Форум » Благородный Атос » Кольцо Соломона » Ответить
Кольцо Соломона
stella: Название: КОЛЬЦО СОЛОМОНА Автор: Stella Фандом: Время до Трилогии, и Трилогия. Пейринг: Атос, а кто же еще? ну, и многие другие... Размер: макси Жанр: ООС. От автора: Мне всегда было любопытно: а откуда у Атоса такая осведомленность о мусульманах, о их методах сражений? Можно объяснить все книгами, а можно и... Вот из этого "и" и родился фанфик. ООС- безразмерный, меня понесло. Правда, был еще один момент, подтолкнувший меня. Где-то в году 93, перед самым отъездом в Израиль, я прочитала в какой-то статье, что экспедиция Бофора своих последних солдат потеряла на Дюне, протянувшейся от Ашдода до Ашкелона. Сейчас я сильно в этом сомневаюсь, но тогда меня потрясло, что мы едем именно в эти места. До этой Дюны мне от силы 15 минут ходу. Уже в последние месяцы, штудируя Дюма, я обнаружила, что он просто не успел посетить эти места. "Кольцо" написано с год назад, ну. вот только сейчас решилась выложить.
stella: Глава 18. БИБЛИОТЕКА. Он - граф. Граф де Ла Фер. Это теперь его титул. Только он этому титулу не рад. Он остался совсем один. Никого из близких, из семьи. Куча родни - но никого, с кем можно поговорить, почувствовать душевную теплоту. Нет, он не прав; есть все же один - граф Бражелон. Они переписываются, он приезжал на похороны отца, но путь от Блуа до Берри для родственника не близок. Три смерти подряд оказалось много даже для такого жизнелюба, как Огюст. На юного вельможу лег тяжкий груз правления. Для человека, воспринимающего данную ему власть так, как понимал это граф, само это правление могло отравить радость жизни. Полный хозяин в своих владениях, властитель чужих душ и жизней: от этого немудрено потерять чувство меры, особенно, если тебе семнадцать лет, ты красив, как юный бог, богат и желанный гость в любом доме. Только никто не знает, как подчас страшно и одиноко этому всесильному графу! Как хочется ему все бросить и уехать подальше от мрачного замка. Куда? Да хотя бы в Париж, который несколько лет был для него родным. У Ла Феров там свой особняк, который он ни за что не продаст: там ему было так уютно! Это часть его наследства, и немалая; недвижимость в Париже растет в цене. Неплохо поинтересоваться, что там еще ему принадлежит, но всеми этими мелочами он займется попозже: сейчас просто противно вникать во все это крючкотворство. Он обещал писать Бражелону: дядюшка за него волнуется. Мысль о дяде потянула за собой еще одну; когда-то они сильно поспорили о Крестовых походах. Ему сейчас не уснуть: так не лучше ли пойти в библиотеку? Там, среди старых фолиантов, может оказаться и ответ на их старый спор. Кажется, говорили они о сьере Тома де Марль… Не о том ли Тома, что упоминал в легенде старик Мордехай? Граф, взяв подсвечник, тихонько вышел из спальни. Пройти незамеченным не удалось. Гийом, управляющий старого графа, оставленный в этой должности и новым хозяином, неожиданно возник в коридоре.– Вот старый черт, не спит! Сторожит хозяина! Гийом бросился навстречу: - Что угодно Вашему сиятельству? Огюст остановил его взглядом: - Все хорошо! Иди спать, Гийом! Я буду в библиотеке. Мне ничего не нужно. Иди, мне надо поработать. Да не волнуйся, ничего со мной не случится, мне, пока еще, не сто лет. Гийом исчез, растаял в полумраке коридора, как привидение, но привидение, бормочущее себе под нос насчет юнцов, зря растрачивающих свои силы. В библиотеке было холодно, и граф пожалел, что отослал управляющего. Тут не мешало бы хорошенько протопить. Он поставил подсвечник на стол: колеблющийся свет свечей углубил тени в немалой зале, с пола до потолка заставленной книгами. О, если бы можно было, отбросив все дела, сидеть здесь день и ночь, роясь в старинных фолиантах! Немыслимо!.. Лежащие на нем обязанности заставляют все время отдавать делам. Он тяжело вздохнул, представив себе это счастье: любимые книги, тишина, солнце в окнах и – никого! В библиотеку ему теперь удастся забираться только к ночи; день с раннего утра и до позднего вечера занят всей этой деловой и светской суетой. Тот месяц траура, что он еще может не появляться в свете, надо использовать для книг. Камердинер графа нашел его наутро в библиотеке. Огюст сладко спал, свернувшись на диване, как усталый кот. Рядом с ним, на ковре, лежала оброненная книга. На раскрытых страницах ее слуга увидел непонятные буквы. Камердинер тихо попятился и закрыл за собой дверь: пусть поспит, бедный мальчик. Лишний час сна ему не помешает, ему и так достается. А юный граф, действительно уставший от ночного бдения, видел во сне, как встает солнце над далеким городом и заря расцвечивает старые стены Иерусалима. Уже первая же попытка найти следы пребывания сьера Тома увенчалась успехом. В дальнем углу, на самой верхней полке, кучей громоздились какие-то фолианты немыслимой древности. Вытащить все это самому, без помощи слуг, было нереально. Именно из-за своих размеров и труднодоступности и были они так долго никому не нужны. Он потянул к себе те футляры, что поближе ( и как только полки не подломились под этой тяжестью?) и из кучи неожиданно вывалилась книга в кожаном переплете. За ней посыпались на пол несколько свитков. Для начала - подойдет! Внизу он поднес книгу к свету - и оторопел: " Иудейские древности Флавия!" Манускрипт, написанный на коже. Невероятная древность! Знал ли отец, что у них в библиотеке? Последние годы он редко позволял себе посидеть с книгой. Сколько пыли: сюда столетия никто не заглядывал. В книгу был вложен лист плотной, ломкой от времени, бумаги. Письмо было адресовано мессиру Тома де Марль и де Ла Фер.. " Милостивый государь, Ваше сиятельство, господин наш. Соблаговолите принять в дар от верных псов Ваших сию рукописную книгу, в коей описаны история и чудеса Святой земли, кои могли вы лицезреть сами. Почтительнейше припадаем к стопам Вашим. Каноник …." Имя и подпись стерли время и влага. В последующие дни слуги перетащили содержимое полки вниз. Все книги были манускрипты, что говорило не только о древности находки, но и об их баснословной ценности. Некоторые сильно обгорели, многие полусгнили и их страницы расползались под пальцами. Многие свитки невозможно было извлечь: сырость и время спаяли их с футляром в один сплошной монолит. Тайны, заключенные в них, исчезли навсегда. Граф, самолично, проследил, чтобы никто из слуг не читал книг. Понимал, что пронюхай Святая Инквизиция, что нашел у себя в библиотеке граф, ему не поздоровиться. Тут сосредоточено столько ереси, что ее хватит не на один костер. И не спасет его ни его положение, ни титул. Он велел притащить старый сундук и каждую просмотренную книгу, представляющую хоть какую-то опасность, отправлял туда. Он был достаточно благоразумным юношей, чтобы не искушать судьбу зря. В эту ночь у него впервые зародилась мысль, почему руки Испании тянулись именно к их дому. Что-то отец скрывал, и это "что-то" было таким важным и опасным, что он ничего не рассказал сыну: есть тайны, которые убивают. Как-то утром Огюст полез посмотреть, не осталось ли на полке что-нибудь незамеченным. Проведя рукой вдоль стены, он задел какой-то выступ. Запела невидимая пружина и с тихим щелчком отошла пластина, прикрывавшая небольшую нишу. От неожиданности граф отдернул руку. Но ничего не произошло. Тогда он поднялся на еще одну ступеньку и, почти упираясь затылком в потолок, увидел в стене отверстие, скрытое до того каменной пластиной, которая вместе с приваленными книгами надежно прикрывали тайник В глубине лежал деревянный цилиндр, и стояла небольшая, бронзовая шкатулка. Огюст сам не мог бы определить, откуда эта уверенность - он на пороге тайны, за которой идет охота. Прижимая к себе находку, юноша поспешно спустился вниз. Потом тщательно запер дверь; его никто не должен беспокоить, все остальное - подождет. Сначала - шкатулка. Удивительно, но она не была заперта. В середине находились какие-то бумаги. Написано на латыни. Это он прочтет без труда. Он вынул бумаги и потряс шкатулку: а вдруг он чего-то не заметил? Неожиданно что-то звякнуло и из ее недр выпало и покатилось по ковру кольцо. Граф наступил на него, не давая закатиться под стол. Поднял и поднес к глазам. Три буквы древнееврейского алфавита: те самые… Все еще не веря, но сердцем уже приняв догадку, Огюст сел прямо на пол: Кольцо Соломона! Так это не легенда! Кольцо, дающее власть над миром, все эти века спало в их замке, в тайнике среди книг! Кажется, даже отец не знал об этом, или знал, но предпочитал не ворошить тайны? Граф осторожно вернул кольцо на место в шкатулку, борясь с желанием его примерить. - Посмотрим, что в футляре,- в футляре оказался свиток, написанный стилом. Текст был на древнееврейском. Буквы выглядели непривычно, и он потратил полдня, переписывая и копируя его. Потом все вернул на место, в нишу. Текстом он займется попозже, на досуге. Остальные книги, оказавшиеся богословскими трактатами, Огюст водрузил на место, на полку. Потом, спрятав копию в потайной ящик стола, позвал Гийома и приказал отнести сундук в подвал. Самое умное было бы сжечь его со всем содержимым, но жечь книги было для графа невыносимо. Управляющий без слов понял, что он должен сделать. Когда граф вечером вернулся в библиотеку, ничто не напоминало о том разгроме, который учинил семейному архиву глава рода. Расшифровка заняла немало драгоценного времени, которого Огюсту и так не хватало. Это было то Кольцо и тот Свиток, о которых рассказывали легенды. Граф прочитал все, что было в пергаменте: этого в избытке хватило, чтобы понять, какую власть получает тот, кто владеет кольцом. Копию он сжег; он в ней более не нуждался. Каждое слово врезалось ему в память так, как врезаны были в Скрижали Завета Десять Заповедей Господа. Этот, по сути, еще ребенок, понял и решил для себя то, что не хотели понять и принять Властители на протяжении двух с половиной тысяч лет: такая власть уродует человеческую душу, если она не способна себя контролировать. Отныне никто и никогда не узнает, что прячет в стене гордый потомок сьерра Тома де Куси.
stella: Часть вторая.(Небольшое дополнения. совпадения с именами и событиями, описанными у Lys не случайны. Я сознательно оставила кусочки описанного ею пространства. ) Глава1. ВОСПОМИНАНИЯ. Граф де Ла Фер сидел в библиотеке уже не один час. Сидел и никак не мог решить для себя, стоит ли ворошить прошлое, которое за прошедшие годы вновь скрылось под густым слоем пыли. Время от времени он обращал взгляд к углу, где горой громоздились фолианты. Высоко! Лезть наверх было неохота, но!.. Его не шкатулка интересует, он тогда, в юности, так и не удосужился посмотреть, какие же книги были еще на полках. Его тогда в первую очередь интересовала шкатулка. Если быть честным с собой до конца, ему хочется удостовериться, что она по-прежнему на месте и что никто после него в тайник не лазил. За годы, прошедшие после смерти близких, он не раз наезжал сюда, но стоило ему зайти под своды старого замка, как сердце сжимало тоской. Теперь каждый уголок громадного здания воскрешал картины прошлого. Вот старый готический зал. Мощные колонны, арки сводов. Он стоит перед отцом. Сколько ему тогда было - лет шестнадцать? Отец прячется в тени колонны. Он же, напротив, весь на свету - луч солнца бьет из стрельчатого окна по косой. В зале они вдвоем: слуги, повинуясь движению графской руки, удалились. Голос Ангеррана, ровный, звучный, привыкший повелевать, давит на Огюста. Молодой человек позволил себе опоздать: немыслимое прегрешение в глазах графа. Он проспал! - и этому нет оправдания. Отец наверняка догадался, где всю ночь пропадал сын, но для графа это не играет роли. - Вы должны помнить, Оливье: долг - прежде всего. Вы не имеете права ни перед другими, ни перед самим собой пренебрегать своими обязанностями. Ваши обязательства по отношению к окружающим и нашему роду должны быть превыше всего. Я понимаю,- отец слегка кашлянул, - я понимаю, вы молоды, но ваши желания не должны возобладать над вашими обязанностями. Сын молчит. Что он может возразить отцу: что в объятиях местной красотки забыл о времени? Что, когда опомнился, солнце уже подбиралось к зениту, и когда он влетел на взмыленном коне во двор, Гийом на его вопрос: " Где граф?" только покачал головой? Что он шел в этот зал, цепенея от стыда, и ни за какие блага не готов был оправдывать себя в отцовских глазах? Сейчас он готов был выдержать все, что угодно, только бы отец был рядом. Они так мало общались! Граф учил, наставлял, иногда выговаривал сыну. А вот простого, человеческого общения у них так и не получилось. Иногда Огюсту казалось: сейчас отец подойдет, обнимет его, и они просто молча посидят рядом. Но Ангерран де Ла Фер не допускал близости даже с собственным сыном. В первую очередь юноша чувствовал в нем владетеля, сеньора, хозяина всех и вся в графстве. Уже будучи сам отцом почти взрослого сына, Огюст понял, что мешало его отцу: Ангерран просто не умел, не знал, как проявить свою любовь. Только с Изабеллой, своей любимой женщиной, он мог быть и искренним, и нежным и ребячливым. Но это было их тайной. Для всех остальных Его сиятельство был непроницаем и лишен простых человеческих чувств и недостатков. А между тем, эта его отстраненность и была его основным недостатком. Огюст плохо помнил дни после смерти отца. Он заставлял себя отдавать распоряжения, писать письма, извещая родственников и знакомых, принимать бесконечные соболезнования, большая часть которых была неискренна: графа боялись и завидовали ему. В церкви, когда отпевали покойного, он стоял, как каменный, ничего не видя перед собой. Так же, словно во сне, он провел гроб с покойным в родовой склеп. Он держался так прямо и неприступно, что никто не решился даже пожалеть его. Пришел в себя он только утром, увидев рядом с собой Бражелона. Потом наступило состояние внутреннего оцепенения - из него он вышел не скоро. Молодость лечит все; боль постепенно уходит, остается только тоска, но и она со временем затаивается глубоко в душе. Сила воли и тонкость восприятия делали молодого графа человеком неординарным. А груз власти, доверенной королевским указом, заставлял все свои переживания держать в себе, олицетворяя для окружающих только сам символ, беспристрастный и справедливый. По истечении срока траура он вернулся к светской жизни. Но, наезжая в Ла Фер хотя бы раз в полгода, он, не заходя в дом, шел в семейный склеп, где, простаивая перед могилами, никем не видимый, разрешал себе воспоминания. Он старательно гнал от себя те из них, что могли быть не слишком приятны. Однажды, разбирая архив, он нашел стопки писем, небрежно перехваченные лентой. Достаточно было беглого взгляда, чтобы признать в них свои детские письма. Еще не устоявшимся почерком, пропуская буквы от спешки и желания пересказать все новости, ставя кляксы, писал мальчик матери. А как радовался ее редким ответным письмам! Вспомнил он и то, как заставляли его сидеть спокойно, пока художник писал его портрет. Огюст, конечно, понятия не имел, что бабка затеяла это, только чтобы доказать зятю, что его подозрения безосновательны. После пришло письмо от отца, где он впервые поинтересовался, как растет его сын. Помнил он и то, как больно поразили его эти стопки писем с нетронутыми печатями. Он успокаивал себя тем, что у графини не было времени: обязанности статс-дамы требовали ее пребывания при королеве. Однако чувство обиды осталось, как маленькая, но болезненная заноза; он по-настоящему никому, кроме бабушки, не был нужен. Юноша пока сам не сознавал, что обладал редким достоинством - быть нужным. Пока он был молод, это выглядело как забота о вверенных ему землях и вассалах. Пока он желанен везде: в лучших домах Пикардии, Берри. Парижа. Его везде встречают как самого дорогого гостя, как равного среди равных, как друга, с которым можно и повеселиться и поохотиться. Многие семьи видят в нем желанного зятя. Граф не чуждался никаких земных радостей, он исполнял и свои христианские обязанности как добрый католик, но только с одной из обязанностей знатного вельможи он не спешил: он не спешил жениться. Его час еще не пришел - он ждал любви. Теперь его уже некому было заставить идти к венцу только из одних матримониальных соображений. И он отчаянно, но не теряя при этом чувства юмора, отражал атаки всей своей бесчисленной родни, мечтающей о том, как бы подсунуть ему одну из своих невест. К чему ему спешить? Чтобы создать еще одну видимость семьи? Нет, если он женится, то только на женщине, в которой красота, ум и благородство души будут сочетаться так гармонично, что она будет для него небесным ангелом на земле. Он, почему-то был уверен, что это обязательно произойдет. Надо только подождать, Бог и время ему помогут.
