Форум » Милый Рене » Чернокнижники » Ответить
Чернокнижники
jude: Автор: jude Название: Чернокнижники Фандом: А. Дюма "Три мушкетера" Время действия: преканон, 1614 г. Персонажи: Рене д'Эрбле, Жан-Жак де Ротонди де Бикара, семинаристы, наставники и другие... Жанр: джен (приключения) Рейтинг: G Краткое содержание: будни семинаристов Статус: в процессе, но, надеюсь скоро будет дописан Отказ: Дюма и Lys Примечания: 1. Фанфик является прямым продолжением фанфика "Симара". Семинаристы со странными прозвищами упоминались там. :) Рене-Симаре 10 лет. 2. Семья де Ротонди (иногда - де Ротунди) де Бикара де Каюзак реально существовала. Дюма называет братьев де Бикара гасконцами, но издатель писем Ришелье указывает, что они были выходцами из Неаполя, осевшими в Гаскони. В моих фанфиках - из Флоренции, и еще одним прототипом моих Ротонди послужила семья деи Медичи - евреев-крестников герцога Тосканского и Марии Медичи. 3. Гасконцы произносили сочетание ch не как [ш], а как [ч].
Ответов - 52, стр:
1 2 3 All
jude: Часть I. О трудностях произношения, или как Бикара-Кардинал едва не получил новое прозвище Зимой семинаристы занимались по нескольку классов в одном помещении — каждый со своим наставником. Огромные комнаты, по которым вечно гуляли сквозняки, никогда не удавалось хорошенько протопить. А так, когда в класс набивалась сотня-другая мальчишек, создавалась хоть какая-то иллюзия тепла. И экономия опять же. Вот только учиться не было никакой возможности: в одном углу малыши-шестиклашки хором пищат латинские глаголы: doceo, doces, docet… В другом — второклассник бьется над мудреной халдейской фразой и никак не может ее одолеть. У самой кафедры — четвероклассники-переростки играют в карты и отвешивают друг другу такие щелбаны, что звон стоит. За последней партой кто-то аппетитно хрустит свежей булкой. Одним словом, Содом и Гоморра, господа, истинные Содом и Гоморра. Рене давно уже перестал слушать наставника, отчаявшись разобрать что-нибудь в этом гаме, и бесцельно водил пером по тетрадному листу. Он и сам не заметил, как у него получилось чернильное море — с волнами и пенными бурунами. Оставалось только нарисовать кораблик или чудище, всплывающее из темных глубин, но шум вдруг начал стихать: в соседнем классе учитель вызвал читать Жан-Жака де Бикара, и шалопаи один за другим примолкли. Жан-Жака не зря прозвали Кардиналом — он был умнее всех в классе. Может быть, даже умнее учителя. Он блестяще писал латинские и греческие диктанты, переводил с листа, его сочинения наставники хранили как образец грамотности и изящного слога. Но чтение и уроки риторики были для гасконца Бикара сущей пыткой, а для его товарищей — веселым развлечением в череде серых школьных будней. Отец Марцелл, наставник третьего класса, не терпел ошибок и не скупился на оплеухи, считая, что ничто так хорошо не вколачивает знания в тупые ученические головы, как старая добрая розга. Бывало, дочитывает школяр страницу до конца, а у самого — щека распухла от затрещин, и слезы из глаз льются. Бикара достался отрывок из Блаженного Августина: — Ибо если бы ему представился только вид лочади, он не мог бы подумать, что видит человека… Учитель, ходивший между рядами, приблизился к столу Бикара, и Рене почувствовал, как у него по спине забегали мурашки, словно это над ним нависла карающая длань отца Марцелла. Желторотики и их наставник испуганно притихли, забыв про латинские глаголы, четвероклассники отложили карты, верзила-второклассник, заросший щетиной по самые глаза, поднял голову от словаря, и в наступившей тишине стало слышно, как лакомка за последней партой икает, подавившись куском булки. Однако отец Марцелл сегодня был неожиданно ласков: — Сын мой, — почти пропел