Форум » Благородный Атос » Гены или ангел-хранитель. » Ответить
Гены или ангел-хранитель.
stella: Фандом: Трилогия " Мушкетеров" Размер: Пока: миди Жанр: драма Статус : в процессе Предварительно намечался целый роман, но пока - только первая часть. Что-то не идет дальше. Пока выложу все, что сделала и как есть. Может, ваши замечания и советы подтолкнут мое обленившееся вдохновение. В общем, пока нет стройности в содержании, но я все равно выкладываю на ваш суд.
stella: Убийство, совершенное Равальяком, не оставило никого беспристрастным в замке. Бражелон сидел у себя в комнате, не желая попадаться на глаза хозяевам, поддавшимся скорби, как вдруг в дверь постучали. Что-то заставило графа встать и самостоятельно открыть дверь: на пороге стояла королева Маргарита Валуа. Он сразу узнал ее: портреты очень точно передавали внешность постаревшей, погрузневшей королевы. Бражелон растерялся: растерялся от простоты обращения знаменитой Маргариты, от самого факта ее присутствия, от того, что он видел на ее лице следы переживаемого горя: они оставались с Генрихом, не смотря ни на что, добрыми друзьями. Она тяжело оперлась на руку, предложенную с душевным трепетом и, натужно дыша, уселась в массивное кресло. - В этом доме все словно лишились рассудка: к кому не обратишься - видны только залитые слезами физиономии. Короля здесь все любили и хорошо знали: он много раз приезжал в Ла Фер. Граф умчался в Париж, как только узнал о беде, прихватив с собой Оливье, графиня и старшие сыновья - давно в Париже. Мне уже давно не под силу нестись в таком темпе и граф, мой старый и верный друг, попросил меня присмотреть за вами.- И Марго улыбнулась совсем по-прежнему: кокетливо и чарующе. - Я дал слово господину де Ла Фер - и никуда не сбегу,- с обидой сказал граф. - Но у вас могут возникнуть вопросы, на которые я c удовольствием отвечу. Я часто гощу здесь, одно время Ла Фер даже был моим. Мы с вами будем гулять, и ждать возвращения нашего гостеприимного хозяина. - А шевалье разве не вернется? - Не думаю. Он останется в Париже, он еще не закончил свою учебу. - Интересный мальчик,- Бражелон попытался втянуть в рассказ королеву. - Весьма и весьма. Он подает большие надежды. Жаль, между нами говоря, что он не старший сын. Это избавило бы графа в будущем от многих хлопот. "Действительно, этот юнец не по возрасту образован, сдержан и умен. Подражает отцу, которого, кажется, боготворит,"- закончил Бражелон про себя мысль королевы. И улыбнулся ей со всей симпатией, которую всегда испытывал к Маргарите, точнее - к ее образу. - А теперь, мой господин граф, расскажите-ка мне о себе,- попросила королева, но, не смотря на добродушный тон, в голосе явно прозвучало приказание. " Кажется, я попался",- признался сам себе граф, и Марго прочла это в его глазах. - Я с удовольствием послушаю вашу историю,- ласково улыбнулась королева, вытягивая ноги на оббитую бархатом скамеечку.-" Но не вздумайте мне врать!"- предупредили графа ее прищуренные глаза. Королева Марго, собственной персоной, сидит перед ним и готова выслушать его признание? Рано или поздно, но допросом это должно было закончиться. И, может ему еще просто повезло, что расспрашивать его будет милая и любезная королева... Хотя, по тому, что Бражелон о ней читал, по остроте ума она нисколько не уступала мужчинам, а по решительности и умении принять жесткое решение - многих опережала. - Я даже не знаю, с чего начать, Ваше величество,- он чуть пожал плечами. - С начала и начните. Расскажите мне о своей семье, милый граф.- Маргарита поерзала в своем кресле, пристраивая поудобнее свое, ставшее громоздким, тело и всем своим видом показывая, что она настроена на длинный рассказ.- Вы родились не во Франции? - Как раз во Франции я и родился, но потом моя семья переехала в Новый Свет. - Но отчего? Вы были протестантами? - Нет. - Так в чем же причина? - У отца были могущественные враги, мадам. Во Франции они бы его не оставили в покое. - Вы можете их назвать? - Их давно уже нет в живых и они не смогли навредить отцу. Оставим их имена историкам и мемуаристам,- улыбнулся Огюст. Марго оценила сдержанность графа и улыбнулась его находчивости. - Оставим это, раз вы не желаете ворошить прошлое.- Но зачем вы вернулись, это вы мне можете сказать? Мне не кажется, что целью вашего тяжелого путешествия было простое любопытство и желание повидать родину. Вы руководствовались еще какими-то интересами, не правда ли? Вы уже не юноша, желающий только повидать мир, вы - зрелый муж. Так чего же вы ждете от своей поездки, граф?- острый, ничего не упускающий, взгляд Маргариты заставил Бражелона на мгновение отвести глаза, и королева встрепенулась, получив перевес в этом сражении. Сказать правду было немыслимым. Лгать - ниже достоинства. - Я хотел убедиться, что король справедлив к своим подданным. Судьба не дала мне шанса разобраться. Что мне делать теперь - я не знаю. - Новый король пока слишком мал, чтобы ответить на ваши вопросы, граф. Ах, если бы я могла быть сейчас там, в Париже,- глухо пробормотала она.- Но я - только бывшая жена, а Мария станет и регентшей. Бедный мой маленький Луи,- пробормотала Марго едва слышно, впадая в задумчивость. Потом качнула головой, вспомнив, что она не одна. - Так вы не знаете, как вам быть теперь, граф? Я вам посоветую одно: ждите. - Чего, мадам? - В этой ситуации вам вообще нечего делать в Париже: вы ничего сейчас не узнаете и не решите. Подождите, пока вернется граф де Ла Фер. Ах, если бы Изабо сумела остаться при королеве! Но Ангерран сделает все, чтобы увести ее. Он только и ждет повода, чтобы забрать жену от двора. А она смогла бы узнать многое. Она умная и смелая женщина, и ненавидит Кончино Кончини. - Если бы я смог встретиться с королевой Марией... - Это вам ничего не даст: все будет решать теперь итальянец. Я вам могу посоветовать только одно: сидите в Ла Фере. Или возвращайтесь к себе в Новый Свет. Может быть, это будет для вас самым лучшим вариантом. А лет через десять, когда во Франции будет по-настоящему править Луи 13, приезжайте вновь. - К сожалению, я не смогу воспользоваться ни одним из ваших советов, Ваше величество,- грустно покачал головой Бражелон.- Вы сами изволили заметить, что я не первой молодости. Такие путешествия даром не даются. Если уж я забрался так далеко, я не уеду, не побывав при дворе. - На что вы рассчитываете? Вернее - на кого? В Париже никому до вас не будет дела,- пожала плечами Марго. - Если бы Ваше величество были так добры...- пробормотал Огюст, поднимая глаза на королеву. - Вы хотите, чтобы я написала вам рекомендательное письмо,- Маргарита, сама не веря услышанному, покачала головой.- Я вас совсем не знаю, сударь. Если вы будете со мной до конца откровенны, если мы с вами продолжим беседу,.. тогда я, может быть... может быть я и подумаю об этом. Но не сегодня.- И она встала, давая понять, что на сегодня разговор окончен.
stella: Через неделю вернулся Ангерран де Ла Фер и не один: с сыном. Вернулся очень недовольный: и без слов было ясно, что обстановка в столице сложная, а жена не желает уходить со своего поста. Все эти дни королева Маргарита старалась не отпускать от себя Бражелона. Чего в этом внимании было больше : простого любопытства узнать правду о графе или желания развлечь себя, Бражелон не понял: Марго была слишком умна и проницательна, чтобы не дать почувствовать графу истинных причин своего поведения. Но предположить он мог: королева ему не верила до конца, и чего-то опасалась. О рекомендательном письме они больше не говорили: Огюст не решался напоминать о нем, а Маргарита делала вид, что такого разговора вообще не было. Несколько раз, когда беседа подходила к опасной черте, королева резко меняла тему, пользуясь своим правом королевы и женщины произвольно решать, о чем говорить с кавалером. А быть кавалером столь знаменитой дамы оказалось чрезвычайно интересно и непросто: Марго сохранила и живость характера, и умение нравиться, и талант вести беседу в нужном ей русле. К тому же, когда она пускалась в воспоминания, Бражелон вообще забывал о невероятности происходящего. Перед ним живыми представали короли, братья Маргариты, Гизы и Бурбоны: весь спектр двора, который был миром королевы Марго - от двора Валуа, до двора в Нераке. Королева не была злой: расписывая придворных, вражду, царившую среди кланов, она никогда не позволяла себе быть излишне циничной или несправедливой. Марго любила многих мужчин и многие любили ее, но у Бражелона сложилось впечатление, что самое глубокое чувство вызвал у нее только Генрих Гиз. Именно о нем она говорила с особенной сдержанностью, но глаза ее при этом подозрительно блестели. Постепенно, у нее сложилось мнение и о Огюсте: он был честен, смел, обладал изрядной долей предприимчивости, был немного авантюристом, и, во