stella: Глава 2. ДУЭЛЬ. Атос с трудом открыл глаза.- "Где я? Ах, да, дома. Бражелон. Интересно, который час? Что-то я разоспался. Дел и так невпроворот." - Он резко потянулся, сгоняя остатки сна - и едва не потерял сознание от резкой боли, полоснувшей бок. - Лежите, не двигайтесь,- послышался незнакомый голос, и его прижали за плечи к подушке. - Что за черт, да что же случилось? - Молчите, Ваше сиятельство, вам силы надо поберечь. - Да что произошло, дьявол меня побери! Может мне кто-нибудь толком объяснить, что случилось?- у Атоса, в миру графа де Ла Фер, было достаточно воли потребовать объяснений таким тоном, что у окружающих сами собой развязывались языки. - Ваше сиятельство дрались на дуэли. - Что? На какой дуэли?– он решительно ничего не помнил.- Когда? С кем? - Три дня назад,- это Гримо. Управляющий сделал всем знак удалиться. Ему необходимо поговорить с господином графом наедине. Наконец, они остались вдвоем. Атос осмотрел комнату, в которой лежал: это не Бражелон. На безмолвный вопрос хозяина Гримо ответил одним словом: "Ла Фер." Потом, помолчав, добавил: "Павильон". Вот оно что. Тут все изменили: убрали зеркала, сменили балдахин над кроватью, да и саму кровать, похоже, тоже. Это покойный Гийом позаботился, хотел, чтобы у хозяина ненужных воспоминаний не возникало, когда он приезжает. - Гримо, я что, дрался на дуэли?- говорить тяжело, но возможно. Гримо кивнул утвердительно.- И был ранен?- Атос коснулся рукой повязки. Гримо жестом изобразил стреляющего человека. - Это была дуэль не на шпагах? - На шпагах,- показал жестом слуга. - Ничего не понимаю! Говори, я ничего не могу вспомнить! - Вы дрались на шпагах, господин. Убили своего противника. Потом в Вас стреляли. Граф прикрыл глаза. "Час от часу не легче!"– он абсолютно ничего не помнит. Ни с кем он дрался, ни - из-за чего, и в конце концов: была ли сама дуэль. Но боль от раны была, и она напомнила о себе с новой силой. Он прикрыл глаза, пережидая приступ. Потом, когда боль немного отступила, он увидел над собой обеспокоенного Гримо. - Врача не надо. Все хорошо. Ты говоришь, это было три дня назад? И все это время я… - Вы были без памяти, Ваше сиятельство. Мы уже и не знали, что делать. "Рауль!"- Мысль обожгла огнем. Случись что с Атосом, и ребенок останется один на всем свете, и абсолютно незащищенным. - "Идиот, какое он право имел ввязаться в дуэль, когда дела с опекунством далеки от завершения?" Вот теперь ему по-настоящему стало плохо. Комната поплыла перед глазами. Он все время забывает, что у него теперь новая и самая главная обязанность: быть отцом. - С кем я дрался, Гримо? И почему? Гримо собрался ответить. Но увидев, как побелел хозяин, счел нужным промолчать. Потом. Лучше он расскажет все позднее. Пусть хоть немного в себя придет. Три дня они не знали, что будет с графом; врач только руками разводил: рана тяжелая, еле пулю удалось извлечь. "Найду стрелявшего, своими руками удавлю"- подумал про себя Гримо. То, что этого человека он найдет, достойный управляющий ни минуты не сомневался. Это был очередной визит в Ла Фер. Один из тех редких визитов, число которых Атос всей душой стремился сократить до минимума. Порядок, заведенный там, тем не менее и в отсутствие хозяина поддерживался неукоснительно. После смерти Гийома граф нашел на его место нового управляющего и вел с ним активную переписку, изобретая при этом любой предлог, чтобы только не приезжать самому. Но раз в полгода он все же объявлялся в этих краях, вызывая переполох в замке и окрестностях. Атос замок не любил, хотя старался этого не показывать. И, тем не менее, мысль продать родовое гнездо у него никогда не возникала; это было место упокоения его родителей, его бесчисленных предков. Теперь появился и новый повод его сохранить - для Рауля. В этот раз он сделал то, что давно уже задумал: вновь достал Кольцо. Долго в задумчивости крутил его в руках, но так и не решился надеть на палец. Надеть - это стать его новым хозяином; это не его вещь и права у него на нее нет. Хотя очень хотелось бы, надев его, пожелать, чтобы у сына все было хорошо и чтобы он был счастлив. Огюст теперь постоянно обращался мыслями к ребенку: как узаконить мальчика в правах, как дать ему все то, что положено человеку его знатности и достоинства. Невыносимо было думать, что мальчик, принадлежавший к двум знатнейшим фамилиям, может остаться просто бастардом - человеком вне общества. Атос мучился, и мучился жестоко от всех этих мыслей и сомнений. Он готов был вызвать на дуэль весь свет, как в былые времена готов был драться с любым, кто подверг бы сомнению чистоту помыслов Анны де Бюэй. Но пока что граф оформлял официальное опекунство, а ребенка почти никто из соседей не успел увидеть. Слуги же в доме графа не из болтливых. Они приехали с Гримо на несколько дней: решить самые необходимые дела и отобрать ту мебель и посуду, которую граф увезет в Бражелон. Старинный сервиз, серебро работы Челлини - все эти вещи напоминали о родителях, это дорогая для него память. Проданный парижский дом помог ему и его друзьям продержаться все эти годы мушкетерства. Разумеется, они и понятия не имели, откуда у Атоса периодически появлялись суммы на проживание и на выплату карточных и прочих долгов. Об этом он никогда не жалел. Но раз он осел в Бражелоне, надо обустраивать дом: ребенок не должен расти в мрачной норе. Места вокруг поместья спокойные, дивная природа. Если он приведет замок в порядок, (а если заняться им по-настоящему, это может получиться прелестный уголок), то он уверен: из поместья можно будет получить неплохой доход. Лес, пруды, виноградники… Мальчику понадобятся учителя, охота, лошади... Граф увлекся планами на будущее. - Граф де ла Фер?- какой-то господин, верхом на отличной лошади, одетый по-дорожному, обратился к нему, приподняв шляпу в знак приветствия. - Да, сударь. Что вам угодно?- граф придержал коня. - У меня для вас письмо. - Письмо? Мне?- Атос удивился. Потом ему пришло на ум, что это могут быть вести от Арамиса. Но аббат всю корреспонденцию посылал на Блуа, в известный домик на окраине города.- Могу я узнать, от кого? - Я вам все объясню, господин граф. - В таком случае, будет уместнее остановиться в ближайшей таверне. Там неплохое вино, и нашей беседе никто не помешает. Атосу показалось, что неизвестный всадник не в большом восторге от предложения переговорить в придорожном трактире. Но граф не испытывал желания звать его в замок. Он затруднился бы объяснить свою неприязнь, но что-то подсказывало ему, что не стоит вводить в дом этого господина. Они спешились перед дверями трактира. Нашлась для графа и отдельная комната, где можно было поговорить, не рискуя быть подслушанными. Трактирщик принес вино и обед. Атос разлил божанси по стаканам. - Ваше здоровье, господин граф!- улыбнулся неизвестный господин.- Отличное вино для такого трактира! Его сиятельство криво улыбнулся: что-то решительно не нравилось ему в этом человеке. – Так где же ваше письмо? "Странно,- подумал он, беря увесистый пакет,- странно, но этот человек знаком мне. Где-то мы с ним уже встречались." - Господин граф, я бы хотел, чтобы вы, не медля, ознакомились с содержанием этого послания,- между двумя глотками вина попросил посланец. Он соблюдал инкогнито и упорно держал дистанцию, обращаясь к графу, хотя Атос не сомневался, что говорит с равным. - Что за срочность? - Прочтите, прошу Вас, я хочу быть уверен, что письмо прочитано вами! - Другими словами, вы хотите увидеть мою реакцию на его содержание!– Атос пожал плечами и сломал печать. Бумаги были на испанском. Яркая вспышка перед глазами - и он вспомнил: судно, идущее из Хайфского порта во Францию, обед у капитана, сидящих за столом чопорных идальго. Сколько лет прошло, но они все же добрались до него. Атос опустил письмо на стол. - Как вы нашли меня? - Слухами земля полнится, граф. Вы - достаточно заметная фигура в этих краях. - Что вам угодно, в конце концов? - Вы же воспитанный человек! Прочтите, для начала, что в письме. Потом будем обсуждать. И ешьте, ешьте, Вам силы понадобятся!- испанец уже не скрывал улыбки. Атос взял себя в руки. Опасность заставила собраться. "Что им надо от меня? Что они ищут?" Письмо содержало в себе предложение о сотрудничестве с Орденом. Во благо Испанской короны и его собственное. Ему снова намекали на роль его отца в осаде почти сорокалетней давности. Атос опустил бумагу на стол. - Это все, что вы от меня хотите? - Мы знаем, господин граф, что вы в данный момент стеснены в средствах. Краска бросилась графу в лицо. Он встал. - Дон… не имею чести знать ваше имя, да и не желаю! Вы позволили себе сейчас столько, что и за меньшее я бы готов был вас отправить в преисподнюю. Извольте выйти, и мы продолжим этот разговор в более подходящем для таких целей месте! - Вы излишне горячи, Ваше сиятельство!- испанец тоже встал.- Вы не боитесь, что оставите Вашего воспитанника совсем одного, без всякой помощи и поддержки в этом мире? А ведь мы бы могли вам очень помочь с сыном. - Вы отказываетесь драться? - Боже упаси, я только хотел вас предупредить, и просить не совершать опрометчивых поступков. И не забывать еще об одном: нам известно, что вы прячете у себя в замке. Вот оно, то, что Атос ощущал всем своим существом: они знают, уверены, что Кольцо у него. - Мы вас предупреждаем; если понадобится, мы разнесем ваш замок по камешкам, но найдем то, что нам нужно. Лучше для вас будет, если вы отдадите нам это добровольно. Тогда мы, может быть, забудем, что вы нам нужны. Вместо ответа граф распахнул двери. - Идемте, разговор мы закончим в другом месте. Гримо, ждавший барина в общей зале, увидев, что Атос с незнакомцем вышли из трактира, быстро рассчитался с трактирщиком и поспешил за ними. Граф, отойдя на приличное расстояние и убедившись, что за ними никто не наблюдает, обнажил шпагу. Пока они шли, он полностью овладел собой. Сознание страшной угрозы, нависшей над сыном, привело его в то опасное для противника состояние, в котором желание убить уравновешивается пронзительной ясностью сознания. Такой Атос был особенно опасен. - Начнем?- он встал в позицию. - Начнем,- ухмыльнулся испанец.– Но не надейтесь уйти живым. - Вы рассчитываете на то, чего у меня нет, господин посланник. Я, признаться, даже не понимаю, что вы у меня требуете. Секреты отца мне неведомы, он не делился со мной своими тайнами. Но вы посмели оскорбить его память, вы оскорбили и меня своими недостойными предложениями. Вы угрожали мне - и этого достаточно, чтобы я обеспечил вам вечный покой, не сходя с этого места. - А вы, граф, не представляете себе всей силы, которая будет направлена против вас. Даже моя смерть ничего для вас не изменит. Из своего укрытия Гримо видел, как противники скрестили шпаги. Бой не продлился долго. Хоть испанец и был прекрасным фехтовальщиком, ему достаточно было небольшого промаха, чтобы граф уложил его одним ударом. Укол пришелся прямо в сердце - тот и охнуть не успел. Огюст медленно вытер шпагу полой плаща и вложил в ножны. Потом оглянулся, ища кого-то. Гримо счел для себя возможным выступить из-за кустов. Атос чуть улыбнулся: дикое нервное напряжение, в котором он находился, начало его отпускать - дуэль не была рядовой. - Лошади где? Управляющий знаком показал, что у коновязи. - Пойдем! - А этот? - Трактирщик позаботится.- Граф нагнулся над трупом, проверяя, убит ли его противник, и вдруг увидел еще один конверт: точно такой, какой оставили на трупе Ренье. Этот, наверное, предназначался для него. Несколько секунд Огюст смотрел, решая: оставить его покойному или забрать с собой. Потом все же взял двумя пальцами, брезгливо кривясь, и передал Гримо.- Сохрани. Может пригодиться. Гримо спрятал письмо в карман. - Пойдем, у нас осталось мало времени,- граф выпрямился, проведя рукой по лбу, и в эту секунду прозвучал выстрел. Гримо увидел, как граф, с выражением безмерного удивления на лице, поворачивается в сторону выстрела и медленно, как во сне, опускается на землю. Когда Гримо появился в трактире, неся на руках окровавленного хозяина, начался переполох. Атоса перенесли в ту самую комнату, откуда противники вышли всего полчаса назад. Трактирщик послал за врачом. Гримо, не теряя времени, стал раздевать графа. Помочь он не мог, тут действительно нужен был хирург: пуля засела глубоко. На минуту Атос пришел в себя - от боли, но потом снова потерял сознание: кровь лилась ручьем. Хорошо, что врач оказался дома: это был новый в этих местах, молодой еще человек, в клиенты к нему сразу попал местный сеньор. Если ему удастся спасти раненного, карьера ему обеспечена: репутация умелого и знающего хирурга даст ему клиентуру. Но, не будь его пациент так крепок физически, не помог бы доктору и весь его медицинский арсенал. Пулю он извлек с большим трудом, и следовало признать, что только чудо помогло раненому: она засела в ребре так плотно, что врач потратил немало усилий, пока ему удалось ее вытащить. Хорошо, что раненый во время этой операции так и не пришел в себя, потому что иного обезболивания, кроме как зверской доли спиртного, под рукой не нашлось. Двигать графа с места врач запретил, и только через два дня Атоса, с массой предосторожностей, на носилках перенесли в замок. Очнулся он только на четвертые сутки. Ему пришлось расплатиться собственной кровью за чужие ошибки и интриги. Но если он остался жив, значит, его жизнь еще на что-то пригодится! Это давало надежду на будущее. - Мы еще поборемся, Ваше Католическое величество,- прошептал он едва слышно, но Гримо, привыкший читать по губам малейшее желание господина, понял его.
stella: Глава 3. О ВРЕДЕ ПИСЕМ. Выздоровление затянулось. Именно потому, что Атос так стремился назад, в Бражелон, снедаемый тревогой за Рауля, попасть домой получилось не скоро. Все заботы, все напряжение последних лет, его привычка не считаться ни со своими силами, ни со временем - все это вылилось в жесточайшую горячку. Был момент, когда Гримо подумал, что пора графу исповедаться. Потому что предстать перед Богом с тем, что было за плечами у Атоса, представлялось достойному человеку немыслимым. Пуще всего Гримо боялся, что хозяин будет обречен на адские муки. Не знай он многое из того, что перенес граф, он бы ужаснулся, слушая, что говорит в бреду бывший мушкетер. Как всех нервных и впечатлительных людей, даже от легкого жара Атоса начинало лихорадить не на шутку. А теперь страх за сына, неспособность предугадать события, вынужденное бессилие и невозможность взять ситуацию в свои руки, и, наконец, воспалившаяся рана - все это свалило этого совершенно неутомимого человека. Гримо, и сам выжатый, как лимон, почти не спавший эти дни, не спускал глаз с врача. Тот молча отвернулся от изголовья. Лицо его было мрачно. На безмолвный вопрос он развел руками: - Остается уповать на власть господа! Все в его руках. Кризиса можно ждать в ближайшие часы. Гримо подошел к постели и, опустившись на колени, взял руку хозяина. Атос не шевельнулся. Дыхание его, тяжелое и частое, только одно и слышалось в комнате. Неожиданно он открыл глаза. Взгляд был устремлен в глубь спальни. Там был кто-то или что-то, чего он боялся. Гримо это почувствовал. - Матушка, прошу Вас, прогоните эту женщину!– неожиданно четко и ясно произнес граф.- Только вы можете заставить ЕЕ уйти.- И потом, с невыразимым облегчением, добавил, - Благодарю! Глаза его закрылись. Холодея от страха, Гримо прижал ухо к его груди: сердце билось ровно и спокойно, жар спадал на глазах. Утром Атос проснулся с восходом солнца. Лежал, просто наслаждаясь тишиной и покоем, без единой мысли в голове, от слабости не способный даже позвать Гримо, но тот почувствовал сквозь сон, что хозяин очнулся. - Слава Богу, Ваше сиятельство,- от радости, что графу стало лучше, управляющий заговорил. - Ты на меня так смотришь, словно я с того света вернулся.- Голос чуть шелестел, растрескавшиеся от жара губы плохо слушались. - Не разговаривайте, господин граф, не надо. - Надо! Сколько времени я здесь валяюсь, Гримо? - Почти две недели. - Две недели!- Атос застонал от бессилия.- Что в Бражелоне? Кого–нибудь посылали узнать? - Было письмо от Шарло. У них все в порядке. Шарло пишет, чтобы вы не тревожились, господин граф. Господин Рауль здоров и у него все хорошо. - Давай письмо сюда,- приказал граф. Но читать не смог: сил не было удержать перед глазами лист бумаги. Гримо прочитал ему письмо сам, причем от этой процедуры чтения вслух устал не меньше графа. - Пора возвращаться домой, Гримо. Мы здесь засиделись. Это оказалось проще сказать, чем сделать. Если граф рассчитывал, что через день они выедут в Блуа, он жестоко ошибся. Прошла еще неделя, пока он смог встать с постели. Рана зарубцевалась, хотя и причиняла боль, как и давало себя знать поврежденное пулей ребро. Заставить себя двигаться оказалось не просто: сил не осталось, он стал похож на тень самого себя. К собственному изумлению, он убедился, что в Ла Фере его любят и почитают. Следующую неделю Атос занимался тем, что заново приучал себя к седлу. Потом принялся восстанавливать боевую форму; тут дело было похуже. После нескольких, весьма болезненных попыток, он отказался от занятий в фехтовальном зале. Наконец, после почти двухмесячного пребывания в Ла Фере, они собрались в обратный путь. Атос, решивший, что теперь-то он наверстает упущенное время, ощутил, что взятый им темп пока ему не по силам. И путешествие до Блуа затянулось. Времени ушло втрое больше, чем обычно: для Атоса лишний повод быть недовольным собой. Он ненавидел себя: за слабость, за дуэль, за невозможность держать события под своим контролем. Он так измотал себя за время пути, что Гримо не на шутку опасался, что граф свалится в дороге от очередного приступа лихорадки. Но желание увидеть сына оказалось самым сильным. Когда они, наконец, въехали во двор Бражелона, его сиятельство граф де Ла Фер и де Бражелон понял, что нет у него на свете уголка дороже его истинного и настоящего дома. Граф разбирал бумаги, пересланные из Ла Фера. Письмо, запечатанное печатью черного воска (то самое, что он нашел у убитого испанца), показалось знакомым. Где-то он уже видел эту печать, но только при каких обстоятельствах? О том, что он сам его передал Гримо за секунду до выстрела, он так и не вспомнил. Некоторое время он пытался понять, откуда у него это ощущение, потом махнул рукой: бесполезно рыться в памяти, он вспомнит тогда, когда не будет об этом думать. Он вздохнул, глядя на портрет отца. Граф покинул этот мир, не успев многого сказать и рассказать своему наследнику. Не рассказал он, и что было в письме, оставленном на теле Ренье. Показал его, но не сказал… Огюст даже подскочил в кресле: так вот где он видел эту печать! Граф читал, холодея от страха; не за себя – за сына. Ему угрожали, как угрожали, наверное, и его отцу: цинично, спокойно перечисляли все, что отец сделал на переговорах, куда ходил, с кем говорил, что кому передавал: каждый его шаг отслеживался клевретами короля Филиппа. Ему не раз предлагали пересмотреть архив и найти то, что интересовало Испанский престол. Видимо, граф ответил категорическим отказом. Тогда в ход пошли угрозы. Ренье был первым, кто открыл этот мартиролог. Он должен был быть следующим, но ему пока везет - он остался жив. И ему есть за кого бояться. И, тем не менее, Кольцо он не отдаст никому: никто из ныне живущих не имеет на него права. Если оно попадет в руки корыстолюбцев, жаждущих власти над миром, кто знает, чем это все кончится? Самое разумное - это вернуть кольцо туда, откуда оно попало в Европу, на развалины того, что было когда-то домом Бога. Он себе пока это путешествие позволить не может. Может быть, придет час, когда он сумеет это сделать - и тогда прекратится эта безумная охота за владычеством над миром. Гримо не сказал графу то, что он уже не один день пытался выяснить - кто же все-таки стрелял в графа. Гримо достаточно насмотрелся в жизни, служа у мушкетера Атоса, чтобы понимать, что его хозяина в покое не оставят. Если его замыслили убить, то найти его для этих людей - только вопрос времени. Беда в том, что и Гримо не видел стрелявшего. Он сразу бросился к упавшему графу и, удостоверившись, что тот дышит, подхватил его на руки и понес в таверну. Что и он сам в этот момент представлял собой отличную мишень, Гримо не думал. Только через несколько дней он вспомнил о письме, которое Атос велел ему сохранить. Но давать хозяину его не стал: неизвестно, что в том письме было, а графу и без того на тот момент было очень плохо. Так получилось, что про письмо Атос вспомнил, только увидев его среди всех присланных бумаг, куда его и положил управляющий. Теперь хозяин, конечно, переживает, потому что под такой печатью не может быть ничего хорошего. Сам господин управляющий знал все, что делается не только в замке и владениях господина графа; он осведомлен, что происходит и в окрестностях. На то он и управляющий. Окрестные земледельцы посматривают по сторонам, не появился ли случайно кто-то из приезжих, неизвестных в округе. Гримо знают и уважают, а графа так просто боготворят. Стоило только намекнуть, что если появится кто-то новый, кто будет интересоваться хозяином, то господин управляющий должен знать об этом незамедлительно… короче: графу знать об этом не за чем, у него забот и так выше головы, и он не совсем еще пришел в себя после болезни. Зря его беспокоить ни к чему. Он и так, если приходится из дому уехать хоть на день, места себе не находит, беспокоится, как там его воспитанник. Гримо давно уже понял, что мальчик не случайно подобранный ребенок; он видел в Ла Фере один портрет: графу там года четыре. Гримо даже подумал сначала - не Рауль ли это? Потом понял: мальчик на портрете чуть постарше, и одет иначе. Но сходство просто потрясающее. А ведь сыновья чаще на мать похожи. Видно, у господина графа в роду все мужчины друг на друга сильно похожи. Вот и сам хозяин от матери унаследовал разве что глаза - но какие! Лазурные, как море. И такие же переменчивые. Гийом немало порассказывал о старом графе Ангерране. И выходило, что того больше боялись и уважали, чем любили. Характером Огюст де Ла Фер был совсем не такой, хоть и напускал на себя суровость. Гримо знал совсем другого Атоса: впечатлительного, ласкового, способного на преданную дружбу, искреннего во всех своих действиях. Человека, к которому его друзья тянулись и в радости, и в горе. Но в те времена мысли о миледи отравляли ему жизнь. Теперь же, когда казалось, что все наладилось и жизнь снова приобрела смысл для Атоса, появились эти гости из прошлого. Гримо никогда не позволил бы себе читать письма, полученные хозяином. Он был бы рад не отдавать хозяину и это письмо, но ослушаться заведенного порядка не посмел. И положил его ко всей корреспонденции, полученной на имя графа. После этого письма граф потерял покой: это для окружающих он был по-прежнему внимателен и спокоен. На самом же деле, отлучаясь из дому, он сто раз оглядывался, останавливал коня, и если бы мог, тут же повернул бы назад. Зато домой он летел галопом, не заботясь, поспевает ли за ним конюший. Гримо во время таких поездок оставался дома: Атос больше не хотел рисковать. Только когда Рауль был под присмотром Гримо, он мог быть боле менее спокоен: Гримо скорее даст убить себя, чем позволит притронуться к мальчику. Так прошло несколько месяцев. На день ангела Рауль, которому исполнилось три года, получил необычный подарок - огромного пса. Если быть точными, пес сам себя подарил ребенку. Это был крупный черный пудель, который, невесть откуда, забрел в графские владения. Заросший так, как это может быть только с неухоженной собакой, весь в репьях и пыли, он забежал во двор, когда там играл Рауль. Кормилица, присматривавшая за малышом, с воплем бросилась к ребенку. Граф, только вернувшийся из Блуа, успел соскочить на землю, когда раздался этот крик: ему этого было достаточно. Конюх, принявший у него коня, только глазами захлопал: хозяин только что был здесь - и вот он уже рядом с ребенком… Атос подбежал к сыну и облегченно вздохнул; Рауль восседал верхом на страшном псе, который улыбался так, как это умеют делать только собаки. С этого дня они были неразлучны. Арно, так назвали собаку, это было имя, на которое он начал отзываться почти сразу, отмыли и расчесали. Теперь это был огромный, как нестриженая овца, шар кудрявой шерсти, из которого задорно блестели миндалины черных глаз и торчал черный кожаный нос. Пес ни на шаг не отходил от ребенка: он спал на коврике у его кроватки, сидел рядом с ним, когда мальчик ел, и участвовал во всех его играх и шалостях. И не давал к нему приблизиться никому постороннему. Атос был в восторге не меньше, чем сын. Знаток псовой охоты, он по достоинству оценил собаку. Пудель - порода универсальная; он и охотник, и сторож, и пастух. С такой собакой можно спокойно оставить ребенка: не каждый захочет испробовать на себе такие клыки. Пудели - одна из умнейших пород и, если они этого хотят - необыкновенно ласковы и послушны. Словом, с таким стражем мальчик был под надежной защитой. Конечно, собаку будут искать: такой пудель стоит немалых денег, но граф готов был уплатить любую сумму, лишь бы Арно оставался у сына. Забавно было наблюдать, как они прогуливались по саду: оба с одинаковым интересом разглядывали цветы, камушки на дорожке, улиток, муравьев и прочую живность, летающую, ползающую и скачущую среди зелени. Иногда Арно делал вид, что ловит голубей, и прыгал при этом так высоко, что однажды даже выдрал хвост у птицы. Задорный лай и звонкий детский хохот были музыкой для графа. Наблюдая детские игры сына, он забывал обо всех делах. Память возвращала его к собственному детству. Матери лет до шести он почти не знал. У Изабо хватало времени только на письма, в которых она выясняла у своей матери, здоровы ли их дети. Сестры никогда не брали его в свои игры - он был самым младшим и бабушкиным любимцем. Девочки были красивы, но все обращали внимание только на их братца. Рассматривали его так пристально, так внимательно. А бабушка всегда очень сердилась из-за этого и говорила, что они видят в малыше не то, что есть, а то, что им бы хотелось видеть... Повинуясь какому-то внутреннему побуждению, Атос открыл бюро и достал пачку писем. Это не его детские. Это переписка матери и бабки. Если они сохранились, значит они были кому-то важны. Это часть архива из Ла Фера. Первое письмо было датировано 1600 годом. Ему был год. Писала старая графиня. " Изабо, дочь моя! Позвольте заметить Вам, моя милая, что я неприятно поражена Вашим невниманием к нашему мальчику. Неужели у вас не найдется нескольких дней, чтобы съездить в Берри и взглянуть, какой красавчик растет у Вас с вашим супругом?" Cледующее письмо было от матери. "Вы напрасно упрекаете меня, матушка, за отсутствие внимания к моим детям, и в частности – к Оливье. Вам известно, что моего мужа никогда не тянуло в Берри, дети от нашего с ним брака для него второстепенны, а то, что вы называете нашего сына Огюстом, злит его безмерно. Вы знаете, в чем причина этого недовольства. К сожалению, слухи, которые распускают мои недоброжелатели, дошли и до моего супруга. Наши отношения не столь искренни на данный момент, чтобы я могла пренебречь своими супружескими обязанностями и покинула графа. Заверяю вас, что как только это будет возможно, я обязательно приеду повидать детей. Ваша Изабелла." Потом был интервал в полтора года. Он не знал, не помнил, приезжала ли его мать в это время. Следующее письмо заставило его напрячься. Оно было от матери, и из него стало ясно, что она все же побывала в Берри. "Матушка, Я с радостью убедилась, что Ваши слова не были пустым утешением. Мальчик уже сейчас очень похож на Ангеррана. Это сходство - залог нашего с мужем примирения. Я люблю своего супруга безумно (Вам это известно) и мне горько думать, что пустые сплетни могут разрушить нашу любовь. Я не теряю надежды, что мне удастся привезти графа к Вам, чтобы он, наконец-то, смог своими глазами увидеть Оливье. Признательная вам дочь." Атос судорожно рванул крючки камзола. Перед глазами плавали какие-то круги, кровь билась в висках. Его, как в дни болезни, бросало то в жар, то в холод. Его, его отец считал не родным! Но почему? Только из-за того, что кто-то посмел сомневаться в порядочности его матери. Боже великий, Боже правый! Он не хочет всего этого знать, но жизнь все время подкидывает ему какие-то письма, намеки, гадкие сплетни. Словно специально, словно хотят доказать ему то, чего он предпочитает не знать, не видеть: в отношениях его родителей далеко не все было гладко. Но именно та легенда, которую он сам себе создал, и помогла ему жить и дала ему те принципы в жизни, благодаря которым он выжил несмотря на миледи и весь кошмар прошлого. А теперь, когда все пришло в норму, потерять нравственную опору? Трясущимися пальцами он развернул еще одно письмо. "Матушка, дорогая! Я безмерно счастлива! Портрет сына, который вы нам прислали, перевернул все представления Ангеррана о происшедшем.Он больше не сторонится меня, он просто счастлив! Повесил портрет у себя в кабинете и все время смотрит на него. Со мной он давно не был так нежен. Теперь он уверен во мне. Все то, что говорили обо мне мои недоброжелатели и завистники, развеялось, как дым, от этого портрета. Тут ничего и говорить не надо: малыш уже теперь одно лицо с мужем. В нем уже можно рассмотреть все черты Ла Феров. Я знаю, Ангерран Вас благодарил за портрет. Теперь, я надеюсь, мы непременно приедем. Я очень хочу видеть Вас и детей. Изабо. Всегда любящая Вас дочь." Атос позвонил, вызывая слуг. Приказал растопить камин. Шарло, пришедший на зов, с беспокойством посмотрел на хозяина: топить камин летом? Уж не лихорадит ли графа? Но, увидев лицо Атоса, бросился исполнять приказание. Когда жарко запылали дрова, Атос, не глядя, собрал все письма, которые были в бюро, и бросил их в огонь. Так он будет уверен, что никому не придет в голову когда-нибудь читать всю эту грязь. У Рауля не должно быть сомнений, что его предки были безупречны.