он. — Повторите еще раз слово «лошадь». На лице Бикара появилась мучительная гримаса, словно он усилием воли хотел заставить язык и губы произнести ненавистный звук. Но тщетно: — Лочадь, — проклятый гасконский акцент! — Скажите «школа», — не сдавался отец Марцелл. — Ну же! — Чкола… — гасконец страдальчески воззрился на учителя: ну, что ты ко мне привязался? — но тот был неумолим. — Скажите «шляпа». И тогда Бикара обвел товарищей взглядом — мол, не поминайте лихом, братцы! — и улыбнулся отцу Марцеллу улыбкой висельника: — Берррет! — четко выговорил он, растягивая звук «р». Кто-то истерично хихикнул, кто-то закашлялся, прикрывая рот рукавом сутаны — и секунду спустя школяры сползли под парты, давясь смехом, всхлипывая и завывая. Смеялись все: первые ученики и отпетые хулиганы, малыши-желторотики, вчера переступившие порог семинарии, и завтрашние выпускники, корпящие ночами над рукописью диссертации. Даже наставники утирали глаза, жалуясь, что печка чадит. А Бикара? Бикара схлопотал звонкую пощечину, да такую, что на щеке у него остались следы пальцев отца Марцелла. — Все идут обедать, — заключил отец Марцелл, — а господин Ротунди останется в классе и поразмыслит над своим поведением. — Ротонди, — поправил Бикара с невозмутимостью настоящего гасконца, но его уже никто не слушал: школяры повскакивали, хватая портфели, и устремились к выходу, обгоняя друг друга. — Эх ты, лочадь! — Асмодей, проходя мимо, щелкнул приятеля по лбу — чтобы не унывал. Все знали, что отец Марцелл зазря придирается к Бикара и фамилию его нарочно коверкает. А еще все знали, что у Бикара старший брат — в плену у турок: Жан-Жак недавно получил об этом письмо, то есть не сам Жан-Жак, конечно, а его родные, но дела это не меняло. И со стороны отца Марцелла было совсем уж дурно обижать человека, у которого такое горе.
jude: Часть II. План мести Этот немногословный паренек умел, казалось, все на свете: штопать чулки, стирать белье, печь репу в золе, торговаться на рынке, как жид. Лавочники уступали ему товар за треть цены – лишь бы он отстал. А еще Бикара умел свистеть по-птичьи. Он и сейчас насвистывал, взбивая мыльную пену в тазу, правда, мелодия была совсем грустной. — Давай сюда сутану, — Жан-Жак обернулся, и Рене вдруг заметил, что у приятеля глаза на мокром месте. — Кардинал, ты что плакал? Отец Марцелл тебя сильно ударил? — Да ну, ерунда! — гасконец яростно шмыгнул носом. — Стал бы я из-за оплеухи слезы лить. Это от мыла, — и принялся за стирку с таким рвением, что только брызги полетели. Д’Эрбле сидел на кровати, обхватив, колени руками. Была пятница — базарный день, и почти все обитатели комнаты разошлись кто куда. Кто был зван в гости, кто с утра околачивался в кабачке у Люксембургских конюшен, надеясь немного заработать, подавая игрокам мячи и считая очки. Немногие счастливчики, которым родители переслали денег с оказией, отправились к кондитерам на Медвежью улицу. Бикара был наказан, и ректор запретил ему покидать семинарию. А у Рене не было ни родных, ни друзей в городе, ни денег на пирожные. Зато вся комната была в их с Жан-Жаком распоряжении до самого вечера. Красота! — За что отец Марцелл тебя не любит? В классе больше сотни мальчишек, и каждый коверкает латынь на тысячу ладов. А он почему-то к тебе привязался, — не дождавшись ответа, мальчик продолжил: — Отец Ансельм, наш хормейстер, куда добрее. Он даже голоса на учеников не повышает, не то, чтобы ударить кого-нибудь. — Если уж на то почло, то я предпочту отца Марцелла с его плеткой, чем отца Ансельма с его добротой! — фыркнул Бикара. — Симара, он снова задержал тебя после репетиции? — Мы готовимся к рождественской мессе. — Рене потупился, краснея. — Что такого? — Да ничего, — гасконец