Форум » Благородный Атос » Бражелон. Новая жизнь » Ответить
Бражелон. Новая жизнь
Luisante: Название: Бражелон. Новая жизнь Автор: Luisante Фэндом: А. Дюма "Три мушкетера", "Двадцать лет спустя" Пэйринг: Атос, Рауль де Бражелон, Гримо, ОМП, ОЖП Размер: макси Жанр: пропущенная сцена, AU, частичный ООС Рейтинг: G Статус: не закончен Описание: Некоторые возможные или альтернативные события, которые могли бы случиться между романами А. Дюма "Три мушкетера" и "Двадцать лет спустя" Как я и обещала в соседней теме, выкладываю свой фик. Он не закончен, процесс написания идет. Буду рада отзывам, мнениям, комментариям.
Luisante: Grand-mere пишет: На мой взгляд, далеко не все печатные издания, стоящие сегодня на полках магазинов, выдержат сравнение с "Новой жизнью". Очень достойная вещь! Grand-mere, честно говоря, я как вечно сомневающийся автор в удивлении и смущении. Большое спасибо за оценку).
Luisante: Лея, спасибо вам!
stella: Luisante , я очень жду продолжения, мне интересно, что будет дальше. До последних глав и встречи с Монтеро было все очень узнаваемо, а сейчас - крутой поворот намечается. И очень интересно, как вы ввели Пелетье: до сих пор кроме д'Артаньяна никто не был посвящен в то, что произошло в лесу. И еще - у вас Атос не сгинул для родни, все были в курсе, что у графа жизнь протекает отныне в Париже.
Luisante: stella, спасибо и за Пеллетье тоже, мне самой очень нравится этот персонаж. А что касается поворота, то да, планируется - в следующей главе. А вот насколько он будет крутой и куда приведет, думаю, все вместе посмотрим)).
stella: Luisante , про вашего Атоса можно сказать, как в том сериале: "Никогда не говори"никогда"
Черубина де Габрияк: Luisante пишет: за Пеллетье тоже, мне самой очень нравится этот персонаж. Маркиз душевный получился. stella, мерси, напомнила мне, что надо внести одну мысль в свой рабочий файл.))
stella: Черубина де Габрияк , я в роли напоминальника?
Luisante: stella пишет: Luisante , про вашего Атоса можно сказать, как в том сериале: "Никогда не говори"никогда" stella, можно принять за девиз
Luisante: Глава 5. Новые лица и старые раны Свадьба маркиза де Лавальера отнюдь не являлась хоть сколько-нибудь выдающимся событием для Орлеане, но зато эта была прекрасная возможность для местной знати развлечься. Поэтому в каждом доме, хозяева которого были приглашены, царило воодушевление в ожидании праздника: дамы готовили туалеты, желая перещеголять друг друга в красоте и элегантности, мужчины предвкушали интересные беседы и обсуждение последних новостей. И лишь хозяин Бражелона, отгородившийся от всего остального мира, как считали его соседи, не разделял общих настроений и абсолютно не горел желанием присутствовать на торжестве. Но желания желаниями, а обстоятельства и этикет – совсем другое, и иной раз они не оставляют возможности к отступательному маневру. Приглашение от маркиза пришло во время поездки в Ла Фер, а по прочтении несколько дней ощутимо действовало Атосу на нервы. Он затягивал с ответом, нарушив тем самым все правила приличия и хорошего тона, и собственная нерешительность выбивала из душевного равновесия. В другое время он бы без всяких колебаний ответил отказом: лицезреть «блестящее» местное дворянство было весьма сомнительным удовольствием. Однако не принять приглашение было невозможно, и отнюдь не из вежливости или симпатии к маркизу, которую, к слову сказать, граф абсолютно не испытывал. Отныне ему следовало переступить через себя и снова стать частью светского общества ради будущего Рауля. Атос прекрасно понимал это и в конце концов заставил себя написать несколько любезно-вежливых строк, подтверждающих согласие. Бракосочетание было назначено на конец июня, и в Бражелоне дни до церемонии текли спокойно и размеренно, ничто не нарушало заведенный уклад. Граф, как обычно, занимался делами, но никуда не выезжал, гостей и визитеров также привычно не было, если не считать портного, приглашенного пошить новый костюм для его сиятельства по случаю его первого появления в блуасском обществе. Единственным местом в замке, где царило оживление была, как обычно, кухня, где ввиду отсутствия других новостей и развлечений прислуга обсуждала предстоящее событие. Сам виновник торжества и его будущая супруга особо никого не интересовали, зато их собственный хозяин находился в центре внимания. Все сходились на том, что господину графу просто необходимо было развеяться, и свадьба маркиза являлась для этого прекрасным поводом, а еще возможностью на людей посмотреть и себя показать. Последнее утверждение принадлежало Марион, которая с обычной своей горячностью уверяла всех, что его сиятельству непременно нужно извлечь пользу, а может быть и выгоду из знакомства с какой-нибудь добропорядочной семьей из числа приглашенных, где есть хорошенькая дочка на выданье. Правда, говоря это, Марион вздыхала и неизменно добавляла, что провинциальные барышни, даже обладающие весьма миловидной внешностью, обычно, имеют куриные мозги и никак не могут составить пару господину графу. Мнение Атоса на этот счет было прямо противоположным. Откровенно говоря, подобные светские сборища, званые вечера или балы никогда особо не привлекали его, а иной раз даже вызывали стойкое неприятие. Для него всегда было сродни пытке присутствовать и тем более веселиться на празднике, к которому не лежит душа. Но, как говориться, положение обязывало, а потому ему не оставалось ничего иного, как стоически вытерпеть всё происходящее вокруг. Предстоящее торжество, можно сказать, не рождало у графа никаких чувств, кроме безразличия, если бы не одна вещь, от которой невозможно было уклониться, и которая весьма ощутимо раздражала. Его личность уже давно вызывала в округе всеобщий интерес, Атос прекрасно знал об этом и не питал никаких иллюзий насчет того, что местная знать откажет себе в удовольствии познакомиться с тем, кто до сей поры игнорировал ее общество. Нет, такой шанс, конечно, не мог быть упущен, и он был готов в этому. Маркиз де Лавальер, желая придать своей персоне побольше значимости, устроил торжество с размахом – приглашенных было много, однако не все удостоились чести присутствовать в церкви на венчании. Совершенно неожиданно для себя Атос оказался в числе избранных, и эта новость всколыхнула в сердце какую-то непонятную тревогу. В данной ситуации это было лишено всякой логики, но в голову упрямо лезла мысль о том, что он давно, слишком давно не был в церкви. И хотя эта церемония, где он будет лишь гостем, не имела ничего общего с чем-то личным и сокровенным, воспоминание всплыло из глубин сознания и резануло разум. Последний раз он был в церкви на собственном венчании, а накануне на исповеди. Последовавшие же события словно не позволяли ему обратиться к Богу. Его слепая любовь и глупое счастье затмили для него все и лишили его желания присутствовать на мессе или прийти на исповедь, а когда случилась трагедия, желание появилось, но не было сил – никаких, совсем. А потом не осталось ни того, ни другого, только боль и пустота, от которых его спасли друзья, но не смогли возродить в нем прежние желания и силы. Но это убеждение было ложью, самой настоящей ложью. До сей поры Атос просто не осмеливался признаться самому себе в этом. Нет, обстоятельства, безусловно, сыгравшие свою роль, повинны не были, вина была на нем. Это ему не хватило силы духа, а может быть, и трезвого взгляда на вещи. Всё, что он имел на данный момент, было им заслужено, и только в его руках было изменить свою дальнейшую жизнь. И он сделает это, черт возьми! Но надо дать себе время… Время и спокойствие – вот то, что ему нужно. За несколько дней до бракосочетания соседа графу удалось избавиться от ненужных размышлений и в назначенный день, входя вместе с другими гостями в церковь Святого Николая в Блуа, он не вспоминал о них. При других обстоятельствах, даже если бы он волею судьбы оказался в доме Божием, он бы предпочел уединение и поэтому занял одно из дальних боковых мест возле массивной каменной колонны, откуда открывался неплохой вид на интерьер храма. Церемония началась с мессы, гул голосов стих, и тишину храма заполнили торжественные песнопения и молитвы. Слушая хор, Атос не мог не оценить красоту звучания и гармонию стиха, но постепенно смысл священных текстов стал ускользать, словно становясь тише. Граф сидел, рассеянно рассматривая внутреннее убранство храма и скользя взглядом по рядам скамей, а разум жил своей жизнью. И вот перед мысленным взором возник полумрак маленькой церквушки в Берри. Перед ним стояло лицо молодого кюре со странным блеском в глазах, а еще – он мог поклясться в том, что не помнил этого – лицо Филиппа де Пеллетье, закусывающего чуть не до крови губу. Звуки литургии смолкли, растворившись где-то под зонтичным куполом церкви, и сменились словами начавшейся проповеди. Голос священника прозвучал неожиданно громко, и Атос перевел взгляд на алтарь, напротив которого стояли молодожены. Луч солнца проник сквозь витраж, осветил пару и переливчато заиграл в белокурых волосах невесты. Граф, застыв, смотрел на эту картину и не видел… Он видел ее. Снова. В подвенечном платье. Она говорила ему «да» и улыбалась счастливо и открыто, а на самом деле торжествовала, торжествовала над ним. В груди тупо заныло, рука непроизвольно сжалась в кулак. Атос поморщился и чуть тряхнул головой, прогоняя наваждение, беря себя в руки. Да, брать себя в руки он умел всегда, а за последнее десятилетие овладел этим искусством в совершенстве. Через несколько мгновений лицо графа да Ла Фер не выражало ничего кроме спокойного достоинства. Однако это было то, что было видно снаружи, а внутри плескалась боль. Желание покинуть церковь сию же минуту возрастало, желание не просто уйти, а рвануть отсюда прочь, куда угодно, только не домой. В эту минуту он, наверное, хотел бы окунуться с головой в ледяную воду или, с разбега прыгнув в реку, плыть, пока хватит сил, пока не иссякнет поток воспоминаний. Но это было невозможно, и Атос был вынужден подняться и влиться вместе с другими гостями в процессию, следовавшую за новоиспеченными супругами, чтобы отправиться в Лавальер. В гостиных и парадной зале замка было не протолкнуться. Пестрая толпа в ожидании приглашения к столу перетекала из одной комнаты в другую, разбиваясь на пары, собираясь в небольшие группы и рассеиваясь вновь. В одной стороне слышался приглушенный гул голосов, в другой что-то оживленно обсуждали, доносился смех. Как и ожидалось, фигура графа де Ла Фер, вызвала живейший интерес, которому поспособствовал маркиз де Лавальер, лично представив графа некоторым из гостей. И Атос, оказавшись под прицелом любопытных глаз, безупречно отыгрывал роль светского человека и галантного кавалера, поддерживая непринужденную беседу, отпуская лестные комплименты дамам и получая в ответ фальшивые улыбки. И в какой-то момент, погрузившись во всю эту суету, обычно вызывающую раздражение, граф поймал себя на мысли, что испытывает какое-то странное удовлетворение. Нет, он по-прежнему не мог причислить себя к любителям подобных развлечений, но сейчас все это позволяло ему отвлечься от раздумий. Атос не мог не признать, что местное общество произвело на него более благоприятное впечатление, чем он ожидал. Оно не было утонченным, что было вполне естественно для провинции, но откровенной чванливости, глупости или вызывающего высокомерия он не заметил, хотя в действительности подобных «добродетелей» наверняка было в избытке. Он прекрасно знал это, помнил по собственному опыту – никто не будет показывать себя на людях во всей красе, ведь чтобы так проявить себя нужно обладать или дерзостью, или попросту не обладать достаточным умом, и, как правило, большинство умело держать лицо и марку. Однако опытный глаз завсегдатая светских салонов мог бы безошибочно угадать признаки пороков, живущих даже в высокородных господах. Граф, разумеется, не был столь искушен в подобных наблюдениях, но в силу своей природной проницательности отлично видел, как в глазах некоторых из гостей мелькает зависть или презрение, пробивается чувство превосходства или еле сдерживаемая насмешка, а их визави делают вид, что ничего не происходит. Сам же он пока ни снискал себе никакой славы среди местного дворянства и мог относительно спокойно наслаждаться праздником. Но ни о каком наслаждении речи, конечно, не шло. Поток