stella: Глава 4. "ВИНОТОРГОВЕЦ" ИЗ ИСПАНИИ. Этот человек появился в Блуа впервые. Но испанские вина, которые он предлагал у него купить, были великолепны. В особенности херес, столь ценимый графом. Атос, решительно и категорически отказавшись от вина, пару глотков хереса себе иногда позволял; скорее из приличия, находясь в обществе, чем из любви к вину. Гримо, прознав о новом виноторговце, решил лично взглянуть на него. Во-первых, он посчитал необходимым выяснить, что это за человек. Во-вторых, узнать, что за вина он продает, и, если они того стоят, купить партию; если хозяин не пьет, это еще не причина, чтобы в доме не держать приличного вина. Но в замок он его предусмотрительно звать не стал: неизвестно, что это еще за птица. Поэтому господин управляющий, которому доложили, где приезжий находится (вот когда пригодились местные крестьяне), попросту заехал в местный кабачок, где этот самый торговец на данную минуту и расхваливал свой товар. Сидя и попивая местный сидр, Гримо имел возможность хорошо разглядеть этого человека. Ничем не примечателен; ни рост, ни фигура, ни черты лица не задерживали взгляда. С такой внешностью не выделяешься в толпе, зато удобно, не привлекая к себе внимания, следить за всем, что происходит. Слушая, как он нахваливает свое вино, управляющий отметил легкий, едва уловимый акцент. Где-то он уже слышал похожий выговор. А, вот оно: точно так прищелкивал языком господин д’Артаньян, когда начинал волноваться. Характерный выговор южанина, уроженца пограничных районов, а может и самой Кастилии - тут уже не разберешь, он едва знает несколько слов по-испански. Не это сейчас важно. - А с каких виноградников ваше вино, торговец?- спросил Гримо. Тот живо обернулся к новому собеседнику, почуяв клиента. Гримо готов был побиться об заклад, что человек его узнал: брови у него полезли было вверх, рот полу открылся; впрочем, он тут же овладел собой. - Из Педро-Хименес, господин! Гримо часто слышал, как Атос, великий знаток испанских вин, рассказывал друзьям, как и где выращивают особенно ценные сорта винограда, которые потом дают столь тонкие и ароматные вина. Слышал он, что прекрасные вина получаются из лозы, которая растет на почвах, богатых мелом. - А из Альбариза? - Есть несколько бутылок из Сан-Лукар де Барромеда,- уточнил испанец.– Синьор действительно любит наши вина?- Он был в восторге, или делал вид, что его восхитили познания собеседника. Теперь он, не таясь, рассматривал Гримо.– Я мог бы многое рассказать о своих винах, но не в корчме же этим заниматься, синьор. Этак корчмарь, еще чего доброго, решит, что я ему конкурент. - А что вы можете мне предложить? - Я остановился тут неподалеку, на квартире у одного моего старого приятеля. Может, вам стоит зайти ко мне, чтобы испробовать и посмотреть все на месте? "Он явно ищет повод, чтобы заманить меня к себе,- подумал Гримо.- Будем осторожны!" - Сегодня никак не получится: у меня встреча. Вот завтра… Скажите, где вы остановились, я завтра подъеду к полудню. - Договорились!– испанец довольно прихлопнул ладонью по столу. Гримо знаком подозвал трактирщика, чтобы расплатиться за свой сидр. Принимая деньги, тот глазами показал на торговца. Гримо понял, что хитрый трактирщик тоже присматривается к приезжему. Не успел графский управляющий отъехать от трактира, как торговец пристал к его хозяину. - Послушайте, хозяин, вы здесь всех и все знаете. Так не скажете ли мне, что это за господин? Он, кажется, не прочь купить у меня партию товара, но почему-то не пожелал представиться. Я хотя бы могу быть уверен, что заключу сделку с приличным человеком? Он меня не обманет? - Говорите, он вам не представился? Ну, значит, не пришло еще время называть себя. Вот приедет заключать договор, тогда и назовет себя. С чего бы я стал это делать за него? А человек он честный, не сомневайтесь. - Так вы давно его знаете, хозяин? - Достаточно, чтобы говорить так.- Трактирщик повернулся спиной к собеседнику и принялся протирать кружки, давая понять, что дальнейшие вопросы ни к чему. Но от него не ускользнуло, что по лицу виноторговца промелькнула тень разочарования. Гримо возвращался в замок, погоняя коня. По дороге он обдумывал, стоит ли говорить графу, что в окрестностях появился человек, который то ли вином торгует, то ли, прикрываясь этой личиной, собирает какие-то сведения. Рассказать его сиятельству или не стоит беспокоить его на основании только одних, возникших у Гримо подозрений? Сказать - значит дать повод для беспокойства Атосу, душевный покой которого был для Гримо не безразличен. Не говорить ни слова - незнание опасности может поставить под угрозу жизнь графа и его воспитанника. По зрелому размышлению, Гримо все же решил предупредить Атоса. Если он завтра поедет на эту встречу, он должен поставить графа в известность. Жаль, но, кажется, нескольким месяцам покоя пришел конец. Атос встретил новость спокойно: напряженное ожидание, в котором он находился все это время, сменилось внутренней собранностью. Как всегда в минуты опасности, он становился спокойным и сосредоточенным. Состояние готовности к любой неожиданности было для него предпочтительнее состояния неопределенности. Он всегда и во всем оставался воином, готовым принять бой. От неразговорчивого и в обычное время графа теперь вообще редко можно было дождаться слова. Казалось, он боялся растерять за словами это состояние взведенной пружины, которая в любой момент готова была его бросить в бой. Только с Раулем он оставался прежним. С каждым днем у графа крепла уверенность, что Кольцо надо вернуть туда, откуда оно попало в руки его предка. Оно несет погибель всем, кто к нему прикасается. Не родился пока в мире человек, достойный им владеть. И пока появится (если появится вообще), лучше ему дожидаться своего владельца подальше от алчных рук власть предержащих. Ренье и отец уже заплатили за него жизнью; Огюст должен был быть третьим. Чудо спасло его, и он не намерен рисковать дальше: у него сын. Он не знает, кто еще, кроме них, приносился на алтарь жертв чужого символа в былые времена, но твердо намерен закрыть этот список! Гримо на встречу он не пустил: если ищут графа, его рано или поздно найдут и без этой встречи. Скорее рано, чем поздно. Прятаться он не намерен. Граф оказался прав. На следующий день, прождав Гримо зря, торговец понял, что что-то или, скорее, кто-то помешал его клиенту приехать на встречу. Человек, для которого он, видимо, и собирался совершить эту сделку, по каким-то причинам решил отказаться от нее. Оставалось выяснить, кто в этих краях достаточно крупный помещик. Любой ребенок, пасущий коз на полянке, за сахарного петушка расскажет ему все, что знает об окрестных сеньорах. И испанец начал поиски. Первым ему попался маркиз Лавальер. Жена его ждала ребенка, и отличное вино к столу гостей на крестины было бы в самый раз. Маркиз, распробовав херес, пришел в восторг и тут же вспомнил, что его обожает его сосед; не одну бутылку они распили в былые времена. Он был так любезен, что даже дал обходительному испанцу провожатого, чтобы он зря не терял времени, блуждая по окрестностям со своей тележкой. Атос в очередной раз не ошибся, ожидая скорого визита; он не зря сиднем сидел дома в последние дни. Когда ему, наконец, доложили, что его хочет видеть какой-то человек, который явился к тому же не один, а в сопровождении слуги из замка Лавальер, граф понял - это тот, кого он ждал. Вот только проводник был некстати, но тут оставалось только чертыхнуться: свидетель от не в меру любопытных соседей был явно не к месту. Тем более, что он и не собирался уходить."Каков хозяин - таков и слуга". Торговец, сняв свою шапку, приблизился к вышедшему на крыльцо графу. Звать этого человека в дом граф был не намерен. Однако, когда взгляды их встретились, что-то дрогнуло в лице Его сиятельства. Он сразу распознал под неброской личиной торговца кого-то более значительного, нежели простой купец. Не говоря ни слова, граф посторонился, пропуская в дверь человека, которого минуту назад не готов был пустить дальше двора. Так же, молча, он провел его к себе в кабинет, жестом указал на стул и, по-прежнему не промолвив ни слова, уселся напротив, откинувшись на спинку кресла. Он был спокоен, абсолютно спокоен, и, глядя на него, никто бы не сказал, что это спокойствие стоило ему немалых усилий. Наглость его врагов, их цинизм и настойчивость выводили Атоса из себя. Противопоставить им он мог только полное владение собой. Собеседники молчали, рассматривая друг друга. Ни тот, ни другой не спешили начать разговор, слишком важный, чтобы начинать его ничего не значащими словами. Наконец граф чуть приподнял брови, приглашая незваного гостя начать первым. - Итак, господин граф, я довольно быстро нашел вас. Атос продолжал хранить молчание. Видя, что он не спешит поддержать разговор, испанец чуть улыбнулся. - Вы не слишком рады моему визиту, не так ли? И вы совершенно правы. Я был весьма удивлен, когда узнал, что вы все-таки выжили, господин граф, после того выстрела, но, может, это и к лучшему не только для вас, но и для нашего с вами дела. О, вы даже не спрашиваете кто это "МЫ"! Прекрасно! Это ускорит беседу и упростит дело. Поэтому перейдем сразу к цели моего визита: Вы ведь не поверили, что я здесь разыгрываю роль виноторговца битую неделю только для того, чтобы побаловать вас отличным хересом? Атос не произнес ни слова, бровью не повел. Он хранил неподвижность мраморной статуи. - Да, мне говорили, что человек вы незаурядный, господин граф, и я рад убедиться, что отзывы о вас соответствуют моему впечатлению. Так вот, на чем же мы остановились? Ах, да - на хересе. Путешествуя по Франции, я убедился воочию, что страна ваша не слишком процветает, и большинство ее населения не может похвастаться благополучием. И вы, Ваше сиятельство - тоже, к моему величайшему сожалению. Вы растранжирили все ваши богатства за годы мушкетерства? - Может быть, мы перейдем к цели визита?- голос графа утратил свою глубину и благозвучность; слова звучали сухо и резко. - Да, да, безусловно! Так вот, Ваше сиятельство,- тут испанец резко подался вперед, сразу утратив свою безликость. Перед Атосом сидел сильный и властный человек, хищник, почуявший, что добыча рядом, и сверлящий собеседника пронизывающим взглядом.– Кольцо царя у вас, и пока вы его нам не отдадите, не рассчитывайте на пощаду: ни вы, ни ваш ребенок, который там сейчас, в парке, гуляет с собакой. Атос подавил дикое желание броситься на незваного визитера. Пальцы его впились в подлокотники кресла так, что дерево хрустнуло, но он не шевельнулся. "Господи!- подумал он,- Прости мне мою ложь, но это будет ложь во спасение!" Он вздохнул, из последних сил сохраняя спокойствие. - Синьор, я даже не пожелал узнать, с кем я говорю. Для меня это не играет роли, поскольку я знаю, от имени кого вы явились, и этого мне достаточно. Так вот, я заявляю вам и вашим хозяевам: Кольца у меня нет! Я не стану утверждать, что не знаю, о чем идет речь. Отнюдь: отец мне о нем рассказал, и рассказал не только это. Вам не без интересно будет узнать, что после гибели моего брата Ренье на этой странной дуэли, отец, не желая подвергать опасности никого из семьи, отправил это Кольцо назад, в Палестину. - Вы лжете, этого быть не может! - Вы обвиняете меня во лжи – этого довольно, чтобы мы вышли отсюда со шпагами в руках. Но я не спешу обнажать шпагу - это ничего не докажет! Я не сказал, что отец уничтожил Кольцо. Я сказал, что он его отправил туда, где ему и надлежит быть, и откуда оно попало в наши края: в усыпальницы царей Иудейских или на развалины Храма. - Ваш отец не был сумасшедшим! Он отлично знал цену Кольца! - Значит, он посчитал, что эта цена для него слишком велика. Вы можете мне не верить, но это именно так. Так и передайте тем, кто послал вас с этим маскарадом. Если пожелают, они могут отправить туда своих клевретов под видом паломников. Их ищейки наверняка возьмут след. Ни мне, ни моим потомкам такие реликвии не нужны. Эта корона - не для нас!– усмехнулся Атос. - Я Вам не верю! - Ну, это уже ваше дело: верить или не верить! А мне спокойней знать, что у меня в доме нет такой пороховой бочки. Испанец встал. - Я не столь легковерен, господин граф, и у меня есть серьезные основания подозревать, что вы не настолько правдивы, как пытаетесь меня уверить. Но мы проверим ваши слова. Атос пожал плечами: - Да ради бога, проверяйте, сколько хотите! Я сказал правду, лгать не в моих правилах! - Если вы нас обманули, господин де Ла Фер, месть наша будет ужасна, вы должны это понимать. И понимать, что от нас вам никуда не скрыться. - Вы всегда найдете меня здесь. Гость встал, коротко кивнул на прощание и вышел. Атос по-прежнему не шевелился. Он только чувствовал, что лицо у него начало гореть от стыда. Так беззастенчиво и нагло лгать, ему в жизни еще не приходилось. В дверь постучали, и на пороге появился Гримо. Он остолбенел, увидев лицо хозяина. Слуга сделал первое, что пришло ему в голову: налил полный бокал вина и подал Атосу. Граф залпом выпил вино, но так и не произнес ни слова. Наконец, он с трудом вымолвил: - Где Рауль? - В парке, с Арно.- Гримо заговорил в виду чрезвычайности ситуации. Атос вскочил, словно его подбросила пружина. Гримо и ахнуть не успел, а граф уже был внизу, во дворе. Мальчика там не оказалось. Атос бросился в парк. Слуги, ничего не понимая, только смотрели, как их, всегда спокойно шествующий хозяин, несется по дорожке словно школьник, удирающий от порки. И, только увидев, как из-за поворота показалась неспешно идущая неразлучная парочка, за которой на почтительном расстоянии плелась нянька, без сил опустился на подвернувшуюся вблизи скамью. - Гримо, с этой минуты Рауль не должен выходить без кого-то из вооруженных слуг. Позаботься об этом. Дважды я повторять не намерен: положение слишком серьезно. Прошла неделя, и посланец явился вновь. У Атоса было горячее желание спустить его с лестницы, но это было бы неразумно, а главное - ничего бы не изменило. Дело бы кончилось дуэлью, смертью одного из дуэлянтов, а рисковать собой по такому поводу он не имел теперь права. Как бы не бурлила кровь, прежде всего он думал о сыне. - Посланные люди проверят все, что вы сказали, граф. - Я в этом не сомневаюсь.- Внезапно Атоса осенило: отец в самом начале, когда он попал в плен, кого-то посылал на переговоры. Какие-то следы графских посланцев могли сохраниться, но людей, которые туда ездили, в живых могло и не остаться. Поиски могут пойти по ложному следу. - Если все, что вы мне сказали - правда, мы ограничимся просто знакомством с вами. Если нет!.. - Может быть, достаточно угроз? Вы утомили меня сверх меры, сударь. Сделайте милость, пока вы все выясните - оставьте меня, Бога ради, в покое. - Постараемся не смущать вашего покоя, дорогой граф. Вот, только последняя деталь,- и испанец вытащил из-за обшлага куртки письмо.- Это то, что вам нужно знать. Я не стану вас просить подписать что-либо; с вами это не имеет смысла - вы человек чести, но прочитать это вы обязаны.- Он положил письмо на стол, поклонился и вышел, пятясь, как выходят от короля. Атос подождал, пока стук копыт его лошади не затих вдали, и осторожно, кончиками пальцев, взял письмо. Взломал печать. Письмо было адресовано его отцу. Милостивый государь! Вы решительно отказываетесь от встреч с нами. Остается только чрезвычайно сожалеть об этом. Вы не желаете задуматься о последствиях своего отказа. Вы сделали так много для Испанской короны, и теперь не хотите принять нашей благодарности? И, тем не менее, примите наше восхищение той комедией, которую Вы устроили из Вашей женитьбы. Вы могли ввести в заблуждение всю Вашу семью, но не нас. Вы сумели выставить Вашу супругу образцом верности и целомудрия, когда всем известно о вашей связи, которая длится больше трех лет! Как видите, мы осведомлены о многих деталях вашей личной жизни. Если вы по-прежнему будете избегать встреч с нашими людьми, мы вынуждены будем подумать о небольшом, но весьма остроумном повествовании в стиле Боккаччо, в котором Вы без труда узнаете своих друзей и близких. Письмо было без подписи, но авторы были известны. Какая мерзость! Он закрыл лицо руками. Мерзость, мерзость! Он думал, что с этой сплетней покончено, что он сделал все, чтобы уничтожить ее, но они нашли все же, как заставить его узнать все. Атос понимал, что письмо это – не просто грязный навет на доброе имя родителей. То, что написано в нем - правда. Но это была та правда, которую он знать НЕ ЖЕЛАЛ! Это было для него страшным ударом, перечеркивавшим все, что он создал для себя в душе: символ чистой и преданной любви. Это поддержало его, когда он думал о смерти после истории с Анной. Все, никаких воспоминаний! Отныне - и навсегда: только Рауль и больше ничего в жизни! Пронзительные крики и бешеное рычание, сменившееся визгом, вырвали его из оцепенения. Огюст не помнил, как он добежал, но то, что он увидел, повергло графа в шок: на дорожке лежал человек, в горло которого вцепился Арно. И собака и человек были мертвы; в груди пса торчал нож. Рядом, немой от испуга, сидел на земле Рауль, и только крупная дрожь сотрясала ребенка. Атос схватил мальчика на руки, и, убедившись, что ребенок невредим, хотел передать на руки подбежавшему Гримо, но малыш, вцепившись в него изо всех силенок, не желал его отпускать. Граф отнес его в дом, ребенка уложили в постель. Позвали врача. Только когда мальчик уснул, все еще вздрагивая и бормоча что-то во сне, граф позволил себе спуститься во двор. Собаку и мертвеца унесли на конюшню. Атос нагнулся, отбросив мешковину, прикрывавшую лицо неизвестного мужчины. Горло его было разорвано, запекшаяся кровь покрывала густую бороду и грудь. Граф, словно наяву, опять увидел вспышку выстрела и в свете ее – это самое лицо. Это был человек, стрелявший в него в Ла Фере. Граф резко выпрямился. - Уберите его,- приказал он хрипло. Потом повернулся и, встретив взгляд Гримо, опустил глаза. - Гримо, это он. Я узнал его. Похороните его, как убийцу. – И потом, чуть помолчав, добавил: - А Арно - как праведника. Собака спасла мне сына.
stella: Глава 5. РОДОСЛОВНАЯ. Все, что мало-мальски касалось семейного архива, уже давно находилось у Атоса под рукой, в Бражелоне. Наиболее важные и ценные документы хранились здесь. В старом замке осталось то, что не представляло интереса с точки зрения прав на наследование. Все остальное: дворянские грамоты, патенты на ордена, которыми владели его предки, выписки из записей в церковных книгах, удостоверявшие рождения, смерти и браки его предков и его самого; длинная череда имен, фамилий… Все это, он надеялся, должно было ему помочь с легализацией сына. Граф был достаточно искушен в законах королевства, чтобы понимать: то, что он затеял - предприятие практически безнадежное. Найти ход наверх, к королю, при его родственных связях не стоило особого труда; надо только начать бывать в свете. Основная трудность представлялась в другом. Он-то хоть сейчас готов признать свое отцовство. Вопрос в матери мальчика: только она может подтвердить, что именно она произвела на свет этого ребенка. Сделать это пока невозможно: она в изгнании. А захочет ли пойти на такое признание замужняя дама, герцогиня де Шеврез? Атос покрывался холодным потом от одной только мысли, что ему может помешать либо его смерть, либо смерть или отказ от такого признания самой Мари. Когда-то давно, так давно, что он сам не верил, что такое могло быть, его занимали совсем другие вопросы. Он жадно разыскивал все, что касалось его семьи. Рылся в библиотеках и книжных лавках. Эти поиски как-то незаметно привели к тому, что он стал крупнейшим знатоком в королевстве во всем, что касалось геральдики и генеалогии. Род Ла Феров был связан со знатнейшими семьями Франции и Европы. Родство же с де Куси давало им основания смотреть на королей, как на равных. Ла Феры признавали только сам принцип королевской власти; они знали, что значит - править. Во всем остальном они считали себя не ниже, а то и выше того, кто сидел на троне. Древняя легенда гласила, что род ведет свое начало от одного из сводных братьев Иисуса. Конечно, это могла быть всего лишь легенда, но де Куси очень ревниво относились к малейшей попытке оспорить это утверждение. Однако именно она и могла объяснить, почему иерусалимская возлюбленная из легенды Мордехая отдала Кольцо Тома де Марлю. Иисус был из рода Давидова, а Давид был отцом царя Соломона. И, по преданию, Мессия должен быть из того же рода. На что она надеялась, о чем думала, вручая рыцарю-крестоносцу такую власть? Ангерран де Бовэ, граф Амьенский, стал им в 1079 году. Так гласят хроники. А после женитьбы на Ад де Марль он получил еще и титулы сира де Куси и де Марль, прибавив к ним и фьев де Ла Фер, который ему принес повторный брак с графиней Порсиан. Из-за этой графини и разразилась у него жестокая война с графом де Намюр. Его сын от первого брака Тома, тем временем, сражался за Гроб Господень. Он прославился в Иерусалиме и именно оттуда и привез фамильные гербы. После своего возвращения он женился на леди Монтегю, которая в приданое дала ему земли, носившие то же имя. Тома же, вернувшись из Крестового похода домой, точно взбесился. Не было ни одной драки, в которую бы он не ввязался, его имя связывали с самым гнусным разбоем и с самыми одиозными любовными приключениями. Он приобретал и терял земли и, в конце концов, нашел свою смерть в одной из стычек. Умер он, не успев получить отпущения грехов. Из этого длинного ряда выделялся сын Рауля 1, известный как Ангерран 3, сир де Куси, Марль, Ла Фер, Вервен, Креси, Пинон и прочая... граф де Куси и дю Перш. Человек, обладавший такой властью, что мог сказать о себе: "Я не король, не принц, не герцог, не граф - я сир де Куси." Слова, ставшие девизом семьи. Те слова, которые когда-то дали Атосу основание осадить кардинала Ришелье с тем высокомерием, которое давало ему превосходство его происхождения над бывшим Люсонским епископом. Наиболее значителен был в этом ряду Ангерран 7, тот, что служил образцом рыцарской чести, помогал королям в переговорах и, плененный султаном Баязетом после тяжелого ранения, скончался в плену. Все эти переплетения родственных связей, все эти гербы были для графа де Ла Фер открытой книгой, жизнеописанием его предков. Он с легкостью ориентировался там, где неискушенный в тонкостях этой науки человек, в отчаянии от собственного непонимания, опустил бы руки. Атосу же все эти хитросплетения браков, наследований и опал говорили многое. Глядя на свой герб, где на щите изображен был вепрь на фоне яблони - символы древности рода, его благородства и неустрашимости, Атос видел зримое воплощение достоинств и непогрешимых ценностей своего рода. В тот день, когда он официально был принят, как наследник, отец, вручая ему свою боевую шпагу, заставил его поклясться в Амьенском соборе, что он будет свято соблюдать верность королевской власти. Королем уже тогда был Луи 13. Атос никогда не путал эту власть с властью временщика. В те времена, когда он так сопротивлялся вместе с друзьями власти кардинала, Ришелье казался ему не оплотом этой самой власти, а выскочкой, крадущим эту власть у короля. Они неплохо тогда потрудились, заставив побегать за ними по всей Франции клевретов кардинала! Какие же они были все-таки дети! Но теперь он остыл: все это перестало его занимать на фоне его новой привязанности. И хотя его по-прежнему звали, он дал ясно понять: ему это ни к чему. Ему не нужны ни земли, ни почести, ни деньги такой ценой. Риск осиротить Рауля был для него теперь страшней эшафотов и тюрем. Но знакомств он не прерывал. Удивительное дело: его не сторонились, не перестали принимать в домах вельмож. Видимо, всю эту вздорную, алчущую почестей и денег знать, все же влекло к себе его доброжелательное спокойствие, его чувство юмора, его утонченность и образованность. Атос умел, если хотел этого, быть центром самого изысканного общества. А то, что знатность давала ему право говорить на равных со всей местной знатью, привлекало к нему взоры местного дворянства. Он взял себя в руки, отбросив последние проявления сумасбродства, которыми так изобиловала его парижская жизнь. Рядом с ним постоянно находился ребенок, и Атос пуще всего боялся теперь, что у сына в памяти могут остаться какие-то, недостойные подражания, выходки опекуна. То, что Его сиятельство так серьезно возьмется за воспитание мальчика, не ожидал никто, и сам Атос меньше всех думал, что ему так мила будет роль наставника. Когда он был чуть постарше Рауля, его отвезли в Париж, в Наваррский колледж. Он был почти на два года младше самых юных из его воспитанников. Бабка отвезла его туда самолично. Ректор же, увидев мальчика, попытался убедить графиню, что стоит подождать годик-другой с учением у них, пусть юный шевалье подрастет немного, но графиня настояла на том, чтобы проэкзаменовать внука. Удостоверившись, что дитя говорит и читает на латыни лучше, чем на французском, Огюста оставили учиться в колледже. Ректор, правда, оговорил при этом, что если мальчику будет трудно, его заберут. Ему было очень трудно, но он не жаловался. Трудно было не в учении: он легко опережал всех. Он был еще очень мал, чтобы жить одному, без близких людей. Старшие ученики его не обижали: он умел постоять за себя словом. Но и сам был готов помочь: языки давались ему легко; он будто не учил их, а просто вспоминал, что подзабыл. Изредка его забирала к себе мать. Но это бывало крайне редко; Мария Медичи не любила своих детей, а чужих и подавно. Огюсту постоянно не хватало ласки, дома. Он так тосковал по этому всю жизнь, а сейчас вдруг обрел все это в сыне. Чем больше всматривался граф в черты своего ребенка, тем яснее видел цепь своих и герцогини предков, черты Роанов, которые достались Раулю от матери, чье сумасбродство и распущенность, вопреки всему, сотворили чудо: вернули графу желание жить, подарив сына. Это чудо уже сейчас виделось ему совершенным человеком. И Атос ощущал себя Пигмалионом, способным воплотить мечту, но не превращая мрамор в живую плоть, а создавая из растущего и меняющегося на глазах маленького существа совершенное творение, воплощенный идеал. Это было так чудесно: растить ребенка. В этом он нашел смысл всей своей жизни. Бог услышал его молитву.
