Форум » Благородный Атос » Мари и Оливье (продолжение) » Ответить
Мари и Оливье (продолжение)
Черубина де Габрияк: Автор: до сих пор не верю, что я на это решилась. Бета: Lumineuse Фэндом: «Три мушкетёра», «Двадцать лет спустя», «Юность мушкетеров», «Мушкетеры» Пэйринг и персонажи: виконт затем граф Оливье де Ла Фер/Герцогиня де Шеврез, Атос/Герцогиня де Шеврез, Атос/Миледи Винтер Атос, Герцогиня де Шеврез, Миледи, Рауль де Бражелон и, в разной степени, большинство персонажей романа "Три мушкетера" плюс герцог Эркюль де Роан-Монбазон, герцог де Люин, герцог де Шеврез, граф Шале... Жанр: Любовный роман с элементами авантюризма Рейтинг: R Размер: планируется макси (я в ужасе от того, насколько макси) Описание: Что могло быть, если бы Атос узнал раньше, какое очаровательное создание эта Мари Мишон... Вот такая, несколько сказочная фантазия родилась очень давно на данную тему. Очень хотелось знать, что могло бы получиться у героев, если б они встретились в ранней юности в иных обстоятельствах. Посвящение: Мэтру, прежде всего. Огромная благодарность бете и моей подруге Светлане, без которых я бы не решилась это написать. Спасибо Стелле, за то, что стала моим путеводителем по дюманским форумам и миру фанфиков, и всем, кто мне помогал и консультировал. Примечания автора: Это - AU со всеми вытекающими. Действие начинается до изложенного в "Юности мушкетеров" и "Трех мушкетерах", но события этих произведений Дюма остаются без изменений. Возможно изменение того, что у Дюма происходило за кадром. Автор постаралась положить все это на определенную историческую базу, но позволила себе ряд отступлений. Есть сдвиг по датам исторических событий. Орфография имен, по возможности, приближена к тому, как они звучат по-французски. Ну что, поехали? Сильно не бейте. Но, на всякий случай, достала каску и броник.
Черубина де Габрияк: stella пишет: но и цена - мамочки во Франции рыба вообще дорогая. А судак стал модным, потому за ним гоняются. Приехали б в Ростов, там его, что грязи. Я так понимаю, здесь он водится на стыке рек и моря. А во Франции мне говорили о нем, как о речной рыбе. А цитрусовые я люблю в соусах, в десертах всяких. А вот в качестве фруктов- умеренно.
stella: Судак - речная рыба. Хищная при том.))
Черубина де Габрияк: stella пишет: Судак - речная рыба. Хищная при том.)) Знаю, что хищная. Но он распространен именно в Приазовье в устье Дона, например.
Кэтти: Черубина де Габрияк , спасибо за доставленное удовольствие. Тут все тонкости уже обсудили. Повторяться не буду. Я вот подумала. Истории Мари и Оливье могли происходить именно так даже если бы они не встретились и не женились. Это параллельные жизненные истории. Интересные сами по себе, вне контекста об их тайном браке и грядущем пополнении...
Черубина де Габрияк: Кэтти, спасибо за отзыв. Думаю, мы все пишем изначально для собственного удовольствия, но стремимся доставить удовольствие читателю. Кэтти пишет: Интересные сами по себе, вне контекста об их тайном браке и грядущем пополнении. Согласна, что личности они оба интересные, потому и захотелось их поближе свести. Кэтти пишет: Это параллельные жизненные истории. Вот прям исключительно параллельно не обещаю. Мне интересно их пересечь. И роль, как ты говоришь "грядущего поколения", как раз в этом. А иначе у нас будет два отдельных фика.
L_Lada: Черубина де Габрияк , вроде все уже сказали, потому просто - Эх, помню, в Париже рядом с нашей гостиницей раз или два в неделю по утрам был рыбный базар. Вот это было зрелище!
stella: L_Lada , французы в булочной или на базаре - это настоящий спектакль. Насладилась в Руане.
Черубина де Габрияк: L_Lada , мерси. Французского рынка не хватает очень.