жестов вежливости, знакомств и пустых разговоров иссякал, и Атос начинал чувствовать что-то похожее на разочарование, замечая, что мыслями опять возвращается к сцене в церкви. Вновь появилось желание покинуть этот сверкающий сотнями свечей зал, просто развернуться и уйти, наплевав на все приличия. Но это, понятное дело, было исключено. В лучшем случае он сможет уехать после застолья, когда наступит время танцев. Развлекать себя таким образом он уж точно не собирался. Атос садился за стол с твердым намерением откланяться, как только закончиться праздничный обед, который обещал быть одним из самый скучных, на которых ему доводилось присутствовать. Его, безусловно, нельзя было сравнивать с дружескими застольями или с обедами, на которые он был зван капитаном де Тревилем. Но дело было не в отсутствии хороших знакомых, а в отсутствии хорошего собеседника. Однако, как известно, человеку свойственно ошибаться, а его настроение часто подвержено влиянию окружающих, а в данном случае – влиянию соседа по столу. И таким соседом оказался герцог де Барбье – один из немногих гостей, которым маркиз лично представил графа, весьма достойный господин, какие встречаются все реже и реже. Герцог уже много лет был в дружбе с семьей Лавальер. В Орлеане он слыл человеком благородным и порядочным и пользовался среди местной знати авторитетом и уважением. Ему было уже за пятьдесят, но его моложавый вид и жизнелюбие никак не позволяли считать его мужчиной преклонных лет. Позже, при более близком знакомстве Атос узнал герцога как человека простого и в то же время деликатного. – Господин граф, я надеюсь, вы не примите мои слова за некоторую бестактность, – слегка наклонившись к нему, произнес Барбье, – но развейте мои сомнения. Если я правильно помню, лет так двадцать тому назад граф де Бражелон устраивал у себя в замке прием, и среди приглашенных гостей были вы. Вы тогда еще поспорили с моим племянником об этикете охоты с ловчими птицами и выиграли спор, процитировав по памяти отрывок из трактата «Искусство охоты с птицами» (1), проявив великолепную осведомленность. Скажите, я прав? Не может быть, чтобы я ошибся. Без лишней скромности могу сказать, что у меня неплохая память на лица, однако прошло столько лет… Атос в изумлении посмотрел на герцога. По правде сказать, он совершенно забыл об этом эпизоде, но сейчас вспомнил тот спор, все-таки сохранившийся в укромном уголке памяти, должно быть, потому что тогда ему было четырнадцать лет, и вся его натура жаждала знаний, стремилась воплотить их в жизнь и не терпела неточностей и ошибок. А вот подробности этого вечера, как и лица, и имена гостей он, к своему стыду, запомнил не все. Герцога он тоже не помнил. – Это, действительно, был я, – ответил граф. – У вас прекрасная память, ваша светлость, а вот моя, вероятно, меня подводит, я не могу вспомнить вас, но возможно это оттого, что я не имел тогда чести быть представленным вам. Так или иначе, прошу простить мою забывчивость. – Оставьте, граф, – герцог добродушно взглянул на него, – скажу вам откровенно, когда я был в таком же юном возрасте, в каком были вы в то время, я также не всегда хорошо запоминал всех, с кем меня знакомили. Меня мало интересовали разговоры о политике и прочих подобных вещах, гораздо увлекательнее было побеседовать со своими ровесниками или же молоденькими барышнями. Надо полагать, все дело в этом. – Думаю, вы правы, герцог. Однако мне все же неловко, и я хотел бы еще раз попросить прощения за легкомысленность того юноши, которого вы встретили в Бражелоне. – Это, ей-богу, пустое, граф. Но если это так важно для вас, я принимаю извинения, – улыбнулся Барбье. – Благодарю вас, ваша светлость. – Скажите, граф, вы все так же увлечены охотой? – спросил герцог, меняя тему разговора. Атос почувствовал, как что-то внутри неприятно сжалось и екнуло, а в голове пронеслось: «Если бы герцог знал, чем закончилась моя последняя охота, он бы не стал задавать такой вопрос». – Нет, знаете, как бывает, то, что нас увлекает в юности или молодости, уже не кажется привлекательным в зрелом возрасте, – ответил он, едва сдерживая мрачную усмешку. – Вот как! А я, признаться, так и остался заядлым охотником, – словно в подтверждении этих слов в глазах Барбье зажегся азартный огонек. – Честно говоря, граф, я спросил вас не из праздного любопытства. Охота в наших краях богатая, а вот что касается, компаньонов, достаточно сведущих в этом искусстве – тут дело сложнее. И если бы вы оказали мне честь, я бы приказал затравить кабана. Соблазн ответить «нет» был велик, но отказать казалось неучтивым, герцог вне всякого сомнения вызывал симпатию, да и где-то глубоко в душе зарождалось что-то похожее на протест – нельзя всю жизнь бояться теней прошлого, и Атос ответил: – Благодарю вас, ваша светлость, я с удовольствием приму ваше приглашение. – Я буду вам весьма признателен, граф. А если вы предпочитаете соколиную охоту, мои ловчие птицы в вашем распоряжении. – Как вам будет угодно, герцог, – улыбнулся бывший мушкетер. – Но в таком случае, нам придется подождать до середины августа, чтобы увидеть ваших сапсанов (2) в деле. – О, граф, нам некуда спешить, к тому же вы можете оценить не только сапсанов, мои ястребы великолепно обучены, и я никогда не возвращаюсь без дичи. – А случалось вам добывать с их помощью зайца? – Никогда! Думаю, что даже крупным самкам (3) такое не под силу. – Отнюдь, правда, это довольно хлопотно. Они могут лишь держаться за добычу, а не убивать ее, так что охотнику приходится завершать начатое. – Клянусь честью, я впервые слышу, что эти птицы способны на такое! – воскликнул герцог. – Я хочу увидеть это своими глазами. Непременно нужно будет устроить охоту на зайца. Так я могу рассчитывать на вас, граф? – Я к вашим услугам, герцог. Обед подошел к концу, и когда зазвучали скрипки, приглашая желающих танцевать, гости потянулись в соседнюю залу. – Не буду вас задерживать, граф, – произнес Барбье, – сейчас начнется первый танец, вы, должно быть, захотите присоединиться. – Нет, – усмехнулся Атос, – я давно уже отвык от танцев. Да и десять лет военной службы не добавляют изящества, и боюсь, я буду выглядеть нелепо. К тому же я никогда не был большим любителем таких развлечений. – По правде сказать, я тоже. Мне никогда не доставало утонченности, чтобы танцевать павану (4), и ловкости – для паспье (5). Поэтому я предпочту прогуляться по саду. Не желаете составить мне компанию? – герцог поднялся из-за стола. – Охотно, ваша светлость. Они покинули душный зал и, спустившись вниз, оказались в тенистой аллее. Какое-то время шли молча, все больше удаляясь от дома, звуки музыки становились тише и вскоре их сменило стрекотание кузнечиков. – Сегодня хороший вечер, – нарушил молчание герцог, – уже почти смеркается. Я люблю такие вечера – в такое время хорошо думается и преимущественно о чем-то приятном. Вечер в самом деле был чудесный – тихий и безветренный, напоенный свежестью и ароматом жасмина. Казалось, что мир и покой царят всюду, что нигде на земле нет места печалям и бедам, и сердце просто не может не откликнуться на это чистотой помыслов и надеждой на лучшее. Вот только когда он в последний раз замечал такие вечера, любовался ими, вот так просто и безмятежно? Атос не помнил. Много лет назад все вечера словно слились для него в один, бесцветный и монотонный, особенно летние. И только недавно он стал понемногу обращать внимание на окружающий мир, осторожно впуская его в свой собственный, такой привычный и обыкновенный, но уже начавший рушиться и меняться. Когда и почему так случилось? Граф не единожды задавал себе этот вопрос, и каждый раз у него не было четкого ответа, но он и не искал, ясно осознавая, что он изменится благодаря или вопреки чему-то пока ему неизвестному. – Пожалуй, вы правы, – через короткую паузу проговорил Атос. – Сегодня действительно прекрасный вечер, таких не бывает в городе. – О, разумеется, – отозвался Барбье. – Знаете, я всю жизнь прожил здесь, в деревне, если угодно. И у меня никогда не возникало желания обосноваться в городе. Я чувствую себя как в тисках среди этих узких улочек. А эти ужасные запахи! Если вам, не дай Бог, посчастливится оказаться недалеко от городского рынка, то этот жуткий смрад будет преследовать вас до самого вечера. – Это верно, – усмехнулся граф, – но человек так странно устроен, что привыкает, кажется, ко всему на свете. – А вам удалось это? Вы довольно долгое время прожили в Париже, не так ли? – Да, все правильно, и могу сказать, что со временем на некоторые вещи смотришь по-другому, и они уже не вызывают отторжения – их просто не замечаешь. Герцог покачал головой и продолжил: – А как вам нравится в наших краях? Тихо, спокойно, никакой суеты. – Орлеане напоминает мне о моих родных местах, – улыбнулся Атос, – так что на новом месте мне не пришлось ни к чему привыкать. – Вот как! Не будет ли с моей стороны нескромностью спросить, откуда вы родом? – Отчего же? Я из Берри. – О, я бывал там. Так значит, мы с вами самые настоящие соседи, – рассмеялся герцог. – И мне было бы приятно, граф, если бы между нами сложились добрососедские отношения. – Я не вижу к этому никаких препятствий, ваша светлость, – Атос отвесил легкий поклон. Дорожка делала круг, огибая замок Лавальер, и через короткое время они подошли к дому и остановились возле крыльца, освещенного специально выставленными на нем канделябрами. На подъездной аллее стояло несколько экипажей с кучерами на козлах, ожидающих господ – некоторые из гостей уже собирались разъезжаться. Это было весьма удачно: несмотря на то, что Атос уже принял решение откланяться, лишний раз как-то выделяться и привлекать к себе внимание ему не хотелось. – Если позволите, герцог, я оставлю вас, – произнес он. – Уже довольно поздно, и перед отъездом мне бы хотелось еще раз засвидетельствовать мое почтение маркизу и его супруге. – В таком случае, давайте прощаться, – Барбье протянул руку для рукопожатия. – Мне было приятно беседовать с вами, граф, и я буду рад видеть вас в моем доме в качестве гостя. – Благодарю вас, герцог, для меня честь познакомиться с вами. Двери моего дома всегда открыты для вас. – Тогда, до свидания, граф. Я еще немного пройдусь, подышу свежим воздухом. – Всего хорошего, ваша светлость.
Luisante: Войдя в зал, Атос попал как раз на самый конец танца. Пары вышли из круга, и кавалеры провожали своих дам. Чета де Лавальер также направилась к своим местам, и граф двинулся вслед за ними. На лицах супругов ожидаемо нельзя было увидеть каких-либо признаков искренней радости, но если новоиспеченная маркиза неплохо справлялась со своей ролью, и весь ее облик выражал кротость и благодушие, подобающие случаю, то Лавальер сидел с откровенно кислой физиономией и видом человека, обреченного на тяжкую повинность. Не было никаких сомнений, что если бы ему сейчас представилась счастливая возможность исчезнуть из этого зала, то он не преминул бы ей воспользоваться без всякого зазрения совести, а потому появление графа де Ла Фер было воспринято им как удобный случай хотя бы на краткое время отвлечься от своей дражайшей спутницы. Не дав раскрыть и рта подошедшему графу, маркиз воскликнул: – А вот и вы, дорогой граф! Вас не было видно чуть не весь вечер. Куда это вы запропастились? – Герцог де Барбье был столь любезен и показал мне ваш сад, и мы совершили с ним чудесную прогулку. У вас все замечательно устроено, маркиз. Атос легко поклонился маркизу и его супруге. – Ах вот оно что! Его светлость похищает моих гостей, – с не совсем притворным недовольством произнес маркиз. – Я попеняю ему за это. – Я думаю, вы несправедливы, маркиз, герцог достойнейший человек и прекрасный собеседник, и я искренне рад, что удостоился чести познакомиться с ним. – Да-да, конечно, герцог милейший человек и старинный друг нашей семьи, – поспешил оправдаться Лавальер. – Но все же мы с госпожой маркизой были лишены удовольствия пообщаться с вами, да и остальные гости несомненно были бы этому рады. Ведь вы впервые почтили нас своим присутствием. – О, маркиз, вы преувеличиваете. Моя скромная персона не заслуживает такого внимания, – голос графа звучал безупречно вежливо, но те, кто хорошо знал его, могли бы безошибочно уловить стальные нотки, говорящие о том, что мнение его неизменно и какие-либо возражения бессмысленны. Лавальер не мог похвастаться