Форум » Благородный Атос » Бражелон. Новая жизнь » Ответить
Бражелон. Новая жизнь
Luisante: Название: Бражелон. Новая жизнь Автор: Luisante Фэндом: А. Дюма "Три мушкетера", "Двадцать лет спустя" Пэйринг: Атос, Рауль де Бражелон, Гримо, ОМП, ОЖП Размер: макси Жанр: пропущенная сцена, AU, частичный ООС Рейтинг: G Статус: не закончен Описание: Некоторые возможные или альтернативные события, которые могли бы случиться между романами А. Дюма "Три мушкетера" и "Двадцать лет спустя" Как я и обещала в соседней теме, выкладываю свой фик. Он не закончен, процесс написания идет. Буду рада отзывам, мнениям, комментариям.
Luisante: *** День крестин был по летнему теплым и ярким. Церемония была назначена на полдень, но солнце, подбиравшееся к зениту, благодаря легкому свежему ветерку не опаляло, ласково согревая своими лучами все живое. До Пеллетье было недалеко, и на дорогу требовалось не более четверти часа, однако, граф выехал сильно заранее. Это было вызвано не столько привычкой всегда являться вовремя, сколько нежеланием сидеть на месте, отгоняя непрошенные мысли. Атос искренне рассчитывал, что небольшая прогулка и хорошая погода вытеснят из головы все ненужное. Однако эффект получился обратный – неспешная поступь лошади и мерный стук копыт снова погрузили его в размышления, от которых не удавалось избавиться уже несколько дней. Почти сразу по приезде в Берри он гостил в Пеллетье – Филипп желал увидеться без лишних церемоний и поделиться радостью рождения дочери. Девочка без всякого преувеличения была очаровательна, и хотя все дети в столь нежном возрасте прелестны в своей чистоте и невинности, светлые золотистые кудряшки и большие серые глаза никого не могли оставить равнодушным. Сидя на руках у кормилицы, Аньес с восторгом рассматривала все, что ее окружало, словно видела комнату впервые, и тянула ручки не только к родителям, но и к незнакомому мужчине, улыбавшемуся ей в ответ. И Атос дивился самому себе, он и представить не мог, что такое возможно, ведь перед ним был не Рауль, а чужой ребенок. За годы существования в своем маленьком бесцветном мирке, где он пытался спрятаться в неуютной скорлупе отчужденности, не ощущая почти ничего, кроме безысходности, он отвык от нормальных человеческих эмоций, и теперь любое забытое или новое чувство неизменно вызывало удивление, заставляя испытывать странную внутреннюю неловкость, будто бы он был в чем-то виноват. Впервые он столкнулся с подобным, когда привез Рауля, а потом такие всполохи, заставлявшие все больше отмирать зачерствевшее сердце, начали возникать чаще. И это означало лишь одно – он был жив телом и душой. Все его многолетние усилия покончить с жалкой бледной тенью бывшего графа де Ла Фер оказались тщетны и ложны, и вместо того, чтобы оставить его пребывать в забвении где-то на задворках жизни, судьба, кажется, предлагала ему выйти к свету. Почему так, и за какие заслуги, которых было несомненно гораздо меньше, чем прегрешений, он не знал. Как, впрочем, не знал, стоило ли думать об этом? Быть может, настало время просто принять. Предположить, что совершенно обычный естественный разговор всколыхнет в нем старые сомнения и посеет новые страхи, было невозможно. Однако это произошло, и теперь он в который раз прокручивал сказанное. – Похоже, моя дочь удалась в шотландскую родню, – произнес Филипп, когда его жена и кормилица покинули гостиную. – Хотите сказать, что она не походит на вас? – граф обернулся к другу. – Но она еще так мала, к тому же, говорят, что дети меняются. – Я не ревную, – улыбнулся маркиз, – Боже меня упаси. Тем более сейчас. Это было бы черной неблагодарностью небесам, которые подарили нам ребенка. Хотя, не скрою, когда-то я непременно хотел сына, который был бы похож на меня. Но теперь на все смотришь по-другому и понимаешь, что это глупость и чистой воды эгоизм. Особенно когда еще узнаешь о себе не самые приятные вещи. – И какие же недостатки вы у себя обнаружили? – усмехнулся Атос. – Я оказался трусом. Самым настоящим. – Это ново, – граф не мог скрыть удивления. – И что же заставило вас прийти к такому выводу? – Вы ведь знаете, рождение Аньес тяжело далось Кэтрин. И потом, когда у нее началась лихорадка, лекарь долго не мог сказать ничего определенного, а ждать – это худшее, что может быть. И вот тогда я подумал, что если ее не станет, я наложу на себя руки, – Филипп нервно передернул плечом. – Это не трусость, – покачал головой Атос. – Всего лишь минутная слабость. Вы ведь не думали об этом всерьез? – Не знаю… Я не был готов потерять ее и никогда не буду. Мы всегда были вдвоем, столько лет. Граф понимал, о чем говорил Филипп. Это было нормально, естественно для тех, кто действительно любит. Отчего-то вдруг неприятно кольнуло сердце, и в голове пронеслось: «А что будет с ним, если что-то случится с Раулем?» Эта внезапно пришедшая мысль накатила волной, и Атосу показалось, что ему стало труднее дышать. Он прикусил губу, пресекая, останавливая дальнейший ход раздумий, и уже спокойно произнес: – Но все разрешилось благополучно. Теперь у вас есть еще и дочь. Вы бы никогда не сделали ее сиротой. – Вы правы. Впрочем, как и всегда. Я бы не смог оставить ее. Маркиз помолчал и, улыбнувшись, добавил: – Помните, что вы сказали мне прошлым летом, когда мы отвозили внука г-же де Монтеро? Атос вопросительно посмотрел на друга. – Вы мне сказали, что года через два я пойму, что значит беспокоиться о ребенке. Так вот, два года еще не прошло, а вы оказались провидцем. Граф улыбнулся. – Вероятно, это еще из-за Кэтрин, – продолжил маркиз. – Она тревожится даже тогда, когда и вовсе нет повода. А серьезных оснований, слава Богу, действительно нет – девочка абсолютно здорова. – Женщины всегда склонны преувеличивать. А вашу жену тем более можно понять. – Это правда, поэтому я особо и не стараюсь переубедить ее, если только это не переходит границ здравого смысла. – Что вы имеете в виду? Насколько я могу судить, госпожу маркизу нельзя упрекнуть в отсутствии рассудительности. – О, все очень просто. Она придает слишком большое значение тому, что говорит наша кормилица. Знаете, эти народные приметы, россказни о сглазе и прочее. Это дурно влияет на Кэтрин. – Моя кормилица, помнится, тоже рассказывала разные небылицы, – улыбнулся граф. – В деревнях все такие. Ну а суеверия, все мы в той или иной степени суеверны, хоть это и грешно. – Да, так уж устроены люди, – вздохнул Пеллетье. – Признаться, иногда я тоже ловлю себя на подобном. Однако все мы прежде всего уповаем на милость Божию. – Разумеется. Весь вопрос только в том, достойны ли мы ее, – Атос задумчиво смотрел в окно, мысли упорно возвращались к Раулю и к той далекой проклятой или благословенной ночи на берегу Лиса, закручиваясь в тугой узел, рождая в сердце неясную тревогу, и слова сами собой сорвались с губ. – Что вы хотите сказать? – маркиз непонимающе вскинул брови. – Я хочу сказать, что всякое прегрешение перед Богом требует платы. – Безусловно. Однако Господь даровал человеку покаяние и, следовательно, прощение. – Да, но Он же и назначает меру искупления. Маркиз посмотрел ему прямо в глаза – было совершенно очевидно, что он понял, что его друг говорил не абстрактно, а уже о чем-то, касающемся его лично. – Вы говорите так, словно опасаетесь чего-то, – произнес он. – Не глупых суеверий же. Атос невольно вздрогнул – Филипп терпеть не мог ходить вокруг да около, и это было прямое попадание. – Не суеверий. Но вы правы. – Что-то произошло? – Ровным счетом ничего, сейчас – ничего, и, дай Бог, не случится в будущем, а прошлого не изменить, – это было произнесено так спокойно и даже как-то буднично, что граф сам поразился этому. – Вы что же…? Неужели вы считаете себя виновным в участи, которая в конечном счете постигла вашу жену? Вы сомневаетесь? – Нет. Но вопрос о моем праве сделать это остается открытым, а это значит, что рано или поздно за содеянное нужно будет держать ответ. – Вы ошибаетесь, – покачал головой Пеллетье, – более того, я уверен в этом. Оглянитесь-ка вокруг. Думаю, ваша нынешняя жизнь мало похожа на то, в чем и как вы жили несколько лет назад. Это ли не доказательство того, что Господь управил все, как должно? – Возможно, по крайней мере, хотелось бы в это верить или же уповать на то, что кара постигнет меня, а не невинную душу. – Невинную душу? Вы говорите… о Рауле? – Да. – Но вы же знаете, сын не отвечает за грехи отца. Помните, в Писании сказано: «Душа согрешающая, она умрет; сын не понесет вины отца, и отец не понесет вины сына, правда праведного при нем и остается, и беззаконие беззаконного при нем и остается» (6). – Да, все верно. И именно на это я и надеюсь. – Ничего плохого не случится, – в голосе маркиза не слышалось и тени сомнения. – А вы не растеряли дар убеждения, – улыбнулся Атос. – Однако нам остается только ждать. Атос тряхнул головой, возвращаясь в реальность. Ждать…Ждать не хотелось, хотелось просто жить, не ожидая ничего, тихо и мирно, не размышляя о том, что уже произошло, и не думая о том, что возможно будет. Вот только неприятное скребущее чувство, что с Раулем может что-то случиться, засевшее где-то глубоко внутри, отчего-то не отпускало, порождая смятение и острое желание предотвратить… Если бы он только мог знать что? И от чего защитить? За это знание и возможность он бы отдал многое. Но, разумеется, этого было сделать нельзя, нельзя хотя бы ненамного приоткрыть завесу будущего. Все, что он мог, это исполнить свой отцовский долг до конца, до капли. За поворотом показалась ограда замка Пеллетье, в глубине двора которого располагалась небольшая