Черубина де Габрияк: Глава 16. Управляющий графа де Бражелона, замок в Витре и нечаянная встреча На другой день после охоты Оливье поехал в Блуа. Первым делом он посетил счетную палату, где узнал средний урожай зерна в округе, от которого зависел размер шампара, и цены на лес в провинции. Как и предполагал граф, они оказались несколько выше тех, что Антуан внес в счетные книги. Разница была не настолько велика, чтобы бросаться в глаза, но общая сумма набегала приличная. Помимо этого в книгах значились расходы на проведение в имении различных работ, которые явно выполнены не были. Самым же вопиющим был случай с семьей Корбен, говоривший о том, что Антуан зарвался. Управляющего нужно было менять. Поэтому, выйдя из счетной палаты, Оливье отправился в контору поверенного герцога де Барбе и заручился обещанием стряпчего подыскать достойного кандидата. Вечером после ужина дядя и племянник долго сидели в кабинете, просматривая счета и обсуждая положение дел. Оливье подробно рассказал о своих догадках. Сомнений в нечестности Антуана у графа де Бражелона больше не осталось. За управляющим послали. Граф де Бражелон сел на свое место за столом, на котором лежали раскрытые счетные книги. Трепещущее пламя свечей качалось на стенах густо-красными отблесками, отчего все предметы в комнате отбрасывали резкие тени. Оливье расположился в кресле в углу кабинета и собрался наблюдать. Огюст с удивлением отметил, что племянник неуловимо преобразился. Молодой человек выбрал место в тени и казался непринужденным, но в его манере держаться сейчас читалась спокойная властность. Все говорило о том, что он приготовился действовать так, как потребуют обстоятельства. Огюст отчего-то вдруг вспомнил одного из предков Ля Феров из рода Куси, Тома де Марля, прозванного за необузданный нрав «бешеным волком». Именно на волка сейчас походил Оливье. Но на волка иного склада: невозмутимого, хладнокровного, того, что издревле считался символом чести и справедливости. «Мальчик молод еще, но мужает на глазах. То, как он обошелся с парнишкой, и охота у герцога хорошо это показали. Оливье рожден главенствовать и становится больше похож на своего отца, чем на сестру, как это было в детстве. Кровь Ля Феров берет в нем верх», – отметил про себя Бражелон не без легкого сожаления, которое пока не мог себе объяснить. Вошел Антуан. Было видно, что он озадачен тем, что его позвали в столь неурочный час, но старается не показать. Управляющий поклонился, поднимая голову, наткнулся глазами на книги и беспокойно передернул плечами. Следом поймал на себе испытующий взгляд Оливье и снова непроизвольно поежился. – Ваша милость желали меня видеть? – обратился управляющий к хозяину. – Да, Антуан, – ответил граф де Бражелон. – Вчера нам встретился сын Андре Корбена, умершего с месяц назад. Положение семьи крайне тяжелое. Я ведь запретил применять право «мертвой руки». То, что вы ослушались, весьма меня удручает. – Но таковы вековые устои, зачем их нарушать? Если вам не нужна скотина, пусть семья внесет плату деньгами. Все доход вам, он лишним не будет, – в голосе Антуана звучали угодливые интонации. Бражелон поморщился, подумав: «А ведь Антуан неприятный тип! Странно, что я этого не замечал». Обманутое доверие и, как следствие, разочарование заставили по-новому взглянуть на того, кого, казалось, он знал не один год. А выходит, был полон иллюзий. Оливье внимательно смотрел и слушал, ничего не упуская, но никак не реагировал. – Если мои крестьяне обнищают, я только проиграю. Мой долг сеньора – беречь тех, кто дает мне доход. Завтра же верните Корбенам добро! – распорядился граф де Бражелон, хотя запись, на которую Оливье указал ему в счетной книге, не оставляла сомнений в том, какой последует ответ. – Невозможно, ваша милость, – замялся управляющий. – Дело в том, что они околели. – Оба животных сразу? – с показным удивлением переспросил Бражелон. – А в чем причина? – Не ведаю, сударь, – Антуан облизнул губы, скосив при этом глаза в сторону Оливье. Подобная настойчивость в расспросах была для графа де Бражелона не свойственна. А присутствующий при разговоре молчаливый племянник хозяина по-видимому начинал внушать управляющему все большую тревогу. И он счел нужным добавить: – Семья-то бедная, какой там уход за скотиной? Может, хворой была. – И вы не известили меня, Антуан? Ведь дело серьезное! А если это спровоцирует падеж всего поголовья? – Не