что бы то ни стало, желал добиться истины. Хотя поиск этой самой истины мог для него обернуться крахом и смертельной опасностью. В его рассказах об Америке была правда о сражениях с племенами дикарей, о неграх, работавших на плантациях, и событиях, отзвуки которых так и не долетели до Европы. Этому она поверила, как верила тому, что написано в рыцарских романах. Но была во всем и некая недоговоренность: граф де Бражелон старательно избегал дат и не говорил о родственных связях и вообще - старался не говорить о том времени, когда семья жила во Франции. Но беседы с ним приятно оживляли одиночество старой королевы, отвлекали от мыслей о прошлом, и о том грустном периоде ее жизни, который был связан с покойным ныне Генрихом Наваррским. Маргарита сохранила о нем самые дружеские чувства, но если что-то по-настоящему и примиряло ее с бывшим супругом, так это его сын - малыш Луи. Вот кому было не сладко теперь! Брошенный собственной матерью, дофин нашел настоящую мать в Маргарите. Обделенная счастьем материнства, Марго при любой возможности опекала мальчика, даря ему все свои нерастраченные чувства. И сам Луи выказывал ей чисто сыновнюю преданность и любовь, которую полагалось бы отдавать Марии Медичи. Но та любила только младшего сына, Гастона. Марго была дипломатом: в этом царстве лжи и притворства, предательства и смерти, каким являлся французский двор, она умудрялась поддерживать добрые отношения и с Медичи. Если бы не Кончини, она бы постаралась что-то узнать для Бражелона. Но с письмом следовало подождать: по крайней мере - до приезда де Ла Фера. Граф с сыном приехали после полудня: оба уставшие и голодные. Маргарита и Бражелон как раз возвращались с прогулки, когда встретились с ними. В глазах графа де Ла Фер мелькнуло что-то похожее на удовлетворение, когда он увидел королеву, опиравшуюся на руку Бражелона. Он спешился и подошел к ним. Шевалье последовал его примеру, и Огюст увидел, что мальчик очень устал и очень чем-то расстроен, хотя и держится молодцом. - Ваше величество,- Ангерран де Ла Фер поцеловал руку Маргариты, затянутую в черную перчатку,- у меня для вас есть несколько писем. Вы позволите, я вам их передам прямо сейчас? - Такая спешка ни к чему, милый граф, отдохните с дороги, а потом, после обеда, я приглашаю вас к себе. Обсудим новости и то, что может быть в этих бумагах. Огюст, друг мой,- она обернулась к Бражелону,- вы свободны, мой верный паж. Если шевалье будет в состоянии, он вам расскажет о Париже. - Не сомневайтесь, я смогу,- вскинул голову юный Ла Фер. Однако уже Бражелон запротестовал: "Мое любопытство подождет и до вечера, шевалье. Отдыхайте." Он проследил взглядом, как мальчик идет к крыльцу: высоко подняв голову и расправив плечи. Лестницу же он одолевал не спеша, а на верхней ступеньке и вовсе задержался, поникнув головой. Потом резко выпрямился, внутренне собравшись, как перед прыжком в воду, и уже размеренным быстрым шагом направился в дом. - А у мальчика какие-то неприятности,- тихонько пробормотал Огюст, но королева, стоявшая рядом, услышала. - Если это и так, то Оливье непременно справится с ними,- усмехнулась Марго. Следы этих самых неприятностей Бражелон, тем ни менее, заметил у шевалье и вечером. - Вы чем-то сильно расстроены, Огюст?- решился он спросить своего юного приятеля, смягчая вопрос тем, что обратился к мальчику именно тем именем, которое было ему приятно. - Не скрою, я сильно огорчен,- прямо ответил тот. - Не будет нескромным спросить, почему? - Мне пришлось бросить Наварру. Отец потребовал, чтобы я был при нем, в Ла Фере. А я рассчитывал повидать перед отъездом в Англию свою бабушку. - Вы очень привязаны к ней? - Я рос у нее до шести лет. А, потом, каждые каникулы бывал в Берри. Бражелон внимательно посмотрел на Ла Фера. Мальчишка явно бодрился, и столь же явно было то, что не только бабушка была причиной его печали. И вряд ли дело было в учебе. Дело было в чем-то, намного более серьезном. Похоже, отпрыск удостоился сильнейшего нагоняя от батюшки. В Париже стало опасно, а сын не по возрасту задирист? Впрочем, может, мальчик сам все расскажет? Но шевалье молчал, глаза у него были сухими, и горели с трудом сдерживаемой яростью. Оставив намерение расспросить его о том, что произошло, Бражелон стал расспрашивать о событиях в столице. Ла Фер отвечал сдержанно, но представление о том, что происходит в Париже после убийства короля и расследования по делу Равальяка, смог передать. Граф понял, что он ничего в столице не добьется. Мысли о том, как постараться вернуться в свое время заняли у него с этой минуты главенствующее место. Королева Маргарита сидела у камина: она стала плохо переносить прохладу и старалась все время держаться в тепле. Но старость неумолимо напоминала о себе то новыми болячками, то тем, что она зябла в самую жару. Именно поэтому позвала она Ангеррана к себе - у него было холодно и неуютно, кабинет был слишком велик, и камин не прогревал его как следует. Наедине собеседники отбросили всякую церемонность: их связывали не только узы дружбы, но и былая, давно ушедшая страсть. Это придавало их общению терпкость старых интриг, опасностей и подвигов во имя любви. Марго дочитывала полученные письма, Ангерран искоса посматривал в ее сторону, потягивая вино из старинного бокала и ожидая, пока королева подведет какой-то итог новостям. Наконец, Марго свернула письма в трубку и спрятала их в рукав платья. - Ну, и чего нам ожидать?- вяло поинтересовался граф. - Вряд ли мы сможем как-то влиять на события,- покачала головой королева.- Я, пожалуй, через пару дней все же отправлюсь в Париж: на месте виднее. - Делайте, как посчитаете разумным, Маргарита.- Ангерран закинул ногу на ногу и стал рассматривать свой сапог.- Мне бы убедить Изабо вернуться. - Зачем вы забрали мальчика и оставили в Париже старших?- королева пристально посмотрела прямо в глаза графу. - Затем, что Оливье стал слишком красив,- неохотно ответил Его сиятельство. - А твои старшие, Ангерран? Они уже взрослые и умеют плавать в дворцовых водах? Они знают, как дать отпор итальянской моде? - Они сумеют за себя постоять, если что. Луи при деле: он изучает сейчас право и знает, что я не стану с ним церемониться, если до меня дойдут какие-то слухи. Ренье беспутничает, это правда, но он малый незлобивый и, к тому же, его интересуют только женщины. Интриги он обходит стороной. А Оливье - с принципами и не всегда умеет смолчать. Лучше уж пусть при мне сидит. - А как же учеба? - Он и так опережает остальных школяров. Я прослежу, чтобы он и дома не болтался без дела. - Ангерран, вы что-то не договариваете,- Марго не спускала с графа глаз.- Что успел натворить шевалье? - Шевалье не стал скрывать свое мнение насчет смерти Генриха. - И оно далеко отстоит от того, что выявило следствие по делу Равальяка? Он считает... - Что заказ поступил сверху. - Этого ему не простят, Ангерран. Он и дома не будет в безопасности. - Я знаю. Поэтому он уедет, как только все притихнет. А пока пусть сидит у меня на глазах. Я по дороге ему кое-что объяснил, думаю, он надолго запомнит мои слова. - Вы были с ним суровы?- воскликнула Маргарита. - Не более, чем того потребовали обстоятельства.- Суровость в голосе Ангеррана никак не согласовывалась с растерянностью его взора. Он, наверное в первый раз, остро почувствовал, как дорог ему младший сын и как он привязан к мальчику.- О нем забудут, я надеюсь. К тому же я рассчитываю, что свою карьеру морского офицера, в Англии он начнет с удачной женитьбы. Наше родство с Плантагенетами дает основания для выгодного брака. Маргарита тихонько вздохнула: дочь королей, сестра королей и сама королева, она отлично знакома была с династическими браками. Ну, что ж: если мальчику не повезет с женой, он найдет себе любовь на стороне. Главное, чтобы был наследник рода, а в остальном супруги будут вести себя соответственно своему темпераменту и возможностям. Она сама так и делала, а о Наваррце и говорить нечего. - А как наш гость? По-прежнему утверждает, что он - граф де Бражелон? - Да. И я начинаю ему верить, Ангерран. Он не договаривает что-то очень важное, без чего не понять ни его прошлого, ни этого странного совпадения имен. Но он - искренний человек и, кажется мне, вся эта история тяготит его не на шутку. - У вас есть предложение, моя королева? - Я подумала, что стоило бы отпустить его на все четыре стороны, Ангерран. - Вот этого как раз и не стоит делать, моя дорогая,- решительно возразил граф.- Пусть лучше посидит здесь, под моим надзором. Рано или поздно он расскажет все: когда поймет, что у него нет выхода.
jude: stella, королева очень понравилась.
Орхидея: Согласна, Маргарита хороша! Интересно, что же со старшими братьями случится?
stella: Ну, о старших я писала в " Кольце Соломона "- повторятся не хочется.