stella: Глава 6. СТАРЫЕ-НОВЫЕ СВЯЗИ. - Я не буду это делать, Жоржетта, не буду, и не заставляй меня, слышишь! Не хочу и не буду! - голос мальчика звенел в тишине. Что ответила ему кухарка, Атос не услышал; она говорила тихо, видимо, увещевала ребенка. Граф замер, так и не коснувшись дверной ручки. Снова послышался голос Рауля: "Жоржетта, но я не слуга, чтобы убирать за собой!" - Мы все здесь слуги господина графа, господин Рауль, и вы должны понять это. Вы так же зависите от его милости, как и мы все. Господин Рауль, вы же не хотите сердить Его сиятельство? -Но почему, Жоржетта, почему? - Да потому, господин Рауль, что Его сиятельство подобрал вас у священника из жалости, и вы ему обязаны всем! - Довольно! – Атос возник на пороге так внезапно, что кухарка схватилась за сердце. - Жоржетта, оставьте нас. - Бедная женщина, не на шутку перепуганная видом хозяина, бросилась из комнаты вон. Граф остался наедине с мальчиком. Он стоял, глядя на сына, ожидая объяснений, но Рауль молчал, опустив глаза. - Рауль, что здесь произошло? О чем вы спорили с Жоржеттой? – Атос смотрел на сына странным взглядом. Мальчик пока не в силах был понять, что скрывалось за ним и почему в его строгости читалось еще что-то, какая-то невысказанная боль. - Вы молчите? Вы хотите, чтобы я позвал кухарку и она,- он чуть подчеркнул это слово, - мне все рассказала? Вы считаете, что так будет приличней? Ребенок молчал: в словах опекуна, как и в его взгляде, было нечто, что смутило мальчика больше, чем неожиданное появление графа. Там был какой-то намек, предупреждение. - Я … Я не хотел прибрать свои игрушки. - Но почему? Вам не нравится, когда у вас в комнате порядок? Вам лень самому положить все игрушки на место? Вы думаете, ей проще, чем вам, ползать на коленях, собирая с пола ваших солдатиков? - Я подумал… - Что? - Что Адель… Она ведь все равно убирает у меня. Она может собрать мои игрушки. Атос помолчал. – Рауль, порядок в своих делах и уроках, как и в игрушках - это то, что вы обязаны делать сами. Для всего остального есть слуги. - А Жоржетта сказала, что я такой же слуга, как и она! Это правда, господин граф? Атос побелел. - Я слышал, что она сказала; вы поняли ее не совсем правильно, друг мой. Мы еще поговорим на эту тему. Позднее… А пока, будьте добры, наведите порядок в своих игрушках! - граф едва сдерживал себя. "Вот оно! Началось!" – он стремительно влетел к себе в кабинет. Бросился в кресло, пытаясь хоть как-то взять себя в руки. Не получилось! Он метался по комнате, сжимая кулаки, но ярость и боль не утихали. Слуги, слуги осмеливаются ставить знак равенства между положением его сына в замке и своим положением! И все это оттого, что ему до сих пор не удается оформить должным образом все бумаги на Рауля. Ему не с кем говорить: Мари-Эме все еще в ссылке. Опекунство он оформил еще в первые годы, но этого недостаточно! Теперь ему надо было совершить очередной шаг: закрепить за сыном Бражелон. И только после этого, ближе к совершеннолетию, можно было искать пути, как сделать его наследником Ла Феров. Но и одного введения его в наследование Бражелона заставило бы слуг относиться к Раулю, как к своему будущему барину, а не как к бедному сироте, которого пригрели из милости. Надо было возобновить все старые связи, знакомства. Начать регулярно появляться в свете - хотя бы в Орлеаннэ. Граф подошел к окну - Гримо, коня! Он одним движением взлетел в седло и понесся, не разбирая дороги. Обычно это помогало успокоиться, привести мысли в порядок. Обычно, но не сегодня. Он едва не загнал коня, привел себя в состояние полного смятения, потому что так и не нашел выхода из создавшегося положения. Собственное бессилие выводило его из равновесия. Домой он вернулся затемно, измотанный не столь физически, сколь морально. Едва притронулся к ужину: есть не хотелось. Он взялся просматривать почту, но быстро понял, что не вполне ухватывает смысл читаемых писем и документов. Наконец, убедившись, что толку от него сегодня не будет, он лег в постель. Но сон не шел; перевозбужденный мозг настойчиво возвращался к больному для него вопросу: как это сделать? На какую-то долю мгновения пронеслась мысль: стакан шамбертена мог бы помочь! - но он тут же с негодованием отбросил ее. С этим он покончил навсегда! Огюст с досадой ударил кулаком по подушке. Раз, другой!.. Странно, но это подействовало; ему стало вдруг смешно. Он со стороны увидел себя, мечущегося в поисках решения, и, упав лицом в подушки, рассмеялся . Хорошо, что в подушки: так его никто не услышит, даже Гримо, который наверняка оставил дверь приоткрытой, волнуясь за хозяина. Нет, надо спать… не зря говорят: " Утро вечера мудренее". Однако утро, вопреки пословице, не принесло решения. Но Атос как-то успокоился, поняв, что выход обязательно найдется, надо только набраться терпения. Его былой философский подход к жизни разлетался в прах, когда речь шла о сыне. Да, надо подождать… И, вопреки логике, в нем крепла эта уверенность: все устроится наилучшим образом. За чередой дел и забот время летело незаметно. Атос самым тщательным образом занялся хозяйством, находя в этом давно забытое удовлетворение. Он и вправду стал настоящим сельским помещиком: рачительным хозяином, деловым и предприимчивым, вникающим в любую деталь. Помощь Гримо была неоценима: он давно уже показал себя достойным управляющим; граф мог самому себе признаться втихомолку, что без Гримо он бы не управился. Теперь господина графа постоянно звали в гости: местная знать почитала за честь принимать у себя соседа. Но Атос сошелся близко только с герцогом де Барбье. Старик знал о графе больше, чем хотелось бы Его сиятельству, но никогда ни словом, ни намеком не позволял себе показать, что хоть как-то в курсе былых обстоятельств его жизни. Общество теперешнего графа де Ла Фер устраивало его больше, чем любое другое. Но герцог, сам будучи вхож в самые знатные дома Франции, никак не мог взять в толк, почему Атос всячески избегал визитов к герцогу Орлеанскому, который был тут же, под боком, и, пожелай он этого, одним росчерком пера мог бы помочь графу. Барбье был единственный, с кем Атос поделился своими трудностями. И, тем не менее, Его Светлость не понимал, почему граф не хочет прибегнуть к помощи Месье. Атос же брезговал принять помощь от Гастона. Все, что он знал об этом принце, внушало ему непреодолимое отвращение. Из его рук он никакой помощи принимать не намерен. Оставался еще Арамис. Арамис, который находился непонятно где. Писал он относительно регулярно. Но письма приходили всегда с оказией, так, что Атос не представлял, где друг обретается в настоящий момент. Свои ответы он отправлял, как правило, с тем же человеком, что привозил ему письма от аббата. Арамис никогда не спрашивал о Рауле: казалось, сами мысли о ребенке были ему неприятны. Атос, как никто умевший чувствовать другого человека, никогда не упоминал о сыне. Но Арамис был единственным человеком, кто мог бы ему подсказать, где скрывается де Шеврез. Однако, Атос не решался об этом спрашивать. Его что-то останавливало. Быть может, боязнь, что он может смутить покой друга, что тот может усмотреть в желании увидеть Мари нечто, что наведет его на ненужные мысли. За свою деликатность и чувствительность к другим он всегда расплачивался собственными нервами. Если ничего не изменится, придется самому наведаться в Париж. Насколько он хотел бы повидаться с д’Артаньяном, настолько ему не хотелось оставлять Бражелон и вновь окунуться в суету и грязь столицы. Он почти уже решился на поездку, но тут в их краях появилась его давняя знакомая -герцогиня де Вандом. Женщина набожная, скромная и отзывчивая и с нужными связями: вот тот человек, который ему может помочь. Когда доложили о графе де Ла Фер, она вспыхнула, сама не зная, почему. Наверное, потому, что приятно было увидеть старого знакомого… Не виделись они давно - лет пять-шесть. Она всегда украдкой любовалась этим человеком, а сейчас просто растерялась: ей даже почудилось, что это кто-то, ей не знакомый. Никто и никогда не дал бы графу его сорока лет. Перед герцогиней предстал еще молодой человек, с гибкой и стройной фигурой античного атлета, с сияющим взглядом лазурных глаз в оправе таких ресниц, какие увидишь разве что у жителей Магриба, с движениями легкими и непринужденными; ничто в нем не напоминало об уставшем от жизни, пресыщенном аристократе, с которым она была знакома прежде. " Влюбился! И любим! И нет другого объяснения для этой перемены!" - подумала герцогиня с чувством легкой досады. - Я очень рада вас видеть, граф. Приятно убедиться, что вы не забываете старых знакомых. - Она протянула ему руку, над которой он склонился в поцелуе. - Право, ваша светлость, вы пытаетесь обвинить меня в неблагодарности? - Упаси меня Бог от этого, граф! Но все же, что вас привело ко мне? Только ли простая вежливость? - Она чуть лукаво, из-под веера, взглянула на Атоса. Тот побледнел. - Мадам, это было бы недостойной ложью - объяснить мой визит только желанием засвидетельствовать вам свое почтение. Но разрешите мне объяснить вам все по порядку. Постараюсь вас не слишком утомить своей просьбой. - Вы не утомите меня, уверяю вас. Хотя бы потому, что я знаю вас как прекрасного рассказчика. Но как вы изменились, милый граф! Словно и не было этих лет! - О, у меня появились причины не замечать прошедших лет, - улыбнулся Атос.- Но позвольте, я начну. Он замолчал. "Я права. Он действительно любит и не знает, как об этом начать говорить."- решила Франсуаза. - Граф, Вы пришли ко мне и не решаетесь сказать, чему я обязана удовольствием видеть вас вновь? Не уверены, что я пойму вас? Я вас не узнаю. - Госпожа де Вандом не знала, как принять молчание Атоса. Как всякой женщине, ей, конечно, было бы интересно узнать, что же все-таки происходит с ее знакомым. Такой сияющий вид и вдруг - нерешительность! - Ну, что же Вы, мой дорогой граф? - Она сама не заметила, как с ее губ сорвалось это немного фамильярное "мой дорогой граф". - Я слушаю вас со всем вниманием. Атос сделал глубокий вдох, как ныряльщик перед прыжком в воду. Но отступать было поздно. - Мадам, то, что я хочу вам рассказать, касается меня только частично. - "Господи, прости меня, но я вынужден лгать!" - И, тем не менее вы пришли, чтобы мне это рассказать! - Да, потому что я не знаю никого, кроме вас, кто бы мог помочь моему другу в таком тонком и деликатном деле. - Рассказывайте, граф! Раз уж вы пришли, говорите все. Я постараюсь помочь вашему другу, если это только будет в моих силах. Говорите же! - Один из моих близких друзей, будучи проездом в маленькой деревушке, остановился у местного священника. Тот находился в чрезвычайно затруднительном положении: накануне ему подкинули младенца. Кроме денег и… - Атос чуть запнулся, - и записки в колыбели не было ничего. Мой друг, человек абсолютно одинокий, подумал, что ребенок мог бы скрасить ему жизнь, дать ему хоть какой-то смысл к существованию, и… - Атос замолчал, чувствуя, как пылает лицо; ну не мог он лгать, не умел даже ради сына. Герцогиня смотрела на его терзания с вполне понятным сочувствием, не лишенным толики любопытства. Если бы его в эту минуту увидели друзья, они точно не узнали бы Атоса. Потому что от его невозмутимости не осталось и следа. Он, точно школьник, пойманный на вранье, не знал, куда деваться от пристального взгляда дамы. Неожиданно он встал. - Прошу простить меня, ваша светлость. Я понял, что взял на себя непосильную миссию. Я приношу свои извинения, что отнял у вас столько драгоценного времени и… - Сядьте, граф! – Франсуаза вспомнила, что она принцесса и ее приказа не посмеют ослушаться. - Сядьте и продолжайте! И не затрудняйте себя …тем, что не хотели бы говорить. Он поднял на герцогиню потемневшие глаза. - Я не могу рассказывать, как это было на самом деле, мадам: это не только моя тайна. - Я поняла ваши слова так, что этот ребенок от знатной дамы? - От очень знатной дамы, ваша светлость. - И что бы ваш друг хотел сделать для этого ребенка? Это мальчик или девочка? - Это мальчик, мадам. - Это усложнит любой вопрос. Вы это знаете? - Да, и потому хочу помочь моему другу. У него есть поместье. Графского достоинства. Вы позволите мне не называть его? - Сейчас это не имеет значения. Ваш друг хотел бы закрепить его за ребенком? - Да, герцогиня, вы правильно поняли. Теперь молчали оба. Франсуаза украдкой бросала взгляды на собеседника, который стремительно бледнел. Он пугал ее этой бледностью: казалось, еще секунда - и он лишится чувств. - Я постараюсь вам помочь, друг мой. Я человек неискушенный в таких делах, но я обязательно посоветуюсь с людьми знающими. Атос, решив, что аудиенция закончена, встал. - Я прошу прощения, ваша светлость, если чем-то задел вас или вам была неприятна моя просьба. Не смею более отнимать ваше время. - Он поклонился. - Граф, вам никто не говорил, что вы можете быть невыносимы? - Говорили, и не раз! - чуть улыбнулся Атос. - Ваш визит не был мне в тягость, наоборот, я благодарна вам, что смогу совершить богоугодное дело. Садитесь, прошу вас, и расскажите мне лучше о мальчике. Сколько ему лет? Глаза графа потеплели: для него любой разговор о сыне был наслаждением. Франсуаза слушала, не перебивая. Она давно поняла, кто этот близкий графу друг, и только поглядывала украдкой на собеседника. Атос увлекся. Его маленькое божество было для него центром мироздания. А у герцогини появилась шальная мысль, которую она тут же загнала поглубже: "Как же он умеет любить! И как любил он мать этого мальчика, если так любит этого ребенка?" Она ощутила, и не в первый раз за время их знакомства, нечто, похожее на укол ревности. Что-то, сродни досаде. А еще возник страх, что она, замужняя женщина, набожная и целомудренная, обратила внимание на чужого мужчину. Свое смущение она спрятала за веером. Но Атос заметил, что его слушательница стала рассеянна. Она или утомлена или чем-то недовольна. Он тут же откланялся, и на этот раз она не стала его удерживать. Едва затихли шаги графа за дверью, как она бросилась в домашнюю молельню. Испуг ее был велик: перед глазами стоял только этот красавец, и даже самая отчаянная молитва не могла ей помочь. Добродетельная супруга и мать не могла справиться с собой. Впервые в жизни она ощутила, что близка если не к любви, то к влюбленности. Атоса не ввели в заблуждение обещания принцессы. Он понял, что она, верная данному слову, постарается помочь ему, но вряд ли у нее найдется повод, как объяснить столь деятельное участие в судьбе никому не известного подкидыша. Он был зол на самого себя. Этот визит был большой ошибкой. И граф гнал коня, пытаясь привести свои изрядно растрепанные чувства хоть в какой-то порядок. Просвета в своем деле он пока не видел.
stella: Глава 7. ЗЕМЛЯНИКА, Лето 1641 года выдалось теплым. Вся окрестная детвора пропадала в лесах и лугах. Поспевшая земляника - самый лучший предлог проводить время на свободе. Рауль же изнывал в стенах замка. Атос и Гримо с утра и до вечера пропадали в разъездах. Возвращались измотанные - у графа порой сил хватало только на то, чтобы зайти к мальчику благословить его перед сном. Потом он валился в постель, а утром, чуть свет, они вновь были в седле. У Рауля были каникулы. Весь год он прилежно и с успехом занимался с учителями и отдых заслужил. Атос особо не сопротивлялся, только напомнил, что то, что он оставлял ему, как домашнее задание, должно быть выполнено. Граф сам был человеком обязательным и того же добивался от сына. Он начал с ним заниматься фехтованием. Гибкий и сильный мальчуган легко схватывал азы, но занятия должны быть регулярными, а граф дома почти не бывал. Последний раз они выезжали с Раулем в лес в конце весны. Рауль уже отлично держался в седле. Пони у него был крупный и резвый, но они отлично ладили между собой. Атос даже разрешил сыну взять с собой шпагу - самую настоящую, с острым клинком. Граф специально заказал такую в Блуа: Рауль должен привыкать к настоящему оружию. Солнце грело почти по-летнему, и они, спешившись, привязали коней. Атос расстелил на пригорке плащ и прилег, наблюдая из-под полуопущенных век, как Рауль охотится на бабочек. Полузабытое воспоминание, подобное аромату старых надушенных писем, возникло в сознании. Когда-то он уже видел такого мальчишку, бегающего по лугу. И бархатный костюмчик, испорченный играми в росистой траве, был ему до странности знаком. Это было в отцовском замке, когда у них гостил Генрих с дофином. Он не успел углубиться в воспоминания, потому что раздался детский крик, полный такого ужаса, что Атос мгновенно оказался рядом с сыном. Рауль больше не кричал. Он стоял, и только, не в силах издать хоть какой-то звук, указывал пальцем на приподнявшую голову гадюку. Черт, ну как же он мог забыть: весной змеи очень агрессивны! Он ничего не объяснил, не рассказал ребенку и потащил его в лес! - Ну, что же вы, Рауль?! За шпагу!- спокойный голос опекуна вывел Рауля из состояния ступора. Он осторожно, не спуская глаз со змеи, вытащил шпагу из ножен и, прежде чем она успела прыгнуть, снес ей голову одним взмахом клинка. - Отлично, друг мой! Прекрасный удар!- воскликнул граф. Ребенок зарделся от радости: получить похвалу из уст графа было не просто, Атос не разбрасывался комплиментами без причины. Он смотрел на своего обожаемого наставника такими сияющими глазами, что у Огюста в душе все перевернулось, и комок подступил к горлу. Ребенок верит ему, смотрит на него, как на божество, а это "божество" не в силах дать ему ту малость уважения, что полагается мальчику по рождению… Последние два года Атос видел, как растет сходство между ним и сыном; наследственные черты графов де Ла Фер проявлялись в ребенке все сильней. Античная правильность черт, разрез глаз, форма головы, даже осанка, даже манера откидывать голову, походка. Даже то, как он пожимал плечами, изобличало в нем породу графов. Это было приятно сознавать, но глаза были не только у него. Сходство это замечали и слуги, и немногочисленные гости и соседи, бывавшие в замке. Прятать ребенка от посторонних глаз он не собирался. Граф держал себя в руках, делая вид, что не замечает многозначительных взглядов, но с каждым днем ему становилось все труднее соблюдать это равнодушие. Теперь и домашняя челядь начала недоумевать: если мальчонка – родственник графа, если он учит его, как учат знатного дворянина, то почему у него нет хоть какого-нибудь завалящего титула? Ну, не графа, так барона! Или просто, почему не говорить ему – господин шевалье? Атос приказал забрать из Ла Фера все картины и портреты предков, но повесить велел пока только три: родителей и бабки. Полотен было много, и среди них - немало принадлежавших кисти великих мастеров прошлого. Пока все это богатство хранилось в отдельной комнате, дожидаясь того великого для графа момента, когда он сможет, приведя сына в галерею, сказать ему с гордостью: "Смотрите, это и Ваши предки, виконт!" Граф задумчиво рассматривал портрет, на котором был изображен он сам незадолго до своей отставки. Странное знакомство с художником состоялось в трактире. Атос никогда бы не стал общаться с каким-то простолюдином, ищущим места, где можно погреться. Но голодный блеск глаз и сдержанность манер обратили его внимание на молодого человека. Тот кутался в видавший виды плащ и время от времени кашлял тем кашлем, который часто бывает предвестником смертельной болезни. Ни слова не говоря, Атос налил ему вина и пододвинул ужин, к которому сам так и не притронулся. Незнакомец бросил на него затравленный взгляд, но, получив утвердительный кивок, принялся за еду. Атос спокойно ждал, пока он насытится. Только потом позвал трактирщика и рассчитался. Уже выходя, он что-то негромко сказал хозяину. - Кто этот господин?- решился расспросить трактирщика незнакомец. - Этот? Что уплатил за ужин, который съели вы? - Да. - Мушкетер Его Величества, как вы могли заметить. Он, кстати, велел оплатить и ваш ночлег у меня. - Он большой вельможа? - Кто ж его знает! Но он - человек слова и я знаю его лет семь–восемь. Трактирщик, конечно, не знал, кто такой Атос, да это его и не волновало: главное, что расплачивался господин мушкетер всегда. Но не знал он и того, что нищий голодранец, ночевавший у него в трактире – флорентийский художник, приехавший в Париж делать карьеру. И решивший расплатиться за доброту способом, достойным художника - портретом своего благодетеля. Ему пришлось долго уламывать Атоса. То у того не было времени, то настроения. Но молодой человек был настойчив. Он по-прежнему обретался в том же трактире, где за стол и комнатку рисовал хозяину вывески. В день, когда новую вывеску водрузили на место, в трактир наведался Атос. Против своего обыкновения, он задержался перед входом, чтобы рассмотреть то, что висит над дверями. И тихонько присвистнул: эта вывеска, что называется, была ни к месту. Автор скромно восседал в углу трактира. Завидев мушкетера, он встал. И совсем удивился, когда тот поманил его к себе. - Это вы рисовали вывеску?– художник отметил, что господин не употребил уничижительного "малевал". - Да, господин. - У вас есть заказы посерьезнее, чем эта вывеска? - Увы, господин Атос, у меня нет ни знакомств, ни связей. Я в Париже человек пришлый. - Вы хотели, чтобы я позволил вам написать свой портрет.– Атос замолчал на мгновение.- Сделаем так: если портрет будет удачен, я оплачу его и найду вам клиентов. Только одно условие - работать быстро. Не вздумайте растягивать на десятки сеансов. Бедняга от радости только мог кивнуть, не смея поверить своему счастью. Время у Атоса было. Но он не хотел, чтобы д’Артаньян застал его позирующим для портрета. Поэтому он велел говорить Гримо, что его нет дома. Это всегда означало для друзей и знакомых, что у него долгий разговор с бутылкой и новых собеседников ему не требуется.