фамильная часовня, где должна была пройти церемония. Это было общим решением супругов. Кэтрин не хотела, чтобы на крестинах было много народа, и маркиз поддержал жену, также не желая делать из этого целое событие. Крестной должна была стать его кузина, которую Атос видел еще ребенком. По словам Филиппа она сестра еще несколько лет назад взяла с него слово, что если Господь дарует им ребенка, она непременно должна стать крестной матерью. Совершить обряд был приглашен отец Ансельм, который, по словам маркиза, пользовался уважением среди своей паствы. Таким образом, графу представлялась отличная возможность составить о кюре свое собственное мнение. Гостей ожидалось немного, и приглашенные были хорошо знакомы Атосу. Это были представители старых беррийских фамилий, общества, частью которого он когда-то являлся и из которого добровольно изгнал себя, и теперь его возвращение должно было вызвать такой же жгучий интерес, как и его исчезновение несколько лет назад. На этот счет у графа не было никаких сомнений, как не вызывало сомнений и то, что он будет как на ладони. Положа руку на сердце, он бы скорее предпочел какой-нибудь большой светский прием, позволяющий затеряться среди гостей, не привлекая к себе излишнего внимания. Поймав себя на этой мысли, Атос усмехнулся. На самом деле он терпеть не мог всю эту глупую суету и фальшь званых вечером, балов и тому подобное. Ему никогда не удавалось чувствовать себя там полностью свободным. Но выбирать не приходилось и отступать, как говорится, было некуда – он подъехал к воротам, за которыми виднелось несколько экипажей. Граф глубоко вздохнул и въехал во двор, с ощущением того, что он, пересекая невидимую черту, отделяющую его от почти забытой прошлой жизни, стирает некую грань, позволяя такому далекому вчера войти в его нынешний день. Что ж, наверное, рано или поздно это должно было произойти.
Luisante: *** Его предположения оправдались. Сразу и полностью. Стоило ему приблизиться к крыльцу и произнести слова приветствия, как к нему, словно по взмаху чьей-то невидимой руки, обратились взоры всех собравшихся гостей. И сейчас после окончания церемонии, ожидая приглашения к столу, накрытому прямо в тени садовых деревьев, граф имел сомнительное удовольствие еще раз убедиться, что с течением времени интерес к его персоне не угас. Каждый из соседей почитал своим долгом засвидетельствовать ему свое почтение и выразить радость видеть его в родных краях. Разумеется, все это было лишено всякой искренности, зато блестяще прикрыто воспитанием, благородством манер и изяществом фраз, не позволяющим увидеть таившиеся в словах и взглядах жадное любопытство и желание заглянуть за вуаль, скрывающую тайны чужой жизни. Все те же лесть и лицемерие, чуть ли не с гордостью выставленные на показ, – то, что он всегда ненавидел, то, что ни капли не изменилось с тех пор, как он много лет назад покинул Берри. Однако положение обязывало – граф тоже был вынужденным участником этого маленького спектакля и со своей ролью справлялся безупречно, терпеливо принимая знаки оказываемого ему внимания и с выверенной точностью сохраняя дистанцию, отмечая, как еле заметно меняется выражение лиц собеседников, натыкающихся на эту невидимую преграду. Любой сторонний наблюдатель без всякого сомнения сказал бы, что граф де Ла Фер великолепно ведет свою партию, и внешне это вполне соответствовало правде, но внутри, внутри начинало расти раздражение. Атос помнил, что тогда, в той своей прошлой жизни, он не раз испытывал подобное, и сейчас он почему-то мысленно переносился на восемнадцать лет назад, когда ему точно также претило происходящее, хотя ситуация была совершенно другой. Это было лишено всякой логики, но простая жизненная истина гласила, что иногда события нынешнего дня удивительно походят на те, которые уже случились однажды в прошлом, оставаясь абсолютно иными. По правде говоря, раньше Атос никогда не задумывался над этим. Причина была банальна и горька – жизнь просто не предоставила ему такой возможности, буквально разделившись на части: спокойное, теперь кажущееся почти безмятежным «до» и кошмарное «после» Анны, а между ними чудовищный зияющий чернотой провал – время его эфемерного искаженного и лживого счастья. Эти периоды почти не имели ничего общего, и порой думалось, что все это не может составлять единое целое, не может соединиться… Но оно было соединено, накрепко переплетено между собой, так, что порой графу казалось, что его судьба уже не способна вместить что-то еще. Однако жизнь показывала ему обратное, открыв перед ним дверь в незнакомую, пока еще мало понятную, но определенно лучшую действительность. Тогда, в конце лета он с отцом и матерью также гостил у маркиза. Осенью истекал срок траура, и это был первый визит Ла Феров после кончины старшего брата, а для него первый после долгого перерыва – благодаря флотской службе он был лишен этого удовольствия, о чем, впрочем, совсем не сожалел. Дом был полон гостей, часть из которых, имеющая дочерей на выданье, была гораздо больше заинтересована его скромной персоной, чем хозяйкой-именинницей. Это было вполне ожидаемо – по провинции уже поползли слухи, что отец начал подыскивать ему невесту, а потому весь вечер пришлось «наслаждаться» оказываемым ему явным и не очень вниманием. Он прекрасно видел и заискивающие взгляды, и приторные любезности, и услужливые жесты, перемежающиеся едва уловимыми томными девичьими взорами. В какой-то степени это было даже забавно, но откровенное притворство раздражало, вызывая желание сбежать. Сейчас такого желание не возникало. Для этого не было никакой мало-мальски значимой причины. Граф не был объектом брачной охоты, не собирался возвращаться обратно в Берри и тем более поддерживать какие-либо отношения с бывшими соседями. И если первое и последнее не вызывало и тени сомнений, то мысль о Берри тяготила, рождая в сердце сожаление. Родной дом, остававшийся для него в пору детства и юности тем островом, где он мог укрыться от любых невзгод, перестал быть таковым. И дело было не возрасте. Почему-то теперь это ощущалось острее. И Атосу хотелось, если бы время обладало способностью поворачивать вспять, вернуться туда, где еще были живы родители, а он сам был совсем молод и рад царившему в Ла Фере домашнему уюту, которого они все долгое время были лишены – придворная должность матери, его учеба в Париже и дальнейшая служба не позволяли семье видеться часто. Утрата Анри стала для него первым серьезным ударом, но судьба была щедра и благосклонна, подарив ему тогда первого настоящего друга. Уже позже благодаря Филиппу он смог легче пережить ранний уход отца и матери. Присутствие рядом маркиза не позволило ему увязнуть в рутине хозяйственных забот, и вскоре он вернулся к светской жизни, задышав полной грудью. Вот только длилось это недолго. Все закончилось тогда, когда он едва не задохнулся сначала от всепоглощающего чувства, а потом от жгучего разочарования и ужаса. Анна. В груди что-то сжалось и почти тут же отпустило, растекаясь ядом под кожей, заставляя еле заметно поморщиться. Появиться ли в его жизни что-то, что не будет тянуть за собой эти проклятые воспоминания? Еще один вопрос, на который разумнее всего не стоило пытаться искать ответ. Граф тихо вздохнул, отгоняя непрошенные мысли и возвращаясь к реальности. – Вы о чем-то задумались, граф? – подошедший Филипп по-своему истолковал промелькнувшую тень на лице друга. – Похоже, что да, – поднял глаза Атос. – Скоро подадут обед, а пока я хотел бы представить вам графа де Рибери. Как вы знаете, я не любитель соблюдения всех формальностей, однако, в данном случае пренебрежение ими было бы невежливым. Вы помните, я говорил вам о нем. Атос кивнул и улыбнулся: – Вы хозяин дома, а это налагает на вас определенные обязанности. Граф де Рибери не был уроженцем Берри, а перебрался туда после смерти супруги, став частым гостем в гостиных провинции и справедливо заслужив репутацию человека практичного. Это было, пожалуй, одно из его главных качеств. Кроме того, он был сдержан, немногословен, если только дело не касалось вещей, вызывающих его живой интерес, неизменно подчеркнуто вежлив, однако, иной раз казалось, что вежливость эта граничит с высокомерием или надменностью. Вдовел он недолго, женившись также на вдове барона де Буаселье, урожденной мадемуазель де Монтеро. Это и было причиной, по которой маркиз намеревался представить графа Атосу – и Ла Феры, и Пеллетье всегда были в хороших, почти дружеских отношениях с семьей Монтеро. Подойдя к стоявшему чуть поодаль от группы гостей Рибери, Филипп обратился к бывшему мушкетеру: – Граф, позвольте представить вам графа де Рибери, нашего доброго соседа. Рибери церемонно поклонился и с безупречной учтивостью произнес: – Я не так давно поселился в этих краях, и не имел возможности познакомиться с вами, граф. Для меня это большая честь. – Такой случай вряд ли мог представиться вам, сударь, – сказал Атос, отвечая на поклон. – Я не живу в Берри и сейчас я только гость маркиза. Но я рад знакомству с вами. Надеюсь, здешние места пришлись вам по нраву? – Признаться, я не большой ценитель красоты, но моя супруга находит их очаровательными, а я доверяю ее вкусу. – Полагаю, она права, местная природа в самом деле богата. – Именно так она и говорит. – О, сударыня, – воскликнул Пеллетье, обернувшись к невысокой темноволосой женщине, подошедшей к ним, – я вынужден повиниться перед вами. Мы ненадолго похитили вашего мужа, чтобы представить его графу де Ла Фер. Вы, должно быть, помните графа? Франсуаза де Рибери взглянула на