проницательностью и уже тем более не входил в число близких графу людей, и потому продолжил: – Я полагаю все-таки, что вы неправы. Однако я не буду настаивать, это было бы невежливо с моей стороны. Скажу только, что не ошибусь, если выражу всеобщее мнение, что вы всегда будете почетным и желанным гостем в любом из домов Орлеане. – Это слишком лестно для меня, маркиз, и, возможно, вы сделали поспешные выводы. Однако я хотел бы выразить вам признательность за оказанную мне честь быть среди приглашенных на вашу свадьбу. – Право, не стоит, дорогой граф! – воскликнул маркиз. – Разве могло быть иначе? Мы с вами соседи, пусть и видимся крайне редко. И я осмелюсь сказать еще раз, что надеюсь видеть вас своим искренним другом. – Маркиз, я всегда относился к вам с уважением, – уклончиво ответил Атос. – Между нами нет никаких недоразумений и разногласий. Было совершенно очевидно, что граф не намерен демонстрировать свое дружеское расположение больше, чем того требовали приличия, и Лавальер это хорошо видел. Вздохнув, он произнес: – Разумеется, и я очень рад этому. – Взаимно, маркиз. Мне бы хотелось еще раз поздравить вас и вашу супругу и поблагодарить за оказанный прием. С вашего позволения я покину вас, время уже позднее. – Что ж, граф, – на лице маркиза нарисовалось почти разочарование – за время их короткого знакомства он уже успел понять, что решения соседа, принятые один раз, не меняются, – не стану скрывать, что нам жаль, что вы уезжаете так скоро. Но я не смею задерживать вас, граф. Мы были счастливы видеть вас среди наших гостей. – Ваше сиятельство, – подала голос молчавшая все это время маркиза де Лавальер, – позвольте мне также поблагодарить вас и выразить надежду на добрую дружбу между нашими домами. – Я буду искренне рад этому, сударыня. Отвесив изящный поклон чете де Лавальер, Атос направился к выходу. Гримо отыскался быстро. Верный слуга, видевший графа, возвращавшегося с прогулки, точно угадал желание своего господина уехать как можно быстрее и теперь ждал его во дворе, держа под уздцы лошадей. Через минуту они уже выезжали из ворот. Миновав ограду замка, Атос почувствовал себя так, будто он вырвался из клетки и теперь может дышать полной грудью. Он и в самом деле непроизвольно сделал глубокий вдох. Прохладный ночной воздух наполнил легкие, проникая в каждую клеточку, снимая напряжение, успокаивая. Что ж, он в который раз убедился, что разного рода благородные собрания действуют на него угнетающе. До Бражелона было рукой подать, если бы не сгустившиеся сумерки, можно было бы даже рассмотреть и сам замок. Еще несколько минут, и они уже будут дома. Но возвращаться прямо сейчас отчего-то не хотелось, Атос отпустил Гримо и пустил коня шагом. Внизу под холмами блестела широкая лента Луары. Съехав с дороги, бывший мушкетер спустился к берегу, заросшему сочной и густой травой, почти доходящей до пояса. Чтобы добраться до воды, нужно было преодолеть эту преграду, и граф, не задумываясь о том, что он в парадном костюме, пробрался сквозь осоку. В зеркальной глади реки отражалась лунная дорожка и склонившиеся к воде ветлы. Вокруг было тихо, лишь изредка слышались тихие всплески рыбы, оставляя после себя серебристые вспышки на поверхности. Подойдя ближе, Атос опустился на траву, любуясь ночным пейзажем. Он всегда любил воду, она одинаково манила и притягивала его, будь то река, лесное озеро или море у побережья Бретани, славившееся своим буйным нравом. Ему нравилось просто смотреть на чистое и спокойное водное зеркало или наблюдать за его меняющимся настроением. А еще возле воды почти всегда можно было найти идеальное место для уединения. В Берри у него было такое место. Недалеко от дороги, ведущей к родовому замку, на опушке леса то ли пруд, то ли небольшое озерцо, почти заросшее камышом. Он частенько останавливался там, возвращаясь с охоты, или заезжал по дороге домой, когда располагал временем. Он был там много лет назад почти таким же поздним летним вечером. Тогда он возвращался от нее и, пребывая в каком-то странном, почти безумном восторге, еще долго не спешил домой, оставив коня и бесцельно бродя по окрестностям. Ноги сами принесли его к любимому месту. Как глупо и наивно он выглядел, слепо веря и мечтая о счастье. И чем все закончилось? Атос вздрогнул и чертыхнулся. Почему даже такие простые вещи способны причинить боль? Неужели недостаточно того, что призраки прошлого сегодня уже напомнили о себе? Сколько же еще должно пройти времени, чтобы забыть? Красота момента вмиг исчезла. Граф мрачно смотрел перед собой, стиснув зубы, потом встал и, резко развернувшись, продрался сквозь травяные заросли, запрыгнул в седло и дал шпоры коню. В доме было тихо и темно. Граф было подумал, что Гримо тоже лег спать. Это было, конечно, немыслимо, и старый слуга, позволив себе такое, без сомнения, получил бы от графа нагоняй. Больше всего Атосу сейчас хотелось никого не видеть, и он был бы даже благодарен своему управляющему, если бы тот не предстал пред его очи. Но его желаниям не суждено было сбыться: слуга уже шел к нему навстречу с зажженной свечой. Тяжело вздохнув, граф поднялся в спальню и тут же отпустил Гримо, предпочтя не прибегать к его услугам. Стянув с себя камзол, он рухнул на кровать и сразу же провалился в сон. Ближе к рассвету Атос со стоном распахнул глаза и сел на постели, нервным жестом отбросив со лба спутанные волосы. Ему приснилась Анна. Он не видел ее уже давно. И тогда это был один и тот же повторяющийся кошмар. А этой ночью… Он не мог найти объяснение, почему так… Они стоят у алтаря, и священник задает вопрос: «Готовы ли вы хранить верность друг другу в болезни и здравии, в счастье и в несчастии, пока смерть не разлучит вас?» Он отвечает «да», а Анна кричит зло и истерично, что это ложь, что он лгал ей всегда и никогда не останется ей верен. Бред. Немыслимый бред… *** Несколько дней спустя привычная атмосфера уюта и умиротворения, не так уж и давно установившаяся в Бражелоне, дала трещину, а потом и вовсе была разрушена, без всякого видимого на то повода. И причиной тому стало состояние графа. На кухонном совете челядь тщетно ломала голову о причинах непонятного превращения. За графом и раньше отмечали резкие перемены в настроении, когда он ни с того, ни с сего словно впадал в мрачное оцепенение, а поглощаемое им вино только ухудшало положение. Впрочем, после возращения из Шотландии ничего подобного не наблюдалось и даже почти забылось. Поэтому произошедшее сейчас стало для всех полной неожиданностью. В этот раз это не было ни апатией, ни меланхолией, наоборот, Атос был мрачен и раздражителен, и прислуга не раз замечала, как губы хозяина, сидевшего в гостиной в полном одиночестве, не раз кривила странная усмешка, предназначавшаяся неизвестно кому. Граф не пил, вел дела как и прежде, занимаясь, правда, только теми, которые невозможно было перепоручить, все остальные были переданы Гримо. К Раулю он заглядывал регулярно, неизменно утром и вечером, но это было больше похоже на исполнение неких обязательств. Было видно, что нервы графа на пределе, и хотя радость от общения с сыном была вполне искренней, внутреннее напряжение, рвущееся наружу, портило все. Атос понимал, что с ним происходит. Почти сразу после свадьбы маркиза, в нем зародилось чувство, что он балансирует на грани и снова не сумеет справиться с собой, когда прошлое вновь заявит на него свои права, не желая отпускать из своих цепких лап. Ах, как же наивно он позволил себе забыть, что иные раны, нанесенные однажды, никогда не затянутся и, кровоточа, будут напоминать о былом. Действительно надеялся, что избавление почти наступило. Как же он ошибался. Он вновь потерпел поражение. Его оказавшийся таким хрупким внутренний покой был разбит вдребезги. Нахлынувшие воспоминания и лето, звенящее, жаркое и удушливое, с прозрачной синевой небес, как в тот проклятый год, настигли его и вновь тянули ко дну. В который раз он задавал себе вопрос, есть ли на свете такая сила, которая была бы способна излечить его. Ответа не было, но хотелось верить, что есть. Так прошел почти месяц, и в конце июля Атос понял, что больше не может оставаться здесь в четырех стенах. Ему казалось, что бездействие равносильно самоубийству, по крайней мере, душевному. Решение пришло быстро. Руссильон. Просто великолепный повод уехать. Мысль пришла яркой вспышкой и заставила графа невесело усмехнуться. Это уже третий раз, когда он прибегает к такому простому средству как побег. Было ли это трусостью или малодушием? Что ж, возможно, но человек так слаб по природе своей, а он так бесконечно устал за все эти годы. Правда, приходилось признать, что в первый раз это не сильно ему помогло, но в тот момент это был единственный выход, а вот во второй сработало. Так почему же не попытаться теперь? Определенно, стоило. Тем более, что он и планировал посетить Сабатер, где в середине августа должен был начаться сбор винограда. Через неделю граф в сопровождении Гримо уже ехал по дороге на Лимож.
Luisante: Ссылки к главе 5 (1) Трактат «Искусство охоты с птицами» – наиболее систематическое средневековое сочинение на тему соколиной охоты, написанное в 1240-е годы императором Священной Римской империи Фридрихом II Гогенштауфеном. Это и ценный исторический документ, и фундаментальное руководство по соколиной охоте, не потерявшее своего значения и сейчас. Начиная с XV века из-за больших затрат на содержание и тренировку ловчих птиц и перехода земель в частные владения, соколиная охота постепенно становится привилегией знати, будучи не только развлечением, но и частью этикета (проще говоря, приличнее было появится в светском обществе без панталон, чем без ловчей птицы на руке). Так, этикет предписывал королю охотиться с кречетом, принцу или герцогу – с соколом сапсаном, а вассал мог охотиться с ястребом. (2) Речь идет о начале сезона охоты на уток, а сокол-сапсан используется преимущественно для охоты на эту птицу. (3) Речь идет о ястребах-тетеревятниках (самый крупный вид ястребов), самки которых больше самцов, и охотники часто предпочитают именно их. (4) Павана или Важный танец – торжественный медленный танец, возникший в Европе в XVI веке. Считается придворным, аристократическим танцем, который давал возможность показать изящество манер и движений; в народе его не танцевали. Кавалеры исполняли павану при шпаге, в плащах, дамы – в парадных платьях со шлейфами. В паване не только темп объединяет танцующих, но и фигуры соответствуют музыкальным фразам. Павану танцевали одновременно одна или две пары. При дворе бал открывался исполнением паваны королём и королевой, затем танцевал дофин, вслед за ним – другие знатные особы. (5) Паспье – старинный французский танец, близкий к менуэту, но исполняющийся в несколько более живом темпе. Изначально это был подвижный и жизнерадостный танец, известный в крестьянском быту Верхней Бретани ещё в Средние века, который постепенно проник и в быт столицы. В конце XVI – первой половине XVII века паспье получает придворный статус и становится весьма популярным не только в салонах, но и на придворных балах Франции. Куртуазные манеры и зарождающаяся эстетика галантного века не могли не сказаться на характере и содержании паспье. Из лихой деревенской пляски он превратился в изысканный, грациозный танец, наполненный множеством мелких, подчёркнуто ритмичных движений. Теперь он требовал от танцора серьёзного обучения, навыков и сноровки. Одно из танцевальных па выглядело как эквилибристический, почти цирковой трюк: танцуя, кавалер должен был одновременно снимать и надевать шляпу в такт музыке, демонстрируя необыкновенную лёгкость и непринуждённое выражение лица.
stella: Luisante , вы первая, кто описал знакомство графа с герцогом де Барбе. )) Кстати, Барбье - это очередной ляп переводчиков. А семейство Барбе реально существовало в Орлеаннэ и, вроде бы, и по сей день здравствует. Я что-то о нем выкладывала в свое время, надо посмотреть заново.))
Luisante: stella пишет: Luisante , вы первая, кто описал знакомство графа с герцогом де Барбе. ) stella, я подумала, что надо восполнить пробел)). А герцог еще появится. И нас ждет еще одно знакомство, и я надеюсь, будет интересно stella пишет: Кстати, Барбье - это очередной ляп переводчиков. Да-да, я видела, что в оригинале Барбе. Но мне больше нравится такой привычный вариант, и я решила его оставить.
