Форум » Благородный Атос » Завещание » Ответить
Завещание
stella: Автор:Stella Фандом: Виконт де Бражелон Пейринг: Атос, Рауль и остальные Размер: миди Благодарю Ленчика и Железную маску за правку моих огрехов.
Ответов - 12
stella: День только вступал в свои права, но птицы уже распевали, как полоумные, раскачиваясь на ветвях кустарника, плотно обступившего дорожку, ведущую к часовне. Это была почти граница его владений. Старинная часовня, камни для которой он велел перевезти из Берри. Хотя бы эти камни из дорогих его сердцу мест будут рядом. Все чаще его посещала мысль о том, что это место было бы неплохим пристанищем для него. Последним пристанищем. Нет, он не собирался умирать в ближайшее время, но каждый, уважающий себя человек, обязан думать о таких вещах заранее. Вообще-то завещание он составил давно. Как только виконт был признан его сыном официально, он отписал ему все, чем владел в Ла Фере. Сын должен был стать наследником рода со всеми вытекающими из этого благами и обязанностями. Он за эти годы сумел добиться для виконта полного признания. Если учитывать, что и по службе Рауль продвигается успешно, у графа есть все основания полагать, что он может рассчитывать на блестящую партию для сына. Род, славный и древний, не исчезнет, даст новые побеги. Атос спешился и привязал коня рядом с оградой. Он шел не спеша, внимательно разглядывая буйно разросшиеся по сторонам травы и явно наслаждаясь одиночеством на природе. Ящерица метнулась через дорожку, оставив после себя легкий, причудливый след. Малиновка, увидев человека, замерла, прервав свою песню, покрутила головкой, следя бусинками глаз за тем, кто нарушил ее покой и, вспорхнув, исчезла в синеве неба, уже утратившего первые краски рассвета, возвещая своей синевой погожий день. Впереди был очередной день, полный обыденных мелочей, а этого общения с природой хватит, чтобы придать ему бодрости на неделю. Про утренние визиты к часовне не знал никто, даже Гримо. Это было для графа настолько личным, что он не хотел ни с кем делить свое присутствие у камней, помнивших его детство и юность. Его воспоминания не касались никого, и Рауля тоже. Последнее время Атос все чаще прислушивался к своему внутреннему голосу, и голос этот настойчиво напоминал ему, что в песочных часах его жизни все меньше остается песчинок. Он не боялся смерти никогда. Было время, когда страстно желал ее, стремился к ней, но Смерть ускользала от его протянутой руки, не желала пожать ее. Потом у него не было повода сводить счеты с жизнью; рядом была самая сильная привязанность – сын, и для него он жил. Атос не был похож на того, кто готов предстать перед Всевышним уже сейчас: он любил жизнь, умел наслаждаться ею и не собирался с нею расставаться. И пусть граф всегда смотрел на себя, как на путника, готового в дорогу, он не стремился теперь ее сокращать. Пусть все идет, как положено. Много чего он испытал в жизни, но сумел подготовить себе отличную замену: сын ни в чем не уступает ему и сумеет достойно продолжить их род. При мысли о виконте Атос вздохнул. Последнее время у графа появилось ощущение, что Рауль ускользает от него. Мальчик все время в армии; то при Конде, то при Тюренне. Письма, которыми они умудряются обмениваться, не смотря на то, что у Рауля времени нет, а Атос просто не позволяет себе писать слишком часто, чтобы не выдать своей тоски, не могут заменить встреч. Рауль писал, что постарается испросить отпуск хоть ненадолго, что страшно соскучился по отцу, по дому и чуть не каждую ночь видит отца во сне. Виконт искренен, но Атос подозревал, что он просто не договаривает. Не одного его видит он в своих снах.