Атоса. Она помнила его. Виконта и графа де Ла Фер. Только теперь совсем другого, изменившегося за прошедшие годы. Теперь резче и тверже стала линия губ, красиво очерченные брови ближе сошлись к переносице, еле заметная тонкая морщинка прорезала лоб, а прозрачная лазурь глаз потемнела, укрыв в своей глубине усталость. Такие естественные перемены, происходящие с человеком по велению времени, неизменно оставляющим свой немой отпечаток на всем живом и сущем. Перемены, за которыми ей виделись горечь потерь и тяжесть испытаний. – Да, маркиз, я помню господина графа, – просто сказала она. Улыбка коснулась ее серо-зеленых глаз, и, обернувшись к бывшему мушкетеру, она произнесла: – Я рада видеть вас в добром здравии здесь, в Берри, граф. Атос посмотрел на нее. Ее слова звучали искренне, а еще она была права, она не могла знать или угадать, но она была права. Сейчас он действительно был в добром здравии, совсем не то, что было несколько лет назад в Париже, да и в Бражелоне тоже. Если бы она добавила «в трезвом уме и твердой памяти», она бы тоже не ошиблась. О, сколько раз ему казалось, что он находится на грани безумия, каждый раз поднимаясь из этой мрачной и душной глубины, жадно глотая воздух, возвращаясь в реальный мир живых. И вот теперь его, кажется, отпустило. – Благодарю вас, сударыня, – граф склонился в поклоне. – Я тоже рад видеть вас снова. – Г-жа де Монтеро говорила, что прошлой весной вы с маркизом помогли моему сыну, – продолжила Франсуаза. – Я не могла поблагодарить вас тогда и хочу сделать это сейчас. – Мы просто поступили как было должно, сударыня. Надеюсь, все обошлось без последствий? – Да, ничего серьезного. Но Мишель усвоил ваш урок. – Урок? – Атос удивленно приподнял бровь. – О том, что нельзя далеко отпускать собаку. – Это всего лишь небольшой совет, – улыбнулся граф. – И тем не менее он оказался полезен. Мальчику его возраста необходимы подобные знания. – Вы правы, сударыня, – подал голос Рибери. – Но я позволю еще раз заметить вам, что вы излишне поощряете некоторые увлечения вашего сына. – О, граф, не стоит преувеличивать, – спокойно произнесла его супруга. – Вам хорошо известно, что я, как никто другой, стараюсь ограничить его устремления в разумных рамках. Но я хочу, чтобы Мишель вырос мужчиной. – Я никогда не препятствовал этому, вы знаете, – голос графа де Рибери сочетал в себе несочетаемое: он звучал одновременно примирительно и сухо. В это время лакей доложил, что обед подан. Гости были приглашены к столу, и этот странный диалог между графом и графиней де Рибери был прерван. Обед проходил привычно, так, как обычно проходят званые обеды в благородных домах. Гости поздравляли супругов Пеллетье, поднимали кубки за здоровье хозяев и их дочери, обсуждали местные новости и сплетни, добравшиеся сюда из столицы, особо не заботясь об их достоверности, говорили о политике и войне с Испанией. Все это было предсказуемо и пресно. И Атос поймал себя на том, что краткий разговор с графиней де Рибери и ее последующий небольшой спор с мужем оказались здесь чем-то единственным живым. Насколько граф помнил, Франсуаза всегда была такой – лишенной всякого жеманства, вести с ней беседу было легко, речь ее была проста и естественна, однако, не лишена эмоций и ярких образов. Она мало изменилась внешне, и он легко узнал ее. Впервые мадемуазель де Монтеро была представлена ему тем самым вечером, на именинах маркизы де Пеллетье. Юная мадемуазель только недавно вернулась из монастыря, где находилась на обучении. Ей исполнилось семнадцать лет, как раз тот самый возраст, когда следует подумать о дальнейшем жизненном устройстве. И Атос стал тогда свидетелем разговора матери с виконтессой де Монтеро. Речь шла о месте фрейлины при дворе Марии Медичи. Оказалось, это была старая договоренность. Графиня де Ла Фер обещала, когда подойдет время, выхлопотать должность фрейлины для мадемуазель Франсуазы. Но обстоятельства изменились, опальная королева была отослана Людовиком в Блуа (7), а затем и вовсе бежала в Ангулем. После этих событий мать оставила двор и вернулась в Ла Фер. Разумеется, у графини оставались связи при дворе, и она могла бы составить протекцию Франсуазе, однако, протеже бывшей статс-дамы королевы-матери вряд ли могла рассчитывать на искреннее расположение и доброжелательность со стороны Анны Австрийской. Так или иначе этому не суждено было состояться. К тому времени как Мария Медичи примирилась со своим сыном и вернулась в 1621 году в Париж, графиня де Ла Фер скончалась. Было ли благом то, что мадемуазель де Монтеро осталась в Берри или нет, сказать было трудно, но тогда Атос был искренне удивлен тем разговором. За те немногие визиты к матери в Лувр, он успел увидеть достаточно, чтобы составить мнение о нравах королевских фрейлин. Нельзя сказать, что все они были мазаны одним миром, но большая часть из них очень походила на своих предшественниц из «летучего эскадрона» (8) Екатерины Медичи. Франсуаза де Монтеро производила совершенно противоположное впечатление: она не была наивна, но в ней виделась чистота. Если же говорить о дне нынешнем, то граф был склонен видеть в этой несостоявшейся карьере фрейлины некую удачу – применительно к себе. Обернись дело по-другому, вероятность их встречи в Лувре была бы довольно высока, а значит грозила бы его инкогнито. – Вы слышали, господа, какое ужасное событие произошло при дворе? – воскликнул сидящий рядом с Атосом барон д’Эрвье, отчего-то решивший оставить эту новость на десерт. – Мой племянник третьего дня вернулся из Парижа и утверждает, что сама королева обвиняется в государственной измене (9). Говорят, что речь идет о каких-то письмах, которые ее величество отправляла королю Испании. До Блуа уже доходили слухи об этом, однако, подробностей, разумеется, никто не знал, а значит делать какие-либо выводы было невозможно и преждевременно, а потому граф вполуха слушал, как гости обсуждают право Анны Австрийской вести переписку с собственным братом в то время, когда Франция находится в состоянии войны с Испанией, и возможность учинения ее допроса канцлером Сегье, делятся на два лагеря сторонников и противников Ришелье. – А вы, граф, что вы на это скажете? Вы так долго прожили в Париже, – вопрос д’Эрвье едва не застал Атоса врасплох. – Жить в Париже и иметь сведения о государственных делах не одно и то же, – усмехнулся граф. – Я скажу, что не сомневаюсь в справедливости и прозорливости его величества и господина кардинала. Что же до чести королевы, я полагаю, она не подлежит сомнению. – А герцогиня де Шеврез? Вообразите себе, она снова вышла сухой из воды. Утверждают, что в этом деле она сыграла не последнюю роль, однако, ей удалось бежать, – не унимался барон, явно не удовлетворившись ответом графа. Конечно же, Атос мог себе это представить, и даже очень хорошо. Он сам несколько лет назад явился свидетелем ее великолепного маскарада. Вне всякого сомнения, герцогиня обладала многими талантами, в том числе ловкостью ускользать даже из мастерски расставленных ловушек, и фортуна пока благоволила ей. Но откровенно говоря, все это мало волновало графа. Гораздо сильнее сейчас его занимала внезапно пришедшая мысль, что его радует новость о том, что очаровательная белошвейка покинула Францию. Это было так глупо, нелепо и неправильно, однако, приходилось признаться самому себе, что он не раз думал о том, что не хотел бы ни с кем делить Рауля. И хотя вероятность появления герцогини в их с сыном жизни была практически исключена, опасения на этот счет нет-нет да и закрадывались в душу. Это была самая настоящая ревность – отвратительное, недостойное чувство. Атос не мог понять, как могло случится, что он позволил ему овладеть им, пусть не полностью, но приятного и утешительного было мало. Он никогда не думал, что будет подвержен чему-то подобному, и теперь кроме всего прочего задавался вопросом, на что же еще он мог быть способен. Граф пожал плечами и произнес: – Признаюсь, барон, я ничего не слышал об этом. Да и к тому же дела такого рода всегда обрастают разнообразными слухами, и поэтому я предпочитаю держаться того принципа, что в подобных случаях нужно полагаться на королевское правосудие. – Что ж, вы, безусловно, правы, граф, – д’Эрвье ничего не оставалось, как капитулировать. Между тем день клонился к вечеру, и гости постепенно разъезжались. Не желая иметь в попутчиках никого из приглашенных, Атос был в числе последних. Простившись с хозяевами, граф выехал за ворота и свернул на старую дорогу, огибавшую замок Пеллетье и лугами ведущая к лесу возле Ла Фера. Пустив коня рысью, граф вскоре оказался у кромки леса и осадил лошадь, переходя на шаг и скользя взглядом по деревьям, словно ища что-то. Наконец, проехав несколько футов, он остановился и, спрыгнув на землю, сквозь высокую траву прошел дальше. Этот маленький уголок, это неприметное место, как казалось раньше, известное только ему, совсем не изменилось, все здесь было как и прежде, будто было вчера. Ну, разве что на озерце стало чуть больше камыша. Атос подошел к воде и, вздохнув, опустился на мягкий зеленый ковер, чувствуя, как расслабляется все тело. И только сейчас по-настоящему ощутил, как устал за этот день. Не физически. Нет, ничего не случилось и не произошло. Просто еще несколько утраченных и почти забытых кусочков его жизни снова вплелись в ее канву. Вот только какое место теперь они должны были там занять? Думать об этом сейчас Атос не собирался – для этого еще будет время. А пока ему были нужны покой блестевшей рядом водной глади и тишина леса. В замок граф вернулся ближе к ночи.