stella: Портрет не просто удался. Благодаря недостатку времени, а может, и особому вдохновению художника, он, написанный в манере el primo, поражал своей легкостью, стремительным бегом кисти по холсту. Это было неожиданным, но, несомненно, талантливым произведением, написанным в новой, ни на кого не похожей, манере. На Атоса смотрел еще молодой человек, в сером бархатном камзоле, в серой шляпе с белым пером. Он стоял, небрежно опершись на остатки каменной ограды, за которой, в жемчужно-сером мареве, угадывались развалины каких-то строений. Мягкий свет, лившийся откуда-то сбоку, осторожно лепил повернутое к зрителю лицо и руки, играл тончайшими переливами серого, зеленоватого, розового, тонул в бархате костюма, трепетал на драгоценных кружевах воротника и манжет, и окутывал ореолом волосы и затененное полями шляпы лицо. Легкая улыбка - смесь печали и иронии, витала на губах этого Атоса. Необычная, серебристая гамма красок придавала поэтичность образу. Тщательно прописаны были только лицо и руки. Все остальное писалось быстрыми, неистовыми мазками. Но художник сумел ухватить и тревогу, снедавшую Огюста в то время, и печаль расставания, и легкую насмешку над самим собой. Портрет Атосу понравился, и он щедро расплатился с художником. Как и обещал, он нашел ему заказчиков, но судьбе было угодно решить по-своему. Спустя несколько месяцев художник скончался от чахотки, которую подхватил в холодном Париже. Но портрет, память о сгинувшем таланте, остался, напоминая графу о годах боли и сомнений. Он осторожно прикрыл портрет куском ткани и поставил его на место у стены. В коридоре его остановила Адель. Она так и не вернулась в Рош-Лабейль и осталась в замке приглядывать за Раулем и помогать по хозяйству. - Господин граф, господин Рауль просится в лес за земляникой с крестьянскими детьми. Можно ему пойти? Атос подумал секунду. - Хорошо, но пусть идет с Блезуа. Одному я не разрешаю. Женщина поклонилась и умчалась передать слова графа. Через секунду со двора раздался ее голос: - Господин Рауль, Блезуа! Господин граф разрешил вам идти! "Вот как, значит Блезуа сам подумал, что не стоит Рауля отпускать одного с деревенскими. Отлично! В лесу от этого дуралея толку будет больше, чем в доме."- Атос через окно наблюдал, как парочка, с корзинками для ягод (у Рауля поменьше, у Блезуа побольше) отправилась по аллее, ведущей к Блуа. Блезуа тащил в своей корзине еще и пироги, которыми его щедро снабдила Жоржетта. Вернулись дети, когда солнце еще было высоко. Корзины были полны ягод, но особой радости по этому поводу не наблюдалось. В особенности расстроенным выглядел Блезуа. Синяки были у обоих. Жоржетта, принимая у мальчишек собранный урожай, сразу заметила и следы сражения, и красные глаза у Рауля. Но Рауль сразу убежал к себе, и ей достался только Блезуа. - Ну-ка, парень, что-то ты не веселый, как я погляжу. Выкладывай, что там у вас приключилось?- приступила она к допросу. - Жоржетта!- Блезуа оглянулся, не слушают ли их.- Жоржетта, беда! - Что еще стряслось, говори, бездельник! - Я не знаю, как господину графу об этом сказать, он ведь все равно спросит. Он сердиться сильно будет, еще и накажет за это, но вот знать ему все равно полагается… - Да что знать? - Про господина Рауля! Про то, что про него и про графа говорят вокруг! Жоржета нахмурилась. - А что говорят вокруг? - Что господин Рауль вовсе никакой не приемыш у господина графа, а самый, что ни на есть настоящий сын господина графа! - выпалил Блезуа одним духом. Кухарка охнула, прижав передник ко рту. - Господи, да кто ж такое осмеливается говорить? - Крестьянские дети, вот кто. А и вправду,- он совсем понизил голос,- Жоржетта, ведь и вправду, они так похожи стали, просто жуть берет! - Значит так, парень!- старуха подбоченилась.- Ты ничего не слыхал, понял? - Что он должен понять, Жоржетта? Что ты не слыхал, Блезуа?- Атос, который никогда не удостаивал своим посещением кухню, неожиданно возник на пороге. Последние слова кухарки он услышать успел. Возникло замешательство. Блезуа и Жоржетта переглядывались, не рискуя отвечать. Атос, которого что-то и так изрядно вывело из себя, начал терять терпение. Он не выдержал первый. - Блезуа, иди за мной! Блезуа, торопливо осенив себя крестным знамением, побежал за господином. Атос прошел прямо в кабинет. Он сам закрыл за Блезуа дверь, удостоверившись предварительно, что в коридоре не маячит никто из слуг. Потом он уселся в кресло и сделал Блезуа знак приблизиться. Блезуа, бледный, перепуганный таким началом разговора, стоял перед ним навытяжку. - Так что у вас произошло?- словно невзначай поинтересовался Атос.– Отвечай и не вздумай увиливать от вопроса. От Рауля я ничего не добился: он только расплакался. Ты уже не ребенок и способен ответить вразумительно. Так что же все-таки произошло во время вашей прогулки? - Ну, мы собирали землянику,- начал Блезуа.- А потом, когда проголодались, сели на пригорке и решили подкрепиться. А потом… - Вот это "потом" меня и интересует. С этого места, пожалуйста, поточнее. - Ну, мы решили, что земляники собрали вдоволь и ничего не произойдет, если мы немножко и сами поедим. - На здоровье!- не моргнув глазом, серьезно вымолвил граф. - А господин Рауль сказал, что он есть не будет, а лучше вам отнесет, потому что вы любите землянику. - Очень мило с его стороны. А потом? - А потом Жако - это сын нашего кузнеца, сказал, что так и положено, потому что господин Рауль сын господина графа и правильно, что он заботится о своем о…. Господин граф, что с вами? - Довольно, я все понял! Иди!- Атос рванул воротник с такой силой, что полетели крючки. Сил выслушивать, что там было дальше, у него уже не было. Ясно, как божий день, что дети говорили то, что слышали дома от взрослых. Бедный мальчик, конечно, выслушал все, что ему знать не следовало: в простых семьях не церемонятся в выражениях. Атос чувствовал, что задыхается. Себя он не видел, но Гримо, влетевший в кабинет по крику перепуганного Блезуа, пришел в ужас. По комнате метался разъяренный тигр, не видящий ничего и никого перед собой. В такой ярости он не видел хозяина ни разу. Наверное, и сам Атос смог бы припомнить не много случаев, когда его доводили до такого состояния. Гримо трясущейся рукой налил хозяину воды, но стакан полетел в камин. Перепуганный управляющий попятился за дверь, прикрыл ее за собой и только тогда осмелился перевести дух. - Что? Что ты ему сказал?- наконец выдавил он из себя, обращаясь к Блезуа, который трясся и крестился рядом. - Да только то, что вокруг говорят. - Что? - Что господин граф и господин Рауль похожи, как отец с сыном и не гоже, чтоб мальчик рос без титула, словно лакейский сын. Гримо только схватился за голову. - Ты это все сказал? - Нет, про лакейского сына не успел.- Блезуа замолчал, испуганно глядя на управляющего. Тот раскачивался, как от зубной боли. – Ты хоть понял, что натворил?- необходимость сделала Гримо разговорчивым. - Я что? Я только передал ему, что говорят. И не все. Все - не успел. Он меня выгнал. - Об остальном он сам догадался. Из-за двери раздался грохот падающей мебели. Вслед ему полетели проклятия. Настоящие. Из мушкетерского лексикона. - Ну, вот что, - Жоржетта, которая тоже уже была в коридоре, посмотрела на обоих.- Кому-то надо его угомонить. На женщину, да еще на старуху, он руку не подымет. - Ты с ума сошла, старая,- у Гримо не было уверенности кухарки, он схватил ее за руку.- Тут только господин Портос, или, на худой конец, господин д’Артаньян, и помогли бы. Он страшный, когда его так доведут! Но кухарка не знала, кто такие Портос и д’Артаньян. Зато она отлично представляла, чем это может кончиться не только для нее и окружающих, но и для самого хозяина. Жоржетта перекрестилась недрогнувшей рукой и решительно потянула дверь на себя. За дверью было подозрительно тихо. Хозяин, без кровинки в лице, всклоченный, в разодранной у ворота рубашке, в расстегнутом камзоле, сидел на подоконнике, откинув голову на полуоткрытую створку окна. Жоржетты он, скорее всего, не заметил. Он выдохся полностью, и об этой дикой вспышке свидетельствовали только тяжелое дыхание и капли пота на лбу. В кабинете тоже все было на своих местах. Жоржета сделала то, что не удалось Гримо: заставила хозяина выпить воды. Атос открыл глаза и увидел у своего лица старую, жилистую руку, держащую стакан. - Господин граф, не извольте сердиться на меня, старую, но вам бы лечь надо было, нельзя так! - Ты что, командовать у меня вознамерилась?- Атос, не веря, что кто-то может себе позволить такую вольность обращения с ним, выпрямился. - Да упаси меня Бог от такого! Где уж мне, старой кухарке, учить такого важного господина! Я только хотела сказать, что, если вы, упаси Бог, разболеетесь, кто за господином Раулем присмотрит? Не себя – его пожалейте! Граф провел рукой по лбу. "А ведь старуха права. Я распустился. Ничего хорошего из таких выходок не выйдет. Злишься на самого себя, что сделать ничего не можешь? Значит, надо ехать в Париж, искать там связи и ходы." Жоржетта, между тем, вела свое. - Поздно уже, Ваше сиятельство. Я вам ужин принесу, поешьте да ложитесь в постель. Вот и господина Рауля Адель уже спать уложила. Он, бедненький, все ждал, что вы к нему зайдете, да так и уснул. А землянику он вам всю оставил, сказал, что в лесу наелся, пока собирал. - Ужинать я не буду, пожалуй, только землянику и принеси. - Ну, вот и отлично,- обрадовалась Жоржета.- Мальчик будет доволен, что не зря старался для вас, господин граф. - Занесешь мне сюда. Я пока к Раулю зайду. Атос прошел в детскую. Мальчик спал, вздрагивая во сне. Под глазами у него залегли тени: то ли от пушистых ресниц, то ли от пролитых слез. Атос наклонился над изголовьем, жадно вглядываясь в лицо сына: сходство было несомненным. Если у него, глубоко в душе, и появлялись неправедные мысли, то это сходство было ему доказательством. Ждать нельзя, надо спешить с определением положения сына. Если уже всякий крестьянин у себя в своей лачуге может рассуждать, почему графский сын живет в замке, как приемыш, как слуга, медлить нельзя. Атос с ума сходил от этих мыслей. Но никогда не возникало у него мысли, что он совершил глупость, забрав ребенка. Он дал жизнь этому человечку, и он обязан дать ему достойное будущее.
stella: Глава 8. АББАТ ДЭРБЛЕ.( А здесь уже ассоциации с ЖИТИЕМ... ) Когда Анна-Женевьева, а следом за ней и Арамис уехали, наконец, из замка, Атос еще добрую неделю не мог прийти в себя. Хоть он и простил друга, но принять выходку господина аббата и принцессы так и не смог. Остались недоумение, боль и непонимание происшедшего. Человек щепетильный, превыше всего ставящий вопросы чести, граф отказывался сердцем принять то, что произошло у него в доме. И никакие доводы рассудка, приведенные Арамисом о том, что чувства его и Анны были давними, что принцесса была просто продана герцогу де Лонгвилю в счет погашения долгов отца, что Лонгвиль не достоин такой жены, что он подлец, трус и негодяй - ничто не помогало. И пусть сам Атос презирал герцога так, что никогда не подал бы ему руки: все равно в содеянном он видел, прежде всего, преступление против основ морали и порядочности. Это было больно и горько, и боль эта, затаившись в сердце, грызла его. Особенно тяжело это становилось по ночам, когда его одолевали мысли и воспоминания. Может быть, найдись в целом мире хотя бы один человек, которому он мог бы поведать все, что мучило и тяготило его, боль бы уменьшилась. Но Атос был горд, и никто и ничто теперь уже не могло заставить его раскрыть свое сердце. Когда-то, в состоянии крайнего опьянения, он мимо воли рассказал д’Артаньяну кое-что о себе. Арамис тоже знал немного - то, что лежало на поверхности. Историю рождения Рауля Ренэ узнал от самой Шевретты: Атос только признался в своем отцовстве. Огюст всегда оставался наедине со своими переживаниями. Друзья бежали к нему, зная, что он всегда поможет советом, деньгами, делом, шпагой, наконец. Ему можно было раскрыть душу, выплакаться у него на плече. Он всегда мог понять, умел утешить, но никому из его друзей не приходило в голову, что Атос не менее их нуждается в том, чтобы его выслушали. Не помогли, нет: просто выслушали, что у него на душе. Его гордость и неприятие помощи сыграли с ним горькую шутку: он остался один, наедине с собой, отгороженный от всех стеной собственной гордости. Никогда и ни за что на свете не согласился бы он, что умная, ненавязчивая женщина, как никто, смогла бы поддержать и утешить его. Может быть, именно женская ласка и была тем, в чем он так остро нуждался. У него были женщины и до и после встречи в Рош-Лабейле, но это были либо мимолетные связи, либо совсем уж случайные встречи: он был все еще молод, по-прежнему на редкость красив, на него постоянно обращались женские взоры, и природа брала свое. Но душевной близости с женщиной он не позволял себе никогда. Они всегда от него ждали чего-то: денег, внимания, любви. Последнее он точно не собирался им давать. Анна получила все – повторять он не собирался. У него были основания не доверять прекрасному полу: он не нашел в женщинах, встреченных на своем пути, ничего достойного и имел повод презирать их. Судьба, жестоко покалечив ему душу, в конце концов сделала подарок, наградив его сыном. Прелестным, удивительным мальчиком, давшем ему ощущение счастья. И тут же изыскала способ не дать ему возгордиться: общество не примет его сына, как равного. Он навсегда обречен носить клеймо бастарда. Что с того, что он опекун. Опекун родного сына! Это - сказка для всех! Он пошел на эту меру, как на отсрочку. Теперь подошло время для следующего шага: он должен закрепить за Раулем Бражелон и земли, принадлежащие графству. И самое главное: титул графа. То, что без особых хлопот проделал старый Бражелон, завещая Атосу свой титул со всеми правами, ни у кого не вызвало протеста: родство было хоть и дальним, но несомненным. В случае же с Раулем от него требовалось доказать, что сын - дворянин, как со стороны отца, так и матери. Герцогиня де Вандом не смогла помочь ему. Атос подозревал, что она обращалась к духовнику королевы, а господин де Поль не захотел хлопотать за ребенка, мать которого неизвестна. Такой ревнитель нравственности и добродетели, как господин Венсан де Поль, просто посчитал недостойным вознаградить дитя греха. Вот эта проблема мучила Атоса не первый год, и он не видел выхода. Дело было настолько щекотливым, что подступиться с ним можно было только к королеве. Только она могла бы понять старую подругу, пожелай та раскрыться перед Анной. А в общем, если не сводить все к этой, очень болезненной для Атоса, проблеме, все складывалось просто отлично. От общения с сыном граф получал огромное удовлетворение. Мальчик радовал его своими успехами. Атос выгадывал для него время в своем, более чем насыщенном заботами, дне. Занимался с ним фехтованием, верховой ездой, учил плавать. И рассказывал, очень много рассказывал. Старался беседовать с Раулем обо всем. Казалось, не было тем, на которые невозможно было бы поговорить с Атосом. Человек огромной эрудиции, он оказался и отличным учителем; просто и доходчиво умел объяснить любую неясность в книге, любую, сделанную в латыни или греческом, ошибку. Они старался почаще выезжать с мальчиком, которому сменили пони на "взрослого" коня. Рауль уверенно держался в седле. Почти всегда их сопровождал Гримо. Более того, граф стал брать с собой воспитанника и в деловые поездки. Он сызмальства приучал Рауля к делам, хотя и думал о военной карьере для сына. Теперь Рауль мог сам видеть, как опекун решает дела по хозяйству, как разговаривает с арендаторами, словно между делом приучая их к тому, что этот мальчик - их будущий хозяин. Когда-то его собственная бабка поступала также, заставляя маленького Огюста сидеть на ее деловых встречах. А она умела вести дела! Они собирались в очередную поездку, когда неожиданно появился д’Эрбле. Помня его просьбы, что он не хотел бы встречаться с Раулем, Атос отправил мальчика с Гримо. С Арамисом он не увиделся. Атос устроил так, что они разминулись. Поездка, намеченная на этот день, не требовала, чтобы Атос ехал с ними в деревню, но граф ощутил легкую досаду - этот день он уже не посвятит сыну. При том, что он обрадовался Арамису совершенно искренне, Огюст понял, что нынешний визит друга не просто ради удовольствия повидаться. После последней встречи прошло не так много времени, д’Эрбле человек занятой, и если он приехал, значит, у него очень веские причины для такого визита. Наверное, Атос ему очень нужен. Арамис сам предупредил вопрос, который он прочитал во взгляде друга (они умели обходиться без лишних слов): он по делу. После завтрака друзья перебрались в кабинет к графу. Аббат, обдумывая, как начать разговор, разглядывал на свет бокал с вином, любуясь игрой золотистых тонов напитка. Атос, боком сидя на подоконнике, наблюдал из-за портьеры, как в саду копается в цветах престарелый, еще со времен прежнего хозяина, садовник. Оба молчали, занятые своими мыслями. Наконец, Арамис решился заговорить о деле, которое его привело в Бражелон. - Я к вам, граф, по личной просьбе принцессы Конде. Атос, не скрывая изумления, развернулся лицом к Арамису. - У принцессы Конде есть просьба ко мне? Какая? - Она хочет встретиться с вами. Вы понимаете, что для нее, пусть даже и инкогнито, наносить вам визит… - Арамис вдруг залился краской, как мальчишка. - Об этом даже и речи не может быть. Конечно, я поеду к ней.- Атос замолчал, пристально вглядываясь в лицо друга.- Но скажите мне правду, Арамис, что же послужило поводом к этому пожеланию? Вы наверняка знаете, в чем дело? Чего мне ждать от этого визита? - Атос, я вас не узнаю, друг мой!- рассмеялся аббат.- Вы стали любопытны? - Я точен, Арамис. Я не люблю сюрпризов в беседах с дамами! - Я и сам толком ничего не знаю, граф. Но она просила передать вам, что была бы признательна, если бы вы согласились встретиться с ней. Да, вот еще что: она сказала, что хочет, чтобы это был визит к Шарлотте де Монморанси, а не к принцессе Конде. Атос нахмурился. На что она намекает: что они - родня? Он бы очень хотел понять, что скрывается за этим пожеланием. - Вот я еще о чем подумал, Атос,- прервал его мысль друг.- Может, вам стоит поговорить с принцессой о Рауле? Шарлотта сейчас очень сблизилась с королевой. Лучшего момента не найти! - Вы уверены в своих словах, Арамис?- Граф недоверчиво посмотрел на старого друга. - Я просто знаю обстановку при дворе. Поверьте мне, Атос: принцесса может добиться многого. Вы знаете, что больше всего объединяет сейчас ее и королеву? - Откуда же мне это знать, Арамис? Я далек от дворцовых сплетен и интриг. Арамис расхохотался: - Да, я знаю. Но они сами вас находят, дружище.- Увидев, как нахмурился граф, аббат взял его за руку.- Атос, друг мой, не надо! Я знаю, я чувствую, что в сердце своем вы не забыли обиду. Но вы знаете также, что я отдам за вас жизнь, если это потребуется. И вот сейчас я чувствую, что могу быть полезен, не только отдавая свою плоть и кровь. Сейчас реально можно устроить судьбу вашего мальчика. Вы упомянули, что пытались уже это сделать – и безуспешно. - Я сказал вам не много. Как вы догадались, д’Эрбле? - Я давно знаю вас, Атос: ваше спокойствие меня не обманывает; Вас что-то грызет изнутри? - Я действительно отвык от света, если не могу скрыть свои заботы от посторонних. - Я не посторонний, Атос, и я знаю, что вам не просто с ребенком. Атос молчал, не зная, что ответить. Арамис не любил Рауля. Он в душе не смирился с тем, что произошло. Мальчик вызывал у него не самые лучшие в жизни аббата воспоминания. Последнее время, может быть потому, что в сердце у него было новое, сильное чувство, он мог думать о той истории без прежней боли. Привязанность Атоса к ребенку Арамис не совсем понимал. Он рос вдали от дома, от материнской ласки, и всякий раз, когда Атос ненароком упоминал о сыне, в душе Ренэ возникало что-то, похожее на ревность. Атосу доставляло радость говорить о сыне, а Арамису не хотелось разделять с ним это чувство. Но именно о Рауле и подумал он, когда услышал просьбу мадам де Конде. У нее, кажется, есть просьба к графу. Наверное, что-то деликатного свойства. Так почему бы Атосу не попросить и ее помочь с ребенком? Вот только решится ли граф просить принцессу? Разговор был третьего дня. Зачем ей мог понадобиться Атос? Нечистая совесть подсказывала, что речь могла идти об Анне-Женевьеве. Он был уверен, что граф не выдаст его, но ему было не по себе от предстоящего визита. Бедный Атос! Он поставил его в невыносимую ситуацию. Лгать для Атоса недопустимо. Актер он никудышный - притвориться, что ничего не знает, не только не сумеет: сочтет это ниже своего достоинства. Остается только надеяться, что все это связано не с Анной-Женевьевой. Атос был достаточно родовит, чтобы, пожелай он этого, отклонить под каким-то благовидным предлогом просьбу принцессы. Она бы сочла его отказ верхом невежливости, прихотью вельможи. Но… Атос был прекрасно воспитан, и у него не было оснований отказывать Шарлотте. Она не сомневалась в его положительном ответе, иначе никогда бы не стала просить. - Она сейчас в Париже? - Нет, в Шантийи. Если вы хотите, мы можем выехать вместе. Часть пути я проеду с вами. - Не вижу причины откладывать этот визит. Неприлично заставлять даму ждать, в особенности, если дама - принцесса. Они выехали через два часа. Арамис украдкой поглядывал на графа: ему хотелось затронуть тему предстоящего тому визита, но Атос сосредоточенно молчал. Он замкнулся в себе, и Арамис знал, что из такого состояния его очень трудно вывести. Он, наверняка, думал о том же, что и Арамис: что собирается ему сказать принцесса Конде? Для визита граф оделся соответственно: темно-вишневый бархат камзола, шитое золотой нитью кружево воротника и манжет, серые перчатки, шляпа и сапоги, серый, в тон, бархатный плащ. Атос, если хотел, мог подать себя так, что ни одна дама не могла остаться равнодушной. Для этого визита он постарался. Повод у него был: старинное, еще детское знакомство с Шарлоттой де Монморанси. Как же это было давно! Детский полусон – полуявь... Мальчик и девочка в огромном, старинном зале: две детские фигурки теряются в тени мощных колонн. Девочка совсем мала - лет пяти. И очень гордится своим новым, взрослым платьем со шлейфом. Она похожа на дивную живую куклу: огромные глаза и длинные белокурые волосы, волной ниспадающие из-под чепчика. Мальчик - старше. И он совсем не рад своей гостье. Он должен ее развлекать, а его ждет книга о рыцарях с удивительной красоты гравюрами! Он должен тратить время, оставшееся от каникул, на эту куклу, когда в отцовской библиотеке столько непрочитанных книг! Мальчик морщится недовольно, но церемонно предлагает гостье руку и ведет ее в сад. Оба очень старательно изображают взрослых даму и кавалера. Сколько лет прошло с той встречи! Вряд ли у принцессы сохранилось воспоминание о том дне. Атос улыбнулся, забыв о том, что аббат рядом. - Атос, вы улыбаетесь? Нескромным будет спросить: почему? - Я подумал, господин аббат, что благодаря знакомству с вами возобновляю старое, очень старое знакомство. - Вы знакомы с Ее Высочеством, граф? - Если детское знакомство можно считать таковым. Ее отец близко знал моего. Родство не слишком близкое, но у них было много общего. - Атос, дорогой мой, скажите лучше, что у вас в родственниках вся знать Франции. Атос расхохотался. - Вы правы! Ла Феры в родстве с половиной Европы. - Вы могли бы жить совсем не так, Атос! - Не будем об этом, аббат!- граф нахмурился.- Пока что, я оказался не в состоянии устроить судьбу собственного сына. На развилке они расстались. О том, какой разговор состоялся у Шарлотты с Атосом, Арамис не узнал. Но при первой же встрече с духовником дочери принцесса заговорила о графе. - Я вам благодарна, отец Ренэ, что вы помогли мне встретиться с господином графом. Наверное, было не просто убедить его, что этот визит был очень важен для меня? - Что вы,- удивился Арамис.- Граф был польщен, что ваше высочество пригласили его. - Вот как!– Шарлота задумчиво смотрела куда-то мимо Арамиса.- Он очень не простой человек - ваш друг. И – очень одинокий. - Это правда, мадам. Но теперь он не так одинок, как вам могло показаться. У него прелестный воспитанник. - Он упомянул о нем в нашей беседе. Я думаю, что смогу быть ему полезна. Я помню, что когда-то, еще детьми, мы гуляли в его замке. Она честно пыталась ему помочь. Но каждый раз что-то вставало на пути: то болезнь и смерть короля, то увлечение королевы кардиналом Мазарини, то заговоры… Наконец, улучив момент, она все же раздобыла у Анны Австрийской грамоту, дающую Раулю право называться виконтом де Бражелоном. После смерти Атоса он будет графом. Больше никто не посмеет считать мальчика безродным.
