Форум » Благородный Атос » Бражелон. Новая жизнь » Ответить

Бражелон. Новая жизнь

Luisante: Название: Бражелон. Новая жизнь Автор: Luisante Фэндом: А. Дюма "Три мушкетера", "Двадцать лет спустя" Пэйринг: Атос, Рауль де Бражелон, Гримо, ОМП, ОЖП Размер: макси Жанр: пропущенная сцена, AU, частичный ООС Рейтинг: G Статус: не закончен Описание: Некоторые возможные или альтернативные события, которые могли бы случиться между романами А. Дюма "Три мушкетера" и "Двадцать лет спустя" Как я и обещала в соседней теме, выкладываю свой фик. Он не закончен, процесс написания идет. Буду рада отзывам, мнениям, комментариям.

Ответов - 82, стр: 1 2 3 4 5 All

Luisante: Кэтти, спасибо)). Я рада, что описания выглядят правдоподобно. Тем более, что автор этого всего своими глазами не видел

Luisante: stella, очень может быть. Я даже в этой главе две отсылки по этому поводу дала)).

stella: Когда Дюма дописывал "Три мушкетера" он в голове не держал, что они будут продолжение писать. Вот и засунул Атоса подальше от всех.))


Luisante: Глава 7. Охота в Орлеане и новости из Берри После возвращения из Руссильона потянулись по-осеннему ленивые дни, однообразный ход которых был прерван двумя событиями, произошедшими почти одновременно в окрестностях Блуа и в Берри. Герцог де Барбье устраивал охоту и, конечно, не мог не воспользоваться полученным от графа согласием, и тот, разумеется, принял приглашение, отметив про себя, что легкой прогулки не будет – охота на кабана отнюдь не являлась праздной забавой. Надо сказать, что еще во время разговора в Лавальере Атоса удивили слова герцога о травле кабана. Дело было в том, что начиная с XII века такая охота становилась все менее популярной, а уже в XV веке знать охотилась преимущественно на оленя, тогда как охота на «черного зверя» (1) стала делом ловчих. В былые же времена благородные рыцари, следуя суждениям римских патрициев, считали кабана благородной дичью, а также наиболее желанной добычей. Этот грозный зверь был чрезвычайно опасным противником, бьющимся до последнего и предпочитающим смерть бегству или отступлению, а значит достойным уважения соперником. Финальная схватка охотника и кабана всегда заканчивалась поединком один на один, лоб в лоб, глаза в глаза, и победа в нем считалась подвигом – редко кто выходил из борьбы, избежав ранения от клыков или острой щетины животного. Что же до охоты на оленя, то к ней относились с безразличием или даже с пренебрежением. Олень считался слабым, пугливым и презренным зверем, который спасается бегством от собак, пока наконец не сдастся и не даст себя убить. Такая охота чести рыцарю не приносила. Да и оленина считалась рыхлым, скверного качества мясом – на столе у знатного господина ее было не найти. Однако усилиями церкви все изменилось, перевернувшись с ног на голову. Кабан был объявлен дьявольским зверем, нечистым и устрашающим, вышедшим из самой бездны ада, чтобы терзать людей и бунтовать против Бога. Олень же наречен символом благочестия и чистоты, плодородия и воскрешения, посредником между небом и землей и даже олицетворением доброго христианина (2). Он был признан королевской дичью (3). Тем не менее охота на кабана не была предана забвению, и страстные охотники, не считаясь с предрассудками церковников, предпочитали именно ее. Атосу доводилось участвовать в охоте на кабана и самому наносить разящий удар, однако, всякий раз его трофеем оказывался сеголеток (4) – юношеской руке было не под силу справиться с матерым зверем, которого всегда брал отец. Графиня де Ла Фер была против подобных забав, но ее супруг был непреклонен. Разве он и его дети не были достойными потомками Ангеррана де Ла Фер, вышедшего из поединка с диким вепрем победителем? Семейное предание гласило, что прадед получил увечье в схватке с кабаном будучи совсем молодым человеком и до конца жизни остался хромым, что не помешало ему стать доблестным воином и достойным слугой и другом короля. От прадеда, страстного любителя холодного оружия, остался хиршфангер (5) – великолепный охотничий меч работы немецкого мастера со слабо загнутым обоюдоострым клинком и посеребренным защитным щитком с богатой насечкой. Таких во Франции не делали. Это оружие было среди тех немногих семейных реликвий, которые перекочевали в Бражелон, после отъезда Атоса в Париж, и все это время сиротливо висело в небольшой оружейной замка. Сам же бывший мушкетер предпочитал соколиную охоту, тихую и спокойную, сравнимую с настоящим искусством, но оттого не менее азартную, чем псовая, когда охотнику приходится до изнеможения гнаться за зверем. О, как они были не похожи в этом с Анной! Она с презрением поминала крестьянскую пословицу, говоря, что «в соколиной охоте прибыли почти что нет». Зато наравне с ним следовала за собачьей сворой, преследовавшей оленя или косулю, и сама словно становилась необузданным хищником, а ее глаза горели диким огнем – сколько же истинного о ней можно было прочесть в них тогда, а он не видел… По иронии судьбы именно на охоте у него открылись глаза. Он снова вспоминал об этом. И разве стоило этому удивляться? Память надежно хранила пережитое, лишая покоя и радости жизни. Порой ему казалось, что часть его души мертва, но другая, другая в последнее время стала бунтовать и сопротивляться, не желая быть погребенной под обломками прошлой жизни. Все чаще и чаще в голове возникал вопрос: почему та, которой больше нет, должна иметь над ним власть? И к этому добавлялось осознание, что и его самого, того, кто едва не стал ее рабом, тоже больше нет. Нет и мушкетера Атоса, спутниками которого стали не проходящая боль и неизбывная печаль. Теперь есть только он, граф де Ла Фер. Только вот тот самый или уже другой? Хороший вопрос, над которым он не задумывался раньше. Выходило, что он не до конца знал и понимал себя нынешнего. Иначе как объяснить то, что он ждал назначенного дня? Когда он понял это, он не поверил сам себе. Ведь первое, что он ощутил, был страх, в который раз уже догнавший его. Нет, он не боялся призраков – он боялся сам себя, того, что может не справиться с собой. Это было привычно, и он давно научился бороться с этим, а вот поднимавшееся в нем желание было новым – он хотел как можно скорее оказаться среди загонщиков дикого вепря, там, в пылу дикой скачки и пройти через это испытание смелости и выносливости для сильных духом мужчин. Откуда взялось это желание? Граф не мог найти объяснение. Быть может, это была жажда деятельности? Или что-то иное? А может быть все было гораздо проще? Это была жизнь, полнокровная и настоящая, с ее устремлениями и желаниями, которая робко стучалась в его мрачный и обездоленный мир, и на зов которой он откликнулся, все еще несмело и неуверенно. Что ж, в таком случае, должно быть, для него не все потеряно. *** Утро в день охоты выдалось пасмурным, и день обещал быть таким же, но было тепло и сухо. Все вокруг было наполнено тишиной, замерев в полном безветрии, и графу даже не верилось, что совсем скоро близлежащий лес и окрестные поля огласятся звуками собачьего лая, топота копыт и охотничьего рога, и все это сольется воедино и закружит его в вихре охотничьего азарта. Во дворе замка герцога де Барбье, где было условлено встретиться, царило оживление: конюхи держали под уздцы лошадей, подгонщики еле удерживали гончих, готовых по первому знаку сорваться за зверем, сам же хозяин отдавал последние распоряжения доезжачему. – Доброе утро, граф! – приветствовал гостя герцог. – Доброе утро, ваша светлость, – Атос легко спрыгнул на землю. – Ну что же, погода сегодня благоволит нам, – Барбье взглянул на небо. – Будет ли также благосклонна прекрасная Артемида (6)? – Думаю, с такими великолепными помощниками, – граф кивнул на гончих, – удача должна быть на нашей стороне. – О, я очень рассчитываю на это, они еще ни разу не подводили меня. – Вы предпочитаете гасконцев (7)? – Да, по примеру нашего доброго короля Генриха (8), – улыбнулся герцог, – а он, как известно, был настоящим знатоком. Я очень доволен ими. – Мне приходилось видеть их в деле – они прекрасно держат след. – Вы правы, граф, у них превосходный нюх, а их упорству и неутомимости можно позавидовать. А что вы скажете про этих двух братцев? Атос обернулся и увидел двух огромных английских мастифов, спокойно лежащих возле ног псаря. – Если бы я не знал, за какой добычей мы отправляемся, я бы решил, что нам предстоит охота на медведя, – ответил он. – Однако если мы встретимся с секачом, эти воины будут просто незаменимы. – Доезжачий уверяет, что следы указывают на одинца (9), так что им найдется работа, – ответил герцог. – Но почему вы назвали их воинами? – Не я, – улыбнулся граф, – этим званием их наградили еще в древние времена. В Римской империи крупнейшие из них участвовали в гладиаторских поединках, а в войне с персами в войске Александра Македонского, как утверждают историки, было несколько тысяч таких собак, каждая из которых была облачена в кольчугу (10). – Откровенно говоря, я не знал об этом, – произнес герцог. – Поистине великие времена и великие люди! И даже собаки! Остается лишь скорбеть о нашем скудном веке. – Увы! Правда, в битве при Азенкуре (11) произошел один похожий случай. – В самом деле? – Вы не слыхали эту историю? – Не приходилось. По-видимому, наше позорное поражение (12) затмило все остальное, – усмехнулся Барбье. – Да, исход сражения не добавил славы ни французской армии, ни ее полководцам (13). – Так что же там случилось? – Королевский рыцарь, некий сэр Пирс Ли участвовал в битве вместе со своим мастифом. Будучи тяжело ранен, он не мог оставаться в строю, а вот его собака продолжала сражаться с французами, не подпуская их к своему хозяину, до самого пришествия английских войск. Король Генрих V (14) был настолько изумлен ее отвагой, что повелел отправить ее на родину и чествовать наравне с другими отличившимися солдатами (15). – Поразительно! Что ж, в таком случае, остается лишь признать, что англичане справедливо заслужили эту победу. – Безусловно, и преподали нам хороший урок. Герцог взглянул на часы. – Уже почти без четверти девять, а между тем, мы не можем трогаться, – произнес он. – Прошу простить меня, граф, я не успел сообщить вам, что к нам присоединится маркиз де Лавальер. Он давеча был у меня, и я не мог отказать ему. Надеюсь, вы не имеете ничего против его компании? – Разумеется, нет, герцог. Вы вольны приглашать кого считаете нужным, а я всего лишь ваш гость. – Прекрасно. Знаете, я готов побиться об заклад, что Лавальеру уже успела наскучить семейная жизнь, и он ищет любой предлог, лишь бы улизнуть из дома. – Скоро же, – Атос не мог скрыть усмешки. – Чего же вы хотите? – улыбнулся Барбье, разводя раками. – Женитьба – дело серьезное. Я всегда говорил, что, выбирая супругу, нужно иметь к ней хотя бы дружеское расположение, а если и это невозможно, то исполнив супружеский долг и получив наследника, сразу заключить с ней перемирие, предоставив свободу и ей, и себе. У маркиза, насколько я могу судить, определенно не сложилось с первым, а вот что касается второго, то время покажет. Г-жа де Лавальер не обладает покладистым нравом, а это значительно усложняет положение нашего соседа. Атос молчал. Герцог взглянул на него: – Вы, должно быть, не согласны со мной, граф? – Отчего же? Ваши советы и вправду хороши, но жизнь иной раз гораздо сложнее, чем кажется. – Это только кажется нам, я убежден в этом. Мы сами многому придаем слишком большое значение, не видя и не ища простых решений, а они могли бы облегчить наш жизненный путь и принести мир и даже счастье и радость, если хотите. – Вы говорите так, что я склонен поверить, хотя еще недавно сказал бы, что твердо уверен в обратном. – Ну вот видите! Поверьте, жизненный опыт кое-что значит, и не поймите меня превратно, если вам представится случай, воспользуйтесь моей теорией. – Не думаю, что у меня будет возможность прибегнуть к ней, – улыбнулся Атос, – но тем не менее благодарю вас, герцог. В этот момент послышался конский топот, и в ворота въехал Лавальер. – Доброе утро, господа, – произнес запыхавшийся маркиз. – Прошу извинить меня, что заставил вас ждать. Г-же де Лавальер неожиданно сделалось дурно, и я никак не мог оставить ее одну, пришлось задержаться. – О, в таком случае вам не за что извиняться, маркиз, – ответил герцог. – Надеюсь, с вашей супругой все в порядке? – Да, – отчего-то тяжко вздохнул Лавальер. – Эти женские штучки, обмороки и все такое… Я не разбираюсь в этом, но, кажется, ничего серьезного. К тому же, я подозреваю, что она просто-напросто притворялась. – Притворялась? – герцог удивленно поднял брови. – Но это какая-то нелепица. Думаю, вы ошибаетесь, маркиз. – Увы, – Лавальер снова вздохнул. – Я почти уверен, что г-жа маркиза ломала комедию. Понимаете, какая вещь, чуть не каждый день я вынужден выслушивать упреки в том, что моей дражайшей супруге скучно. Будто я могу с этим что-то поделать! Не далее как третьего дня она рассуждала о том, что мужчины всегда думают только о себе и о собственных развлечениях, а женщинам остается их незавидный удел быть подвластными прихотям и желаниям мужа. И что же? Сегодня утром моя жена внезапно занемогла. Я убежден, она имела намерение удержать таким образом меня дома. По всей вероятности, она полагает, что мной можно крутить, как ей заблагорассудится. Но, как видите, ее уловка не удалась, и я перед вами. – О, маркиз, вы несправедливы, – Барбье широко улыбнулся. – Определенно несправедливы. Ну, рассудите-ка, хорошенько. Ваша супруга просто желает вашего внимания. Разве это может докучать? Поверьте, многие были бы счастливы оказаться на вашем месте. – Ах, нет, ваше светлость, разве в этом счастье? – Лавальер заметно сник. – И в этом тоже, дорогой мой, – герцог положил руку на плечо соседа. – К тому же супруги имеют друг перед другом некие обязанности, и одна из них дарить радость общения. Будьте же чуть снисходительнее к вашей жене, и уверяю вас, все разрешиться само собой и к взаимному удовольствию. – Может быть, может быть, – недовольно пробормотал маркиз. – Вы часто оказываетесь правы, герцог. – Друг мой, я вовсе не настаиваю, чтобы вы следовали моим советам, – мягко произнес Барбье. – Я лишь