Luisante: Глава 6. Руссильон Путешествие по такой изнуряющей жаре, которая уже несколько дней терзала центральные провинции Франции, для человека малоопытного можно было бы назвать безрассудством, но для человека бывалого, каким являлся граф де Ла Фер, это было по меньшей мере глупостью. Атос отлично понимал это, но планов не изменил и упрямо ехал вперед, не обращая внимание на неодобрительные взгляды Гримо, который, впрочем, привычно не выражал свое неудовольствие открыто. Граф стремился как можно скорее оказаться подальше от дома, будто увеличивающееся расстояние и впрямь могло помочь ему избавиться от мучительных мыслей. Выезжая, как обычно, на рассвете, они останавливались лишь около полудня на придорожных постоялых дворах, когда лошадям уже требовался отдых, и после передышки снова отправлялись в путь, чтобы к вечеру добраться до места, где можно было устроиться на ночлег. Расчет бывшего мушкетера оправдался – довольно скоро все невеселые думы словно выветрились из головы, но отнюдь не от того, что Бражелон остался далеко позади. Как уже давно подмечено, дорога – неплохой лекарь от разного рода невзгод и напастей, в дороге мы видим мир и себя по-другому, ощущаем, что мы свободны от всего, что тяготит, хотя бы пока мы в пути. И Атос и вправду ощущал спокойствие, к которому примешивалось какое-то неясное щемящее чувство. Это не было грустью или тревогой, напротив, это было нечто, что уносило его в прошлое – в его детство и отрочество. Он никогда не думал об этом, но оказалось, что эта дорога – путь воспоминаний. В Руссильоне он был всего трижды. Последний раз после отставки. Но эта поездка была ничем не примечательна, а вот первые две запомнились. Да и как могло быть иначе? Тогда, он, десятилетний мальчик, впервые отправился в дальнее путешествие. Это случилось благодаря его бабке, которая пожелала взять с собой внука, отправляясь в Сабатер. Они также ехали туда к началу сбора винограда, и это было, пожалуй, его последнее беззаботное лето, потому что по возвращении в родной замок его ждала новость, что осенью он отправится на обучение в Париж, в Наваррский колледж. Во вторую поездку, пять лет спустя, после окончания колледжа он вновь сопровождал бабку. И если в первый раз, как ему казалось раньше, она взяла его с собой лишь ради развлечения, то во второй стало понятно, что сделано это было не просто так. Именно тогда он узнал, что старая графиня сделала его наследником Сабатера. Когда они прибыли на место, прислуге было объявлено, что он является будущим хозяином имения. Дело, практически, неслыханное – господам незачем заранее ставить слуг в известность. Однако старая дама имела на этот счет свое собственное мнение. Она словно бы хотела закрепить за ним право владения, хотя никто, конечно, не стал бы оспаривать ее завещание. Была и еще одна причина – она спешила, спешила сказать ему лично о своем решении и хоть немного ввести в курс дел. Она чувствовала, что силы покидают ее, и эта встреча с внуком может стать одной из последних. Нельзя сказать, что известие о наследстве сильно удивило его, но все же в сердце закралось ощущение какой-то несправедливости – он младший сын. Почему он, а не Анри? Ответ был прост. Бабка недолюбливала старшего брата. Это не было неприятием на пустом месте, но следствием его скверного характера, а точнее двух фамильных черт, которыми обладали все мужчины рода де Ла Фер: упрямство и гордость. Но в Анри они проявлялись так резко и неуемно, что иной раз это выходило за рамки дозволенного. Если он чего-то желал или находил правильным или необходимым, то шел напролом, нимало не считаясь с мнением и авторитетом старших. Такого бабка терпеть и простить не могла, полагая подобное поведение абсолютно недопустимым. Младший внук был другим – мягче. Впрочем, это была лишь видимость. Арман де Ла Фер всегда избирал более деликатную манеру и был неизменно учтив, но заставить его изменить свою точку зрения или суждение было почти невыполнимой задачей. Пробить эту броню могли лишь действительно разумные аргументы, не идущие вразрез с принципами юного шевалье. Такая стальная воля в бархате вежливости восхищала старую графиню, но вместе с тем она ясно видела, что чем старше становился внук, тем отчетливей проявлялись в нем нежность и страстность натуры – опасное сочетание для человека его склада. И она боялась, что при каком-либо неблагоприятном стечении обстоятельств это может его погубить. Она оказалась права, и граф не раз благодарил небо, что бабка не дожила до катастрофы, случившейся с ним. Что же до их отношений с братом, то они никогда не были с ним близки – сказывалась разница в возрасте. Между ними не было теплых чувств, но и равнодушия и тем более неприятия тоже. Наоборот, если Анри случалось быть свидетелем проказ или проступков младшего брата, то он неизменно принимал его сторону и выступал его защитником. Арман был благодарен и давал себе клятву, что обязательно отплатит брату, например, благородным рыцарским поступком. Однако судьба распорядилась по-другому, и такой возможности ему не представилось. Большую часть сознательной жизни они были разлучены. Будучи старше на пять лет и получив образование в Наваррском колледже, Анри как наследник рода вернулся в Ла Фер, Арман же в тот год уехал учиться в Париж, а после окончания обучения был отправлен служить на флот. С той поры они почти не виделись, это обстоятельство еще больше отдалило их друг от друга, и краткие визиты Армана в Ла Фер не позволяли укрепить родственную связь. А потом случилось несчастье – двадцатичетырехлетний Анри был убит на дуэли, защищая честь своей невесты. Атос помнил, как тогда он, теперь уже виконт де Ла Фер, сжимая в руках проклятое письмо, в котором отец сообщал ему о смерти брата и повелевал возвращаться домой, задыхался от несправедливости и бессильной ярости. Ах, если бы он оказался в то время в Берри, все могло быть по-другому! Этой чертовой дуэли могло не быть вовсе: он сам бы вызвал обидчика, и Анри остался бы жив. Однако он прекрасно осознавал, что брат никогда бы не позволил этого – его собственная честь и честь будущей жены были только его делом. Но поправить уже ничего было нельзя, и приходилось лишь принять горькую действительность. Отныне бремя ответственности за честь рода переходило к нему, и меч возмездия был в его руках, и причина, чтобы обрушить его на голову негодяя была более, чем веская. Из той роковой дуэли Анри вышел победителем, ранив обидчика и выбив у него из рук шпагу. Следуя дуэльному кодексу, он имел полное право убить противника или, если тот признавал поражение, забрать у него оружие как трофей, свидетельствующий о победе, и гарантию того, что проигравший в отместку за унижение не воткнет его в спину своему сопернику (1). Анри де Ла Фер проявил благородство, оставив оппонента в живых и отдав ему шпагу, совершенно не ожидая подлости с его стороны. Увы! Садясь на лошадь и повернувшись к противнику спиной, он получил удар в спину. Свидетелей было достаточно, и можно было не сомневаться, что шевалье подписал себе смертный приговор. Такое дерзкое презрение правил поединка каралось жестоко. Желающих бросить вызов оказалось немало, но все ждали – в первую очередь это право принадлежало семье де Ла Фер. И он, тогда девятнадцатилетний юноша, воспользовался этим правом. *** За день до того, как в том трагическом деле была поставлена точка, вернувшийся в отчий дом виконт де Ла Фер и маркиз де Пеллетье, оказались в одном из трактиров Вьерзона. В душном зале было людно: день был морозный, и желающих погреться было много. Свободный стол был только один – у окна, недалеко от какой-то подвыпившей компании. Соседство было не самым удачным, но, как говориться, приходилось довольствоваться тем, что есть, тем более, что задерживаться друзья не собирались. На скабрезные шутки, отпускаемые в адрес служанок, и истории о «бравых» подвигах собутыльников они не обращали внимание, как вдруг прозвучало имя графа де Ла Фер. – Неужели вы думаете, что я бы не сумел разделаться с ним? – несмотря на слегка заплетающийся язык, голос говорившего звучал самоуверенно. – Ла Фер уже стар. К тому же, как вы знаете, господа, я не люблю лишних церемоний. За соседним столом раздался дружный смех. Ла Фер побледнел и резко обернулся, оказавшись лицом к лицу с шевалье де Жиро – тем самым, известным в провинции бретером, вполне заслуженно пользующимся дурной славой. На несколько секунд воцарилось молчание, а затем раздался голос виконта: – Вы, кажется, позволили себе упомянуть имя его сиятельства графа де Ла Фер? Филипп де Пеллетье взглянул на друга – такого спокойного ледяного тона он не слышал еще никогда. В нем не было угрозы, но было что-то такое, что заставляло невольно содрогнуться. «Наверное, загнанное в угол животное должно чувствовать что-то похожее…», – промелькнуло в голове у маркиза. – Разве имя графа находится под запретом? – нагло произнес де Жиро, прекрасно понимая, кто перед ним. – Вы, сударь, нанесли оскорбление моей семье. Дважды за месяц, – игнорируя вопрос, продолжил Ла Фер. – Не считаете ли вы себя вправе указывать мне, какое мнение мне позволительно иметь? – и без того раскрасневшиеся щеки шевалье стали пунцовыми. – Я вправе сказать вам, что вы подлец и убийца моего брата виконта де Ла Фер. Что же до ваших суждений, мне нет до них дела, если они не затрагивают честь моей семьи, – голос звучал все также ровно. – Но ваша дерзость переходит все границы, и я сделаю так, чтобы ваш поганый язык никогда больше не смел касаться имени сеньоров де Ла Фер. – Вы вызываете меня?! Шевалье де Жиро, не в силах совладать с собой, вскочил на ноги, будто подброшенный пружиной. – Вы поразительно догадливы, сударь, – Ла Фер медленно поднялся из-за стола. Теперь они стояли друг напротив друга, являя собой две резко контрастирующие фигуры: трясущийся от негодования Жиро и Ла Фер с непроницаемым лицом, будто у каменной статуи, почти на голову ниже своего соперника. – Что ж, я к вашим услугам, сударь, – шевалье потянулся к шпаге. – Нет. Я убью вас в честном поединке. Когда вы протрезвеете. Жиро буквально задохнулся от гнева, но возражать отчего-то не стал и сквозь зубы произнес: – Где и когда? – Завтра в полдень, близ ельника между Ла Фером и Пеллетье. Ла Фер повернулся к Филиппу: – Маркиз, прошу вас быть свидетелем и моим секундантом. – Почту за честь, – отозвался Пеллетье. – Я буду, – глухо прозвучал ответ шевалье. Виконт де Ла Фер, коротко кивнул, давая понять, что услышал, бросил на стол несколько монет в уплату за неоконченный обед и направился к выходу. Маркиз последовал за ним. Поединок состоялся в назначенное время и оказался довольно скоротечным. Несколько минут соперники щупали друг друга и не спешили переходить к более активным атакам, поняв, что в оппоненты им достался достойный противник, и цена ошибки будет слишком высока. Для Ла Фера это была, конечно, не первая дуэль, и каждый раз принимая или бросая вызов, он относился к этому событию легко и без особого волнения. Но теперь все было иначе – он не мог проиграть и был предельно собран, призвав на помощь все свое хладнокровие. В памяти вспыли слова мастера, которые он услышал на своем первом серьезном уроке фехтования: «Запомните, шевалье, вы должны крепко стоять на ногах и контролировать ваше тело. Если шпага – продолжение вашей руки, то рука – продолжение вашей головы. Будьте бдительны: каждое движение имеет смысл, здесь нет мелочей. Оценивайте противника и ситуацию и реагируйте как можно быстрее. Сила удара, разумеется, важна, но острота ума и скорость – вот что является залогом вашего успеха. Но главное, вставая в позицию, вы должны быть уверены в своих силах и победе, а для этого необходимо сохранять голову холодной. Никогда не позволяйте эмоциям завладеть вами». Это напутствие он вспоминал не раз и впоследствии всегда следовал этим советам, и сейчас был именно тот случай, когда надо было четко исполнить все наставления учителя. Жиро, разгоряченный боем и заведенный до предела безуспешными попытками пробить его защиту, начал атаковать все чаще, изматывая, заставляя тратить больше сил. Удары были резкими и сильными, ноги вязли в снегу, дыхание начинало сбиваться. Было хорошо заметно, что противник начинает терять голову, а значит, рано или поздно он непременно совершит ошибку. Однако долго ждать тоже было нельзя, нужно было искать, искать брешь и действовать быстро и наверняка. Резкая боль обожгла правую руку – пустяковая рана, одна из тех, что заставляют закипать кровь, однако в этот раз эффект был обратный. Это словно отрезвило и в какие-то доли секунды заставило переоценить картину боя. Ну конечно! Жиро правша, и если действовать быстро, то… Додумать он не успел – тело опередило его. Ла Фер отскочил назад и перебросил шпагу в левую руку. Через мгновение клинок со свистом разрезал воздух, Жиро охнул и начал оседать на снег. Сокрушительный прим (2) не оставил ему шанса. – Великолепный удар! – не сдержавшись, выкрикнул Пеллетье. Секундант Жиро дернулся и бросился к шевалье, опускаясь перед ним на колени, но помочь ему уже ничем не мог. Виконт де Ла Фер стоял неподвижно, глядя на поверженного противника и не испытывая ни радости, ни даже особого удовлетворения. Да, возмездие свершилось, но разве это могло вернуть брата? Внутри было пусто. – Кончено, – раздался голос подошедшего сзади Филиппа. – Да, – Арман обернулся к другу. – У вас кровь, надо перевязать. До Пеллетье ближе. Ла Фер улыбнулся. – Пустяки, дома все сделают, – ответил он и, помолчав, добавил: – Приезжайте завтра к ужину. – Непременно, – понимающе кивнул маркиз. – Тогда до встречи, – виконт протянул другу руку, поднял с земли плащ и вскочил в седло. Когда он переступил порог дома, на матери не было лица. Она бросилась к нему и обняла так, как никогда не делала этого прежде. Мысль о том, что она может потерять и младшего сына, была для нее невыносима, и графиня де Ла Фер, обычно не проявляющая излишних эмоций, почти не владела собой. Отец же был, как и всегда, сдержан. – Иного исхода и не могло быть, – произнес он, подойдя к сыну. – Вы честно выполнили свой долг. Я горжусь вами, сын мой. Арман склонил голову и почувствовал, как его плечо чуть сжала крепкая рука отца, а потом услышал непривычно мягко звучащий голос графа. – Идите, виконт, вам надо отдохнуть и перевязать рану. Этот простой жест и обращение были единственным проявлением истинных чувств, скрывающихся за маской жесткости и строгости графа де Ла Фер.