выжал мокрую одежду, бросил ее прямо на пол, отнюдь не блиставший чистотой, взял таз и c криком «Поберегись!» выплеснул грязную воду за окошко. — Faex scholae! — раздалось снизу. — Вот, погодите у меня! — Не повезло бедняге! — ухмыльнулся Жан-Жак. — Промокнуть в такой мороз! Сбегай за водой, Симара. Мне еще надо выполоскать белье. *** Когда со стиркой было покончено, а сутана, две пары штанов и рубашка сушились на веревке, натянутой у печки, Бикара уселся на кровати рядом с приятелем, дуя на покрасневшие от ледяной воды ладони. — Болят? — Рене осторожно взял его руки в свои. — Я, когда ведро нес, думал у меня пальцы к ручке примерзнут. Такой холод… — Симара, — Кардинал помолчал, прислушиваясь к треску дров в печке, и неожиданно вернулся к начатому разговору: — Поверь, ты не первый, кого отец Ансельм оставляет после репетиций. И не последний. Если Бикара и хотел этими словами возбудить в приятеле ревность или заставить его взяться за ум, то укол не достиг цели. Рене поднял на друга совершенно наивные глаза, обрамленные пушистыми девичьими ресницами, и спросил: — Он и с тобой занимался?.. — У меня нос длинный, — Жан-Жак улыбнулся и подергал себя за кончик носа. — Петь мечает. — Неправда!.. — Рене звонко рассмеялся. Нос у Бикара, в самом деле, был длинный, крючковатый, придававший ему сходство с хищной птицей, высматривающей добычу. Но Рене никогда не слышал, чтобы форма носа мешала кому-то петь. А пению он начал учиться, еще не умея толком ходить. — Тогда голоса нет, — Кардинал засмеялся, вторя другу. — Неправда! Неправда! — Тогда слуха. — Все ты врешь!.. — Да я же чепелявлю! — нашелся Бикара. — Ты же сам слычал: меня теперь весь класс будет «лочадью» дразнить. — Хочешь, я научу тебя правильно говорить? — воодушевился Рене. — Скажи: «Шевалье де Шомон ехал в Шалон на шалой лошади». — Че… Че… — Бикара сплюнул и махнул рукой. — Пустое! Король Генрих за всю жизнь от этого акцента не избавился — где уж мне!.. А кто этот Чомон? — Так, к слову пришлось, — тихо вздохнул Рене. — Скажи лучше, чем ты не угодил отцу Марцеллу? Он ведь тебе проходу не дает, только и ищет к чему бы прицепиться. — Да я на Троицин день прислуживал на мессе и залил ему сутану освященным вином. А он подумал, будто я нарочно хотел осквернить Святые Дары. Ох, крику было! Бикара снова хихикнул, но глаза у него оставались серьезными, и Рене, как всегда, не смог понять, шутит его приятель или говорит правду. — И как нам теперь быть? — спросил он, помолчав. — Дворянин не может терпеть такие унижения… Но… не вызывать же отца Марцелла на дуэль?.. Он все же лицо духовное… — Ну… — Бикара задумался на целую минуту, разглядывая морозные узоры на оконном стекле, и вдруг улыбнулся: — Вот, что Симара, мы можем навести на него порчу! — Но ведь это колдовство, страшный грех! — ахнул д’Эрбле, сжимая ладони в молитвенном жесте. — Не страшней, чем убийство на дуэли, — резонно заметил Бикара, вставая, чтобы подбросить дров в печку. — В дядиной библиотеке каких только книг нет. Даже парочка настоящих гримуаров имеется. Я принесу такой, как только меня домой отпустят, и мы поглядим, что можно сделать. Домой… Рене отвернулся к стенке, пригорюнившись, и все коварные планы мести сразу вылетели у него из головы. В этом была разница между ним и Кардиналом: Бикара был наказан, но дома его ждали матушка, тетя и дядя, братья и сестры. Волновались, навещали, передавали гостинцы. А Рене был свободен, он мог уйти хоть сейчас. Только идти было некуда. И в огромном, промерзшем до самого нутра городе его никто не ждал. Деньги за его обучение и пансион вносили исправно. Раз в год, к Пасхе, ему шили новое платье и покупали пару башмаков. Но разве платье и башмаки сравнятся с мамиными объятиями?