stella: Глава 9. РАЗРЫВ С ШЕВРЕТТОЙ. Атос возвращался домой не спеша. Липовая аллея, ведущая к замку, разрослась так, что дорога временами превращалась в зеленый туннель. Прошло двадцать пять лет с того дня, как он перешагнул порог этого дома. Всякое бывало за эти годы, но все же хорошего было неизмеримо больше, чем плохого. Здесь вырос его сын. И сам Огюст нашел здесь свой настоящий дом. Деревья, когда он впервые увидел эту аллею, кто-то спилил так, что торчали одни стволы. Теперь зеленый шатер к осени становится золотым. Время не повернуть вспять. Вот и еще одна страница жизни перевернута. Он возвращался после последней (теперь он в этом уверен) встречи с де Шеврез. Окончательно и бесповоротно сказав "Прощай!". Как хорошо, что она уедет из Франции. Навсегда! Наконец он понял, что их не связывал даже сын. Что, под когда-то обворожительной внешностью, скрывается эгоистичная, умная, хитрая женщина, лишенная каких-либо моральных устоев, похотливая, эгоистичная самка, готовая отдаться любому, кто ей приглянется: будь то король, министр или жалкий деревенский кюре. Она не способна любить своих детей: где тут говорить о верности и чувствах! Разве он ждал от нее чего-то? Ну, положа руку на сердце - да, ждал. Думал, что любовь к сыну - это то, что их связывает больше, чем сердечная привязанность. Что годы заставят ее искать в их связи нечто большее, чем просто близость; надеялся, что их встречи породят и близость душевную. Вечный фантазер! Как был мальчишкой в двадцать лет, так и остался им в пятьдесят. Кроме сумасбродства, он не увидел за эти семь лет ничего. Единственно, что она проделывала с завидным постоянством - это пыталась афишировать их связь. Как только ее терпел столько лет бедный Арамис? После нескольких, особенно одиозных выходок мадам, он старался держаться от нее на расстоянии. Мари сразу почуяла, что близкий друг удаляется от нее. И прибегла к испытанному в данной ситуации средству: Рауль. Именно ради него Атос уходил от ссор. Ему казалось, что герцогиня так привязана к сыну! Она же давно пресытилась ролью покровительницы, трогательно опекающей юного воина. Рауль почувствовал это раньше отца, но не спешил делиться с ним: не хотелось огорчать графа. Атоса всегда радовало, что герцогиня так мила с сыном. Молодому человеку никогда не приходило в голову, что двух этих людей связывает нечто большее, чем дружеские отношения. Заслуга графа была в том, что Рауль так ничего и не понял. Да, Шевретты надолго не хватило. Она так стремилась к огласке, так хотела, чтобы ее связь с графом знали все вокруг! Она каждый свой роман рассматривала, как очередное приключение, которое можно подать в обществе в качестве пикантного анекдота. Атос категорически не желал быть в одном списке с Бэкингэмом, Холландом, Шатонефом и прочими. Свое отношение к ее болтливости и бестактности он высказал резко и категорично. И так, что мадам поняла: тут даже проливаемые слезы не помогут удержать любовника. Этот не станет молить о пощаде. Атоса, довольно долго не решавшегося начать этот разговор, подтолкнула беседа с сыном. Рауль зашел к отцу после визита к мадам де Шеврез. Он никогда не упускал случая засвидетельствовать ей свое почтение, когда бывал в Париже в то же время, что и герцогиня. Шевретта неизменно была внимательна к юноше, расспрашивала его о походах, мило шутила на тему его привязанности к мадемуазель де Лавальер, и всячески поощряла в высказывании ей признательности и почтения. В особенности, пока он был очень юн. В один из последних визитов его неприятно поразило, что она, едва отдав долг вежливости, стала проявлять нетерпение, потом раздражение и, когда он поспешил откланяться, она не сумела скрыть чувство облегчения, что его визит не затянулся. Сегодня же она просто не приняла его. Он знал, знал точно, что она дома. Но откуда ему было знать, что эта опала вызвана визитом отца и их последней ссорой? Атос твердо решил, что пора прекращать всякие отношения, если они стали в тягость обоим. Мари, естественно, считала, что она не совершает ничего предосудительного: что плохого в том, что они, двое свободных людей, неплохо проводят время и почему это должно быть тайной для окружающих? В высшем свете не принято прятаться в таких делах. О, заподозри Атос сразу, что это всего лишь видимость любви и заботы о сыне! Что Мари просто приятно, что такой обворожительный молодой человек постоянно посещает ее дом, так почтителен, нежен и делится с ней своими маленькими тайнами… Что во всем этом - только тщеславие стареющей кокетки,.. что материнскими чувствами она не обладает и не хочет обладать. Что весь этот спектакль разыгрывался только для того, чтобы удержать его у своей юбки! О, вот этого он ей никогда не простит! Этот театр не для него! Ложь он не желает терпеть. Если она решила, что разрыв с ним – это и разрыв с сыном, она просто бессердечная тварь! Он тысячу раз был прав, что не верил женщинам. Ему было мало миледи? Он получил пощечину еще раз, но в этот раз это удар по его отцовским чувствам. Какая же Шевретта дрянь! Рауль, не утаивший от отца, как приняла его герцогиня, растерянно смотрел на графа. Он не ожидал, что его рассказ так подействует: Атос побелел, губы презрительно сжались, гнев тут же сменился выражением ледяного презрения. Такой реакции на рассказ о герцогине он не разу не видел: Атос всегда очень положительно относился к его визитам к мадам. Рауль уже пожалел, что поделился с графом. - Виконт!- голос отца звенел металлом.- Я думаю, что с этого дня вам стоит прекратить навещать мадам де Шеврез. Визиты эти могут повредить вам в глазах короля и света. - Я не понимаю причины вашего запрета, граф?- Рауль, не скрывая тревоги, всматривался в отца. - Я ничего не делаю зря, вам это известно! Я был бы очень рад, виконт, если бы вы прислушались к моим словам. - Ваши слова для меня приказ, отец. - Я не хотел бы думать, мой друг, что вы мои советы воспринимаете таким образом, но в данном случае: это приказ! Рауль понял, что отец больше не хочет говорить на эту тему. Без причины он никогда не стал бы с ним говорить в таком тоне. Сейчас его лучше оставить одного. После ухода сына Атос так и остался сидеть на своем месте. Он не шевельнулся: сидел, откинув голову на спинку кресла. Только вздрагивали тонкие пальцы рук, лежащие на подлокотниках. Только это выдавало бурю в его душе. Он далеко не молод - пятьдесят семь. Кровь у него кипит, как в молодости. Самое горячее желание сейчас: бросить в лицо вздорной кукушке все, что накипело на душе за эти годы. Но этого он не сделает никогда! Он все проговорит здесь, у себя, и про себя! Дальше стен этой комнаты сей монолог не выйдет. Пусть поскорее убирается из Парижа, из Франции, из их жизни! Он опять выступил в роли наивного дурака - и это, прожив такую жизнь! "Бедный мой мальчик! А я понадеялся, что ты получишь хоть немного любви от матери! Какое счастье, что ты так и остался в неведении…" Нет, сидеть дома он не в силах. Атос не стал звать Гримо. Зашел на конюшню, сам оседлал и взнуздал коня, жестом остановив конюха, бросившегося ему помогать. Глядя, как хозяин легко, словно молодой, вскочил в седло, конюх только головой покачал ему вослед: " Что-то с барином не так!" Атос погнал коня по улицам города, потом в поле, лес. Только на узкой тропинке, петлявшей среди деревьев, он придержал лошадь: кусты и стволы стояли здесь стеной. Неожиданно на дорогу выскочила лань. Остановилась, чутко поводя ушами, и глядя прямо на человека. Она была так близко, что он различал ресницы; странно, но она не выказывала страха. Потом чутко вскинула голову и одним прыжком, легко, как во сне, перелетела через заросли. На том месте, где она стояла секунду назад, осталось пятно света от пробившегося сквозь заросли луча солнца. Атос глубоко вздохнул, провел рукой по глазам. Город близко, но, видно, здесь не часто охотятся теперь. К черту Париж! Он возвращается к себе, в Блуа, в Бражелон. И вдруг вспомнил: Кольцо царя! Может, сейчас самое время исполнить задуманное? Он свободен, Рауль взрослый, если что и случится с ним, сын, слава Богу, узаконен в правах. Атос в его возрасте уже давно вершил суд в Ла Фере, будучи полновластным его хозяином. Первый раз Огюст попал на Восток не по доброй воле. Почему бы ему не повторить этот путь еще раз, но уже по собственному желанию? В этой мысли, несомненно, что-то было! Он вернется в Бражелон, уладит все дела. Потом съездит в Ла Фер за шкатулкой. А оттуда - прямиком на Тулон. Атос рассмеялся с облегчением. Будем мерить дороги Франции, как во времена незабвенного мушкетерства. Не сидится ему дома. Ну, так что же: пока есть силы, надо путешествовать. Будет о чем рассказывать внукам в зимние вечера.
Диана: что за дворянин такой (капитан пиратов), который считает большой выкуп достаточно страшной местью за публичную порку? Странно уже то, что он тогда, во Франции не убил обидчика (не на дуэли - это уже было нереально, а хотя бы из-за угла, это и то было бы адекватнее побега в пираты). Его унизили, и он с этим согласился - словно сказал: "надо же как-то жить".
Диана: что за дворянин такой (капитан пиратов), который считает большой выкуп достаточно страшной местью за публичную порку? Странно уже то, что он тогда, во Франции не убил обидчика (не на дуэли - это уже было нереально, а хотя бы из-за угла, это и то было бы адекватнее побега в пираты). Его унизили, и он с этим согласился - словно сказал: "надо же как-то жить". --- Отравлено на самом деле не 14 авг. , а после соответствуюещего поста Stella - на двое суток раньше.
stella: Диана, а знаете, я читала о таких дворянчиках, когда искала материалы. Мне самой в голову не приходило, что многие европейцы запросто меняли веру. Если человек может сменить религию, то стоит ли ему мелочиться на дуэль? А мстить за свою честь( какая уже после перехода в ислам и службы туркам- честь?) можно по- всякому.
stella: Глава 10. КЕДРОН, Родовой замок встретил его странной тишиной. В этой молчании угадывалось что-то непонятное, какой то угрозой веяло из-за старых стен. Давно не было в живых ни рыжего конюха, ни Гийома. Новая челядь и новый управляющий работали в замке, но сейчас не было никого. Ни живой души! И, что самое непонятное - никто не вышел им навстречу. - Странно! - граф спешился, бросив повод сопровождавшему его Гримо. - Подожди меня здесь. Нет, нет, Гримо, - остановил он старика, увидев, что тот привстал на стременах, - в этот раз я сам пойду все узнать. Надо выяснить, куда все подевались. Не переживай, пистолеты и шпага при мне. Атос сделал уже с десяток шагов по двору, когда до него донеслись чьи-то причитания. Плакала женщина. Гримо, не дожидаясь знака хозяина, соскочил на землю и пошел за графом, держа коней в поводу. Они завернули за угол охотничьего домика и тут увидели толпу. Люди стояли молча, и только женский плач и редкие вздохи нарушали тишину. Заслышав цокот копыт по камням, они обернулись. - Ох, господин граф! Горе-то какое! Нашего кюре убили! - Кто посмел? - Слуги расступились, пропуская графа к телу. - Напасть на священника! Негодяи! - Атос опустился на колени перед трупом. Кюре был в этих краях человек новый. Назначенный в эти места взамен умершего старого священника, служившего здесь едва ли не со времен Ангеррана де Ла Фер, он сумел за короткий срок заслужить любовь и доверие прихожан. Молодой, энергичный, отзывчивый, он поспевал везде. Если было необходимо, он мог и с оружием в руках постоять за себя и за свою паству. - Что произошло? - граф справился с гневом, душившим его.- Кто-нибудь видел, как это случилось? Времени прошло не много: тело еще не остыло! - К нему люди в церковь зашли. Расспрашивали о чем-то. Тихо говорили, я не расслышал о чем. - Мальчишка-служка осторожно просунул голову между взрослых, окружавших тело кюре. - Ты что, в церкви тогда был? - удивился Атос.- Как же они тебя не заметили? - А я под лавку залез. Наш кюре сначала тихо им так отвечал, а потом велел им убираться. Тогда они его схватили, сюда притащили: тут и закололи. Потом кинжал вытащили, какое-то письмо на него положили и убежали. Их, видно, кони за стеной ждали: я слышал, как они ускакали. - Сколько их было? - Трое. - Ты их запомнил? Узнать сможешь, если что? - Испанцы это были, господин. - Испанцы? – Атос побледнел. - Ты уверен? - Да что я, ваше сиятельство, испанцев не видал, что ли? И говорили они так, как испанцы на французском говорят. - Хорошо, а где письмо? На теле его нет. - Да вот оно, господин граф. - Управляющий протянул ему письмо, запечатанное такой знакомой печатью черного воска. - На нем ваше имя стоит, мы не осмелились печать сломать. Атос взял письмо дрогнувшими пальцами. Значит, счет не закрыт? Кого они возьмут следующим? Он бросился в библиотеку. Так и есть: в книгах рылись основательно. Хорошо, что у них не было времени, а кюре и сам не знал ничего. В такой огромной библиотеке книгу найти можно, только зная, где что лежит. Святые отцы не деликатничали; книги и свитки валялись на полу грудой. Будьте вы прокляты, пособники дьявола! Добрались все же до цели! Если ему каждый раз приходится платить жизнями близких людей, он найдет способ избавиться от этого сокровища, вернув его туда, откуда его привезли. Кольцо было на месте. И свиток – тоже. Он его сжег, растопив камин. И без сожаления смотрел, как медленно тлеет, превращаясь в горку пепла, кожа, которую не сумели уничтожить ни века, ни сырость, ни человеческие страсти. Без этого куска пергамента Кольцо для непосвященного стало металлическим ободком с тремя простыми буквами древнего алфавита. Атос поставил шкатулку на место. Кольцо вложил в крохотный ларчик, в котором когда-то хранилось кольцо с сапфиром в оправе из алмазов. То самое, которое он надел на палец Анне. Теперь он должен сохранить его, как самое свое большое сокровище. До той минуты, пока не запрячет его среди камней где-то в Кедроне. Гримо и управляющий ждали его в коридоре. На немой вопрос старого слуги граф кивнул головой. - Гримо, мы уезжаем прямо сейчас. У нас мало времени. Готье, пошлите в Амьен, необходимо организовать розыск. Шансов не много, но попытаться найти убийц надо. Люди должны чувствовать, что у них есть защита. - А вы, Ваше сиятельство? Опасно вдвоем, возьмите с собой подмогу. - Бог нас убережет, как берег доныне. Лишние люди - это уже заметный отряд. Мы должны спешить, времени у нас в обрез. Промедлим - могут быть новые жертвы. Атос не стал говорить того, что думал: что в замок больше не придут, а будут охотиться за ним. Потому что поняли: кроме него, никто не знает, где спрятано Кольцо. Поездка в Ла Фер не задалась. Не так хотелось ему провести время в родительском доме. А сейчас он, как вор, должен, ухватив эту семейную реликвию, окольными путями пробираться к своей дальней цели. Он сам у себя должен красть! Кажется, теперь он положит конец этой затянувшейся истории с кровавыми страницами. Конечно, теперь они будут пытаться добраться до Рауля… От этой мысли вся кровь бросилась ему в голову. Сына они не получат! В Бражелон они не поедут: Рауль в армии. Атос не сомневался, что о сыне и о нем знают все: у Его Святейшества осведомители работают на совесть. Теперь все зависит от того, как быстро сумеет он попасть в Иерусалим. Если он успеет спрятать Кольцо до того, как его поймают, они останутся ни с чем. С этой минуты он не давал себе ни минуты поблажки. Забыл, сколько ему лет. И Гримо заставил забыть. Они мчались на почтовых, меняя лошадей, со скоростью, достойной времен их мушкетерства. И только тогда, когда корабль, везший очередную группу паломников, отчалил, наконец от берегов Франции, Атос позволил им расслабиться. Отдых требовался обоим. Гримо никогда не задавал вопросов, а Атос не считал нужным объяснять свои действия, но сказать, куда они направляются, он все-таки в этот раз счел нужным. Гримо не возражал. Он настолько привык повиноваться графу, что любое его приказание, любое действие принимал на веру, как принимал на веру деяния Господни. И если и бывали у него сомнения, то Атос о них не знал. Объяснение, что их ждут в Иерусалиме, верный слуга принял, как нечто само собой разумеющееся: у его ученого хозяина могут быть дела и на краю света. За годы службы у Атоса он привык ко всякому. И потрясение испытал только однажды: когда понял, что господин Рауль - сын графа.