stella:
stella: Это было в последний приезд Рауля домой. Атос возвращался от арендаторов довольно поздно и был один. Смутное желание увидеть, как садиться солнце за рекой, заставило его проехаться вдоль Луары. От реки уже тянуло прохладой, вода казалась неподвижной, и на реку с окружающих лугов наползал туман. Две фигуры: мужчины и женщины, возникли на дороге. Граф придержал коня, но они все равно услышали его и обернулись. Атос узнал собственного сына. Девушка показалась ему незнакомой. Поверх светлого платья на ней был накинут плащ виконта. Увидев графа, она залилась румянцем и присела в поклоне. – Мадемуазель..., – граф запнулся на мгновение, но уже в следующий миг он узнал ее, – де Лавальер. Право, если бы я не видел вас рядом с виконтом, я ни за что бы не узнал вас. Вы стали совсем взрослой. Но не буду вам мешать. Только разрешите мне передать вашему спутнику, что его ждет письмо из штаба. Молодой человек, покрасневший от скрытого упрека, сделанного отцом в той особо утонченной манере, какой граф де Ла Фер владел в совершенстве, при упоминании письма сделался бледен, как полотно. Атос же, удостоверившись, что его слова произвели на Рауля должное впечатление, кивнул молодым людям и, пришпорив коня, исчез в тумане. Быстрая скачка не сняла напряжения, охватившего графа. Значит, так обстоят дела! Он просил Рауля не встречаться с Луизой. О переписке он просто не подумал. Ему в голову не пришло, что Рауль примет его слова буквально. Не встречаться: он послушался отца. Но ведь граф ни слова не сказал о том, что он не должен писать! И виконт простодушно воспользовался лазейкой. О том, что эта встреча могла быть случайной, Атос даже не задумался. В сердце нарастало ревнивое чувство. Он любил сына со всем жаром и нежностью одинокого человека, у которого в жизни не осталось никаких душевных сил на любовь к женщине. Рауль, друзья и свой дом: вот что стало для него главным на все оставшиеся ему годы. И еще: воспоминания детства и ранней юности. Часовня, которую он велел построить из камней старого замка в Берри, была не просто памятью о доме. Это было напоминание и счастье юношества, вписавшееся в его настоящее. И этим он не то, чтобы не хотел делиться; он боялся пустить в этот свой мир даже сына. Боялся показаться ему сентиментальным, слабым, подверженным давним эмоциям. Он привык, что Рауль видит его несгибаемым жизнью, все знающим и все понимающим. Всегда способным понять, выслушать, помочь. Он таил свою нежность под маской сдержанности и вечной благожелательности, а неистовости, страстности своей натуры стыдился, как порока. Время, общество и обстоятельства требовали именно такого поведения. Атос моментами сознавал, что, возможно, он перегибал палку с этой своей сдержанностью в отношении Рауля, но ему хотелось, чтобы сын умел быть невозмутим в любых обстоятельствах. Он мечтал, что его мальчик будет идти по жизни с гордо откинутой головой, не ведая страстей, едва не сгубивших его отца. Что слава, положение и блеск рода воплотятся в этом юноше, чтобы достойно продолжиться в веках, как это было с его предками. Луиза в эту картину не вписывалась ни своим происхождением, ни характером, ни положением. Она казалась пока еще досадным недоразумением на пути сына к славе и то, что Рауль не забыл ее, как надеялся граф, оказалось для Атоса неприятным сюрпризом. Было и еще нечто, в чем Его сиятельство не хотел бы признаться самому себе: он ревновал. Ревновал сына к