Кэтти: jude ,замечательное начало рассказа или повести. Только Симара( я так понимаю , что будущий Арамис) уж больно нежным ребенком у тебя получается. И этот отец Ансельм, насколько я понимаю- педофил, мне не нравится совсем.
jude: Кэтти, спасибо. Отец Ансельм персонаж фанфика Lys "О доброте". И Вы не ошиблись на его счет. Но, как я поняла из текста Lys, самого страшного там не произошло: отец Ансельм был просто слишком ласков с мальчиком, а одинокий ребенок к нему тянулся. У меня в фанфике тоже не будет ничего страшного. Отец Ансельм только упоминается. Рене в этом фанфике всего 10 лет, и он только год в семинарии. Да, он здесь - очень нежный мальчик, но не в дурном смысле этого слова. Просто такой склад характера и воспитание. Хитрость и жесткость придут намного позже. И Рене, кстати, совершенно не понял, о чем его предупреждает Бикара.
stella: Отец Ансельм, как нечистый на помыслы духовный пастырь появился первым, если меня память не подводит, у Джулии в одном из рассказов. Потом он перекочевал к Lys. Мне ужасно нравится, когда придуманные авторские персонажи обосновываются в фиках и становятся такими полноправными героями, что некоторые читатели уже меня спрашивали, а где они упоминаются у Дюма.))) Вот и Бикара становится таким же, теперь его восприятие станет куда шире - его детство завязано с Рене. Да будет благословен Дюма, что оставил нам столько лакун для творчества.)) jude , у тебя так здорово получается, такие они живые!
jude: stella, спасибо stella пишет: Мне ужасно нравится, когда придуманные авторские персонажи обосновываются в фиках и становятся такими полноправными героями, что некоторые читатели уже меня спрашивали, а где они упоминаются у Дюма.))) Мне тоже это очень нравится)
Орхидея: jude, у вас получаются такие симпатичные шкодливые семинаристы.) Жду теперь продолжения банкета.
Grand-mere: В свете этих школярских эпизодов и на канонного Арамиса хочется взглянуть несколько иными глазами. "Все мы родом из детства"...
jude: Grand-mere, Орхидея, спасибо!
jude: Примечание 1. Следующая часть сюжетно связана с фанфиком "Итальянец". Время действия - вечер того же дня, когда Бикара получил оплеуху, а потом стирал одежду. Примечание 2. Отказ и благодарность Орхидее за чудесный фанфик "Сказочник" Часть III. Пьеро Адская братия вернулась в тот день позже обыкновенного, и Мастема, предводительствовавший ею, отчего-то был зол, как настоящий демон, поднявшийся из глубин преисподней, разве что огнем и серой не плевался. А Асмодей, замыкавший шествие — как никогда напоминал взъерошенного воробья, и Рене подумал, что их воришка попался-таки лавочникам с Сен-Мишель, и те как следует оттаскали его за рыжие лохмы. Но это означало, что ужина нынче вечером не будет. Мастема, не снимая башмаков, повалился на кровать и накрыл голову подушкой, пригрозив тем, кто станет шуметь, скорой расправой. И спустя несколько минут — захрапел, не удосужившись даже прочитать молитву. Семинаристы тоже улеглись и, поспорив немного из-за одеял, пошушукавшись и похихикав, один за другим заснули. Симару разбудил тоскливый шепот над самым ухом: — Не, ну а чего он? Три раза по мячу не попал! Ну, я и закричу: «Мазила!» — А он? Рене, не открывая глаз, узнал Бикара — по выговору. — А он сказал, что загонит мяч мне в рот, если я не уймусь. Теперь мальчик догадался, что на кровати у них сидит Асмодей и о чем-то жалуется гасконцу. Из Бикара со временем получился бы хороший духовник: он умел слушать, не перебивая, когда это требовалось, и давать дельные советы, когда о них просили, а главное — молчать о том, что услышал. — И ты унялся? — Скажешь тоже! — в голосе нормандца послышались горделивые нотки. — А он? — А он сдержал свое обещание… Бикара начал разбирать смех: — Не промазал, значит?.. Пф… Пф… — Ох, лучше бы промазал!.. Рене открыл глаза и в дрожащем свете лампады увидел, что Асмодей ощупывает нижнюю челюсть. — Ты же мог подавиться… — он осторожно присоединился к беседе, и