думаю, я осматривал стадо. Больше хилых особей не выявил, – управляющий нервно моргнул. Огюст заметил, как при этих неловких попытках управляющего вывернуться пальцы рук Оливье, свободно лежащих на подлокотниках кресла, несколько раз сжались в кулаки. Сам же Бражелон был в затруднении. Он нисколько не сомневался, что Антуан юлит. Но как доказать? Привыкнув доверять управляющему, Огюст испытывал неловкость оттого, что был вынужден ловить слугу на вранье. А углубляться в дебри цен и налогов, приходов и расходов вовсе не чувствовал себя способным. Он озадаченно посмотрел на племянника и обнаружил, что непринужденность Оливье улетучилась. Глаза потемнели и стали свинцово-синими. Он весь подобрался, вскинул руку, привлекая внимание дяди: – Сударь, с вашего позволения… Повернулся к управляющему и спокойно спросил: – Скажите, Антуан, какую сумму вы присваиваете ежегодно? Антуан, не ожидавший столь прямого вопроса, вздрогнул, неловко отступил на пару шагов и пролепетал: – Я не понимаю… – Бросьте! Понимаете, – голос Оливье звучал ровно, но сухо и отрывисто. – Я навел справки в счетной палате. Все сверил. Вы кладете в карман не менее семисот ливров. В год. А якобы околевшие бык с коровой – это минимум сто ливров сверх этой суммы. Вы выгодно их продали? Щеки управляющего пошли красными пятнами, а затем кровь отхлынула у него от лица, и оно стало землисто-серым. Вместо ответа Антуан только хватал воздух ртом. – Вы ведете себя, как браконьер, – продолжил Оливье тоном, окрасившимся дрожью металла. – А браконьеров вешают. Благодарите Бога, что мы не в Ля Фере, я бы вас вздернул! Но можно отвезти вас в Блуа. В суд королевский. От этих слов племянника по коже графа де Бражелона пробежал неприятный холодок. На мгновение ему почудилось, что в кабинете сейчас сидит не Оливье, а неумолимый и неприступный Ангерран де Ля Фер. Мужа сестры Огюст всю жизнь побаивался. Невзирая на то, что на его памяти даже не было случая, чтобы тот повысил голос. Как не повысил его сейчас и Оливье. Тем страшнее прозвучала из его уст угроза, и тем разительнее было в этот момент сходство сына с отцом. Бражелон слегка качнул головой, прогоняя наваждение. Хоть он знал, что его сестра была в браке счастлива, оказаться в одной комнате даже с призраком зятя, Огюст желанием не горел. Управляющий же затрясся всем телом, упал на колени и взмолился, обращаясь к хозяину: – Ваша милость, не губите! Четверо мальцов у меня подрастают, одни расходы от них. Да еще старшая дочь на выданье. И ведь не красавица, без хорошего приданого кто возьмет? Бес попутал. Я искуплю, отработаю, только пощадите! Вид слуги, валяющегося у него в ногах, вызвал у графа де Бражелона жалость с налетом презрения. Антуан же, заливаясь слезами, всячески взывал к снисходительности хозяина, клялся детьми и божился впредь служить верой и правдой. В конце концов Огюст почувствовал себя до предела вымотанным этим неприятным разговором и совершенно не в состоянии принять какое-либо решение. Потому лишь бессильно махнул рукой, взглядом давая знать племяннику, что предоставляет ему полную свободу действий. Оливье чуть кивнул, показывая дяде, что понял его, и произнес, обращаясь к управляющему: – Антуан, благодарите его сиятельство за то, что он согласен не преследовать вас за содеянное. У вас есть неделя, чтобы вернуть последнее жалованье и сумму, украденную за прошлый год, включая стоимость якобы околевшей скотины. После духу вашего с семейством в имении быть не должно. В противном случае, вы знаете, что вас ждет. Подите прочь. Управляющий немедленно понял, что дальнейшие мольбы не имеют смысла, поднялся и, то и дело кланяясь, задом попятился к выходу из кабинета. Когда за Антуаном закрылась дверь, Огюст несколько мгновений изучающе вглядывался в лицо племянника, как если бы видел его впервые, а затем задумчиво произнес: – Оливье, давеча вы опасались, что не созданы для роли влиятельного сеньора. А по-моему, вы отлично справляетесь. – Дядя, мне слышится в ваших словах скорее укор, нежели одобрение. Вы вероятно считаете, что я не вправе был так говорить с Антуаном. Прошу вас, простите. Я у вас в гостях и искренне сожалею, если каким-то образом… Огюст не дал Оливье закончить: – Не извиняйтесь, мой мальчик! У меня в мыслях не было вас упрекнуть. Вы разрешили ситуацию, с которой я бы не справился. Напротив, я от всей души вам признателен, – Бражелон взял короткую паузу, а