Luisante: Ссылки к главе 8 (1) Исаак де Разийи (1587-1635) – капитан, затем адмирал французского военно-морского флота. В 1619 г. по приказу короля Людовика XIII, рассматривавшего возможность колониального предприятия, плавал в Марокко. Миссия была успешной, удалось разведать побережье вплоть до Могадора. В 1624 году был назначен ответственным за посольство в пиратскую гавань Сале в Марокко. (2) Могадор – портовый город в Марокко на Атлантическом побережье, был известен как рыболовный порт еще в VII в. до н.э.. Сейчас носит название Эс-Сувейра. (3) Медина – в странах Магриба и Северной Африки – старая часть города, построенная во времена арабского владычества в IX веке. В современном арабском языке означает просто «город». Как правило, медина окружена стеной. Обычно внутри медины довольно узкие улицы (иногда менее метра шириной), которые составляют настоящие лабиринты, что служило дополнительной помехой на пути возможных захватчиков города. Во многих мединах сохранились древние фонтаны, дворцы и мечети, которые сохраняются в связи с их культурным значением и в качестве туристических достопримечательностей. (4) Ламия – в греческой мифологии, по одной из версий, разновидность фантома, обладавшего способностью превращаться в змею и обратно в красивую девушку. В образе красавицы ламия соблазняла молодых людей, чтобы удовлетворить свой сексуальный аппетит, а затем нападала и пожирала их плоть. (5) Сале – четвёртый по величине город в Марокко. Первый город на этом месте был основан более 2000 лет назад финикийцами, а в X веке в окрестностях древнеримского города Сала Колония появился город Сале. Благодаря своему расположению он на долгие годы стал крупнейшим портом Марокко. В 1627 году город, являющийся логовом берберийских пиратов, становится центром пиратской республики, просуществовавшей до 1668 года. (6) Цитата из Книги пророка Иезекииля – книга, входящая в состав Ветхого Завета. (7) Мария Медичи, будучи регентшей при малолетнем Людовике XIII, не желала отдавать власть королю после его совершеннолетия. Людовик был фактически отстранен от государственных дел, что вызывало его недовольство. В 1617 году король дал свое согласие на убийство фаворита матери Кончино Кончини, что и было сделано. Лишившись опоры на своего фаворита, Мария Медичи не смогла противостоять законным претензиям сына на самостоятельное и правление и была сослана им в Блуа. (8) «Летучий эскадрон» или «летучий эскадрон любви» был любимым детищем королевы Екатерины Медичи, состоял примерно из 200 фрейлин королевского двора, «разодетых как богини, но доступных как простые смертные». Писатель и историк Анри Эстьен еще в 1649 году издал книгу «Диалоги куртизанок былых времен», где писал: «Чаще всего именно с помощью девиц своей свиты она атаковала и побеждала своих самых грозных противников. И за это ее прозвали великой сводницей королевства». По указанию Екатерины Медичи девицы без особого труда вытягивали из мужчин любые сведения. Могли они и повлиять на мужчин так, как это казалось нужным правительнице. Избежать их чар не могли ни короли, ни министры, ни дипломаты, ни полководцы. (9) Заговор королевы 1636-1637 гг., получивший наименование «Дело об испанских письмах» или «Дело Валь-де-Граса» был попыткой Анны Австрийской организовать дипломатическое давление извне и заставить Францию отказаться от войны с Испанией, что послужило бы причиной падения кардинала, сторонника конфронтации, вынудив короля начать мирные переговоры. Через женский монастырь Валь-де-Грас и английское посольство в Париже королеве удалось наладить переписку с бывшим испанским послом Мирабелем, со своими братьями – губернатором-наместником Нидерландов кардиналом-инфантом Фердинандом и королем Испании Филиппом IV, а также с английским и лотарингским дворами. Летом 1637 г. шпионам Ришелье удалось перехватить часть ее секретной корреспонденции, о чем был извещен Людовик XIII. Было проведено расследование, в результате которого была установлена вина королевы. Однако как монаршая особа Анна Австрийская не могла быть подвергнута наказанию. Дело было закрыто и подвергнуто забвению.
L_Lada: Luisante , спасибо! Впечатляет литературным качеством, как всегда. Luisante пишет: А старые истории – мертвые истории. Да, так говорят… Вот только уходя, они всегда оставляют после себя след. Иногда призрачный, еле уловимый, а иногда ясный, ослепляющий счастьем или болью. Красиво. А главное - правда. Прошлое никуда не девается. И, кстати о никуда не девающемся прошлом, встреча с Франсуазой чем-то неуловимо напоминает "Евгения Онегина". "Кто там в малиновом берете..."
Luisante: L_Lada, большое спасибо за оценку . Рада, что понравилось. L_Lada пишет: И, кстати о никуда не девающемся прошлом, встреча с Франсуазой чем-то неуловимо напоминает "Евгения Онегина". А мне такая ассоциация не приходила в голову. Ну, может быть)). Интересно, может кто-нибудь что-то еще увидит.
stella: Luisante , я увидела.)) Был в Израиле святой, кажется, еще в нашу бытность он жил. Баба Сале его звали, он был, кажется, из этого марокканского города. Его портреты можно увидеть в любом доме выходцев из Магриба. И как же мне он надоел, сколько раз приходилось его портрет писать.))) Ну, это так, отступление. А вот как вы управляетесь с малейшими нюансами настроения, с борьбой с самим собой - это впечатляет. Сложнейшая личность - граф де Ла Фер.
Luisante: stella пишет: Luisante , я увидела.)) Был в Израиле святой, кажется, еще в нашу бытность он жил. Баба Сале его звали, он был, кажется, из этого марокканского города. Любопытно). Я глянула, Баба Сали - одной буквой различается. stella пишет: А вот как вы управляетесь с малейшими нюансами настроения, с борьбой с самим собой - это впечатляет. Спасибо большое. Если честно, в некоторых моментах у меня были сомнения, правильно ли я угадала графа, ну и соответственно, правдоподобно ли.
stella: Атос тот еще самоед был.
Grand-mere: Очень благодарна автору за то уважение, с каким он относится к своим героям, материалу, читателям, предлагая им главу такого высокого литературного уровня. L_Lada пишет: А старые истории – мертвые истории. Да, так говорят… Вот только уходя, они всегда оставляют после себя след. Иногда призрачный, еле уловимый, а иногда ясный, ослепляющий счастьем или болью. Красиво. А главное - правда. Прошлое никуда не девается. Именно об этом думала, пока читала. А если говорить об ассоциациях, то "Кинжал" Лермонтова: Да, я не изменюсь и буду тверд душой, Как ты, как ты. мой друг железный...