stella: - Скажите, Огюст, вы любите сказки? Они сидели на берегу ручья и лениво бросали камушки в воду: у кого пролетит дальше и подскочит больше раз, ударившись о поверхность. Бражелон побеждал, посмеиваясь про себя: мальчик проигрывал ему раз за разом, и от этого совсем расстроился. - Так вы верите в чудеса, шевалье?- Бражелон окликнул Ла Фера, который не слышал обращенного к нему первого вопроса. - Конечно, верю, граф,- отозвался тот.- Разве наше с вами существование не есть чудо Божие? И разве не созданы мы по образу и подобию Его? - Наша жизнь может быть полна тайн,- начал Бражелон издалека.- И я столкнулся с одной такой. И теперь не знаю, как мне быть, потому что не могу разобраться, что со мной приключилось. - Вы хотите поделиться со мной?- напрямик спросил мальчик, и глаза у него загорелись предвкушением тайны. - Мне кажется, что эту странную историю стоит рассказать именно вам, Огюст. - Но почему не моему отцу, не королеве Маргарите? Они взрослые, опытные люди, они могут знать то, что я просто не пойму. - Видите ли, друг мой, с возрастом люди привыкают к чудесам, становятся скептиками, утрачивают способность воспринимать все в истинном виде...- Бражелон остановился: получалось, что он заманивает мальчика в ловушку условностей, льстит ему, еще не признаваясь ни в чем.- Нет, сделаем иначе: я просто вам расскажу, как все было - а судить уже вам. Молчать и дальше - это оставить все, как есть. А я не могу себе позволить и дальше пребывать в таком полусонном бездействии. Итак, слушайте мою историю. Я действительно вырос в Америке, в той ее части, что называют Канада, в городке, который стремительно разрастался и вскоре, я надеюсь, станет настоящим городом. Когда-то на его месте были поселения ирокезов и гуронов, но к моменту нашего приезда их вытеснили из этих мест. Знаете, шевалье, это сказочно красивые места с девственными лесами, а с холма Мон-Реаль открывается вид на огромную реку св. Лаврентия. На моей родине такой простор и настолько прекрасен мир, что мне тесно во Франции, мне трудно дышать в вашем старом замке,- неожиданно признался граф. - Я и сам больше люблю Берри,- ответил мальчик,- но это потому, что я там родился. А вы успели многое увидеть во Франции, господин де Бражелон? - Только то, что можно увидеть по дороге с побережья и до замка. Я просто не успел ощутить Францию, потому что именно при въезде в Ла Фер со мной и приключилось нечто странное.- Он остановился на мгновение, чтобы продолжить так быстро, как только мог.- У вас сейчас 1610 год, не так ли?- и, не дожидаясь подтверждения, добавил,- ну, а там, откуда я прибыл - 1817. Нас с вами разделяют двести лет, но как случилось, что мы с вами встретились, я объяснить не в силах. Я - ваш потомок, Огюст. Нас разделяют около десяти поколений, но я - ваш прямой потомок. И приехал я потому, что надеялся это доказать новому королю, Луи 18. Много лет назад моей матери снились сны, в которых ей являлся ангел и обещал охранять ее род. Он сдержал слово, и спас нашу семью. Мы успели убежать после революции в Новый Свет, иначе нас бы ждала, как и прочих аристократов, гильотина. - Гильотина? Что это?- не понял шевалье. - Усовершенствованный топор палача. - Вы хотите сказать, граф, что настанет время, когда дворян будут уничтожать только за то, что они дворяне? И кто осмелится это делать?- мальчик широко раскрытыми глазами смотрел на Бражелона.- Этого не может быть, такое невозможно! - Увы, в истории Франции уже бывали периоды, когда чернь поднималась против нашего сословия. Это произойдет и после вас и, боюсь, будет происходить и после моего поколения. - Вы говорите чудовищные вещи,- медленно произнес шевалье де Ла Фер.- Я не могу, и я не хочу верить вам. - Вы еще ребенок, вам невозможно представить такое. - Представить я могу, господин де Бражелон. Я верить вам не могу, не имею права верить в такое. - И не надо, не верьте,- промолвил Огюст, опустив глаза.- Считайте, что я вам рассказал страшную сказку. Я был не прав, забивая голову своими проблемами такому юному созданию, как вы. - Как же вам удалось попасть на двести лет назад? - Я проехал вдоль замковой ограды до ворот, проник за ворота и увидел...- туманный занавес... такой серый, похожий на густую вуаль. А потом услышал голоса. Дальше вы знаете. Наверное, это была преграда, живая стена между нашими мирами. Это все, что приходит мне в голову. - Значит, если вы пройдете за эту стену еще раз, вы попадете опять в свое время? - Наверное. Если эта стена еще существует. - Тогда лучше уходите, сударь,- в голосе мальчика прорезалась не детская серьезность.- С такими новостями, что у вас, вам здесь делать нечего. Вы никому, кроме меня, это не рассказывали? - Клянусь, ни единой живой душе, шевалье. - Я тоже буду молчать, даю вам слово. Это слишком страшная сказка, чтобы рассказывать ее по вечерам. Я помогу вам уехать: я знаю, где лежит тот костюм, в котором вы сюда явились. Если вам удастся вернуться к себе, в свою Канаду - тем лучше. Судя по тому, что вы мне рассказали, во Франции уже никогда не будут уважать дворянство. - А теперь я вам кое-что скажу, шевалье,- жестом прервал его Бражелон.- Да, второе сословие уходит в прошлое. Но я еще надеюсь восстановить свои права у нового короля. - Это Бурбон? - Увы, это Орлеанская ветвь. - Знаете, сударь, хоть я еще и считаюсь ребенком, но в мое время рано взрослеют,- с какой-то внутренней гордостью сказал шевалье.- Я могу пообещать вам, своему отцу и всему дворянству, что никогда не забуду, чем угрожает будущее моему сословию. И клянусь всегда и везде помнить, что все дворяне - братья, а король - только первый из дворян. Я буду об этом помнить и тогда, когда буду присягать на верность моему королю.
stella: Шевалье принес одежду Бражелона в тот же вечер. Утро еще только занималось, когда граф осторожно вывел лошадь из конюшни. Он оглянулся на замок, но не испытал при этом чувства сожаления или какой-то грусти. Хотелось только одного: поскорее добраться до барьера, отделяющего его от его времени. О том, что может произойти, если его уже нет, Бражелон старался не думать. Утренний туман сбивал с толку, не давал определить, истинная ли это преграда или просто ее иллюзия. И, когда он миновал последнюю завесу у ограды, тоже ничего не произошло. За ней он увидел все такую же, колышущуюся стену, из которой позвякивал колокольчик. Стадо коров под присмотром пастушка неспешно направлялось к ближайшему лугу. По одежде крестьянского паренька годы определить было невозможно. Оставалось ждать встречи с каким-нибудь путешественником побогаче и познатнее. Бражелон вскочил на коня и пустил его рысью: пора было уходить от возможной погони. Он был уже не далеко от Блуа, когда на дороге повстречались несколько до зубов вооруженных всадников. Довольно было одного взгляда, чтобы убедиться, что он все там же. Граф похолодел: одежда встречных говорила о 17 веке. И, только отдалившись на приличное расстояние, он понял, почему они посмотрели на него с добродушной насмешкой: их костюм все же отличался от его. Это были детали, но по ним безошибочно можно было судить, что он безнадежно отстал от моды. Вопрос - насколько? У него зашевелилось страшное подозрение, которое можно было развеять, только расспросив кого-нибудь по дороге, и Бражелон рискнул заглянуть в первый же трактир. Сидя у окна и попивая вино, в этот час можно было узнать не так уж и много, но Огюсту повезло. Вряд ли бы он разведал что-то, если бы не сидевшие через стол солдаты, которые довольно бурно обсуждали последние новости: "Эдикт милости", триумфально завершивший Ларошельскую компанию и, что ни менее было важно для графа, первую колониальную экспедицию в Новую Францию. Последняя новость подсказала время, в которое попал Бражелон - 1629 год. Новость малоутешительная, но граф достаточно ориентировался в истории, чтобы понять, что теперь он, по крайней мере, получил надежду, пусть маленькую, но реальную, на возвращение. В самом крайнем случае, он просто вернется домой с одним из кораблей поселенцев: он помнил, что Ришелье, за время своего правления, отправил в Канаду более двадцати таких экспедиций. Расспрашивать напрямую Бражелон не решился, поэтому, весь обратившись в слух, просто притворился, что задремал. Солдаты не были дворянами - пехотинцы какого-то полка, которых распустили по домам. Но, после их немудреных реплик, граф окончательно решил ехать в Париж. А там кто знает - не исключено, что по дороге он еще как-то сумеет оказаться поближе не только к королю и двору, но, если Бог к нему милостив, и к своему времени. Он ничего не мог сказать о Париже, пока не увидел его: слишком молодым был он, когда увидел его впервые после Брасье. Но тот Париж, что предстал его взору сейчас, был еще абсолютно средневековым. Грязные, шумные улицы днем, темные, без единого фонаря - ночью. И, если в дневной сутoлоке, он едва пробивал себе дорогу верхом, то ночью, кроме пьяниц и воров, вряд ли мог встретить приличного человека. Имевшееся у него кольцо с роскошным рубином он продал: на первое время деньги у него были. Он напрасно оббивал пороги Лувра, надеясь на аудиенцию у короля, пока, в одно прекрасное утро, не наткнулся на Его величество Луи 13. Король, злой и не в духе после неудачной охоты, не желая встречаться ни с кем из беcчисленных просителей, возвращался к себе по боковому ходу. Его сопровождали только два мушкетера, которых Бражелон не успел толком рассмотреть. Короля граф тут же узнал - он отлично помнил его по портретам, а сопровождающие его солдаты личной охраны не давали в этом усомниться. Увидев перед собой очередного просителя, Людовик остановился; мушкетеры тут же загородили его собой. - Что вы здесь делаете? Это покои не для посетителей,- резким, отрывистым голосом, с характерным южным акцентом, произнес тот из мушкетеров, что выглядел помоложе. - Я заблудился в поисках выхода, сир,- ответил Бражелон с глубоким поклоном. - Вы уверены, что говорите с королем?- с сарказмом осведомился Луи. - Я тот час узнал Ваше величество! - Что вы здесь искали? - Всего лишь возможность получить аудиенцию у Вашего величества,- снова поклонился Бражелон.- а в это крыло Лувра я попал по ошибке: как я уже сказал, я просто ошибся лестницей. - Лейтенант, в таком случае, проводите этого господина... - Граф де Бражелон, сир,- вставил Огюст, не замечая, как на глазах бледнеет второй мушкетер. - ... этого господина графа,- со странной усмешкой подтвердил король, окинув Бражелона пристальным взглядом, - до выхода из дворца. Если у меня будет время, я дам вам аудиенцию, сударь. Где вас можно найти в Париже? - Сир, разрешите мне проводить господина де Бражелона,- неожиданно заговорил второй мушкетер -Я когда-то встречался с графом, и рад буду узнать, где он остановился. Пораженный этими словами, Огюст пристально вгляделся в лицо мушкетера, но тот стоял в глубокой тени ближайшей ниши. Голос же, приятный и глубокий, ничего ему не сказал. - Как вам будет угодно, господин Атос,- не стал возражать Луи.- Лейтенант, отпустите вашего солдата до следующего утра. Он это заслужил: если бы не он, мы бы упустили и эту лисицу и вернулись бы вообще с пустыми руками. А завтра, сударь, пораньше, милости просим в седло - мне обещан олень. Идите,- король взмахом руки отпустил мушкетера и Бражелона, а сам стремительно зашагал в свои покои. Граф и незнакомец в форме мушкетера остались наедине. - Сударь, вы действительно хотите сопроводить меня до гостиницы? Не проще было бы сразу посадить меня под арест?- мрачно поинтересовался граф у своего сопровождающего, когда они покинули, наконец, пределы Лувра. - Это не имеет смысла, господин де Бражелон,- вяло возразил мушкетер,- вы опять сбежите, и опять попадете в Париж. Хотя вам следовало бы быть уже далеко от Франции. - Милостивый государь, вы говорите какими-то загадками, а я очень не люблю загадки и, особенно, тон, которым вы мне их задаете. - Мы с вами сейчас пойдем в "Сосновую шишку"- я зверски проголодался, гоняясь за дичью для короля Людовика. - А, в трактир,- Бражелон даже обрадовался.- Там вкусно кормят? - Лучшая кухня в Париже. И там нам никто не станет мешать. - Господин мушкетер, о чем вы хотите со мной говорить? Хватит загадок или я никуда не пойду,- заупрямился Бражелон. - Ну, что мне с вами делать, как объяснить вам, что вы здесь лишний, граф?- мушкетер остановился и, сдвинув шляпу на затылок, дал возможность графу увидеть свое лицо. Бражелон бросил на него беглый взгляд и вздрогнул: что-то неуловимое, знакомое до боли, было в чертах этого дворянина.- Узнаете меня, граф? Бражелон отрицательно мотнул головой. - Тем хуже. Но все я вам объясню только после того, как мы с вами разопьем бутылку хереса. У меня дома, после " Шишки". Есть вещи, о которых можно говорить только в стенах своего дома. - А слуги? - Слуга у меня один, и он, слава Богу, умеет молчать. То, что в "Сосновой шишке" новый знакомый Бражелона свой человек, граф понял едва ли не с порога. По тому, как подскочил к ним сам хозяин, кланяясь Атосу, как какому-то вельможе, и по тому, с какой скоростью застилали стол новой скатертью и расставляли приборы, ясно было, что мушкетера тут не просто уважают: видимо, он всегда щедро расплачивался. Пока Бражелон не без интереса разглядывал это, популярное с давних времен у парижан, место, хозяин знаком поинтересовался у Атоса, сколько их будет. Получив утвердительный кивок на два гостя, он умчался. - Он даже не поинтересовался, что вы закажете,- поразился Огюст. - Он знает, что я предпочитаю в это время дня. И я взял на себя смелость сделать заказ и для вас. - Вы осведомлены о моих вкусах?- с иронией спросил граф. - Смею думать, что осведомлен,- загадочно усмехнулся в усы мушкетер. Бражелон пожал плечами и этот жест вызвал у Атоса новую улыбку. Тем временем подали вино и мушкетер налил вина Бражелону и себе. Следя глазами за его действиями граф, невольно, обратил внимание на его руки: Атос снял перчатки и бросил их вместе со шляпой на скамью рядом с собой. Длинные сильные пальцы, узкая кисть, удивительно белая кожа - откуда у простого солдата руки аристократа? От рук Бражелон перевел взгляд на лицо и сильно вздрогнул: на него смотрели удивительно знакомые глаза: темно-синие в неярком свете из окна, чуть прищуренные не то от усталости, не то прячущие выражение тоски или скрытого недовольства. - Мы с вами знакомы, господин Атос?- неуверенно спросил граф, вглядываясь все пристальней в своего визави. - И да, и нет,- уклончиво ответил мушкетер.- Ешьте и пейте, а потом мы пойдем ко мне, на улицу Феру. Там я, надеюсь, удовлетворю ваше любопытство. Возвращались уже затемно, и слегка навеселе. Бражелон обратил внимание, как много мушкетер пьет, но, разве что, впадает от этого в особо мрачное настроение, и теряет желание говорить вообще. Что мог он поведать в таком состоянии, граф не мог и вообразить. Если вообще удастся вытянуть из него два слова - это будет удачей. К тому же Бражелон помнил, что завтра мушкетер должен сопровождать короля на охоте. Помнил ли об этом сам Атос - непонятно. На всякий случай, граф решил ему напомнить об этом, еще когда они вышли из кабачка. - Вы что, господин граф, решили что я забыл о службе из-за нескольких бутылок отличного вина?- нахмурился Атос.- Я солдат, господин де Бражелон, я дал клятву служить моему королю, и это для меня важнее всего. Идемте, и не переживайте: утром я буду в полном порядке. А вы у меня сегодня остаетесь ночевать. И никаких возражений: то, что мы решим сегодня, завтра вы начнете претворять в действие. Тон был настолько безапелляционным, голос настолько спокоен и уверен, что Бражелону пришлось подчиниться.