Luisante: *** Между тем, путь продолжался, окружающий пейзаж радовал глаз, заставляя забыть о неприятных воспоминаниях. До Руссильона можно было добраться разными дорогами, но Атос неосознанно выбрал маршрут, в точности повторяющий тот, которым они ездили с бабкой. И надо заметить, что в этот раз он получал гораздо больше удовольствия. Все было просто. Как много может увидеть человек, путешествующий в карете, глядя в маленькое окошко? Ничтожно мало по сравнению с тем, кто путешествует в седле. Тогда оба раза все время приходилось трястись в экипаже. Конечно, во время второго путешествия он уже был взрослым и мог ехать верхом, но не мог отказать старой графине, которая настаивала, чтобы внук был рядом. Теперь же он был сам себе хозяин, и был почти счастлив, испытывая настоящий юношеский азарт, подставляя лицо ветру и глотая дорожную пыль под палящими лучами солнца. На шестой день они достигли Лиможа – основного перевалочного пункта торговцев, везущих товары из Парижа в южные земли Франции, города ремесленников и мастеров, славящихся когда-то своими изделиями из эмали (3). Это был первый большой город, в котором старая графиня всегда делала остановку. Будучи набожной и ревностной католичкой, она считала своим долгом посетить аббатство святого Марциала (4), которое считалось промежуточной точкой на паломнической дороге Святого Иакова (5) и поклониться могиле Марциала Лиможского (6) – основоположника христианства в Аквитании, почитаемого как апостола галлов и в подтверждение этому причисленным к лику апостолов папой римским Иоанном XIX. Надолго останавливаться в Лиможе не было смысла, и заночевав там, граф тронулся в дорогу рано утром, сделав небольшой крюк по городу. После присутствия на венчании маркиза у него не было желания заходить в церковь, но проехать мимо лиможского аббатства и отдать дань памяти и уважения бабке ему ничто не мешало. Он всегда вспоминал о ней с благодарностью. Это она по возможности старалась восполнить нехватку материнского тепла, которой и так часто лишены дети в дворянских семьях, а уж дети придворной дамы и подавно, и это благодаря ей в библиотеке появилась целая полка книг, подаренных старой дамой ему лично. Графиня не сумела привить ему особую религиозность, хотя никогда и не настаивала на этом, но зато у него никогда не было трудностей на уроках теологии, и он с легкостью мог, например, перечислить имена семи епископов, направленных папой римским Фабианом в эпоху консулов Деция Траяна и Веттия Грата проповедовать Евангелие в Галлию (7). Среди прочих имен, как он помнил и по сей день, было имя Марциала Лиможского. Погода наконец смилостивилась над путешественниками, зной спал, и можно было ехать быстрее. Теперь их путь лежал через Каор (8), где во вторую поездку с ним произошел случай, навсегда приучивший его к пунктуальности. *** В городе у бабки были дела: необходимо было сделать несколько покупок, в число которых входило знаменитое местное вино, ныне известное под названием «кагор» (9). Графиня желала сравнить его с вином из Сабатера. Они задержались там на три дня, и в день отъезда юному шевалье де Ла Феру был позволено прогуляться по городу. В два часа пополудни нужно было явиться обратно в гостиницу. Каор был известен легендой о строительстве моста Валантре (10), согласно которой его помогал строить дьявол. Молва утверждала, что архитектор, строивший мост, никак не мог справиться с порученным ему делом и призвал на помощь черта. Они заключили между собой договор: пока длится строительство, черт будет выполнять все приказы архитектора, а потом, когда мост будет готов, заберет его душу. Когда настал срок расплаты, архитектор стал думать, как ему спастись и в конце концов нашел выход: он дал черту решето и поручил начерпать решетом воды для строительного раствора. Сколько черт ни старался, сделать этого он так и не смог и вынужден был признать себя побежденным, однако, решил отомстить архитектору. Каждую ночь он стал выламывать верхний угловой камень на центральной башне и сбрасывать его вниз, и каждый раз кладку приходилось восстанавливать. Арман, разумеется, не мог упустить возможность своими глазами увидеть знаменитый мост и отправился туда. Мост производил поистине грандиозное впечатление – каменный гигант с широкими арочными пролетами и тремя башнями высотой в сто тридцать футов (11). Обладая острым зрением, юноша внимательно осмотрел центральную башню, но... То ли строители уже успели все исправить, то ли легенда оказалась вымыслом. Так или иначе, все камни были на месте. Когда он покончил с этим увлекательным занятием, городские часы показывали без четверти два – к назначенному часу было не успеть. Поняв это, Арман сорвался с места и, не заботясь о том, как он будет выглядеть со стороны, со всех ног бросился в гостиницу. Он бежал что было сил, петляя и путаясь в лабиринтах незнакомых улиц, но все его усилия были напрасны. Влетев во двор гостиницы, юноша остановился, переводя дух. Он опоздал на целых десять минут. Бабка стояла возле экипажа, держась за дверцу кареты. Оглядев внука с головы до ног: растрепавшиеся волосы, несколько расстегнутых крючков камзола, запыленные сапоги, она произнесла: – Где же ваше уважение, шевалье? Разве это поведение, достойное дворянина? Приведите себя в порядок, через десять минут мы отправляемся. Голос старой дамы звучал ровно и спокойно, но тем не менее в нем ясно можно было услышать нотки разочарования. Арман вспыхнул и опустил голову – так стыдно ему не было еще никогда. – Простите, сударыня, – он поднял глаза и твердо закончил, – такого больше не повторится. До самого вечера бабка хранила молчание, а шевалье де Ла Фер, переживая свой позор, дал себе слово во что бы то ни стало являться на любую встречу на четверть часа раньше условленного времени. *** На этот раз Атос не стал в деталях рассматривать мост, но не смог отказать себе в удовольствии еще раз проехать по нему, тем более, чтобы попасть в Каркассон (12), куда дальше вела их дорога, нужно было пересечь Ло (13). Древняя цитадель, этот великолепный образец фортификационного сооружения, не могла оставить его равнодушным. Граф помнил свой юношеский восторг, когда увидел эти поражающие своей мощью две крепостные стены, тянущиеся почти по всему периметру города и располагающиеся друг от друга на расстоянии, равному полету стрелы. Для врагов, проникших между этих стен, это пространство становилось западней, из которой живым не выбирался никто. Пятьдесят две боевые башни крепости, Нарбонские ворота с башнями-близнецами и дамой Каркас, по легенде давшей название городу (14), мрачный замок могущественного лангедокского правителя виконта Транкавеля (15), плита в соборе Святого Назария (16), на которой высечено изображение Симона де Монфора, покорителя Каркассона (17) – все это будило его воображение и заставляло представлять, как он идет по длинным переходам с бойницами и каменным залам замка, а сверху на него смотрят ужасные василиски, химеры и горгульи, у стен стоят каменные рыцарские саркофаги и надгробия великих крестоносцев. Каркассон был не только твердыней славных воителей прошлого, но и оплотом катаров (18) и католиков, и Атос с детства знал, что бабка не могла простить Генриху де Монморанси, приходившемуся им родней, его осаду Каркассона в 1585 году (19). Путешествуя по закромам памяти, граф вдруг поймал себя на том, что думает о Рауле. Точнее мысли о сыне уже возникали в его голове, но ясно осознал он это только сейчас. Вспоминая свои впечатления и происшествия, случившиеся с ним, он не раз думал о том, что ему хотелось бы показать или рассказать сыну, чему можно будет его научить или предостеречь от чего-то. Конечно, сын пока еще очень мал, а вот потом… Что будет через несколько лет или даже через год, и как будет выглядеть это «потом», Атос, откровенно говоря, представлял плохо, а вернее сказать, не представлял вовсе. Разумеется, он сделает для сына все, что в его силах, но кроме самого главного вопроса – статуса Рауля, следовало подумать и о других, не менее важных вещах. В последнее время он все чаще и чаще размышлял о том, какими будут их взаимоотношения с сыном. Сейчас для Рауля главным человеком в жизни была Жакетта, и это было нормально, так испокон веков было заведено в дворянских семьях. Однако время шло и шло быстро, и неумолимо приближался момент, когда сын уже не будет нуждаться в кормилице, и вот тогда придется испытать всю полноту ответственности, оставшись один на один со всеми своими страхами, сомнениями и переживаниями. Но несмотря ни на что он должен будет стать для Рауля хорошим отцом, просто обязан. «А мать не заменит никто…». Эта мысль уже не первый раз проникала в сознание, и всякий раз Атос гнал ее прочь: она была лишней и ненужной, чуждой и колючей. Всё его существо противилось ей, он не хотел думать ни о какой-либо женщине вообще, и тем более в этом качестве. Раз уж судьба распорядилась таким образом, значит, так тому и быть: они будут с сыном вдвоем, третий не нужен. Однако граф понимал, что по крайней мере пока ребенок растет, ему нужна женская рука и участие, хотя бы для того, чтобы восполнить то, чего он, несмотря на всю любовь к сыну, дать не может. Признаваться в этом самому себе было не очень приятно, и Атос с удивлением ощущал, что испытывает что-то похожее на ревность. Что ж, это было даже неплохо – это подтверждало, что сердце его не очерствело окончательно, как ему казалось раньше. Решение лежало на поверхности: нужно было оставлять Жакетту, как в свое время на какое-то время оставили его собственную кормилицу, которая вовсе не была глупой, как утверждал он в Амьене. Просто тогда в этом пьяном полубреду ему очень хотелось, чтобы кто-нибудь еще, все равно кто, был также глуп и смешон, как и он. На самом же деле это была добрая набожная женщина, знающая множество диковинных историй, которые с удовольствием послушал бы Рауль, когда подрастет. «Вот только его отец давным-давно позабыл все детские сказки», – невесело усмехнулся про себя граф. Жакетта в самом деле была идеальной кандидатурой, она хорошо справлялась со своими обязанностями и искренне любила своего подопечного. Но кроме этого была еще одна причина: ее сын Ив, молочный брат Рауля, мог бы со временем пойти к нему в услужение. Это было обычным делом, и в подобных случаях слуга, как правило, был всецело предан своему господину. Таким образом, это был действительно отличный выход, и Атос, отбросив все сомнения, принял решение, что, как только придет время, он объявит о нем кормилице сына. Тем временем они приближались к цели своего путешествия, и когда к исходу второй недели показались башни Перпиньяна (20), свернули на дорогу, уходящую влево от города и ведущую в небольшое местечко Кабестани (21). Здесь, среди полей и пастбищ, сосен и кипарисов, удивительной смеси средиземноморских растений с дикими, почти северными кустарниками и мхами, лугов, горящих красными маками, и бескрайних виноградников можно было по-настоящему почувствовать дух Руссильона – упоительный дух свободы мятежного и непокорного, гордого и страстного народа, живущего на этой богатой земле.
Luisante: *** Солнце клонилось к закату, когда граф и Гримо пересекали равнину, над которой возвышался Сабатер, причудливо окрашенный багряно-золотистыми лучами. Сам замок, построенный в XIII веке во времена крестовых походов, представлял собой четырехэтажный донжон с винтовой лестницей внутри, обнесенный крепостной стеной. Это было мощное, но как ни парадоксально довольно элегантное сооружение с готической дверью и четырьмя сторожевыми башнями с бойницами, позволяющими просматривать горизонт со всех сторон. Что же касается внутреннего устройства и убранства замка, то вот уже полтора столетия как верхние этажи не использовались, а первые два были жилыми, точнее выполняли эту функцию, когда владельцы Сабатера оказывали ему честь своим посещением. На первом этаже располагался колодец с питьевой водой, ныне пустующая кладовая и оружейная, в которой хранились рыцарские доспехи и оружие ушедших времен. Там же был устроен парадный зал с арочным сводом, наполняющим мрачное помещение воздухом, и полом, вымощенным каменной плиткой, расписанной по арабско-испанскому методу, сочетающему синий цвет с рисованным орнаментом. Второй этаж был отведен под личные покои господ. Предметы мебели представляли собой настоящую смесь эпох: здесь были выполненные в романском стиле массивные и громоздкие столы и сундуки, которые в случае необходимости могли служить кроватью или скамьей, и более легкие готические стулья, кресла и кровати с острыми гранями, украшенные резьбой и ажурными орнаментами. Все это осталось от прежних хозяев замка. Их же семья вступила во владение Сабатером относительно недавно – прадед по материнской линии купил его преимущественно из-за богатых виноградников, но вскорости умер, а после его смерти имению не уделялось должного внимания, и в конце концов оно пришло почти что в упадок. Незваным гостем граф не был. Несмотря на правило, которому следовали столетиями и которое гласило, что господин имел право являться в свои владения в любое время, и должен быть принят как полагается, Атос предпочитал заранее уведомлять о своем приезде. Управляющий Рамон, предки которого вот уже несколько поколений находились в услужении в Сабатере, постарался сделать все возможное, чтобы граф не испытывал неудобств и ни