Бикара уткнулся лицом в подушку, заходясь в безмолвном хохоте. — Не бойся, Симара… этому проглоту… ничего не сделается… Это было правдой: худой, угловатый, весь — как занозистая щепка, Асмодей постоянно что-то жевал, даже на молитве, а если не жевал, то ныл от голода. Впрочем, и сам Рене за целый год так и не привык к скудности семинарских трапез и к постоянному чувству легкости в голове и в животе. — Вы дадите поспать?! — Мастема взревел, словно нечистый дух, узревший экзорциста, и мальчики снова перешли на шепот. Вот надо же: сам храпит — а все слышит! — Симара… расскажи что-нибудь… — вздохнув, попросил Асмодей. — Что? — лениво отозвался Рене. Спать расхотелось, но было так уютно лежать в теплой постели, молчать и мечтать. — Все равно. У тебя это здорово получается, — нормандец, озябнув, поджал босые ноги, и Бикара гостеприимно откинул край одеяла: залезай, мол. Асмодей не заставил просить себя дважды, улегся — и в кровати стало совсем тесно. — Расскажи дальше про Пьеро, — предложил Бикара. — Мне не хочется думать, что он умрет в тюрьме с голоду. — Не умрет, — пообещал Рене. — Он будет есть сальные свечи. — Гадость какая! — возмущенный до глубины души Асмодей ткнул Рене локтем в бок. — Я бы даже с голодухи не стал… — Гадость, — согласился мальчик. — Зато сытно… Это было немногое, что он запомнил из того страшного года, когда колесил с балаганчиком братьев Мартинелли по всей Италии. Тошнотворный вкус перетопленного сала, запах дешевого пойла, которым разило от деда, белый костюм Пьеро с большими пуговицами и колыбельная про черного человека, что приходит по ночам к непослушным детям и уносит их в своем мешке. Колыбельную пела девочка с такими же черными кудрями и блестящими глазами, как у него самого. Рене помнил, как она наклонялась к нему, чтобы поправить одеяло. Но кем она была — вспомнить не мог. Он думал тогда, что этот черный человек — его дед, старик Мартинелли. Украл же он его из дома? Дед говорил, что доброму христианину негоже расти среди иудеев — научат еще всяким еврейским штучкам! Но сам не учил ничему хорошему — только заставлял играть Пьеро и петь на улицах, в дождь и в холод. А когда напивался, грозил, что в Риме продаст его в Папскую капеллу. По счастью, до Рима они не добрались. Переменчивая судьба бродячих актеров занесла их в Лион, и там Рене увидел шевалье де Шомон… отец. Отец, которого он потерял, едва успев обрести. Ему дали имя. Пусть не Шомон, но д’Эрбле — ничем не хуже. Ему дали право называться дворянином. Ему обеспечили крышу над головой и достойное будущее. Ведь стать аббатом куда лучше, чем ярмарочным шутом. Родня покойного батюшки не уставала об этом напоминать и ждала благодарности. Рене смиренно благодарил, но иногда в его душе поднимались совсем не христианские чувства! Быть гостем в отцовском замке, который — сложись все чуть иначе — мог бы принадлежать ему… В свои десять лет он был достаточно умен и понимал, что требовать большего — глупо, и что надеяться отныне можно только на себя. А еще — что не стоит держаться за прошлое, если хочешь чего-то добиться. Ринуччо Мартинелли, маленький Пьеро, должен был исчезнуть — и исчез. От него остались разве что черные волосы, жгучие южные глаза и голос. Из тех голосов, что рождаются только под небом солнечной Италии. Рене был актером с пеленок, и это не преувеличение: в Мантуе его, еще не умевшего говорить, выносили на сцену, когда по сюжету требовался младенец. А потому сыграть французского дворянина, шевалье д’Эрбле, не составило для него труда. Он играл с таким упоением, что картины его прежней жизни мало-помалу потускнели, выцвели и казались теперь полузабытым сном — порой волшебным и сказочным, порой кошмарным. Он помнил еще отдельные лица, фразы, голоса. Но кем были эти люди, и что связывало его с ними — сказать бы уже не смог. Кажется, он даже стал забывать итальянский.
stella: Интересный поворот с Рене. Как-то привыкли уже к той версии, что была у Джулии и у Lys.