Черубина де Габрияк: Luisante пишет: Спасибо большое. Если честно, в некоторых моментах у меня были сомнения, правильно ли я угадала графа, ну и соответственно, правдоподобно ли. Правильно. Меня точность передачи того, что он чувствовал и подобранные образы очень впечатлили. Попробую в дополнение скопировать с некоторыми изменениями то, что писала автору на другом ресурсе. Эта глава мне понравилась, наверное, больше всех предыдущих. Тут характер и внутренний мир героя потрясающе прописаны. При этом граф остается очень человечным, живым, не застывшим, объемным. Замечательно показана вся гамма чувств и переживаний Атоса и периода "Трех мушкетеров" и сейчас, когда он возвращается понемногу к жизни и ищет себя в ней. Очень глубокое проникновение в психологию. Граф полностью соответствует моим о нем представлениям (тут я только о себе могу говорить). С моей точки зрения точное попадание в образ, созданный Дюма. При том, что Дюма был больше сосредоточен на действии и не копался так, в хорошем смысле слова, в головах героев. Разийи естественно вызвал ассоциацию с Бофором и Раулем. Роскошная параллель с Джиджелли. Стало очень жаль, что, в силу того, что Людовик XIII к несчастиям отца отношения не имел, а Людовик XIV непосредственно виновен в трагедии сына, Атос решил остаться на службе у короля, а Рауль служить королю следующему отказался и принял предложение герцога. Что привело к тому финалу, который многих из нас так печалит.
Luisante: Grand-mere, большое спасибо за отзыв и оценку Черубина де Габрияк пишет: Разийи естественно вызвал ассоциацию с Бофором и Раулем. Роскошная параллель с Джиджелли. Спасибо. Хотелось показать, что отец и сын похожи, но все-таки они разные, как и их судьбы. Черубина де Габрияк,
Ленчик: Luisante пишет: Хотелось показать, что отец и сын похожи, но все-таки они разные, как и их судьбы. Удалось. Большое спасибо!
Лея: Могу подписаться под предыдущими высказываниями: литературное качество, уважением к героям, тончайшие психологические нюансы, параллель с Раулем и герцогом де Бофором. А еще -первые ростки страха Атоса за судьбу сына - страха, который в ВДБ становится неотвязным и неодолимым. Страха, который, с свою очередь, проистекает из обостренной совестливости и чувства справедливости. И первые проявления ревности., Хотя, на мой взгляд, это не ревность, а скорее потребность любить и быть любимым. После своего трагического романа граф, ИМХО, потерял уверенность в том, что его могут любить ради него самого, поэтому искренняя любовь сына для него очень важна ("А вдруг он будет любить меня меньше?..".) Luisante, большое спасибо!
Luisante: Ленчик пишет: Удалось. Большое спасибо! Ленчик, и вам). Лея пишет: Хотя, на мой взгляд, это не ревность, а скорее потребность любить и быть любимым. Лея, согласна, и это безусловно тоже. Спасибо за отзыв
Кэтти: Luisante , спасибо за прекрасную главу. Очень приятно было встретить старого знакомца- капитана де Разийи. Я познакомилась с ним, когда изучала историю похода против пиратов в Джиджелли, в котором согласно Дюма участвовал и де Бражелон. Так вот кто то из форумчан тут писал , что Людовик 13 не был виновен в том, что случилось с отцом т.е. графом де Ла Фер. Не совсем верно. Корабль " Луна", которым он командовал был заложен и построен в 1630е годы по приказу Людовика 13 и кардинала де Ришелье, и именно этот корабль неизвестно как доживший до начала 1660х, это был единственным кораблем, который Кольбер послал для эвакуации разгромленного военного французского корпуса в Джиджелли. Если принять , что граф служил под командой капитана де Разийи, то остатки корпуса , в котором воевал Рауль спасал именно корабль Луна, под командой того же де Разийи. И именно этот корабль расколося надвое и мнгновенно затонул ввиду Тулона, и спасся вплавь только 80и летний капитан де Разийи. Он умел плавать А пехотинцы, которых он спасал плавать не умели, как и экипаж его корабля, набранный по кабакам. Так что капитан де Разийи та самая ниточка, которая могла бы связать шевалье де Ла Фер, служившего под его командой, и виконтом де Бражелон, сложившего голову в Джиджелли.
Черубина де Габрияк: Кэтти , спасибо, осень интересно. Мне не попадалась эта информация. Кэтти пишет: Людовик 13 не был виновен в том, чир случилось с отцом т.е. графом де Ла Фер Я писала. Я имела в виду только, что к истории с Анной/Шарлоттой Людовик 13 не причастен, а в истории с Луизой Людовик 14 непосредственно участвовал. Потому в этой главе граф мог сказать, что остается на службе у короля. А в "ВДБ" Атос от имени сына говорит следующему королю: "я и мой род отныне свободны от клятвы, которую я велел сыну принести в Сен-Дени". Потому Рауль и едет с Бофором.
Кэтти: Дамы, прошу прощения. Склероз. Капитан де Разийи командовал другим фрегатом. А кораблем "Луна" на момент экспедиции в Джиджелли командовал Мальтийский Рыцарь Командор де Вердей.
Luisante: Кэтти, спасибо за отзыв и за интересные факты.
Luisante: Глава 9. Непогода в Берри Ливни, прошедшие в Блуа в начале августа, были лишь отголоском стихии, обрушившейся на Берри несколькими днями ранее. Это стало понятно из письма управляющего Жерома, в котором он извещал своего господина о последствиях урагана и об уроне, понесенном крестьянскими хозяйствами. При других обстоятельствах Атос скорее всего счел бы свое личное присутствие в Ла Фере излишним и отправил бы туда Гримо, дав ему все необходимые распоряжения. Однако в этот раз ситуация была иной – пострадала старая приходская церковь, а также церковный архив. Жером писал, что для того, чтобы отправить епископу извещение об этом происшествии, отцу Ансельму требовалась подпись графа. Таким образом, несмотря на нежелание снова появляться в Берри через столь короткий срок, Атос был вынужден отправиться в путь, следуя правилу всех сеньоров де Ла Фер не оставаться в подобных случаях в стороне и оказывать нужную помощь. Чтобы оценить причиненный ущерб, много времени не понадобилось. Следы урагана были видны повсюду: сломанные сучья деревьев, покореженные изгороди и крыши деревенских домов, полегшие и прибитые к земле посевы, большая часть которых уже не могла дать урожай, побитые градом лозы и ягоды винограда, поврежденные черепичная кровля и шпиль церкви. Внутри крепостных стен разрушений не было – они послужили надежным укрытием для построек, а сам замок, как и подобает сеньору, с честью выдержал натиск ненастья; разбросанные же ветром мусор и ветки были убраны. Похожее уже происходило в Ла Фере, еще когда был жив отец, и граф точно знал, что он должен был делать. Было совершенно ясно, что большинству крестьян придется выживать весь следующий год, а потому, жертвуя своим собственным доходом, Атос просто отменил для них шампар (1) до нового урожая. Оставалось позаботиться о церкви. Визит к отцу Ансельму с самого начала значился последним пунктом в списке запланированного. Это было неправильно, наверное неправильно. И понимание этого висело тяжким грузом на душе графа. Но ему нужно было время. Время для того, чтобы собраться, и он дал его себе, хотя, положа руку на сердце, это было бессмысленной затеей – в жизни есть вещи, к которым невозможно подготовиться, их можно только сделать, прожить или пережить. Не желая привлекать к себе лишнего внимания, Атос выбрал день, когда не служилась утренняя месса. Это означало, что до полудня храм должен был быть пуст, а кюре в эти часы свободен. Хотя дело не должно было занять много времени, хотелось покончить с ним как можно скорее, и граф, как обычно поднявшись с рассветом, сразу после завтрака отправился в церковь. Дорога, разумеется, была ему хорошо знакома, однако, перейдя замковый мост, он вдруг запнулся и застыл, глядя на деревню и церковь, уютно расположившихся у подножия холма. Попасть туда можно было, просто спустившись вниз. И миновав домик кюре, оказаться у церкви… Это был самый короткий путь. Или же, потратив, лишнюю четверть часа, пройти в обход через луг. Сухо сглотнув, Атос почувствовал, как по всему телу прокатилась волна мелкой дрожи. Выбор был очевиден – он пойдет через луг, как очевидно было и то, что этой дорогой его гонит старый страх, его старая боль, которая, кажется, вросла в него навсегда, которую он ненавидит, и перед которой он все-таки бессилен. Бессилен настолько, что даже не может взглянуть на дом, в котором когда-то жила она… Эта мысль была жгучей и отвратительной. Но он ничего не мог с этим поделать. Тряхнув головой и стараясь не думать ни о чем, кроме как о предстоящей встрече с кюре, граф свернул в сторону луга и зашагал по тропинке, вдыхая пьянящий горьковато-терпкий запах трав и подставляя лицо тихому ветерку и мягкому августовскому солнцу. Древняя церковь, на целое столетие старше замка, находилась в глубине деревенской площади. Это было скромное строение с квадратной башней колокольни и небольшим крыльцом под односкатной черепичной крышей, поддерживаемой деревянными стойками, на котором расположились две каменные скамьи, где могли передохнуть странники и нищие. Лишенная изящности