в чем не нуждался. Не заметить и не оценить этого было нельзя, но все же Атос чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Если раньше, попав сюда ребенком, он вспоминал легенды о рыцарях Круглого стола или даже мог вообразить себя самим Симоном де Монфором, которого ожидала прекрасная дама Алиса де Монморанси (22), укрывшаяся вместе с детьми в Нарбонском замке (23) в восставшей Тулузе (24), то теперь ему не хватало уюта Бражелона. Однако у Сабатера было одно бесспорное достоинство – это великолепные виды, которые открывались из окон. Примечательно было то, что увидеть один и тот же пейзаж было невозможно. Так, если смотреть на восток, были видны виноградники, на западе – поля и пастбища, на севере – песчаники, а на юге – лес. Чтобы понять, как обстоят дела в имении, много времени не понадобилось. Владения не были обширными, но не это было самым главным. Главным было то, что земли находились в заброшенном состоянии. Атос прекрасно знал, что граф де Бражелон совсем не занимался поместьем, да и он сам за эти несколько лет так и не удосужился это сделать. Единственным, за чем следили и ухаживали, был небольшой виноградник. Когда-то он был гораздо больше, но со времени смерти прадеда его площадь сокращалась, и теперь, как говорится, граф как единственный наследник имел то, что имел. Итак, все было просто и сложно одновременно. Просто потому, что Атос точно знал, что надо делать, если он хочет оставить Сабатер, и сложно потому, что для этого требовалось время, и немалое, и дополнительные усилия. Объехав пустующие земли, он понял, что их можно было бы отдать под пастбища и посевы, но тогда нужно искать арендаторов, а сделать это быстро не получится. Если во Франции ему были хорошо известны законы и местные особенности, то здесь, в испанских владениях все было чужим, знакомых, к которым можно было обратиться за сведениями или советом, разумеется, тоже не было. Он даже не знал, кто является его соседями. Но все это было решаемо. Нужно было только ответить самому себе на вопрос «нужен ли ему Сабатер?». Ответа пока не было, прежде надо было все хорошо взвесить, и граф решил пока заняться насущным и понятным – сбором винограда, который был в самом разгаре. *** От жгучих лучей испанского солнца не было спасения, лишь только каменные своды Сабатера дарили желанную прохладу, и поневоле почти целый день Атос был вынужден проводить в замке, взирая из окна на въезжающие во двор повозки с виноградом. Уборка подходила к концу, крестьяне, привычные к ремеслу виноградарей, работали споро, собирая ягоду и отправляя наполненные корзины в погреба под бдительным оком управляющего Рамона. Работы было много, дело находилось всем, и даже Гримо, маявшийся от безделья, с согласия графа, помогал сгружать и перетаскивать урожай. Старый слуга не знал языка, но каким-то невероятным образом поладил с сыном Рамона, объясняясь с ним знаками и ловко работая с ним в паре. Наконец в конце недели в воротах показалась последняя повозка, и Атос собирался спуститься вниз, чтобы вместе с управляющим оценить количество и качество собранного винограда и определить, сколько можно за него выручить. Первых покупателей уже ждали со дня на день: виноделы хотели как можно скорее получить ягоду, желая продать самый первый сок ещё до конца традиционной выжимки ногами, «первый пресс» же предназначался для изготовления настоящего вина, в том числе для стола знатных господ. Не успел Атос выйти на крыльцо, как до него донесся крик: – Сеньор Рамон! Сеньор Рамон! Моему господину плохо! Вздрогнув от неожиданности, граф обернулся на шум и увидел невысокого пухлого человечка, проворно бегущего по двору к управляющему. При появлении нежданного гостя, Рамон всплеснул руками и, подозвав сына, указал ему в сторону ворот. Парень кивнул и поспешил за неизвестным человечком, вид и одежда которого указывали на то, что он служит в доме богатого сеньора. Атос с удивлением смотрел на эту картину, и Рамон, увидев хозяина, заторопился к нему навстречу. – Что здесь произошло? – граф остановился на нижней ступеньке. – Прошу прощения, ваше сиятельство, – управляющий склонился в поклоне. – Сеньору барону де Сунига стало дурно, должно быть, от жары. Я отправил сына помочь и взял на себя смелость, если понадобиться, перенести барона в замок. Но если вы откажете, то, конечно… – Естественно, нет, вы правильно сделали, Рамон. Кстати, кто такой этот сеньор де Сунига? – Ох, простите мою оплошность, ваше сиятельство. Я должен был бы сам сказать вам. Это владелец соседнего поместья, его виноградники как раз граничат с вашим, а замок отсюда не видно. Осмелюсь заметить, весьма почтенный сеньор. В этот момент на дорожке показались сын управляющего и лакей барона, несущие на руках пожилого господина. Лицо слуги сеньора де Сунига выражало крайнее волнение и растерянность, руки его заметно тряслись, казалось, еще чуть-чуть и он уронит свою бесценную ношу. Видя состояние лакея, граф подозвал Гримо: – Помоги. Но как только тот приблизился к барону, его слуга издал испуганный протестующий вопль и будто преобразился, готовясь защищать своего господина. Вне всякого сомнения, этот лакей был из тех, кто бесконечно предан хозяину, но в критические моменты терялся и не умел контролировать себя и тем самым мог навредить еще больше. Гримо в нерешительности отступил на шаг. Атос прекрасно понимал, что происходит. Действовать силой ни в коем случае было нельзя. Рамон вопросительно взглянул на графа, и Атос кивнул, давая добро. – Хосе, успокойся. Никто не причинит вреда твоему господину, – обратился управляющий к слуге барона. – В доме его сиятельства графа де Ла Фер сеньору барону помогут. Разве не для этого вы здесь? Хосе с беспокойством взглянул на хозяина, потом поочередно на присутствующих и, с видимым усилием поборов сомнения, позволил Гримо занять свое место. Барона де Сунига перенесли в замок и уложили в нижней зале, служившей гостиной. Это был пожилой господин, лет семидесяти, но крепкого телосложения, насколько это возможно в его возрасте, с благородными чертами лица, в котором не было ни кровинки. Несомненно, у барона был обморок. Хосе стоял возле своего господина со скорбным выражением лица. Было совершенно очевидно, что толку от него не добиться, и понятно, почему барону не дали сразу нюхательной соли или ароматического уксуса (25). Атос приблизился и, взяв барона за руку, пощупал пульс – он был редким, но ровным, а значит, опасности не было, но привести в чувство сеньора де Сунига было необходимо. Граф сделал знак Гримо, и слуга исчез за дверью. Большинство знатных господ того времени постоянно носили при себе разные ароматические снадобья, но граф де Ла Фер никогда не входил в их число, не страдая от обмороков и с презрением относясь к подобной ерунде, и лишь случай позволил арсеналу Гримо пополниться флакончиком нюхательной соли. Случай этот произошел во время знаменитой стычки на улице Феру, а точнее уже после ее основных событий, когда он без всяких признаков жизни лежал на парижской мостовой. Неизвестно, чем бы все закончилось, не поспей Гримо вовремя. Тогда Атос очнулся от жуткого резкого запаха, перед глазами все плыло, в ушах звенело, и он никак не мог понять, где находится. Подняться получилось попытки с третьей. Путь до дома он прошел в полуобморочном состоянии, вцепившись в Гримо и еле переставляя ноги. При других обстоятельствах он бы непременно устроил слуге хорошую взбучку за то, что ему в нос сунули какую-то гадость, но только не в этот раз. У Гримо просто не было другого выбора: в одиночку он бы не дотащил хозяина до квартиры, а в сознании мушкетер худо-бедно мог передвигаться сам. Очнувшись на следующие сутки и обнаружив на прикроватной тумбе стеклянный флакончик, Атос, повертев его в руках, не стал выяснять, откуда он взялся у Гримо, а просто отдал снадобье подошедшему слуге. По комнате распространился резкий запаха аммиака, когда граф открыл небольшой прозрачный пузырек и поднес его к лицу барона. Через несколько секунд сеньор де Сунига вдохнул глубже, ресницы его дрогнули, и он медленно открыл глаза. – О, Пресвятая Дева Мария! – выдохнул Хосе. – Ваша милость… Барон повернул голову на голос. Он был еще бледен, но взгляд был уже ясным, и в нем отразилось удивление и непонимание: рядом с его слугой стоял незнакомый черноволосый мужчина, одетый не по испанской дворянской моде, и комната, где они находились также была незнакомой. – Надеюсь, с вами все в порядке, сеньор, – произнес незнакомец на испанском языке с едва уловимым акцентом. – Как вы себя чувствуете? – Благодарю вас, сейчас уже лучше, – ответил барон и жестом подозвал Хосе, чтобы тот помог ему подняться, но оказавшись на ногах тут же отстранил слугу. Первое впечатление не было обманчивым: для своих лет сеньор де Сунига действительно выглядел прекрасно и держался прямо и уверенно. – Не скажете ли, сеньор, с кем я имею честь, и где мы находимся? – обратился он к графу. – Я граф де Ла Фер, – ответил бывший мушкетер. – Вы в моем замке, в Сабатере, барон. Прошу извинить меня, если я ошибся. Мой управляющий представил вас как барона де Сунига. – Совершенно верно, граф. Мне бы следовало представиться, прежде чем задавать вопросы тому, кто мне оказал помощь. Прошу простить мою невежливость и принять мою искреннюю благодарность. – Право, не стоит, сеньор. Это долг каждого христианина. – О, моя неосмотрительность могла бы выйти мне боком, окажись мы чуть дальше, но Господь привел меня именно к воротам вашего замка. Мой лакей ни за что бы не справился сам. Хосе – добрый малый, но имеет склонность впадать в панику по малейшему поводу. А я частенько заставляю его волноваться, забывая, что дни моей юности уже давно миновали. – Я рад, барон, что вы чувствуете себя лучше. Но я бы не советовал вам сейчас трогаться в путь. Если вам угодно, вы можете переждать здесь, пока спадет зной. – Благодарю вас, граф, я с удовольствием приму ваше приглашение. – Тогда, прошу вас, сеньор, располагайтесь. Я прикажу подать вина. Они разместились в креслах напротив окна, и барон де Сунига, отпив из бокала с удовлетворением произнес: – Отличное вино! Насколько я могу судить, и вряд ли я ошибаюсь, оно родом из Сабатера? – Вы правы, барон, оно местное. – Ну вот видите, – улыбнулся Сунига. – Не хочу показаться нескромным, но смею заверить вас, граф, что в деле Бахуса я кое-что смыслю. Поправьте меня, если я заблуждаюсь, мне думается, что это мурведр (26). – Вы угадали, сеньор. – Значит, все правильно. Его ягодно-пряный вкус сложно спутать с чем-то другим. Вы, вероятно, знаете, что в Сабатере уже несколько столетий выращивают именно этот сорт? – Увы, барон, мне это неизвестно, – ответил Атос. – Наша семья купила Сабатер в начале прошлого века, а я вступил во владение лишь несколько лет назад, и, к сожалению, до сей поры не имел возможности заниматься имением. – Понимаю, граф. Вы ведь француз, верно? – Да, – кивнул Атос. – Значит, слухи оказались верны. Прошу извинить меня, что я говорю таким образом, но когда живешь в такой глуши как наша, поневоле начинаешь прислушиваться к разным сплетням, тем более, что мы с вами оказались соседями. Знаете, я искренне рад знакомству с вами. Пусть наши страны и сюзерены не всегда живут в согласии, я думаю, для благородных людей это не является препятствием, не так ли? – Безусловно, барон. Для меня честь познакомиться с вами. – Скажу вам честно, граф, вам очень повезло с Сабатером. Здесь прекрасная почва для винограда, и при должном уходе каждый год можно снимать отменный урожай. Да вы и сами скоро сможете убедиться в этом. – Наверное, вы правы, но мне сложно судить. Насколько мне известно, урожаи во Франции, особенно в северных и центральных провинциях, и в Испании отличаются друг от друга. Если у себя сбор, скажем, в 30 мюидов (27), мы считаем богатым, то для здешних мест этого будет мало. – Именно так, – подтвердил барон. – Однако надо признать, что нынешний год не вполне показателен: из-за жары пришлось раньше начать уборку, чтобы ягода не пропала, а это значит, что не весь виноград будет пригоден для вина. Поэтому в нашей местности мы всегда выращиваем минимум два сорта. – Вот как, признаюсь, я не знаком с такими тонкостями. – О, граф, если вас это в самом деле интересует, я бы мог рассказать и показать вам кое-что действительно стоящее, – улыбнулся Сунига. – Полагаю, это было бы интересно, барон. – Что ж, если так, граф, позвольте пригласить вас на обед. Если вы свободны, я жду вас послезавтра. – Благодарю вас, сеньор, но мне, право, неловко обременять вас. – Что вы, граф, это нисколько не затруднит меня, и я буду рад принимать вас. – Все же, мне кажется, барон, что это будет не совсем вежливо с моей стороны, вы, вероятно, человек занятой. – Отнюдь, граф, я располагаю временем и почту за честь видеть вас своим гостем. – В таком случае, сеньор, я с удовольствием приму приглашение (28). – Прекрасно! Я буду ждать вас. Наши виноградники граничат между собой, и если вы проедете дальше и подниметесь на холм, то увидите мой замок. Между тем день начинал клониться к вечеру, и, взглянув в окно, Сунига произнес: – О, уже вечереет, я непозволительно злоупотребил вашим гостеприимством, граф. Благодарю вас за приют. Барон встал, и Атос поднялся следом: – Не стоит беспокоиться, сеньор, вы нисколько не задержали меня. – Тогда позвольте еще раз поблагодарить вас, граф, и до встречи послезавтра.