любым обстоятельствам и людям, которым сын выказывал любовь. Так было с кормилицей Рауля, так стало и с Луизой. Только его друзья и старый Гримо, вырастивший мальчика, не попадали в разряд тех, к кому Атос испытывал раздражение, когда видел, как сын оказывает им внимание. Атос ненавидел себя за это чувство, таил его в себе, пытался вытравить, но бесполезно: стоило ему увидеть, как сын с нежностью смотрит на кого-то, и он ощущал, что у него украли частицу любви его мальчика. И он поспешно отворачивался, пряча взгляд, в котором загорался гневный огонек. Это прежний граф де Ла Фер, юный и пылкий, способный на любое сумасбродство, рвался на волю из-под узды привычного самообладания и жизненного опыта. Атос молил Бога вразумить его: ведь радость сына должна стать и его радостью, раз он так его любит, но молитвы не помогали: сердце болело все равно всякий раз, когда виконт обращал ласковый взор на белокурую девчушку. Атос предчувствовал душой, что это - будущая соперница в любви к нему сына. Она уже крадет у него время, которое граф мог провести с сыном. Он в тысячный раз уговаривал себя, что это закон жизни, но доводы рассудка помогали ровно столько времени, сколько он себя убеждал. Стоило замолчать этому голосу, и из души поднималась темная волна протеста: почему он, обделенный так долго счастьем, должен делиться с этим ребенком любовью сына? Никто не мог видеть лица графа в то время, что гнал он коня к дому. Этого получаса хватило ему, чтобы собрать в кулак всю свою волю. Во двор замка он въехал неспешным шагом, давая коню немного остыть. Спокойно спешился, и так же не спеша прошел в свои апартаменты. Гримо, заслышав знакомые шаги, бросился к хозяину, помог ему раздеться и стащил сапоги. Уж кто-кто, а верный слуга чувствовал настроение Атоса, как никто из окружавших графа. Атос лег в постель, решив не дожидаться сына. Он словно стоял рядом с ним и видел всю гамму чувств, отражающихся на юном лице: видел, как краска стыда сменяется бледностью от мысли, что он должен поспешить домой, потому что отец ждет его объяснений, потом снова вспыхивает нежный румянец от того, как встретились его и Луизы глаза, как сплелись в пожатии их пальцы. Атос резко сел на постели: черт возьми, если этот негодник явится сейчас, он ему объяснит... И поняв, что сын раньше, чем через два-три часа не сумеет добраться домой, потому что ему придется еще довести до ворот замка Луизу де Лавальер, он с досадой ударил кулаком по подушке. – Что-то ты разошелся не в меру! – укорил он себя. – Разучился владеть собой на старости лет? Не хочешь признавать очевидное: сын влюблен, и это похоже уже на настоящее чувство. Ты просто стал слеп и глух и не понимаешь, что это закон времени. Потому и сопротивляешься, пытаешься оправдать свою ревность чем угодно! Господин граф, вы поступаете нечестно. И самое ужасное: это нечестность по отношению к вашему сыну. После такого признания самому себе было бесполезно пытаться уснуть. Он приказал Гримо привести к нему Рауля, как только тот появится в доме, буде это и глухой ночью. Свеча, оставленная на столе у кровати, давала неясный, пляшущий свет: где то дуло из щели. Атос, не отрываясь, следил за неверным огоньком, и в тенях на стене, словно в причудливом полусне, оживали давно умершие, но не ставшие от этого менее дорогими, образы близких. Прошлое стучалось в двери, заставляя мысленно возвращаться к тому, что оставалось в самых сокровенных уголках памяти.