после добавил: – Все же не могу не спросить… Скажите, вы в самом деле могли бы осудить человека на смерть? Оливье некоторое время собирался с мыслями, глядя, как тонкие огненные языки жадно лижут дрова в камине. А затем ответил, тщательно взвешивая смысл, который вкладывал в каждое слово: – Дядя, видите ли, мне вчера совсем не хотелось убивать оленя. Но таков установленный порядок вещей, и в этом не было бессмысленной жестокости. Охота позволяет регулировать число особей в наших лесах, а добытая дичь дает нам пропитание. Как есть различие между охотником и браконьером, так и судья отличается от убийцы. Судья обязан одинаково судить всех, как судил бы самого себя. Приговор должен быть справедлив, даже, если суров, а кара – заслуженной. Право высшего суда мне досталось в наследство. Поверьте, я предпочел бы этим не заниматься, а выращивать, скажем, тюльпаны. Но судьба выбрала за меня, и долг есть долг. Если понадобится, я исполню его,– закончил Оливье уже твердо. Огюст снова внимательно взглянул на племянника и почти сразу отвел глаза, затуманившиеся нежной грустью. Ему внезапно до боли зримо представилось, что судьба Оливье отнюдь не будет тихой и спокойной. Какие бури ожидают эту пылкую и цельную натуру? Ценой потери каких иллюзий суждено ей пройти свой жизненный путь? Если б знать хотя бы, что отыщется та, что станет для Оливье таким же преданным другом, каким была для его отца Изабо. Бражелон плеснул себе вина в бокал, отхлебнул, чтобы избавиться от комка в горле, накрыл руку племянника своей и заговорил неспеша, стараясь не выказать волнения: – Во время разговора с Антуаном вы слишком живо напомнили мне вашего отца, – и, заметив, как радостно вспыхнули при этих словах глаза Оливье, Огюст печально покачал головой: – Знаю, как вы хотите быть во всем на него похожим… Но ваш отец прожил суровую жизнь, наложившую на него отпечаток. Она ожесточила его. Ваша матушка любила мужа и принимала его таким, каким он был. Но для вас графиня подобной судьбы не желала. Мальчик мой, вас всегда отличала душевная тонкость… Не растеряйте то ценное, что заложено в вас природой. Огюст ласково провел рукой по волосам Оливье, тот внимательно взглянул на дядю и очень тихо промолвил: – Я подумаю над вашими словами, дядя. *** Март пролетел незаметно. Новый управляющий прибыл через несколько дней. Он оказался толковым, быстро все схватывал. Так что Оливье не пришлось тратить много усилий на то, чтобы ввести его в курс дел. Молодой человек проводил время с дядей, охотился с герцогом де Барбе, общение с которым доставляло Оливье неподдельное удовольствие. Граф даже пару раз принял приглашение и побывал на балу в замке герцога, рассудив, что, возможно, найдет свою судьбу именно здесь. Но чуда, увы, не случилось. Девицы на выданье в Орлеанэ мало отличались от тех, что встречались ему и ранее. Они точно так же были в меру милы, в меру красивы, в меру воспитаны, в меру не глупы… Но именно эта умеренность во всем представлялась ему слишком пресной, а их безупречность – пустой и безжизненной. Они ни в чем не уступали Катрин де Ля Люссе, ни в чем ее не превосходили. Но коль скоро сердце Оливье молчало, а жениться было необходимо, то какая, черт возьми, разница, на которой из них? Лучше уж покориться выбору отца – сыну дурного он не желал. Значит, так тому и быть. Внутренне почти приняв неизбежное, Оливье стал собираться обратно в Ля Фер. Ранним утром в начале апреля он сердечно простился с дядей и выехал в сторону Витре: перед возвращением предстояло еще заехать в беррийский замок. Тамошний управляющий был загодя извещен письмом о приезде графа. Оливье пустил коня неспешной рысью. Молодой человек отправился в путь, едва стало светать, рассчитывая преодолеть шестнадцать с лишним лье еще до скончания дня, и сейчас никуда не торопился. Гримо мелкой рысью трусил позади. Легкий ветерок овевал прохладой и бодрил, разгоняя остатки паутины вязкой сонливости. Небыстрая езда и пустынная дорога располагали к раздумьям, и Оливье, в который раз, мыслями возвращался к так озадачившим его словам дяди. Что имел в виду граф де Бражелон? От чего хотел предостеречь племянника? Оливье восхищался отцом, и, сколько помнил себя, считал его образцом дворянина и примером для подражания. Эти чувства в сыне лишь обострились с тех пор, как Ангерран де Ля Фер покинул этот мир. Но теперь выходит, что матушка не хотела ему той же судьбы, что