Luisante: *** Сеньор де Сунига оказался радушным хозяином и интересным собеседником. Стол изобиловал таким количеством блюд, что трудно было себе представить, что все они предназначались для двух человек. Атосу, конечно, было известно, что испанцы отличаются гостеприимством, но даже учитывая это, ему не удалось скрыть свое изумление, что не ускользнуло от барона, и он с улыбкой произнес: – Граф, я вижу, вы в некотором замешательстве. Не удивляйтесь. С тех пор как я овдовел, я не устраиваю приемов, и у меня редко кто-то бывает, даже мой собственный сын – увы, королевская служба не позволяет ему этого. Гости в моем доме – лишь те, к кому я искренне расположен и считаю, что принимать их нужно достойно, и мне всегда нравилось делать это. Кроме того, я помню свое обещание. Вы хотели узнать больше о местном вине, но для этого его нужно попробовать. А где как не за хорошим столом это можно сделать? Прошу вас, граф! Сколько Атос себя помнил, он всегда отличался умеренностью в еде, исключение составляли лишь балы и приемы в Берри, когда приходилось соблюдать этикет, согласно которому обязательно нужно было попробовать каждое кушанье, сколько бы перемен блюд не было предусмотрено. Это утомляло и даже иной раз раздражало. До поры. Когда в его жизни появилась Анна, это перестало иметь для него значение, больше того, ради нее он был готов закатывать пир хоть каждый день. Разумеется, на людях, она умела держать лицо, великолепно играя свою роль, но оставшись с ним вдвоем она была немного другой. Ему нравилось смотреть и даже по-хорошему забавляло, как она рассматривала и пробовала изысканные блюда, как, прикрыв глаза, старалась разгадать букет вина. Она делала это так непосредственно и невинно, и в эти минуты ему казалось, что он любит ее еще сильнее. Внутри болью полыхнула отчаянная злость. Какого дьявола?! Зачем он вспомнил об этом именно сейчас? Стало почему-то горько и обидно. Только этого ему и не хватало. Ну уж нет, он не может позволить себе слабость. Нужно ставить точку, раз и навсегда. Есть сегодняшний день и завтрашний тоже, что бы он не готовил ему, а прошлое не может вернуться, оно не обладает властью ни над временем, ни над ним. Нужно только сделать над собой усилие, хотя бы, черт возьми, начать получать удовольствие от нынешнего вечера, от еды, от вина, от беседы, от всего, что он видит, ощущать жизнь, впитывать ее. Как просто и как сложно! Но разве он когда-нибудь пасовал перед трудностями? Нет. Но передышки давал и немалые, но теперь это уже непозволительная роскошь. – Если вам угодно, граф, я бы советовал вам начать с вионье (29), тем более, что здесь это единственное белое вино, – произнес барон, указывая на один из трех кувшинов. – Мы называем его чудом, воплощенным в виноградной лозе, в нем удивительным образом сочетаются весна и осень, восток и запад, юность и зрелость. Вино и вправду оказалось великолепным. Едва пригубив его, Атос ощутил мощный аромат фруктов, пряностей и мёда, ванили и мускуса одновременно с какими-то нежными неизвестными ему цветочными тонами. – Что скажете, граф? – с улыбкой осведомился Сунига. – Восхитительное вино. Мне не доводилось пробовать ничего похожего. – Да, вы правы, но этот сорт довольно капризен. Если виноград собрать вовремя, то мы получим тот самый богатый вкус, если же раньше, то букет не будет сбалансированным, а если слишком затянуть с уборкой, то вино лишиться аромата персика и груши. – А какова его урожайность? – Надо признать, что она невысока, но с тех пор как император Проб (30) в III веке привез сюда из Далмации (31) первую лозу, здесь научились правильно культивировать этот сорт, и за качественный товар всегда дают высокую цену. В это время на столе появились жареные перепела, и барон обратился к Атосу: – Граф, рекомендую вам попробовать софрегит (32). Этот соус наша гордость, он идеально подходит к птице. Полагаю, наша кухня немного непривычна для вас, но я надеюсь, что блюдо придется вам по вкусу. – Я бы сказал, что каталонская кухня необычна, но ваш повар определенно обладает незаурядным талантом – все изумительно вкусно. – Благодарю вас, граф. – Скажите, барон, верно ли, что из винограда со старых лоз получается лучшее вино, чем с молодых виноградников? – Именно так, граф, если хотите иметь вино превосходного качества, глубокое, со сложной палитрой ароматов и вкусов, непременно нужно сохранять несколько старых лоз. Взять, к примеру, сиру (33). Старые виноградники дают небогатый урожай, но вино отменное. Да вы и сами можете убедиться. С этими словами Сунига взял кувшин и наполнил бокал графа напитком темного, почти чернильного цвета. Это было терпкое красное вино с диковинным сочетанием ягодного вкуса, пряностей, гарриги (34) и животных тонов, которые современные сомелье описали бы как кровь, мясо, шерсть, порох и влажный лес. Действительно потрясающе! – Необыкновенный вкус, – задумчиво произнес Атос. – В нем есть что-то дикое. – О, вы почувствовали это! – воскликнул барон. – Знаете, у нас его называют любимым вином охотников, с ним великолепна любая дичь от кабана до косули. – И оно тоже местное? – Разумеется. И очень древнее. Можно сказать, что это один из даров крестоносцев, они везли не только золото и драгоценности. Одна из легенд утверждает, что его родина Шираз (35), другая – Сицилия, но так или иначе в XI веке этот виноград здесь уже был известен. – О, барон, вашим знаниям можно только позавидовать. Кажется, вы знаете о вине все, – улыбнулся Атос. – Право же нет, граф. Есть люди гораздо более сведущие, чем я, а мне просто всегда было любопытно все, что связано с вином, – ответил сеньор де Сунига. – А потому мне хотелось бы предложить вам попробовать еще одно. Сделав глоток, Атос узнал его. – Должно быть, это гренаш (36)? – произнес он. – Да, вы угадали, граф. Только мы называем его гарнача и считаем его родиной горы Арагона (37), а вот сарды дали ему имя «каннонау» и утверждают, что этот виноград появился на их острове (38). – Извечный спор за первенство, – усмехнулся Атос. – Даже если дело будет касаться какой-нибудь малости, мало кто упустит возможность доказать свое превосходство. – Так было испокон веков, и человеческие слабости, к сожалению, часто перерастают в пороки. – Увы! – отозвался граф и продолжил: – Я хотел спросить вас. Если я не ошибаюсь, этот сорт хорошо переносит засуху и всегда дает хороший урожай? – Вы совершенно правы, и лучшие образцы можно увидеть на наших сухих каменистых почвах. Знаете, даже бургундские виноторговцы интересуются этим сортом, чтобы, как они говорят, добавить в их вина бодрости. – Мне говорили, что в Сабатере тоже раньше выращивали этот сорт, но потом виноградник отчего-то захирел. – Все требует хорошего ухода и хозяйского глаза. Прошу простить меня, граф, если я невольно указываю вам на недостатки, но я надеюсь, что вы поймете меня правильно. – Вы сказали правду, барон, и поверьте, иногда очень полезно услышать ее от кого-то еще, даже если сам осознаешь свои ошибки. Я и сам вижу, что многое упущено, и придется немало потрудиться. – И эта земля вознаградит вас, поверьте мне, граф. Кстати, как вы находите Кабестани? – Прекрасный край, хотя здешние пейзажи совсем не похожи на те, к которым привыкли мы, французы, – ответил граф. – Конечно, – улыбнулся Сунига. – Все мы привыкаем к чему-то и когда бываем в чужих местах, нам все кажется непривычным и даже странным. А вы знаете наши легенды, например, легенду о трубадуре? – О трубадуре? – Атос не смог скрыть удивление. – Да, о Гийоме де Кабестане (39)? – Нет, не приходилось слышать. – В самом деле? – Откровенно говоря, я никогда не увлекался поэзией, – ответил граф. – О, он писал чудесные стихи. Вот послушайте, правда это только начало баллады: Когда впервые вас я увидал, То, благосклонным взглядом награжден, Я больше ничего не возжелал, Как вам служить – прекраснейшей из донн. Вы, Донна, мне одна желанной стали. Ваш милый смех и глаз лучистый свет Меня забыть заставили весь свет. И, голосом, звенящим, как кристалл, И прелестью бесед обворожен, С тех самых пор я ваш навеки стал, И ваша воля – для меня закон. Чтоб вам почет повсюду воздавали, Лишь вы одна – похвал моих предмет. Моей любви верней и глубже нет… Вне всякого сомнения, стихи были прекрасны – для любого другого человека. С трудом подавив желание сказать что-нибудь язвительное, Атос произнес: – Действительно красиво. – Да, Гийом де Кабестань обладал истинным талантом, а вот судьба его печальна и трагична. – Что же с ним случилось? – Он был вероломно убит. Если угодно, я расскажу его историю. – Я с удовольствием послушаю ее. – Извольте. Итак, Гийом де Кабестань был сыном рыцаря из древнего, но обедневшего дворянского рода. Прибыв ко двору графа Раймона Руссильонского, он вступил в число его вассалов. Жена графа прекрасная Маргарита влюбилась в трубадура, и он отвечал ей взаимностью. Раймон заподозрил жену в неверности и устроил Гийому допрос, но тому удалось отвести подозрение, признавшись, для виду, в любви к сестре графини. Маргарита, не догадавшись о хитрости Кабестаня, приняла его признание за правду. Для объяснения и примирения с возлюбленной Кабестань сочинил сонет, принятый графиней с особым волнением. Это все раскрыло глаза графу, который, будучи человеком буйного нрава, приказал стеречь жену. А сам, обуреваемый ревностью и гневом, несколько дней спустя подкараулил шедшего в одиночестве Гийома и ударом в спину убил его. Затем он приказал подданным отрезать трубадуру голову и вырвать из груди сердце. Сердце он повелел зажарить, приправить перцем и предложил попробовать это страшное кушанье своей жене. После еды он спросил ее, знает ли она, что она съела. Дама ответила, что не знает, но съеденное блюдо было очень вкусно, и она никогда не пробовала ничего подобного. Муж сказал ей, что она только что съела сердце Гийома де Кабестаня, и в качестве доказательства своих слов показал ей отрезанную голову бедняги. Услышав это и увидев голову своего возлюбленного, графиня потеряла сознание. Когда же она снова пришла в себя, то сказала: «Господин, вы угостили меня столь прекрасной пищей, что я никогда не буду есть ничего другого». С этими словами она выбежала на балкон и бросилась вниз. Так она умерла. Весть о гибели влюбленных очень быстро распространилась по Руссильону и вызвала гонение на мужа-мстителя со стороны соседей и его сюзерена, короля Арагона (40). Король прибыл в Перпиньян и приказал Раймону явиться к нему. Когда тот предстал перед ним, король приказал его схватить, отнял у него все замки, приказав их разрушить, а также лишил всего имущества, самого же графа посадил в темницу. Прах Гийома де Кабестаня и дамы Маргариты король приказал перевезти в Перпиньян и похоронить перед входом в церковь и сделать надпись на могиле о том, как они умерли. Потом он распорядился по всему графству Руссильонскому, чтобы все рыцари и дамы ежегодно приходили на могилу справлять память о несчастных влюбленных. А граф Раймон умер жалким образом в королевской темнице (41). Если бы граф де Ла Фер не обладал умением держать в узде эмоции, внешне оставаясь неизменно в ровном расположении духа, на его лице можно было бы увидеть целую гамму чувств: горечь, презрение, злорадство и какая-то странная непонятная радость. Меньше всего сейчас он рассчитывал услышать историю о любви. Что ж, он еще раз убедился в своей правоте. Не было ли это доказательством того, что он однажды сказал д’Артаньяну? Да, это действительно лотерея, в которой выигравшему достается смерть, даже если любовь взаимна. Она жестока и не знает ни жалости, ни законов. Какое счастье, что он навсегда излечился от нее, избавился от этой чумы, пусть даже заплатив высокую цену. – Это какая-то дикость, – произнес он. – Бессмысленные смерти. – И безумие мужа-рогоносца. Да, порой, ревность толкает на чудовищные поступки, и им нельзя найти оправдания. – Вы правы, месть недостойна ни человека, ни дворянина. – Знаете, я уверен, что прощение – та добродетель, которой надлежит следовать всегда. – Но есть вещи, которые недостойны прощения. – Вы считаете, что невозможно простить греховную любовную связь? – Отчего же? Для кого-то возможно. – По-вашему это неверно? Но ведь это великодушие. – Да. И это будет говорить о слабости мужчин перед коварством и лживостью женщины. – О, разве женщина всегда повинна в грехе? – Разумеется, нет. Но я говорю не только об этом. Атос помолчал и добавил: – Прошу извинить меня, барон. Мои суждения слишком личные и могут быть предвзяты, и мне бы не хотелось невольно задеть или оскорбить вас, а потому я буду очень признателен вам, если мы закончим на этом, оставшись каждый при своем. – Как вам будет угодно, граф, – кивнул Сунига. На некоторое время воцарилось молчание, но затем разговор возобновился. Говорили о различиях французских и испанских вин, о местных традициях, обсуждали книжные новинки – беседа текла доброжелательно и размеренно, будто бы ничего и не произошло. То ли искренняя расположенность барона, то ли выпитое вино и сытный обед сделали свое дело, но Атос не испытывал привычного раздражения, как бывало всякий раз, когда речь заходила об амурных историях. А может быть все дело было в том, что пришло время перевернуть гнетущую его страницу жизни. Прощались они как добрые знакомые, и граф получил приглашение нанести визит барону, когда снова приедет в Сабатер. *** До конца следующей недели все дела были улажены. По словам Рамона урожай в этом году превосходил предыдущий, и за виноград дали хорошую цену. Можно было возвращаться домой, и от этой мысли на сердце графа становилось теплее. Хотелось поскорее увидеть сына, да и вообще поскорее оказаться в Бражелоне, к которому он уже не просто привык, а с которым прочно сроднился. Уже было начало сентября, и надо было торопиться, чтобы не месить грязь по размытым дождями дорогам, а потому отдав управляющему необходимые распоряжения, Атос, не задерживаясь, пустился в обратный путь. Продолжение пишется и следует...