хотел поделиться с вами своими наблюдениями, и буду рад, если они окажутся вам полезны. – Благодарю вас, ваша светлость, – Лавальер вздохнул еще раз. – Не за что, не за что, – улыбнулся герцог. – Ну а теперь, давайте-ка отправляться, господа. Мы и так изрядно задержались, а я своими нравоучениями, должно быть, успел утомить господина графа. Атос, молчавший все это время и вполуха слушавший беседу герцога и маркиза, наблюдая за собаками, обернулся: – Все в порядке, ваша светлость, не стоит беспокоиться. – И все же, это было невежливо с моей стороны, – герцог слегка поклонился и продолжил: – Что ж, у нас как будто все готово: собаки, оружие. Оружие при вас, господа? – Разумеется, ваша светлость, – Атос уже был на коне. – Как, граф? Вы едете только с этим? – воскликнул Лавальер, указывая на притороченный к седлу соседа хиршфангер. – Да, – просто ответил бывший мушкетер. – Но это же кабаний меч, не так ли? – маркиз, напрочь позабыв о своих семейных неурядицах, с интересом рассматривал редкое оружие. – Вы правы, маркиз, это хиршфангер – охотничий или олений нож, если перевести с немецкого. – Да-да, я, кажется, слышал такое название, – пробормотал Лавальер. – Но неужели вы считаете, что этого достаточно? – Вполне, – улыбнулся Атос. – О, я бы никогда не решился на подобное. Иметь при себе только холодное оружие! Это же чистое безумие! – В самом деле? Вы полагаете, что ваша аркебуза (16) будет полезнее? – Конечно! Как же иначе? – И вы можете поручиться, что ваш выстрел будет точен? – Я недурно стреляю, – вскинулся маркиз. – Я вовсе не об этом, – спокойно произнес граф. – Я хочу сказать, что удар ножом или кинжалом всегда надежнее, чем выстрел, даже когда собаки держат дичь (17). – Какая разница? Не понимаю… – Какая? – Атос, начавший подозревать неладное, удивленно глянул на маркиза. – Вы легко можете убить собаку или того хуже – промажете и окажетесь нос к носу с раненым кабаном. – В таком случае я выстрелю еще раз. – Вы можете не успеть, и скорее всего так и будет, и тогда вам придется спасаться бегством или лезть на дерево, если рядом не окажется никого, кто бы смог вам помочь. Лавальер озадаченно смотрел на графа. – Но не так давно мне посчастливилось подстрелить молодую косулю, – произнес он. – Вам повезло, – улыбнулся Атос. – Наверняка несчастное животное уже выбилось из сил, и ему просто некуда было деваться от загонщиков. Не так ли? – Да, вы угадали, граф, – смущенно проговорил маркиз. – Это было легко. – Но кабан не таков. Он очень крепок на ранения, и даже с пулей в брюхе способен пробежать несколько лье, так что лучше не испытывать судьбу и не стрелять даже по стоячему зверю. – Так что же делать? Выходит, ружья бесполезны? – Лавальер был явно обескуражен. – Ну почему же? – раздался голос герцога де Барбье. – Вы всегда сможете прийти на помощь, всадив пулю в уже раненого вепря, если его трудно будет одолеть. Эти звери чертовски сильны, и иной раз и двух человек с собаками бывает мало. Не так ли, граф? – Совершенно верно, – кивнул Атос. – Ваша аркебуза, маркиз, нам может пригодиться. – Ну что же, – проговорил Лавальер, – если так, дело другое, а то я уж было подумал, что мне придется наблюдать со стороны. – Ну, господа, кажется, обо всем договорились, трогаемся! И удачи нам всем! – герцог сделал знак своим людям, дал шпоры коню и первым выехал за ворота. Уже на дороге, увидев, что маркиз немного отстал от них, Барбье подъехал ближе к Атосу: – Полагаю, граф, нам стоит присмотреть за нашим соседом. – Признаться, герцог, я сам подумал об этом же, – отозвался бывший мушкетер. Ехать было недалеко – до ближайшей дубовой рощи, где по словам доезжачего кабан облюбовал себе пристанище, на что явно указывали следы – взрытая рылом земля в поисках корней и червяков. Добравшись до места, спустили ищейку, и она через короткое время взяла след, приведя охотников прямиком к логову вепря, устроенному между вывороченных дубов. Ждать пришлось недолго. Кабан, учуяв чужаков, выскочил из своего укрытия и ринулся на собаку, ударом клыка едва не распоров ей брюхо. Та завизжала и отскочила в сторону. Огромный секач застыл на мгновенье, выпучил глаза и, громко фыркнув, резко сорвался с места. Самое время было бросать гончих. Псари отпустили собак, и гасконцы, почувствовав свободу, с громким лаем бросились вдогонку. Им предстояло выгнать вепря из рощи, и когда это произойдет, должна была начаться настоящая охота, открывающаяся погоней за зверем – бешеной скачкой, не знающей никаких препятствий. Вокруг стоял невообразимый шум, все смешалось: собачий лай, топот лошадиных и кабаньих копыт, возгласы охотников. Казалось, что это какая-то сумасшедшая неуправляемая карусель, однако, это было обманчиво – все было подчинено строгому регламенту, где каждый знал свое место. Трое охотников, не обращая внимания на хлещущие по рукам и лицу ветки, поваленные деревья и встречающиеся канавы, неотступно следовали за сворой, преследовавшей добычу. Собаки уверенно гнали зверя, пока наконец не показался край леса. Кабан, вынужденный покинуть пределы своей вотчины, не сбавляя скорости выбежал из рощи, и понесся по полю. Теперь всем участвовавшим, и людям, и животным, предстояло только держаться. Гончие знали свое дело, гоня вепря в заранее определенное место, но дикий зверь был очень силен и отнюдь не глуп, и невозможно было предположить, как долго он сможет уходить от погони – бывали случаи, когда охотникам приходилось скакать за ним добрых пятнадцать лье (18). Граф, чуть опередив своих компаньонов, мчался галопом за собачьей сворой, чувствуя, что все больше и больше начинает входить в раж. Единственное, что его сейчас интересовало, это мелькавший впереди кабан. Атос видел в нем своего соперника, поединщика, и это было что-то на уровне инстинктов, все его существо было во власти чувств и эмоций, а в голове не было ни единой мысли. Почти. Сквозь захвативший его азарт пробивалось: «Странно… Странно…». Оно возникало и тут же ускользало, едва зацепившись за край сознания, но этого хватило, чтобы понять. Отправляясь на охоту, он был почти уверен, что воспоминания и образы из того ужасного дня непременно возникнут, и был готов к этому. А тут – ничего. Так что же здесь было странного? Или он ожидал увидеть скачущую рука об руку с ним Анну? Может быть, еще и с петлей на шее? Нет, ничего из этого было невозможно. Невозможно! Все осталось там, в далеком прошлом и в его кошмарах… Он так и не избавился от них до конца. Но здесь и сейчас, в этой жизни всему пережитому больше не было места. Атос поймал себя на том, что улыбается. Чему? Должно быть, свободе. Пусть даже она окажется короткой, сиюминутной, но зато такой упоительной. Тем временем кабан неутомимо бежал вперед, и его преследователям ничего не оставалось, кроме как нестись во весь опор вслед за ним. Погоня продолжалась уже около часа, когда показалась кромка леса, на поляне которого рассчитывали взять кабана. Гончие, уже висевшие на хвосте у секача, погнали его по дороге вдоль леса. Кабан, будто почуявший скорый исход сражения за собственную жизнь, удвоил силы и побежал быстрее. Не прошло и двух минут, как собаки с ним во главе скрылись за поворотом, и охотники могли слышать теперь только приглушенный шум погони. Это означало, что зверь вошел в лес. Все шло по плану. Проскакав дальше, охотники увидели тропу, уходящую в лесные заросли, свернули туда, и преодолев короткое расстояние, оказались на небольшой поляне, где их взору предстало впечатляющее зрелище: собаки прижали ощетинившегося, фыркавшего кабана к непроходимым зарослям бузины. Деваться ему было некуда, но и сдаваться без боя он не собирался, каждый раз одним могучим движением сбрасывая с себя бросавшихся на него собак. – Черт возьми! – воскликнул Барбье. – Так просто его не возьмешь! – Они не удержат его, или он их всех покалечит, – Атос приподнялся в стременах. – Да-да, вы правы, – герцог махнул рукой, и подгонщики спустили еще одну свору. Теперь перед глазами охотников мелькал огромный пестрый клубок, ревущий и визжащий. – Боже мой, господа, этот зверь не подпустит никого… – маркиз де Лавальер был белее своего кружевного воротника. – Терпение, сударь, терпение, – герцог обернулся к соседу. – Нет, нет, это ведь будет самоубийство. Настоящее самоубийство! – едва владея собой прошептал маркиз. Раздался щелчок, и Атос, повернувшись на звук, увидел, что Лавальер отстегнул аркебузу от седельного крючка. – Оставьте, маркиз, – граф поднял руку в предостерегающем жесте. – Вы все погубите. Лавальер нервно взглянул на соседа и нерешительно вернул оружие на место, однако, руку с ложа ружья (19) не убрал. Между тем схватка продолжалась. Собаки не давали кабану передышки, но его выносливость и сила были велики. Нужно было спускать мастифов. И в этот момент, когда герцог отдал приказ, случилось то, что случается довольно часто, но когда это произойдет, не может предсказать никто, даже самый опытный охотник – кабан стремительно обернулся вокруг своей оси, разбрасывая собак, вырвался из круга и побежал по тропе. И тут вдруг раздался выстрел. Атос и герцог увидели, что конь Лавальера дернулся и, резко отскочив в сторону, сбросил всадника. Маркиз лежал на тропе, и прямо на него мчался раненый вепрь. Из пробитого калгана (20) секача текла кровь, но для него это было все равно, что укус вши. Ранение лишь еще больше разъярило зверя, на пути которого к тому же оказалось препятствие. Кабан, приостановился, мотнул головой и ударил клыком Лавальера (21). Маркиз закричал и откатился в сторону. Кабан готовился к новой атаке, и в это время послышался бешеный лай собак. Все произошло в какие-то мгновенья. Мастифы набросились на вепря, вцепившись ему в голову мертвой хваткой, и начали яростно трепать. Кабан завизжал от боли, пытаясь вырваться, однако, собаки продолжали его удерживать, не давая возможности вывернуться и даже сдвинуться с места (22). А Атос уже стоял на земле в каких-то двух футах (23) от схватки, сжимая в руке хиршфангер. Нужно было действовать. Сейчас. Или будет поздно. Граф положил нож на предплечье и обошел кабана сзади. Собаки надежно держали зверя. Атос подался вперед и зажал между коленей круп вепря, одновременно крепко ухватив его левой рукой за корень уха. Получилось! Теперь надо было бить. Блеснуло длинное лезвие, и граф ударил в правый бок секача – точно под лопатку. Удар достиг цели – Атос понял это сразу. Кабан сильно дернулся в последней отчаянной попытке освободиться, едва не сбросив с себя «седока» и собак. Крепко сжав рукоять ножа, граф надавил сильнее, наваливаясь всем весом на зверя, чтобы у того подломились колени. Кабан начал оседать на землю. Рванувшись еще пару раз, он наконец затих, распластавшись на животе (24). Все было кончено. Поляна огласилась возгласами, Атос поднял голову и увидел лежащего неподалеку Лавальера и спрыгнувшего с лошади герцога, который направлялся в их сторону. Встав с колен, граф выдернув нож и вместе с Барбье подошел к маркизу. Тот лежал лицом вниз, прижимая к боку руку. Его камзол был в крови. – Маркиз, вы слышите меня? – бывший мушкетер опустился рядом. Лавальер что-то невнятно простонал. Граф отвел его руку и, осторожно перевернув соседа, распахнул полы камзолы. Пропитанная кровью рубашка, конечно, тоже была порвана, а под ней зияла рваная рана, но неглубокая. Должно было быть очень неприятно, очень больно, но опасности скорее всего не было. Клык прошел почти вскользь, однако, судя по расплывавшемуся рядом багровому пятну, могли быть сломаны ребра. – Боже мой, граф, если бы не ваша реакция, неизвестно, чем бы все закончилось, – тихо произнес герцог. – Зачем же ему понадобилось стрелять…? – Должно быть, от неожиданности или от испуга. – Наверное, наверное… – прошептал Барбье. – Но как же я мог не заметить, когда он зажег фитиль? – пробормотал Атос. – Немудрено в этакой-то суете. Не вздумайте еще считать себя виноватым, граф. Атос ничего не ответил, и герцог продолжил: – Надо бы маркиза домой и поскорее. – Да-да. У вас не найдется чем перевязать? Много крови. – Конечно-конечно, – герцог подозвал доезжачего, который сразу же явился с седельной сумкой. Барбье приподнял Лавальера, и Атос, взяв кусок чистой ткани, уверенными движениями начал делать перевязку. Маркиз, до этого момента не подававший особых признаков жизни, скривился, охнул и распахнул глаза. – Что…? Что со мной? – еле слышно проговорил он. – С вами все в порядке, маркиз, – голос графа звучал спокойно и уверенно. – Скоро вы будете дома, вас осмотрит лекарь, но я уверен, что в этом нет большой необходимости. Однако даже если я ошибаюсь, вы будете следовать советам врача и вскоре поправитесь. Маркиз медленно поднял руку. – Кровь… – одними губами прошептал он. – Пустяки, – отозвался Атос. – Разве вам прежде не приходилось получать ранения? – Как…? – еле слышно простонал Лавальер. – Как пустяки…? Меня чуть не убил кабан… – Но вы живы. Чего нельзя сказать о вашем обидчике. Ему повезло гораздо меньше, – граф кивнул в сторону огромной туши. – Так его все-таки убили… – прохрипел маркиз. – Негодяй, какой негодяй… – Да, и мы все должны быть благодарны за это графу, – подал голос герцог. – О, граф… Я ваш должник, теперь я ваш должник… на всю жизнь… – Оставьте, маркиз, – ответил Атос, затягивая узел повязки. – В любом случае его ждала эта участь. Лавальер поморщился: – Спасибо, граф. Так вы уверены, что я буду жить? Атос еле удержался, чтобы не рассмеяться: – Абсолютно. Нас с герцогом еще переживете. Давайте, я помогу вам подняться. Сможете сесть на лошадь? – Я не знаю…, я попробую, – голос маркиза звучал обиженно. Раненого подсадили в седло, и вся компания отправилась в Лавальер. Путь предстоял недальний, но ехать пришлось в два раза дольше, всю дорогу слушая стоны и причитания маркиза. Графа и герцога нельзя было обвинить в отсутствии сочувствия к пострадавшему, но для первого, как для бывшего военного, такое поведение выглядело странно, а второй, хоть и питал дружеские чувства к соседу, считал его неприличным. Однако когда они прибыли на место и переступили порог замка, маркиз как-то сразу затих, а лицо его, несмотря на гримасу страдания, приобрело выражение некоей кротости.

