищной истории. Но стоило чуть приоткрыть шлюзы памяти и поток воспоминаний накрыл его с головой. Ведь был же миг, когда все могло сложиться иначе, должен был быть... он упустил Рауля. Он обязан был ему объяснить, что любовь- это не только розы. Что на розовом кусте куда больше терниев... ему самому в жизни достались такие, что потом он себе иначе любовь и не представлял, как только куст шипов. Всеблагой Господь, как же ты допустил, что человек, чистый помыслами, так коварно обманут - и не расчетливой и циничной авантюристкой, а такой же чистой в помыслах девицей? Может быть, именно в такой чистоте и таится греховность? Ему ли это не знать? Но он наивно полагал, что своей судьбой исчерпал все грехи и его сына пощадят... не пощадили... потому что он еще не до конца прощен? Или мера его грехов перевесила чашу весов судьбы сына? Эти мысли донимали его не один день и приходили к нему и в зрелости, когда он молил Бога о снисхождении. Его гордыня была велика, он рискнул говорить с Богом напрямую. Так Господь лучше его слышал. Христианин по воспитанию, католик, он преклонялся перед Создателем, любил его искренне и горячо за чудо создания мира и был уверен, что молитва, посланная ему, будет всегда услышана. Почему же Бог стал глух к его просьбам? Просто сердце сжимается. Мне казалось, сильнее, живее, больнее, чем описал Дюма, описать невозможно. Вы добавили граней в описании их боли. И смягчили светлым и легким переходом, который почти не описан у Дюма.
Орхидея: Впечатляет. Особенно финал. Так гармонично переплетаются боль, грусть, свет и мрак. Как уже говорили до меня, приключенческая составляющая отступает на задний план, и не она здесь важна. У меня осталось чувство, что вы, stella, приоткрыли нечно, укрытое от глаз между строк.
stella: Орхидея , приоткрыла. Заставила себя быть краткой, потому что могла сказать еще многое. Но есть вещи, которые просто ни к чему в молодости. Об этом, сокровенном, в юности и в старости думается по-разному.
полная версия страницы