Luisante: Ссылки к главе 6 (1) Несмотря на установленные правила, поддерживаемые многими авторитетами того времени, находились и те, кто придерживался противоположного мнения. Они не столько порицали предательский удар побежденного, сколько возмущались глупостью победителя, презревшего фортуну и оружие. (2) Прим – удар в фехтовании. Наносится с левой стороны и употребляется редко по причине того, что если атакующий выдержит защиту противника и не выронит при этом клинок, то положение руки останется невыгодным при последующей обороне. В исполнении левши очень неудобен при отражении. (3) Лиможская эмаль – историческая разновидность выемчатой эмали (производится с помощью техники прорезания и гравировки выемок в заготовке будущего изделия), появившаяся в середине XII века в Лиможе. Получив глубочайшее признание в государствах западной Европы, лиможские эмальеры прекратили использовать эту технику в середине XIV века. Первыми изделиями, которые приписываются лиможским мастерам, являются раки, датируемые 1120 – 1140 годами. До середины XIII века лиможские работы непрерывно развивались: стали преобладать декорированные гробницы и скульптуры, а в декоре появились геральдические элементы. По мере развития готического направления в искусстве ювелиры стали адаптировать стиль своих работ к нему. Тем не менее, несмотря на появление отдельных шедевров, общий объём эмалевых изделий пошёл на спад. Известно, что когда Эдуард Вудсток по прозвищу Чёрный принц (старший сын короля Англии Эдуарда III и правитель Аквитании с титулом «принц Аквитанский») во время Столетней войны захватил Лимож в 1370 году, в нём уже не было мастерских эмальеров. (4) Аббатство святого Марциала – бенедиктинский монастырь в Лиможе, один из центров литературно-музыкального творчества в средневековой Европе. Был основан в 848 году на месте захоронения Марциала, первого епископа Лиможа, почитаемого католиками в лике святых. В том же IX веке был основан скрипторий (мастерская по переписке рукописей) с библиотекой. Расцвет аббатства пришёлся на XI—XII века, когда оно стало важнейшим центром искусств в Аквитании и в западной Европе в целом. О роскоши монастыря того времени свидетельствуют сохранившиеся образцы церковной утвари с лиможской эмалью. В эпоху средневековья в аббатстве, обладавшем солидной библиотекой, трудилось немало историков и хронистов. (5) Путь святого Иаакова – паломническая дорога к предполагаемой могиле апостола Иакова в испанском городе Сантьяго-де-Компостела, главная часть которой пролегает в Северной Испании. (6) Святой Марциал Лиможский (III век) – первый епископ Лиможской епархии. Также он известен как апостол галлов или апостол Аквитании. Является основоположником христианства в Аквитании. В XI веке папа римский Иоанн XIX причислил святого Марциала к лику апостолов. В XVII веке (ок. 1610 г.) была подтверждена концепция апостольства Марциала, разработанная и защищённая Адемаром Шабанским. Однако в начале XX века католическая церковь отказалась от теории его апостольства, поскольку была доказана подложность бумаг Адемара Шабанского. Тем не менее, поклонение святому Марциалу осталось широко распространённым в Лимузене. Адемар Шабанский (около 988/989 –1034), французский (лимузенский) хронист, монах-бенедиктинец, автор первых анналов Аквитании со времён поздней античности, а также композитор и литератор. Явился распространителем и литературным автором сложившейся местной легенды о том, что святой Марциал, живший в III веке епископ Лиможский и миссионер христианства в Лимузене, якобы на самом деле жил на два столетия раньше и в действительности был одним из апостолов. Так как сведений об «апостоле Марциале» имелось явно недостаточно, Адемар написал выдуманную им биографию св. Марциала, которую приписал последователю св. Марциала, епископу Аврелиану. (7) Достоверно известно, что в эпоху консулов Деция Траяна и Веттия Грата (250-251 гг. н.э.) папа Римский Фабиан направил семь епископов из Рима в Галлию проповедовать Евангелие: Гатиан был направлен в Тур, Трофим в Арль, Павел в Нарбонну, Сатурнин в Тулузу, Дионисий в Париж, Австремоний в Клермон и Марциал в Лимож. Гай Мессий Квинт Траян Деций, более известный в римской историографии как Деций Траян или Деций – римский император в 249–251 гг. н.э. До вступления на трон был выдающимся сенатором и консулом. Известен гонениями на христиан. Веттий Грат – римский сенатор, который был назначен консулом в 250 г. н.э. (8) Каор – исторический город на юго-западе Франции. Центр производства знаменитого кагорского вина. (9) Кагор – французское красное сухое вино из региона Каор. Изготавливается преимущественно из винограда сорта Мальбек. Согласно французской системе контроля подлинности происхождения, кагором считается красное вино, произведённое в долине реки Ло, не менее чем на 70% из винограда сорта Мальбек. Остальные 30% составляют сорта Мерло и Таннат. Белые и розовые вина, произведённые в том же районе, не называются кагором. Благодаря винограду Таннат настоящий кагор имеет достаточно тёмный цвет, отчего в старину продавался в Англии под маркой «чёрное вино». (10) Мост Валантре – каменный арочный мост XIV века через реку Ло. Укреплённый тремя башнями с навесными бойницами, он представляет собой мост-крепость, служивший для защиты города от неприятельских вторжений. Легенда о его строительстве дошла до нас именно в таком виде. А в 1879 году история имела продолжение. Архитектор Поль Гу решил создать своеобразный памятник легенде. В ходе реставрации он поместил на центральной башне моста фигуру черта, обхватившего руками один из каменных блоков. По словам самого архитектора: «на сей раз властитель тьмы переоценил свои силы и не может вытащить застрявшие пальцы; камень ему больше не обрушить, а вдобавок ещё и приходится оставаться в плену». (11) 130 футов равняется 40 метрам. (12) Каркассон – город-крепость на юге Франции, в департаменте Од, прошел несколько этапов на протяжении своей истории: сначала здесь была первобытная стоянка, затем галло-римский город, крепость вестготов, его захватывали франки и сарацины. (13) Ло – крупная река на юге Франции. (14) Нарбонские ворота – главный вход в цитадель, построены около 1280 г. в правление Филиппа III Смелого. Своё название ворота получили от города Нарбонна, в сторону которого они направлены. Перед воротами находится статуя дамы Каркас, супруги сарацинского царя Балаака. Согласно легенде, именно она дала имя городу. Когда армия Карла Великого осаждала крепость, после смерти мужа дама Каркас встала во главе защитников. У осаждённых заканчивались запасы пищи, и тогда Каркас приказала взять последнюю свинью и накормить её до отвала последним зерном. После чего свинью выбросили осаждающим. От удара о землю брюхо свиньи разошлось и из него высыпалось зерно. Тогда воины решили, что в если в городе так много зерна, что им кормят свиней, им не сломить осажденный город, и сняли осаду. После этого Каркас зазвонила в колокола. «Carcas sonne» – «Каркас звонит». (15) Бернард Атон IV Транкавель (ум. 1129) – виконт Альби и Нима с 1074 года, виконт Каркассона, Безье и Агда с 1099 года (все названия – феодальные владения на юге Франции). (16) Собор Святого Назария или собор Сен-Назер имеет древнюю историю. Первая церковь на этом месте была построена в VI веке во время правления Теодориха, регента королевства Вестготов. В 1096 году папа Урбан II посетил Каркасон и освятил камни, которые использовались для постройки кафедрального собора. Постройка завершилась в первой половине XII века. От первоначального романского собора, который также включал клуатр, сохранились только главный и боковые нефы. Более поздние готические изменения здания завершились в XIV веке. Церковь потеряла статус кафедрального собора в 1803 году в пользу церкви Сен-Мишель, расположенной внутри городских стен. В 1898 году Папа Лев XIII присвоил церкви статус базилики. (17) Симон IV де Монфор (1160/1165 – 1218) – сеньор де Монфор-л'Амори, 5-й граф Лестер, сеньор Альби и Разеса, герцог Нарбонны, граф Тулузский, виконт Безье и Каркассона с 1216 года. В 1209 году возглавил крестовый поход против альбигойцев и 15 августа 1209 года покорил Каркассон. Взятию города способствовали недостаток воды и измена. Альбигойский крестовый поход или Катарский крестовый поход (1209–1229 годы) – серия военных кампаний, инициированных Римской католической церковью, по искоренению ереси катаров в исторической области нынешней Франции Лангедок. (18) Катары или альбигойцы (по названию местечка Альби на севере Лангедока) – христианское течение внутри католической церкви или секта, признающая Бога Добра, создателя духовного мира, и дьявола, создателя мира материального. Движение достигло расцвета в западной Европе в XII и XIII веках, особенно были затронуты Лангедок, Арагон, север Италии и некоторые земли Германии и Франции. Борьба с катарами как с опасной ересью долгое время была одним из главных мотивов политики римских пап. (19) В эпоху религиозных войн 1560–1629 гг. Каркассон был оплотом католиков, и все его осады гугенотами: в 1575 г. под командованием сира Вильи и в 1585 г. под командованием герцога де Монморанси были безуспешными. Генрих I де Монморанси (1534–1614) – третий герцог Монморанси, наместник Лангедока, маршал и коннетабль Франции. В ходе Религиозных войн во Франции занимал умеренную позицию, стараясь лавировать между католиками и протестантами, Гизами и сторонниками испанского короля. Лангедоком он управлял почти как самовластный правитель, мало соотнося свои действия с видами королевского двора. Например, в 1576 году в обмен на верность король обещал ему маркграфство Салуццо (на которое Монморанси претендовал по родству с Савойским домом). Воодушевлённый этим обещанием, Монморанси скорректировал свою позицию и осадил гугенотов в Монпелье. (20) Перпиньян – город во Франции на реке Тет, исторически является главным городом провинции Руссильон. (21) Кабестани – каталонская коммуна в департаменте Восточные Пиренеи во Франции, расположена в самом сердце окситанского региона. На каталонском языке название происходит от слова «голова» – «кэп» и «пруд» – «эстани» и указывает на близкое географическое положение пруда Кане – Сен-Назер. (22) Алиса де Монморанси (ум. 25 февраля 1221) – жена Симона IV де Монфора, дочь Бушара V де Монморанси, сестра коннетабля Франции Матье II Великого. Сопровождала своего мужа во время Альбигойского крестового похода, принимала активное участие в завоевании Лангедока французами, участвовала в советах крестоносцев и вербовала подкрепления во Франции. Хронисты того времени писали о ней: «Дама, столь же достойная уважения по своему рождению, как по благочестию и мудрости». Бушар V де Монморанси – сын коннетабля Франции Матье I де Монморанси и Алисы Фиц-Рой, легитимированной внебрачной дочери короля Генриха I Английского. (23) Нарбонский замок – ныне не существующий замок графов Тулузских, был разрушен в XVI веке. Исследования по его поиску велись с 1991 года, и только в 2005 году удалось обнаружить фрагменты фасада и получить представление о монументальности и импозантности крепости, символизирующей могущество графов Тулузских. (24) Взятая Симоном де Монфором в 1216 году Тулуза восстала против французов в 1217 году. (25) Ароматический или туалетный уксус был очень популярен в XVII веке. Его относили к разряду панацей от всех болезней, в том числе и от чумы – бича средневековья. Чтобы уберечься от болезни, дамы и кавалеры носили специальные флакончики с уксусом на поясе. Если болела голова, то виски растирали ароматным составом. Если кто-то лишался сознания, его приводили в чувство чудесным снадобьем. (26) Мурведр – испанский сорт красного винограда позднего периода созревания, произрастающий на юго-востоке Франции, на Средиземноморском побережье, в Испании, на Балеарских островах, в некоторых штатах Северной Америки, на юге Австралии и в Южной Африке. Классический мурведр характеризуется ароматами черных ягод, специй, черного перца, прованских трав, трюфеля и кожи. Вино из этого сорта следует подавать с пряными, насыщенными мясными блюдами. (27) 1 мюид равняется примерно 270 литрам. (28) Этот диалог может показаться странным и ненужным обменном любезностями. Но это не так, все дело в испанской традиции. Я могу предположить, что Атос знал о ней. При получении приглашения в гости было принято отказываться дважды, и принимать приглашение только если собеседник повторит его в третий раз. Если приглашали именно таким образом, значит гостю было оказано большое уважение, почтение или благорасположение. (29) Вионье – сорт винограда для белых вин, пользуется большой популярностью в Лангедоке и Руссильоне. (30) Марк Аврелий Проб – римский император (годы правления 276–282). По мнению историков французская винодельческая культура началась с императора Проба, который снял существовавшие тогда ограничения на разведение винограда за пределами определенных областей Римской империи и повелел выращивать виноград во всей Галлии. (31) Далмация – историческая область на северо-западе Балканского полуострова на территории современных Хорватии и Черногории. (32) Софрегит (по-каталонски, в Испании – софрито) – одна из основ каталонской кухни. Это густой и очень ароматный соус из томатов, лука и чеснока, обжаренных в оливковом масле. «Софрегит» означает «соте». Идеально подходит для жареных мяса и птицы, рыбы, мидий, риса. (33) Сира или Шираз – сорт винограда, используемый для изготовления красных и розовых вин, как тихих, так и крепленых и игристых. (34) Гаррига – в окситанском языке обозначает «пустошь», по аналогии употребляется для обозначения аромата сухих трав, свойственного многим красным средиземноморским винам. (35) Шираз – один из древних городов Персии (современного Ирана). (36) Гренаш – сорт красного винограда. Сортовым винам из Гренаша свойственны ненасыщенный рубиновый цвет, низкая кислотность, высокие содержание алкоголя и интенсивность ароматов малины и клубники с тонкой пряной ноткой белого перца. (37) Королевство Арагон, существовавшее в течение семи столетий (XI–XVIII вв.) на территории северной части современной Испании и Франции. (38) Имеется в виду о. Сардиния. (39) Гийом де Кабестань (1162-1212) – яркий представитель поэзии трубадуров, в основном воспевал любовь. (40) Речь идет о короле Альфонсо II (король Арагона с 1162 г.), прозванного Целомудренным или Трубадуром. (41) Это действительно подлинная биография Гийома де Кабестаня. До наших дней она дошла уже в литературной обработке, но все факты в ней правдивы. В некоторых источниках жену графа Раймона зовут Соремонда.
Кэтти: Luisante , мне нравиться ваша версия откуда у Атоса небольшое поместье в Русильоне. Мне вообще кажется,что Атос, как добрый знакомый гид ведет нас по дорогам Франции 17в, попутно рассказывая о достопримечательностях. Была в Каркассон и в Тулузе. Очень точно граф все описал и рассказал.
stella: Кэтти , зацепку насчет Русийона дал Дюма. Мне кажется, вообще, что Дюма указал Русийон, как отсылку к Монморанси, родственникам Ла Феров.)
полная версия страницы