Luisante: Г-жа де Лавальер, в противоположность своему мужу, показала себя с наилучшей стороны, проявив мужество и сдержанность, обычно не свойственные женщинам в подобных случаях. Увидев супруга, которого вели под руки герцог де Барбье и граф де Ла Фер, она побледнела и поспешно вскочила с места: – Боже мой! Что произошло? – О, сударыня, вам не следует волноваться, – ответил герцог. – Маркиза поранил кабан. Но уверяю, вас, здесь нет ничего серьезного. Маркиза позвонила в колокольчик, и приблизившись к мужу, произнесла: – Господи, сударь, надеюсь, ваша рана в самом деле не опасна. Я пошлю за лекарем, а пока Пьер поможет вам подняться в комнату и лечь в кровать. Я скоро приду к вам. Маркиз лишь кивнул, всем видом выражая смирение со своей участью, и, опираясь на слугу, направился к себе. – Ваша светлость, – произнесла г-жа де Лавальер, когда они удалились, – вы действительно полагаете, что с маркизом все будет в порядке? – Я убежден в этом. Да и господин граф точно такого же мнения, а ему без сомнения можно доверять – он как человек военный знает толк в ранах. – Вы немного успокоили меня, герцог. Скажите, а как же это могло случиться? – Такое нередко бывает, – ответил Барбье. – Просто собаки не смогли удержать кабана, он вырвался, и как на грех ваш супруг оказался у него на пути. Впрочем, думаю, маркиз сам вам все расскажет. Я же могу сказать только, все могло бы обернуться хуже, если бы не господин граф – это он убил кабана. – О, граф, – маркиза прижала руку в груди. – Так значит мой муж обязан вам жизнью? Я, право, не знаю, как благодарить вас. Примите мою искреннюю признательность. – Не стоит, сударыня, – Атос слегка поклонился. – Главное, что все обошлось, и я надеюсь, что маркиз вскоре поправиться. – Господа, при других обстоятельствах я бы непременно пригласила вас отобедать, но полагаю, что сейчас состояние г-на де Лавальера требует моего внимания. Прошу извинить меня. – Разумеется, сударыня, – ответил герцог. – Вы должны сейчас быть рядом с вашим мужем. Передавайте ему наши пожелания скорейшего выздоровления. Я на днях заеду к вам проведать маркиза. – Благодарю вас, господа, – маркиза присела в поклоне и поспешила к супругу. Выехав за ворота, герцог остановился. – Ну теперь, думаю, наш сосед в надежных руках. А вас, дорогой граф, ждет ваш трофей, – герцог с улыбкой кивнул на тушу кабана, лежащую на земле. – Что вы, герцог, это совершенно лишнее, – попытался протестовать Атос. – Нет-нет, такой блестящий удар должен быть вознагражден. Поверьте мне, я кое-что видел на своем веку, – произнес Барбье и, видя, что его слова не убедили собеседника, добавил: – Я не приму отказа, граф. Или вы хотите, чтобы меня посчитали бесчестным человеком? – О, герцог, кто же может упрекнуть вас в этом? Однако если вы в самом деле настаиваете, мне не остается ничего иного, как принять трофей, – улыбнулся бывший мушкетер. – Именно настаиваю граф. Это будет правильно. И я хочу поблагодарить вас за компанию и за удовольствие, которое я получил, хоть оно и было омрачено несчастным случаем. – Взаимно, герцог, – Атос поклонился. – Я был рад охотиться рядом с вами. Попрощавшись, оба дворянина направились домой. Огромная туша кабана произвела на обитателей Бражелона должное впечатление, вызвав восхищенные возгласы у всех без исключения, разве что Гримо был по обыкновению молчалив, но его взгляд выражал чувства не хуже самых восторженных слов. А кухарка Марион, как это часто бывало, оказалась ближе всех к истине. – Ай да господин граф! Этакого зверя одолеть! Небось не чета нашему соседу – этому хлюпику маркизу, – высказалась она. По прошествии двух недель со дня охоты от Лавальера не было ни слуху, ни духу, что вполне устраивало Атоса. Однако же время от времени голос совести давал о себе знать: по-хорошему соседа надо было бы навестить. Делать этого совершенно не хотелось, но будучи человеком порядочным, граф подумывал нанести визит маркизу, но день за днем откладывал. В конце концов такая тактика дала свои плоды. Случайно встретив в Блуа герцога де Барбье, он узнал, что маркиз идет на поправку, однако, безвылазно сидит дома и никого не принимает. Герцог не без оснований полагал, что Лавальеру попросту стыдно, и он не желает лишних разговоров, а уж тем более, чтобы кто-то разнес по соседям байку о случае на охоте. Это известие было как нельзя кстати. Таким образом поездка к соседу отменялась сама собой, а разного рода приличия и правила хорошего тона не были нарушены. Атос с чистой совестью остался дома. *** Незадолго до Рождества Атос, сидя в кабинете и разбирая бумаги, первым делом вскрыл письмо, пришедшее из Пеллетье. Филипп писал, что Кэтрин в конце октября благополучно родила девочку, однако, роды шли тяжело, и маркиза еще была слаба. Это была действительно великолепная новость: супруги Пеллетье слишком долго ждали и наконец были вознаграждены. Атос грустно улыбнулся. Внутри шевельнулось неприятное чувство. Нет, он никогда не грешил завистью, это было другое – сожаление. Сожаление от том, что он в самом начале своей недолгой семейной жизни хотел, когда у него родится ребенок, объявить об этом всему миру. Чтобы весь мир знал об этом и делил вместе с ним радость. Не случилось. А еще граф точно знал, что он сделает после. Атос вздохнул и откинулся на спинку кресла. Затем встал и подошел к стоящему за спиной шкафу. Открыв резную дверцу, он вытащил небольшую шкатулку розового дерева, инкрустированную золотом, и, чуть помедлив, открыл крышку. В свете свечей блеснули ярко-синие огоньки. На бархатной подушке лежало ожерелье изумительной ювелирной работы. Девять чистейших сапфиров в обрамлении из алмазов – по числу месяцев, в течение которых мать носит под сердцем дитя. Атос медленно протянул руку и, едва касаясь, провел пальцами по камням. Это украшение отец подарил его матери после рождения первенца – Анри. Потом оно должно было перейти к старшему брату, а в итоге оказалось у него. И он хотел, точно как отец, одарить им свою жену. Какое счастье, что у него хватило ума не сделать этого раньше. Возможно, его остановило то, что ожерелье, несмотря на изящество, получилось довольно громоздким, и не вполне подходило для юной девушки. Возможно. А, быть может, так угодно было Провидению. Теперь у этой реликвии была незавидная судьба – навсегда оставаться запертой в ларце. Или все же…? Если Рауль женится? Почему если? Когда Рауль женится. Атос передернул плечами. Эта простая мысль заставила как-то сжаться сердце. Быть не может! Неужели он боится? Нет, вздор! Сын еще так мал, чего же он может сейчас опасаться? А когда придет время… Когда придет время, он найдет способ уберечь сына… От чего? От боли, от разочарований? Не нужно себя обманывать – от этого нет средства. Но так или иначе, он найдет способ, попытается, если это будет в его силах. Еще раз взглянув на украшение, граф закрыл шкатулку и, поставив ее на место, вернулся за стол к недочитанному письму. Далее маркиз де Пеллетье писал, что если с помощью Божией, все будет благополучно, в мае он намерен крестить дочь и ближе к дате он сообщит об этом другу. Это означало, что весной Атос снова будет в Берри, повидается с Филиппом, навестит свой старый дом. А пока эта зима принадлежит ему, им с Раулем. Это ли не счастье?