архитектуры, как и все храмы той эпохи, церковь отличалась, однако, исключительно гармоничными строгими пропорциями, но не имела никакой внешней отделки. Единственным ее украшением можно было смело назвать раскидистые вековые вязы, окружавшие ее с двух сторон. Остановившись на краю площади, Атос смотрел на знакомый с детства ансамбль. Казалось, что тут не изменилось ничего, всё было так, как будто он был здесь только вчера. И это было почти правдой. Да, он бывал здесь, все эти годы он часто бывал здесь – в своих снах. Но в них не было ни радости, ни благодати. Граф с силой сжал руки в кулаки, больно впиваясь ногтями в ладони, – сейчас было не время для воспоминаний – и пошел к дверям церкви, не оглядываясь и не смотря по сторонам. Переступить порог оказалось легче, чем ему представлялось – не задумываясь, он просто взялся за ручку двери и толкнул ее внутрь. Храм встретил его прохладой и полумраком. Так было здесь всегда: толстые каменные стены не пропускали сюда уличное тепло, и даже в ясные дни витражи, изготовленные по заказу его прадеда Ангеррана де Ла Фера после победы при Мариньяно (2), не позволяли проникнуть солнечным лучам. Однако, когда глаза достаточно привыкали к такому освещению, можно было рассмотреть цветочный орнамент на колоннах, фигуры птиц и зверей. Окунув пальцы в чашу со святой водой и осенив себя крестным знамением, Атос тихо выдохнул и шагнул из притвора (3) дальше, оказавшись перед небольшими рядами скамей. И остановился, понимая, что не может двинуться с места, ощущая, как странное оцепенение охватывает тело. Лишь только глаза были живы, и словно со стороны граф видел, как его взгляд скользнул по местам, предназначенным для семьи де Ла Фер, прикипел к месту, где обычно сидела Анна и наконец застыл у алтаря – там, где однажды с ним свершилось непоправимое… или неизбежное. Сердце бешено застучало, колотясь о ребра, стуча в ушах оглушительным потоком крови, и он с трудом отвел взгляд, не позволяя себе упасть за грань реальности. И замер, пораженный – из-за дверцы исповедальни показался край женского платья. Этого не могло быть. Не могло быть! Потому что не могло случиться никогда – здесь, в мире живых, в храме Божьем. Или же он просто сходил с ума… Эта горькая, дикая, отчаянная мысль заставила его зажмуриться. И время будто бы остановилось на миг, а может быть на целую вечность. Что будет дальше, граф не знал… Резкий жалобный скрип заставил его распахнуть глаза, чтобы убедиться, что всё осталось по-прежнему. Видение не исчезло. Перед ним и в самом деле стояла женщина. Другая женщина. И он знал эту женщину, совершенно точно знал. Франсуаза де Монтеро, точнее графиня де Рибери, стояла в нескольких шагах от него, смотря ему в лицо, и в ее глазах ясно читались удивление и испуг. Это было вполне оправдано. Неизвестно, что или как много она увидела, но Атос не сомневался – в моменты, подобные этому, он и сам не желал бы посмотреть на себя со стороны. Мысленно выругавшись, он тут же одернул себя за это – он был в доме Божьем, да и винить в произошедшем кроме себя было некого. Вне всякого сомнения, положение должно было выглядеть странно, и это понимание заставило Атоса сделать шаг вперед, вместе с тем недоуменно отмечая, что для этого ему пришлось отпустить спинку скамьи, за которую он, сам того не сознавая, схватился, и которая оказалась виновницей скрипа, вернувшего его в действительность. – Сударыня, – приблизившись к графине, он склонил голову в приветственном поклоне. – Граф, – в ее голосе послышались нотки облегчения. – Должно быть, мне следует просить у вас извинения. Я помешала вашей молитве? Разумеется, это было не так. И Атос почти не сомневался в том, что Франсуаза догадывалась об этом. Однако он был благодарен ей за такой вопрос. Который позволял не солгать. – Нет, не помешали, – ответил он. – Я пришел для того, чтобы познакомиться и поговорить с отцом Ансельмом. – В таком случае, я невольно задержала вас. Сегодня утром нет службы, и отец Ансельм уделил мне время в неурочный час. Граф покачал головой: – Святые отцы учат нас, что прежде должно уделять внимание делам духовным, а затем уже мирским. Так что первенства принадлежит тому, кто пришел по духовной нужде. Франсуаза улыбнулась: – Ваши слова справедливы. Что ж, мы уже закончили, граф. В церкви кроме них никого не было, и Атосу ничего не оставалось, как подать графине руку, чтобы помочь выйти на крыльцо. На улице шел дождь, моросивший из непонятно откуда взявшейся маленькой тучки. Площадь перед храмом была пуста. – Вы без экипажа? – Атос удивленно обернулся к мадам де Рибери. – Отчего же? – вздохнула она. – Просто Пьер имеет привычку засыпать на козлах. Но моя мать не отказывает ему от места. Он из тех слуг, которые служили у нас, еще когда я была ребенком. Подобное случалось не так уж и редко, и чаще всего в таких случаях речь шла о старых дворянских семьях, где умели ценить преданность хозяину. В Ла Фере поступали так же. Граф отлично помнил почти совсем немощного камердинера деда, доживавшего свой век на господском довольствии в замке. И он точно знал, что его верный Гримо не окажется обездоленным на старости лет. – Я прикажу подать экипаж, – произнес он, шагнув к ступеням. – Он на дороге за церковью? – Не стоит. Благодарю вас, граф, – Франсуаза выглянула из-под навеса. – Дождь скоро закончится. Карета там, под вязами, я дойду сама. – Я провожу вас. Разумеется, уйти, оставив даму, было бы невежливо. Но если раньше это непременно вызвало бы в нем досаду и раздражение, то сейчас Атос поймал себя на том, что готов терпеливо подождать. Не имея желания разбираться в причинах такой перемены, он подошел к низенькому каменному парапету и тоже взглянул на небо. – Вы гостите у госпожи виконтессы? – помолчав, спросил он. – Да, летом мы с сыном часто бываем здесь. В этот раз нам чудом удалось добраться до того, как начался ураган. – Надеюсь, Монтеро не сильно пострадал? – Нет, всего несколько поваленных деревьев в парке, а вот сада действительно жаль. Там были чудесные ранеты (4) и почти все они погибли. – Кажется, яблоки у них маленькие, желтые, как будто усыпанные красными пятнышками? – Да. Они хранятся до самого Рождества, – Франсуаза с любопытством взглянула на него. – Вы знаете этот сорт, граф? – Если я правильно помню, у нас тоже были такие, – задумчиво произнес Атос. – Так или иначе теперь уже сад захирел, и многие деревья пропали. Когда был урожайный год, яблоки сушили, пекли с ними пироги и варили варенье, которое обожал Анри, и которому всегда доставалась порция младшего брата. Сколько граф себя помнил, он никогда не был любителем сладостей и потому легко делился ими. А еще Анри, начитавшись легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого стола, называл ранеты легендарными, потому что именно этим яблоком пытались отравить благородного сэра Гавейна (5) на пиру, устроенном королевой Гвиневрой (6). Думать об этом было странно. Наверное, потому, что все, что было до Анны, казалось, произошло не с ним и с каждым годом всё больше тускнело за вуалью времени. А сейчас воспоминания отзывались теплом и тоской в сердце. – Так значит, вы теперь перебрались в Орлеане? – вопрос Франсуазы выдернул его из раздумий. – Так и есть. Слухи распространяются быстро, – Атос еле заметно усмехнулся. – Как говорят, бегут впереди человека. – Вы же знаете, как бывает, граф. Впрочем, у меня не было нужды верить им, ведь мне известно это почти первых рук. Граф вопросительно взглянул на нее, и она продолжила, отвечая на не заданный вопрос: – Вы сами сказали моей матери, когда привезли ей внука. – В самом деле, – кивнул Атос. – Признаться, я забыл об этом. Солнечный луч, освободившийся из плена облаков, скользнул по лицу графини де Рибери, заставив ее прищуриться. – Вот и дождь кончился! – улыбнулась она, протянув руку и ловя ладонью редкие серебристые капельки. – Можно ехать домой. Карета действительно ждала под вязами, а кучер, как и сказала Франсуаза, и вправду дремал на козлах. Будь он хозяином, Атос не преминул бы отчитать нерадивого слугу. Графиня же по всей видимости считала иначе. Окликнув кучера, она ограничилась лишь тем, что строго сказала: «Вы заставили меня ждать, Пьер». Застигнутый врасплох, старый слуга соскочил на землю, и, чувствуя свою вину, склонился в низком поклоне, бормоча извинения. – Ну что же, до свидания, граф, – подойдя к дверце кареты, произнесла Франсуаза. – Я была рада видеть вас, хоть и явилась, к сожалению, невольной помехой вашим планам и заставила вас ждать. – Право, это нисколько не затруднило меня. До свидания, сударыня, и передавайте мой поклон г-же де Монтеро. – Непременно, граф, – мадам де Рибери чуть склонила голову, будто о чем-то раздумывая, и продолжила: – Если вы располагаете временем, заезжайте в Монтеро, мы с матерью будем рады принять вас. – Благодарю за приглашение, графиня. Я уезжаю завтра, – Атос запоздало понял, что ответ прозвучал слишком поспешно, но как бы там ни было, он сказал то, что хотел сказать. Ложь оставила на языке кислый привкус. – В