stella: Он сидит в кабинете отца – юный наследник. Еще не ощутивший всего груза ответственности, переходящей к нему, но уже понимающий, что это будет тяжкое испытание для его совести и души. Отец позвал сына, чтобы ознакомить с делами. Виконту страшно, он чувствует, что граф скажет ему нечто, что определит его будущее. То будущее, к которому он не стремился, но которое готов безропотно принять. Отец не спускает с него тяжелого, пронизывающего взгляда, на самом дне которого затаилась смертная тоска: прошел всего месяц со дня смерти Изабо. Старый граф решил больше не тянуть: он должен ознакомить сына с некоторыми положениями своего завещания. Прежде, чем он окончательно подпишет его и заверит нотариальными печатями, он обязан поговорить с виконтом. Сын стал наследником волею судьбы: рождением ему предстояла участь воина, его не готовили к управлению графством с малых лет. Хотя Ангерран видел его блестящие успехи за те месяцы, что он стал приобщать Оливье к искусству быть хозяином графства, у него еще оставались кое-какие сомнения. Мальчик еще очень молод и горяч для того, чтобы возложить на себя бремя ответственности. Сумеет ли он понять, что власть – это не просто возможность демонстрировать свою волю? Пока что он не опускает взгляд перед отцом. Это обнадеживает, потому что это мало кому удается. Вот Изабо, она сама способна была заставить его опустить глаза... Граф задержал дыхание: как всегда, при мысли о жене тяжело ухало и обрывалось сердце. Он заставил себя забыть о горе и сосредоточиться на предстоящем разговоре. – Виконт, вы когда-нибудь задумывались о воле Рока, поставившего вас на первую ступень, после которой вам останется только править по Божьему и своему указанию вверенным Вам графством? – Да, Ваше сиятельство! – сын медленно склонил голову, не пряча взгляд. – Я постоянно думаю об этом с того дня, что вы меня призвали под отчий кров. – И какие же мысли пришли вам на ум, виконт? – Ангерран изо всех сил старался не изменять строгости и официальности тона, хотя от взгляда лазурных глаз, так похожих на глаза покойной жены, его начинала затапливать нежность к этому мальчику. – Что Господь и вы возлагаете на меня ответственность за праведность всего, что будет происходить в моем графстве и в моей жизни. – А что вы будете полагать в этом случае праведностью, молодой человек? – граф смотрел на сына во все глаза. - Правый суд во всем, что будет касаться моего отношения к подданным. Справедливость - вот что я должен неукоснительно соблюдать во всем. И во имя этой Справедливости не должно у меня быть ни близких, ни друзей. – Вы понимаете свою власть, почти как королевскую, сын мой, – старый граф одобрительно кивнул, – У вас есть на это право, потому что наш род издавна претендовал на превосходство над королевским. Но ваша гордыня должна умеряться мыслью, что у вас есть законный сюзерен. И его власть наш род тоже признает. Вы должны ему служить так, как служили ему наши предки. Он – ваш принцип. Вы правильно понимаете вашу роль наследника. Я надеюсь, что в жизни вы будете верны принципам, о которых вы только что говорили. Но это еще не все. Я хочу, чтобы вы принесли клятву верности. Завтра мы с вами поедем в Амьен. Атос навсегда запомнил уносящиеся вверх своды огромного храма, ласкающий аромат ладана и голос отца, произносящего слова клятвы, которую он с благоговением повторял за графом: "Я, Божьей милостью виконт Арман-Огюст-Оливье де Ла Фер, клянусь во всем следовать закону и никогда не преступать его. Пусть слабость человеческая никогда не коснется моих решений и пусть Воля Божья направляет мою руку. Я клянусь быть верным нашему сюзерену и не признавать никого, кроме законного нашего правителя. И пусть шпага моя не знает пощады к врагам отечества и чести." – Вот ваша шпага! – произнес граф де Ла Фер, вынимая из портупеи свою боевую шпагу. – Ваша рука уже достаточно сильна для нее. Это