Grand-mere: Непредсказуемость хронополя дает прекрасные возможности читателям для исторических экскурсов, но герою-то каково!.. И Атосу новая забота прибавилась...
Диана: Grand-mere пишет: И Атосу новая забота прибавилась... нашлась настоящая причина, по которой он пил столько лет - маньяк из будущего
stella: Дом, где квартировал Атос, располагался на середине крохотной и узкой улочки Феру. Ступени скрипели так немилосердно, что звонить или стучать не требовалось: весь дом слышал, когда кто-то ступал по ним. Дверь Атос открыл своим ключом, да так ловко и быстро, что его спутник только диву давался: в темноте лестничной клетки, и руки после такого количества выпитого не дрожат? Дверь даже не скрипнула, впуская хозяина и его гостя. Кто-то сонно заворочался в прихожей, и загорелся огонек одинокой свечи. Потом он раздвоился, и раз троился, и свет от канделябра высветил длинную и нескладную фигуру слуги. - Гримо, три бутылки хереса, постель для гостя и отправляйся спать. Сегодня ты мне не понадобишься. Эта краткая тирада произвела на слугу ошеломляющее действие. С поразительной скоростью, и при том совершенно бесшумно, он исчез в глубине квартиры. Атос остановился на пороге и отворил дверь, приглашая гостя в маленькую гостиную. Бражелон вошел и замер на пороге: перед ним, освещенный светом масляной лампы, отсвечивая бликами на лаке, красовался портрет пэра де Ла Фер-Торденуа, который он прекрасно знал по галерее замка Бражелон, и видел несколько дней назад в замке Ла Фер. Как он попал в квартирку неимущего королевского мушкетера? Еще не веря, но уже догадываясь, Бражелон перевел взгляд на Атоса. Тот улыбнулся в ответ: печально и ласково. - Узнали, наконец? - Шевалье? - Атос. Мушкетер короля. Всего лишь мушкетер. - Маленький рыцарь из замка Ла Фер? - Мушкетер Атос. - Вы же собирались жить в Англии, Огюст? Вы же всего несколько дней назад говорили мне об этом. - Для вас это всего несколько дней, а для меня - девятнадцать лет прошло, граф. И за день может произойти так много,.. а тут - едва ли не двадцать лет! Много воды утекло с дня вашего отъезда, и много чего произошло. Проходите же и устраивайтесь поудобнее: нам есть о чем поговорить. - Вам сильно попало от отца после моего бегства?- не выдержал Бражелон, задавая мучивший его вопрос.- Я всю дорогу думал о вас и, клянусь Богом, несколько раз готов был вернуться. - Наказали меня примерно,- весело улыбнулся мушкетер своим воспоминаниям.- Но я ни о чем не жалел. И очень хочу верить, что жалеть не придется. Атос сильно устал, и граф понимал, что предстоящий разговор не очень кстати: мушкетер с большим удовольствием лег бы отдыхать, чем стал бы вести долгую и, не обещавшую быть простой, беседу. Он собирался не то просить, не то требовать что-то у Бражелона, и Огюст заранее, еще не представляя, о чем пойдет речь, приготовился дать отпор. Пока молодой человек устраивался поудобнее на длинной кушетке, Бражелон с максимальным удобством расположился в огромном кресле. Невидимый и неслышимый, Гримо снабдил их всем для приятной беседы, у них было вдоволь вина и фруктов. - Вы простите мне некую вольность в том, как я принимаю вас в своем доме?- безупречный тон светского человека не слишком соответствовал скромной обстановке. - Это не Ла Фер!- пожал плечами граф.- Это же съемная квартира? - Безусловно. А о Ла Фере говорить не стоит вообще,- вдруг глухим голосом добавил Атос. - Но замок же существует и в мое время! С ним ничего не произошло. - Для меня он исчез, разрушен, запущен, разобран по камням!- вдруг с каким-то неистовством воскликнул мушкетер.- И давайте не будем возвращаться к тому, что вы видели! - Тогда я не понимаю, зачем вы меня привели к себе, и о чем мы будем говорить. - О вас, граф, только о вас. Я недостоин быть темой беседы. - Я решительно отказываюсь понимать вас, Огюст,- решительно ответил Бражелон.- Вы устали, вас что-то злит, вы взвинчены. Причина во мне? - Простите меня, граф, я действительно немного не в духе. Хотя, должен признаться, что и вы тому причиной. - Вы не ожидали меня здесь встретить? - У меня и в мыслях не было, что у вас не получится. Впрочем, я был всего лишь ребенком, не способным трезво оценить обстоятельства. Единственное, до чего я додумался - вернуть вам вашу одежду. Но она, кажется, вам не понадобилась? - Я не теряю надежды, господин Атос. Но откуда это странное имя, позвольте полюбопытствовать? - Я бы не хотел касаться этой истории, граф,- и Атос залпом допил бокал, который до этого смаковал маленькими глотками. "Странный человек получился из шевалье"- тем временем размышлял Бражелон.-"Какой темы не коснись, он просит не говорить о прошлом. Какая катастрофа могла оставить такой болезненный след в душе, что он даже о родовом гнезде не хочет вспоминать?" Молчание затягивалось, графу даже показалось, что его хозяин задремал на своей кушетке, но тот внезапно заговорил каким-то сухим и неприятным голосом. - Я надеялся, что вы, дойдя до преграды, за которой и началось ваше путешествие к нам, все же сумеете попасть в те времена, о которых вы мне рассказали. Чутье мне подсказало, что вы не должны быть здесь, что прошлое и будущее не должны встречаться таким образом. Я, после вашего исчезновения, очень много думал о вас. Потом жизнь меня завертела так, что мысли о случившемся приходили в голову все реже и реже. Когда я внезапно увидел вас перед Его величеством, я не просто испугался: я вообразил, что вы сейчас начнете ему рассказывать о себе. Вам никто бы не поверил, но то, что своими сказками вы пытаетесь прикрыть какой-то заговор, решили бы точно. Чего нашему роду бы не хватило, так это еще костра Инквизиции. А пыткой из вас бы вытянули даже то, что вам не известно. - У вас, что, еще сжигают еретиков?- похолодел Бражелон. - В особо торжественных случаях,- брезгливо выпятил губу мушкетер. - Но я - дворянин!- воскликнул граф. - Вы мне сами рассказывали, как у вас под топор шла вся знать королевства.- Как видите, я не забыл. - Это ужасно! - Это реальность, в которой мы живем. Как и только что закончившаяся осада Ла Рошели, как и готовящаяся новая компания. - Что это будет? - Битва за Мантуанское наследство,- вздохнул Атос.- Мира пока не видно, а я, как дворянин и как солдат, обязан проливать кровь за короля. - Но вы же должны подумать... - О чем, граф? В моем положении роль солдата - самая достойная для меня. "Это похоже на искупление какой-то вины"- про себя решил Бражелон. - Давайте лучше думать, как помочь вам добраться до корабля, который сможет вас доставить в Новую Францию. Поговаривают об "Обществе Ста акционеров", которые ведут какие-то дела в Новом Свете. Я не интересовался этим ранее, это все слухи, а слухи проходят мимо меня. Но разузнать что-то попытаюсь. Я очень надеюсь, что вы прислушаетесь к голосу разума, и оставите попытки проникнуть к королю: вам там все равно ничего не добиться, да я, честно говоря, и не пойму, чего вы ждете от Его величества. - Если бы я смог получить у него письменное свидетельство того, что принадлежит нашему роду, мне не нужно было бы обращаться к будущим королям. - Но, дорогой мой, вы же хотите невозможного! Королю для этого придется запрашивать ныне здравствующего графа де Бражелона. - Он жив? - Он стар, но надеюсь, в добром здравии. Но у него нет детей; каким образом вы рассчитываете доказать, что вы его наследник?- Атос откровенно улыбался, разглядывая Бражелона так, словно увидел его впервые. - Видите ли, после того, как наш с вами потомок,..- начал было граф. - Нет, нет, никаких подробностей, прошу вас,- остановил его Атос.- Мне довольно и того, что в вашем мире наш род не прервался. - Но ваш мир и мой - едины,- заметил ему граф. - Не уверен в этом. - Но отчего же! - Потому что у меня потомков не будет!- решительно заявил мушкетер. - Ни один человек не может такого утверждать, сударь!- попытался остановить его Бражелон, но Атос уже сорвался. - Жизнь учит, и учит жестоко, граф. - Чему? - Тому, что все на свете - ложь и обман. И приводить в этот мир сына, чтобы он познал всю боль утрат и разочарований, я не намерен. - Знаете, Атос, вы не правы! По одной судить обо всех - это ложный путь. - Мне хватило в жизни одной,- сухо вымолвил Атос.- И дай Бог, чтоб я ошибался! Выпьем,- он налил Бражелону очередной бокал, не забыв и себя. "Так вот источник всех бед: несчастная любовь! Что может быть проще и банальнее. А шевалье как был юным романтиком, так им и остался. Пыл, с которым он отрицает женщин как раз и говорит о его душевной молодости. Будь он на деле таким стариком, каким хочет представляться, все было бы иначе!"- думал Бражелон, глядя на молодого мушкетера, и не догадываясь, естественно, об истинной драме в жизни де Ла Фера. Атос совсем ушел в себя. Сцена, подобная той, что произошла с ним в Амьене, когда он полностью раскрылся перед другом, повторяться не должна была. Теперь его волновало только одно: поскорее избавиться от гостя, не нарушая ни норм гостеприимства, ни правил хорошего тона, ни расположения к неожиданному родственнику. Бражелон же понимал, что начни он рассказывать о своей родословной, она неминуемо привела бы их к будущему самого Атоса, которое он не желал знать категорически. - Вот что я надумал,- заговорил мушкетер.- Что бы не произошло что-то непредвиденное, я оставлю вас при себе. Да-да, ухмыльнулся он,- именно в своем доме. Вы ничего не теряете, а я буду уверен, что с вами в мое отсутствие ничего не произойдет. Сегодня я на охоте у Его величества. Попытаюсь что-то узнать об этих акционерах. А заодно - и когда готовится очередная экспедиция в Новую Францию. Если это произойдет в ближайшее время, я постараюсь вас устроить на корабль. Думаю, моих связей окажется достаточно, чтобы найти для вас каюту на нем. А чтобы вам зря не блуждать в пыльных лабиринтах Лувра, я подумал об одной вещи. Но это я передам вам только перед посадкой на судно. - Вы хотите удостовериться, что я уеду, лично? - Да,- твердо ответил мушкетер.