Luisante: Ссылки к главе 7. (1) Согласно «Книге о короле Модусе и королеве Рацио» – самому старому трактату об охоте на французском языке начала XIV века, дошедшему до нашего времени, к «пяти черным зверям» относятся кабан, свинья, волк, лиса и выдра, также перечисляются «пять красных зверей»: олень, оленек, лань, косуля и заяц. «Черные звери» считались менее благородными, чем «красные». (2) Церковь всегда была враждебно настроена по отношению к охоте как таковой, все попытки борьбы с ней не увенчались успехом, и охота на оленя в этом случае представлялась наименьшим злом. Она не такая дикая, как охота на кабана или на медведя, все еще практиковавшаяся в Пиренеях в XIV-XV веках. Она не заканчивается кровавым поединком человека со зверем, на ней погибает меньше людей и собак, она менее разорительна для урожаев, производит меньше звериного воя и вони. Хотя она не такая спокойная, как птичья охота, однако, преследование оленя не вводит охотника в состояние, близкое трансу или бешенству, в которое его может погрузить схватка с кабаном или медведем. Одним словом, охота на оленя более цивилизованна и лучше поддается контролю. К тому же немаловажную роль сыграло то, что в кабаньей охоте чаще гибли отнюдь не простолюдины, а знать, т.е. опора римско-католической церкви. Кроме того, на кабана, равно как и на медведя, охотились пешим порядком, обычно с рогатиной в руках, и, таким образом, знатный господин и простолюдин ничем не отличались друг от друга и могли проявлять равную силу и доблесть. Стерпеть такое «равенство» было невозможно. Охота же на оленя позволяла этого избежать. Охотиться на оленя загоном можно было только с коня – это было доступно только сеньорам, леса же были объявлены заповедным местом для охоты дворянства. Начиная с XIII века в теологических суммах (трактатах) и бестиариях кабану приписывались почти все грехи и пороки, а уже в конце Средневековья, когда сложилась система семи грехов, противопоставленных семи добродетелям, кабан оказался единственным из всех животных, кто удостоился чести стать символом шести из семи смертных грехов: гордыни, похоти, гнева, чревоугодия, зависти и праздности. Ему не приписывалась только алчность. Олень представляется животным Христа, так пишет автор труда «Книга о короле Модусе и королеве Рацио» – нормандский аристократ Генрих де Феррьер, говоря, что десять ответвлений рогов оленя являют собой десять заповедей. (3) Гастон Феб, граф де Фуа в своей книге «Книга об охоте», составленной в 1387-1389 гг., выстраивая иерархию различных видов охоты, во главе ставит охоту на оленя. (4) Сеголеток – молодой кабан, родившийся менее года назад, весом примерно 25 кг. Во время охоты, не зафиксированный собаками, он так атакует человека, что сбивает с ног, и в этом случае никто ничего не успевает сделать. (5) Хиршфангер – охотничий меч для добивания зверя или самообороны, был распространен среди немецкой знати в середине XV века. До этого периода это был скорее статусный предмет и являлся частью охотничьего костюма. Изначально размер клинка хиршфангера достигал 85 см и имел довольно длинную рукоять, чтобы брать оружие двумя руками. Однако к началу XVI века охотничий меч претерпел серьезные изменения. Клинок стал короче, прямой или слабо изогнутый обоюдоострый, длина уменьшилась до 40-70 см. Хиршфангер стал обязательным предметом униформы германских охотников и лесничих. Будучи на охоте, егерь наносил смертельный удар раненому зверю. На вооружении немецких егерей это оружие оставалось до 19З4 года. Немецкое слово «hirschfänger» состоит из двух частей «hirsch» – олень, «fänger» – ловец, нож ловца оленей. То есть это было холодное оружие охотников на крупную дичь. (6) Артемида – богиня охоты в греческой мифологии. (7) Речь идет о больших голубых гасконских гончих. Родиной этой породы является Франция, провинция Гасконь. История происхождения этой собаки противоречива, но специалисты сходятся на том, что она стала предком многих других охотничьих пород. Самая яркая черта внешности всех голубых гасконцев – это особенный окрас шерсти, из-за которого они и получили свое название. Почти все тело покрыто толстым черным и белым волосом, сочетание которых и создает эффект голубизны. Сегодня порода считается достаточно редкой, хотя и распространена во всем мире. (8) Известно, что французский король Генрих IV имел большую свору голубых гасконцев для охоты на волков, кабанов и даже медведей. (9) Одинец – взрослый матерый кабан (секач или вепрь). (10) Исторически подтвержденные факты. В Римской империи даже была введена особая должность – закупщик собак у бриттов. Речь идет о предках современных мастифов, которые попали на Британские острова с кельтами в VI-III вв. до нашей эры. (11) Битва при Азенкуре – крупное сражение, состоявшееся 25 октября 1415 года между французскими и английскими войсками близ местечка Азенкур в Северной Франции по время Столетней войны. Столетняя война – серия военных конфликтов между Королевством Англия и её союзниками, с одной стороны, и Королевством Франция и её союзниками, с другой, длившихся примерно с 1337 года по 1453 год. Поводом к этим конфликтам являлись притязания на французский престол английской королевской династии Плантагенетов, стремящейся вернуть территории на континенте, ранее принадлежавшие английским королям. Несмотря на сокрушительные победы в начальных этапах, Англия так и не смогла добиться своей цели, а в результате войны на континенте у неё остался лишь порт Кале, который она удерживала до 1558 года. (12) Французская армия, имевшая колоссальное численное превосходство, потерпела сокрушительное поражение. Французы были тактически переиграны англичанами, которые использовали многочисленных стрелков, вооруженных длинными луками, в сочетании с отрядами тяжеловооруженных воинов. (13) По данным английского историка Альфреда Берна, у французов погибло 90 представителей высшей знати и 1560 обычных рыцарей, о числе погибших простых воинов ничего не известно (вероятно, в 2-3 раза больше). Как бы то ни было, французы понесли огромные потери в сражении. В битве погибли 3 герцога, по меньшей мере 8 графов, один виконт и архиепископ, не говоря уже о десятках погибших представителей более мелкой французской знати. Франция потеряла значительное число высших представителей военного командования: погибли коннетабль, адмирал, командир арбалетчиков, маршальский прево, бальи девяти крупнейших северных французских городов. Количество пленных оценивается в 700-2200 человек, среди которых герцог Орлеанский. Почти все пленные были представителями именитой знати, так как все менее знатные пленники были уничтожены англичанами. (14) Генрих V (1386-1422) – король Англии из династии Ланкастеров, один из величайших полководцев Столетней войны. (15) Это действительно исторический факт. На родине в Англии эта собака (сука) стала родоначальницей известной в XVIII-XIX вв. линии английских мастифов «Лайм Холл» (по названию имения сэра Ли). (16) Аркебуза - гладкоствольное фитильное ружьё. (17) Атос имеет в виду, что чтобы выстрел достиг своей цели попасть нужно точно в голову, в шею или под лопатку (т.е. в сердце). При любых других ранениях кабан очень опасен и может запросто смести охотника. С современным оружием таких проблем почти нет, точность выстрела высокая, но в XVII веке дело обстояло иначе. (18) 15 лье – более 60 км. (19) Ложа ружья – то же, что и приклад. (20) Калган – своеобразный подкожный панцирь из жироподобной ткани, облегающий нижнюю часть шеи и грудную клетку кабана. Пробить его очень сложно, он способен выдержать удар клыка соперника во время боя за самку. Пуля может пробить защиту, но наносит минимальный урон. (21) Дело в том, что ни при каких обстоятельствах нельзя оказываться на тропе. Современные охотники, стоящие на номерах и готовящиеся к выстрелу, всегда стоят сбоку. Кабан предпочитает прямой путь, где нет никаких препятствий, и даже если он ранен, он убегает, но не нападает. Если же пути отхода перекрыты, итогом всегда будет нападение, что тут и случилось, но у маркиза не было выбора. (22) Реакция кабана естественна. После хватки за голову собака начинает яростно трепать кабана, который сильно визжит от боли. Это происходит потому, что у свиней, в том числе у диких, низкий болевой порог и сильнейший страх, когда они оказываются практически обездвижены. Это приводит к тому, что животное через 2-3 минуты начинает опорожняться, прекращает активное сопротивление и просто стоит на четырёх ногах и визжит, а собака продолжает держать хватку и трепать, давая возможность охотнику убить добычу. (23) 2 фута – около 50 см. (24) Это действительно реальная техника охоты на кабана с ножом (больше 20 см в длину). Таким способом можно резать не только раненых дикий свиней, но и здоровых, при условии, что зверь обездвижен собаками.