боевая шпага ваших предков и вам предстоит добавить ей славы. Вы должны всегда помнить, что клинок ее освящен кровью врагов Трона и Власти. Коснувшись стального лезвия, Оливье ощутил губами холод металла, и легкая дрожь прошла по его телу. – Я клянусь жизнью своей, что этой шпаги никогда не коснется рука врага! – четко произнес виконт, вставая с колен. – Я знаю это, сын мой! – произнес граф с непоколебимой уверенностью. – Парадная шпага перейдет в ваше владение в тот день, когда я успокоюсь на век в нашем семейном склепе. И увидев, как исказились черты лица сына, положил ему руку на плечо: – Вас не должно пугать неизбежное. Рано или поздно каждый из нас, пройдя путь, отмеренный нам Господом, находит себе успокоение. Почему-то эти последние слова Ангеррана всплыли в памяти с особенной четкостью. Отец предчувствовал свой конец, который не замедлил прийти. Но Ангерран де Ла Фер завещал похоронить себя в семейном склепе, а его сын все еще считал, что ему не место рядом с предками. Он ищет для себя это пристанище... и есть у него место на примете. Откуда-то повеяло легким ветерком. Атос, уже почти задремавший, резко вскинулся ото сна. Щурясь, он пытался разглядеть в темноте дверного проема силуэт вошедшего. – Виконт, это вы? Зайдите, не стойте на пороге, – разговор этот Атосу хотелось повести в несколько другой, официальной обстановке, у себя в кабинете, но делать нечего, придется распекать сына в собственной спальне. – Гримо меня встретил во дворе и передал, что вы меня ждете, господин граф. – Это правда, виконт, но я не рассчитывал, что вы так быстро вернетесь. – Господин де Сен- Реми распорядился дать мне коня. – Вот как! Значит, вас видели родители мадемуазель? – заметил граф. – Я не счел возможным уйти, не засвидетельствовав свое почтение господам де Сен-Реми. – Мне приятно видеть, что вы так скрупулезно соблюдаете нормы вежливости, – сказал Атос не без досады. – Я поступил неправильно, граф? – удивился молодой человек. – Нет, нет, я не хочу сказать ничего подобного, виконт. Мне приятно знать, что ваша приверженность нормам поведения в обществе не пострадала от постоянного пребывания в армии. Но позвольте вам заметить, что завтра все окрестные кумушки будут обсуждать ваши вечерние прогулки наедине с мадемуазель и ваш почти ночной визит к ее родственникам. – Но я не понимаю, что в этом предосудительного, граф! – воскликнул молодой человек. – Мы же росли вместе с Луизой. Об этом известно всем. – Как вы не понимаете, Рауль, – не выдержал граф, с досадой хлопнув ладонью по покрывалу, – что Луиза уже не маленькая девочка, а девушка на выданье и ваши встречи с ней налагают на нас определенные обязательства. Я ведь не из прихоти запретил вам с ней видеться без моего разрешения. – Граф, если вы имеете в виду мое сватовство к Луизе, то я надеюсь, что это вопрос только времени? – Вот именно об этом я и хочу с вами поговорить, Рауль, – Атос вскочил с постели и, накинув халат, сел напротив сына. – Как я понял, вы рассматриваете мадемуазель Луизу де Лавальер как свою будущую супругу. – Да, безусловно. – Прекрасно, отлично! Рауль с удивлением посмотрел на отца, потому что от него не ускользнуло раздражение в голосе графа. – Рауль, вы мой наследник, надежда нашего рода. Я вам не раз говорил, что это налагает на вас определенные обязательства. – Да, я помню это, господин граф. Но разве происхождение Луизы чем-то не удовлетворяет запросы нашего рода и его знатности? – Я думаю, что это пока вопрос спорный, Рауль. Но, в любом случае, я еще раз попрошу вас не встречаться с мадемуазель, чтобы она не стала предметом для обсуждений в свете. Вам дорога ее репутация? – Бог мой, господин граф, как вы можете меня о таком спрашивать? Луиза для меня священна. После вас у меня нет никого, кто бы был мне так дорог, как она! – потрясенный, Рауль схватил отца за руку. – Я рад, что у вас нашелся еще один объект почитания! – не