таком случае доброго пути, граф. Опершись на его руку, Франсуаза села в карету. Экипаж тронулся, и Атос, развернувшись, пошел обратно к церкви. Когда он снова оказался в храме, ожидавший его кюре вышел навстречу. Откровенно говоря, собираясь встретиться с новым пастырем, Атос не задумывался о том, как тот должен выглядеть. Ему почему-то просто казалось, что скорее всего это будет пожилой человек, а то и вовсе старик. На деле же всё обстояло иначе. Отец Ансельм был высок и статен и, похоже, всего несколькими годами старше самого графа. Атос припоминал, что маркиз де Пеллетье говорил о нем, что кюре хорошо образован и сведущ в вопросах богословия. Разумеется, первая встреча не позволяла судить об этом, однако, можно было совершенно точно сказать, что отец Ансельм не производил впечатления фанатика, какие порой встречаются. – Господин граф, не так ли? – Здравствуйте, отец Ансельм, – кивнул Атос. – Полагаю, мой управляющий уведомил вас о моем визите. – Да, господин Жером вчера заходил ко мне. – Хорошо. Тогда я хотел бы сразу перейти к делу. В течение долгого времени меня не было в Берри, а потому, к сожалению, я не имел возможности узнать нужды прихода и удовлетворить их, если таковые имелись. Теперь же я готов выслушать вас, отец Ансельм. – Благодарю вас, ваше сиятельство. Наша церковь маленькая, и ничего особенного не требуется. Только ураган наделал дел. Вы, должно быть, видели, на крыше сорвало черепицу и погнуло крест на шпиле, а в часовне разбито окно, – кюре говорил спокойно и уверенно, и в его манере держаться сквозило сдержанное достоинство, более присущее лицу дворянского происхождения, чем простому сельскому священнику. Это было несколько неожиданно, впрочем, Атос не собирался вдаваться в подробности и тем более любопытствовать по этому поводу. Главным было то, что отец Ансельм исправно служил все эти годы, и его паста была им довольна. – Да, конечно, – ответил он. – На этот счет вам не стоит беспокоиться. Жером пришлет рабочих, все расходы будут оплачены. Если появится потребность сделать что-то еще, не стесняйтесь, мой управляющий получит все указания. – Этого вполне достаточно, но я признателен вам за заботу, господин граф. Однако я вынужден обратиться к вам с просьбой иного рода. – Я слушаю вас, преподобный отец. – Во время урагана пострадал церковный архив. Бумаги хранятся в часовне, где, как я уже говорил вам, выбило окно, и вода уничтожила несколько метрических книг. Я должен сообщить об этом епископу, но для этого необходимо, чтобы вы заверили своей подписью документ. – Я бы хотел прежде взглянуть на последствия. – Конечно, господин граф. Прошу вас пройти за мной. В маленькой часовне, пристроенной с южной стороны церкви, было уже прибрано. Единственным, что указывало на ворвавшееся сюда ненастье, были закрытые ставни и еще не до конца просохшие половые доски. В специально отведенном уголке у стены стоял большой шкаф, а рядом с ним возле окна на небольшом столике стопкой лежали несколько разбухших от воды книг. – Разве вы храните книги не в шкафу? – Атос удивленно поднял брови. – Ваш упрек справедлив, господин граф. Однако это вынужденно и временно. Дело в том, что документов скопилось много, и места уже не хватает. Я проводил ревизию, чтобы передать на хранение в Бурж самые старые, и пока сложил некоторые здесь, – кюре указал на стол. – Понимаю, преподобный отец, – кивнул граф. – Вы уже подготовили письмо епископу? Я подпишу. – Да, прошу вас, – отец Ансельм протянул ему бумагу. Это было обычное извещение, где излагались факты произошедшего, объяснялись причины, а далее следовал перечень утраченных книг. Дойдя до его середины, Атос почувствовал, как у него пересохло в горле. Среди прочих был указан 1621 год. Год его венчания. – Скажите, отец Ансельм, – он тяжело поднял взгляд на кюре, – теперь уже эти записи не подлежат восстановлению? – В большинстве своем, нет. Я могу восстановить лишь те, которые делал я, при условии, что найдутся свидетели таинств. Что же до тех, которые делались моими предшественниками, то, полагаю, они утеряны безвозвратно. Это означало, что его брак с Анной теперь не был официально подтвержден. Может быть, он ошибался, но графу казалось, что в этом есть справедливость, хотя сейчас, после казни, по прошествии стольких лет это было, наверное, не так уж и важно. Взяв перо, Атос поставил свою подпись. – Могу я быть чем-то еще вам полезным, отец Ансельм? – обернулся он к кюре. – Нет, господин граф, благодарю вас. – Если в будущем вам что-нибудь понадобится, вы всегда можете обратиться к моему управляющему. Попрощавшись, Атос вышел из церкви и сразу свернул на дорожку, ведущую к склону холма. Домик священника располагался чуть в стороне от остальных домов, и только дойдя до него, граф понял, что пошел не той дорогой. Остановившись напротив, он смотрел на бывшее жилище Анны. Теперь вокруг дома была новая изгородь, а во дворе больше не было кустов диких роз. Вместо них на лужайке пестрели маргаритки. А тополь-великан у калитки был повален недавней стихией. Это был просто дом, похожий на многие другие. И ничто в нем не кричало о тех, кто жил здесь когда-то. Не давая себе возможности задуматься о чем-либо, граф повернулся и пошел в сторону замка.
Luisante: *** … Небольшая площадь перед церковью кажется огромной. Он все идет и идет и никак не может преодолеть ее. Еще чуть-чуть, еще несколько шагов, и он достигнет цели. Но нет. Пространство словно вытягивается, увеличивается... Проклятые доспехи давят, пригибая к земле, но он идет, упрямо подняв голову, чтобы сквозь щель забрала видеть ту, что стоит на крыльце церкви. Она ждет его, и он не может не дойти, не может не пасть перед ней на колени, не может не коснуться ее. И он продолжает свой путь, несмотря на боль от впивающего в кожу железа, несмотря на жестокую жажду и жуткую усталость во всем теле, несмотря на страшную жару, охватывающую его со всех сторон, хотя лето давно закончилось, и день холодный и пасмурный… Прекрасная дама улыбается, зовет его. Самая прекрасная из всех женщин, которых он встречал. Он знает ее, знает ее имя – самое красивое и самое сладостное. Анна. Его жизнь, его судьба, его любовь и его погибель. Он идет к ней и не может свернуть с этой дороги - так предначертано, так предназначено. Он приближается к ней, остается совсем немного, самая малость. Она протягивает к нему руки, и из них вырывается огонь – неистовый жгучий вихрь, несущий смерть. Он поднимает щит в бессмысленной и безнадежной попытке закрыться, спастись… Закрывает глаза и только слышит, как гудит дикое пламя, как бьется о хрупкую преграду и не может ее преодолеть. Это длится бесконечно долго, и вдруг все смолкает. Вокруг разливается тишина, воздух чист и свеж, и дышать становиться легче. Он открывает глаза и поднимает голову – над ним голубое небо, в котором кружатся и тают последние хлопья пепла. Сам он цел и невредим, в простом камзоле, безоружен, в руке лишь щит, будто сросшийся с ним. Он медленно переворачивает его – на обугленной поверхности вместо герба графов де Ла Фер нетронутой сияет маргаритка – скромный маленький цветок – символ любви, верности и надежды. Рука сжимает рукоятку щита так, что белеют костяшки пальцев. Площадь безлюдна, на ступенях церкви никого, и кажется, что на много лье окрест ни души. Он делает шаг, еще один и еще, чтобы уйти отсюда, скорее уйти отсюда, и понимает, что не знает дороги… Где-то высоко светит солнце, наполняя светом все вокруг… Атос вздрогнул всем телом и открыл глаза. Темнота ослепила его, и он бессильно откинулся на подушки, хватая ртом воздух в попытке восстановить срывающееся дыхание. До рассвета очевидно было еще далеко, и спальня тонула во мраке, наползающем и давящем со всех сторон, не дающем рассеяться привидевшемуся. Граф поднял дрожащую руку и медленно провел по лбу, стирая испарину. Произошедшее не было чем-то из ряда вон выходящим – он уже давно привык к разного рода сновидениям, и чаще всего это были кошмары, болезненно яркие, невыносимо реальные, почти осязаемые и почти всегда в них была одна и та же гостья – его жена. Он научился с ними жить, привык к ним, хотя поначалу всякий раз после пробуждения хотелось кричать, выть, лезть на стену, делать что-нибудь, только чтобы это прекратилось. Чтобы не видеть, не помнить, не знать, исчезнуть, не быть… И он пытался, упрямо пытался, напиваясь так, что любой другой на его месте давно бы провалился в спасительное отупляющее бесчувствие. А ему не была дарована такая милость. Оставалось одно – смириться, и он смирился и стал существовать дальше, не жить – существовать. И каждый раз после изматывающей ночи прокручивал увиденное в голове. Часто так делают люди, интересующиеся толкованием снов, пытаясь найти сокрытую в сновидениях суть. Удивляться этому не стоит: человек – странное существо, готовое порой верить во что угодно, кроме очевидного, а иногда более склонное к суевериям, чем к истинной вере. Однако подобная блажь никогда не приходила ему в голову, он всегда считал это глупостью, тем более, что