была у отца. Почему? Сказанному дядей молодой человек полностью доверял: Бражелон, как и все в их семье, говорил только правду. Но постичь до конца суть его замечания Оливье пока был не в силах, а к той беседе они не возвращались. Если б только было возможно поговорить с матерью! В том, что она его слышит с небес, Оливье нисколько не сомневался. Но вот как услышать ее? Ответ, похоже, придется искать самому. Оливье оторвался от размышлений и окинул взглядом местность вокруг. На исходе ночи все вокруг было монотонным и тихим. Дорога плавно вилась меж полей, задумчивый лес на горизонте пробуждался от грез. Но вот лучи восходящего солнца пронзили сиреневую дымку и разом залили сочными красками пейзаж, наполнив его щебетом птиц. Весна уже всецело властвовала над природой. Зазеленели поля, на деревьях лопнули почки, выпустив на волю молодые клейкие листья. И совсем уже скоро густые кроны запушит душистая россыпь цветов. Ближе к вечеру серебристым клинком впереди сверкнула река с нависшим над ней утесом, где стоял готический замок. Оливье въехал на мост, соединяющий оба берега Эндра, и теперь горделивое здание будто парило над ним. Граф удивленно оглядывал устремившиеся в небо отвесные стены. Они были белоснежными, без малейших следов копоти. Как такое было возможным? Дядя предупредил, что после пожара замок отстроить едва ли удастся. А тот выглядел совершенно нетронутыми огнем. Таким, каким Оливье запомнил его в свой последний приезд, еще в отрочестве, лет десять тому. Граф поехал к главному входу вдоль крепостной стены с могучими контрфорсами (*) и семью сторожевыми башнями, соединенными галереей. И чем ближе к воротам, тем более далекой от идиллии становилась картина. Башни, как и когда-то, грозно щетинились бойницами, но те давно стали бесполезными: стена местами была сильно разрушена, местами – вовсе обвалилась, а сквозь расщелины в руинах прорывался вездесущий плющ. Мост через ров был опущен, решетка поднята, ворота отворены. Запирать их больше не было нужды. Когда-то стена надежно защищала сам замок, дома обслуги, часовню, мастерские и хозяйственные постройки. Но от стены мало что осталось, а за шесть лет, что замок простоял заброшенным, все здесь пришло в запустение, и обитатели внутреннего двора перебрались в соседнюю деревню. Только жилище управляющего избежало печальной участи. Оливье без труда его определил и направился туда. Управляющий ждал, граф наскоро поел и сразу пожелал осмотреть замок. Управляющий прихватил фонарь со свечей и вместе с Гримо последовал за хозяином. Со стороны внутреннего двора здание являло собой зрелище, резко отличавшееся от того, что Оливье видел с моста. Здесь сомневаться в том, что замок пережил чудовищное бедствие, не приходилось. Крыша во многих местах проломилась от огня, кое-где сохранились только балки стропил, похожие на торчащие наружу ребра ужасного зверя, которому вспороли брюхо. Замок мрачно взирал на мир пустыми глазницами стрельчатых окон, а белый камень над ними покрывали угольные полосы сажи там, где когда-то бушевало вырвавшееся наружу пламя. Донжон, ранее примыкавший к правому крылу, был полностью обрушен. Оливье только сейчас понял, что должен был его увидеть на подъезде к замку, но, завороженный красотой величественного строения, не обратил внимания на отсутствие главной замковой башни. Правда, в Витре, в отличие от Куси или Ля Фера, донжон не был огромным, а едва превышал сам замок. – Мне никогда не забыть тот злосчастный день. Госпожа графиня как раз гостила в Бражелоне. Пожар начался в донжоне внезапно, ближе к ночи, – пояснил управляющий. – Река, должно быть, вызвала оползень пород в холме под ним. Башня стала понемногу проседать и крениться, но глазу это было незаметно, и мер не предприняли. Пока однажды в погребах не выпал факел из ослабевшей скобы, от него огонь и пошел. Дул ужасный ветер, небо из черного сделалось красным. Люди высыпали на улицу и стояли беспомощные, не проронив ни звука. Простите, сударь, мы ничего не могли сделать. – Я не виню вас. Если ветер раздул пожар, справиться с ним было уже нельзя, – ответил Оливье. Перед его глазами сейчас, как наяву, предстало зловещее видение багрового зарева, разрывающего ночную мглу. – Подняться внутрь можно? – поинтересовался граф – Да, центральная лестница из камня, она не пострадала. И помешала перекинуться огню. Сохранилось несколько комнат, что выходят на реку, и «синяя» спальня на третьем этаже. А с этой стороны в помещениях все выгорело. Со временем рухнул сам донжон и часть крепостной стены. Хозяйка в Бражелоне так и осталась жить, пока не умерла. Здесь только сторожа, да я с семьей. Оливье уже почти не слушал. Быстро шагнул к двери, с усилием толкнул ее, ступая в свое исчезнувшее детство, поглощенное огнем навсегда. И сразу устремился по лестнице к уцелевшему островку той благословенной поры – спальне матери, где впервые увидел свет. Сердце билось часто-часто. Так, что Оливье едва мог дышать. Звук его шагов гулко ударялся о камень, звенящим эхом разносясь по пустынному зданию. Граф едва задерживал взгляд на зияющих дверных проемах, морщился, как от боли, и даже не заглядывал в продуваемые сквозняками залы с вздыбленными остатками выгоревшего паркета и лохмотьями гобеленов, почерневшими от огня. Осматривать это не было ни сил, ни смысла. Не останавливаться, скорее наверх. Оливье достиг третьего этажа и замер перед закрытой дубовой дверью, переводя, наконец, дух. В этот момент подоспели и слуги. – Погодите, ваше сиятельство, я отворю вам, – управляющий достал ключи. – В замке, сами изволите видеть, и ветер гуляет, и дождь льет нередко, зимой так и снег залетает. А тут мы, как можем, порядок поддерживаем. Слуга отпер дверь и отступил, пропуская хозяина. Оливье вошел. И сразу невероятное, нереальное ощущение тихого покоя и умиротворения накрыло его и окутало целиком. Все заботы, сомненья на время ушли, будто мать незримо присутствовала здесь. Граф огляделся. В комнате, казалось, ничто не изменилось: потолок с выступающими мощными балками, высокая кровать с тяжелым синим пологом, широкий мраморный камин, пара кресел, мозаичное окно, колыбель… Вот только колыбели здесь быть не могло. Оливье гостил здесь в одно время с матерью перед самым отъездом в коллеж и на тот момент давно спал в кровати в собственной спальне. Да и когда он еще был младенцем, колыбель всегда стояла в комнате кормилицы. – Откуда здесь это? – удивленно поинтересовался хозяин, кивнув в сторону люльки. – Мы собрали здесь кое-какие уцелевшие вещи – бюро, дрессуар с кухни – чтоб не пропали. На случай, если ваше сиятельство пожелает что-то забрать. И колыбель перенесли, мало ли? Она хорошо сохранилась, может еще послужить. Вещь дорогая, из ценного дерева, не для прислуги… – Хорошо, я подумаю, что со всем этим делать, – неопределенно пожал плечами Оливье, которому не терпелось остаться одному. – Можете идти к себе, я побуду здесь. Управляющий поклонился, подошел к камину, намереваясь зажечь свечи в высоких бронзовых канделябрах. Но хозяин знаком остановил его: – Не нужно, камина будет достаточно, – графу не хотелось сейчас слишком яркого света, который разрушил бы магию единения с матерью, создаваемую царящим в спальне уютным полумраком. – Я вижу, у вас здесь запас дров? – Мы протапливаем комнату время от времени, иначе плесень…. – Хорошо. Ступайте, вы мне больше не нужны. Гримо сам растопит камин, а после спустится к вам взять холодного мяса, сыра и немного вина. Увидимся утром, я посмотрю счетные книги имения. Когда Гримо вернулся, неся поднос со съестным, то нашел хозяина крепко спящим. Оливье не дождался ужина и уснул сладким, безмятежным сном, сидя на полу на медвежьей шкуре, прислонившись спиной к изножью кровати. Ближе к утру он в полудреме перебрался на постель, позволив Гримо стянуть с себя сапоги, и проснулся только, когда уже совсем рассвело. Оливье приоткрыл глаза и сквозь ресницы увидел, что через оконный витраж в комнату косою лентой струятся сумеречные лучи. И в этом тусклом потоке солнечного света почти осязаемо прорисовывается миниатюрная женская фигурка, сидящая у окна. А ее склоненное над колыбелью лицо скрывают ниспадающие в беспорядке белокурые локоны, мерцая розоватым золотом на утреннем солнце. «Мама!»