stella: Сидеть в четырех стенах было невыносимо, но, к счастью, у мушкетера оказалась дома библиотека: десятка два томов на языках оригиналов. Античные авторы, Данте, Шекспир, Сервантес, Книга книг на древнееврейском, Монтень, философия древних - сплошь и рядом, меж страниц находились листы бумаги с пометками, оценкой, а то и кусками перевода на французский: мушкетер свободно владел не только древними языками, но и европейскими. Греческий и латынь Бражелон знал неплохо, но уже давно не имел практики: в их краях трудно было встретить человека с европейским образованием. "Интересно было бы узнать, есть ли кто-то в окружении мушкетера, кого бы смог заинтересовать подобный выбор книг?"- подумал Бражелон, рассеяно рассматривая корешки книг.- "Или он так отвлекается от своей действительности? Достаточно убогой, если подумать: служба - и все? Друзьям и женщинам в этой жизни места нет?" Трудно, практически невозможно, проводить параллель между десятилетним мальчиком, которого ты едва знал, и взрослым мужчиной, но Бражелон этим занимался все время, если не спал и не читал. Удивительное доверие, даже легкомыслие, которое проявил мушкетер, поселив у себя дома незнакомца, говорило то ли о поразительном уважении, которое он оказывал Бражелону, то ли о полном презрении к осторожности и к собственной жизни. Или он был настолько проницателен, что поверил графу безоговорочно, и доверил ему свою личную жизнь? На последнее это не походило: Атос ничего о себе не рассказывал. Несколько раз Бражелон видел, как он прощался под окнами с двумя товарищами из того же полка, но ни один из них к нему не заходил. Неужто он живет, как одинокий волк, не имея ни друзей, ни подруги? Что сломало его жизнь, заставило уйти в мушкетеры? Судя по всему, он и был автором "Мемуаров", но где те друзья, о которых он так живо упоминал? Оставалась еще возможность того, что друзья его вышли в отставку, а он продолжал служить, не имея никакого желания продвинуться по службе. Странный человек и, кажется, глубоко несчастный. Не трудно предположить, что вся эта печаль, вся эта горькая ирония, это следствие какой-то любовной истории, но Атос не выражал ни малейшего желания поделиться прошлым, даже если бывал сильно пьян. А пил он постоянно и в трактире, и добавлял еще дома. Но владел собой великолепно и, предаваясь воспоминаниям о своей ранней молодости, никогда не переходил грани, за которой могли последовать рассказы о любовных увлечениях. По истечении недели мушкетер явился с новостью. - Завтра мы выезжаем в Онфлер. Все уже оговорено: там вас будет ждать двухмачтовый бриг с переселенцами в Новую Францию. Капитан - мой знакомый. - Но почему Онфлер?- удивился Бражелон. - Это родина Самюэля Шамплена. Пока все корабли отплывают оттуда. А чем вас не устраивает этот порт? - Мне абсолютно все равно,- пожал плечами граф.- Значит, моими попутчиками будут гугеноты. - Думаю, да. Вас это смущает? - Мне предстоит скучное плавание. - Вам предстоит полтора месяца созерцать океан: это никогда не бывает скучно,- возразил Атос.- Это прекрасное и величественное зрелище. - Я плохо плаваю,- признался Огюст. - Это серьезное упущение,- рассмеялся мушкетер.- Но вас никто не заставляет пересекать океан вплавь. - А вы? - Что - я? - Вы хорошо плаваете? - Как рыба. Но я ведь успел побывать и моряком, до того, как попал в мушкетеры. Впрочем, отец очень серьезно готовил меня к карьере морского офицера. - А в результате вы стали кавалеристом? - Как и положено дворянину. Что же тут удивительного? - Удивительно, как судьба распоряжается человеком,- задумчиво произнес Бражелон, старательно избегая взгляда Атоса. - Вы имеете в виду меня?- сухо произнес мушкетер, надменно откинув голову.- Хотите сказать, что думали о совсем другом будущем для меня? Вельможа, осыпанный королевскими почестями, по одному только движению бровей получающий все, что душа захочет? Я сознательно отказался от всех привилегий, полагающихся мне. Вы думаете, что ваши теперешние проблемы порождены моим решением? - Я не могу такое утверждать, шевалье, но, возможно, это как-то связано,- смутился Бражелон. - Это вряд ли, но, тем не менее, я постараюсь решить эти проблемы к вашему отъезду. - Но как же вы можете их решить, Огюст?- вырвалось у Бражелона. Судорога боли на миг исказила лицо Атоса. - Кое-что все же в моей власти, сударь. Я - граф де Ла Фер. - Так значит вы... - Да, титул перешел ко мне, после смерти братьев и отца я оказался последним в роду. - И вы!..- задохнулся граф де Бражелон. - А я запретил себе носить его. И на этом мы остановимся.- Атос, бледный и с угрожающей гримасой на лице, развернулся и ушел к себе в спальню. Бражелон остался один, терзаемый раскаянием, что зашел слишком далеко, и что заставил мушкетера вспоминать то, что доставляет ему боль. Атос так и не вышел из своей спальни до утра; все приготовления к отъезду проделал Гримо. Когда мушкетер появился на утро, он был молчалив, объяснялся жестами с Гримо, и Бражелону лишь кивнул. После плотного завтрака они выехали не теряя ни минуты. - У меня неделя отпуска,- заявил Атос, нарушив молчание.- Я посажу вас на корабль и тут же должен буду возвращаться в Париж. Готовится новая компания, и мое опоздание посчитают дезертирством. - Зачем вы мне это говорите, Атос?- Бражелон даже не пытался скрыть свое возмущение. - Затем, чтобы вы не вздумали сбежать и заставить меня, теряя время, гоняться за вами по всей Франции. К тому же, я не смогу вам отдать тогда то, что обещал. - Милостивый государь, вы позволяете себе недопустимый тон,- вспылил граф. - Оставим это - миролюбиво прервал его мушкетер.- Если вы хотите удовлетворения, то это невозможно по двум причинам. - Даже так? - Первая: это то, что вам не устоять перед моей шпагой. Говорю это без хвастовства: у меня на счету десятки дуэлей, вам же вряд ли приходилось драться без защитного колпачка. Вторая причина: я не имею права вас убивать: вы - будущее. - Господин Атос - вы непостижимый человек. - Тем лучше для вас, Бражелон, и тем хуже для меня,- вздохнул Атос.- Но пришпорим лошадей: с такой скоростью мы никогда не доберемся до Нормандии. Бриг ждал их, и, едва Бражелон ступил на палубу, как матросы стали готовить его к отплытию. Атос, верный данному слову, проводил Бражелона не только до корабля, но и поднялся с ним на борт. Он о чем-то переговорил с капитаном, и только после этого вернулся к своему подопечному. - Ну, вот и пришла пора расставаться,- он смотрел на графа со странной грустью.- Я вам обещал нечто и слово свое сдержал. В этой сумке,- он протянул Бражелону бархатный футляр,- документы, удостоверяющие ваши права на имя графов де Ла Фер. Это - нотариально заверенные копии и копия с родословного древа. Если вы когда-нибудь попадете к вашему королю, вам будет проще доказать ваши права. - А вы, Огюст? Что будет с вами? - Надеюсь, что у вас все получится. Обо мне не беспокойтесь: уверен, что все устроится. Так или иначе. Ну, давайте прощаться, тезка!- и он, неожиданно, притянул к себе графа и поцеловал его. Бражелон так растерялся от этого искреннего порыва, что не успел толком ответить тем же, а мушкетер легко сбежал по трапу на причал, вскочил на коня, которого держал под уздцы Гримо и, махнув рукой на прощание, исчез среди пестрой толпы. Через час Франция превратилась в туманную линию на горизонте. Бражелон стоял у борта, прижимая к груди сумку с заветными документами и думал уже о том, как встретят его в Монреале. Будут это его братья и сестры или он окажется в числе первых переселенцев и все придется начинать сначала? Плавание не было легким: океан не раз показал свой суровый нрав, и не раз Бражелон думал, что документы увидеть смогут только рыбы. Но всему на свете приходит конец, и наступил день, когда бриг вошел в устье реки св. Лаврентия. Граф с трепетом всматривался в людей на берегу, пытаясь понять, куда он попал. Город он не узнавал - вместо него взору предстали редкие срубы на вершине холма. Он оказался отброшен на добрых два столетия назад и здесь, в родном Монреале. Бражелон плохо помнил, что говорил и делал в тот день. Осталось в памяти только чувство удушья от приближающейся грозы, отчаяние, неприкаянность и ужас от того, что он остался совсем один в этом мире. Удар молнии и заливший все вокруг сиреневый свет были последним его воспоминанием. Потом была только тишина. Где-то у уха пронзительно трещал кузнечик и звук этот, нарастая, как колокольный звон, настойчиво звал пробудиться, открыть глаза и встать во весь рост, чтобы увидеть, наконец, ЭТО. Медленно, неохотно, Бражелон приоткрыл сначала один глаз, потом другой. Ничего страшного не произошло: небо привычно голубело, а страшная, клубящаяся туча, на горизонте распадалась на клочья, уносимые сильным ветром. Шумели высокие травы в такт его порывам, а совсем вдалеке тренькал колокольчик чьей-то заплутавшей козы. Граф встал и подобрал свой саквояж. Только тогда он обратил внимание, что его камзол и штаны превратились в жалкие лохмотья. Пожав плечами, он достал свой прежний костюм и переоделся. Теперь он мог считать себя джентельменом из девятнадцатого века, но какое это имело значение, если век оставался по-прежнему семнадцатым! И он пошел навстречу своей судьбе, туда, где будет построен их дом. Туда, где он встретится со своими очередными предками, которым сможет передать родословное древо, подаренное ему графом де Ла Фер. Ноги заплетались, он страшно устал и был зверски голоден, а в голове стучала только одна мысль: " Я должен дойти!" "Огюст! Братец! Ты вернулся!"- услышал он такой знакомый голос и мир опять перестал существовать. На этот раз - до самого вечера. Гроза вернула его домой. Или то, что замаскировалось под грозу. Огюст де Бражелон еще долго наслаждался жизнью, женился, обзавелся кучей детей и род его не угас. Его старший сын вернулся во Францию уже после революции 1848 года, сумел вернуть себе Брасье и Валлон, оставив государству Ла Фер и Пьерфон. Дети Огюста разъехались по всему миру, а две дочери уехали в Штаты, где прожили до самой смерти.