stella: Luisante , мне понравилось ощущение свободы от прошлого, которое пробуждается в душе у графа. Очень тонкий и деликатный момент. У нас с вами одни источники по охоте, но мне показалось излишним перечислять в кратком разговоре с королем все эти тонкости и ссылки. Как чувствовала, что кто-то этим займется.))))

Черубина де Габрияк: stella пишет: Luisante , мне понравилось ощущение свободы от прошлого, которое пробуждается в душе у графа. Очень тонкий и деликатный момент. Мне тоже этот момент понравился. То, что он будет на высоте в поединке со зверем, я не сомневалась.

Лея: Stella пишет: Luisante , мне понравилось ощущение свободы от прошлого, которое пробуждается в душе у графа. Очень тонкий и деликатный момент. ППКС! Мне вообще очень понравился весь фрагмент, отражающий тончайшие нюансы переживаний героя. А какой портрет Анны! Хищничество, алчность, погоня за острыми ощущениями.... Luisante пишет: Сам же бывший мушкетер предпочитал соколиную охоту, тихую и спокойную, сравнимую с настоящим искусством, но оттого не менее азартную, чем псовая, когда охотнику приходится до изнеможения гнаться за зверем. О, как они были не похожи в этом с Анной! Она с презрением поминала крестьянскую пословицу, говоря, что «в соколиной охоте прибыли почти что нет». Зато наравне с ним следовала за собачьей сворой, преследовавшей оленя или косулю, и сама словно становилась необузданным хищником, а ее глаза горели диким огнем – сколько же истинного о ней можно было прочесть в них тогда, а он не видел… По иронии судьбы именно на охоте у него открылись глаза. Он снова вспоминал об этом. И разве стоило этому удивляться? Память надежно хранила пережитое, лишая покоя и радости жизни. Порой ему казалось, что часть его души мертва, но другая, другая в последнее время стала бунтовать и сопротивляться, не желая быть погребенной под обломками прошлой жизни. Все чаще и чаще в голове возникал вопрос: почему та, которой больше нет, должна иметь над ним власть? И к этому добавлялось осознание, что и его самого, того, кто едва не стал ее рабом, тоже больше нет. Нет и мушкетера Атоса, спутниками которого стали не проходящая боль и неизбывная печаль. Теперь есть только он, граф де Ла Фер. Только вот тот самый или уже другой? Хороший вопрос, над которым он не задумывался раньше. Выходило, что он не до конца знал и понимал себя нынешнего. Иначе как объяснить то, что он ждал назначенного дня? Когда он понял это, он не поверил сам себе. Ведь первое, что он ощутил, был страх, в который раз уже догнавший его. Нет, он не боялся призраков – он боялся сам себя, того, что может не справиться с собой. Это было привычно, и он давно научился бороться с этим, а вот поднимавшееся в нем желание было новым – он хотел как можно скорее оказаться среди загонщиков дикого вепря, там, в пылу дикой скачки и пройти через это испытание смелости и выносливости для сильных духом мужчин. Откуда взялось это желание? Граф не мог найти объяснение. Быть может, это была жажда деятельности? Или что-то иное? А может быть все было гораздо проще? Это была жизнь, полнокровная и настоящая, с ее устремлениями и желаниями, которая робко стучалась в его мрачный и обездоленный мир, и на зов которой он откликнулся, все еще несмело и неуверенно. Что ж, в таком случае, должно быть, для него не все потеряно. Luisante, у вас по всему фику разбросаны такие "психологические жемчужины", как я их называю. И они меня пленяют даже больше, чем другие бесспорные достоинства вашего произведения - стиль, историческая достоверность и т.д. Спасибо!