stella: С дороги Атос умудрился отправить подробные инструкции в Ла Фер и Бражелон. Рауля он беспокоить не стал: виконт, терзаемый тревогой за отца, способен был выпросить отпуск и отправиться за ними. Пусть лучше остается в армии. Там, как ни парадоксально это звучит, ему безопаснее всего. Это плавание, в отличие от предыдущего, прошло спокойно. Им везло. Везло на суше, везло и в море. Бог милостиво взирал на двух немолодых людей, стремящихся к Гробу Господню. И, несомненно, от него не укрылось, какие помыслы ведут графа в Святые места. А чем еще, как не Его покровительством, можно было объяснить, что с ними до этой минуты ничего не случилось дурного, хотя, по слухам, и до них, и после паломники подверглись нападениям разбойников. В представший ему вновь мир Атос всматривался глазами того мальчишки, каким был сорок лет назад. Эти пески, скалы, море не тронуло время. Все так же шумел прибой, все так же плавился под солнцем песок и плавали в мареве миражей скалы. Вот только дорога теперь переносилась не в пример прошлому тяжелее. Арабские скакуны, выведенные специально для этих мест, легко ступали по барханам. Путешествовать на верблюдах Атос отказался наотрез. И теперь, закутавшись в бурнус и прикрыв лицо до самых глаз галабией, они с Гримо ощущали себя настоящими бедуинами. Да и кто бы определил, что этот всадник, так гордо и непринужденно державшийся в седле и бросавший из-под юношеских ресниц пронзительные взгляды по сторонам, давно перешагнул порог зрелости! Когда на пути, наконец, появился первый перед подъемом в Иерусалим караван-сарай, тот самый, где повстречал он рабби Мордехая, Огюст почувствовал, как его затопил поток воспоминаний. Снова звучал в ушах голос старика, повествующий о красотах Святого города. И снова слышал он повесть о Кольце Соломона, и едва сдерживал желание достать его на свет божий из заветной шкатулки. Два дня пути - и они у цели! Потом он позволит себе отдых, позволит осмотреть город, Посмотреть, что же осталось от столицы древнего царства. Но уже и сейчас видно, что город оживает. Дорога стала оживленней, и по ней все время снуют всадники. Верблюды, груженные товаром, какие-то повозки, неутомимые ослики, которых можно признать только по торчащим меж корзин и тюков ушам. Все это мычит, ржет, обменивается многоязыкими воплями и воплощает в себе многоликий Восток. Атос решил, если у него получится, посетить квартал, в котором в свое время предполагал расположиться Мордехай. Квартал разросся, и в нем сосредоточился один из центров торговли с Европой. Они добрались до города на рассвете третьего дня. Гримо, совершенно ошалевший от шума и гама, только головой крутил, пытаясь запомнить дорогу. Куда только не заносила его судьба на службе у графа, он привык ко всему, но как вести себя в этом балагане - не знал. А Атос, руководствуясь своей великолепной памятью, уверенно, словно всегда здесь жил, продвигался по лабиринту улиц. Граф остановился перед какой-то дверью. На стук вышел человек, с которым они обменялись несколькими словами; хозяин с поклоном посторонился, и они зашли в дом. Как и во всех домах этого края, за дверью оказался небольшой дворик-патио. В самом доме, несмотря на жару, царила прохлада. Их провели в небольшую комнату, где можно было переодеться. Хозяин принес Атосу наряд паломника, и граф сразу стал неотличим от множества людей в подобиях ряс с капюшоном, защищающим голову от палящего солнца и скрывающего лицо от нескромных взглядов. Под одежду француз спрятал кинжал. На беспокойные взгляды своего слуги он успокаивающе положил ему на плечо руку. - Гримо, я уже бывал в этих краях в молодости. Не бойся, к вечеру я вернусь. Никуда не уходи, жди меня в доме. Если, вдруг, - он запнулся, потом продолжил, как будто речь шла о чем-то, само собой разумеющемся, - если я не вернусь через день – возвращайся во Францию. И поскорее. Обо мне не тревожься: я сумею добраться потом. Искать меня не надо - это будет бесполезно. Раулю передашь это. - Он протянул Гримо объемистый пакет. – Это важные бумаги для виконта. Больше ни для кого они ценности не представляют. А вот это для тебя, если тебя остановят. - Это было письмо, запечатанное графской печатью. - Идти за мной не смей: это приказ. Прежде, чем Гримо успел сообразить, что к чему, сделать хоть одно движение, Атос стремительно покинул дом, оставив старика в полной растерянности. Несколько слов, которыми он обменялся с местными жителями, подсказали графу дорогу. Он спустился тропинкой в долину Кедрона. Множество людей шли по той же дороге; именно этим путем, по легенде, должен был пройти Мессия, прежде чем вступит на Храмовую гору. Каждый новоприбывший считал своим долгом прийти к месту упокоения царей Израилиевых. И в той легенде, что хранилась в его памяти смолоду, именно из-за этих гробниц вышла неведомая красавица, так прельстившая взор сира де Куси. Атос остановился, осматриваясь по сторонам, прикидывая, какое из пристанищ надежнее всего скроет его опасное сокровище. Спрятать ларчик надо так, чтобы никому в голову не пришло, где его искать. Древние скалы дышали зноем: солнце стояло почти в зените. Огюст устал, но сдаваться не собирался; несколько глотков воды из припасенной фляги вернули ему силы, и он с удвоенным интересом принялся осматривать окрестности. Одна из гробниц, увенчанная пирамидальной крышей, с глухими, словно вырубленными в скале стенами, привлекла его внимание. Он обошел ее, внимательно вглядываясь в каждую трещину. Задняя стена вплотную примыкала к скале. Похоже, она и впрямь когда-то была с ней единым камнем. Здесь, в глубокой тени, образованной нависающим валунами, было прохладнее. Скала может осыпаться под действием резкой смены жары и холода, но сама гробница не выглядит особенно пострадавшей от времени. Сколько столетий прошло с того дня, как она приняла в свои стены прах древнего царя? Он еще раз внимательно осмотрелся. Ни живой души поблизости. Бросил взгляд наверх, на вершину нависшей скалы - тоже никого. Один из камней, изображавший кладку стены, показался ему подозрительным, не прочно сидящим в ряду... Несколько движений лезвием кинжала - и он неожиданно легко поддался и вышел из стены. Атос всмотрелся повнимательнее еще раз: камни во многих местах чуть выступали вперед. Это было отлично: никто не заподозрит, что именно этот чем-то отличается от остальных. На месте вытащенного камня темнела небольшая ниша: лучшего места и не придумаешь! Атосу показалось, что он слышит чьи-то шаги. Он быстро вложил шкатулку в отверстие и вернул камень на место. Потом аккуратно затер оставшийся паз. Теперь ничто не напоминало, что здесь тайник. Он выждал еще несколько минут: никого… Когда он вышел из тени, вблизи не оказалось даже тех паломников, с которыми они сюда спускались. Группка нашлась на тропе на подъеме к Храмовой горе. Граф еще какое-то время бродил среди бесчисленных надгробий; удивительно, как много желающих хотят быть поближе к Мессии, когда он придет вершить суд и мертвецы начнут восставать из могил! Он не хотел бы найти здесь свою смерть. Своим последним пристанищем он выбрал отличное место: на границе своих владений в Бражелоне. Он не спеша подымался в гору, чувствуя, как усталость все сильнее овладевает телом. Нервное напряжение понемногу спадало, оставляя после себя что-то похожее на оцепенение. Тем ни менее, он сумел исполнить самое главное из задуманного: избавиться от Кольца именно там, где оно попало в руки его предку. И сделать это достойным способом… - Что с тобой, господин? Ты нездоров? - тихий, мелодичный голос. Но рука, придерживающая покрывало у глаз, сморщена от старости, покрыта, как коростой, коричневыми пятнами. Он поднял голову: женщина сказала правду - ему нехорошо, воды во фляжке не осталось, а путь по жаре еще не близкий. Глаза их встретились. Атос сдвинул капюшон, и женщина глухо охнула, разглядев его глаза. - Синьор Огюст? – прошептала она, прижав пальцы к скрытым под покрывалом губам. - Кто ты? - он отпрянул, но она успела ухватить его за край одежды. - Синьор Огюст! Сколько лет прошло, а вы все равно молоды и красивы! Я ваши глаза ни с чьими не спутаю, мой господин! - Кто вы? Мы знакомы? - О! Меня вам не признать, мой господин! Я Айялла, помните, та девочка, с которой вы…. - С которой мы бежали из Джиджелли! – закончил Атос потрясенно. В голове пронеслось: "Она вышла мне навстречу, как та, из легенды!" Огромные черные глаза с редкими ресницами - вот и все, что осталось от былой красоты на этом, иссушенном временем и жарой лице. Такие лица характерны для восточных женщин, чья жизнь проходит в рождении детей и тяжкой работе по дому… Он смотрел на нее, все еще не веря, что с ней такое сотворили годы, а женщина решилась и, протянув руку, отбросила его капюшон. Атос ощутил, как краска стыда покрывает его лицо: стыда за то, что он, поверив негодяю, не сделал тогда ничего, что могло бы спасти девочку. - Ты не изменился, господин. Все еще молодой и такой же красивый. Годы тебя пощадили. А вот я… - она горько улыбнулась. - Не осталось у меня под конец никого: ни мужа, ни семьи, ни детей. А ты? - Сын. У меня есть сын. - Губы не слушались. - Взрослый? - Двадцать три года. - Красивый, наверное? - Как юный бог. - Похож на тебя или на мать? Атос раскрыл медальон с миниатюрным портретом сына. – Взгляни и суди сама, на кого он похож. - Это ты в юности. Одно лицо! - грустная улыбка, за которой стояло так много, сказала ему больше, чем сотни слов и признаний. Айялла встала с камня, на который присела. Тихо звякнули браслеты, когда она вновь прикрыла лицо. - Пойдемте, синьор, я провожу вас. Вы, наверное, уже не помните дорогу. Атос подал ей руку, но она, все так же улыбаясь, покачала головой. - Нет, мы не у тебя на родине, не в твоей Франции. Видишь, я все еще помню твои рассказы об обычаях твоей страны и о том, что ваши женщины могут позволить себе опереться на руку мужчины. Они шли молча, и Атос, впервые в жизни, ощущал себя стариком. Айялла привела его к дому, где его ждал Гримо . - Я не знаю, какое решение привело тебя к нам, мой господин. Но я уверена: это было правильное решение. Атос не смотрел на свою спутницу: чувство стыда и бессилия было нестерпимыми. Она догадалась, что его мучит: - Не вините себя, синьор. Вы тогда ничего не могли сделать, а я… я рабыней родилась и рабыней умру. Но и у меня была радость в жизни: я всегда тебя помнила и умру, благословляя тебя. Веришь мне? Атос, не зная, как ответить на это признание, только прижал ее руку к своим губам. - Ну вот, теперь и я почувствовала, каково это: быть дамой из Франции. - Она поплотнее запахнула свое покрывало и поспешно скрылась за поворотом улочки. Что это было? Прощание с прошлым? Он чувствовал, что вступил на новый путь, неведомый и не сулящий счастья. Но путь, который раз избрав, он обязан был пройти до конца.
stella: Глава 11. ИЕЗУИТЫ. Покидать город, не побывав в знакомых местах, Атосу не хотелось. Пусть его первое пребывание в Иерусалиме было совсем кратким, но в память врезались увиденные улицы, старые церкви и Западная Стена, а под ней, припавшие к гигантским камням, люди. Плачущие, молящиеся и взирающие на нее, как на последнюю надежду. Два последующих дня граф посвятил тому, что в сопровождении Гримо неспешно прогуливался по шумным и кривым улочкам Старого города, пока ноги сами собой не принесли его в места, где обитали соплеменники Мордехая. До него доносилось бормотание молитв, проговариваемое на странной смеси немецкого и искаженного местного языка, напевные звуки ладино, мерный стук молоточков по металлу, и аромат незнакомых трав. Атос, сам не ведая, зачем он это делает, открыл лицо. Его внешность сразу привлекла внимание - европейцы не были здесь редкостью, но их появление сулило заказы. - Господину что-то угодно? Или он ищет, быть может, кого-то? - человек, стоявший в дверях своей лавки, не отрывая черных, как вишни, глаз, следил за чужестранцем. Звучный испанский не казался в его устах чем-то чужеродным. - Да. - Атос ответил на том же языке. У него создалось впечатление, что в этом новом Вавилоне говорят на всех наречиях Земли. - Да, я хотел бы узнать о судьбе одного человека, который должен был жить в этих местах. - Не побрезгуете зайти в мой дом? - Вы здесь хозяин, а я – человек пришлый. - Негоже хозяину оставлять гостя на пороге. Не принято так в наших краях. Но вы - христианин, и наверняка – дворянин. А я – иудей. - Да, все это так, но все мы – люди а глазах Его. - И граф, склонив голову под низкой дверной притолокой, прошел в дом. Гримо проследовал за ним. В прихожей, где царили обычный полумрак и прохлада, их встретила женщина, которая сразу же пригласила Гримо идти за ней. Старик растерянно оглянулся на хозяина, но тот кивнул утвердительно и неожиданно весело улыбнулся. - Иди, Гримо. Все в порядке. Заслышав французскую речь, хозяин бросил на гостя внимательный взгляд. Та же дама, да именно дама, одетая так, как одевались женщины на родине графа, только наряд ее был скромен: платье закрыто до самого горла, волосы упрятаны под плотный чепец - принесла вино, фрукты. Бросила на гостя быстрый, внимательный взгляд из-под дивных ресниц, и исчезла так же бесшумно, как и появилась: словно дуновение ветерка. А в воздухе остался аромат мяты. - Вы сказали, мой господин, что хотели бы получить сведения о каком-то человеке? Буду рад вам помочь, если это в моей власти. - Видите ли, - Атос пригубил вино, удивленно вздернул бровь. - Это местное, господин, с наших виноградников. - Отличное вино! Так вот, лет сорок тому, когда я был еще мальчишкой, мне привелось бывать в этих краях. Судьба свела меня с необычным человеком из вашего народа, хозяин. Он прибыл в Иерусалим только для того, чтобы осесть на этой земле, возродить здесь общину иудеев из Франции и Германских княжеств. Если бы все сложилось удачно, он намеревался забрать сюда и свою семью. С ним было еще человек десять, таких же, как он, готовых на трудности и опасности. По тому, что я увидел, пока шел сюда, похоже, у него, многое из задуманного, удалось. - Когда это было, господин? - Где-то в году пятнадцатом. Я оказался в этих краях помимо своей воли: попал в плен в Джиджелли, мне помогли бежать, и на родину я вынужден был добираться кружным путем: через Иерусалим, Хайфу и… - Атос замолк, смущенный реакцией собеседника на свои слова. Тот испытывал, казалось, сильное волнение. - Как звали того человека, что вы разыскиваете? - Рабби Мордехай. - А я – его сын, Йосеф Бен Мордехай, мой господин. И я знаю, кто вы. - Вы знаете кто я? Но это невозможно! Мы с вами никогда не встречались. Наши пути не могли пересечься. - И тем не менее я знаю, кто вы. Вы - сеньер де Ла Фер. Атос выпрямился в своем кресле; ему показалось, что он слышит, как за ним захлопнулась дверь ловушки. И, что хуже всего: попал он в нее заодно с Гримо. Как ни хорошо он владел собой, но хозяин дома почувствовал его опасения. - Я счастлив, что вы нашли меня, Ваше превосходительство. И ваши подозрения не имеют под собой оснований, поверьте мне. Уже одно то, что мы с вами встретились, это - чудо Господне. Ведь не просто так совершили вы этот нелегкий путь. И неспроста хотите узнать, что стало с нашим учителем и моим отцом. О вашей с ним встрече хранится в нашей семье необычное предание. Вы позволите мне рассказать вам его? Атос молча кивнул. Он не скрывал, что растерян. - Рабби Мордехай, да благословит Господь имя его, рассказывал мне много раз, что, восходя в наш священный город Иерусалим, встретил в пути юношу из знатного рода, француза, которого похитили с корабля англичан и удерживали в своем плену алжирские пираты. Они рассчитывали получить за него богатый выкуп, но ему помогли бежать: какая-то девочка-рабыня и итальянские купцы. - Это правда. - Отец завещал мне хранить в памяти имя этого юноши, который не только поразил его своими познаниями. Этот француз, по глубокому убеждению моего отца, должен был совершить нечто, очень важное для моего народа. Граф молчал. Замолчал и хозяин, но не спускал глаз со своего знатного гостя. Атос, безмятежно потягивая вино, клял себя в душе на чем свет стоит. Вот к чему приводит самонадеянность! - Отец говорил, что он рассказывал вам легенду об одном знаменитом крестоносце. Из вашего рода, господин. - Да, Я помню. - Терять было нечего, и Атос посмотрел прямо в глаза Йосефу. Тот спрятал улыбку в густой бороде: француз не мастак лукавить. - Так что бы вы хотели узнать? Говорите прямо, у меня не так много времени. Меня ждет слуга и мне пора подумать об отъезде. "О, как он уверен в себе! Понимает, что пожелай мы, и никто никогда не узнает, куда и как он исчез, а держит себя так, словно он здесь хозяин..." - Тогда не будем делать вид, что не понимаем друг друга. В вашей семье уже не одно столетие хранится вещь, священная для каждого иудея. То, что попало к вам по недомыслию одной из наших дочерей, должно вернуться к нам! Навсегда! Граф откинулся назад. Он размышлял, но за опущенными ресницами нельзя было понять, что скрывает его взгляд. - А если я вам скажу, что то, о чем вы говорите, уже находится на этой земле, и не так далеко от вас? - Оно у вас? - иудей стал белее стены. - Нет, его со мной нет. Мне оно ни к чему: слишком много горя принесло оно моей семье. Я решил избавиться от него. - Господин мой, вы приняли правильное решение, но где оно? Умоляю вас - ответьте мне! - Куда я его спрятал - это останется моей тайной. Не пришло для него пока время. Люди не готовы к такому дару. В мире хватает горя и бед: не следует их умножать, давая в руки честолюбцам такую власть. Я вернул его туда, откуда оно пришло в мою семью. - Вы спрятали его? Как вы посмели?!
stella: - Ты забываешь, с кем говоришь! - Атос резко встал. Он сильно побледнел от гнева. - Я мог оставить его там, где оно находилось все это время: в тайнике моего замка. Я же рассудил, что ему место здесь - на этой земле. А ты еще смеешь мне угрожать? – он направился к дверям, не глядя ни на кого. Потом, уже держась за ручку двери, сказал: - Я спрятал его в долине Кедрона. Ищите – и да обрящете. Свиток я сжег. Без него вся сила Кольца не стоит ломаного гроша. Когда придет Спаситель, он будет знать, что говорить. А до той поры – оно мертво! Атос покинул дом таким твердым и уверенным шагом, что никто не посмел остановить его. По пути он сделал знак Гримо следовать за ним. Не успели они скрыться за поворотом, как на пороге появились трое монахов-госпитальеров. В городе соблюдали какое-то подобие статус-кво для различных конфессий. Представители всех трех религий жили довольно мирно, стараясь соприкасаться только в силу житейских надобностей. Поэтому вторжение монахов могло быть истолковано, как призыв к очередной резне. Пришельцы чувствовали себя в чужом доме, как на своей территории. С хозяином дома не церемонились, а просто бросили его себе под ноги, как ненужную вещь. - Где тот человек, что только ушел от тебя? Куда он пошел? - Я не знаю, куда он пошел. – Йосеф Бен Мордехай говорил с трудом. - Он ушел очень недовольный. - Его настроение нам не важно. Лучше для тебя и твоих соплеменников будет, если ты нам скажешь все, что тебе известно. Говори, куда он направился! О чем вы с ним договаривались? - Господа, вы думаете, что с таким человеком можно о чем-то договориться? –иудей тянул время, сам не зная, на чью помощь рассчитывать. Но отвечать придется, и отвечать правду. Хорошо, что француз не сказал ему всего, не рассказал, куда спрятал Кольцо: под умелой пыткой заговорит любой. - Что вам нужно, господа? - Знать, что он тебе сказал. Йосеф горько улыбнулся. - Вы хотите знать, где Кольцо? Он его спрятал где-то посреди Кедрона. Да если бы и сказал - где, это уже не важно! - Не тебе, подлому псу, решать, что важно! - Эх, господа! Это решать и не вам. Он все уже решил, этот вельможа. И за вас… и за нас решил. Кольцо-то он спрятал, а вот Священный текст- сжег. - Как это - сжег? Как он посмел? – растерянность и страх на лице монахов ясно говорили, что те, кто их послал, спросят и с них со всей строгостью их Ордена. - Но ведь без него Кольцо стало просто металлом. - От ужаса перед наказанием они забыли, что язык держать надобно на замке. - Стало ничем, - охотно согласился сын Мордехая. – Потому-то француз и сжег свиток. Теперь до прихода Мошиаха никто им не сможет воспользоваться. Господа, это ужасно, но он нас всех оставил с носом: и вас и нас! - Он ответит за это! Такое Церковь и Святой Престол никому с рук не спустят. Монахи не сомневались, что иудей сказал правду: на лице его читалась безнадежность, отчаяние и покорность судьбе. - Он уже ответил за все. Жизнью своей. И жизнью близких ему людей. Лучше оставить его в покое. Господь сам рассудит, как ему с ним поступить. - Как с ним поступить, есть кому решать не дожидаясь Божьего суда. А ты - живи пока. Но помни: с вашего племени мы глаз не спустим. Удар под ребра тяжелым башмаком - и госпитальеры, или те, кто прикрывался их рясой, исчезли так же внезапно, как и появились. Йосеф с трудом поднялся. Охи и ахи набежавших домочадцев не прибавили ему оптимизма. - А где француз? - Он пошел к Стене. Йосеф схватился за голову: - Верните его сюда, пока его не поймали эти пособники Дьявола. Дети, бегом, отыщите его, и если вокруг никого не будет, слышите, только если он один со своим слугой, зовите его сюда. Только, если вокруг никого! Иначе нам не жить! Сынишка Йосефа вернулся через четверть часа. Без графа, но в сопровождении белого, как стенка, Гримо. Ребенок не успел предупредить Атоса: того окружили несколько странных монахов. К удивлению Гримо, граф не стал сопротивляться. Жестом приказав слуге ждать его в доме, где они остановились, он не спеша проследовал за остановившими его людьми. Он был спокоен и холоден, как на приеме. С таким же холодным и неприступным видом граф вступил под своды Храма Господнего. Там, в части, принадлежавшей римской Курии, его ждали. Монах, одеяние которого ничего не говорило о принадлежности его к какому-либо ордену, внимательно осмотрел графа, потом знаком предложил сесть. Разговор предстоял долгий, а финал его не мог предположить ни граф, ни этот, судя по виду, немалый церковный чин. Атос под изучающим взглядом иезуита был спокоен. Он не сомневался, что перед ним человек, принадлежащий к тому же ордену, что и его давний друг. Но сейчас ему было почти все равно: задуманное он исполнил - а дальше, как сложится. Он был готов ко всему. Скрываться теперь бессмысленно, и он считал, что это ниже его достоинства. Этот бег наперегонки столько лет ему уже осточертел. Сейчас был шанс поставить точку в затянувшемся деле. Монах закончил свои наблюдения. Выводы для него были неутешительны: сидящий напротив человек не боялся никого и ничего. Он уничтожил власть того, что угрожало ему в жизни, и, что бы не делали с ним сейчас, это не могло изменить факта: Кольцо потеряно для всех! - Зачем вы уничтожили его? - негромко, сдерживая переполнявшую его ярость, спросил иезуит. - Позвольте вас поправить, - пожал Атос плечами. - Я его не уничтожал. Тот, кому эта власть будет по плечу, сумеет им воспользоваться. Я только исключил эту возможность для людей случайных, способных использовать его только в интересах своего честолюбия и жажды господства. - Да кто вы такой, в конце-концов, чтобы брать на себя такое решение! - взорвался монах. - Кто я? - Француз посмотрел на своего визави с такой надменностью, с такой издевкой во взгляде, что у любого, кто увидел бы эту сцену, сомнений бы не осталось: Франции графу не видать вовек! - Я просто человек, которому эта власть не нужна. И извольте соблюдать правила вежливости, говоря со мной. Я не сомневаюсь, что вам известно, кто я. А вот относительно ваших полномочий и права меня спрашивать я остаюсь в полном неведении. - Сударь, да вы просто наглец! - Отнюдь! - Вам известно, что и за меньшие прегрешения Святая Церковь карает таких нечестивцев, как вы! - А что такого неугодного ей я совершил, сударь? Всего лишь лишил ее возможности использовать то, что ей не принадлежит. Вернул на место реликвию, украденную триста лет назад! - Это не была кража! Это был дар, и вам это отлично известно. Но речь не о Кольце…. - Тогда о чем же мы спорим? - Речь о том свитке, что вы сожгли. Мы не настолько наивны, чтобы поверить в такое. Вы сожгли… копию. Атос, не удержавшись, опять пожал плечами. – Если вам это будет интересно, то копию я сжег в юности. А оригинал - перед отъездом в Палестину. Так мне спокойней. - Вы должны были запомнить его текст. - Вы с ума сошли! Я свободно говорю и читаю на многих языках, сударь, но не сумел понять то, что скопировал. Это не тот древнееврейский, на котором написан знакомый вам Ветхий Завет. Написание большинства букв мне не знакомо. Вы не хуже меня знаете, что в этом языке можно понять слово только тогда, когда вам известно его написание. Для меня это так и осталось сродни письменам китайцев или древних египтян. Граф говорил с таким спокойствием, с такой убежденностью в правильности содеянного, что не поверить ему было невозможно. Даже мысль, что он мог запомнить текст, не выглядела теперь достойной внимания. Что он мог заучить, если не смог понять, о чем речь в Свитке. Скорее всего, этот вельможа, раздосадованный тем, что не сумел постигнуть смысла послания, заключенного в тексте, решил избавиться от него назло всем. "Если не себе - то и никому!" Так проще понять, чего хотел этот француз для себя и не хотел для других. Тщеславие, и справедливость тут не при чем… Оба молчали, и молчание начало тяготить обоих: иезуита тем, что он понимал, что нет смысла убивать пленника; проще установить за ним слежку, оставив ему видимость покоя. Атоса же эта пауза начала злить: не пора ли все это закончить, либо прикончив его в каких-то застенках, либо отпустив, раз и навсегда закрыв этот вопрос. Он рассказал все: прямо и без утайки. Больше он не желает объясняться ни с кем. Верить ему или не верить - это уже их дело. Наконец иезуит нарушил тишину. - Вы можете возвращаться домой, господин граф. Завтра уходит наш караван. Для вас безопаснее, если вы вернетесь под охраной наших людей. - Иными словами, вы устанавливаете за мной слежку? - Вы вольны понимать мои слова, как вас заблагорассудится. Но мы не можем допустить, чтобы такой ценный для нас человек, каковым являетесь вы, Ваше сиятельство, подвергался хотя бы малейшему риску. Будьте готовы к отъезду. Вас известят, когда уходит караван, и… - …не пытайтесь бежать! - ехидным тоном закончил фразу граф, отвешивая легкий поклон. Гримо, изнывая от тревоги, ждал хозяина в квартале итальянцев. Едва завидев знакомую фигуру, он бросился к графу и, забыв о почтительности, схватив его руку, прижавшись к ней губами. Атос не рассердился. Напротив, он только погладил свободной рукой склонившуюся перед ним седую голову. - Гримо, друг мой, мы возвращаемся домой. Все хорошо, что хорошо кончается.