– слово, уже готовое сорваться с уст Оливье, застыло на его губах. Нет, женщина, которую он видел, хоть и напоминала чем-то едва уловимым мать, была совсем юной. А покойная графиня родила сына, будучи гораздо старше. Женщина у окна скорее походила на ту, которая уже не раз являлась ему во снах, но лица которой ему все никак не удавалось увидеть. Может сейчас? Молодой человек принялся вглядываться, окончательно открыл глаза, и… видение, задрожав, бесследно растаяло. В комнате, кроме Оливье, был один Гримо, который спал в кресле у камина и тотчас вскочил, едва хозяин пошевелился. Граф отправил слугу вниз за горячей водой, чтобы умыться и привести себя в порядок. После чего встал сам, подошел к люльке, качнул, провел по ней рукой. Остатки кружева, когда-то белоснежного, почти истлели. Оливье смог расправить пальцами один кусок тончайшего батиста. Тот пожелтел и стал совсем прозрачным, но в изящном плетении ажура все еще можно было различить шитый гладью их фамильный герб. А вот впитавшая сейчас солнце резная древесина не рассохлась, а была плотной, гладкой на ощупь и приятно грела ладонь. Колыбель и в самом деле еще вполне можно использовать. Да на что она Оливье? Если только это не знак… И раз видел Оливье не мать, то, быть может, она дала сыну взглянуть на ту, что предназначена ему? И в этом заключался ответ на мучившие Оливье вопросы? Но у мадемуазель де Ля Люссе волосы темные… В этот момент вернулся Гримо. Через полчаса граф, гладко выбритый и, как всегда, безупречно подтянутый, спустился к управляющему и после завтрака стал разбирать счета. Оливье было достаточно бегло пролистать приходно-расходные книги, чтобы удостовериться, что, в отличие от Бражелона, здешним управляющим дела ведутся безупречно. Оливье, не откладывая, решил отправиться в дорогу. Перед отъездом он велел принести себе чернила, перо, бумагу и сел за письмо к дяде. В нем молодой человек подтвердил плачевное состояние замка и то, что его восстановлением заняться не планирует. По крайней мере, в настоящий момент. Но вот память о том, что принадлежало одной из ветвей его предков, хотел бы сохранить. А для этого перевезти камни разрушившегося замка из Витре в Бражелон, чтобы построить там часовню на границе владений. Организацией всего этого он поручал заняться управляющему в Берри, которому оставлял соответствующие указания и необходимые средства из дохода от поместья. Дядю же Оливье просил подыскать архитектора. Оливье на секунду задумался, приписал еще несколько строк, скрепил письмо своей печатью, велел управляющему отправить его с первой же почтой и выехал в Ля Фер. *** Под Орлеаном навстречу графу из-за поворота, вздымая клубы пыли, выехала золоченая карета, запряженная четверкой лошадей, мчавшихся быстрой рысью. Карету сопровождали двое всадников. Поравнявшись с экипажем, Оливье скользнул взглядом по дверце, и что-то кольнуло в сердце, а место давнего удара в затылке снова заныло. Граф непроизвольно придержал коня: он узнал золотые сквозные ромбы на червленом поле герба Роанов. Оливье определенно что-то связывало с этой семьей, и в карете вероятно находится кто-то хорошо ему знакомый. Карету еще не поздно догнать. Граф легко потянул повод, заводя коня на вольт, чтоб развернуться. (*) Контрфорсами называют выступающие части стен, усиливающие их и поддерживающие в нужных местах.
stella: Сцена дознания управляющего в Бражелоне напомнила мне сцену у Фуке, когда д'Эрбле допрашивал Тоби. Ты дала возможность графу построить часовню в Бражелоне намного раньше, чем это было в каноне? Но Бражелон еще не совсем ему принадлежит, не рановато ли он ведет себя, как хозяин? Мне все же кажется, что это не свойственно деликатному Оливье. Мне этот момент представляется бестактным по отношению к еще живому Бражелону. А в остальном все очень обстоятельно и зримо.
Черубина де Габрияк: stella пишет: Сцена дознания управляющего в Бражелоне напомнила мне сцену у Фуке, когда д'Эрбле допрашивал Тоби. Интересно. Не помню совсем. Ты ж знаешь, "Виконта" я перечитываю очень точечно - слишком там все болезненно закрепилось в сознании. stella пишет: Но Бражелон еще не совсем ему принадлежит, не рановато ли он ведет себя, как хозяин? Мне все же кажется, что это не свойственно деликатному Оливье. Мне этот момент представляется бестактным по отношению к еще живому Бражелону. Не думала, что будет смотреться бестактно. Я воспринимала именно как возможность что-то сохранить и для дяди в том числе, как память о наследии предков по материнской линии. Витре Оливье уже унаследовал от бабки, матери его матери и Бражелона. Но пользуется только доходом от замка. А камни для часовни скорее дар дяде, я так это видела. Оливье же наоборот в предыдущей главе высказывает надежду, что дядя женится еще и оставит Бражелон собственному наследнику, а не ему. В остальном у меня много чего раньше, чем в каноне, но я использую. Потому да, раньше. stella пишет: А в остальном все очень обстоятельно и зримо. Спасибо.