Лея: Luisante пишет: Теперь у этой реликвии была незавидная судьба – навсегда оставаться запертой в ларце. Или все же…? Если Рауль женится? Почему если? Когда Рауль женится. Атос передернул плечами. Эта простая мысль заставила как-то сжаться сердце. Быть не может! Неужели он боится? Нет, вздор! Сын еще так мал, чего же он может сейчас опасаться? А когда придет время… Когда придет время, он найдет способ уберечь сына… От чего? От боли, от разочарований? Не нужно себя обманывать – от этого нет средства. Но так или иначе, он найдет способ, попытается, если это будет в его силах. Еще одна жемчужина!

Luisante: stella, спасибо, что отметили пробуждающуюся свободу. Именно это мне и хотелось показать. А источники об охоте, да, те же)). А других тогда особо и не было, но, я ещё и современные поизучала, там, конечно, более суровые случаи описаны, но суть в одном - основное внимание на повадки кабана. Если честно, я давно хотела попробовать написать такой эпизод. Вроде удалось)). Лея, спасибо за оценку и за комплимент фику. И особо, что нашли и отметили "жемчужину" - ожерелье Вполне возможно, что его ждет несколько иная судьба (пусть читатели пока пофантазируют какая, а автор напишет ).

stella: А я всегда кабанов жалела.)) Уж больно умное животное свинья. И очень родственное человеку по многим параметрам не только в характере, но и в генетике. И так ли уж неправа была Калипсо? Что до характера Анны, так она вообще экстремалкой была: вся ее жизнь - это побег от покоя и уравновешенности, сплошной экстрим. Единственное сомнение: откуда у монашки такие навыки верховой езды. Псовая охота - это доступно великолепным наездникам, это погоня по пересеченной местности, да еще в дамском седле, пусть и старого образца. А мне ожерелье показалось сомнительной деталью. За кольцо друзья выручили очень приличную сумму. А тут - колье, да еще и такие камни, достойные кольца. Это уже несусветная сумма. Атос далеко не среднего достатка.

Luisante: stella, не совсем поняла, в чем сомнения.

stella: Могла ли Анна быть такой опытной наездницей, и сохранилось ли у Атоса такое безумно дорогое ожерелье? Хотя с ожерельем ладно: предки много чего награбили на Востоке.

Luisante: stella пишет: А я всегда кабанов жалела.)) А мне всех жалко. Все-таки охота занятие не для всех, я б не смогла. stella пишет: Единственное сомнение: откуда у монашки такие навыки верховой езды. Псовая охота - это доступно великолепным наездникам, это погоня по пересеченной местности, да еще в дамском седле, пусть и старого образца. Пожалуй, соглашусь. Но тут я предпочла не сильно вдаваться в подробности. Дюма написал, что она была вместе с графом на охоте, значит, была. Правда, в романе не указано, что это была за охота, и как Анна на ней себя вела и что делала. Но сделаем допущение, что она была очень способной ученицей, и сколько граф потратил времени на ее обучение мы не знаем. stella пишет: и сохранилось ли у Атоса такое безумно дорогое ожерелье? Я вам так скажу, что это единственная ювелирка, которая сохранилась)). И хранилась она не у него - в первой главе есть на это ссылочка (не прямо про ожерелье, но там должно быть понятно).

Лея: Luisante пишет: Лея, спасибо за оценку и за комплимент фику. И особо, что нашли и отметили "жемчужину" - ожерелье Luisante, спасибо и вам, но в данном случае под "жемчужиной" я имела в виду не ожерелье, а страх Атоса за судьбу Рауля. Этот фрагмент, ИМХО, перекликается с отрывком из главы "Сен-Дени" (ДЛС): При виде такой щедрой и чистой юности Атос невольно замечтался. Перед ним пронеслась его собственная юность, вызывая в его душе полузабытые сладостные воспоминания, подобные скорее запахам, чем мыслям. Между его прошлым и настоящим лежала глубокая пропасть. Но полет воображения – полет ангелов и молний. Оно переносит через моря, где мы чуть не погибли, через мрак, в котором исчезли наши иллюзии, через бездну, поглотившую наше счастье. Первая половина жизни Атоса была разбита женщиной; и он с ужасом думал о том, какую власть могла бы получить любовь и над этой нежной и вместе с тем сильной натурой. Вспоминая о пережитых им самим страданиях, он представлял себе, как будет страдать Рауль, и нежная жалость, проникшая в его сердце, отразилась во влажном взгляде, устремленном на юношу.

Luisante: Лея пишет: но в данном случае под "жемчужиной" я имела в виду не ожерелье, а страх Атоса за судьбу Рауля. Ах это!)). Да, действительно, вы больше о психологии говорили. Но просто здесь тот случай, когда автор знает чуть больше)), а еще и намек сделал, правда совсем незначительный .

Ленчик: Luisante, спасибо! Очень психологически сильное произведение, соглашусь с Леей, действительно, жемчужина на жемчужине (и нет, я тоже не про ожерелье))). По поводу навыков Анны в верховой езде тоже есть ряд сомнений, но ответственно заявляю, как человек с детства на всю голову "отмеченный незримым копытом" - новички падают гораздо реже, потому что со страху или от восторга вцепляются намертво. А вот когда человек пару-тройку месяцев поездит, попривыкнет, расслабится, вот тут-то и начинаются "полеты". Самоуверенность и недостаточный опыт могли и на той самой охоте сыграть с ней злую шутку, так что очень даже верю, что ранее она могла нестись, сломя голову за сворой и при этом не расстаться с лошадью. Кабана жалко, когда он в зоопарке или по телевизору. А когда их стайка голов 8-10 неторопливо трюхает тебе навстречу по просеке, а с тобой только лошадь - да ну их, товарищи, лесом. Они большие, абсолютно непредсказуемые и хрюкают страшно. А еще они... *шепотом* вкусные

Luisante: Ленчик, спасибо за отзыв! Ленчик пишет: А вот когда человек пару-тройку месяцев поездит, попривыкнет, расслабится, вот тут-то и начинаются "полеты". Самоуверенность и недостаточный опыт могли и на той самой охоте сыграть с ней злую шутку, так что очень даже верю, что ранее она могла нестись, сломя голову за сворой и при этом не расстаться с лошадью. Ну вот, пришел профессионал, расставил все точки над "i", и сразу стало все понятно