stella: Глава 12. В ПАРИЖЕ. Снова волны расступаются перед килем корабля, а глаза ищут на горизонте родной берег. Почему ему так безразлично, что будет дальше? Откуда эта уверенность, что с Кольцом покончено? Может, он так стар и так устал, что равнодушие к своей судьбе путает с безразличием к судьбе сына? Нет, Рауль по-прежнему остается средоточием его жизни. У него складывается все отлично: он бывалый воин, любимец Конде и Тюренна, в его послужном списке: только победы и ни одного поражения. Когда он дома, в отпуске, граф старается его посвятить в дела управления поместьем, подготовить к роли владетельного сеньора. Конечно, желательно делать это чаще и обстоятельнее. Но тут он не властен; служба забирает у Рауля все время. Атос много размышлял в плавании, проводя почти все время на палубе. То, что он стал объектом пристального внимания, его, казалось, совсем не занимало. Все попытки завязать с ним беседу у попутчиков успеха не имели. Огюст умел молчать. Годы, проведенные в тесном сообществе бутылки и своего опустошенного "я", научили его обходиться без других собеседников. Если у него бывало желание и настроение, он мог быть самым веселым рассказчиком, заводилой и душой любой компании; но в большинстве случаев он предпочитал свое общество любому другому. Исключение делалось только для сына и друзей. В остальное время ему было лучше оставаться наедине с собой. В особенности, если было над чем поразмыслить. Первые дни плавания они с Гримо отсыпались. Старик стал сильно уставать, хотя не желал признаваться в этом. И они позволяли себе то, что так долго не решались делать: спали одновременно, а не по очереди. Охранять было некого и нечего. И сон был крепок, как в молодости. Говорят, старость не спит из-за бессонницы. Это в молодости он не помнил, когда спал по-человечески. Боялся спать. Боялся, что во сне придут к нему его кошмары. Что и случалось, стоило ему уснуть покрепче. На сегодняшний день все, чего стоило бояться, было в прошлом. В порту, когда Гримо ушел справиться о лошадях, Атосу пришло в голову, что поедут они не в Бражелон, а в Париж. Атос понял, что ему необходимо видеть д’Артаньяна. Вот кто лучше всех сумеет поднять ему настроение. Неиссякаемый оптимизм друга всегда оказывал на него благотворное влияние. Они с Гримо ехали не спеша. Достаточно они побегали в своей жизни по дорогам Франции. Атос предвкушал встречу с другом, непродолжительный отдых - а потом... потом: домой, в Бражелон. Только там он чувствовал себя по-настоящему комфортно, дома. Ла Фер нагонял на него тоску, ненужные воспоминания. Он там и уснуть никогда не мог толком, старался побыстрее все уладить и уехать подальше от родового замка. Был еще один долг, связанный с последней поездкой в Англию и завещанием казненного короля. Атос видел свою прямую обязанность в том, чтобы в нужный момент оказать помощь наследнику английского престола. События разворачивались в нужном русле, и присутствие Атоса во Франции было весьма своевременным. И ,только попав в свои покои в Париже, оказавшись, наконец, у себя в спальне, в гостинице, Атос решил, что в этот день он никуда не пойдет. Он только известил д’Артаньяна и Рауля, что он у себя, и лег спать. На следующее утро он позволил себе то, чего не делал последние пятьдесят лет, не считая тех дней, когда просто не мог оторвать головы от подушки из-за раны или болезни: он попросту валялся в постели, но не читал и не спал. Мысли текли вялой, неторопливой чередой, когда его вдруг отвлек стук в дверь. Виконт! Молодой человек перепугался не на шутку: десять утра, а отец все еще в постели! Заболел? Вместо ответа Атос сжал сына в объятиях. Как же он соскучился! Они держали друг друга за руки, не говоря ни слова и не спуская глаз друг с друга, как никогда ощущая ту особую душевную близость, которая только и бывает у людей одного склада. - Отец, как можно было так рисковать! Отправиться одному в такое путешествие. Я с ума сходил, не знал где вы, что с вами. - Рисковать? О чем вы говорите? Я был не один – с Гримо, и ничего опасного в моей поездке не было. - Граф, - Рауль не выпускал руки отца, - вы подвергались страшной опасности где-то в Африке! - Рауль, - граф нахмурился, - вы говорите о путешествии, которое я проделал и о котором никому ничего не говорил так, словно точно знаете, где и почему я побывал? Откуда вам вообще все это известно? - Из письма, которое я получил, граф! - Письма? А оно у вас с собой? - Нет, я оставил его дома. Я не думал, что оно может быть вам интересно. - И что было в этом письме? - Атос откинулся на подушки, прикрыв глаза. Так вот как с ним решили рассчитаться: отстали от него, зато принялись смущать покой его сына. - Что вы уехали в Палестину к арабам, берберам и черт знает еще к кому! - Рауль, и вы поверили всему тому, что там написано? Молодой человек пожал плечами: - Пришлось поверить, граф. Тем более, что никто не знал, где вас с Гримо искать. - Так что же вы не поехали меня разыскивать, Рауль? - Принц меня не отпустил, сказал, что если я уеду, он рассмотрит мой отъезд, как неповиновение приказу и дезертирство с поля боя. И добавил, что вы не из тех людей, кто нуждается в опеке. - Рауль, мальчик мой, - Атос уже едва сдерживал смех, - принц меня знает едва ли не лучше, чем мой собственный сын. Но я надеюсь, что этот день вы сможете посвятить мне? Нам предстоит серьезный разговор, Рауль. - Отец, что-то случилось, - встревожился юноша. - И да и нет. Я вам все расскажу. Он уже понял, что молчать далее небезопасно. Кое-что виконту сказать придется: иначе он поставит его в положение, когда полное неведение может стать роковым. Но граф с рассказом не спешил. Они сначала позавтракали, и, только потом, Атос решил приступить к объяснениям. То, что рассказал ему отец, повергло Рауля в замешательство. - Граф, но вам совсем незачем было посвящать меня в эту историю!- возразил молодой человек, когда Атос закончил ему излагать все обстоятельства этой семейной истории. - Вы не правы, Рауль. Я думал, что, покончив с этой реликвией, избавившись от обузы, лежавшей на нашей семье как тяжкое бремя, я навсегда освободил и себя и свой род от преследований. Я ошибся. Боюсь, что, оставив в покое меня, они примутся за вас. - Но это же нелепо: требовать от меня каких-то сведений, когда я в глаза не видел ни этого Свитка, ни самого Кольца. Я понятия не имею, как они выглядели. - Я потому и не описал вам этих предметов, Рауль. И не стал говорить, что представляло из себя это Послание. - Граф, вы знали, что там… было написано? – фразу Рауль закончил почти неслышно, одними губами. Чувство, сродни священному трепету, заставило его смотреть на отца, как на человека, посвященного в страшную тайну Бытия. Атос склонил голову, избегая лишних слов. Потом, помолчав, добавил: - Вы ничего не видели, следовательно, вам не придется лгать, если вас начнут расспрашивать. Гримо вообще ничего не видел и, следовательно, ничего знать не может. Те, кто так заинтересован в этом проклятом Кольце, могут искать его еще тысячу лет! - А если они надумают вызвать вас на суд Инквизиции, граф? - Меня? На суд? – Атос грустно усмехнулся. – Это возможно, хотя маловероятно. Им для этого нужны очень серьезные основания, Рауль, а у них их нет. Они не сумеют выдвинуть мне официального обвинения. Для того, чтобы доказать, что я общался с Дьяволом, им придется сначала перерыть всю Палестину. А на их аргументы у меня есть свои контраргументы. Они просто ищут повод, чтобы нас спровоцировать и получить хоть какое-то направление поисков. Но хватит о грустном. Расскажите-ка мне лучше, какие новости в Париже, как наши друзья? - Ну, друзья сами еще могут рассказать о себе, граф! - Д’Артаньян! - Атос вскочил навстречу другу, который доложил о себе сам. - Милый граф, вы неугомонны! Где вы пропадали столько времени? Ни строчки! Это так на вас непохоже! - Я путешествовал, мой дорогой. Знаете ли, выдалась возможность побывать в очень интересных местах. - Да?– д’Артаньян, покручивая ус, обернулся к виконту, который ответил ему едва заметным пожатием плеч.- Так вы путешествовали… Это так не похоже на вас, Атос. - Видите ли, иногда и я вспоминаю дни нашей молодости, дружище. - Хотите побеседовать о былом, граф? - Для меня любое общение с вами, д’Артаньян - это огромная радость. Рауль, поняв, что друзья хотели бы остаться наедине, тихонько покинул комнату. Граф и мушкетер остались вдвоем. Д’Артаньян первым нарушил молчание. - Атос, путешествие было опасным? - Почему вы так решили, д’Артаньян? - У вас очень усталый вид. - Я и вправду сильно устал, но это объясняется тем, что я много времени провел в седле и на жаре. - Атос, это не мое дело, - гасконец дернул себя за ус, - но ко мне приходили и интересовались, где вас можно найти. - И что же вы ответили, мой друг? - Что я ответил? Но, Атос, я не уполномочен отвечать незнакомым людям, где можно найти моего друга. На такие вопросы я отвечаю одинаково: я его отправил куда подальше! - И куда же? - Атос уже предвкушал реакцию гасконца. - В Святые места! На секунду Атос онемел. Вот это попал, так попал! Прямо, что называется, в яблочко! Потом он так расхохотался, что бедный лейтенант не знал, что и думать. - А чем я так вас развеселил, Атос? Я отправил его туда, куда бы вы точно никогда не отправились. Уж вам-то не нужно каяться. - Вы так в этом уверены? - Атос стал мрачен. - Уверены, что мне не в чем каяться перед Богом? - Атос, вы, право, невыносимы! Неужто эта история и по сей день не дает вам покоя? Вы отдали все долги, какие имели. Вы - последний из людей, кто нуждается в паломничестве. - Д’Артаньян, вы ошиблись. Я был в Палестине. - Вы шутите? - Нисколько, друг мой. Я был в Иерусалиме, и это было не первый раз. - Что вы там забыли, Атос? - Грехи моих предков, - попытался отшутиться граф.- Но это не мои тайны, д’Артаньян. К счастью, с этим покончено. Лучше расскажите, как вы, как наши друзья. Я страшно соскучился по нашей компании. - Ну, как я? Тяну лямку. Наверное, мне на роду написано не пойти дальше лейтенантского чина. Вы же знаете Мазарини. А что до остальных, так Портос благоденствует, а Арамис продвигается. - Вот как! - Он у нас уже викарий! Интересно, и кто же ему теперь покровительствует? - То есть, как это - кто? - не понял Атос. - А, вы же не в курсе, Атос. Вас не было в Париже столько времени! Герцогиня де Лонгвиль ушла в монастырь. - Вот как! А что же послужило поводом к такому шагу? - Не знаю, Атос. Но ушла она к янсенистам. Наш друг так долго наставлял ее в вопросах веры, что она в итоге обратилась к Богу. Атос нахмурился. – Не стоит об этом так говорить. Я не думаю, что Арамис одобрил ее выбор. Вряд ли ее решение доставило ему удовлетворение. - Такова жизнь, граф. Гоняясь за журавлем, теряешь синицу. - С таким выводом трудно не согласиться. Приятели помолчали, потом д’Артаньян поинтересовался: - Вы долго пробудите в Париже, Атос? - Думаю, что пару дней передохну здесь. А потом домой, в Блуа. Я соскучился по своему саду, по лесам Блуа. А потом съезжу в Ла Фер. Надо посмотреть, как там дела обстоят. Я там не частый гость. - Вы не любите там бывать? - Не люблю, вы правы, д’Артаньян. С этими местами у меня связаны далеко не лучшие воспоминания. Но у меня есть обязательства не только по отношению к нашему роду, но и к будущему графу. - Который, даст Бог, еще долгие годы будет виконтом. - Все в руках Божьих, д’Артаньян. Но я, пока жив и у меня хватает сил, обязан подумать обо всем. Пройдет еще некоторое время, и надо будет думать о женитьбе Рауля. - Невеста уже есть, - улыбнулся гасконец. – Это, наверное, та малышка, что я видел. Ваша соседка? Атос неожиданно поскучнел. - Вы имеете в виду Лавальер? Мне она не кажется подходящей парой для Рауля. Мушкетер удивленно посмотрел на друга: в тоне, в лице Атоса явно читалась неприязнь. Значит, вот как обстоят дела: его сиятельство не считает этот брак равным! По-видимому, у Атоса есть серьезные аргументы для этого. Мать Рауля – не из простых дворянок. Атос - человек непроницаемый. И если он так себя ведет, у него имеются бумаги, подтверждающие все права Рауля. Никогда д’Артаньян не делал попыток узнать у Атоса больше, чем тот ему открыл сам. Здесь его любопытство, натолкнувшись на трагедию, постигшую друга, заканчивалось. Личная жизнь друга была за семью печатями. Безусловно, у него были женщины, не ангел же он! Но Атос на эту тему никогда не распространялся, а друзья никогда не лезли к нему в душу. Не будь это Мари-Эме, Атосу было бы проще. Но имя герцогини де Шеврез было табу. И после всего, что было у них, он все еще уважал в ней мать своего сына, хотя и сделал все, чтобы упоминание о Шевретте не тревожило его покой. Мысль о женитьбе виконта и о Луизе де Лавальер только подстегнули его желание ехать в Блуа.
stella: Глава 13. ЛАВАЛЬЕР. Атос никогда не испытывал особой симпатии к семейству Лавальер. В свое время он находил в маркизе только собутыльника. Впоследствии, и то, только из-за настойчивых приглашений мадам де Лавальер, он удостаивал их визитами. Когда же Рауль познакомился с их дочерью, посещения замка стали достаточно частыми. Он не хотел отпускать Рауля с кем-то из слуг: иногда мальчика сопровождал Гримо. После смерти маркиза и повторного брака мадам с дворецким Гастона Орлеанского, визиты эти стали для Атоса пыткой. А вот госпожа де Сен-Реми делала все, чтобы привлечь Рауля в свой дом. Дети, по сути, росли вместе. Матушке Луизы очень улыбалась перспектива стать не просто соседкой по имениям с господином де Ла Фер. Знатность графа и его родственные связи действовали на нее самым неотразимым образом. А надежда породниться со знатным соседом заставила делать вид, что она не замечает холодность Его сиятельства. У Луизы практически не было приданого, а вот у Рауля предполагалось не менее пятнадцати тысяч годового дохода. Не говоря уже о том, что ему прочили блестящее будущее. Все эти уловки мадам де Сен-Реми Атос отлично видел. И удостаивал замок своим посещением исключительно ради сына, который был без ума от очаровательной девочки. Когда же Рауль подрос, визиты эти участились настолько, что Рауль стал проводить у них любую свободную минуту. Теперь же, став взрослым, он и вовсе не нуждался в разрешении отца, чтобы видеть свою любовь. Дело зашло слишком далеко, но Атос, щадя чувства молодых людей, старался намеком дать понять сыну, что так дальше продолжаться не может. Год назад он попросил виконта (зная Атоса и Рауля, можно понять, что "попросил" для сына было равноценно приказу) бывать у Лавальер только с его разрешения. Они уже не дети, и такие посещения ставят их обоих в двусмысленное положение. Пусть еще Луиза, невинное дитя, не видевшее мира дальше Блуа! Но Рауль, прошедший с армией пол-Европы! Атос, сам в прошлом человек военный, отлично знал, что такое армейский быт. Постоянство привязанности сына пугало его все больше, потому что он узнавал в характере сына собственные черты. Мадам де Сен-Реми не препятствовала встречам дочери с поклонником, и Атос не зря опасался этого. Он сильно подозревал, что хитрая и практичная женщина ищет только момента, чтобы подловить влюбленных и вынудить Рауля объявить помолвку. А если он даст слово, уже ничто не заставит его отказаться от следующего шага - женитьбы. Личная жизнь графа не удалась. Отравленный ядом миледи, он хоть и не чуждался женщин, но мнения о них был невысокого. Последняя связь с Мари-Эме не прибавила ему желания иметь дело со слабым полом. Атос, за исключением истории с женитьбой на Анне, умел так обставлять свои дела, что никто никогда не мог сказать что-то определенное об его любовных связях. Даже слуги ни о чем не догадывались, а ведь они всегда знают все. Что до Гримо, то он-то умел молчать. О визитах Рауля к мадемуазель знали слишком много людей: мадам постаралась. Вся эта история изрядно нервировала Атоса. Человек деликатный, он щадил чувства молодых людей, пытался сам себя успокоить, объяснить самому себе, и себе же напомнить, что ощущал в их возрасте. Не получалось… В годы Рауля он уже беспробудно пил, пытаясь забыть происшедшее. Это сопоставление своей молодости и жизни сына пугало его до дрожи. Он боялся любви сына к этой девушке. Боялся постоянства его чувств. Боялся, что эта любовь лишит его будущего. Боялся, что сын, будучи в браке, не найдет больше времени для него. Он, в своей родовой спеси, хотел приумножить значительность положения сына, женив его на достойной его по знатности невесте. То, что он получил по праву рождения, Атос неосмотрительно пустил по ветру в молодости. Теперь он медленно, тщательно и по крупицам восстанавливал все это для своего сына. Он хотел для своего любимца того блеска, которым когда-то сиял сам. И не хотел, чтобы Рауль растратил все это ради своего ангела. Ангелам он не доверял особенно. В результате, первое, что граф сделал, приехав в Бражелон, осмотревшись и немного передохнув после дороги - это отправился с визитом к Лавальер. Но Луизы дома не оказалось. Она теперь числилась в качестве фрейлины в свите герцогини Орлеанской и постоянно находилась при дворе принцессы. Граф вернулся домой злой и удрученный. Он не рассчитывал откладывать этот разговор. Придется ехать в Блуа. Но поехать в город и не отдать визит Гастону он не мог. А граф принца терпеть не мог. Так что все это никак не улучшало его настроения. И Атос, скрепя сердце, отправился в Блуа. Аудиенцию он получил, но только после обеда, поскольку Его светлость почивали после охоты. Чтобы занять себя хоть чем-то и поднять настроение, Атос отправился осматривать книжные лавки. Деньги он прихватил не зря: за время его отсутствия прибыло немало новинок, и Блезуа, сопровождавшего графа в этой поездке, основательно загрузили книгами. Уже выходя из лавки, Атос столкнулся с двумя молодыми девушками в сопровождении лакея. Он извинился, девицы в свою очередь присели в поклоне. Атос признал в одной из дам Луизу. - Мадемуазель Лавальер? Здесь, в городе? Признаться, я надеялся увидеть вас у принца! - Господин граф! – Луиза зарделась. - Вы разрешите представить вам мою подругу, мадемуазель Ору де Монтале. - Граф де Ла Фер, мадемуазель. - Господин граф - отец моего друга детства, виконта де Бражелона, Ора. Граф - наш сосед. Монтале было что ответить, но умница Ора ограничилась только тем, что лишний раз присела в реверансе перед строгим вельможей. «А наша голубка - не промах»,- подумала она. Иметь такого свекра! Если сын похож на своего батюшку, Луиза вытянула козырную карту. Атос кое-что понял по лицу Монтале, и это наблюдение убедило его, что дело зашло слишком далеко. - Ваше сиятельство так долго отсутствовали. – Луиза не знала, как поддержать разговор; на лице Атоса застыло странное выражение, и причиной этого она ощущала себя. - Вы приехали за новыми книгами? Мы тоже пришли посмотреть, что нового привез издатель. - Так вы следите, что привозят из столицы, Луиза? - Стараемся, господин граф. Здесь мы еще и по поручению принцессы. Она просила нас выбрать что-нибудь новое для чтения Ее Высочеству. - Луиза, - Атос кашлянул, затрудняясь начать разговор. - Я, собственно, приехал в Блуа из-за вас. - Из-за меня, господин граф? Но, право, мне так неловко, что вы себя утруждали. Вам достаточно было сообщить моей матери, и я тотчас приехала бы к вам. - Мадемуазель, у меня через полчаса аудиенция во дворце. Много времени это не займет; это скорее дань вежливости. Я не могу, находясь в Блуа, не отдать ему этот визит. Потом мне бы хотелось поговорить с вами. Где бы вам было удобно это сделать? Луиза побледнела, потом покраснела. Бросила растерянный взгляд на подругу. - Луиза, господин граф мог бы поговорить с вами у меня. - Но будет ли это прилично? - Господин граф – отец вашего друга, знает вас с рождения. Конечно, это прилично. - А моя мать? Если она вдруг зайдет? - Она станет свидетелем разговора, в котором не найдет ничего предосудительного, мадемуазель!- вмешался Атос. - Я проведу вас, господин граф, только… только это высоко. Моя комната на последнем этаже башни. Атос рассмеялся. - Вы и вправду считаете меня глубоким стариком, мадемуазель де Монтале? Ора, как и обещала, провела Атоса в свою комнату. И тут же ушла, оставив графа и Луизу наедине. Атос подождал, пока на лестнице затих шелест юбок и скрип старых деревянных ступенек, и сел в предложенное ему кресло. Луиза стояла перед ним, напуганная предстоящей беседой. Что-то, похожее на жалость, промелькнуло во взоре графа. Она уловила это выражение, как ни мимолетно оно было, и испугалась еще больше: граф не стал бы ее искать просто ради удовольствия посмотреть на нее; что-то произошло! Она сжала руки. - Ваше сиятельство удостоили меня такой чести! - Луиза, дитя мое, не надо! - Атос почти досадливо отмахнулся. - Я пришел поговорить с вами как отец, как человек, знающий вас с детства. Сядьте, ради Бога, и не смотрите на меня, как кролик на удава. У нас с вами действительно не простой разговор, но он не предполагает никаких суровых мер. - Я не понимаю Вас, господин граф. - Я объяснюсь. Садитесь же, наконец. Луиза подчинилась, сев перед Атосом как пансионерка: сложив руки на коленях и потупив взор. Атос провел рукой по лбу. Помолчал, собираясь с мыслями и начал неожиданно глухим голосом: - Луиза! Вы позволите так обращаться к вам?- утвердительный кивок позволил ему продолжать.- Вы знаете, что я всегда смотрел на вашу дружбу с Раулем, Луиза, как на детские шалости, которым подвержены дети, и никогда не высказывался против. Но годы идут, и то, что было невинными забавами, со временем стало приобретать черты сердечной склонности. Во всяком случае - со стороны виконта. Но теперь я вынужден говорить с вами, потому что ни ваша мать, ни ваш отчим не видят в этой дружбе ничего предосудительного. - А вы, Ваше сиятельство? – подняла она на Атоса свои невинные глаза ангела. - А я?.. Я вижу, Луиза. Я вижу, что вы еще очень молоды. Вы не знаете жизни, вы росли в Блуа, как оранжерейный цветок. Я хочу для своего сына будущего, достойного его происхождения. Я вижу, что он может сделать блестящую карьеру. Он уже делает ее. У него есть для этого молодость, красота, положение, репутация человека храброго и порядочного, знатность, наконец… - И вы не хотите, чтобы я, не знатная и не богатая, портила будущее вашего сына? - Вы умная девушка, мадемуазель, и вы правильно все поняли. Я не враг вам: вы еще так молоды и не понимаете, что эти ваши встречи компрометируют вас в глазах соседей и налагают на вас определенные обязательства. Я постараюсь поговорить с вашей матушкой… - Нет, господин граф, прошу вас! Этого не стоит делать! Я вас поняла. С этой минуты я сделаю все, чтобы наши с Раулем встречи проходили только с вашего ведома. – Слезы текли из глаз девушки, но она заставляла себя говорить. - Вот и хорошо, моя милая, - улыбнулся Атос. - Вы умная девочка, вы правильно все поняли. Когда-нибудь вы еще порадуетесь этому запрету. Атос встал. – Мне пора, мадемуазель. Я и так задержался в Блуа. Если вам кажется не обязательным говорить вашей матушке об этом разговоре, поступайте так, как вам лучше. Хотя, - добавил он, - я бы предпочел, чтобы она была в курсе нашей беседы. Не провожайте меня, прошу вас, это ни к чему. - Граф поклонился и вышел из комнаты. Внизу ждала Ора. Она бросила на гостя тревожный взгляд. Атос улыбнулся ничего не значащей улыбкой и, отвесив галантный поклон, направился к конюшням, где его ждал Блезуа. Всю дорогу до дома Атоса не оставляло неприятное чувство, словно он незаслуженно наказал ребенка.
полная версия страницы