сдержался уязвленный граф. Своим пылким признанием Рауль задел самую чувствительную струнку в душе отца. – Бог мне свидетель, что нет у меня в мире человека, дороже вас, отец! – слетевшее слово заставило Атоса замереть. Только очень сильный душевный порыв мог заставить Рауля презреть нормы, принятые в общении с отцом. В чем он может быть уверен – это в искренности виконта. Рауль не подвержен лицемерию и не умеет лгать. И Атос решился. – Мальчик мой, я знаю, как вы относитесь ко мне и ценю это отношение! Но сегодня, нам, пожалуй, стоит прекратить этот разговор! Завтра мы с вами проедемся к нашей часовне, и там я хочу продолжить нашу беседу. Пока же, поцелуйте меня и... нам следует отдохнуть. У нас был не простой разговор. Два всадника остановились перед часовней. Дальше, за оградой, простирались уже чужие поля, чаща лесов и опушка леса служила своеобразным разделом для двух имений. Раннее утро пленяло своей тишиной и только птичье щебетание напоминало, что край этот все же населен живыми существами. По знаку Атоса они спешились, привязали лошадей к ограде и обошли часовню. Там, у самой ограды, Рауль увидел мраморную плиту, лежавшую на земле. На ней не было ничего: ни даты, ни имени. Молодой человек с изумлением оглянулся на отца: что это значит? – В тот день, когда здесь поставят имя и дату, вам будет куда приходить помолиться, – улыбнулся Атос. – Это место я выбрал для себя, Рауль. Виконт отшатнулся, словно увидел что-то страшное, потом, не веря услышанному, посмотрел на отца с таким потрясенным видом, что граф подумал, что он перестарался с этим визитом. Но все же, надо было приучать сына к мысли, что наступит день, когда он останется один на один с дарованной ему отцом властью. Единственным, от кого зависит судьба рода. – Вы воин, виконт, вы знаете, как может выглядеть смерть в бою, и вы отшатываетесь от этого куска камня в страхе? Неужто вы малодушны перед лицом вечности, которая одинаково принимает всех из этого мира? Или вы думаете, что мы с вами достойны бессмертия? – улыбнулся он. – Имей я такую власть, я бы дал вам это право – жить вечно! Потому что я не знаю никого, кто бы заслуживал такой судьбы, как вы! – задумчиво произнес Рауль. – Вы враг мне, виконт? – с неподражаемой серьезностью спросил Атос. – Вы желаете мне бессмертия? Что может быть страшнее вечной жизни? Когда ты пресытишься всем, что тебя окружает, и будешь метаться по миру, подобно Агасферу, не зная, куда девать свое бренное тело и свой уже угасший дух? Нет, смерть – это благо для человека, но только когда она приходит к нему, закончившему все земные дела. Тогда ты можешь уйти без сожаления. Но, увы, – мрачно добавил он, – мало кому выпадает успеть сделать все намеченное. – Вы хотели продолжить наш вчерашний разговор? – осмелился напомнить отцу Рауль. – Да, конечно! – встрепенулся Атос, который уже начал впадать в задумчивость. – Рауль, вы помните, как я привел вас в усыпальницу в Сен-Дени? – Такое не забывается, господин граф! – И вы поклялись быть верным принципу королевской власти! – Руководствуясь Вашими мудрыми наставлениями, я ни разу не погрешил против своей клятвы! – Рауль, много лет назад, в соборе Амьена, я принес подобную клятву в присутствии моего отца. И всю жизнь был верен ей! Но вы - также и мой наследник. И это обязывает вас думать о женитьбе, как о части долга перед родом. Вы должны понимать, что значит выбор невесты, – Тут его кольнула мысль о собственном опрометчивом выборе. – Не дай вам бог ввести в наш родовой замок ту, что не сумеет служить его славе и богатству. – Граф, вы опасаетесь, что добродетели Луизы не достойны нашего рода? – сын говорит «нашего», значит, понимает, что он принадлежит к нему по крови. – Мой милый, при всех прекрасных качествах мадемуазель, есть еще многое, что мешает ей пойти с вами под венец. И вообще, говорить о женитьбе вам еще рановато. Вы же собираетесь сделать