Luisante: Так получилось, что я на какое-то время "выпала" из форума. Ну вот, теперь вернулась и буду наверстывать)). Глава 8. Гости в Пеллетье За год отсутствия графа в Берри, в Ла Фере ничего не изменилось. Замок и окрестные деревни по-прежнему жили своей тихой и размеренной жизнью, храня надежду на возвращение сеньора, который не спешил в свою вотчину. Атос совсем не думал об этом, а потому не обратил внимания или же просто не подал вида, что заметил, как после его приезда все неуловимо преобразилось: лица обитателей замка просветлели, в доме да и в близлежащем селении чувствовалось оживление, крестьяне стали работать с еще большим усердием, чтобы угодить своему господину. Можно было бы посчитать это совпадением или принять за кажущуюся действительность, но это было не так. Наблюдательный Гримо, по поручению Атоса уже дважды приезжавший в Ла Фер, мог с уверенностью подтвердить, что ранее видел абсолютно иную картину, и сейчас был рад и горд, что появление его господина оказало такое воздействие. Старый слуга окончательно уверился, что здесь к графу относились иначе, чем в Бражелоне: в Берри бывший мушкетер был не просто хозяином, он был настоящим сеньором, без которого его подданные чувствовали себя сиротами, сеньором, которого они почитали едва ли не в равной степени с королем. Атос пребывал в хорошем расположении духа, он был доволен: хозяйство велось как положено, в том числе благодаря Гримо, чей свежий взгляд и смекалка позволили кое-что изменить и улучшить во время его визитов в Ла Фер, поэтому за неделю до крестин малышки Аньес де Пеллетье граф управился со всеми делами. Оставалось лишь одно, теперь уже по прошествии стольких лет не очень спешное, но все же требующее его внимания дело – приходская церковь. По-хорошему, следовало, как это всегда делали сеньоры де Ла Фер, быть в курсе состояния дел прихода, знать его нужды, а в его случае еще и наконец-то познакомиться с новым кюре, официально занявшем это место через полгода после исчезновения его предшественника. Он сам подписывал согласие на назначение некоего отца Ансельма, бумаги ему передали через Бражелона – это Атос помнил точно, а вот детали, детали его не интересовали, единственное, на что он обратил тогда внимание, это то, что о новом священнике, уже начавшем служение по благословению епископа, благосклонно отзывался кто-то из соседей, что было редкостью. И он, не раздумывая, поставил необходимую подпись со своей стороны. Все это было так давно. Однако граф чувствовал, что все еще не может преодолеть себя. Он десятой дорогой обходил небольшую церковь, шпиль которой был хорошо виден из окон замка, а уж о том, чтобы переступить порог храма не могло быть и речи – это было равносильно самосожжению. Атос ясно отдавал себе отчет, что подобные мысли и поведение неразумны, а может быть даже греховны, но сил так и не находилось. Разумеется, для начала можно было бы поговорить с новым пастырем, пригласив его в замок. Но граф не мог решиться даже на такой простой шаг, что было уж совсем глупо – отец Ансельм был ни в чем не виноват и не имел ни малейшего отношения к его личной истории. Старой истории… А старые истории – мертвые истории. Да, так говорят… Вот только уходя, они всегда оставляют после себя след. Иногда призрачный, еле уловимый, а иногда ясный, ослепляющий счастьем или болью. Ему досталась пустота и застывшее в горечи и разочаровании разбитое сердце, которое хоть немного оттаяло благодаря друзьям и теперь все больше оживало благодаря Раулю, жаждав исцеления. Но исцеление не могло быть полным – часть его души была навсегда изранена осколками поруганной любви, исковеркана обломками пустых надежд. Это была данность, и он принял ее, безоговорочно, не сопротивляясь – в этом не было смысла. Впрочем, он много лет не видел смысла – ни в чем. Было ли это трусостью или безволием? Для других – возможно, но не для него. Хотя, положа руку на сердце, он не единожды спрашивал себя, почему у него не достало сил перевернуть страницу и начать с чистого листа? Ведь даже птица со сломанным крылом пытается взлететь, и раненый зверь тоже сражается до конца. Отчего же он, по сути такой же подранок, так легко сдался тогда? Но искать ответ не требовалось – он всегда его знал. Скорее не стоило задавать неверных вопросов. Он не сдался – не отрекся от своих убеждений, своих принципов. А значит не потерял себя. Может быть поэтому он все-таки выжил. И может быть поэтому судьба была милостива к нему, подарив ему сына, вложив в этого маленького мальчика самый настоящий истинный смысл – смысл его жизни. Это был шанс, последний шанс на возрождение, и Атос понимал, что он не может, не должен его упустить. Впервые за долгие годы он почувствовал, как поколебалась его вера в собственную обреченность, как просыпалось желание жить, отринуть прошлое. И он вступил в борьбу, в борьбу с тем, что уже давным-давно покрылось тленом, в борьбу с самим собой, не зная, кто выйдет победителем из этой схватки. Пока приходилось признать, что ему не удалось одержать на этом поле боя значительных побед, и Атос был уверен, что еще не раз придется отступить. Слишком много всего, слишком много прошлого, а здесь в Берри особенно… В Бражелоне он ощущал некую защищенность, а здесь было не так – здесь тени былого были словно еще живы, почти любая вещь, в доме ли, на улице ли могла обжечь память ненужными воспоминаниями. Но вещи не могли говорить, не могли смотреть с любопытством, осуждением или злорадством. А люди могли – те, которых он знал раньше, и те, которые знали его. Те, встреч с которыми пока не случилось, те, с которыми он легко мог повстречаться здесь, а на крестинах – это было более чем вероятно, хотя он всегда знал, что в доме Филиппа не бывало случайных людей. Нет, ему никогда не было дела до досужих домыслов, и чужое мнение волновало его в последнюю очередь, но так не хотелось лишнего – того, что может невольно нарушить его такой еще хрупкий внутренний покой. Оставалось надеяться на удачу, помня, однако, о том, что нежданные встречи имеют обыкновение происходить в самое неподходящее время. В этом Атос успел убедиться еще в бытность мушкетером. *** Это произошло в начале 1624 года. Настроение с самого утра было отвратительным, голова раскалывалась то ли после бессонной ночи, то ли после вчерашних посиделок в «Сосновой шишке», и несение караула возле королевского кабинета было самой настоящей пыткой. Как назло, день был приемный. Не то чтобы посетителей было много, но о привычной тишине, обычно царившей в этой половине Лувра, можно было только мечтать, и Атос буквально считал часы в ожидании сменщика. Визитеры, всецело занятые предстоящей встречей с королем, мало обращали внимание на двух солдат из охраны его величества, и мушкетер в свою очередь равнодушно взирал на них. Его абсолютно не интересовали личности гостей, а ведь в самом начале службы было не так. Тогда, отправляясь в свой первый караул, Атос вдруг осознал, что при дворе он может встретиться с кем-то из старых знакомых, хотя шансы на это были не очень велики: в юности во дворце он бывал не так уж и часто – морская служба не позволяла этого, а после опалы и ссылки Марии Медичи его мать и вовсе покинула двор. Фортуна действительно благоволила ему, и до сей поры ему не пришлось ни с кем столкнуться. Однако в этот день, не задавшийся с самого начала, удача изменила ему. Время, отведенное для аудиенций, близилось к концу, когда в дверях приемной показалась внушительная фигура человека с явной выправкой военного. Атос скользнул взглядом по вошедшему и узнал капитана Исаака де Разийи (1), под чьим началом он прослужил четыре года на флоте. Это был последний человек, которого мушкетер ожидал увидеть в Лувре. Впрочем, удивляться было нечему: г-н де Разийи пользовался расположением Людовика после удачно завершенной марокканской миссии, целью которой была оценка возможности колониального предприятия, и ему прочили звание адмирала. Атос невольно закусил губу. Он тоже должен был участвовать в этой кампании. Подготовка к ней велась длительное время, они должны были пройти вдоль побережья Марокко и исследовать его вплоть до Могадора (2). Атос помнил, что тогда ему и впрямь хотелось увидеть далекие земли, португальские форты, построенные, как утверждали, чуть ли не через каждые двадцать лье, и может быть даже побывать в древних мединах (3). Экспедиция была отнюдь небезопасной: португальцы и испанцы, соперничавшие друг с другом в этих местах, постоянно подвергались набегам берберских племен, атаковавших незваных гостей, а сама крепость Могадор вообще была оплотом контрабандистов и пиратов. Но его, как это часто бывает в юности, это совсем не волновало, к тому же в этом походе представлялась прекрасная возможность проявить себя. Однако за несколько месяцев до отплытия из дома пришло письмо о гибели брата, он подал в отставку и вернулся в Берри. Не то чтобы он очень сожалел, что оказался за бортом этой миссии, но иной раз в голове рождалась мысль, что если бы он уехал тогда из Франции, в его жизни все могло сложиться по-другому. Быть может, их пути с Анной бы разошлись, и они бы никогда не встретились. Ничего бы случилось, и его не поглотила бы эта кошмарная пучина беспросветного отчаяния. В конце концов, у него могла бы быть семья, как у всех. Успел бы он проститься с родителями и отдать им последний сыновний долг? Вряд ли. Но такова жизнь, отец всегда учил его достойно переживать потери. Конечно, он справился бы с этим, а время залечило бы раны. А вот искалеченные белокурой ламией (4) душу и сердце нельзя было исцелить ничем. Если бы у него была возможность сию минуту исчезнуть из королевской приемной, Атос непременно воспользовался бы ей, но это, разумеется, было неосуществимо. Он слегка склонил голову, понимая, что делает это напрасно – широкополая шляпа не могла до конца скрыть лицо, и застыл безучастным изваянием. Оставалось лишь уповать на то, что его скромная персона не вызовет интереса бывшего командира, и он останется неузнанным. Однако его надеждам не суждено было сбыться. Прохаживаясь по комнате в ожидании приглашения, Разийи остановился в нескольких шагах от караульных и посмотрел прямо на него. По лицу капитана пробежала тень сомнения, сменившаяся удивлением, и он прямо-таки впился взглядом в мушкетера, все также остававшегося бесстрастным. В том, что его узнали, у Атоса не осталось никаких сомнений. В этот момент дверь кабинета открылась, и лакей объявил, что его величество ждет г-на да Разийи. Приемная опустела, и мушкетер с облегчением выдохнул. До конца дежурства оставалось три четверти часа, и, если бы ему повезло, можно было исчезнуть до того, как выйдет капитан. Минуты