stella: Это еще не конец.
Ленчик: О-бал-ден-но! Аплодирую стоя!) stella пишет: Это еще не конец. А вот за это - отдельное спасибо ;)
stella: Гроза вернула его домой. Или то, что замаскировалось под грозу. Огюст де Бражелон еще долго наслаждался жизнью, женился, обзавелся кучей детей и род его не угас. Его старший сын вернулся во Францию уже после революции 1848 года, сумел вернуть себе Брасье и Валлон, оставив государству Ла Фер и Пьерфон. Дети Огюста разъехались по всему миру, а две дочери уехали в Штаты, где прожили до самой смерти. Они так и остались в девицах, сохранив свою фамилию Ла Фер, но утратив дворянскую частицу "де". Младшая из сестер скончалась в 1910 году, старшая пережила ее на два года. Младший из сыновей окончил Гарвардский университет, и поехал искать работу в Европу. Там он познакомился с очаровательной русской девушкой, получил благословение от отца, и поехал с молодой женой в Россию. Он довольно легко нашел хорошо оплачиваемую работу в Петербурге, и пользовался заслуженным уважением в высших кругах. Детей у него было двое - сын и дочь. К 1917 году сын его уже окончательно ушел в революцию, и Октябрьский переворот встретил как долгожданную манну небесную.* * Дальше идет текст поста Б. Акунина, который я нашла в Интернете. ( Когда-то кто-то из наших участников уже упоминал эту историю, но вот кто - запамятовала). "Троцкий, обожавший звонкие фразы, сказал: «Революция избирает себе молодых любовников». Один такой Ромео, влюбившийся в революцию и сгоревший в пламени этой страсти, интриговал меня еще со школьных лет. Помните повесть Алексея Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус»? Она густо населена разными неприятными персонажами, и на этом тошнотворном фоне завораживающей кометой проносится загадочный граф Шамборен, поэт-футурист и большевистский агент, за которым гоняется в Одессе вся белая контрразведка. Он едет в Европу для того чтобы взорвать Версальскую мирную конференцию, почему-то везет в баночках с сапожным кремом восемнадцать крупных бриллиантов, «живуч, как сколопендра», палит из револьвера, но в конце концов попадается. Сцена его казни описана, как умел Алексей Николаевич - скупо и сильно: « - Стыдно, граф, - баском сверху прикрикнул ротмистр, - давайте кончать. - Тогда Шамборен кинулся к лестнице. Едва его кудрявая голова поднялась над палубой, - француз [палач] выстрелил. Шамборен покачнулся на лестнице, сорвался, и тело его упало в море». Тогда же я прочитал, что фамилия персонажа выдуманная, но человек был реальный. Некий юный чекист французского аристократического рода, чуть ли не маркиз, сыграл важную роль в освобождении Одессы от интервентов весной 1919 года. Время от времени я вспоминал о товарище маркизе и обещал себе, что обязательно его разъясню. Собрался только сейчас. Это оказалось нетрудно, слава Интернету. Правда, про этого эфемерного человека понаписано много всякой сомнительной дребедени. Довольно трудно понять, что было на самом деле, а что приплетено и нафантазировано, причем давно, еще в двадцатые годы. Если заинтересуетесь – ройте дальше сами, разбирайтесь. Я расскажу коротко и без беллетризирования. Во-первых, да – он был кудрявый. Это факт. 1 Впрочем, А.Н. Толстой его лично знал – видел в московских богемных кафе, где этот приметный юноша («с пушистыми светлыми волосами, правильными чертами лица и горящими глазами», вспоминает Н.Равич) читал свои стихи (кажется, не выдающиеся) и поэтические переводы из Теофиля Готье - великолепные (по отзыву не кого-нибудь, а самого Мандельштама). Настоящее имя – Георгий Лафар, он же де Лафар, он же де ла Фар, он же де ла Фер, он же Делафар (последнее имя встречается в источниках чаще всего). Титулованный он был или нет, я так и не понял. Маркизов де ля Фар во Франции вроде бы не водилось. Зато граф де ля Фер, как мы знаем, по меньшей мере один точно имелся. Автор «Записок контрреволюционера» Владимир Амфитеатров пишет: «Делафар носил космы до плеч, бархатную куртку, писал стихи и уверял, будто бы он французский маркиз, потомок крестоносцев; полагаю, что крестоносцем он был наоборот: те - шли в Палестину, а он - вышел из Палестины», но это, впрочем, заблуждение типичного «контрика», который во всяком «комиссаре» подозревал сатанинское иудейское племя. На самом деле отец Георгия был обрусевший француз, инженер на военном заводе. Как и положено юному стихотворцу, Делафар воспламенился революцией. Он был вообще-то не большевик, а анархист, но в ту пору два эти радикальные течения еще не враждовали между собой. Служил Георгий в ВЧК, где, невзирая на зеленые лета и поэтический темперамент, заведовал весьма серьезным отделом борьбы с банковским саботажем, а во время «Заговора послов» вел дела арестованных французских офицеров. Из-за франкофонности молодого чекиста и откомандировали в Одессу, где высадился французский экспедиционный корпус. Большевики девятнадцатого года верили, что скоро грянет мировая революция, и надеялись распропагандировать иностранных солдат и матросов (что было не так уж и трудно, поскольку все устали воевать и хотели домой). Но у графа Делафара было задание не агитаторское, а под стать титулу – он должен был вращаться в верхах. И отлично справился с поручением: близко сошелся с полковником Анри Фредамбером, по должности – начальником французского штаба, а фактически самым влиятельным человеком оккупированной Одессы. Между прочим, этот Фредамбер – тоже интересный субъект. До галлизации его фамилия произносилась «Фрейденберг». По некоторым сведениям, этот человек был родом из Одессы. В тогдашней французской армии, пропитанной антисемитизмом и вообще очень скупой на чинопроизводство, еврей мог стать в 42 года полковником, лишь обладая какими-то исключительными способностями. (Потом Фредамбер сделает блестящую карьеру и в начале Второй мировой войны будет командовать армией. Умрет лишь в 1975 году, почти столетним, пережив всех других деятелей нашей Гражданской войны). 2 Фредамбер или Фрейденберг уже в генеральские годы Каким-то образом граф Делафар сумел настроить Фредамбера против белогвардейцев, так что в критический момент полковник настоял на эвакуации французских войск, в результате чего город был захвачен красно-зелеными. (Впоследствии за это самоуправство Фредамбер даже попал под суд). Я читал любопытные, но сомнительные байки о том, что Делафар влиял на полковника через актрису Веру Холодную или же дал ему огромную взятку (вот вам и бриллианты в сапожном креме). Не верю. Иначе всемогущий полковник как-нибудь отмазал бы своего сообщника, когда контрразведка до него все-таки добралась. 3 А.Н.Толстой, пересказывая беседу с белым контрразведчиком Ливеровским, которого потом вывел в «Ибикусе», описывает гибель графа Делафара следующим образом (интересно сравнить с тем, как это описано в повести): «Темной дождливой ночью Делафара везли на моторке на баржу № 4 вместе с рабочим, обвиненным в большевистской агитации, и уголовником Филькой. Первым поднимался по трапу рабочий. Конвойный, не дожидаясь, пока он поднимется на баржу, выстрелил рабочему в голову, и он скатился. Филька, пока еще был на лодке, снял с себя крест и попросил отослать по адресу. Когда же взошел на баржу, сказал — это не я, и попытался вырваться. Его пристрелили. Делафар дожидался своей участи в моторке, курил. Затем попросил, чтобы его не застреливали, а утопили. Делафара связали, прикрепили к доске и пустили в море. Вот и все, что я знаю…». Не захотел, стало быть, наш граф умирать прозаически, как рабочий и уголовник. На доске, в море. Поэт. 24 года ему было. Какое я из этой грустной истории вывожу moralité? Когда читал про романтического графа Шамборена в юности, думал: как всё это красиво. Хорошая все-таки вещь – революция. Влюбила в себя множество удивительных людей, подарив каждому звездный час, и еще больше людей обыкновенных, сделав их удивительными. Неважно сколько жить, важно – как. И прочее, соответствующее возрасту. В нынешние же свои годы думаю: какая гадость эта ваша революция. Если б не заморочила юноше голову, получился бы хороший литературный переводчик, о ком твердили б целый век: N. N. прекрасный человек. Любовников ей, стерве несытой, подавай, да еще молодых, и побольше. «Скажите: кто меж вами купит ценою жизни ночь мою?». И ведь сколько во все времена находилось желающих. Добро б еще ночь манила сладострастьем. А то ведь грубые лапы конвойных, пошляк ротмистр, запах мазута от грязной воды, веревки, мокрая доска... Оригинал поста. Опубликовал Борис Акунин , 26.09.2013 в 17:54" Солнце жгло немилосердно и временами ему казалось, что лучше было получить пулю в голову от своих соотечественников, чем болтаться на доске, дожидаясь своего конца. Его привязали так сильно, что веревки въелись в плоть, ободрав кожу. Морская вода довершала мучения, разъедая раны. Там, где веревки высохли под жаром солнечных лучей, они стали от соли как каменные. Он закрыл глаза, но свет солнца был так силен, что проникал и сквозь веки. Лицо и шея давно покрылись ожогами, длинные волосы слиплись колтунами, распухшие от побоев губы, казалось, заняли почти все лицо. Он давно, целую вечность, ничего не пил, и это было самой страшной пыткой: страшнее, даже, чем жара и боль от ран. Почему он сам себе придумал эту смерть? Пуля бы избавила его от мучений, но в последний момент ему захотелось чего-то романтичного, не стандартного, не пошлого, как у этого паренька перед ним, конца. Вот еще один пример, когда его тяга к прекрасному окончилась вот таким глупейшим образом. Это что - красивая смерть? Его предки умирали от удара шпагой в бою или под топором палача, а он стал добычей для рыб! Если бы это был океан, он легко стал бы пищей для акул и все бы закончилось очень быстро. Здесь его разбухший труп будет долго носить по волнам, пока на него случайно не наткнется какая-нибудь рыбацкая лодка. А может, все это не спроста? Отец рассказывал об их семье не много: Жорж только знал, что род был из очень знатных, своими корнями уходил куда-то в глубь веков. Батюшка, обосновавшись в России, очень быстро обрусел. Со своими соотечественниками почти не поддерживал связи. Говорил, что у него есть две сестры в Америке, но они не переписывались, а к началу Первой мировой пришло извещение, что сестры покинули сей бренный мир, не оставив после себя ни наследства, ни завещания. Жорж привык считать себя русским и по рождению: (матушка его была из русских дворян), и по воспитанию. Учеба в университете, увлечение поэзией привели его в революцию, в кружки, в которых занятие переделом мира закономернейшим образом закончилось живейшим участием во всех событиях того сумасшедшего времени. Делафар, а точнее, де Ла Фер (но кто же в революционной России оставит себе такую фамилию), с неиссякаемым энтузиазмом взялся за дело построения нового мира. Он свято верил, что новый уклад преобразует человечество. Верил истово, как верили до него, и после него, поколения революционеров, не ведая, что всякая революция несет в себе кроме преобразований и зародыш собственной гибели. Не ирония ли судьбы в том, что он, наполовину француз, оказался жертвой своих же собратьев по крови? Тех собратьев, которые уже когда-то несли на своих знаменах освобождение народам? "Помни, кто ты! - голос, тихий, но исполненный огромной внутренней силы, прозвучал где-то в глубине его естества.