Черубина де Габрияк: Замок, который я "определила" Атосу в качестве "бабушкиного". Это замок с подходящим именем Рауль в Берри, правда, в Шатору. Вот картинки, в том числе план с крепостной стеной и донжоном, которых уже нет. Спальни сейчас тоже нет. На экскурсию туда пускают периодически, так как в более современном здании рядом, века XIX, находится префектура. В моем описании он немножко развернут на местности по отношению к реке, как мне было удобнее. Внутри тоже, конечно, не 100% соответствие. Витре во Франции несколько. Самая подходящая деревенька сейчас слилась с другой - Сент-Ипполит и носит теперь это название. Но я смотрела по карте, она чуточку выбивается из исторического Берри в сторону Тура. Ничего примечательного я в ней не нашла.
stella: Знаешь, белый дом на холме в окружении платанов - это Бражелон.)) Но там изначально не было так много строений и донжона. Мне Бражелон представляется творением времен Франциска 1. А тут до века 18 куча укреплений оставалось.
Черубина де Габрияк: stella пишет: Знаешь, белый дом на холме в окружении платанов - это Бражелон.)) Что ты! Ну конечно знаю. Но замки в принципе на холмах строили, как правило, так легче оборонять было. И белые навскидку из самых известных: Шамбор, Шенон, Шенонсо... Да и замок Блуа тоже. Бражелон я воспиринимаю уже ближе к особняку. А тут 12-13 век и реконструкция в 15-м. Готика, одна их разновидностей.. stella пишет: А тут до века 18 куча укреплений оставалось. Ну я не имела в виду, что это тот самый замок. Не называйся он Рауль, что показалось забавным, я б его сюда и не приносила. Ну и красив. Ты ж художник, с натуры рисовала. Вот и мне нужна была натура, чтоб описать. Хотя я корректировала под свои нужды. Пожара в замке, что на фото не было. Постройки у меня сохранились, просто заброшены, раз замок нежилой. У себя я обрушила донжон, местами крепостную стену и всякое по мелочам Шатору - крупный город, у Дюма на него ни намека. Витре - село и немного не там, если Витре-Сент-Ипполит - это оно. Был бы в Витре замок, еще и подходящий под описание, можно было бы говорить.
L_Lada: Я слышу речь не мальчика, но мужа... (с) Черубина де Габрияк ,
Кэтти: Черубина де Габрияк ,Витре или Витри? Что то запамятовала я...
Черубина де Габрияк: Кэтти пишет: Черубина де Габрияк ,Витре или Витри? Что то запамятовала я... Открыла пьесу, на всякий случай: Vitray dans le Berry. Думала,, что игрек дает в сочетании с "а" - "э" + й. Но только общаласьс французам, у которого фамилия заканчивается на "ay" - все-таки просто "э". L_Lada пишет: Я слышу речь не мальчика, но мужа... (с) Глубокое вам мерси. ( папа любил так говорить. Не знаю, сам придумал или услышал).
L_Lada: Черубина де Габрияк пишет: сам придумал или услышал). Прочитал. В "Борисе Годунове" Пушкина. И/или услышал в опере. Мой папа тоже это часто говорил.
Luisante: Черубина де Габрияк, спасибо за продолжение Глава очень понравилась, хорошо прописаны и вплетены разные мелочи и детали, которые важны и для сюжета, и для видения характеров героев. Картинка легко рисуется перед глазами. Все логично выстроено и перетекает из одного в другое с соответствующим эмоциональным фоном. Хочу выделить то, что, на мой взгляд, особенно удалось передать, цитаты специально порезала: Черубина де Габрияк пишет: мне вчера совсем не хотелось убивать оленя. Черубина де Габрияк пишет: таков установленный порядок вещей, и в этом не было бессмысленной жестокости. Черубина де Габрияк пишет: судья отличается от убийцы. Судья обязан одинаково судить всех, как судил бы самого себя. Задумка с видением хороша, и понятно, для чего это было сделано. Но, если честно, немного разочаровала. Мне кажется, что если бы вместо незнакомки была мать, то было пронзительно и тонко, подчеркнуло бы романтичность графа, его юность, печаль и ностальгию. Но замысел автора есть замысел автора)).
Кэтти: Luisante , а мне понравилось" видение:"Трактуй как хочешь: То ли забытая Мари де Роан, то ли предстоящая Анна. Ведь у Анны тоже будет ребенок. Пусть и после сцены на охоте и не от Оливье.
полная версия страницы