jude: stella, это версия из "Итальянца", этот фанфик есть на форуме. Спустя 5 лет написалось продолжение
stella: Каюсь, забыла.((
jude: stella, так это естественно, потому что так долго не было продолжения)) Самое интересное, что дама де Шомон - статс-дама Марии Медичи. ;) Так, что опекуны Рене-Симары читателям хорошо известны))
Кэтти: jude,поправьте меня, если я путаюсь. Симара- сын итальянской певицы и шевалье де Шомон. Т. Е. по матери - он еврей? После скорой смерти родной матери его в свою семью взяла другая актриса - еврейка у которой казнили мужа. Уже у нее мальчика украл руководитель бродячей христианской труппы старик Мартинелли, которого мальчик считал своим дедом. Так? Но мальчик в момент его кражи -еврей, раз мать еврейка. Тогда почему Мартинелли считает его христианином живущим среди евреев? Что я пропустила? А фик очень хороший получается. Да и еще интересно, , будущий Арамис хорошо владел французским и испанским, возможно и скорее всего вспомнил ( заново овладел) итальянским. Ведь на богословском факультете он учился в Италии вместе с францисканцем, которого сменил на посту Генерала Ордена Иезуитов. При этом францисканец его не узнал ( Это конечно ляп Мэтра) Но по Канону Арамис еще не плохо владеет и английским. Не так свободно как Атос, но понимает и может изъясниться. У Вас будет о том где и почему он выучил английский?
jude: Кэтти, спасибо! Мать Рене не еврейка. Певица Катерина Мартинелли (и реальная, и в фанфике) была итальянкой и католичкой. Еврейских корней у нее не было. Но в Мантуе, особенно в театральной среде, евреи и христиане тесно общались и были в хороших отношениях. Когда Катерине было 14 лет, отец фактически продал ее невинность за хорошие деньги. В 18 лет она умерла от оспы. Это то, что было в реальности. В фанфике после смерти матери Рене забирает актриса Джудитта Франсес - вдова-еврейка, мать таких же маленьких актеров - Йоффы и Анзеля. Забирает просто из дружеских чувств и жалости. Ребенку лучше дома, чем в приюте. Возможно, спустя какое-то время мантуанские власти вмешались бы и не позволили бы Рене воспитываться в еврейском доме. Но пока на это никто не обратил внимания. Тем более, Рене был полноправным членом труппы и продолжал играть в спектаклях. Катерина умерла в начале марта, а старик Мартинелли вернулся в Мантую в мае-июне - и потребовал внука себе. А когда не отдали - попросту украл мальчика. На реальном Друзиано Мартинелли висело убийство, преступления перед церковью, а еще он не брезговал сводничеством. С дедом и его труппой (большу часть, которой составляли родственники) Рене прожил около года, пока во время выступлений в Лионе шевалье де Шомон не узнал братьев Мартинелли и не выяснил, что Рене - вероятно, его сын. Возраст сходится, и Катерина была девицей, когда они встретились. Шевалье оказался человеком более-менее честным и выкупил мальчика у деда. Даже, не будучи уверен до конца, что это его ребенок. Хотя бы для того, чтобы избавить от актерской доли. Про английский - пока не знаю.)
Кэтти: jude , спасибо за разьяснения 👍👌
Рыба: Упс...продолжение... jude пишет: В дядиной библиотеке каких только книг нет. Даже парочка настоящих гримуаров имеется. Я принесу такой, как только меня домой отпустят Вот прям-таки и гримуаров? Да ещё парочка?! На видном месте так и лежат? Ой, наколдуют эти оболтусы, чувствую, наколдуют... Или цукаты по-пуатевенски из дягиля со вкусом болота выйдут или настойка из мухоморов, что от домашних зверей о шести рогах...тьфу, ногах обыкновенно употребляется! А походу ещё подожгут чего-нибудь, как водится... Ох, и нагорит чародеям, долго не присесть будет!
jude: Рыба! Ура! На видном месте так и лежат. Да-да, на нижней полке, в первом ряду.
Рыба: А! А куда еврейский папа смотрит??? Мимо не пройдёшь, чтоб не зацепиться. Ох, соблазн для неокрепших душ! Это всё от лукавого, вот как назовешься, так и...
полная версия страницы