- "Ты дворянин по рождению". - Начинается,- беззвучно прошептал несчастный, остатками сознания понимая, что это его последние часы, и у него начинается предсмертный бред.- Кто ты, и почему напомнил мне об этом? - Я тот, кому поручено хранить наш род,- ответил все тот же голос. - Что тебе нужно от меня? - Чтобы ты жил. - Тогда помоги мне выжить или помоги умереть... - Если ты останешься жив, что ты пообещаешь себе?- продолжал вопрошать голос. - Тебе? - Нет, самому себе. Обязательство перед самим собой важнее слов, обещанных кому-то. Жорж попытался улыбнуться. - Кто узнает о моих обетах, если я пойду на корм рыбам? - Тот, кто знает и видит все и всех,- глаза в глаза на Жоржа смотрел человек, чья внешность была вне времен, но носила на себе их, общие для всех Ла Феров, черты. - Если ты и вправду всемогущ, предок,- подумал революционер,- сделай так, чтобы меня нашли.- А я обещаю прожить жизнь достойно. Так, как жили мои предки во времена королей. Помня о справедливости и о том, что жить хотят все: и бедные и богатые. Что-то толкнуло доску, на которой он лежал. Потом еще... и еще и еще. Жорж с неимоверным трудом разлепил веки: рядом мелькнул острый плавник, потом еще один... акулы... Улыбающаяся дельфинья морда легла на край доски, с шумом окатила его струя воды, принося одновременно и боль и облегчение. Дельфины толкают его плот. Куда? Он, конечно и слышал и читал о чудесном спасении гибнущих пловцов и жертв кораблекрушений с помощью дельфинов, но, не иначе как не существующий Бог решил доказать ему свое существование таким фантастическим образом. Дельфины толкали его от берега в глубину, навстречу то ли смерти, то ли спасению. Время от времени они окатывали его потоками воды, чья прохлада смягчала жару. Наступил вечер, небо, чья бездонность особенно впечатляет, когда между человеком и Космосом не остается видимой атмосферы, расцветилось мириадами звезд, и на их фоне неожиданно возникла громада корабля. Чьи-то громкие голоса, грохот цепей спускаемой шлюпки, плеск весел, громкие команды - все это прошло мимо сознания умирающего человека. Он не чувствовал, как отвязывали его от проклятой доски, едва не ставшей его смертным ложем, как поднимали на палубу, как врач в корабельном лазарете линкора обрабатывал его раны. Все это прошло мимо, и только душа его все время была рядом с тем, кто пришел к нему в открытом море. Дельфины крутились вокруг корабля, привлекая к себе внимание грациозными прыжками и, только убедившись, что человек, которого они опекали так долго, вне опасности, ушли с веселым всплеском в глубину.
jude: stella, у меня нет слов! Спасибо.
Grand-mere: Так связать литературные образы и российские реалии начала 20 века! Потрясающе! А нет ли у уважаемого автора соблазна кинуть ниточку в современность?
stella: Grand-mere, у меня не соблазн, а план. Будет вам и современность.
Орхидея: stella, спасибо! Это очень здорово!
stella: Сознание возвращалось медленно и неохотно. Но в те минуты, когда он начинал осознавать себя, он пытался вспомнить, кто же он. Это оказалось не просто: память сопротивлялась, точно упрямый осел, тянула куда-то в дебри воспоминаний то ли своих, то ли рассказанных родителями. То виделся ему белый замок в венце из гигантских кленов, то сполохи камина на столешнице длинного обеденного стола в окружении стульев с резными спинками, а то и лес стволов уходящих в небо, где кроны так высоко, что надо закинуть голову, рискуя потерять равновесие и упасть на голую, без единой травинки, землю, густо усеянную опавшей хвоей. Он вспоминал домик над Москва-рекой, куда они выезжали каждое лето и купальню, где в первый раз увидел обнаженную женщину. Он даже помнил, как ее звали - Анна Сергеевна, но никак не мог вспомнить собственного имени. Вместо него выплывали какие-то французские: Рауль, Огюст, Ангерран, Оливье... Его звали... Господи, как же его зовут!? Всякий раз, приходя в себя, он видел гладко выбритое, слегка одутловатое лицо со следами пьянства. Иногда физиономия странным образом искажалась, вытягивалась, или, наоборот, расползалась в ширину, как в ярмарочном зеркале, что так любят показывать бродячие цирки. Голос то звучал набатом, то опускался до свистящего шепота. Голос задавал лишь один вопрос: "Кто вы?" Он честно пытался вспомнить, ухватить за ускользающий хвостик это воспоминание, но напрасно: сам для себя он оставался Немо. Воспоминание об этом герое книги прочно осело в голове, и в очередной раз на все тот же вопрос он просипел: "Немо". Лицо отшатнулось, исчезло. Постепенно он начал осознавать окружающий мир и понял, что его окружает больничная обстановка. Как и почему он оказался в больнице, он сообразил достаточно быстро, но не придал никакого значения тому, что стены этой больничной палаты иногда покачиваются перед его глазами. Что же тут необычного, если он все еще не может толком оторвать голову от подушки? Лицо его было покрыто коркой какой-то мази, которую периодически осторожно смывали и наносили новый слой. Тогда лицо приятно холодило и он сразу же забывался сном. Время летело для него совсем незаметно: большую часть суток он спал. Сколько времени он провел в этом полусне-полу бодрствовании, спасенный не знал, и пока это его не занимало. Он спал, ел, пытался передвигаться по своей комнате, которая слишком напоминала ему лазарет и камеру, в которой не было даже подобия окна, и вся мебель которой состояла из кровати и умывальника. Ему уже не меняли повязки, и в один из дней он попросил зеркало. На него смотрело незнакомое лицо: лоб, щеки и нос покрывали струпья, под которыми местами пробивалась недельная щетина. Узнаваемыми были только глаза: лазурные, как море в штиль, в обрамлении густых светлых ресниц. Волосы, коротко остриженные наспех и неумелой рукой, топорщились во все стороны, как иголки у ежа. Лицо в зеркале было не его, не Жоржа Делафара. Он испуганно отшатнулся и тут же осознал: он вспомнил! Инстинкт самосохранения, который, оказывается, никуда не делся за годы подпольной деятельности, включился в действие одновременно с памятью. Для себя - он вспомнил, а для других ... для других, пожалуй лучше остаться Немо. У него есть время обдумать свою новую роль: благо, актером он был первоклассным. В эту ночь к нему во сне пришел тот, что навещал его в море. - Ну, и как, и дальше будешь называть себя Никем?- улыбнулся неизвестный.- Долго так не прожить. Тебе нужно имя, нужна биография, нужны документы. Обдумай все это. От этого будет зависеть не только вся твоя жизнь, но и дальнейшая судьба твоих потомков. - А вот возьму себе имя: Атос,- задорно заявил Делафар, вспомнив вдруг про любимый в молодости роман. - Это будет большой ошибкой,- серьезно остановил его незнакомец.- Это имя, которым не стоит щеголять, а вот в числе твоих предков был носивший имя де Силлега. Так что можешь с полным правом выправить себе документы на это имя. Вряд ли станут искать связь между ним и тем именем, что твое - по праву рождения. Сейчас никто не станет копаться в причудах генеалогии. - Скажи, это ты спас меня? - Я только помог тебе понять себя; остальное сделал случай. Незнакомец улыбнулся еще раз на прощание и исчез в непонятно откуда взявшемся тумане. Когда в очередной раз прозвучал вопрос об его имени, Жорж попытался изобразить радостную улыбку: "Я вспомнил!" - К вам вернулась память? - спросил допрашивающий его человечек с моноклем на носу. Говорил он на русском, но с ужасающим акцентом.- Так кто же вы? - Арман де Силлег,- с достоинством ответил бывший революционер на безупречном французском, следуя совету человека из сна. И добавил почти с вызовом,- надеюсь, вам не надо объяснять, к какому роду я принадлежу?- И добавил по русски, нещадно грассируя.- Извольте сообщить мне, милостивый государь, где я нахожусь. Француз не слишком удивился, Делафару даже показалось, что он ожидал чего-то подобного. - Вы находитесь на французском военном корабле, вас подобрали в открытом море, привязанным к доске. Кто и почему это сделал? - Я не помню...- после паузы, наморщив лоб, протянул Жорж.- Хоть убейте, не помню. - На такую пытку могли вас обречь только враги, истинные садисты. Кто они, вспомните. Вспоминайте, месье, вспоминайте сами, потому что если вы не сможете это сделать, придется вам помочь. - Вы отправите меня назад на доске? - Фи, как вы можете о нас так думать! Это примитивно. Уверяю вас, наша разведка найдет более утонченные методы вернуть вам память. Так как вы оказались в море? - Я увозил из Одессы ценные для нашей семьи документы, которые хранились там еще со времен герцога Ришелье,- у молодого человека создалось впечатление, что кто-то подсказывает ему ответы. - И кому это могло быть интересно? - Многим. Потому что это были сведения о том, где хранились немалые богатства. Я надеялся найти то, что принадлежало моей семье. Теперь этим займутся большевики. Слово-намек вылетело. Если прознают про те бриллианты, что он вез в гуталине, они пройдут за часть наследства. - Большевики?- военный чин вздернул голову, при этом монокль свалился с его носа.- Вы считаете, что это большевики вас привязали к доске? - Или анархисты,- пожал плечами Жорж.- Деньги нужны и тем и другим. - А вы уверены, что ничего им не сказали?- длинный и острый нос следователя даже дернулся на конце, как у крысы, принюхивающейся к сыру. - Не помню,- Жорж задумался, изображая мучительные мысли.- Ничего не помню,- чуть не простонал он. - Будем надеяться, что память к вам вернется полностью,- веско произнес чин, сверля взглядом Делафара.