его собственные сны были тому доказательством. В них не было ничего такого, о чем бы он не знал, ничего такого, что могло бы смягчить ему приговор, ничего, что могло бы пощадить его. Там была только правда – горькая и безжалостная, режущая по живому. Атосу запомнился один случай, когда они большой компанией сидели в «Сосновой шишке», и кто-то из приятелей-мушкетеров задал Арамису вопрос о толковании снов. Тогда его друг ответил словами из Блаженного Августина, что «когда тело человека спит, перед его внутренним взором проходят впечатления прожитого дня, воспоминания о давно прошедшем, скрытые желания, помыслы, которые переплетаются между собой и создают новые, подчас фантастические картины и образы. Поэтому за содеянное во сне душа не несет ответственности перед Богом» (7). Все было так, в точности так, как он и полагал. Кроме последнего. Оно поразило его. Так не могло быть! Никакой ответственности перед Богом? Нет, он нес ответственность и наяву, и во сне, и, должно быть, это был его тяжкий крест. Мушкетеры с жаром спорили, высказывали собственное мнение: кто-то был уверен, что сны – чепуха, кто-то был убежден, что через них Провидение указывает человеку путь. Портос с д’Артаньяном тоже не остались в стороне. Первый говорил, что ему нет никакого дела до снов, если сон дурной, он просто-напросто забывает его, если же сон хороший, то ему приятно некоторое время вспоминать о нем. Д’Артаньян же сказал, что вовсе не верит во всю эту чушь, а доверяет лишь собственной удаче и полагается на свой клинок. Сам же граф тогда хранил молчание. После казни Анны сны стали приходить реже, но не прекратились, и он терпел, и только с появлением Рауля они лишь изредка стали напоминать о себе, и он смог вздохнуть свободнее. Сегодня Анна снова явилась ему. Удивляться этому не было никакого смысла, и искать причину тоже было не нужно. Напротив, было бы действительно странно, если бы этой ночью он спал спокойно. Атос сел на постели и, закрыв глаза, потер виски. Заснуть снова не стоило даже пытаться. Вздохнув, он поднялся с кровати, накинул халат и подошел к окну. Отдернув тяжелую портьеру, распахнул створки, впуская воздух. Ночная прохлада отрезвляла и понемногу успокаивала. Граф вдохнул полной грудью и всмотрелся в темноту. Все вокруг замерло в сонном оцепенении: и замок, и деревня, и лес, и луга; а утром должен начаться новый день, а с ним и новая жизнь. Потому что рассвет – это всегда начало, наполненное радостью и надеждой. Атос горько усмехнулся. Это было ложью, он убедился в этом на личном опыте. В тот июльский день был дивный рассвет – чистый, прозрачный и звенящий. А через несколько часов разверзлась бездна, и он оказался в другом мире, в чужой новой жизни… Боже! Если бы было возможно забыть! Если бы было возможно отгородиться от этого, закрыться щитом, как во сне… Как во сне… Мысль оборвалась, будто наткнувшись на какую-то преграду. Атос нахмурился. Щит, щит с маргариткой…? Несколько веков назад за право чеканить маргаритку на своем щите благородные рыцари устраивали турниры в честь прекрасной дамы, добиваясь ее благосклонности, слагали стихи и сонеты и совершали разнообразные подвиги, стремясь показать свою доблесть (8). Какая-то нелепость… Поморщившись, граф передернул плечами и оперся о стену, прикрывая глаза. Перед мысленным взором замелькали картины прошедшего дня: дорога к церкви, встреча с Франсуазой, разговор с отцом Ансельмом, маргаритки возле дома кюре… Ну конечно! Маргаритки… Определенно, его воображение сыграло с ним злую шутку, собрав в сновидении все образы, сопровождавшие его в течение дня. Атос устало вздохнул – ему нужно было отдохнуть, отбросив всё и не думая ни о чем. Между тем начало светать, и когда он снова открыл глаза и поднял голову, за окном стало значительнее светлее. Взглянув в сторону леса, Атос с удивлением увидел, что верхушки деревьев уже окрасились золотисто-рыжим. Всходило солнце. Это было красиво. Завораживающе красиво, быть может, потому, что уже очень давно он не видел и не встречал рассветов. В Париже он не помнил про них, даже если они настойчиво стучались в его окно после бессонной ночи – он не замечал их, и после отставки ничего не изменилось. А вот в юности рассветов было немало, самых разных. Особенно запоминающиеся были на море, когда горизонт, пропитанный легкой дымкой, понемногу окрашивался пробивающимися сквозь облака оттенками золотого и розового. И рассветы здесь, в Берри, тихие и уютные… Атос тряхнул головой и стиснул зубы, отгоняя непрошеные воспоминания о том последнем его рассвете. Так не могло, не должно было больше продолжаться, не теперь, когда он, кажется, начал по крупицам собирать то, что было утрачено им много лет назад, пусть даже речь шла о такой простой вещи, как любование природой. Тем временем солнечный диск показался над лесом, и яркие лучи брызнули на землю, освещая и оживляя ее. Родился новый день. Солнце поднималось все выше, лаская листву, цветы и травы, переливаясь перламутром в каплях росы. Мир наполнился красками и теперь должен был наполниться звуками – первыми утренними птичьими трелями. «Ви-вить! Ви-вить!» раздалось где-то совсем рядом. «Тик-тик-тик-тик-тик-тик», словно быстро тикающие часы, последовало за ним. Обернувшись на звук, граф увидел на ветке, склонившейся прямо к окну, маленькую круглую серо-коричневую птичку. Если бы не ее красно-рыжая грудка, огоньком сверкавшая среди зелени, ее невозможно было бы заметить. Это было неожиданно. Атос никогда раньше не видел обычно осторожных малиновок так близко, хотя здесь их всегда водилось множество. Глашатаи зари – так называли их крестьяне. А его бабка рассказывала ему легенду о том, что во время рождения Иисуса Христа малиновка помогала Деве Марии поддерживать в пещере костер, раздувая его своими крыльями. Именно поэтому на ее груди и появилась «огненная» отметина (9). Древние же считали малиновку вестницей весны и нового года, символом возрождения. Она приносила счастье, перемены и мудрость (10). Склонив головку на бок, птичка подпрыгнула еще ближе и продолжила свою песню, словно приветствуя его. Атос невольно улыбнулся. Нет, он никогда не был склонен верить преданиям или приметам, но в этой незатейливой птичьей мелодии и впрямь было что-то искреннее и чистое, что-то, чему хотелось радоваться. И откровенно говоря у него не было никаких причин этого не сделать, ему не на что было жаловаться. Время печали будто бы отступило, жизнь мало-помалу вошла в колею, всё как-то утряслось и успокоилось, и здесь в Ла Фере у него тоже не осталось никаких незавершенных дел. Завтра он должен был тронуться в обратный путь и через два дня быть в Бражелоне. Мысль о доме разлилась теперь уже привычным теплом в груди. Атос с наслаждением вдохнул свежий утренний воздух и поднял глаза к небу, безмолвно благодаря за то, что имел сейчас – за то, что ему было так милостиво даровано. (1) Шампар – сеньориальный натуральный оброк в виде определённой части урожая. (2) Битва при Мариньяно – ключевое сражение за обладание герцогством Миланским, произошло в сентябре 1515 г. (3) Притвор – пристройка перед основным входом в церковь, в католическом храме называется нартекс. (4) Ранет – группа сортов яблонь, отличающихся неприхотливостью и высокой урожайностью. Плоды с винно-сладким вкусом, нежной сочной мякотью и долгим сроком хранения. (5) Сэр Гавейн – рыцарь Круглого стола, один из центральных персонажей Артурианского цикла. (6) Королева Гвиневра – супруга легендарного короля Артура, один из первых и эталонных образов прекрасной дамы в средневековой куртуазной литературе. (7) Перевод слов Блаженного Августина из «Словаря средневековой культуры». (8) В Средние века маргаритки играли немалую роль, особенно это касалось дел сердечных у рыцарей. Рыцарь, возлюбленная которого изъявляла согласие отдать ему свое сердце и давала согласие на брак с ним, получал право чеканить на своем щите цветущие маргаритки. Если же она не хотела пока сказать ему ни «да», ни «нет», а только как бы склонялась к этому, размышляя, то в ответ на выраженную любовь дарила рыцарю венок из маргариток, который на средневековом языке цветов означал «Я еще подумаю». Поэтому с венком маргариток рыцари отправлялись в странствия на поиск приключений и совершение подвигов. (9) Помимо этой легенды существуют еще две. Первая: когда Христос шел на Голгофу, малиновка выдернула колючку из его тернового венца, и брызнувшая кровь навсегда оставила след на перьях птицы. И вторая: красная отметина на груди птицы говорит о том, что она приносит воду душам грешников, страдающим в адском пламени. (10) Речь идет о временах Древнего Рима, где новый год традиционно наступал в марте. Всё изменилось, когда к власти пришёл ставший пожизненным диктатором Гай Юлий Цезарь. Ему удалось при помощи группы александрийских учёных реформировать древнеримский календарь, который после реформы к десяти прежним месяцам прибавил ещё два – январь и февраль, а Новый год получил официальную дату своего начала – 1 января.
полная версия страницы