тянулись бесконечно медленно, заставляя все больше нервничать, и когда часы пробили два и появилась смена, Атос, не дожидаясь напарника, покинул комнату. Коридоры Лувра были пусты, и он боролся с желанием сорваться на бег, ругая себя за этот глупый мальчишеский порыв, и лишь ускорил шаг, проходя сквозь бесконечные анфилады залов, в стремлении поскорее оказаться на улице. Как обычно выйдя через левое крыло, Атос остановился на крыльце. Время было обеденное, и на площади перед дворцом никого не было, лишь мушкетеры находились на своих постах. Вдохнув свежий морозный воздух, он сбежал вниз по лестнице и направился в сторону Нового моста, чтобы перейти на другой берег Сены. Дома его ждал Гримо с горячим обедом на столе, но есть совершенно не хотелось, хотелось поскорее оказаться в тепле, в своей маленькой квартирке, растянуться на кушетке, просто лежать и ни о чем не думать. Ни о чем не думать – это было, пожалуй, чуть ли не единственное его желание с тех пор как… Атос тряхнул головой и, сжав зубы, резко завернул за угол, будто это могло помочь ему избавиться от мрачных мыслей, и в этот момент за его спиной раздались шаги, и кто-то окликнул: – Господин виконт! Мушкетер вздрогнул и остановился. Будь на его месте другой человек, он вероятно не стал бы этого делать, и в сущности Атос тоже имел на это право – этот титул больше ему не принадлежал, и можно было сделать вид, что обратились не к нему. Но его проклятый характер не позволял поступить таким образом. Атос не выносил лицемерия. Еле заметно вздохнув, он медленно обернулся. Перед ним, конечно, стоял Исаак де Разийи. – Признаться, я было подумал, что обознался, – произнес он и улыбнулся. – Теперь вижу, что не ошибся. Это действительно вы, виконт. – Не ошиблись, капитан, – голос мушкетера был лишен всякого выражения. – Но я больше не ношу этот титул. – Вот как… Так значит, ваш отец скончался. Примите мои соболезнования, граф. – Благодарю вас, – ответ прозвучал довольно сухо – пояснять что-либо не было абсолютно никакого желания. Разйии, будто уловив настроение собеседника, всмотрелся в его лицо – бледное и измученное, и задал вопрос, ответ на который в подобной ситуации интересовал бы любого: – Но почему вы здесь? Вы простой часовой в Лувре? – Вы находите это удивительным? – Разумеется. Разве это место для человека вашего положения? – Я всегда полагал достойной дворянина любую службу королю. – Все мы верные слуги его величества, – капитан был явно озадачен. – Однако ваш род снискал себе славу и уважение, и по праву рождения вы можете рассчитывать на гораздо большее. Разийи, сам того не подозревая, ударил по больному. – Мои предки, – Атос на секунду умолк, словно желая подчеркнуть эти два слова, – добыли все это, честно служа французской короне. Что же касается меня, то я не отличился никакими особыми заслугами, и для меня вполне достаточно того, что я имею. – Но позвольте… – весь вид капитана выражал недоумение. – Граф де Ла Фер среди простых мушкетеров короля! Это же нелепость… – Среди мушкетеров его величества нет графа де Ла Фер. – Вы хотите сказать… – на лице Разийи промелькнуло понимание, и он умолк, ожидая ответа собеседника. – Я ношу другое имя, капитан, – спокойно произнес тот. – Атос. Мое имя Атос. И я прошу вас обращаться ко мне именно так. Капитан молчал, осмысливая услышанное. Конечно, вступление дворян в мушкетерский полк не под своим именем не было такой уж редкостью. Однако в таких случаях речь шла о младших отпрысках родов. Здесь же дело обстояло иначе. Причина, по которой граф де Ла Фер предпочел инкогнито, должна была быть очень веской. Разийи не сомневался в этом и терялся в догадках относительно того, что толкнуло его бывшего офицера на этот шаг. Нужда в деньгах? Глупость. Ла Феры были очень богаты, а граф был единственным наследником. Произошло что-то, что могло бросить тень на его честное имя? Чушь! Эту версию капитан отмел сразу. Он знал графа как человека с безупречной репутацией. Личная драма? Понятное дело, в жизни бывало по-разному. Но чтобы вот так отказаться от всего из-за женщины! Немыслимо и невозможно. Тем более, что Ла Фер никогда не производил впечатление человека страстного и способного на крайности. Напротив, его выдержка и рассудительность могли служить примером для многих. Таким образом, ответа не находилось, а о расспросах, естественно, не могло быть и речи. К тому же, зная графа, можно было быть уверенным, что тот никогда не скажет больше того, чем считает нужным, и сейчас несомненно был именно такой случай. Капитан посмотрел на Атоса и отметил, что во всем облике мушкетера сквозило равнодушие и какая-то отстраненность, взгляд был абсолютно потухшим. Разийи, неплохо разбиравшийся в людях, готов был поклясться, что за маской внешней невозмутимости скрывалось что-то тяготившее молодого человека. Жизненный опыт подсказывал, что сердечные неурядицы, впрочем, как и финансовые, если речь шла именно о них, неплохо улаживались с помощью проверенного средства, и Разийи, всегда испытывавший к своему теперь уже бывшему подчиненному дружеские чувства, решил попытаться наугад. Кроме того, если ответ окажется положительным, в выигрыше должны будут оказаться они оба. – Значит, г-н Атос, – наконец произнес он. – Что ж, г-н де Тревиль приобрел отличного солдата, и теперь мне остается лишь сожалеть, что ваш выбор пал на королевскую гвардию. Однако признаюсь вам честно, я не прощу себе, если останусь в стороне. Мушкетер удивленно взглянул на него. – Вы конечно слышали, что наше предприятие в Марокко было успешным. – продолжил капитан. – И теперь король желает закрепиться на этих землях. Через три месяца я отбываю в Сале (5) во главе французского посольства. Я предлагаю вам, разумеется, если вы пожелаете и сочтете возможным, присоединиться к нашей миссии. Мне нужны честные и верные люди, тем более сведущие в морском деле. Если вы согласитесь, я берусь уладить все формальности. Я уверен, его величество даст свое разрешение. Атос не поверил своим ушам. Это было невероятно. Неужели ему предоставлялась возможность…? Промелькнувшая где-то на краю сознания надежда вспыхнула и тут же угасла. Возможность для чего? Вернуть время назад не удавалось никому. Что могло ему дать это бегство из Франции? Да, именно бегство, такое же, как и его побег в Париж – нелепая, глупая, бессмысленная попытка скрыться от самого себя. Ничего. Этот урок Атос усвоил слишком хорошо – от себя убежать нельзя, все, что человек носит в себе, остается с ним навсегда, и эта ноша может окрылять или наоборот тянуть ко дну. Последнее он в полной мере прочувствовал на собственной шкуре – если он еще не тонул, то точно еле-еле держался на поверхности. И ничто не могло ему помочь: или он рано или поздно должен был справится со всем этим, или, вконец обессилев, должен был завершить свой жизненный путь. Свести счеты с жизнью – вот так прямо – было немыслимо, и он предоставил судьбе право решать, играя с огнем, ввязываясь в дуэли под весьма сомнительными предлогами и участвуя чуть ли не во всех стычках с гвардейцами кардинала. Мысль об этом зародила в нем сомнение: так может быть предложение капитана и есть знак? Сале, как, впрочем, и все марокканское побережье просто кишели разного сорта преступниками и пиратами, и оказаться их жертвой ничего не стоило. Вот так грубо и просто. Атос почувствовал, что какая-то невидимая нить, удерживавшая его все это время над пропастью, готова порваться. Один неверный шаг, и он полетит в бездну, из которой уже не будет возврата – именно то, чего от так желал. Легче легкого – только сказать «да». Весьма заманчивая перспектива, но совершенно для него невозможная. Туман, ненадолго окутавший рассудок, постепенно отступал, уступая место прозрению: согласие сделало бы его изменником своего собственного слова. Он выбрал судьбу бедного и безвестного мушкетера, недостойного королевской милости. Один раз эта милость уже была оказана Людовиком, подписавшим разрешение на вступление в полк, но не ему, а графу де Ла Фер. Теперь же помышлять о чем-то большем, а тем более о протекции со стороны капитана де Разийи, было недоступно и недопустимо для него, в противном случае он должен был бы забыть о чести и совести. Случись подобное, он бы не смог предстать перед королем, не смог бы смотреть в глаза Тревилю, не смог бы найти слов, чтобы объяснить все Портосу и Арамису. Такова была бы цена жалкой попытки избавления от душевных страданий и заслуженной кары. Атос посмотрел на терпеливо ожидавшего его ответа капитана, и сказал: – Благодарю вас, капитан. Своим предложением вы оказали мне честь, которой я не заслуживаю. Я не могу принять его. Сказать, что Разийи сомневался в ответе мушкетера, было бы погрешить против правды. То, что его бывший офицер никогда или почти никогда не меняет принятых решений, капитану было хорошо известно. – Я понимаю вас, г-н Атос, – чуть склонив голову, произнес он. – Однако если вы все же решитесь, я буду рад этому. Время еще есть. Я останусь в Париже еще несколько дней. Сегодня среда, значит, до полудня в воскресенье я буду ждать вашего ответа. Вы помните мой адрес? – Да, – кивнул мушкетер. – Но я уже дал вам ответ, капитан. – Всякое может случиться, – Разийи внимательно посмотрел на него. – Иной раз бывает, человек меняет свое точку зрения, хотя ранее он был убежден в обратном. – Я не изменю, – голос Атоса звучал негромко, но твердо. – Я присягал на верность королю как мушкетер его величества и хочу остаться верным своему полку. – Что ж, я всегда знал вас как человека чести, сударь. Ваш выбор – это ваше право. Тем не менее, мое предложение остается в силе. Разийи взглянул на часы: – Сейчас я вынужден спешить. Однако я надеюсь, что наша встреча не последняя. Я был искренне рад видеть вас, г-н Атос. – Прощайте, капитан, – мушкетер пожал протянутую ему руку. До конца недели Атос пребывал в скверном расположении духа, а в воскресенье утром, вернувшись из ночного караула и отказавшись от завтрака, потребовал вина. Бедняга Гримо буквально сбился с ног, поднося все новые и новые бутылки – так много мушкетер не пил уже давно, а с утра и подавно. Из комнаты Атос вышел только к вечеру следующего дня – небритый и осунувшийся, с лихорадочно блестящими глазами, кривя губы от отвращения к самому себе. Много позже, уже выйдя в отставку и не раз вспоминая эту историю, Атос точно знал, что не совершил тогда ошибку: через год после встречи с Разийи в Париж приехал д’Артаньян и словно вдохнул жизнь в их маленький дружеский союз, а потом несколько лет спустя судьба сделала ему самый ценный и, быть может, незаслуженный подарок – сына. Сделай он другой выбор, всего этого могло бы не быть.



полная версия страницы