stella: Несколько дней Жорж его не видел. За это время он продумал свою легенду. Он был опытный подпольщик, а работа в ВЧК научила его, что не тот прав, кто знает правду, а тот прав, на чьей стороне сила. Но принципы былых товарищей по борьбе почему-то теперь стали сомнительны. Да и сама борьба стала представляться в ином свете. Он припомнил, как иногда шокировали его манеры подвыпивших товарищей по оружию, как возмущало отношение к женщинам, как мерзки были ухватки мародеров. Он убеждал самого себя, что великое дело революции все спишет, что дети этих людей вырастут в другом мире, где все будет измеряться красотой и порядочностью. Отец, который сначала с усмешкой наблюдал его потуги стать на одну доску с простым народом, как-то заметил ему: "Не в свои сани не садись!" Жорж бросился ему что-то доказывать, цитировал Маркса, приводил в пример Энгельса: старый Делафар только презрительно отмахнулся. - Не твое это дело. Из тебя бы вышел прекрасный переводчик - у тебя литературный дар. Мы с твоей матерью возвращаемся во Францию. Пока не поздно, поезжай с нами. - Я еще ничего конкретного не сделал, чтобы помочь своему народу!- пылко возразил Жорж.- Мое место - в революции. Отец посмотрел на него с жалостью. - Ты взрослый человек, я не имею права требовать от тебя повиновения. Поступай, как знаешь. Но помни - во Франции мы всегда будем тебя ждать. Надеюсь, ты успеешь понять, где твои ценности, раньше, чем с тобой приключится что-то дурное. Отец как в воду глядел: Жорж успел понять, но можно считать, уже после того, как едва не умер. И, умирая, понял: никогда нельзя забывать, кто ты на самом деле. У каждого человека свое место в мире и свое предназначение. Следователь на корабле, а позднее и его коллега в Париже, так и не смогли ничего доказать. Арман де Силлег ничего не помнил, а, отпущенный на свободу, обзавелся документами на это имя. Довольно быстро он нашел родителей: они поселились в предместье Парижа. Арман колебался, не зная, как примут его родные: он так и не решился появиться перед ними. Одесская история и дни в океане неузнаваемо изменили его облик. Кожа лица покрылась буграми от так и не сошедших полностью ожогов. Оставлять жалкие кустики растительности на лице он не хотел, а бритье превратилось в ежедневную пытку. Врачи говорили, что со временем шрамы разгладятся, но он в это не верил. Глядя по утрам в зеркало, он сам себя не узнавал. Он нашел работу в " Франс Суар": во Францию хлынул поток беженцев из России, в основном это было русское дворянство, которое прожигало остатки своего состояния. Лишь не многие нашли себя на новом месте, работая кто шофером такси, кто машинисткой в офисе. Немало женщин подались в содержанки. Париж 20-х стал с явным привкусом русских. Арман ( он теперь помнил только это имя), снял крохотную квартирку на рю Лафаетт, рядом с фешенебельными магазинами. Но, если пройтись по улице дальше, они сменялись маленькими бутиками, очаровательными кафе и создавали тот неповторимый аромат города, который по утрам состоит из запаха кофе, свежих круассанов и нежнейших дневных духов парижанок, спешащих на работу или на рынок. А еще де Силлег любил Монмартр и Монпарнас. Эти два района Парижа тех лет были центром Европы, ее мира искусств. Здесь создавались и здесь ниспровергались целые школы. Здесь кипела настоящая жизнь. Здесь росли гении. Арману нравился район Мулен де Ла Галетт: рядом со старинной мельницей он очень остро ощущал бег времени. Ему очень хорошо думалось и писалось рядом с потемневшими от старости досками мельницы. И именно там нашел его однажды человек, что привиделся ему в море. В этот раз он был в камзоле, в шляпе с перьями, в ботфортах и при шпаге. Он стоял и просто с улыбкой смотрел на Армана: тот с увлечением строчил в блокноте очередную заметку для газеты. Почувствовав, что за ним наблюдают, тот поднял голову. - Вы! Кто вы?- сорвалось у него с языка прежде, чем он понял, что видит. - Атос. Мушкетер короля. И твой предок, де Силлег. - Я брежу?- выдвинул Арман вполне естественное предположение. - Какая разница? Главное, что ты меня видишь и слышишь. Но ты не выполнил свое обещание, данное самому себе в море, до конца. - Я ушел от революции. Я принял имя, которое ты мне указал. - Это еще только начало пути,- голос предка был спокоен, даже ласков, но в нем чудился Арману приказ. - Что еще я должен сделать, укажи мне путь. - Ты должен повидать своего отца и подумать о продолжении рода. И тогда ты осознаешь, каков твой путь. - Я боюсь, что родители меня не признают,- прошептал Арман.- Такой, каким я стал, я им не нужен. - Не говори чепухи: для родителей ты всегда сын!- в голосе Атоса проскользнуло раздражение.- Иди к ним, и не сомневайся ни в чем. Еще пару дней сомнений, и он все же выбрался к своим. Отец с матерью жили рядом с Брасье, снимали крохотный домик с садом. Может быть, это был инстинкт перелетной птицы, но Делафары поселились неподалеку от мест, где в разное время обитали предки их рода. Мать сильно болела, младшая сестра так и не вышла замуж ( кому нужна бесприданница), а отец держался изо всех сил. Каждый день он вставал в шесть утра и совершал долгую прогулку по улицам крохотного городка. На площади, где встречаются Брасье и Виллесавин, он обычно присаживался, выпивал чашечку кофе в местном кафе, и просмотрев утренние газеты, неспешно возвращался домой. Местные жители отлично знали этого господина и почтительно раскланивались с ним. Старинные городки бывшего Орлеаннэ обладают необыкновенным шармом. Сама природа располагает здесь к добродушию и гостеприимству. Арман легко отыскал дом родителей: ему не только его описали, но и предложили подвезти на двуколке. Соскочив на землю, и поставив рядом свой небольшой чемоданчик, он довольно долго простоял перед живой изгородью, не решаясь позвонить в старинный колокольчик. Наконец, на его ненавязчивое присутствие обратил внимание соседский пес и его поддержал тявканьем крохотный черный шпиц. - Мило, ты что раскричался?- услышал он надтреснутый голос матери, и толкнул калитку, так и не позвонив в колокольчик. Иссохшая от времени или от болезни старуха, державшаяся неестественно прямо, одетая в строгое синее платье, соломенную шляпку, давно вышедшую из моды, и с собачкой на руках - это его мать? Он помнил женщину, которая обещала всегда оставаться молодой и красивой, помнил округлые белые руки, украшенные двумя старинными браслетами с камеями( в детстве отец не раз говорил им, что они принадлежали королевской фаворитке и имеют какое-то отношение к их семье). И теперь он должен признать, что эта древняя старуха - его мать? Он шел по дорожке, не замечая, что у изгороди за ним наблюдает еще один человек: его отец. Старая дама вглядывалась в неожиданного гостя из-под ладони, приставленной козырьком к глазам. Утреннее солнце и ослабевшее зрение мешали ей разглядеть идущего, она опустила на землю Мило и двинулась навстречу. Но, чем ближе она подходила, тем медленнее и неувереннее были ее шаги; не доходя до Армана, она пошатнулась и начала оседать на землю. Он успел поймать невесомое тело, оглянулся в поисках помощи, и увидел отца. И так и застыл, держа мать на руках. - Жорж, ты?- беззвучно произнес отец, и, бросив скрученную в трубку газету, которую сжимал обеими руками, обхватил сына за плечи, не сознавая, что двух стариков тому не удержать. Что-то подсказало сестре, что странная тишина в саду, которую нарушало только повизгивание растерянной собачки, требует и ее присутствия. Луиза выскочила как раз вовремя, чтобы помочь усадить отца и мать. А потом началось нечто невообразимое: поток слез, восклицаний, в которых смешались неверие, радость, страх и опасения, восторг и ужас. Они опять стали семьей, и еще долго не могли поверить в это. Только на следующий день смог Жорж рассказать сам и выслушать родителей. Тогда же было решено, что для всех, и для родителей тоже, он будет теперь Арманом де Силлег - вернувшимся с фронта после долгого лечения сыном дальних родственников семьи.
полная версия страницы