блестящую карьеру военного, не так ли? – граф чувствовал, что еще немного и сын может задать вопрос, на который он боялся отвечать, но которого ждал все эти годы, что взрослел сын. – Я хочу... Я прошу вас помнить о своем долге и не совершить глупости. Я надеюсь, что, реши вы окончательно, что готовы сделать этот шаг в жизни, вы известите меня прежде, чем пообещаете вести под венец свою избранницу. Поклянитесь мне, что если меня к тому времени не будет на этом свете, вы самым тщательным образом проверите ее родословную, ее семейные связи и только после этого примите решение. Рауль с изумлением слушал отца, но страстность и непонятная виконту боль этих слов, заставила его колебаться. – Вы не решаетесь мне дать такое слово! – воскликнул граф, схватив за руки сына. – Я чувствую в Ваших словах предубеждение, господин граф, и не понимаю его причин. – Рауль, у меня есть печальный опыт, и я не хочу, чтобы вы повторяли чужие ошибки. Пока я не могу вам больше ничего сказать. – Ну что же... Я верю Вам, отец, я знаю, что подобную клятву вы просите у меня, только из заботы о моем благе. Я обещаю Вам сделать так, как Вы просите. Я сделаю так, даже если возраст освободит меня от Вашей опеки, господин граф, – Рауль сдержанно поклонился, и Атос понял, что сын задет самим смыслом этой клятвы. Они зашли в часовню, чтобы преклонить колени перед алтарем и вернулись домой. Разговор не получился, но Атос тешил себя надеждой, что время все расставит на свои места. Он перебирал свитки при свете свечи так осторожно, так трепетно, так всматривался в выцветшие строчки, словно надеялся найти в них последнюю надежду на счастливый исход. Только надежды становилось все меньше. Тогда он решился и позвал нотариуса, чтобы дополнить свое завещание. Если случится то, о чем он неотступно думал последние месяцы, герцог де Бофор найдет средство сделать так, чтобы они не расставались с Раулем. А он должен подумать о том, чтобы они были рядом. Это то, что он может сделать своей волей. Что же произойдет с их родом - это зависит от короля. Атос не сомневался, что все отойдет в казну, и дальше Людовик будет распоряжаться титулами и имениями по своему усмотрению. Мысль эта причиняла такую боль, что он не мог ее отделить уже от боли, которую доставляли мысли о сыне. Даже Гримо, единственный кто понимал его без слов, был далеко. Атос остался со своим горем наедине, абсолютно одиноким перед приближающейся неизбежностью и пониманием краха всех надежд и устремлений. Атос избрал последним своим обиталищем место в ограде этой часовни, построенной им на границе его владений. Позади часовни, огражденной двумя густо разросшимися живыми изгородями из орешника, кустов бузины и боярышника, окопанными глубоким рвом, находился небольшой участок невозделанной земли. Он был восхитителен своей девственной нетронутостью, восхитителен тем, что мхи здесь были высокими, как нигде, тем, что здесь скрещивали свои ароматы дикие гелиотропы и желтый левкой, тем, что у подножия стройных каштанов пробивался обильный источник, запертый в бассейне из мрамора, тем, что над полянкой, поросшей тимьяном, носились бесчисленные рои пчел, прилетавших сюда со всех соседних полей, тем, наконец, что зяблики и зарянки распевали тут, как полоумные, покачиваясь на ветках между гроздьями цветущих кустов. Сюда и привезли оба гроба, окруженные молчаливой и сосредоточенной толпой.
Железная маска: Даже говорить ничего не хочется...
Диана: Минута молчания
Nika: Диана пишет: Минута молчания Да уж...
Rina: Аминь.
polinathos: С согласия Стеллы выкладываю иллюстрацию ее авторства, перезалитую
stella: Спасибо! Хорошо, что получилось.
polinathos: Пожалуйста! Если что, обращайтесь :)
Джен: Что тут сказать?..Щемяще. Благородно. Трагично. Величаво..Ранит. задевает за живое..Прикипает к Сердцу..Что дальше? "Дальше - тишина"..И это - намного больше слов.. Спасибо, СТЕЛЛА!
полная версия страницы